Ожидание — что может длиться дольше? Катя сидела, обхватив колени руками и положив на них голову. Снаружи люди о чем-то громко разговаривали. Сколько прошло времени с того момента, как она осталась одна? Час или два? А может, минут десять? Она поднялась и стала ходить, разминая ноги и затекшее тело. Идя вдоль стен сарая, она постукивала рукой по выпирающим доскам, извлекая монотонный, но приятный звук «бам, бам, бам, бам». Тук. Маленькая рассохшаяся дощечка выскочила наружу. Катя лишь слегка поддела ее рукой — образовалась щель в пару сантиметров. Она просунула в нее пальцы и попыталась выломать доску побольше, но не получилось. Ударила по стене ногой. Все осталось как и было.

— Зараза! — выругавшись, она припала к щели.

Метрах в двадцати от места ее заключения на небольшой площади к высокому деревянному столбу был привязан Владимир. Чуть дальше толпилось человек двадцать пять — люди явно местные, не военные. Тут же построились солдаты, образовав букву П. Рядом с обреченным на смерть находился стол, за которым сидели еще люди. Луций стоял поодаль, скрестив руки на груди, и смотрел куда-то в сторону, словно его это все не касалось. На фоне остальных выделялась сухощавая старуха. Сгорбившись, она опиралась на палку, с пониманием молчаливо смотря то на генерала, то на приговоренного. Толпа орала. Владимир крутил головой, задрав ее вверх, пытаясь выхватить из общего шума хоть что-то внятное.

Один человек из сидевших за столом поднялся. Все затихли. Было плохо слышно, о чем он говорит, но после его речи раздались аплодисменты. Толпа возрадовалась. Катя понимала, что такое поведение людей не сулит ничего хорошего, особенно для того, кто стоит у столба. Владимир в ответ снова завел свою религиозную шарманку:

— "Вот что я отвечаю сердцу моему и потому уповаю: по милости Господа мы не исчезли, ибо милосердие Его не истощилось!"[1]

Это Катя слышала отчетливо. Он пытался донести то, на что всем попросту было плевать. Владимир скандировал до хрипоты, останавливался лишь набрать в грудь воздуха и снова продолжал проповедь. В толпе пронеслось недовольство и раздражение, раздался свист и крик, подсказывающие, чтобы с ним уже кончали, но Луций почему-то медлил, ожидая, пока Владимир выговорится. Складывалось ощущение, что генерал понимал все, о чем говорил этот несчастный. Когда тот начал кричать про мессию и второе пришествие, Луций вздрогнул, словно пробудился ото сна, и скинул капюшон. Толпа затихла, и даже Владимир, казалось, почувствовал перемену. Его голос становился тише с каждым шагом Луция в его сторону. Генерал наклонился к уху осужденного, что-то произнес и сделал жест рукой. Из толпы вытащили гроб. Владимира развязали, он сопротивлялся. Потребовалось пятеро мужчин, чтобы затолкать его в деревянный ящик и заколотить крышку. Гроб подхватили под радостные крики толпы и понесли в сторону сарая. Люди следовали позади, ликуя.

Когда они подошли совсем близко, Катя спряталась, выждала время и снова вернулась к наблюдению, но отскочила прочь: с другой стороны на нее смотрел Луций. Через мгновение щелкнул замок на двери. Катя прижалась к стенке, как к чему-то спасительному. В проеме появилась мрачная фигура Луция, который быстрым шагом подошел к ней, схватил за руку и потащил к выходу. Девчонка упиралась, даже вцепилась зубами в руку, но тщетно. Он с легкостью вышвырнул ее на улицу.

— Тебе интересно, что происходит?

Она не успела произнести и звука, как он схватил ее за шею и сжал так сильно, что девочка присела. Луций резко пихнул ее вперед и повел за толпой. Они подошли к окраине блокпоста, где уже была выкопана яма. Люди расступились при виде генерала. Он тащил девочку, словно собачонку на привязи, и остановился лишь возле самого края канавы, куда уже опустили гроб, из которого все продолжала доноситься проповедь. Катя с ужасом смотрела вниз, боясь пошевелиться. Вокруг стоял гул, а из гроба монотонно лились слова о милости, человечестве и Боге.

— Знаешь, почему людям нравится насилие? — Луций склонился над ее ухом. Катя, словно листок на ветру, дрожа всем телом, мотнула головой в разные стороны. — Посмотри на них. — Он ослабил хватку, и она смогла обернуться. — Что ты видишь? — Она лишь пожала плечами, боясь взглянуть на него. Люди вокруг радовались, кричали, свистели, словно на празднике. — Ты видишь удовольствие! — прокричал он и пихнул ее в яму.

Екатерина ударилась головой о край могилы и упала на гроб, голос оттуда стал сильнее. Владимир кричал о мессии, который придет в этот мир и воздаст всем по заслугам.

— Закапывайте! — раздался приказ сверху.

На Катю посыпались комья земли. Они валились на голову, падали за шиворот, мокрые, липкие, холодные. Мерзкая жижа текла по телу и лицу. Катя пыталась подняться, закрыться руками, глаза слезились, дышать становилось труднее, на зубах скрипела грязь. Толпа орала в радостном экстазе, а из гроба все еще доносились слова о любви к людям. Девочка не могла даже молить о пощаде: все силы уходили на то, чтобы закрываться руками от летящих сверху комков.

— Стойте!

Катя стояла уже по грудь в земле, похожая на чудовище: в комке грязи выделялись только покрасневшие из-за лопнувших капилляров глаза. Радостные крики затихли. Луций припал на одно колено и протянул ей руку.

— Хочешь остаться здесь? — на его лице появилась еле заметная улыбка.

Катя неуверенно схватилась за него, как за спасительную соломинку. Крепкая ладонь в кожаной беспалой перчатке обхватила ее ручонку и без особых усилий вытянула из могилы.

— Пошли, — он толкнул ее вперед. Его люди продолжили закапывать гроб, толпа снова взревела от радости. — Они получают удовольствие от насилия, — звучал голос генерала позади Кати. — Насилие — самый лучший наркотик для человека. Видеть страдания другого — что может быть лучше? Убери удовольствие из всего этого — и кому понравится смотреть на то, как потрошат человеческое тело? — Катя остановилась и развернулась. На ее грязном лице застыло то ли негодование, то ли удивление. — Ты не согласна с этим? Поверь мне, — он сделал жест рукой, давая понять, чтобы она шла дальше, — я не такой плохой человек, я просто делаю то, что должен делать. Старому миру пришел конец, и мне следует построить новый. Сейчас людям нужно насилие, и я даю им это. Нельзя создать что-то новое, не разрушив старое. Нельзя держать зверей в покорности, надеясь только на ласковое слово. А вот кнут они понимают, этот язык доступен всем. Постой!

Катя замерла на месте. Генерал подозвал к себе двух бойцов, стоявших в карауле.

— Растопите баню, пусть помоется. Как отдохнет, приведите ко мне. И смотрите, чтоб никто к ней даже пальцем не прикасался!

— Так точно! — в один голос произнесли солдаты.

— Пошли, — скомандовал один из них девчонке и кивнул в сторону.

Было видно, что оба из местных, так как вооружены и экипированы были куда хуже тех, что прибыли с Луцием. Один — в старой униформе, на поясе пистолет в выцветшей кобуре, в руке двуручный топор, похожий на колун. Второй — в полном вооружении: на голове шлем с поднятым треснутым стеклом, на плече помповое ружье, через тело перекинут патронташ с красными патронами.

Пересекли хоздвор, где содержались животные и страшно несло навозом. Спустились по деревянному настилу и подошли к отдельно стоящей постройке, где их встретила пожилая женщина. На вид ей было лет сто, не меньше. Невысокая и смертельно худая. Одета в длинное темно-коричневое пальто не по размеру, отчего подол был грязный. Скрючившись, она опиралась на палку. Седые длинные волосы торчали из-под неряшливо повязанного платка. Казалось, что смерть попросту забыла про нее. Именно эту старуху Катя видела в толпе во время суда над Владимиром.

— Слышь, старая! Помыть нужно, генерал приказал! — Катю подтолкнули вперед рукоятью топора, и она сделала несколько шагов по инерции.

— Дрова только переводить, — недовольно пробурчала бабка беззубым ртом и несколько раз причмокнула.

— Делай, что приказано! И зачем он только тебя держит?

— Сплю с ним, — она растянула в безобразной улыбке свой беззубый рот так, что показались гладкие десны, и снова несколько раз причмокнула.

— Тьфу! Мерзость! Пристрелить бы тебя! — сплюнув в сторону, произнес парень с топором и скривил рожу.

— Ты, милок, заходи, если что. Я еще о-го-го что могу.

— Да иди ты! — он окатил старуху отборным матом и с напарником удалился.

— Ты чего это, со свиньями ночевала, что ль? Откопали страхолюдину. Ишь, мыть вздумал! Мужикам-то какая разница, чистая ты аль грязная? Чего вылупилась, заморыш? Давай, шевели булками! — она больно ударила своей палкой Катю по ноге, подгоняя ее, словно скотину. — Заходи давай. Сейчас протоплю печь. Принесло тебя на мою голову! Когда ж я сдохну-то?!

Скрипучая дверь отворилась, и в нос ударил приятный запах парной. Бабка пихнула девочку вперед, следом вошла сама, стуча клюкой по деревянному полу, зажгла две лампады. Осветилась небольшая комната с длинной скамьей, в углу стояла бочка с водой, с другой стороны лежали камни в железном коробе, с потолка свисали сухие березовые веники. Кате уже доводилось мыться в бане: пару раз они с Марсом растапливали заброшенные деревенские парные, но тут она все воспринимала с некой опаской. Старуха кинула дрова в каменную печь, развела огонь и прикрыла чугунную створку своей палкой. Она вела себя так, будто была одна, не замечая девочку. И только спустя примерно час пробурчала:

— Ну вот, теперь уже тепло стало. Раздевайся. — Бабка зачерпнула деревянным ковшом воду и плеснула на камни, раздалось шипение, по комнате пополз пар. — Ну, чего замерла?! Впервые в бане, что ли?! Раздевайся! Шмотье свое в угол сложи. — Она снова поддала пару, воздух стал наполняться влагой.

Бабка, охаживала веником, как розгами, тело Кати, потом обливала холодной водой и снова начинала хлестать. Девочка лежала на лавке, боясь вдохнуть. Было непонятно, как эта старая кляча вообще выдерживает такую температуру, да еще и одетая.

Когда мытье закончилось, бабка протянула чистую военную одежду. Она оказалась большего, чем нужно, размера, что придало Кате бесформенный вид. Выданная же обувь была впору.

— Надо же! — увидев преобразившуюся девочку, произнесла бабка и, почмокав, добавила: — Странно все это. Ладно, давай выметайся. — Она открыла дверь и вывела ее на улицу.

Первые глотки воздуха после парилки показались блаженными, да и тело словно парило над землей, было легким, как перышко. В последний раз Катя купалась ранней осенью, когда еще было тепло.

— Эй! Чего застыла?! — вернул ее в реальность голос конвойного с топором.

— Чего разорался, упырь?! — тут же парировала бабка.

— Когда ты, тварь старая, сдохнешь, я твое тело на куски порублю и скормлю свиньям!

— Когда я сдохну, милок, можешь меня хоть отодрать, мне все равно будет, — расхохоталась она, причмокивая.

— Вот ведьма! — он взмахнул топором, но замер и медленно опустил его, услышав щелчок ружья.

— Сдурел, что ли?! — остановил его напарник. — Генерал за нее с тебя шкуру спустит! И с меня заодно! Остынь и пошли. Не обращай на нее внимания.

— Сука старая! — он сплюнул в сторону.

— Ступай-ступай, сокол ясный, — растянула беззубый рот бабка.

Катю повели к генералу. У небольшого дома с охранниками перед входом ей указали, чтобы она зашла внутрь. Сквозь полумрак коридора девочка проследовала маленькими шажками, чуть ли не на цыпочках вошла в единственную комнату. Тут было светлее, два окна справа. Длинный прямоугольный стол, два стула по разные стороны от него. Луций сидел, положив руки на стол. Перед ним стояли граненый стакан и бутылка вина, больше ничего. На другой стороне стола Катя увидела жареную курицу, хлеб, картошку, немного солений и стакан с красной жидкостью. Генерал молча указал на место, а сам плеснул себе из бутылки и, покрутив стакан в руке, сделал глоток. Катя с опаской присела на краешек стула.

— Ешь, — словно в пустоту, бросил Луций и снова стал крутить стакан в руках, разглядывая, как болтается в нем жидкость.

— Спасибо, я не голодна.

— Во всем мире не хватает еды, многие жрут друг друга, а ты не голодна? Неубедительно звучит. Ешь и не строй из себя героя. Это никому не нужно.

Катя и впрямь еле сдерживала себя. Такого изобилия она не видела никогда. Аромат пищи кружил голову, а рот предательски наполнялся слюной. Она подвинулась поближе к столу, оторвала кусок от курицы, словно воруя, стала жевать, пытаясь не казаться голодной, но скрыть голод не получилось. Ела, откусывая большие куски, глотала, почти не пережевывая. Луций, щурясь, смотрел на девчонку, по-прежнему покручивая стакан в руках. Резко выпил и снова налил себе вина ровно на один глоток.

— Ну и как тебе старуха?

— Что? — отрываясь от еды, подняла голову Катя.

— Старуха. Та, что тебя отмыла.

— Нормально, — пожав плечами, ответила она.

— Нормально? — Он усмехнулся. — А многие считают ее придурковатой. Если не сказать хуже.

— Вы меня убьете? — Катя отодвинула от себя еду.

— Хотел изначально, — Луций сделал глоток, поставил стакан и откинулся на спинку стула, прихватив бутылку, — а перед этим хотел отдать тебя на развлечение своим людям, но потом передумал. Много чего я хотел с тобой сделать, но пока не знаю, что именно нужно, да и нужно ли вообще. — Он сделал глоток прямо из бутылки.

— Чем же я заслужила такую милость?

— Хочу с помощью тебя добраться до твоего приятеля. Его же зовут Марс? Я ничего не путаю?

— Тогда лучше убейте меня, — Катя произнесла это совсем по-взрослому. — Я не стану вам помогать, — уточнила она уже задрожавшим голосом.

Луций сделал еще глоток, поставил бутылку на стол и медленно направился к девочке. С каждым его шагом Катя все больше и больше вжималась в стул. От этого человека веяло холодом и ужасом. Он остановился рядом с ней, какое-то время смотрел, потом вынул из ножен меч. Катя еле проглотила слюну пересохшим ртом.

— Не люблю огнестрельное оружие. — Луций присел перед ней на корточки, клинок уперся острием в пол. — В чем смысл, когда любой, кто может нажать на курок, способен отнять жизнь? Ты можешь убить человека с расстояния в несколько метров, словно в дурацкой игре. — Он поднял меч и поднес его к шее Кати. Ледяная сталь коснулась кожи, отчего девочка вздрогнула. — То ли дело холодное оружие. Ты отнимаешь жизнь, видя страх в глазах человека. Чувствуешь, как сталь режет плоть, рубит кости, пронзает органы. Ты сражаешься один на один, и побеждает тот, кто действительно сильнее. А теперь скажи мне, милая девочка, ты и впрямь готова умереть? — Он прикоснулся кончиком острия к ее подбородку и надавил на клинок так, что Кате невольно пришлось приподняться. Из появившейся ранки начала сочиться кровь. — Ну, так что? Все еще думаешь, что умирать легко?

Из глаз девочки потекли слезы, но она лишь крепче стиснула зубы, отрывисто и тяжело задышала. Луций убрал меч в сторону и рассмеялся. Катя медленно села на стул и вытерла рукой кровь, размазав ее по подбородку.

— Знаешь, почему старуху-банщицу не смеет никто трогать здесь? — Катя отрицательно мотнула головой. — Она не боится смерти. Даже меня она не боится. Бабка вообще ничего не боится. Я подобрал ее на дороге несколько лет назад. Она сидела возле трупа своего сына и смеялась. Представляешь? Просто сидела и смеялась. Это произвело на меня особое впечатление.

— Она просто спятила, — тихо пробормотала Екатерина.

— Правда? А разве все остальные нет? А может, она освободилась от всего? Стала свободной от тягот жизни, от смерти, от этого мира? Здоровым людям сейчас вообще тяжко. Нормальный человек в этом аду выжить не сможет, только безумец.

— Вы тоже спятили, как и она.

— О-о-о-о! Сколько раз я слышал это, — он развел руки в стороны и прикрыл на несколько секунд глаза. — Мне нужен Марс.

— Нет!

— Милая моя малышка, ты даже не представляешь, что он такое. Думаешь, я делаю все это ради себя? Вот так вот мне раз — и пришла в голову идея ненавидеть твоего друга? Нет. Я спаситель этого мира, и если не я, то никто не сможет остановить Марса! А ты поможешь мне заполучить его. Я знаю, он придет за тобой. И я уже тебе говорил: я не такой уж и плохой человек. — Он накинул капюшон на голову и направился к выходу.

— Вы же убьете его?! Да?! И меня тоже!

Луций на мгновение остановился, взглянул на Катю и вышел на улицу, хлопнув дверью.

[1] Плач Иеремии, 3:21–22.