После встречи с Луцием Катю отдали под присмотр старухи-банщицы, даже охрану не поставили. Впрочем, с блокпоста все равно не сбежишь. Старуха жила в небольшом домике площадью три на три метра. Из хозяйства всего ничего: широкая лавка, она же кровать, два табурета и столик, в углу печка-буржуйка. Маленькое окошко затянуто толстым полиэтиленом, пропускавшим тусклый свет.

Катя сидела на лавке, скрестив ноги. Старуха расположилась на табурете у окна и принялась за пряжу. Овечья шерсть лежала большой горкой у ее ног, источая специфический запах, который наполнял старческую обитель. Левой рукой женщина быстро сучила белую мягкую шерсть, а правой крутила веретено, которое то пускала падать почти до пола, то ловко подхватывала и опять заставляла вертеться с легким жужжанием. Катя завороженно смотрела, как придурковатая бабка ловко и легко обращается с этим странным предметом. Ее грубые руки, в шишках, потемнели от работы и времени.

— Носочки ему свяжу теплые, — пробормотала старушка, чавкая беззубым ртом. Разулыбалась аж до слез, но потом резко изменилась в лице. — Когда ж эту тварь убьет кто-нибудь? Не должны такие по земле ходить. Демоны должны в аду обитать, а не слоняться среди живых, — она снова скривила лицо так, что Кате стало страшно. — Вот милок в поход пойдет, а я ему носочки, чтоб ножки не мерзли. Чего вылупилась? — повернувшись к девчонке, прошипела бабка и шмыгнула носом.

— Да я просто... — Катя пожала плечами.

— Думаешь, не знаю?

— Что именно?

— Он тебя погубит. Он всех погубит. — Ее веретено ходило вверх-вниз, гипнотизировало, наматывая на себя шерстяную нитку. — Он словно пламя, которое завораживает своей красотой, но для того, чтобы гореть, он должен пожирать все вокруг. — Ее взгляд был холодным и уверенным. — Живьем Володьку зарыли. Жалко мужика-то. А ведь он пытался хоть что-то сделать. Хотел людей поднять против этого зверя... Вот, а то простынет еще, что ж тогда делать-то?

— Кто простынет? — двигаясь на край лавки, шепотом поинтересовалась Катя.

— Как кто? Луций, — бабка повернулась на голос и растянула рот в безобразной старческой улыбке, но ее радость опять сменилась гневом. — Выродок никак не сдохнет! Отродье Сатаны! Ничего его не берет. Хитрый, как лис, и бесчувственный, словно скала. Он не успокоится, пока не уничтожит весь человеческий род! Сначала истребит всех тех, кто еще верит в богов, а потом придумает новое оправдание убийствам, пока не останется только он один. Изничтожит всех и сам станет богом. Богом небытия! — она хрипло и со свистом в голосе засмеялась, прокашлялась и снова начала что-то лопотать про пряжу.

Кате стало не по себе от присутствия сумасшедшей старухи. Когда стемнело, бабка наконец оторвалась от своей работы, затопила печь и зажгла керосинку. Зловещий тусклый свет наполнил комнатушку. Старуха, покряхтев, встала на колени, достала из-за пазухи деревянный самодельный крестик на длинной веревке, сжала его в кулаке и, прикрыв глаза, стала что-то бормотать.

— Ты что, дура старая, делаешь? Он же тебя убьет!

— Меня? — бабка открыла глаза. — Он убил меня очень давно, когда истребил всю нашу общину вместе с моей семьей. Я его трофей, деточка. А существую я лишь потому, что он хочет, чтобы я страдала до конца своих дней. Ты даже не представляешь, что он такое. Слава богу, что у этого отродья нет детей. Бог еще милосерден к этому миру — уберегает человечество от его наследников. Зло не должно давать потомства. А все, что он тебе рассказывал, — это его бредни. Он живет во тьме, он верит лишь в то, что ему кажется. Он верит своей ведьме. Он не человек, давно не человек. "Кто делает грех, тот от диавола, потому что сначала диавол согрешил. Для сего-то и явился Сын Божий, чтобы разрушить дела диавола«[1].

— Чего?

— Ищет он мессию, дабы убить его и поставить точку в их противостоянии. Он — гончий ада — уже взял след, почуял, как зашевелился этот мир в предвкушении второго пришествия. Люди потянулись на юг в поисках спасителя. Грядут великие перемены, или все канет в небытие: и ты, и я, и весь этот мир. А ты, деточка, приманка в его охоте, живец, наживка. Знаю я, с кем ты жила. Вот знаешь ли ты, кто он на самом-то деле?.. Не верь ни одному его слову, ибо ласков он словом и делом праведным, да душою черен и мыслями поганен. Он давно не принадлежит себе. — Она спрятала крестик и поднялась с колен, словно что-то почувствовала. В помещение вошел Шона. — О-о-о-о, приперся, пекинес.

— Собирайся! — скомандовал Самурай, смотря сквозь бабку, словно ее и не было вовсе. Катя, не понимая, что нужно делать, продолжала сидеть, не шелохнувшись. — Мне еще раз повторить?

— Что, пес, снова приказ получил от своего хозяина? — старуха поднялась на цыпочки, вывалила язык, прижала руки к груди и стала часто и громко дышать, изображая собачонку, которой приказали «служить». Внезапно прекратила, подошла к нему почти вплотную и ткнула в грудь кривым указательным пальцем. — Он вас всех в ад затащит. Всех до единого. Попомни мои слова. И побойся Бога.

— Пойдем, — Самурай схватил девчонку за руку и вывел на улицу.

— И канет все в бездну, когда встретятся две силы. И рухнет мир старый, чтобы очистить пространство для мира нового. Не верь ему. Не верь! — прокричала бабка вслед.

— Шагай давай, — толкая Катю в спину, произнес Шона и захлопнул за собой дверь.

Снова пошел снег и поднялся ветер. На ночь все электричество перенаправляли на два прожектора, так что остальные обитатели блокпоста 44 довольствовались свечами или керосиновыми лампами. Катя брела, подгоняемая тычками в спину. Подошли к уже знакомому дому. Шона открыл дверь, кивнул головой, давая понять, чтобы она проходила. Девочка недоверчиво посмотрела на него.

— Ступай, — пихнул он ее вперед и закрыл за ней дверь.

— Проходи, не бойся, — послышался из освещенной комнаты голос Луция.

Она с опаской направилась к нему. Генерал сидел перед печью, смотря на огонь. Рядом лежал меч, чуть дальше на стуле висел плащ, на полу сложены доспехи. Крепкое мускулистое тело было окутано странной мглой, будто исходящей из него. Он потянулся за мечом, и девочка замерла в оцепенении.

— Да не бойся ты, не трону.

Достав из-под печки точильный камень, Луций провел им по клинку, коснулся пальцем, вытянул руку вперед. Кончик лезвия замер над пламенем, переливаясь и отражая яркое свечение огня.

— До утра будешь со мной, вон твое место, — он кивнул в дальний угол, где стояла железная кровать, которой, наверное, было лет триста. Поверх металлической сетки лежали два овечьих бушлата. — Ложись, вставать рано, — монотонно добавил он и снова принялся натачивать клинок.

Катя попятилась к кровати, не сводя с Луция взгляда, нащупала рукой бушлаты, присела. Металлическая сетка издала дребезжание и провалилась под ее весом. Луций замер, словно вслушиваясь в этот звук, и наконец взглянул на девочку.

— Наговорила тебе, небось, бабка про меня всякого? Старая она совсем стала, из ума выжила. Она прядет шерсть, чтобы связать мне носки? Конечно прядет. Она всегда садится за веретено, когда ей становится совсем худо. Ну, ты понимаешь, — он покрутил пальцем у виска. — Я не злюсь на нее, дозволяю ей многое. Кто знает, какие мы будем в старости? Ты на нее внимания не обращай, она иногда такое несет, что самому страшно становится. Последнее время ей демоны мерещатся повсюду, а иногда так вообще думает, что это я само зло. — Он усмехнулся. — Да, я творю зло, но только во благо. Нельзя пожарить яйцо, не разбив скорлупы. Ты это поймешь. С этого дня ты будешь рядом со мной, пока мы не прибудем в Новый Рим. — Он снова принялся точить клинок.

— Я тебе не верю. Ни одному твоему слову, — робко возразила Катя.

— Твое право.

— Он придет за мной, — сквозь накатившиеся слезы прошептала она.

— Я очень на это надеюсь.

Давно перевалило за полночь. Луций, убрав меч в ножны, каменным монументом сидел у печи. Его тело оживало лишь в тот момент, когда нужно было подкинуть дров. Катя как могла боролась со сном. Ей казалось, что только она закроет глаза, и этот зверь в человеческом облике кинется на нее, начнет рвать ее тело, швыряя куски в разные стороны. Сейчас он сидит у печи, а через секунду проявит себя, покажет именно с той стороны, про которую ей рассказала старуха. Но генерал продолжал сидеть неподвижно, а усталость брала верх. Катя даже не поняла, как провалилась в объятия Морфея.

Сколько ей было лет, когда ее спасли Виктор и Максимыч? Пять, а может, шесть. Она очень смутно помнила то, что тогда происходило. Менялся мир, а вместе с ним и люди. Вскоре все перестали помогать друг другу. Стремиться выжить лишь самому стало нормой для человека. Ее семья пробиралась на юг вместе с группой человек в сто в поисках лучшей доли. Убегали с насиженного места: на их стоянку напала крупная и жестокая группировка, называвшаяся «волками» и считавшая себя санитарами мира. Все себя кем-то считают... После нападения уцелели немногие, остальных перебили, взяли в плен. А ведь раньше их община была многолюдной, и все жили хорошо, всего хватало. А теперь они были вынуждены спасаться лишь потому, что кто-то возомнил себя лучше других. Шли, ведомые мечтой о Новом Риме. Шли сутками напролет, отдыхали только по часу и снова в путь, пытаясь оторваться от смерти. Но разве от нее убежишь? «Волки» не оставляют в живых раненого зверя, стая всегда преследует добычу до последнего ее вздоха.

Когда в темноте появился свет фар и послышался звук моторов, стало понятно, что это конец. «Волки» настигли их. Началась паника. Раздались радостные крики преследователей и первые выстрелы. Отец схватил Катю на руки и кинулся прочь что было сил, а она смотрела через его плечо и не понимала, почему все так кричат и бегают и что это за яркие лучи пронизывают темноту.

Тяжелые машины врезались в толпу людей, подмяв все живое на своем пути. С грузовика спрыгнули несколько человек и с яростными криками, держа в руках топоры и дубинки, кинулись на людей. Грузовая машина рванула дальше и остановилась впереди, преградив путь спасавшимся. А они все бежали и бежали. Рядом тяжелое дыхание отца и хрип матери, которая только чудом не падала, а продолжала бороться, заставляя свои ноги нести тело вперед. На грузовике зажгли прожектор,луч света вспорол темноту, ослепляя оставшихся в живых. Они замерли, испуганные, грязные и истощенные, с безумными глазами, в которых застыл животный страх. Одна, две, три, пять секунд.В кузове машины расчехлили пулемет, бойцы вскинули оружие, передернули затворы и прицелились. Катя почувствовала, как у отца по коже прошла мелкая дрожь. Он сильнее прижал ее к себе.

— Огонь! — голос в темноте прогремел так, что содрогнулась Вселенная.

Разом застрочили несколько автоматов, истерично заливался пулемет. Прожектор освещал, как пули терзали человеческие тела, вырывали из них куски, отбрасывали назад. Убитые падали, раненые визжали и стонали.

— Бежим, — мать дернула отца за руку, но ее голос уже был хриплым, булькающим, предсмертным.

Пуля пробила ей горло, а пулемет продолжал нашпиговывать тело женщины смертоносным металлом. Отец упал на землю, закрывая своим телом дочь.

— Ты только молчи, только молчи. Закрой глазки и молчи, — последнее, что шептал он ей на ухо.

Одежда маленькой девочки пропиталась его теплой кровью. Когда грохот оружия угомонил последнего стоящего на ногах, «волки» добили контрольными выстрелами бездыханные, разодранные в клочья тела погибших. Выбитые отцовские мозги заляпали ей лицо и волосы. Она лежала молча, не шевелясь, делала все в точности, как приказал ей папа.

А потом пришли они, как волшебники. Даже когда Виктор вытащил ее из-под трупа, девочка все еще продолжала прикидываться спящей. Нет, не мертвой. Тогда она этого еще не понимала, не различала сон и смерть, тогда ей казалось, что люди просто засыпают. Казалось, что если ты закроешь глаза, то все страхи пройдут сами собой, а когда откроешь, все будет хорошо, как прежде. Ее с силой встряхнули. Катя с трудом раскрыла слипшиеся от крови глазки, засунула в рот большой пальчик и стала осматриваться по сторонам. Стоявший рядом с седым бородатым мужчиной парень в забрызганной кровью одежде вытирал о рукав окровавленный нож, а вдалеке полыхали два больших костра из человеческих тел.

— Глянь, живая, — улыбаясь, произнес пожилой мужчина и прижал ребенка к себе, стал аккуратно вынимать из волос остатки человеческой плоти.

— И чего мы с ней делать будем? «Волки» скоро приедут за трофеями, глянь какая куча добра лежит. Куда мы с ней? Помрет же все равно, а нам идти нужно.

— Все мы рано или поздно умрем, Марс. Дело не в смерти, а в жизни. Отнять жизнь легче, чем ее сохранить.

— Обузой только будет, ты же лучше меня это знаешь. Оставь ее тут, и уходим.

— Посмотри на нее, — Виктор поднял ее вверх на вытянутые руки. — Цветок жизни.

— Ага, на нашей с тобой могиле! Ты же сам всегда учил: помог, спас, подарил второй шанс человеку и оставь его, не мешай идти и делать свой выбор. Тут-то чего?

— А тут, Марс, судьба. Посмотри вокруг: всех в мясо, а она одна живая и здоровая. Значит, нужна для чего-то. С нами пойдет. И не спорь.

— Да я и не спорю. Как скажешь. Дело твое. Все равно помрет, если не от болезни, так от голода и непогоды. Не для детей этот мир, ты же сам говорил.

— Говорил, знаю, — он прижал девчушку к себе. — Но и не для нас он тоже. Тогда для кого?

— Ясно, — Марс убрал нож и махнул на Виктора рукой.

— Эй!

От ударов по ножке кровати Катя вздрогнула и открыла глаза. Луций в полном облачении накинул капюшон на голову.

— Поднимай свою задницу. Выдвигаемся.

[1]1-е Иоанна, 3:8.