Темные, приземистые храмы Нары, темные статуи Будд, темные проходы между обтертыми временем домами. Текучая, текстурная темнота, которая одному кажется беспросветной, а другому показывает гипнотический рисунок черного на черном, едва различимые, но от этого не менее тревожные фракталы Мандельброта. Толстые, тугие канаты темного складываются в отталкивающие цветы на чернильном полотне. Большинство людей их не разглядят, но эта темнота – пряжа для бесконечных возможностей. Я пью сумеречный воздух, заполняю им легкие, растворяясь в неверном полумраке так же, как остальные вещи. Тьма и скрытые в ней остатки предметов проходят сквозь меня, будто я полупрозрачен. Страхи влетают непрошеной стаей птиц, мешают, но я прогоняю их прочь.

– Ко, вернись обратно!

Ча ударила меня по лицу.

Не сразу стало понятно, что такое «меня» и кто такой Ко, но что происходит, я понимал. Темноту взрезал световой нож, и из открытой двери вылился яркий конус, придающий окружающей обстановке цвет и форму. Я сощурился, возвращаясь в реальность из пространства между вещами, в которое только что погрузился. Лицо Ча было очень резким, оно навязывало себя, словно выкрик, в окружении фанфар ярких ламп подпольной конторы ставок.

– Игроки подрались, – сказали ее потрескавшиеся узкие губы. – Разлили все! Иди убери.

Я собрался обратно в паренька по кличке Ко и перешел из мира темноты в мир света.

Тонкость восприятия здесь была не нужна – цвета в подпольном казино вызывающе пламенели. Все присутствующие кричали, размахивая сальными и потрепанными купюрами, а около стойки букмекера сцепилась пара кряжистых дедков в тренировочных штанах. Один схватил другого за грудки и что-то кричал очень тонко и быстро, пока противник пытался зацепиться за стену одной рукой. Дед в захвате вяло и пьяно, но целеустремленно бил нападающего по щеке. Небольшая пятнистая собака владельца конторы сидела в углу и неуверенно облаивала игроков. Оставшаяся пятерка любителей ставок наблюдала и подбадривала дерущихся, а букмекер, хорошо спрятавшись в защищенной будке, щурился через окошко. Он поджег сигарету, вставил ее между желтоватых зубов и пошевелил плечами, растягивая спину.

Несколько стульев валялось на полу, темное желтоватое пиво разлилось из кружки, которую уронили дерущиеся. Удивительно, как много грязи может образоваться всего из одной кружки. И все-таки в этой обстановке ощущался странный баланс, определенное умиротворение. Мне было приятно созерцать происходящее. Каждый знал свою роль, каждый занял нужное место.

– Очень красиво, – зачем-то сказал я, и Ча отвесила мне затрещину.

– Еще раз расползешься – скажу учителю! Тебя сюда отправили не за этим, проклятая ты дворняга! Что ты видишь?

– Я вижу фигурки. Я могу стать любой из них, – внезапно осознал я.

Ча снова замахнулась, но потом просто сунула тряпку мне в руки. Ее плоское, круглое лицо с темными внимательными глазами заставляло соответствовать выбранной роли с помощью нескрываемого презрения.

– Ты безнадежен. Добыча демонов пустоты, – фыркнула она.

– Мы же в Наре?

– Мы не в Наре, идиот, – покачала она головой. – Мы в Цзингу-пятнадцать.

– А есть разница?

Из материи можно было соткать что угодно, оказаться где угодно – вот что я чувствовал прямо сейчас. Но разница была. Это Южный Китай со своими порядками, а древняя столица Японии Нара сгинула в прошлом, из которого я ее для себя воссоздавал. Ча только вздохнула и подтолкнула меня вперед.

– Не понимаю, что учитель в тебе нашел. Ты же совершенно точно чокнутый. Чок-ну-тый. Шпион должен менять личины, а не теряться в каждом прохожем, – тихо прошипела она, пользуясь шумом.

Ча – старшая из нас, и мы здесь не напрасно. Я стал вспоминать подробности своей жизни, как вспоминал бы особенности сделки перед встречей с ростовщиком или как готовился бы к экзамену, заставляя забытое оказаться где-то поблизости, под рукой. Мне нужно было их почувствовать, чтобы поступить так, как должен это делать Ко, молодой ученик-шпион. Середина второго тысячелетия предлагает массу возможностей изменить облик, а лично люди встречаются все реже, но наш учитель хотел быть уверен, что мы справимся с любыми обстоятельствами, сможем сыграть любого. Он вел дела со старыми волками, которые ценили личные контакты. Восток расстается с ними сложнее, чем Запад.

Здесь, в Цзингу-15, ставки были прерогативой правительства, а все частные конторы находились вне закона. Ими правила мафия, и с одним из тех, кто, не отсвечивая, зарабатывал на грязных и неказистых точках миллионы, наш учитель хотел встретиться.

Вспомнив все это за счет порицающего лица Ча, я восстановил говорок, глуповатый взгляд, заставил себя отбросить ощущение единства с темнотой – и снова стать человеком. Мельком поймав свое отражение в стекле, я вздрогнул. Неужели это тело – я? Лицо выглядело совершенно не таким, как я себе представлял. Мне уже двадцать семь, но я никак не могу привыкнуть к этому лицу, как будто оно взято взаймы. Я всегда разглядывал себя в зеркале как незнакомца – иногда приятного, иногда совершенно чужого.

Подтирая пиво, я суетился, старательно изображая усердие человека, которому больше нигде не дадут работу. Ча апатично переставила салфетки и ушла на кухню.

Однажды в переулках Нары, на камнях, усыпанных лепестками, я видел дикого оленя. Не знаю, почему, но я был уверен, что он не тронут людской заботой, не испорчен уверенностью в том, что кто-то другой станет его кормить. Влажные глаза оленя обещали, что вскоре он вернется в лес, растворится среди прохладных ветвей. Мы стояли, глядя друг на друга, и в какой-то момент я ощутил, что нет никакой разницы, быть человеком или оленем, что он мог бы быть мной, если бы повернулся невидимый круг, а я мог бы стать им. Мы разошлись бы восвояси на розовых от осыпавшейся сакуры камнях, и никто не заметил бы подмены. В тот момент учитель поймал меня за руку и увел прочь, но часть меня навсегда ускакала в горы вместе с тем животным.

– Есть два типа людей, Ко, – сказал тогда учитель. – Одни уверены, что они существуют, а мир им внимает. Они считают, что если изменятся, то не слишком, – только обернут несколько оболочек опыта вокруг стержня своей личности. Они любят истории о себе, тщательно работают над достижениями, принимают близко к сердцу неудачи и расстраиваются, если их сразу не распознают по их работе или семье. Они выбирают себе роль – и прикипают к ней, забыв, что когда-то ее выбирали. Когда их спрашивают, кто они, они отвечают: «Я фермер Джон, я люблю детей», или: «Я Норико из такой-то семьи». Таково большинство. Они не рождаются такими, но привыкают пользоваться одной маской и ее улучшать, потому что от них этого ожидают другие люди.

Другие же в толк не возьмут, что такое личность. Все вокруг кажется им странной игрой. Они текучи, как вода, очень изменчивы и могут поддержать любую проделку. Их способности изображать ту или иную позицию, того или иного человека пугают остальных. Сегодня они фермер Джон, а завтра – идол из Осаки. Перемены не застают их врасплох, они играют характером и личиной, как пожелают. Такие люди каждый день могут начать все сначала, приспосабливая опыт к любой ситуации, перенимая поведение, характер и род деятельности по мере необходимости. Им нравится становиться кем-то другим, и они умеют извлечь из этого выгоду. Такие люди, без сомнения, могут быть очень полезны, но их мало и за ними охотится демон пустоты.

– Демон? – Я рассмеялся, как и должен был рассмеяться нагловатый, но талантливый парень, которым я пришел к учителю. – Ты учишь меня воровать информацию у хайтек-компаний и втираться в доверие к самым разным людям, изменять внешность с помощью последней техники. И ты рассказываешь мне про демонов?

– Демон пустоты заставляет тебя думать, что ты можешь стать чем угодно. Он играет с единственной амбицией, которая ведет таких, как ты, – с их желанием изменяться. Быть многими не означает становиться никем, Ко. – Учитель потрепал меня по плечу, не купившись на показную браваду. – Он очень близко, скрыт в пространстве между листьями и домами. Если ты опустеешь, он займет твой сосуд.

– Какая чепуха, учитель! – фыркнул я, но мысль о демоне пустоты, таящемся в пространстве между вещами, захватила.

Некоторое время я думал о нем, но другой человек, которым я стал, не привык думать о такой чуши собачьей, как демон пустоты. А вот сейчас, будучи Ко, простоватым дурачком, готовым драить полы у подпольного букмекера, я вспомнил о нем снова.

Вялая, визгливая драка закончилась, когда игроки исчерпали силы. Выдохшиеся деды присели отдохнуть, пыхтели, переругивались. Победитель ухмылялся и покрякивал, его оппонент совсем опьянел от ненужных усилий и положил голову на стол. Остальные похлопывали их по плечу, как настоящих спортсменов, а потом обращались к экрану, на котором показывали футбольный матч. Букмекер докурил. Из кухни выглянула Ча и сделала еле заметный жест рукой, заставивший меня отбросить уборщика Ко восвояси.

Входная дверь распахнулась, и из соседнего помещения с небольшим казино для местных высыпались крупье, согнувшись в почтении. Следующими внутрь вошли охранники, буднично прижимая всех присутствующих к стенам, чтобы хозяин конторы мог беспрепятственно оказаться внутри. Джек Чжан лично посещал каждую из своих точек раз в год, но никогда об этом никого не предупреждал, действуя по собственному плану. Эта старомодность сегодня будет стоить ему жизни, потому что так пожелал мой учитель. Не то чтобы я слепо исполнял его приказы, но в этом случае мне снова стало интересно.

Джек Чжан не раз становился жертвой нападений, но такой активности в затрапезном казино в Цзингу-15 он точно не ждал. Ча использовала свой любимый прием с падающей тарелкой. Тарелка разбивается, все смотрят на нерадивую официантку, а в это время я выпускаю маленькое облачко быстродействующего яда рядом с ближайшими головорезами. Эти убийственные, но моментально рассеивающиеся вещества – лучшее изобретение для современных ассасинов. Никто даже не понимает, что случилось, ведь у тебя есть антидот.

Когда они начинают кашлять, Ча начинает свою часть танца. Все уже насторожились, оставшиеся четверо бойцов достают оружие, Джек Чжан отступает назад, но вот беда, Ча стреляет по охране наноботами из имплантированной мини-пушки, а выглядит это так, словно она в ужасе и стыде машет руками. Пока боты парализуют бедняг, мне остается только посмотреть в глаза Джеку Чжану.

Он неплохо сохранился для своих лет, не придется толстеть.

Джек Чжан понимает, что произошло, и бежит прочь из букмекерской конторы, несется через аляповатое казино с грязноватым сукном и старыми фишками, оказывается на улице и прыгает в машину. У него могло бы получиться, если бы я не знал путь немного короче, который предназначен не для посетителей, а для уборщиков.

Я встречаю его у машины и почти ласково укладываю на сиденье. Уборщик Ко закончился, остался только Джек Чжан. Я еще никогда не был человеком с такой дурной репутацией, и это заводит, хотя речь идет всего лишь о месяце валяния дурака под его личиной. Месяц до подписания контракта, который не должен быть подписан. Джек Чжан решил вложить свои капиталы в компанию дронов, и это не нравится моему учителю. Он объяснял, почему, но мне, представляющему себя Джеком Чжаном, плевать на его резоны. Ча присоединяется ко мне через минуту, и мы уезжаем прочь.

Мы любим становиться другими людьми, и Ча определенно наскучило быть круглолицей официанткой, хотя вначале это ее забавляло. Она приказывает завернуть направо, на хайвэй, ее простонародный акцент исчезает, из простушки она становится бизнес-леди, новым ассистентом Джека Чжана. Если кто-то, кто видел ее прежде, увидит ее снова, то не узнает. Манера держать себя серьезно меняет людей, что уж говорить о речи, одежде и окружении. Это похоже на магию, но если она и есть, то только в гибкости сознания.

Мы с Ча играем в это долгие годы. Она сменила множество стилей, языков, профессий, характеров и цветов волос. Нынешняя Ча нравится мне гораздо больше.

Весь следующий месяц я примеряю на себя Джека Чжана, живу его жизнью, продолжаю ее так, как мне захочется. Хирургические боты изменили лицо – надстроили щеки, сделали кожу плотнее, добавили складку на шее, нарастили брови. Теперь мои глаза другого цвета, тело более тяжелое, а на плечах чуть морщится коричневый пиджак. У меня есть жена, невысокая женщина с черными волосами и холодной улыбкой, чьи пальцы покрыты золотыми кольцами. Я даже обзавелся детьми, и ощущение себя в роли отца семейства намертво прилипло, хотя я вижу только семейные фотографии – дети учатся за границей. Отстраненность патриарха внутри восточных семей играет на руку такому игроку, как я. Я живу жизнью Чжана, немного импровизирую, изучаю его непривычный мир. Это как привыкать к новой машине.

Каждое утро я чищу зубы так, как это делал бы Чжан – такой, каким я его представляю. Лицо Чжана в зеркале не вызывает у меня такого шока, как мое, хотя красавцем владельца букмекеров не назовешь.

Это лицо немного обрюзгшего, но довольно жесткого человека, с морщинами у глаз, показывающими траекторию его смеха. С возрастом лица людей превращаются в карты их самых частых эмоций, сухой пергамент пережитых чувств. Кто-то поднимает брови, кто-то поджимает губы. Миллионы таких движений за годы жизни изменяют черты, как изменяет камни вода. Мне нравится быть кем-то новым, это придает живости, хотя Чжан скорее степенен, если дела идут нормально. Маленькие букмекерские конторы копошатся где-то внизу, а там, куда стекаются деньги, там, где живет Чжан, все выглядит совершенно иначе.

Настоящий Джек Чжан сидит в подвале где-то в пригороде Цзингу-15 и ловит редкий ветерок из крохотного отверстия наверху стены, а возможно, его уже нет на свете, ведь учитель не позволит ему вернуть контроль над деньгами. Но все это не моя забота, теперь я бизнесмен.

Я выхожу в садик у поместья, усердно возделанный другими людьми, и сажусь перед круглым прудом, в котором плавают карпы. Их толстые розоватые спинки просвечивают сквозь воду, листья лотосов лежат на поверхности тонкими зелеными блюдцами. Какое-то время я наблюдаю, как рыбы толкаются в надежде на пищу, а потом увлекаюсь бликами солнца на воде. Световая неслышная мелодия затягивает тихой, домашней гармонией.

Не знаю, делал ли так прошлый Джек Чжан, наблюдал ли он за своими карпами, раздумывая о жизни, но правда в том, что мы никогда не бываем одинаковыми. Истории постоянно разламываются, честные люди совершают бесчестные поступки и придумывают им оправдания, смельчаки показывают слабину, а слабаки вдруг находят в себе силы бороться с обстоятельствами. Каждый выходит из роли, иногда несколько раз за день, но ловко это забывает, потому что помнить одну историю о себе гораздо проще. Я подумал, каково это – быть карпом, существом без воспоминаний, находящимся только в настоящем моменте.

– Люди тоже существуют лишь в настоящем моменте. Все остальное – ожерелье из фальсифицированных ярких воспоминаний, – сказал демон пустоты. – Хочешь иметь возможность перестраивать формы только силой стремления? Разве это не прекрасно?

Я не видел его, но ощущал, что он находится между веток деревьев, между лучей света – там, в иллюзии крепости материи, которая на деле – лишь скрепление частиц. Он предлагал нечто большее, чем я уже умел. Я отказывался от монолитной, длящейся во времени личности, выбирая любую из необходимых, он же обещал власть над материей, освобождение от зрительных иллюзий. И это было очень соблазнительно, словно еле ощущаемый приятный аромат.

– Это обман, – ответил демону Джек Чжан, которым я был. – Игры ума, от которых люди становятся чокнутыми. Можно воображать что угодно, но тело не распадается по желанию. Превращения имеют границы.

– А если нет?

Учитель как-то говорил, что мы не теряем себя в превращении. Наоборот – мы остаемся собой, кого бы ни изображали, вот только эта личность труднее уловима. Как след стиля художника или писателя, успешно работающего в разных жанрах. Можно менять имена, но сущность остается одной и той же. Демон же утверждал иное. Он манил меня отсутствием стержней, окончательным отсутствием правил.

Даже не знаю, существовал ли он на самом деле или я его придумал как постоянного собеседника, скрытого в тенях и недосказанности.

Джек Чжан встал и отправился домой. Ему пора было ехать на совещание.

Алые зубцы кленов отпечатаны в прозрачном небе. Остатки ночного дождя стекают по гладким изгибам храмовых крыш и срываются сверкающими струйками вниз. В день, когда Джек Чжан отказывает фабрике дронов в инвестициях, я снова становлюсь Ко и еду в Нару, к учителю. Старый город тянет меня, будто ложе в полутьме, я нуждаюсь в нем, как дух, постоянно привязанный к одному месту. Учитель говорит, что я мог жить здесь в прошлых жизнях, но я не верю в прошлые жизни. Уверен, он выбрал остатки старой столицы потому, что здесь бывает полно туристов.

Нас, таких, как я и Ча, мало. Я знаю еще четверых, обычно мы легко сливаемся с туристами или местными торговцами. Шпионить и изображать других людей – опасная работа, тем более если за тобой не стоят правительства. Обычно учитель прибегает к помощи обычных профессионалов-наемников, которые умеют хорошо держать себя в руках. Им сложно бывает справиться с такими заданиями, но они мужественно превозмогают ощущение потери собственного «я», отдыхают, вспоминают, что любят и к чему стремятся. Мы отличаемся от них тем, что не устаем от смены личин, нам это нравится.

– Ко нестабилен, – сообщила Ча учителю. – Без присмотра он попытался бы превратиться в собаку. Он скрывается так, что его не найти, а потом обнаруживаешь тело с отсутствующим сознанием в самых неожиданных местах, с взглядом, устремленным в небо. Ему нужен психиатр, а не задания.

Учитель встретил ее негодование спокойно, внимательно, совершенно непоколебимо. Он принимал любые новости и мнения с созерцательным умиротворением. На его столе стояла композиция из сухих стеблей, составленная терпеливо, с осознанием цели. Он тяготел к дзенскому минимализму, но я отчетливо понимал, что это всего лишь удобный инструмент, маска наставника, которая более эффективна, чем все остальные. В высокотехнологичных лабораториях он был на своем месте, а здесь управлял нами так, как казалось удобным.

Мы воспринимали учителя как нечто постоянное в круговороте нашей игры с личностями. Он сдавал карты, предлагал начальные координаты, от которых мы отталкивались в создании новых обличий. Было очень удобно переложить эту задачу на кого-нибудь другого.

– Вы хорошо справились, – похвалил он, впитав слова Ча, словно ткань, но не выдав значимой реакции.

Перестав быть Джеком Чжаном, я еще не решил, что хочу попробовать дальше, поэтому просто жил, реагировал, наблюдал непосредственно и без труда. За окном качалась алая ветка осеннего клена, прихотливо нарезанная ножом природы. Жизнь Чжана регламентировалась и ощущалась как тугой костюм, он держался за статус. Жизнь Ко значительно свободнее, и я получал от такого резкого послабления удовольствие, наблюдая за качающимися кленами. Нет ничего прекраснее кленов Нары середины осени. Большая часть того, что приносило мне удовлетворение, была связана с двумя вещами – изучением нового и расслаблением после серьезного усилия, яростного рывка. Я наслаждался вторым, скользя взглядом по пейзажу за окном и ловя осуждение в глазах Ча.

Я и впрямь слишком увлечен внутренней жизнью, заворачиваюсь сам в себя. Учитель рассказывает о новом оружии, которое поможет защититься от случайных снайперов в Новом Пакистане, и языковом обучении, но я ощущаю сильное желание выйти наружу. Современная Нара – остатки старой сгоревшей столицы, кукольные домики с круглыми светильниками, заполненные ручными оленями и туристами в ярких куртках, льющимися по каменным улочкам разноцветной рекой. Каково это – перевоплотиться в человека из прошлого, который знать не знает о дронах-убийцах и верит в богов?

– Да он даже не слушает! – пробуждает меня высокий вскрик Ча.

– Ко проделал трудную работу, – успокаивает ее учитель. – Ему нужно снова найти свои мысли.

После разговора я выхожу на улицу и умываю лицо дождевой водой, капающей с крыши. Запах мокрой листвы заставляет зажмуриться во время вздоха. Так хорошо! Пылающие клены смешиваются с пушистыми, светло-зелеными ветвями сосен, неловко подпирающих дом. Вода поблескивает на каменных плитах, несет с собой мелкие травинки.

– Кем ты хочешь стать? – спрашивает демон пустоты, рождаясь из ветра и опушенного соснами горизонта.

Я смотрю, как учитель беседует с Ча в доме за окном. Они сидят на циновке, отпивают горячий чай из тонких старых чашек. Дом кажется отрезанным от колыхания воздуха, перемещения форм природы, которые я постоянно наблюдаю снаружи. В доме меньше пространства между предметами, меньше подлинного ничто, хотя и там воздух складывается в прихотливые формы. Здесь, снаружи, все готово для полета.

– Разве тебе не хочется познать больше?

– Ты хорошо соблазняешь, – отдал должное ему я-Ко. – Но я достаточно прожил, чтобы знать, что человек немногое может в себя вместить. Какой смысл предлагать мне то, чего я не пойму? Только ты способен менять формы, как пожелаешь, или не иметь форм вовсе, демон пустоты.

– Это правда, – согласился он. – Распалять желания проще простого, и тут ты в полной мере человек.

– Ну вот, я не смогу стать оленем или горой. Моя изменчивость – изменчивость людей, хотя она и поражает учителя. Не предлагай мне вещи, которые мне не по силам, демон пустоты, или прослывешь дураком.

Демон замолчал. Его не было видно, но все же каким-то внутренним зрением я его ощущал в колебаниях воздуха, свежего после дождя, в расстоянии между каплями, в облаках, которые разрезали крыльями птицы.

– Так кем же ты хочешь стать? – опять повторил он. Или мне послышалось в бормотании проходящей за оградой группы туристов?

– Я хочу стать тобой. А ты можешь заполнить пустой сосуд и отправиться в странствие далеко от Нары.

Он ничего не ответил, а обыденные звуки Нары нахлынули волной, будто прежде их что-то сдерживало. Я стоял, оглушенный ими. Прозвенел колокольчик велосипеда, смех, довольный визг ребенка. Торговец предлагал открытки, издалека доносился шум машин. Ветер покачивал деревья, они отвечали ему шелестом веток. Традиционная мелодия сямисэна тускло доносилась из сувенирного магазина.

Я повернул голову, чтобы посмотреть на Ча и учителя, и увидел, как открываю дверь и сажусь рядом с негодующей Ча. Ко сел, подогнув ноги, поднял чашку со стола и поднес ее к губам. Но я не ощутил тепла чашки и приятного хруста циновки. Не я был Ко и не я сидел рядом с учителем.

Не было больше никакого Ко.

Ноябрь 2018 года