Глава 1. Начало

Теперь я знаю, как чувствует себя раненое недобитое животное, какими инстинктами переполнено его пробудившееся сознание и что на самом деле представляет собой настоящая телесная боль. Я реально почувствовал этот звериный инстинкт самосохранения, неудержимое желание спрятаться и забиться в нору, где можно было бы спокойно отлежаться и зализать полученные раны. С большим трудом я поднялся на ноги и, постепенно переходя от одного дерева к другому, поплёлся в свою «берлогу». Когда зашёл в квартиру, часы на стене показывали пять часов утра, но сил, чтобы раздеться, уже не осталось, поэтому я упал в постель прямо в том, в чём был. Проспав больше суток, я наконец-то пришёл в себя. Анализ полученных повреждений был неутешительный, но и не смертельный. На затылке торчала шишка величиной с грецкий орех, а всё тело покрывали гематомы от ударов бейсбольных бит и подкованных ботинок. Задавая себе снова и снова вопрос о случившемся, я невольно вспомнил старую поговорку: «Пришла беда – открывай ворота», и от этого на душе стало так противно и гадко, что захотелось волком выть. Идти в полицию и писать заявление на этих отморозков не имело никакого смысла. Просто-напросто не хотелось попусту тратить время, зная наперёд, что никто никого искать не будет, а если и будет, то безрезультатно. По крайней мере, меня успокаивало только то, что я остался жив. Хотя на самом деле жить-то мне как раз и не хотелось…

Ближе к полудню где-то на задворках моего подсознания начал разгораться уголёк одной непонятной для меня мысли, которая через несколько часов сформировалась во вполне реальный план моих дальнейших действий. Самым удивительным в этом было то, что теперь я знал наперёд все свои последующие шаги. Знал, что мне надо сделать сейчас, через час, через сутки. Несмотря на остаточную боль в голове, я, к своему удивлению, чувствовал себя бодро и свежо. За последние три недели я не чувствовал себя лучше, чем сейчас. Окружающее пространство начало наполняться цветом и запахом, а тягостное состояние последних дней и недель стало безвозвратно исчезать.

Ближе к вечеру, приехав на квартиру деда, я постарался изложить свои мысли на бумаге, и вскоре из-под моего пера родился план моих действий на ближайшие несколько недель…

* * *

Когда человек теряет свою жизненную опору, он стремится восстановить утерянный дисбаланс путём возврата в исходную точку координат. Лично для меня такой отправной точкой в системе общечеловеческих ценностей стало желание вернуться к истокам моего рода. И это желание было таким сильным и горячим, что сопротивляться ему я уже не мог. Будто невидимая сила потянула меня в беспросветную даль, создавая иллюзию того, что я найду там ответы на все свои жизненные вопросы и обрету такой долгожданный душевный покой.

Надо сказать, что род мой берёт своё начало, в самой что ни на есть российской глуши, да такой, что такую глушь ещё поискать надо. Где-то в дебрях глухой северной тайги Архангельской губернии существовала с незапамятных времён деревня Карпиха. Вот из этой самой деревни и вышел наш род Бурмистровых. Как потом выяснилось, в декабре двадцать второго года мой восемнадцатилетний прадед Василий Захарович вместе со своей молодой женой Марфой Матвеевной выехал из деревни в Архангельск. Что там случилось и как, сейчас уже никто не расскажет, но только в дороге попали они в руки отряда по раскулачиванию. Видимо, добротная крестьянская одежда заставила подумать большевиков, что перед ними представители зажиточного крестьянства, поэтому, недолго думая, реквизировали у них весь их нехитрый крестьянский скарб, а Василия в составе таких же, как и он, «кулаков», полураздетого и босого на перекладных погнали в Архангельск. Василий в дороге замёрз, а бабка Марфа от горя такого, не доезжая Холмогор, разрешилась моим дедом, Петром Васильевичем, и вслед за мужем отдала Богу душу. После рождения дед Пётр всё своё детство провёл в детских домах и интернатах. Был он мальчишкой башковитым и тягу к учению имел огромную. Десятилетку закончил в Оренбурге аккурат накануне войны, в июне сорок первого. В военкомате его отправили в лётную школу, а через полгода он провёл свой первый бой в небе над Москвой. С этого момента судьба к нашему роду смилостивилась. Трижды сбивали Петра, дважды пришлось возвращаться ему через линию фронта, получил два тяжёлых ранения, был не раз на волосок от смерти, но выжил и дожил до Дня Победы, который встретил в Чехословакии. Когда после ранения в сорок третьем он лежал на излечении в новосибирском госпитале, то повстречал там свою будущую жену, мою бабушку Елизавету Карповну, которая в этом госпитале служила операционной сестрой. Отец мой родился в августе сорок четвёртого, когда дед бился с фашистскими асами в небе над Белоруссией.

После войны дед перешёл на работу в арктическую авиацию, и многие годы вся его семья «колесила по северам», меняя один аэродром на другой. И только выйдя на пенсию в восемьдесят втором, дед переехал жить в Москву. Осуществить этот переезд помогли его старые боевые друзья, с которыми он никогда не терял связь.

Мой отец, Павел Петрович, после окончания университета был направлен на работу в органы государственной безопасности, где проработал на различных должностях до самой пенсии. Используя своё служебное положение, он-то и раскопал по крупицам родословную нашего рода. Однако, как они с дедом не собирались съездить в родные края, всё у них никак не получалось. То один не мог, то у другого срочные дела были на работе. Всё откладывали, откладывали эту поездку на потом, пока однажды тёплым осенним днём девяносто пятого от обширного инфаркта не умер дед. Бабушка пережила его ровно на три года.

После трагической гибели родителей квартира деда перешла по наследству мне. Квартира была большая, в старом сталинском доме, в самом центре Москвы. От деда осталась большая библиотека и прекрасная коллекция его лётных карт с маршрутами вдоль всего северного побережья. Сдавать квартиру посторонним людям у нас с Татьяной рука не поднималась, и поэтому она всё это время пустовала.

Сейчас, сидя в зале на старом кожаном диване напротив фотографий своих предков, я всё больше и больше убеждался в том, что моё невесть откуда взявшееся желание отправиться на Север, основано на не сиюминутном душевном порыве, а является чем-то большим, несущим в себе какой-то скрытый сакральный смысл.

Правда, прежде чем отправляться в такую поездку, мне предстояло решить большой перечень важных и неотложных дел, без реализации которых такое длительное путешествие было просто невыполнимо. На фоне вороха ежедневных забот у меня абсолютно не было времени ни поесть, ни поспать, и вскоре незаметно для себя я переключился с темы личного горя и переживаний на вопросы реальной жизни.

Стремительно пролетела неделя, были сделаны последние приготовления, и вот я уже сижу «на дорожку» в полумраке квартиры, готовый отправиться в путь, оставляя в этих стенах частичку себя и осознавая тот неизбежный факт, что я уже никогда не буду прежним Алексеем Бурмистровым.

 

Глава 2. Дорога

Дорога предстояла неблизкая. Сначала мне надо было добраться до Ухты, оттуда на самолёте или вертолёте перелететь в районный центр Усть-Цильма, а там попытаться зафрахтовать местный вертолёт, на котором можно было бы долететь до Карпихи, затерявшейся в заснеженной тайге. В детстве и юности отец постоянно прививал мне навыки выживания в диких условиях природы, поэтому, с моей точки зрения, я был достаточно хорошо подготовлен к такому длинному и опасному путешествию. Единственное, что меня настораживало и смущало в данной ситуации, было то, что обычно «нормальные» люди в такие походы в одиночку не ходят. Следовательно, степень риска многократно возрастала, и требовалось всё продумать до мелочей, но как бы там не было, сборы были закончены, рюкзак собран, а билеты куплены.

В прихожей прозвенел звонок, консьержка сообщила о прибытии такси, и вскоре я уже ехал по вечерним улицам столицы, слушая в пол уха водительский «трёп», любуясь видами вечерней Москвы. Не знаю, почему, но у меня в тот момент было такое чувство, словно я прощался с любимым городом навсегда.

На Комсомольской площади было шумно и многолюдно. До отправления поезда оставалось минут сорок, поэтому я решил купить свежей прессы и кроссворды, чтобы было чем заняться в пути. Повесив на спину свой внушительных размеров рюкзак, я начал пробираться сквозь нескончаемый людской поток к зданию вокзала. Рядом с входом мне на глаза попалась группа цыганок, которые бесцеремонно приставали ко всем прохожим с предложением погадать и всю правду рассказать. К сожалению, такая участь не миновала и меня. Как только я поравнялся с одной из них, цыганка нагло вцепилась в мою поклажу. Чтобы немедленно прекратить этот балаган, я резко повернулся к ней, и тут произошло то, чего ни я, ни она не ожидали. Когда наши глаза встретились, я почувствовал у себя на спине разряд статического электричества, и в ту же секунду её лицо исказилось от страха, и слова, которые она хотела произнести вслух, застыли у неё на губах. Мы постояли в таком оцепенении несколько секунд, после чего развернулись, и, не говоря ни слова, каждый пошёл своей дорогой. И только тут я почувствовал, как по моей спине струятся капельки пота, но это было вызвано не тяжестью груза, а тем эмоциональным состоянием, в котором я находился.

Покупая через несколько минут в киоске газеты, я боковым зрением увидел, что та же цыганка наблюдает за мной из-за колонны зала ожидания. Через минуту к ней подтянулись её подельницы, и, пошептавшись между собой, женщины молчаливо уставились на меня. Они больше никого не трогали, не приставали к пассажирам, и мне показалось, что в этом огромном зале, кроме моей персоны, их больше не интересует никто. От этого тревожного и пристального взгляда мне стало не по себе, и я поспешил удалиться на перрон.

К счастью, посадка уже началась, поэтому я без промедления поднялся в вагон. Как только я положил на верхнюю полку свой рюкзак, в купе зашла женщина с мальчиком лет пяти, а следом за ними мужчина пенсионного возраста.

– Давайте знакомиться, – сразу предложил мужчина. – Меня зовут Сергей Михайлович, можно просто Михалыч.

– Меня Людмила, – скромно представилась женщина, – а это мой сын Павлик.

Павлик, как взрослый, подал нам с Михалычем руку, и, пожимая её, я назвал попутчикам своё имя. Через пятнадцать минут послышалась команда проводника, чтобы провожающие покинули вагон, и малыш в предвкушении предстоящего путешествия захлопал в ладоши и полез к окну. Получив разрешение у матери, он начал отодвигать занавеску со своей стороны, а я стал помогать ему с другой. Каково же было моё удивление, когда напротив нашего окна я увидел стоящих на перроне цыганок, пристально смотрящих на нас. Мать ребёнка среагировала быстро, задёрнула занавески, бросив в сердцах:

– Не хватало ещё, чтобы эти дряни сглазили мне ребёнка.

Взяв Павлика на руки, она тут же стала протирать его лицо носовым платком, убирая чужой сглаз.

– А я их давно приметил, – подал голос Михалыч. – Они подошли к вагону сразу за тобой, Алексей. Встали тут под окнами, молчат, не разговаривают, к людям не пристают. Я даже удивился. Ведь я на своём веку насмотрелся на этот контингент, дай Бог каждому. Им палец в рот не клади, дай кого-нибудь обмануть.

– Да, но не всех же они обманывают. Насколько я знаю, многие из них умеют по руке гадать да по картам судьбу предсказывать, – возразил я.

– Может одна из тысячи и умеет, а остальные все обманом промышляют, – резюмировал Михалыч, – да наркотиками из-под полы торгуют. У нас в городе самые первые распространители. За эти наркотики себе дома отгрохали ого-го, какие, а сейчас тут в окна заглядывают. Не иначе задумали что-нибудь стащить или порчу навести.

Людмила при этих словах прижала сына к себе ещё сильнее, тихонечко плюнула три раза через левое плечо и перекрестила себя и Павлика. В этот момент поезд тронулся и начал плавное движение. Отдёрнув занавеску, я увидел, что цыганки с облегчением вздохнули, убедившись, что я уезжаю из Москвы.

Поезд продолжал набирать скорость, колёса ритмично стучали по стыкам рельсов, и пассажиры окунулись в привычную дорожную обстановку. Через час после отправления наше купе начало готовиться ко сну. Вытянувшись на верхней полке в полный рост и почувствовав расслабление во всём теле, я понял, как здорово я устал за последние дни. Сейчас мне хотелось только одного, поскорее заснуть и как можно дольше поспать завтра утром. Уже в полудрёме я услышал, как Павлик, которого Людмиле всё никак не удавалось уложить спать, спрашивал у матери:

– Мама, угадай, что у меня в руке. Ну, угадай.

А мне как будто кто-то шептал на ухо: «Красный динозаврик из коллекции киндер-сюрприз».

Людмила, вступая с ребёнком в игру, в шутку сказала:

– Конфета, которой тебе угостил Сергей Михайлович?

– А вот и не угадала, не угадала, – засмеялся довольный мальчуган, – это мой динозаврик.

«Странно, – подумал я, – наверное, это просто совпадение», – и в тот же миг провалился в глубокий сон.

* * *

Я проснулся только в десятом часу утра. Сергея Михайловича я уже не застал, он рано утром вышел в Вологде.

– Больно вы сладко спали, Алексей, – сказала Людмила. – Сергей Михайлович просил передать вам привет и пожелать счастливой дороги.

Поблагодарив женщину, я занялся своими личными делами. Ближе к вечеру, прочитав все газеты и разгадав все кроссворды, я откинулся на спинку сиденья, глядя в окно на проплывающий мимо пейзаж. В отличие от Москвы, здесь было значительно больше снега, а мне предстояло ещё ехать и ехать на Север, почти к самому полярному кругу. Стараясь не думать об этом, я решил поиграть с Павликом в «угадалки», чтобы выяснить, случайно ли я вчера угадал его динозаврика, которого он прятал от мамы. На мою просьбу показать игрушку мальчик достал из потайного кармашка штанишек маленького силиконового динозаврика ярко-красного цвета. Мы решили прятать друг от друга за спиной цветные карандаши, которыми Павлик рисовал, и угадывать их цвета. К моему разочарованию, у меня ничего не получалось или получалось, но совершенно случайно. Я не слышал в своей голове вчерашнего голоса, да и вообще не было никакого намёка на подсказку интуиции.

В Ухту поезд прибыл в полпервого ночи. Сев на вокзале в такси, я поехал в гостиницу, по пути выведывая у водителя информацию об условиях работы местной авиации. Выяснилось, что в ночные часы аэропорт не работает, а туда, куда я собираюсь лететь, надо ориентироваться только на вахтовые вертолёты, договариваться непосредственно с командирами экипажей и платить им наличными.

Переспав ночь в гостинице, я уже в восемь утра был в здание аэровокзала, но воздушная гавань просыпаться не спешила. Рейс на Москву отправлялся только во второй половине дня, и местное аэродромное начальство было ещё вне зоны доступа. Зато симпатичная кассирша Валя сообщила мне по большому секрету, что у неё есть до Москвы один «лишний» билетик. Правда, узнав, что я только вчера прибыл из столицы и в ближайшее время обратно не собираюсь, она потеряла ко мне всякий интерес.

Усевшись в гордом одиночестве в совершенно пустом зале ожидания, я стал дожидаться кого-нибудь из начальства и незаметно для себя задремал. Проснулся я от того, что меня кто-то легонько похлопывал по плечу. Открыв глаза, я увидел перед собой мужчину лет шестидесяти в форменной одежде сотрудника гражданской авиации.

– Молодой человек, кассир мне сказала, что вы ждёте кого-нибудь из руководства авиапредприятия?

– Да, совершенно верно, – промолвил я, поднимаясь с сиденья. – Видите ли, мне надо каким-то образом добраться до Усть-Цильмы, и я хотел узнать, можно ли туда улететь с каким-нибудь попутным рейсом?

– А почему вы не поехали в Сыктывкар, ведь оттуда в Усть-Цильму регулярно летают рейсовые самолёты? Всё-таки из столицы добираться в те края легче, чем от нас.

Он смотрел на меня проницательным добрым взглядом, раздумывая про себя, что же ему со мной делать, а я, неотрывно глядя в его глаза, твердил про себя только одно слово: «Помоги! Помоги! Помоги!»

И он дрогнул.

– Ну что ж, молодой человек, пойдёмте ко мне в кабинет, посмотрим, чем я смогу вам помочь.

И мы пошли к служебному входу, за которым начиналась лестница, ведущая на второй этаж. Там, пройдя по ковровой дорожке к приёмной, я прочитал табличку: «Командир авиаотряда – Балашов Николай Васильевич».

– Заходите, – пропуская меня вперёд, проговорил хозяин кабинета. – Раздевайтесь, вешалка в углу, а я пока чаёк поставлю.

На стенах висело множество фотографий, на которых хозяин кабинета был запечатлён в кругу своих сослуживцев, а также несколько почётных грамот и дипломов. Над креслом висел портрет президента, а на столе стояли миниатюрный флаг России и модель самолёта Ил-14. Пока Балашов заваривал чай, я с его разрешения рассматривал фотографии. Переходя от одной фотографии к другой, меня словно обухом ударили по голове. На меня смотрел мой улыбающийся дед, обнимающий за плечи ещё юного Балашова. Когда я повернулся к нему, то он, увидев моё выражение лица, спросил:

– Что, чёрта лысого увидел?

На что я заплетающимся языком произнёс, показывая пальцем на фотографию.

– Это мой дед, Бурмистров Пётр Васильевич!

В возникшей тишине было слышно, как из чайника мимо чашки льётся на пол вода. Через секунду Балашов пришёл в себя, подошёл ко мне, посмотрел сначала на фотографию, а потом на меня.

– То-то я думаю, что твоё лицо мне показалась знакомым. Конечно, не полное сходство, но черты лица очень похожи. А ну, дай мне твой паспорт.

Открыв паспорт, Балашов начал читать вслух:

– Бурмистров Алексей Павлович, год рождения 1971, Москва. Так значит, ты сын Павла? Ну не ожидал! Ну, порадовал старика. Давай, Алексей, присаживайся, пей чай да рассказывай, как там дед с отцом поживают. Давненько я их не видел, лет тридцать, наверное, уже прошло, а может, и того больше.

И он уже не как начальник, а как близкий мне человек захлопотал надо мной, подсовывая поближе печенье и вазу с конфетами.

Мой рассказ продолжался не более часа, и всё это время Балашов сидел в своём кресле, уставившись на фотографию деда. Когда моё повествование было закончено, я увидел на его глазах слёзы и понял, что своим рассказом задел «старика» за живое. Потом мы долго говорили о превратностях судьбы, о погоде, о хоккее, и к полудню он повёз меня обедать к себе домой.

Балашовы жили в самом центре Ухты, в стандартной пятиэтажке, в трёхкомнатной квартире, расположенной в двадцати минутах езды от аэродрома. Когда поднялись на третий этаж, в дверях нас уже ждала его жена, Анастасия Юрьевна. Как потом выяснилось, Балашовы уже давно жили одни, дети их выросли, выучились и разъехались по городам и весям нашей необъятной страны. После сытного обеда мы с Николаем Васильевичем уединились в его домашнем кабинете, где я наконец-то поведал ему о цели своего приезда в Ухту и конечной точке моего маршрута. Выслушав меня, Балашов принялся меня отговаривать:

– Ты, Алексей, хоть понимаешь, куда ты собрался? Посмотри на улицу, сегодня с утра было семь градусов мороза, а в отдельные дни температура здесь может опускаться ниже двадцати. Это тебе, брат, не Москва, а Север. Тут до полярного круга рукой подать. Места, куда ты собрался, дикие, не обжитые. На сто километров пути не встретишь ни одного человека. В лесу полно волков, рысей, росомах. Скоро медведи пробудятся от спячки. Реки через месяц вскроются. Тут тебе, Алексей, не столица, взял, позвонил, и такси за тобой приехало. Тут тебе, батенька – тайга-матушка…

И такое чтение морали продолжалось ещё несколько часов, пока оратор не устал и не уселся рядом со мной на диван.

– Ты пойми, Алексей, твой дед и отец не простили бы мне никогда, если бы я отправил тебя одного в тайгу. Это всё равно, что человека на верную смерть посылать. Нет, я на такое не пойду, даже не проси.

Наша дискуссия и споры продолжались до самого вечера, пока Анастасия Юрьевна не позвала нас ужинать. За столом Николай Васильевич рассказал жене о том, что я задумал, и Балашовы принялись отговаривать меня уже вдвоём, но моя упёртость и твёрдое намерение не сходить с намеченного пути «сломали» Балашова.

– Чёрт с тобой, Алексей! Видит Бог, я использовал все аргументы, чтобы не допустить этой авантюры, но ты точно такой же, как твой дед, царство ему небесное, – при этих словах Балашов осенил себя крестом. – Тот тоже, если что-нибудь себе в башку втемяшит, то его уже невозможно было переубедить. Метеосводка говорит, что лететь нельзя, а он говорит, что можно. И ведь летал, да ещё как летал!!! Легендарный был старик. Про него тут на Севере до сих пор легенды ходят. Да… Видно, вы, Бурмистровы, все с придурью. Уж если вы для себя что-нибудь решили, то у вас хоть кол на голове чеши, а вы от своего не отступитесь. Пусть будет по-твоему, только учти! Твоей экипировкой и подготовкой к походу я займусь лично. Я все-таки прожил в этих краях всю свою жизнь, и мне лучше знать, что надо брать с собой в тайгу.

– Вот это уже другой разговор, Николай Васильевич. У меня сейчас просто крылья выросли. Конечно же, я полностью доверяю вашему жизненному опыту и буду безмерно рад, что вы поможете мне.

Далее мы определились, что на все про всё у нас уйдёт не меньше трёх дней. Часть недостающего оборудования и материалов нам надо было ещё найти и купить, но самое главное – надо было узнать, какой вертолёт полетит в ближайшие дни в те края, и договориться с его командиром об изменении маршрута полёта. Балашов пообещал подбросить меня как можно ближе к месту моей цели. Ещё немного поговорив обо всём на свете, мы после полуночи отошли ко сну. Мне постелили в комнате их сына, в которой осталось всё без изменений со времён его школьной поры. Под потолком висели модели самолётов, которые в темноте напомнили мне кладбищенские кресты. И, прогоняя от себя эти грустные мысли, ощутив себя как бы в кругу своих родных и близких, я незаметно для себя заснул крепким здоровым сном безо всяких сновидений.

Утром Балашов признался, что первоначально хотел разбудить меня рано, в шесть часов утра, когда проснулся сам, но, подвергнувшись атаке со стороны супруги, смилостивился и разбудил меня только в восемь. Однако за эти два часа он уже много чего успел сделать. Решил вопрос со своим руководством по поводу своего краткосрочного отпуска, дал задание метеослужбе составить для нас точный прогноз погоды на ближайшие дни и набросал перечень наших первоочередных закупок. Когда же мы сели на кухне завтракать, Николай Васильевич с задорными искорками в глазах поведал мне самую важную новость:

– Я тут с утра связался с диспетчерской службой и выяснил, что нужный нам борт будет лететь в те края через четыре дня. Да и командир вертолёта мне хорошо знаком, это Александр Селин. Саша пилот правильный, не трепло и не рвач. Я обрисую ему нашу ситуацию, и он денег с тебя не возьмёт, а на сэкономленную сумму мы с тобой лучше купим подержанный снегоход. Правда, это будет сделать непросто, но я думаю, что мы что-нибудь придумаем. Поэтому давай завтракай, и будем заниматься делами, которых у нас невпроворот.

Только к концу третьего дня мы наконец купили снегоход. Здесь, в Ухте, он отъездил три сезона, и, со слов его хозяина, только из уважения к Балашову как к очень порядочному и уважаемому в городе человеку он пошёл нам навстречу. Божился всеми святыми, что техническое состояние аппарата хорошее и что сани в дороге не подведут. Учитывая то обстоятельство, что теперь моё передвижение по маршруту будет проходить на снегоходе, а не на лыжах, как планировалось первоначально, мы пополнили мой багаж большим количеством продовольствия, тёплыми вещами и хорошей финской радиостанцией, которая могла работать через адаптер от бортовой сети снегохода.

Не знаю, может, эта встреча была для меня как знамение свыше, но если бы, не Балашов, то с вероятностью в сто процентов моё путешествие было бы только в один конец.

 

Глава 3. Перелёт

В день отлёта с утра немного завьюжило. Несмотря на то, что нижний край облачности был на уровне двухсот метров, погода была ещё лётной, но метеорологи предупредили, что с северо-запада надвигается атмосферный фронт, который к вечеру накроет город снегом, и аэропорт придётся закрыть. Теперь вся надежда была только на то, что газпромовский вертолёт прилетит по расписанию, согласно присланной заявке на перелёт. Распрощавшись с Анастасией Юрьевной, мы уже в восемь утра были на лётном поле. Выяснив, что вылет вертолёта из Сыктывкара намечен на десять часов утра, Балашов потащил меня в кабинет пить чай. Там он ещё раз повторил мне свои наставления о выживании в тайге на случай непредвиденных обстоятельств. Незаметно пролетели два часа, однако вылет вертолёта всё ещё задерживался. Николай Васильевич позвонил в Сыктывкар своему коллеге и попросил того узнать причину задержки. В ожидании ответного звонка он стал наматывать круги по кабинету, углубившись в свои мысли, даже не замечая меня. Когда через пятнадцать минут ему позвонили из столицы, Балашов подвинул стул и сел напротив меня.

– Неважные у нас с тобой дела, Алексей. Вертолёт ещё не вылетел по причине того, что там не привезли какое-то оборудование, которое он должен взять на борт. Если до двенадцати часов вылет не состоится, нам придётся всё отменить. Это будет связано с тем, что по маршруту полёта вы можете попасть в полосу надвигающегося фронтового раздела, несущего в себе снегопад и сильный ветер. Поэтому всё решится в ближайшие полчаса, я рисковать тобой и экипажем не буду. Закончится пурга, и мы снова что-нибудь придумаем, а за это время отоспишься у нас и отдохнёшь.

– Но ведь это может продлиться не день и не два? – сделал я робкое замечание.

– Да, ты прав, – согласился со мной Балашов, поднимаясь и похлопывая меня по плечу. – Но в жизни, мой дорогой, есть такие вещи, с которыми мы просто должны смириться как с чем-то неизбежным. Пурга в это время года может продлиться до четырёх дней, потом почистим аэродром, и жизнь снова наладится в прежнем русле, зато все будут живы и здоровы, а это, знаешь, самое главное.

Спорить с аргументами Николая Васильевича было бессмысленно, так как, конечно же, он был прав. И я от безысходности уставился на фотографию деда, обнимающего Балашова и всем своим видом говорившего мне: «Не дрейфь, внучок, прорвёмся!!!».

В этот момент я снова испытал то необъяснимое состояние просветления, в результате которого у меня появлялось знание того, что будет происходить дальше. И я, как бы утешая своего старшего товарища, заявил:

– Всё будет хорошо, Николай Васильевич, не переживай. Скоро вертолёт поднимется, и я сегодня на нём улечу.

– Эх, молодёжь, молодёжь. Мне бы вашу уверенность.

Не прошло и двадцати минут, как снова зазвонил телефон, и сквозь неплотно прижатую к уху телефонную трубку я услышал, как диспетчер докладывает Балашову, что вертолёт вылетает из Сыктывкара через десять минут. Во время разговора он пристально посмотрел мне в глаза, словно пытаясь понять, как это я об этом догадался.

Когда через час вертолёт приземлился в Ухте, и я увидел дружеские объятия Балашова с Селиным, мне стало понятно без слов, что они на самом деле являются большими и хорошими друзьями. Представив меня своему другу, Николай Васильевич рассказал ему о нашем плане и назвал координаты точки назначения, в которую меня надо доставить. Селин посмотрел на нас таким взглядом, будто хотел убедиться, во вменяемом ли состоянии мы находимся и не сбежали ли мы из местного дурдома. У каждого нормального человека, когда ему скажут: «Вам надо отвезти этого парня в лес и оставить там на съедение волкам», такое неадекватное поведение мгновенно вызовет соответствующую реакцию. Так произошло и с Селиным. Но через несколько минут общения, убедившись в том, что мы не шутим, и наша просьба действительно имеет место, а времени на обдумывание не осталось, Селин сдался.

– Только ты учти, Николай, я иду гружённый под самую завязку, да и здесь, – он посмотрел оценивающим взглядом на меня и мой груз, – вместе с Алексеем будет почти полтонны. Крюк, который ты предлагаешь мне сделать, потребует большого количества топлива, которое я уже не могу взять из-за перегруза. Так что место посадки буду выбирать исходя из ситуации, погодных условий и остатка топлива в баках. Если вас это устроит… – он посмотрел мне в глаза, может быть, в надежде, что я ещё откажусь, выждал пятисекундную паузу и уже командирским голосом объявил: – То тогда мы немедленно грузимся и взлетаем.

Пока техники заканчивали заправку вертолёта, ребята из аэродромной службы помогли мне быстро погрузиться на борт. Обнимая на прощание Балашова, я почувствовал, как сильно он прижал меня к себе этот уже стареющий человек, ставший за эти несколько дней для меня почти родным.

* * *

Вертолёт бросало и трясло. Шум от работающих винтов не давал никакой возможности поговорить с бортмехаником, и через какое-то время, пригревшись между мешками с грузом, я незаметно для себя задремал…

…Мне снился сон. Передо мной сидел благообразного вида старик в полотняной рубахе с посохом в руке, и он, как мальчишку, отчитывал меня за какие-то прегрешения. А я в это время, вместо того, чтобы слушать и внимать его словам, рассматривал рисунок орнамента на его посохе, и мне было это намного интересней, нежели его слова, которые пролетали мимо моих ушей. Увидев такое пренебрежительное отношение к себе, старик начал стучать мне посохом по плечу, в результате чего я начал просыпаться…

И потом я почувствовал наяву, что кто-то реально пытается меня разбудить. Открыв глаза, я увидел перед собой второго пилота, который приглашал меня пройти в кабину. Селин, усадив меня в соседнее кресло, жестом показал, чтобы я надел наушники, и начал объяснять ситуацию. Из его объяснений я понял, что время подхода атмосферного фронта изменилось, и мы встретимся с ним в самое ближайшее время. Поэтому, учитывая сложившиеся обстоятельства, Селин предлагает мне выгрузиться в районе Ямозера, которое будет под нами через несколько минут. Отсюда, до конечной точки маршрута, мне надо будет пройти ещё порядка двухсот километров. Если такой вариант меня устраивает, то он идёт на посадку, если нет, то он немедленно разворачивается и улетает с этого маршрута. Времени на размышления у меня нет, и о своём решении мне надо сообщить ему прямо сейчас. Я, не задумываясь, сказал, что буду высаживаться там, где он сочтёт возможным посадить вертолёт. В свою очередь Селин предупредил меня, что времени на разгрузку будет не больше трёх минут, при этом двигатели и работу винтов на месте посадки он выключать не будет, поскольку не знает высоты снежного покрова, так что мне надо быть готовым к тому, что меня просто-напросто «выкинут» за борт.

Глядя перед собой через лобовое стекло кабины, я увидел, как впереди нарастает и приближается тёмно-серая стена циклона. От этой картины на душе стало как-то тревожно и нехорошо. Выходя из кабины, я с благодарностью посмотрел Селину в глаза и крепко пожал его руку. Мы поняли друг друга без слов.

Скоро я почувствовал, что вертолёт начал снижаться. Проверив свою амуницию и надев перчатки, я стал ждать команды на выгрузку. В иллюминаторе нескончаемый лес сменился снежной целиной, что свидетельствовало о том, что мы уже летим над замёрзшим озером, и через минуту вертолёт завис и начал спускаться. Как только шасси коснулись кромки снега, бортмеханик отодвинул боковой люк в сторону, и в тот же миг началась разгрузка. В четыре руки мы быстро выкинули на снег мой нехитрый скарб, а вот со снегоходом возникла проблема. Зацепившись гусеницей за лежавший под ним трос, он никак не хотел сдвигаться с места. А время неумолимо отсчитывало драгоценные секунды и литры сгоревшего керосина. Ситуация становилась критической, и в этот момент к нам на помощь пришёл Селин, который своей богатырской рукой вырвал из троса застрявший снегоход и выкинул его в снег, а следом за ним и меня. Оказавшись в снегу, я погрузился в облако снежной пыли, поднятой работающими винтами, за которым ничего нельзя было разглядеть. И только когда Ми-8 начал удаляться с резким набором высоты, я помахал им рукой вслед.

Сделав небольшой разворот на северо-восток, машина начала удаляться в сторону ещё чистого неба, как бы спасаясь от приближающегося ненастья, а на сердце у меня заскребли кошки дурного предзнаменования.

* * *

Когда стихли последние звуки улетевшей машины, окружающее пространство погрузилось в напряжённую звенящую тишину. Атмосферное давление стремительно падало, и у меня начало закладывать уши. В преддверии наступающего вселенского хаоса мир на мгновение замер, как будто собираясь с силами перед скорой смертельной схваткой между небом и землёй. Над ближайшими деревьями появилась тёмно-фиолетовая стена снежного фронта, которая приближалась со скоростью курьерского поезда. Уже стали слышны громовые раскаты снежного шторма, когда до меня дошло, что если я в течение ближайших пяти минут не придумаю, как мне укрыться от непогоды, то мне придётся очень туго. В этот момент на смену чувству уверенности из кромешной глубины подсознания начало просачиваться липкое и гадкое чувство панического страха. Я рыскал в отчаянии по снежной целине, как собака, потерявшая нюх, пытаясь на ощупь обнаружить заветный красный мешок, от которого зависела сейчас моя жизнь.

Неожиданно налетел первый порыв ветра. Макушки деревьев согнулись под тяжестью невидимой воздушной волны. Послышался пугающий треск ломающихся веток, и молчащий ещё несколько секунд назад мир ожил, ощетинился и пришёл в движение.

Представление начиналось. Вся северная сторона неба погрузилась во мрак, за которым просматривался невероятных размеров смерч, верхняя часть которого терялась в непроглядной вышине. Сквозь боковые стенки воронки были видны многочисленные разряды молний и слышались нескончаемые громовые раскаты. Вращающая масса воздуха, как громадный пылесос, засасывала на своём пути всё, что попадало в его жерло. По снежному насту потекли тонкие ручейки сыпучего снега, которые под действием ветра поднимались ввысь, окутывая белым саваном мою застывшую фигуру, впавшую в оцепенение. Может, на этом всё и закончилось, если бы в метре от меня из-под снега не показался кусок красного нейлона, сигнализирующий моему сознанию импульс надежды на спасение. Скорее интуитивно, нежели осознано, мои руки достали из мешка спасительную палатку, которую я бросился привязывать к стоящей поблизости маленькой сосёнке. И в тот миг, когда страховочный узел был уже почти готов, позади меня раздался взрыв. Обжигающий жар электрического разряда обжёг моё тело через толстую подкладку пуховика, а звуковая волна довершила разрушающее воздействие молнии, повалившей меня с ног. В полубессознательном состоянии я каким-то чудом ещё успел залезть в нейлоновое чрево палаточного мешка, прежде чем моё сознание отключилось.

 

Глава 4. Из дневника Алексея Бурмистрова

Если меня когда-нибудь спросят: «Что такое преисподняя?», я найду что ответить, потому что я лично побывал там!

Алексей Бурмистров

«Я пишу эти строки спустя пять дней после урагана. То, что я ещё жив, есть не что иное, как вмешательство в моё спасение каких-то высших сил. При всех ужасающих последствиях пронёсшейся бури я остался не просто жив и здоров, а я даже не получил ни одного ушиба и царапины. Оценивая цепочку случайных событий того дня, я постоянно ловлю себя на мысли, что я остался жив не по воле случая, а по воле Провидения. Будучи убеждённым атеистом в своей прежней жизни, я, как бабочка, прошедшая сквозь цикл метаморфоз, вышел из этой жуткой передряги абсолютно другим человеком. Отбросив путы материализма и вещизма, которые связывали меня по рукам и ногам, я по-новому взглянул на окружающий меня мир. То чувство неуверенности и сомнения, которое иногда прорывалось наружу из моего глубокого подсознания, сменилось чувством глубокой убеждённости, что всё, что сейчас со мной происходит, не случайно и несёт в себе неведомый тайный смысл.

День первый

Ураганный ветер гудел, как в аэродинамической трубе. Сила его была столь велика, что многократно превышала по мощности все известные акустические системы, придуманные человечеством. Спектр звуковых колебаний начинался от низкочастотного инфразвука и заканчивался высокочастотным ультразвуком. Первый вызывал животное чувство страха, от которого стыла в жилах кровь, и всем своим существом мне хотелось выбраться из палатки и бежать, куда глаза глядят, второй воздействовал на подкорку головного мозга и представлял собой природное психотропное оружие такой колоссальной силы, что от него не было никакого спасения. Я болтался в палаточном мешке, как зародыш в утробе матери, корчась от боли и страха, которые разрывали меня изнутри. Это был ни с чем не сравнимый первородный ужас, который я не испытывал доселе никогда, и даже не подозревал, что такое может быть возможным. Сквозь вой ветра слышались раскаты грома, треск ломающихся и падающих деревьев. Казалось, что земля разверзлась, и мир засасывает в гигантскую воронку, которая своими корнями уходит к центру земли. Из моего носа и ушей сочилась кровь, солоноватый вкус которой я чувствовал на своих губах в короткие мгновения прояснения сознания…

…Я очнулся от недостатка воздуха. Открыв глаза, я увидел, что нахожусь в полной темноте. Сверху давила неподъёмная тяжесть, а ткань палатки не давала пошевелить ни рукой, ни ногой. В моём мозгу начали рисоваться картины заживо погребённых людей. Я представил себя зарытым в гробу на многометровой глубине, и в этот момент со мной случился приступ клаустрофобии. Перспектива быть заживо похороненным в снежном плену грозила перерасти в панику. Борясь с нарастающим чувством страха, я ощутил, как по моей спине пробежал знакомый мне уже лёгкий электрический разряд, и в тот же миг мой разум нарисовал путь избавления из снежного плена. Нащупав на поясе чехол с охотничьим ножом, я, превозмогая давящую на меня тяжесть, с невероятными усилиями начал резать ткань палатки. И как только оболочка была разрезана, в тот же миг меня начало засыпать снегом. Получив возможность немного двигаться, я изловчился и перевернулся на живот. А потом, разгребая и подминая под себя снег, я, как пловец, начал рывками проталкивать своё тело вверх. И когда воздуха в лёгких почти не осталось, я вынырнул на поверхность.

Там наверху была ночь. Лицо обжёг холодный северный ветер, который немного привёл меня в чувство. Не надо было быть синоптиком, чтобы понять, что температура воздуха стремительно падает, а вокруг, насколько это можно было разглядеть в темноте, мела густая снежная позёмка, скрывающая за своей белой пеленой последствия пронёсшегося урагана. Поняв, что предпринимать какие-либо попытки по спасению груза в создавшейся ситуации было смерти подобно, я остался дожидаться утра в образовавшейся снежной яме.

День второй

Наверное, это была самая длинная ночь в моей жизни. Ночь, насыщенная муками размышлений о случившемся, о моём месте в этом мире и о том, что будет со мной завтра. Как я не старался немного поспать, у меня ничего не получилось. Чуть ли не каждые полчаса я снимал перчатку и смотрел на фосфоресцирующий циферблат лётных часов деда, чтобы в очередной раз убедиться, что до восхода солнца ещё далеко.

Но движение планеты было неумолимым, и около четырёх часов утра на востоке забрезжил рассвет. К утру ветер стал стихать, и на небосклоне появились проблески чистого неба, свидетельствующие о том, что предстоящий день будет погожим. Меня это очень обрадовало, поскольку за ночь я порядком промёрз, и сейчас мои зубы выстукивали барабанную дробь.

Через час после восхода позёмка прекратилась, и моему взору предстала ужасающая картина последствий пронёсшейся бури. В двух метрах от того места, где я откопался, высился трёхметровый снежный бруствер, берущий своё начало в непроглядной дали на севере и уходящий прямой линией через озеро на юг. В том месте, где снежный смерч прошёлся по льду, зияла огромная промоина чистой воды, а куски вывороченного многометрового льда валялись по всей поверхности озера, как куски гигантского сломанного зеркала. Взобравшись на край снежного выброса, я увидел картину катастрофы, которую можно было сравнить разве что со старинными фотографиями с места падения Тунгусского метеорита. Широкая просека не менее трёхсот метров в ширину разрезала многовековую тайгу, как ножевой шрам на теле Земли. Вывороченные с корнем деревья, сломанные пополам столетние ели и сосны, закрученные в узел лиственные деревья, образовывали непроходимую преграду. И эта полоса разрушения терялась где-то далеко-далеко в бескрайней дали северных лесов. Оценивая увиденное, я про себя поблагодарил Всевышнего за моё спасение, за то, что вразумил меня остаться вчера на месте и не идти к лесу. А ведь именно там, под сводами деревьев, я видел вчера своё спасение от бури, и именно туда намеревался гнать снегоход.

Проваливаясь по грудь в снежную массу, я сделал несколько отчаянных попыток разыскать своё снаряжение, но все они были тщетны. Представив по памяти вчерашнее расположение вещей и сравнив с тем, что творилось на этом месте сегодня, я понял, что всё моё снаряжение сейчас покоится в лучшем случае под бруствером, на котором я недавно стоял, а в худшем оно разбросано по всей тайге. Надо было полагать, что в любом случае я теперь остался без экипировки, продовольствия, без топографических карт и без связи с внешним миром. Единственное, что у меня осталось, были отцовский охотничий нож и дедовы часы, которые показывали десять часов утра – время сеанса связи.

Я воочию представил себе, как Балашов ругает меня за то, что я не вышел с ним на запланированный сеанс связи. И мне в этот момент стало жаль старика, хотя с моей точки зрения, ничего страшного не произошло. Наверное, Селин уже сообщил ему о моей высадке на Ямозера с указанием конкретных координат и тех погодных условий, в которых я оказался. «Так что, дорогой Николай Васильевич, не серчай на меня, как-нибудь прорвёмся!!!»

* * *

Когда я был ещё маленьким мальчиком, и мы всей семьёй ездили в Подмосковье за грибами, отец мне всегда напоминал, что если я заблужусь в лесу, то первое, что я должен буду сделать, это остановиться на месте и ждать, когда меня найдут. В противном случае поиски могут затянуться на неопределённое время. Решив поступить так, как меня учили, я начал сооружать временное убежище в надежде на то, что вертолёт прилетит за мной если не сегодня, то обязательно завтра. Благо материала для строительства укрытия вокруг было предостаточно. Занятый работой целый день, я и не заметил, как солнце начало клониться к западу, и вскоре наступили сумерки. Своё новое убежище я обустроил одной стороной впритык к брустверу, а другой к яме, в которой провёл вчерашнюю ночь. Вконец вымотавшись, я залез внутрь своей норы и после двух бессонных суток мгновенно уснул. Но сон мой был странным. Вроде бы я и спал, но в тоже время я слышал каждый звук, доносившийся снаружи. Несмотря на кажущуюся пустоту, тайга жила по своим неписаным законам. То там, то сям раздавались непонятные звуки, которые сквозь призрачную оболочку сна всю ночь терзали моё обострённое и воспалённое сознание.

День третий

Утром я лежал и прислушивался ко всему, что доносится снаружи, в надежде услышать долгожданный звук вертолётных винтов. Но утреннюю тишину наполняли лишь редкие крики сов, да шуршание мышей под снегом. Потом я услышал, как далеко-далеко протрубил своим могучим басом северный олень, напоминая всей округе, что это его территория. Как ни странно, но природа продолжала жить своей жизнью, несмотря ни на какие природные катаклизмы…

…В полдень, сидя на вершине бруствера и грея спину в лучах полуденного солнца, я боковым зрением случайно уловил солнечный блик, отражённый от какого-то блестящего предмета примерно в километре от себя на опушке леса. Поднявшись на ноги и напрягая своё зрение, я пытался хоть что-то разглядеть в той стороне, но все мои попытки были тщетны. Определив ориентир, я, не раздумывая, направился к тому месту, но это было легче сказать, нежели сделать. Глубокий снег, доходящий порой выше пояса, делал моё продвижение почти невозможным. И только когда уже начало смеркаться, я наткнулся на занесённую по самую крышу избушку.

После двух дней, проведённых в снежной пустыне, избушка показалась мне настоящим дворцом. Внутри неё было сухо, проконопаченные брёвна не пропускали ветер, оконное стекло было целым и невредимым. Внутреннее убранство помещения состояло из печки-«буржуйки», стола с двумя лавками да нехитрой кухонной утвари, состоящей из алюминиевого армейского чайника с ржавой эмалированной кастрюлей да висевшего над столом старого армейского рюкзака.

Замёрзшими дрожащими пальцами я развязал затянутые лямки, и о, Боже, я сразу увидел на самом верху предусмотрительно кем-то завёрнутый в полиэтиленовый пакет обыкновенный коробок спичек, и через несколько минут избушку наполнил треск разгорающихся дров. Вскоре от печки потянуло приятным теплом, а воздух наполнился запахом смолистой хвои. Продолжив исследование содержимого рюкзака, я обнаружил там льняной мешок с сухарями чёрного хлеба, два пакета перловой крупы, килограммовый кусок сала, шесть свечей, блокнот для записей с химическим карандашом, ракетницу с тремя патронами и десять хвостов сушёной рыбы. Позже под потолком я нашёл подвешенные охотничьи лыжи с сыромятным креплением, и там же лежал аккуратно завёрнутый в холстину небольшой, но острый топорик. При виде всего этого богатства меня начало переполнять чувство огромной благодарности к незнакомым мне людям, которые, соблюдая старый таёжный обычай, оставили эту небольшую посылку…

День четвёртый

Сегодня утром я вышел на снег, чтобы испытать найденные лыжи. Они прекрасно держат мой вес, и я совсем не проваливаюсь. В качестве предупредительной меры сходил на них к месту моей первой ночёвки, чтобы оставить там записку о том, что я перебрался на зимовье. Возвращаясь назад через два часа, я увидел в ста метрах от избушки цепочку звериных следов, обходящих дом на почтительном расстоянии. Следы уходили в сторону леса и терялись среди ближайших деревьев. Не будучи охотником, я не смог определить, кто это был, но было видно, что зверь большой и тяжёлый, поскольку при передвижении проваливался в снег по самое брюхо. Значит, я здесь не один…

…Вечером, сидя в натопленной избе, я держал перед собою «военный совет» на предмет того, что мне следует предпринять дальше. Первое, что пришло мне на ум, надо немедленно прекратить дальнейшее путешествие. Отсутствие снаряжения, продуктов питания и радиостанции делали нереальным и опасным любое продвижение по маршруту. Оставалось только радоваться, что во время урагана я остался жив, и молить Бога, что я вышел на это зимовье. Имея крышу над головой и небольшой запас провизии, можно было продержаться здесь несколько месяцев. С другой стороны, у меня возникли ничем необоснованные опасения, что за мной никто не прилетит, и здесь можно застрять до самого лета. Да и то, если в эти края нагрянут охотники или рыболовы. Но то, что они здесь появятся, ещё не факт. Эти опасения появились у меня после того, как по происшествию четырёх суток за мной никто не прилетел, а это могло произойти только в одном случае, если вертолёт Селина не долетел до места назначения, и он никому не сообщил координаты моей высадки. В противном случае меня бы давно уже нашли. Следовательно, напрашивался вывод, что в настоящее время абсолютно никто не знает, где я нахожусь, и поиски меня могут затянуться до бесконечности. Поэтому оставаться здесь и тупо «ждать у моря погоды» тоже не имеет смысла. Имея в наличие лыжи и целый мешок съестного, можно попробовать рискнуть и попробовать пройти какие-то там двести километров. Тем более, что Балашов знает примерные координаты Карпихи и, значит, он будет искать меня именно там. Так что вопреки здравому смыслу мне надо выдвигаться в путь, пока не наступила весна, пока реки и озёра покрыты льдом, и у меня ещё есть силы пройти этот маршрут. Правда, остаётся один, но, наверное, самый главный вопрос, в каком направлении и куда мне надо идти?

…Ночью мне снился сон. «Я плыву по бурному морю в маленькой лодке, гребя вёслами против ветра. Окончательно выбившись из сил, я бросаю вёсла, отдаваясь на милость волнам в надежде на то, что течение вынесет меня к берегу. И как только я принимаю такое решение, то сразу же замечаю на горизонте луч маяка, который посылает мне световые сигналы, благодаря которым я получаю долгожданное спасение. А там, на берегу, я опять вижу избу с людьми, и Татьяна машет мне рукой, зовя к себе…»

* * *

Как это часто бывает, что человек иногда переоценивает свои силы и возможности, когда сталкивается с могущественными силами природы. Зачастую все неприятности начинаются тогда, когда нарушаются элементарные правила безопасности. Кстати, на этом принципе построены сюжеты многих американских фильмов. Обычно в самом начале фильма кто-то из героев нарушает общепринятые нормы поведения и правила безопасности, а потом всё оставшееся время до конца фильма героически преодолевает возникшие трудности. Как говорится, – классика жанра. Кто-то мне сейчас скажет, что это только в кино так бывает, однако разрешите с вами не согласиться. Все экспедиции знаменитых учёных и путешественников, закончившиеся трагически, развивались примерно по аналогичному сценарию. Казалось бы, что трудного в том, чтобы заранее всё предусмотреть, подготовиться к встрече с опасностью и избежать неприятных последствий? А нет, нам подавай экстрим, да такой, чтобы адреналин зашкаливал. Чтобы сердце уходило в пятки. Чтобы потом в кругу своих друзей можно было, как Тарзан, постучать себя кулаком в грудь и крикнуть: «Вау! Я это сделал. Я победил!».

Но это обычно бывает только тогда, когда есть возможность повыпендриваться перед публикой, а когда тебя никто не видит? Что тогда? А тогда мы полностью отдаёмся на волю нашим инстинктам и первородному звериному чутью. Оно-то и подсказывает нам выход из ситуации, казалось бы, безвыходной и обречённой. Какой глубокий смысл несёт в себе выражение «Человек предполагает, а Бог располагает». И как это точно подмечено, что наши желания не всегда совпадают с нашими возможностями…

…Что-то сегодня я захандрил, и меня с утра потянуло на философские мысли. Сон, приснившейся мне прошлой ночью, никак не выходит у меня из головы, и поэтому, чтобы как-то отвлечься от тягостных мыслей, я достал из рюкзака блокнот с карандашом и начал записывать хронологию моего пребывания на Ямозере за последние четыре дня.

День пятый

Я целый день писал свой дневник. Может быть, он поможет людям понять, почему и с какой целью я оказался в этих краях. Сегодня с самого утра я начал ловить себя на мысли, что я ни с того ни с сего часто поворачиваю голову на северо-запад и подолгу смотрю в ту сторону через окно избушки, словно оттуда для меня должен прозвучать какой-то долгожданный сигнал. К полудню это чувство усилилось, а к вечеру переросло в уверенность, что я знаю, в какой стороне находится Карпиха. Для подтверждения этих мыслей я даже провёл небольшой эксперимент. Выйдя из избушки на снег, я завязал шарфом глаза, несколько раз покрутился вокруг своей оси, пока у меня не закружилась голова и не произошла потеря ориентации, и после того, как кровоснабжение мозга восстанавливалось, я поворачивался в ту сторону, куда мне подсказывала моя интуиция. И каждый раз это было направление на северо-запад. После продолжительного и мучительного обдумывания сложившейся ситуации я пришёл к твёрдому убеждению, что мне надо уходить отсюда и идти в Карпиху. Свой выход я наметил на утро следующего дня…

День шестой

На шестой день моего пребывания на Ямозере я отправился в путь. Погода стояла превосходная, лёгкий морозец за ночь образовал на снегу ледяную корку, по которой лыжи скользили, как по маслу. Помогая себе в движении длинной палкой, я уверенно продвигался вперёд. По моим самым оптимистическим прогнозам, я должен добраться до Карпихи к исходу четвёртых суток…

…Через час после начала движения взошло солнце, озарив девственный лес неповторимыми красками. Солнце светило мне в спину, и я через куртку чувствовал его приятное согревающее тепло. Снег блестел и переливался всеми цветами радуги, заставляя меня всё время щуриться. Бледно-голубое небо радовало надеждой, что с приходом хорошей погоды температура воздуха поднимется, и ночи будут не такими холодными, как в последние дни. Через четыре часа я подошёл к опушке леса, представляющей собой сплошной бурелом с высокорослым кустарником. Абсолютно не ясны были размеры этого лесного массива, и я решил обойти его справа. Продвигаясь вдоль края, я начал поворачивать назад, что меня никак не обрадовало, и, вернувшись через час в исходную точку, я пошёл влево. Через два часа бесцельных поисков я уткнулся в полосу леса, поваленного смерчем. Предполагая, что эти двести-триста метров я преодолею за тридцать минут, я решил идти напрямик. Как только я сошёл с лыж, то моментально провалился в снег до пояса. Перебравшись через первое дерево, многократно запутавшись в его ветвях, я понял, что мне потребуется на преодоление этой природной полосы препятствий значительно больше времени…

…Нет, это был не лес, это была не просека, это был чёртов лабиринт, в котором можно было сломать шею. Только к вечеру, абсолютно выбившись из сил, я выбрался из этого завала. Надеюсь на то, что это был худший день моего пути. Пока в чайнике кипятится вода, я пишу в блокноте эти строки, на большее меня уже не хватает…

День седьмой

Кто не бывал ни разу в тайге, тот не сможет себе даже представить, каким бывает девственный лес. Какими бывают непроходимые чащи и заросшие кустарником болота. Даже высокий снежный покров не смог ускорить темп моего движения. Я физически начал застревать в этих бескрайних диких лесах. На исходе сегодняшнего дня я пришёл к мысли, что самая прямая дорога не является самой короткой. Продукты стремительно заканчиваются, силы тоже. За два дня я, наверное, не прошёл и четверти намеченного пути, и надо что-то срочно предпринимать. Мой природный маяк в голове работает безупречно, поэтому я не опасаюсь, что смогу заблудиться, если буду обходить некоторые участки леса в обход. Ах если бы мне на пути попалась замёрзшая река или ручей, то это в значительной мере облегчило бы моё продвижение и сэкономило силы. Остаётся только одно, уповать на удачу, и его Величество «случай».

День тринадцатый

Сегодня к полудню я вышел на берег небольшого замёрзшего ручья. Мне требуется хотя бы суточный отдых для восстановления сил. Продуктов осталось мало, поэтому я ввёл для себя строгое ограничение и лелею надежду, что здесь, на открытой местности, мне удастся хоть чем-нибудь поживиться. Там в буреломе я за всю неделю не увидел ни одного зверя и птицы. Может, виной всему был шум, создаваемый мною при движении, но по-другому там было просто не пройти. Всё, решено! Завтра делаю для себя день отдыха…

День четырнадцатый

Ночью я услышал протяжный волчий вой, который привёл меня в смятение. Ни о каком нормальном сне уже не могло быть и речи. Подбросив в огонь побольше валежника, я спиной вжался в ствол столетней сосны, сжимая в одной руке топор, а в другой рукоятку ракетницы. Периодически засыпая и мгновенно просыпаясь, я целую ночь сквозь дремоту слышал вой голодного зверя. Я знаю, что волки зимой собираются в большие стаи, противостоять которой тяжело даже вооружённому человеку, не говоря о том, что с моим вооружением это будет сделать практически невозможно. Но если он будет один, то у меня, наверное, появится шанс постоять за себя. По всей видимости, в последующие ночи мне надо будет ночевать на деревьях. Благо в последние дни значительно потеплело, и по всему чувствуется приближение скорой весны.

День восемнадцатый

Русло ручья значительно расширилось, что намного ускорило скорость моего продвижения. Но и здесь попадаются каменистые перекаты, которые за зиму превратились в неприступные ледяные торосы, на преодоление которых уходит много времени. Я иду по руслу уже третий день. Но сегодня река повернула на северо-восток, так что мне опять надо уходить в лес. Интуиция подсказывает, что за эти дни я значительно приблизился к своей заветной цели, однако, сколько мне ещё предстоит пройти, известно только одному Богу. От голода всё чаще начинает кружиться голова. Волков я ещё не видел, однако шестым чувством ощущаю их присутствие рядом с собой. По-видимому, они наблюдают за мной. В дневные часы, когда становится жарко, хочется сбросить с себя куртку и меховые штаны. Одежда пропиталась потом и стесняет движения и непомерным грузом давит на плечи. Каждый килограмм груза кажется мне теперь уже десятью килограммами. Постоянно хочется спать, поскольку в ночные часы, сидя на ветке дерева, выспаться практически невозможно…

День девятнадцатый

Сегодня на исходе дня сознание моё помутнело, я оступился и упал. Мне не хотелось вставать. Хотелось просто лежать, ничего не делать и спать, спать, спать… И тут я увидел выходящего на лёд волка. Он не спеша, вразвалку вышел на открытое пространство метрах в сорока впереди меня, пригнул морду к передним лапам и стал ловить мой запах с подветренной стороны. Хитрое животное понимает, что я устал и начинаю выдыхаться, но волк также чувствует, что время его ещё не пришло, и ему надо дождаться своего часа, когда я окончательно обессилю. Как только моя рука потянулась к карману за ракетницей, хищник моментально ретировался к ближайшим кустам и скрылся из виду…

* * *

Когда подходит время делать ночной привал, я выбираю более-менее подходящую ель, обрубаю топором нижние ветки на высоту до двух с половиной метров и использую эти выступы для подъёма в качестве ступеней. Армейский рюкзак я верёвкой подвязываю за лямки таким образом, что у меня получалось своеобразное сиденье, а свободным концом обвязываю себя вокруг ствола, чтобы во сне не выпасть из «гнезда». Такое нехитрое приспособление прекрасно помогает переночевать и защищает от нападения непрошеных гостей. Правда, ни один хищник до сегодняшнего дня мне на глаза так и не попался. Только в ночные часы я слышу этот отвратительный вой, говорящий о том, что зверь всё время где-то рядом со мной…

* * *

…Решив, что на сегодня с меня хватит, я начал обустраивать свою стоянку на ночь. Пока я выбирал подходящее дерево, обрубал ветки, начало смеркаться. Мой вещевой мешок уже почти пуст. В нём осталось только три рыбьих хвоста да коробок с четырьмя спичками. Разведя костёр и удобно устроившись на срубленном лапнике, я смотрю на огонь и пишу эти строки, а мысли мои далеко-далеко отсюда. Весь вечер сегодня думал о том, как там сейчас в Москве? Представлял себе освещённые улицы, заполненные машинами и людьми, и мне показалось, что это происходит где-то далеко, на какой-то далёкой и неизвестной планете. Первоначально я думал пройти весь маршрут за четыре-пять дней, а сейчас мне кажется, что в этом проклятом лесу я нахожусь уже целую вечность, и у меня начала пропадать былая уверенность, что я вообще когда-нибудь выберусь из этого леса. А что ждёт меня в Карпихе, и есть ли она вообще? Может, снившиеся мне сны с Татьяной были вещими, и она зовёт меня к себе, в мир иной, загробный? От этих невесёлых размышлений мне даже стало жаль себя, захотелось заплакать. Но, сдержав слёзы, я наоборот встал и прокричал в непроглядный мрак ночи.

– Эге-ге-ге… Где вы, сучье племя? Вам меня не запугать! Я дойду, дойду назло всем! Я не сдамся!

День двадцатый

Ночью небо заволокло тучами, подул холодный северный ветер, и весеннее настроение сменилось напряжённым ожиданием неизвестности. К утру густой снег загасил костёр, от которого шёл только слабый дымок. В целях экономии оставшихся спичек я не стал разжигать его снова, намереваясь согреться во время движения.

Ландшафт изменился. Несмотря на то, что часто попадались поваленные деревья, это не шло ни в какое сравнение с тем буреломом, в котором я оказался в первые дни пути. Если раньше я шел, молча и тихо, то сейчас я наоборот стараюсь как можно больше шуметь. Я разговариваю сам с собою, подбадриваю и ругаюсь. Кричу на «хозяина» тайги, который запустил свой лес, через который невозможно пройти. Пою песни, бубню под нос армейские марши. Даже от того, что я просто говорю сам с собою, на душе становится веселее. Во второй половине дня я увидел впереди себя просвет и вскоре вышел на опушку леса. Я уже давно научился определять разницу между участками леса и болотом. Сейчас я стоял на берегу огромного болота. Наверное, в летние месяцы эти участки представляли собой непроходимые топи, но сейчас, когда земля замёрзла, передвигаться по ним было несравнимо легче, чем по лесу. Низкорослые кустарники и одиноко стоящие деревья позволяют на таких участках значительно повысить скорость передвижения. Кроме того, появилась возможность разглядеть окружающее пространство на пятьдесят, а то и на сто метров вокруг.

…И тут я увидел их. Сначала я увидел одного, потом из-за куста появился второй, а за ним и третий волк. Они идут на приличном от меня расстоянии и, как собаки, ловко перепрыгивали через высокие снежные сугробы. Первоначально мне даже показалось, что я их абсолютно не интересую, но, заметив, что я остановился, они моментально легли на брюхо и исчезли из поля зрения.

«А может, их не три, а больше?» – подумал я. Хотя это, по сути, уже ничего не меняет. Неважно, сколько их, а важно то, что они есть, и они идут за мной по пятам. Для того, чтобы быть готовым во всеоружии, я зарядил ракетницу и взял наизготовку топор в левую руку. В том, что наша схватка произойдёт рано или поздно, сомневаться не приходится. Используя возможность двигаться по открытой местности быстрее, я максимально ускорил темп передвижения. Волки ближе двухсот метров пока не подходят, но с сегодняшнего дня они уже не прячутся. Если я поворачиваюсь посмотреть, что творится за моей спиной, то они останавливаются и замирают, словно играют со мной в детскую игру. Но стоит мне сделать хоть один только шаг, как движение возобновляется. Такой стиль нашего движения продолжался до самого вечера. Когда до наступления темноты оставалось не более часа, я начал присматривать для ночлега подходящее дерево. Но здесь, посреди болота, меня окружают только молодые берёзки, которые мне ничем помочь не могут. Надо идти дальше и не терять надежду, что когда-нибудь это болото закончится. Когда уже почти стемнело, впереди себя я увидел тёмную полосу леса. Оборачиваясь всё чаще и чаще, я заметил, что расстояние между мной и моими преследователями сократилась до пятидесяти метров, и тогда я выстрелил в их сторону из ракетницы. Яркая красная вспышка вылетевшего заряда сделала своё дело. Звери бросились врассыпную от того места, где крутился и шипел огненный шар горящей ракеты. И эта пауза помогла мне преодолеть последние метры до опушки леса и взобраться на первую попавшуюся ель. Поднявшись на спасительную высоту, я сквозь мрак наступающей ночи увидел, что волки подошли к дереву и улеглись на ночёвку у самого ствола, показывая всем своим видом, что они оттуда уже никуда не уйдут…

День двадцать первый

…Сегодня ночью я не сомкнул глаз. Положение безвыходное. Я понимаю, что меня загнали в западню, из которой мне уже не выбраться. Глупо осознавать, что силы человека не безграничны, и всему есть свой предел. Сколько я смогу здесь продержаться, известно лишь одному Богу.

Десять минут назад сквозь мохнатые еловые лапы я увидел на взгорке, в трёхстах метрах от себя ещё одного волка. Он внимательно смотрит в нашу сторону. Мои преследователи внизу заволновались и заскулили.

Волк поднял голову вверх и призывно завыл. Через пять минут рядом с ним я насчитал ещё семь особей. Все они возбуждены и пытаются уловить запах, но ветер дует в противоположенную сторону. Визуально они нас пока не видят. Смею предположить, что мы зашли на территорию, которую контролирует другая стая.

Сейчас они начали цепью спускаться с пригорка, окружая опушку леса. Внизу послышалось жалкое скуление. С левой стороны идёт вожак, он на голову выше своих сородичей. Да он просто огромен, я ещё никогда не видел такого огромного волка.

Мои преследователи сначала завыли, потом зарычали и, ощетинившись, вышли из-под еловых лап на открытое пространство, тем самым показывая, что они готовы к битве. Одни готовы драться за свою территорию, другие не хотят упускать свой трофей, каковым для них являюсь я. Встав на расстоянии пяти метров друг от друга, волки начали морщить свои морды в устрашающих гримасах, всем своим видом показывая, кто тут хозяин. Потом в дело пошли волчьи лапы с выпущенными когтями, которые так и норовили зацепить противника. И когда все прелюдии драки были соблюдены, начался волчий бой, который окропил стерильно белый снег пятнами алой крови. Стало сразу ясно, что схватка идет не на жизнь, а на смерть. И сейчас, почуяв запах первой крови, звери с удвоенной силой набросились друг на друга. После того как одному из волков поранили бедро, подранок побежал в сторону леса, и часть стаи побежала преследовать его. Два других упорно сопротивлялись, но было видно, что сегодня не их день. Прошло ещё немного времени и стало ясно, что чаша весов в этой схватке склонится в сторону местных. Сидя в своём убежище, я многого не видел, но по рычанию, визгу и скулению животных понял, что битва смещается в сторону болота, с которого я пришёл вчера. И в этот момент я решился на спасительный побег. Не раздумывая, я разрубил топором верёвку, которой был привязан к стволу, и скатился, как куль, к подножью дерева. В том месте, где я вчера воткнул в снег лыжи, торчали только их обломки. Поэтому, не раздумывая, я со всех ног побежал в сторону виднеющегося просвета между деревьями, лелея надежду, что в пылу борьбы хищники забыли о моём существовании.

Внезапно лес кончился, и я на всей скорости выбежал на край обрыва не то реки, не то озера. От такой неожиданности я замахал руками, пытаясь удержать равновесие, но, не справившись с центробежной силой, полетел кубарем вниз и через пару секунд лежал внизу возле самой кромки льда. От удара головой меня тошнило и качало из стороны в сторону, но, внутренний голос кричал мне: «Беги, Алексей! Беги изо всех сил и со всей мочи!!! Спасайся!!!» Подбадриваемый этими словами, я, как пьяный, побежал заплетающимися ногами на противоположную сторону водоёма. Когда до берега оставались считанные метры, я услышал позади себя пронзительный вой. В том месте обрыва, с которого я только что свалился, стоял вожак с окровавленной пастью, смотрящий на меня немигающими жёлтыми глазами убийцы. Понимая всю безысходность моего положения и то, что мне некуда больше деваться, я развернулся и стал ждать, что будет дальше.

А в это время вожак с тремя сородичами в несколько прыжков добрался до подножья обрыва и вышел на лёд. Оценив расстояние до меня, он, как опытный охотник, начал не спеша приближаться ко мне. Сначала его движения были вялы, но через несколько шагов он перешёл на бег, и скорость его с каждым шагом стала увеличиваться. Свита старалась не отставать от своего предводителя, делала жалкие попытки угнаться за ним. Меж тем расстояние между нами стремительно сокращалось. Как только волки попали в зону поражения ракетницы, я нажал на спусковой крючок, и ярко-красная ракета устремилась к своей цели. В тот момент, когда поражение цели было почти неизбежным, могучее и хитрое животное в грациозном прыжке уклонилось от столкновения и продолжило свой бег, не сводя глаз со своей жертвы. Отступая и судорожно засовывая последний патрон в ствол ракетницы, я почувствовал, как под моими ногами затрещал и начал ломаться лёд. Через мгновение, не удержав равновесия, я начал падать на спину, отчего моя правая рука непроизвольно дёрнулась, и указательный палец нажал на спусковой крючок. В тот момент, когда моё тело почти коснулось льда, я увидел высоко над собой яркую точку разорвавшейся ракеты, символизирующую окончание моих страданий. От удара лёд треснул, и я провалился в образовавшуюся полынью. Инстинктивно схватившись за кромку льда, я почувствовал удар по голове, когда в полынью на полном ходу, как шары в кегельбане, стали влетать мои преследователи. Барахтаясь в ограниченном пространстве чистой воды, вожак не прекращал попытки вцепиться в меня зубами. Трое других пытались предпринять попытку выбраться из полыньи, но лёд продолжал ломаться и крошиться, и они, как беспомощные щенки, начали со страха скулить. Пока моя куртка ещё не намокла, я плавал среди животных, как поплавок, и всаживал свой охотничий нож в звериную плоть по самую рукоятку, отчего вода окрасилась цветом алой крови. В воде у меня было преимущество, и я старался использовать его по полной. Когда звери обессилели от кровопотери, я начал заталкивать их под лёд, сначала одного, затем второго, третьего, и через несколько минут, когда силы мои были на исходе, я затолкал туда последнего, вожака, который всё-таки умудрился вцепиться в моё левое плечо. Развернувшись в сторону берега, до которого оставалось не более десяти метров, я из последних сил стал грудью ломать прибрежный лёд, чувствуя первые признаки гипотермии. И если бы в тот момент мои ноги не коснулись дна, я бы, наверное, утонул. Сделав последний шаг вперёд, я, обессиленный, упал лицом в снег. В это время из-за облаков выглянуло солнце и заиграло всеми цветами радуги на осколках льда, лежащего перед моими глазами. Начинавшийся день обещал быть чудесным и тёплым, и мне так не хотелось в тот момент умирать!

Через минуту моё сознание затуманилось, и в последний момент, прежде чем отключился мой мозг, я почувствовал, как кто-то лизнул мою руку.

 

Глава 1. Воскрешение

Не знаю, сколько прошло времени и применимо ли вообще такое понятие, как «время», к тому месту, в котором я пребывал. По моим ощущениям мне казалось, что я бывал здесь уже не раз, и мне до боли знакомо это состояние, в котором я находился. Я чувствовал себя легко и свободно. Сила тяжести отсутствовала, и я парил. Парил в нескончаемом потоке приятных ощущений, словно это была несравнимая ни с чем музыка, написанная любовью и нежным чувством заботы обо мне. Наверное, так мы чувствуем себя в раннем детстве, когда нас на руках качает мать. Отовсюду струилась любовь, которую можно было ощущать физически в виде постоянно накатывающих волн, которые поднимали и опускали мою невесомую оболочку в такт переливам лучистого света, появляющегося из ниоткуда и уплывающего в никуда. Затем, словно из дымки, начали материализоваться образы близких для меня, но умерших людей: жены, дочери, отца с матерью, деда с бабушкой, родителей Татьяны, а также тех, кого я знал, но они уже отошли в мир иной. Они подходили ко мне, гладили меня по голове, что-то говорили, но я не слышал их голоса и только мило им улыбался. Побыв немного со мной, они начинали таять, словно это была голограмма. Потом картина изменилась, и я оказался в белом саду, в котором все деревья были белого цвета. В этом саду ко мне навстречу вышел высокий старик с абсолютно белыми длинными волосами, который прикрыл мне глаза своей ладонью, сказав при этом: «Твоё время ещё не пришло!». И наступила темнота.

* * *

…Я лежал на чём-то тёплом и мягком. Приятный запах какой-то до боли знакомой травы щекотал окончания моих нервных рецепторов в носу, заставляя включиться в работу головной мозг. Слева от меня сквозь небольшое окно пробивался с улицы свет, а справа висела цветастая ситцевая занавеска, скрывающая от моего взора остальную часть помещения. Пошевелив руками и ногами, я понял, что конечности мои целы, нет никаких переломов и увечий. Перед глазами продолжала стоять жуткая картина с бегущими на меня волками, «купание» в полынье и моя попытка выбраться на берег. Где я, кто тот таинственный незнакомец, который спас меня от неминуемой гибели? Я негромко кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание, но никто не отозвался на моё шевеление. В доме было тихо, слышно было только, как потрескивают в печи дрова. Продолжая обследовать место своего пребывания, я удостоверился в том, что лежу на холщовой простыне, абсолютно голый, прикрытый сверху меховым одеялом без пододеяльника. Подушка была набита какими-то травами, потому что издавала приятный запах наподобие мяты. Решив дождаться хозяев на своём ложе, я закрыл глаза и незаметно для себя задремал. Через какое-то время послышался лай собаки, открылась входная дверь, кто-то постучал ногами об пол, стряхивая снег, затем скрипнула дверь, ведущая из сеней в комнату, и вошедший человек начал укладывать принесённые дрова возле печки. Я кашлянул, и через несколько секунд занавеска открылась, и моему взору предстал маленький старичок ростом не более полутора метров. На его лице светились невероятно добрые и ласковые глаза.

– Слава Богу! Слава Богу! – запричитал он, осеняя меня крёстным знаменем. – Ожил мой соколик, ожил, а я-то всё жду и жду, когда ты проснёшься. Который день всё спишь и спишь. Видно, намаялся сильно, пока шёл.

Он говорил быстро, почти скороговоркой и сильно окал.

– Как величать вас изволите, добрый молодец?

– Алексеем кличут меня, – в его же манере ответил я.

– А откуда ты, Алексей, идёшь и куда путь держишь? – не унимался дедок, забрасывая меня всё новыми и новыми вопросами.

Потом спохватился, взмахнул руками и запричитал.

– Что же это я, бестолочь такая, пристал к человеку со своими расспросами? Ты, мил человек, встать-то можешь, не болит ли чего у тебя? – и голову немного склонил набок, ожидая моего ответа.

– Да вроде бы всё в порядке со мной, – ответил я, садясь на кровать. – Только бы мне одежду какую-нибудь, если можно.

Дед побежал в угол, и через минуту положил на мои колени моё выстиранное нижнее бельё, поверх которого аккуратно лежали носки.

– Чудная у тебя одежонка, Алексей, я сроду такой не видывал. Ты, чай, наверное, городской? – с интересом спросил дед. – Как там сейчас люди в городе живут?

Не ответив деду на его последний вопрос, которые сыпались из него как из рога изобилия, я спросил его:

– А как же мне, дедушка, вас величать и к вам обращаться?

– Ой, ой, да, и вправду, совсем старый стал, не представился тебе, забыл, заболтался. Зовут меня Архипом, по батюшке Захарович. Но ты зови меня просто дед Архип.

И как-то грустно посмотрев себе под ноги, будто вспомнив что-то из своей прошлой жизни, задумчиво произнёс:

– Давно уже никто по отчеству не величает, – и, опомнившись от забытья, продолжил в своей привычной манере. – Ну, ты тут одевайся, а я побегу на стол накрывать. Вид у тебя неважный, совсем изголодался, одна кожа да кости торчат, – и, как ракета, умчался в сени.

Среди принесённой одежды я нашёл парусиновые штаны и рубаху. Одежда явно принадлежала Архипу, поскольку штаны доходили мне всего лишь до колен, а рукава рубахи заканчивались на уровне локтей. Перед кроватью, на самотканом коврике я увидел приготовленные для меня, самые что ни на есть натуральные лапти. Надев их на босу ногу, я начал переминаться с ноги на ногу, привыкая к новой обувке. В этот момент в комнату из сеней забежал Архип и, увидев меня в таком виде, с улыбкой на лице произнёс:

– Какой же ты, Алексей, большой и красивый!

Это, надо было полагать, был комплимент в мой адрес.

Центральным местом интерьера внутреннего убранства избы был большой дубовый стол, возле которого стояло несколько крепких лавок. Слева от стола располагалась большая русская печь, а в противоположенном, левом углу виднелся небольшой иконостас с горящей лампадой. Пока я осматривался по сторонам, Архип достал из печи ухватом дымящийся чугунок, после чего начал накрывать на стол. Поставил самодельную посуду с соленьями, берёзовый кузовок с клюквой и глиняный кувшин с какой-то настойкой, которая завершила картину натюрморта. Накинув мне на плечи овчинный тулуп, дед легонько подтолкнул меня к столу.

– Подходи, не стесняйся, отведай, мил человек, что Бог нам послал.

Меня посадил по правую руку от себя, а сам сел во главу стола. Видно, на этом месте он сидел всегда, когда трапезничал. Перед тем, как приступить к еде, Архип прикрыл глаза и начал читать негромко молитву, после чего осенил себя крестом, а я последовал его примеру.

Наверное, так было заведено в этом доме, но во время еды мы не говорили. В чугунке была приготовлена какая-та овощная каша, абсолютно несолёная и немного сладковатая на вкус. Ели деревянными ложками прямо из чугунка, добавляя к ней клюкву из кузовка. Это придавало еде своеобразное и необычное вкусовое ощущение. Я черпал ложкой кашу и краем глаза продолжал изучать хозяина дома. Я подумал, что ему, наверное, далеко за восемьдесят, но в тоже время у него были все зубы, и сидел он ровно, не сутулясь. Кто этот человек, что это за место и как он меня нашёл? Эти вопросы, как пчёлы, роились у меня в голове, и, как бы отвечая на них, дед Архип негромко произнёс:

– Ты, Алёша, ешь, ешь, мы с тобой потом обо всём поговорим.

Когда трапеза была закончена, убрано со стола, и дед, сходив на двор, покормил остатками обеда собаку, мы уселись на лавки за столом друг напротив друга. Интуитивно я почувствовал, что в облике деда Архипа произошли какие-то неуловимые изменения.

– Ну, рассказывай теперь, Алексей, каким ветром тебя занесло в эти края? Почему в одиночку по тайге ходишь? Небезопасное это дело, – ласково, почти по-отечески начал меня расспрашивать старичок.

Посидев с минуту, собравшись с мыслями, я начал свой рассказ. Когда я начал рассказывать про свой род, глаза у Архипа расширились, не перебивая меня, он трижды перекрестился, проговаривая тихонько «Свят! Свят! Свят!», и я увидел, что по его щекам потекли слёзы. Он сидел, слушал и плакал. Слёзы катились по его дряблым щекам и падали на стол, а он даже не пытался их вытирать. Я был растроган таким чутким вниманием с его стороны и продолжил своё повествование о том, что произошло со мной в Москве, о смерти моих близких родственников, о том, как я добирался до Ухты и как встретился с Балашовым, и о том, как он мне помог с вертолётом. Как меня выгружали на Ямозере, об урагане и об обнаруженной избушке, и о своём переходе через тайгу. Закончил я свой рассказ встречей с волками и битвой в полынье.

– Вот и вся моя история, – подытожил я её окончание. – Больше я ничего не помню.

За окном уже начало смеркаться. Дед Архип, сходил к печке, принёс оттуда горящую самодельную восковую свечу. Её слабый огонёк начал медленно разгораться, освещая и наполняя комнату запахом дикого мёда.

– Ох, Алёша, ну и разбередил же ты старые раны. Неспроста всё это, ох, неспроста, – прокряхтел он и перекрестился. – Хватит на сегодня разговоров, сейчас чайку попьём и спать будем ложиться.

Чай пили заваренный на земляничных листьях. Он был необыкновенно душистый и ароматный. Зачерпывая ложкой мёд из берёзовой кадушки, мы наслаждались приятным вкусом цветочного напитка. Архип по старинке наливал чай в блюдце, дул на него, причмокивая, и по лицу его было видно, что он очень доволен. На мои вопросы, что это за место и где я оказался, он уклончиво ответил:

– Утро вечера мудренее, завтра, завтра всё узнаешь, а сейчас давай спать ложиться.

Уложив меня в постель и укрыв ещё одним меховым одеялом, Архип затушил свечу и, кряхтя, полез на печь. Через какое-то время оттуда послышалось старческое сопение. На дворе несколько раз незлобно залаяла собака, оповещая округу, что здесь постороннему делать нечего, а ещё через несколько минут я начал засыпать.

Ночью я проснулся от того, что кто-то негромко говорил в комнате. Откинув занавеску, я увидел в слабом свете лампады стоящего на коленях перед образами, усердно молящегося Архипа. Он беспрерывно бил земные поклоны и благодарил Господа за то, что он услышал его молитвы и послал к нему Алексея. Закрыв занавеску, я ещё долго слышал его тихий голос, но сила сна взяла надо мною верх, и я крепко уснул в надежде на то, что следующее утро многое прояснит.

* * *

Утро началось необычно. Занавеска откинулась, и перед моим взором предстал с загадочным видом улыбающийся Архип. Сделав шаг в сторону, он указал мне на лавку за своей спиной, на которой аккуратной стопкой лежала вся моя одежда, включая ватные штаны, и куртка с меховым капюшоном. От такой неожиданности я вскочил, обнял Архипа, поднял его высоко, почти до потолка, и сделал несколько пируэтов вокруг себя.

– Что ты, что ты, Алёша, – запричитал дед, заливаясь, как ребёнок, жизнерадостным смехом. – А ну, поставь старика на землю, а то всю душу из меня вытрясешь, – незлобно пытался воспротивиться он. – Ну, хватит, хватит. Разве можно ж так обращаться со старым человеком? Ты же мне чуть все кости не переломал, мне ведь не двадцать лет, и не девица я, чтобы меня на руках носить, – продолжал он наигранно возмущаться, но по всему было видно, что ему приятна такая моя реакция на случившееся.

– Давай, одевай свою одежонку, и пойдём скорее есть. А то у нас с тобой сегодня дел невпроворот.

После завтрака мы вышли во двор, и я в первый раз увидел свою новую обитель. Посредине двора стоял почерневший от времени добротный сруб, сложенный из массивных столетних брёвен. Сквозь занесённую снегом камышовую крышу пробивалась дымящаяся кирпичная труба. Окна и крыльцо были отделаны великолепными резными наличниками, некрашеными и потемневшими от времени. Перед входом размещался очищенный от снега двор, по которому бегала большая лайка. Справа и слева от дома стояли два длинных амбара или сарая. Впереди виднелись большие дубовые ворота с калиткой и характерным навесом. От ворот вправо и влево уходил двухметровый частокол из струганных брёвен, а за калиткой росли две ровненькие берёзки. Во всём чувствовались основательность и порядок. Если бы такое хозяйство я увидел в Подмосковье, то подумал бы первым делом, что владельцем такого зажиточного «поместья» является как минимум бизнесмен средней руки.

Краем глаза я увидел, как Архип следит за моей реакцией и ждёт от меня какого-нибудь комментария.

– Вау! Вот это да! – произнёс я с чувством.

В этом не было ни грамма иронии, а только искреннее удивление увиденным. Дед Архип стоял подле меня, переминаясь смущённо с одной ноги на другую, и я подумал, ведь это он сделал не ради того, чтобы произвести на меня впечатление, как обычно делают в городе, для показухи, а такой порядок был здесь и до меня. Интересно, кто ещё живёт в этой деревне и помогает ему по хозяйству? Что-то вчера я больше никого не видел и не слышал. Да и Архип никого не называл и не приглашал вчера к себе в гости. «Ладно, – подумал я, – сегодня всё прояснится».

Архип пошёл к воротам, жестом приглашая меня следовать за ним. Собака, виляя хвостом, ласково тёрлась о валенки пожилого человека. Остановившись у калитки, Архип открыл большой накидной крючок и предложил мне выйти за ворота первым. Калитка без скрипа отворилась, и я ступил за границу забора. Передо мной открылся вид на поляну, по которой была протоптана тропинка к видневшемуся впереди замёрзшему водоёму. Собака стремглав побежала по дорожке, но дед Архип крикнул:

– Тайга! Назад! – и собака, повинуясь воле хозяина, покорно вернулась на своё место и села у его ног.

Обернувшись вокруг, я обнаружил, что никакой деревни здесь нет и в помине, а одиноко стоящий дом со всех сторон окружает вековой лес.

– Вот, Алексей, полюбуйся, это всё, что осталось от Карпихи. Что, не ожидал увидеть здесь такого? – тихонько поинтересовался он. – Думал, найти тут целую деревню с людьми? А видишь, как на самом деле всё обстоит. Один я тут живу, один. Уже много лет как один. Если бы не Тайга, то я бы и тебя вчера не увидел. Спасибо ей, услышала, залаяла, вытащила меня, старого, с печи. Я как из сеней вышел, чтобы на неё прикрикнуть, так и увидел в небе красную ракету. Пока одевался и лыжи правил, она вся на лай изошлась. Как вышли за ворота, так она меня сразу потянула вон к тому мыску, – и Архип пальцем показал в левую сторону, где в километре от нас виднелся береговой выступ.

– Я за ней по целине побежал. Подбегаю к тому месту, смотрю, а там ты лежишь, половина тебя в воде, а половина на берегу. Тайга тебе лицо начала лизать, значит, думаю, живой ещё. А одежонка твоя уже коркой ледяной начала покрываться. Я тебя раздел, укутал в своё, Тайгу на грудь положил, чтобы согревала, а сам в исподнем домой побежал за санями. Потом, когда вернулся, еле-еле тебя на сани переложил. Ох, и тяжёлый же ты, Алексей. Запряг Тайгу спереди, сам сзади подталкивал, так мы до дома и добрались. Там, где ты провалился под лёд, единственное место на всём озере, где родники на дне бьют. Там всю зиму лёд тонкий и некрепкий. И если бы ты не свалился в воду и не выпустил свою ракету, то не увиделись бы мы с тобой, и не стоял бы ты сейчас здесь подле меня.

Архип снял шапку и три раза перекрестился. Я же стоял подле него, не сводя глаз с того места, где он нашёл меня.

Вернувшись в дом и подбросив в печь дрова, мы уселись за стол, чтобы продолжить наш прерванный вчерашний разговор. Историю своей удивительной жизни дед Архип рассказывал мне на протяжении последующих нескольких дней. Я старался не перебивать его, а ему, наверное, того только и надо было.

 

Глава 1. Исповедь Архипа

– Родился я здесь, в Карпихе, аккурат на Медовый Спас, четырнадцатого августа тысяча девятьсот двадцатого года. Родился слабым, недоношенным. Моя мать, Анастасия Филиповна, умерла на третий день после моего рождения, а отец, Захар Кузьмич, от горя такого чуть на себя руки не наложил. Невзлюбил он меня с первых дней моей жизни и ни разу к моей колыбели так и не подошёл. Видя такое отношение к младенцу, бабка Марья, незамужняя сестра моей матери, выкрала меня из дома отца и от греха подальше увезла из Карпихи. Поселились мы с ней в деревне Тереховка, что в двухстах вёрстах отсюда, где она знахарством занималась и меня растила. Когда мне годков пять стукнуло, бабка Марья поведала, что остался я круглым сиротой. Фамилию мне она свою дала – Кулагина, – а отчество отцовское, Захарович. С малолетства она приучала меня к лекарскому ремеслу. А когда я стал чуток постарше, так и к другим чудесам, которые она могла творить. Я, хоть росточком был не велик, но голову имел светлую и всю бабкину науку одолел. А потом у меня стало получаться даже лучше, чем у неё. Придумаю что-нибудь этакое и бегу к бабке показывать. А она только крестится и причитает, чтобы я на людях этого не показывал. Разные странности со мной происходили тогда по малолетству. То я во сне стал выходить из дома и гулять по окрестностям, то стал предугадывать неприятности, которые с человеком случиться должны в скором времени, и ещё многое другое. Сейчас уже всё и не вспомнишь. Но самым страшным испытанием для меня было то, что стал я видеть души покойников. Тех, кто по разным причинам остались не упокоенными. Бабка меня в церковь водила неоднократно, молитвы с попом читали надо мной, всё хотели снять с меня эти бесовские наваждения, однако ничем мне это не помогло.

Неспокойные были тогда времена. Пока в ближайших сёлах фельдшера не было, все ходили лечиться к бабке, а когда приехал в нашу деревню молодой доктор, то он бабку Марью невзлюбил. Народ к нему не ходит, а идёт по старинке к нам на двор. Но, а ты сам знаешь, что испокон веков на Руси люди в деревне с лекарями за лечение продуктами рассчитывались. Поэтому мы с бабкой никогда не голодали. Заело это молодого доктора, он и написал в район какую-то бумагу. Через месяц приехали милиционеры и забрали бабку в город. Меня почему-то не тронули. Через день, как бабку Марью увезли, я ночью тихонечко заколотил окна и двери нашей избы и отправился вслед за ней в город – вызволять её. Шёл мне тогда шестнадцатый годок. За плечами у меня было четыре класса образования да бабкина академия. В городе я никогда не был, да и электрического света даже не видел. Паровоз в первый раз увидел, когда до станции добрался. В котомке у меня были хлеб и сало, а денег ни копейки. А как оказалось, за билет надо было платить только деньгами. Делать нечего, поменял я всю свою еду на билет на поезд, который шёл до Вологды. А туда ли отвезли мою бабку или нет, и не знаю даже. Но сел в поезд и поехал. Все принимали меня за оборванца или беспризорника, поэтому так и норовили толкнуть или пнуть. В общем, оказался я в вагоне на третьей полке, на которой безвылазно просидел трое суток. На вокзале меня сразу в оборот взяли милиционеры. Мол, откуда и куда я еду, кто таков, и до выяснения моей личности посадили в кутузку. Мой единственный документ, справку о рождении, тоже забрали. К вечеру в камеру ко мне подсадили троих уголовников. Я же в своей деревне сроду не видывал раньше таких людей. Уж и унижали они меня, и били, а когда снасильничать захотели, тут-то я и не выдержал. Хоть и давал я бабке Марье слово, что на людях своё умение показывать не буду, но тут, думаю, не тот случай, если не я, то они меня точно убьют. Выждал я момент, встал перед ними, поднял руку и говорю:

– Смотрите сюда, на мою ладонь, – а сам опускаю её медленно вниз.

Смотрю, они замерли и не шелохнутся. Я подхожу к самому главному из них, смотрю в глаза и говорю ему:

– Сейчас будешь бить своих напарников и защищать меня, а меня видеть не будешь.

Как я сказал, так всё и произошло. Начали они драться между собой. Вскоре дверь в камеру отворилась, вбежали милиционеры, стали их разнимать, а я тем временем выскочил из камеры и закрыл их на ключ, который они в дверях оставили. И со всех ног бросился прочь из участка. Выскочил на перрон, смотрю, поезд товарный отходит от станции, и я, не раздумывая, запрыгнул в первый попавшейся вагон и в угол забился. Там, отсидевшись и привыкнув к темноте, понял, что вагон пустой. В углу лежала небольшая охапка сена, на которой я и устроился. Поезд с многочисленными остановками шёл трое суток, и к вечеру третьего дня остановился на какой-то большой станции. Решив дождаться утра, я мирно и безмятежно уснул, а среди ночи боковая дверь открылась, и кто-то осветил нутро вагона фонариком. Внезапно луч света остановился на мне, и мальчишеский голос удивлённо произнёс:

– А это что за чувырла? А ну, каналья, вылезай!

Прикрывая глаза от яркого света, я попытался встать на ноги, но в тот же миг был кем-то бесцеремонно взят за шиворот и препровождён из вагона на улицу, где меня окружила стая подростков. Старший из них подошёл блатной походкой, презрительно плюнул на землю и, подставив финку мне под ребро, стал расспрашивать, кто я такой и почему нахожусь в вагоне. Рассказав, как на духу все мои мытарства, включая побег из кутузки, я попросил этих ребят помочь мне найти мою бабку. Раздался взрыв хохота, и я почувствовал, что финку убрали от живота. Серый, так звали старшего парня, распорядился, чтобы какой-то Вовчик отвёл меня к ним на «хазу».

И в тот же миг из толпы выскочил шустрый рыжий пацан, который, толкнув меня в спину, приказал следовать за ним. Всю дорогу шли молча, не разговаривая. Только на мой вопрос, что это за город, Вовчик озлоблено процедил сквозь зубы, что я попал в Ленинград. Долго мы плутали по улицам и переулкам, пока не подошли к пятиэтажному дому на окраине города. Здесь в небольшом полуподвале и было то место, которое ребята называли – «хаза». А через несколько часов туда же пришли и остальные. Как потом выяснилось, все эти ребята были детьми репрессированных. Здесь были дети военных, учёных, артистов, инженеров, чьих родителей арестовали, а многих к тому времени уже или расстреляли, или сослали в лагеря. Не всегда детей забирали сразу с родителями. Иногда было так, что квартиру опечатывали, а ребёнок оказывался на улице без средств к существованию. И никому до него не было дела. Друзья и знакомые родителей отворачивались от такого ребёнка, и он зачастую был предоставлен сам себе. Вот из таких-то детей Серый и сколотил свою банду. По ночам они рыскали по сортировочным станциям и воровали продовольствие из товарных вагонов. Часть продуктов оставляли себе на пропитание, а всё остальное Серый сбывал через знакомых уголовников и барыг. Таким образом они существовала уже три года. Самовольный уход из банды карался самым жестоким образом, вплоть до убийства. Никто и никогда здесь не называл друг другу своего настоящего имени и фамилии. Все, как собаки, носили только клички. Вот и мне с лёгкой руки Серого сразу дали кличку «Недоносок». Надо сказать, что ребята в основном были из интеллигентных семей и не злобные по своей натуре. Поэтому по отношению к себе я не чувствовал с их стороны ни злобы, ни ненависти. А чтобы я своим деревенским видом не привлекал внимания прохожих, меня в первый же день переодели и переобули. Надев в первый раз в своей жизни настоящие, пусть и старые, ботинки, я не мог ими налюбоваться и ходил целый день с радостной улыбкой на лице.

 

Глава 2. В банде «Серого»

Уже два месяца ребятам не фартило. Продукты с прошлого ограбления были съедены, и теперь банда жила впроголодь, так сказать, на подсосе. Но дело было даже не в том, что на станции усилили охрану, а в том, что им просто катастрофически не везло. Вот и сегодня, чтобы не думать о еде, все дружно отсыпались, лёжа на каменном полу среди грязного и вонючего тряпья. И только я, получив свои ботинки, сидел довольный в углу подвала, прислушиваясь к звукам незнакомого мне города.

Ближе к одиннадцати часам ночи ребята стали организованными небольшими группами выдвигаться в направлении станции. Там Серый показал нам прибывшие за день товарняки, и мы, как стая шакалов, пошли вдоль вагонов. Подойдя наугад к выбранному вагону, ребята начали срывать пломбу, когда я, проведя ладонью по его дверям, сказал:

– За этими дверями стоят деревянные ящики с железными деталями, и там нет ничего съестного.

– Кого вы слушаете? – раздался чей-то шёпот. – Сейчас эта деревня начнёт нам диктовать, что вскрывать, а что нет.

На говорящего все зашушукали, а Серый, взяв меня за грудки, зло прошипел:

– Ещё одно слово, Недоносок, и ты получишь перо в бок, – и презрительно плюнул мне на ботинки.

Когда через несколько минут вагон был вскрыт, и мои слова подтвердились, он внимательно посмотрел на меня и злобно сказал:

– Давай, пацан, найди то, что нам надо, и ты получишь хороший куш.

Затем поднял сжатую в кулак руку, показывая этим жестом, чтобы все заткнулись, и коротко приказал:

– Ищи!

Я шёл вдоль состава, проводя ладонью по шершавой поверхности вагонов, и негромко вслух говорил моим новым товарищам, что находится там внутри…

– Здесь, какая-то мебель, шкафы, столы, стулья, – говорил я, подходя к очередному вагону. – За этими дверями упакованная в коробки посуда, чашки, кувшины, в этом бумага, в этом опять железо. И только в пятом или шестом составе я нашёл то, что они искали. Подойдя к указанному вагону, я постучал по нему ладонью и негромко сказал:

– Здесь тушёнка.

– Смотри, пацан, – прошептал Серый и поднёс к моему лицу кулак. – Если это не так, то недолго тебе осталось жить, – и тихо скомандовал, чтобы начали вскрывать вагон.

Скоро из его чрева послышались удивлённые возгласы:

– Он и вправду не ошибся, тут тушёнки под самый потолок. Налетай, разбирай!

И серая масса изголодавшихся подростков, как муравьи, полезли в чрево вагона, каждый за своей долей. Перед вагоном остались только я и Серый. Он внимательно смотрел на меня и курил в кулак папиросу:

– А ты, деревня, совсем не такой простак, каким прикидываешься. Я сначала даже не поверил во всё это, думал, ты блефуешь и хочешь сделать ноги. Смотри, ежели будешь делать всё так, как я скажу, то будешь жить у меня как у Христа за пазухой. А нет, пеняй на себя, у меня с такими, как ты, разговор короткий, второй раз повторять не буду.

…Вот так я попал в славный город Ленинград. Взяли меня там крепко в оборот. Каждую ночь мы ходили на станции и каждую ночь с моей помощью находили вагоны с продовольствием. Но, как говорится, аппетит приходит во время еды. Кто-то, а может быть, даже и сам Серый, растрепался обо мне, и где-то месяца через три он повёз меня показывать своему пахану.

В первый раз я ехал на трамвае и в первый раз видел Ленинград не в свете уличных фонарей по дороге на станцию, а ярким солнечным днём во всём его великолепии и красоте. Ехали долго. Наконец Серый толкнул меня, и мы пошли к выходу. Не дожидаясь остановки, мы выпрыгнули на ходу и бегом устремились в ближайшую подворотню. Там Серый остановился, закурил и начал перевязывать шнурок на ботинке, одновременно озираясь по сторонам, проверяя, есть ли за нами хвост. Убедившись, что хвоста нет, мы пошли проходными дворами и вскоре зашли в подъезд большого старинного дома, где поднялись по широкой мраморной лестнице на третий этаж. Серый почтительно снял кепку и условным стуком постучал в квартиру под № 9. Дверь открылась почти мгновенно, как будто нас там уже ждали, и вскоре я предстал перед очами пожилого мужчины, одетого в домашний атласный халат.

– Вот это и есть тот самый пацан, про которого я вам рассказывал, – заискивающе представил меня Серый. – Благодаря его способностям мы теперь точно знаем, что нам надо вскрывать. Это с виду он под дурака косит, а на самом деле он даже очень непростой «фрукт», – подытожил он.

Хозяин квартиры несколько раз обошёл вокруг, внимательно рассматривая меня с головы до ног, после чего неприятным скрипучим голосом произнёс:

– Молодой человек, как это у вас получается? Или это какой-то фокус?

– Да нет никакого фокуса. Просто я вижу, что лежит в вагоне, и говорю им, – я, указал на Серого.

– А скажите, юноша, не могли бы вы продемонстрировать свои способности прямо здесь и сейчас? Я был бы вам очень признателен, – скептически усмехнулся мужчина, хищно прищурив левый глаз.

– Мне это совсем нетрудно, – с готовностью согласился я. – Скажите только, что надо сделать.

Старик обвёл взглядом комнату, обдумывая своё задание, а когда придумал, огласил его вслух.

– Вот, например, ответьте мне, есть ли в этой комнате деньги? Вы можете ходить по комнате, прикасаться ко всему, но открывать ничего нельзя. И скажите, сколько вам для этого потребуется времени?

– Собственно говоря, времени мне для этого много не надо, а вот пройтись по комнате не мешало бы.

После того, как я совершил по комнате круг, я остановился напротив него и спросил:

– Мне говорить всё, что я увидел, или только про бумажные деньги?

– Ха-ха-ха, – засмеялся он. – Конечно же, говорите всё, в противном случае это будет нечестно по отношению ко мне и ко всем присутствующим, – он жестом показал на Серого и женщину, которая открывала нам дверь. – Ведь я тогда не смогу по достоинству оценить ваш талант, юноша. Приступайте! – и он повелительно махнул рукой.

Подойдя к буфету, я приложил ладонь к стеклу и начал вещать:

– На верхней полке, вот в этой посудине, – я показал пальцем на сахарницу, – лежит червонец.

Продвигаясь по комнате против часовой стрелки, я остановился напротив большой картины.

– А за этой картиной ящик металлический в стене, а в нём денег много. Вот сколько, – и я показал ладонями величину стопки.

Смотрю, а выражение лица у хозяина квартиры изменилось. Ну, думаю, гад, получай по полной, раз сказал, что мне надо всё говорить. Закончив круг, я подошёл к круглому столу, стоящему на средине комнаты.

– Здесь, правда, лежат не деньги, но в этой ножке, вот в этом самом месте, – я пальцем постучал по столешнице, – выдолблено отверстие, а в нём лежат белые прозрачные камушки.

Мужчина аж позеленел, смотрит на меня исподлобья колючим взглядом, желваки на челюстях так и ходят, так и ходят. Тогда я решил окончательно добить его, и говорю:

– А вот тут, – и начинаю нагибаться под стол.

– Хватит! Хватит! – истерично прокричал он. – Вы более чем убедили меня, молодой человек. Даже больше того – просто поразили. Это же надо, такой молодой и такой талантливый. Да вам цены нет. Вы хоть сами понимаете, кто вы есть? – и он бросился меня обнимать.

Но так, наверное, обнимает свою жертву змея перед тем, как её съесть. Было это мерзко, омерзительно и противно. В каждой ноте его голоса слышалась фальшь. Когда он обнимал меня, я почувствовал все его низменные желания по отношению ко мне, его надежды и чаяния в использовании моих способностей для своего обогащения, и ещё я почувствовал, что он серьёзно болен. Болезнь находится в самом зачаточном состоянии, но спасения от этой болезни у него нет.

Немного успокоившись, он усадил меня на стул и обратился ко мне наигранно-ласковым голосом.

– Давайте, молодой человек, теперь познакомимся с вами поближе. Меня зовут Булькин Самуил Маркович, а вас?

– Меня Архипом, – скромно представился я.

– Вот что, Архип, я тут подумал и решил, что ты на какое-то время останешься в этом доме. А потом я решу, что мне с тобой делать. А ты, Серый, ступай, ступай, голубчик. Потом, после мы с тобой обсудим наши дела. Не до тебя сейчас.

Было видно, что Серый обиделся, но, при всей своей несдержанности, в этот раз он сдержался и вслух ничего не сказал. Сняв с вешалки кепку, он вышел из квартиры и тихо прикрыл за собой дверь.

– Лизонька, – проворковал Самуил Маркович, обращаясь к женщине, – собери нам, голубушка, на стол обед, а то что-то я проголодался.

Когда Лизонька вышла на кухню, Булькин, погружённый в свои размышления, не обращая никакого внимания на меня, стал «нарезать» по комнате круги. Я же сидел на стуле, болтал ногами и с интересом разглядывал висевшую напротив меня картину с незамысловатым морским пейзажем. Когда старик, совершая очередной круг, зашёл ко мне за спину, он набросился на меня со словами:

– Сволочь! Мразь! – шипел он, обхватив своими костлявыми пальцами мою шею. – Решили ограбить старика! Разыграли тут передо мной целый спектакль, думали, что я клюну на эту туфту! Вот тебе! Вот! – и он всей массой тела навалился на меня.

Однако, не рассчитав свои силы, он через минуту громко охнул и начал сползать на пол. На этот шум в комнату вбежала Лиза. Увидев, что Булькину стало плохо с сердцем, она бросилась к нему на помощь. Я же в это время, как рыба, хватал ртом воздух и надрывно кашлял. Видя, что лицо пахана приобрело угрожающе красный цвет, а губы стали синюшными, я начал отползать в прихожую поближе к входной двери. И как только из комнаты послышалось рыдание женщины, я стремглав выскочил из этой проклятой квартиры на улицу.

* * *

Долго я потом скитался неприкаянный по городу. Голодал, спал в подворотнях и на лавках в парках, но, ни за какие коврижки не хотел возвращаться назад, в банду Серого. Не знаю, сколько бы ещё продолжались мои скитания, если бы на моём жизненном пути не встретился Чистяков Вениамин Карлович. И эта встреча коренным образом изменила всю мою последующую жизнь.

Подобрав на улице, он привёл меня к себе в квартиру на Среднем проспекте. Было ему в ту пору лет под пятьдесят. Работал он рядовым инженером-механиком на тракторном заводе, которому отдал более пятнадцати лет своей жизни. Когда-то был женат, но после смерти жены на других смотреть перестал и всё своё свободное время уделял своим любимым занятиям, минералогии и живописи. Был знатоком в этом деле. Сходу мог сделать экспертное заключение о картине, к какой школе живописцев относится то или иное полотно, даже мог назвать цену картины на европейском рынке в валюте. Его знали все местные коллекционеры и прислушивались к его мнению. Конечно же, никакой личной коллекции картин и камней у него не было, но зато у него было невероятное чутьё на всякого рода ценности, чем он безмерно гордился. Был он своего рода самородком в этой области, и ему бы работать где-нибудь в музее на благо науки и искусства, ан нет, он продолжал работать скромным рядовым инженером.

Когда он привёл меня в свой дом, обогрел и накормил, я был так благодарен ему, что сходу рассказал обо всех своих похождениях. Он первоначально не поверил ни одному моему слову, но когда я начал предъявлять ему, то одно, то другое доказательство, он был полностью обескуражен и поражён. Вот с этого момента, как я понял потом, всё и началось.

 

Глава 3. Чистяков

Первоначально меня надо было как-то легализовать. И это Чистяков сделал блестяще, в присущей ему утончённой манере. На следующий день он принёс мне справку о рождении, как две капли похожую на ту, что забрали у меня в Вологде, а через несколько дней я был уже обладателем самого что ни на есть настоящего паспорта с пропиской. И всё это ему удалось сделать легко и быстро. Как он говорил мне тогда, для него это сделали люди, которые были ему многим обязаны. Далее он привёл меня на завод и устроил учеником токаря в опытно-конструкторском бюро, в котором трудился сам. Надо сказать, что контролировал он меня безмерно и никуда одного не отпускал. С ребятами дружить запрещал, говорил, что, мол, у этой городской молодёжи одни лишь танцульки в голове, а он сделает из меня настоящего советского человека. Заставлял много читать. При этом книги, которые он мне давал, были систематизированы, то есть подобраны таким образом, чтобы, прочтя одну книгу, я, опираясь на полученные знания, мог без труда понять следующую. Все книги, которые я читал, были изданы ещё до революции, на некоторых стояли экслибрисы знаменитейших петербургских фамилий. По мере чтения этой литературы я понял, что моё умение угадывать или видеть предметы сквозь стены относится к категории белой и чёрной магии. А поняв это, я взглянул на мир совершенно другими глазами. Помимо всего прочего, Чистяков уделял много внимания моему самообразованию в области гипноза и восточной медитации. Читая книги этой тематики, я понял, что многими этими техниками я уже владею и использую их в своей повседневной жизни. Только я не знал раньше, что погружение человека в сон или в состояние оцепенения называется по-научному гипнозом.

Отдельные, непонятные для меня, фрагменты книг Чистяков очень подробно разъяснял, не считаясь со временем. Потом просил повторить, убеждаясь, что я понял материал именно так, как он мне его преподносил. Естественно, об этих наших занятиях не знала ни одна живая душа. По выходным он вытаскивал меня в музеи и там, как опытный экскурсовод, рассказывал о картинах и ювелирных изделиях, представленных в музейных коллекциях. По мере посещения музеев я начал понимать, чего, собственно, хочет от меня Чистяков. А хотел он, чтобы я при посещении дворцов и музеев своим рентгеновским зрением искал в стенах тайники или скрытые от глаз замурованные помещения. Кроме того, он поставил передо мной задачу, чтобы я на расстоянии научился определять подлинность представленных на выставках картин и икон. Первоначально и очень долго у меня ничего не получалось, но по мере многократных тренировок я уловил эту тонкую нить мистицизма, позволяющую мне отличить подлинники от подделок. В подлиннике присутствовала частичка души её создателя, отчего произведение светилось для меня золотистым цветом, а копии были всего лишь мёртвыми чёрно-белыми «фотографиями» оригиналов. При этом, чтобы сделать такое заключение, мне уже не требовалось даже близко подходить к произведению, а достаточно было посмотреть на него с расстояния в десять шагов. Аналогичная картина произошла со мной, когда я начал заниматься исследованием драгоценных камней. Все натуральные камни для меня излучали тепло. Самыми «горячими» камнями были рубины. И чем больше был камень, тем сильнее был его жар. Бриллианты вызывали в моих руках лёгкое холодное покалывание, как будто под руками находился проводник, по которому течёт электрический ток. А вот изумруды ощущались мной как «липкий» камень. Как будто бы их нарочно вымазали сахарным сиропом. С металлами, такими как золото или серебро, было ещё проще. Они просто, как магнит, притягивали мои руки. Если сила притяжения была большая, то это однозначно было золото, а если слабая, то серебро. От моих успехов у Чистякова захватывало дух, и он, потирая ладони, говорил, что нас в скором будущем ждут великие дела. Какие это будут дела, он не уточнял и моментально переводил разговор на другую тему.

Шли годы, и в тридцать восьмом году мне исполнилось восемнадцать лет, и я вместе с другими призывниками переступил порог военкомата. Знаешь, тогда молодёжь искренне грезила авиацией, танками, восхищалась победами Красной армии на Халхин-Голе и в Маньчжурии. И я тоже был подвержен этому массовому порыву и хотел продолжить свою учёбу в танковом училище. Но военный комиссар вынес мне приговор, что из-за моего роста я признан не годным к службе в рядах Красной армии и что свои подвиги я впредь смогу совершать только на трудовом фронте. Не знаю, было ли вмешательство в этот вердикт Чистякова, но мне дали от ворот поворот.

Переживал я тогда сильно. У меня было такое чувство, будто меня признали дефективным, а ведь на самом деле это было не так. Я был здоров и крепок. За всё время моего нахождения в Ленинграде я ни разу не болел, у меня даже насморка никогда не было. Да и тяготило меня с годами опекунство со стороны Чистякова. А он наоборот ещё пуще прежнего вцепился в меня. Теперь под его руководством я изучал не только литературу по искусству, но и настоящую чёрную магию. Однажды он принёс в чемодане огромный фолиант, написанный на незнакомом для меня языке. Обложка книги была выполнена из кожи тёмно-коричневого цвета с великолепным тиснением. Страницы книги пожелтели из-за давности веков и несли на своих листах тайну истории. Чтобы я мог заниматься по этой книге, Чистяков нашёл для меня «репетиторшу». По внешнему виду она напоминала самую настоящую горбатую ведьму. Приходила она к нам ежедневно в восемь часов вечера. Одета была всегда в старую штопанную-перештопанную кофту, которой, наверное, было не меньше лет, чем её хозяйке. Нос у неё был огромный и загнутый вниз, как крючок. Несмотря на свой почтенный возраст, очки она принципиально не носила и видела лучше другого зрячего. В манере разговора прослеживались нотки её былого образования и солидного общественного положения. Чистякова она всегда называла только Вениамин Карлович, а он её – голубушка Софья Павловна. И было видно по ним, что они знают друг друга не первый год, и связывает их далеко не поверхностное знакомство. Со мной первоначально она вела себя очень высокомерно. Но по мере того, как она узнавала о моих способностях всё больше и больше, характер обращения ко мне в корне поменялся. И под конец наших занятий она меня чуть ли не боготворила.

А занимались мы с ней по этой книге по четыре часа ежедневно. Она читала, а я должен был за ней повторять и все запоминать. Помимо этого, я должен был помнить наизусть все пиктограммы к тому или иному заклинанию, а также произносить заклинания на латыни безо всякого там вологодского говора.

Через три года мы с Софьей Павловной закончили свои занятия, и в честь такого события Чистяков организовал для нас званый ужин. Помню, что старуху он тогда побаловал деликатесами, сладостями и фруктами. Откуда он это всё доставал, одному Богу известно, но на немые вопросительные взгляды как мои, так и старухи, он говорил:

– Мир не без добрых людей! Надо просто знать, к кому обращаться, и с какой стороны подойти к нужному человеку.

В тот вечер, чтобы я не мешал их дружеской беседе, они разрешили мне прогуляться по городу. Вечер выдался на удивление тёплым и приятным. Я шёл не спеша по Среднему проспекту в направлении морского порта и слушал через открытые окна домов звуки музыки, издаваемые радио и патефонами. Навстречу мне попадались ряды выпускников школ, идущих широкими шеренгами в сторону Дворцовой набережной смотреть на разводку мостов, а я, как неприкаянный, шёл, наоборот, в противоположенную сторону, как будто бы сама моя жизнь текла в другом направлении.

В ту ночь мне опять приснилась моя бабка Марья. Пришла она ко мне во сне, села подле меня и плачет. Я ей говорю:

– Что же ты, бабушка Марья, плачешь? Видишь, каким я стал взрослым.

А она слёзы краешком платочка вытирает и так жалобно и ласково смотрит на меня и говорит:

– Скоро, Архипушка, горе лютое придёт. Мучения великие будут. Страдать будешь много от несправедливости. Крест нательный береги, он тебя спасать будет. Всё, чему я тебя учила, и всё, что ты сам умеешь творить, твори только для доброго дела, во благо и для спасения людей.

Потом встала, перекрестила меня, повернулась и растаяла в воздухе. Я тогда сразу проснулся. Вся нательная рубаха моя мокрая от пота. Сижу и не пойму, сон был это или явь. Столько лет не снилась, а тут пришла, как живая. Перекрестился я и тихонечко молитву начал читать за упокой её грешной души. И чую, крест мой нательный горячим стал, как будто он из чистого золота сделан, а не из меди. Взял я его в кулак, чтобы грудь не обжигал, забрался под одеяло, трижды перекрестился, поминая бабку Марью, и скоро уснул.

А наутро сбылось пророчество бабки Марьи, горе лютое пришло, – война началась.

 

Глава 4. Война

Первые дни войны я помню плохо. На душе было очень неспокойно. Люди метались по магазинам, обсуждали на каждом перекрёстке всевозможные слухи, а меня просто физически тянуло в военкомат. Но военком мне опять сказал, что не изготовили ещё такой винтовки, чтобы она была меньше моего роста, и что война скоро закончится. В райкоме комсомола, где записывали в ряды ополчения, мне тоже дали от ворот поворот. Сказали, мол, иди, мальчик, отсюда, не мешай людям работать. Подрастёшь, вот тогда и приходи.

Чистякова призвали на третий день войны. Видно, не хватило у него в этот раз связей, чтобы отмазаться от армии. Но когда я увидел его в военной форме в звании капитана артиллерии, я подумал, что напрасно возводил на него напраслину. Вон какой он теперь видный и бравый офицер. Он идёт защищать нашу страну, нашу Родину. И я был горд за него и за себя. Внешний вид и походка у него изменились до неузнаваемости. Мне показалось, что он всегда носил эту славно подогнанную под него форму и не был никогда тем заштатным инженером-механиком, каким я его знал на протяжении последних пяти лет.

Перед нашим прощанием он наказал мне:

– Ты, Архип, дурью не майся, по военкоматам и там всяким сборным пунктам не ходи и на фронт не просись. Всё равно тебя на войну не возьмут. Вот увидишь, война долго не продлится и скоро закончится. Ты лучше квартиру береги и на заводе работай усерднее, чтобы к тебе претензий не было. А я, как вернусь, так сразу тебя найду. Помнишь, что я тебе говорил? Нас ждут с тобой впереди большие дела? Вот то-то же. Всё, бывай.

Сказал, как отрезал, и стремительно вышел из квартиры, даже не обняв меня. А мне почему-то от этого стало грустно-грустно. Я стоял и смотрел на только что закрывшуюся передо мной дверь, и по моим щекам текли слёзы.

* * *

То, что мир уже никогда не будет прежним, мы поняли в первый день войны, после того, как Левитан зачитал сообщение правительства о нападении Германии.

Что тут говорить? Конечно же, вся наша жизнь изменилась в одночасье. Многие из нашего цеха ушли на фронт, а вместо них за станки встали вчерашние школьники. Меня назначили мастером-наставником над этой молодёжью, и начал я их учить, как вытачивать корпуса снарядов. И хотя я сам был старше их на два-три года, обращались они ко мне по имени отчеству – Архип Захарович. Много их поменялось у меня в ту блокадную зиму. Одни уходили на фронт, вместо них приходили другие. Часто бывало так, что людей не хватало, и мы месяцами не уходили из цеха, работая по шестнадцать-восемнадцать часов каждый день. В самый тяжёлый период блокады, зимой с сорок первого на сорок второй год, мои подопечные умирали от истощения и голода по несколько человек в месяц. Тогда в мои обязанности входило узнавать, что произошло с тем или иным моим работником, почему он не пришёл на работу. А что там узнавать, если я и так знал, что они умерли? Но, тем не менее, после работы я отправлялся пешком по адресам, где жили мои подопечные, с целью выяснения причины их отсутствия на заводе. Порядки были такие…

И чего только я тогда не насмотрелся. Прихожу, например, я по адресу, а дома по указанному адресу нет. На его месте зияет огромная воронка от прямого попадания бомбы, и все жильцы погибли в этой общей могиле. Или иду по другому адресу, а там вся семья моего подопечного умерла от голода, и он их на саночках отвозил на кладбище. Чувство голода преследовало всех без исключения. Те, кто работал и получал «усиленный» паёк, экономили на своём питании, чтобы отнести его своим родным и близким. Одинокие, как, например, я, делились своим хлебом с этими детьми, стоящими за станками и выполняющими за смену далеко не детские производственные нормы. Голод витал в сознании людей, и мысли были только о еде и хлебе. С этими мыслями люди ложились спать и с этими же мыслями просыпались. Мы думали, что голодает весь город, но в действительности были ещё сволочи, которые не испытывали его, а паразитировали и наживались на этом.

Случилось это в самый канун Нового, сорок второго, года. Пошёл я тогда после смены по одному адресу, по которому жил мой ученик, Серёжа Климов, который не вышел в тот день на смену. Уж кто-кто, а Климов был очень ответственным парнем, и на него это было совсем не похоже. Так вот, иду я, а меня самого с голодухи качает из стороны в сторону, будто пьяного. Мороз стоял такой, что телогрейка особо и не согревала, поэтому, чтобы немного согреться и спрятаться от пронизывающего ветра, я на своём пути периодически заходил то в один, то в другой подъезд. Зайдя в очередной такой подъезд и постояв там несколько минут, я уже был готов отправиться дальше, когда на втором этаже открылась дверь, и я стал невольным свидетелем разговора двух мужчин.

– Да, и ещё, – проговорил сиплым голосом первый. – Серый велел передать, что в следующий раз товар будет в четверг. Поэтому оплату приготовь заранее, чтобы я тут не ждал, как сегодня.

– Вы что, думаете, у меня тут продовольственный склад, – огрызнулся скрипучим голосом хозяин квартиры, – и я храню продукты у себя под кроватью? А вдруг вы не придёте в четверг, что тогда? Так что передай своему Серому, пусть не выкобенивается, а слушает старших. Всё. Иди, – приказным тоном скомандовал он.

Дверь со скрипом закрылась. Посетитель ещё немного постоял на площадке и грузной походкой начал спускаться вниз. Чтобы не столкнуться с ним, я тихонько по стеночке отступил в темноту и спрятался под лестничным маршем. Дождавшись момента, когда мужчина выйдет из подъезда, я через несколько секунд последовал за ним. На улице по-прежнему мела метель, дул сильный ветер, и хотя улица хорошо просматривалась в обе стороны, вышедшего из подъезда мужчины уже нигде не было. Он как сквозь землю провалился. Я же, потоптавшись на месте, отправился дальше разыскивать своего Серёжку.

Придя по адресу Климовых, я постучал в дверь квартиры, на которой висела медная табличка с надписью «Академик Климов П. Г.», но мне никто не ответил. На эти звуки из соседней квартиры вышла шатающаяся от голода женщина, закутанная с головы до ног в одеяло.

– Вам чего надо, молодой человек, что вы тут стучите?

– Здравствуйте. Не подскажете, как мне найти Серёжу Климова? Видите ли, я пришёл с завода, на котором он работает. Сегодня он не пришёл на смену, и мне надо срочно его найти.

– Я видела Серёжу вчера, – ответила женщина, – примерно в это же самое время. Мы встретились с ним на лестнице, он поднимался, а я спускалась. Я ещё тогда поинтересовалась у него о здоровье Веры Николаевны, его мамы, а то я уже два дня как не видела её. Он поздоровался со мной, сказал, что мама жива и здорова, а он забежал на минутку проведать её и хочет вернуться до темноты на завод.

– Скажите, а можно как-то попасть в их квартиру? Может, у кого-то из соседей есть запасной ключ?

– Нет-нет. У соседей запасных ключей нет, я это точно знаю, но он может быть у нашего дворника, Савелия, который живёт на первом этаже.

Я спустился на первый этаж, где после долгого и настойчивого стука в дверь ко мне вышел совсем обессилевший пожилой человек, он же дворник Савелий. Выслушав мою просьбу, он согласился подняться и открыть квартиру Климовых.

Когда Савелий вставил запасной ключ в замочную скважину и немного надавил на дверь, то она неожиданно открылась сама. Оказалось, что квартира была не заперта, а только плотно прикрыта. Когда мы заглянули внутрь, то увидели в прихожей лежащую в лужи замёрзшей крови женщину, в которой соседка опознала хозяйку квартиры, Веру Николаевну, а дальше по коридору лежал Серёжа, у которого из груди в области сердца торчал нож. Видя, что дело принимает дурной оборот, сторож отправил меня за милицией, а сам остался с соседкой охранять место преступления. Пока я привёл участкового, прошло не меньше часа. Участковый, старший лейтенант Гаврилов, записав меня и Савелия понятыми, приступил к осмотру.

В квартире Климовых царил полный беспорядок. Все вещи были разбросаны, посуда разбита, одеяла и подушки вспороты, отчего по всей квартире летал белый пух. Пока милиционер составлял протокол, я с его разрешения прошёлся по комнатам, но, к моему сожалению, я не смог разглядеть события разыгравшейся здесь трагедии. Наверное, из-за истощения организма и промозглого холода все мои способности отключились, как отключается радио, когда нет электричества. Пообещав себе вернуться сюда ещё раз, чтобы во всём разобраться, я с разрешения Гаврилова отправился обратно на завод.

Только в конце февраля сорок второго года, когда за счёт «дороги жизни» снабжение города немного улучшилось, и на заводе стали выдавать хлеба по шестьсот грамм, я смог вернуться в квартиру Климовых. К тому времени и соседка, и сторож Савелий уже умерли. Квартира Климовых была не закрыта на ключ, но была опечатана. Сорвав никому не нужную печать, я вошёл внутрь. В ней всё было без изменений, как и тогда, накануне Нового года. Все тот же белый пух на полу и вещах и всё тот же леденящий холод. Сдвинув круглый стол с центра комнаты в сторону, и освободив от пуха её центральную часть, я нарисовал на полу заранее приготовленным для этих целей кусочком мела замысловатую пиктограмму. Затем, встав в центр круга, я прочитал заклинание, закрыл глаза и стал ждать того божественного момента, после которого в сознании, как на фотобумаге, должна была проявиться картина произошедших событий. Долго-долго я ничего не видел, кроме густой темноты, но постепенно мрак стал отступать, и сквозь туман времени я увидел картину разыгравшейся трагедии.

«…Слышится стук в дверь. Женщина поднимается с кровати, медленно подходит к двери. Отпирает её ключом. Врываются двое мужчин и одна женщина. Один хватает женщину сзади и ладонью закрывает ей рот. Второй бьёт ножом в сердце. Нож поворачивается на пол-оборота. Тело убитой кладут на пол. У них есть план квартиры. Ищут металлическую коробку с драгоценностями. Коробка спрятана в тайнике предыдущими жильцами. Климовы не имеют к этому никакого отношения. Ищут долго, простукивают стены и пол, ничего найти не могут. Злые. Ругаются между собой, матерятся. Стук в дверь. Открывают и затаскивают в квартиру Сергея. Бьют его ногами. Он говорит, что ничего не знает о тайнике. Женщина приказывает убить подростка. Нож вонзают ему прямо в сердце, он умирает». И в этот момент я понимаю, что Сергей сказал бандитам неправду. Он знал про тайник.

…Я отматываю время назад. И вижу: вот он находит коробку в вентиляционной отдушине на кухне, рассматривает найденные драгоценности, берёт какое-то кольцо и идёт менять его на хлеб. Здесь он попадает в поле зрение бандитов, и они «пасут» его до самой квартиры.

Надо полагать, что в тот день Серёжа Климов собирался преподнести своей матери новогодний подарок, поэтому и пошёл после смены домой, чтобы обменять ещё одно украшение на хлеб. Но бандиты уже ждали его в квартире, и финал этой истории был мне известен.

Пройдя на кухню, я без труда нашёл место, где лежала коробка с драгоценностями. Правда, отдушина находилась под самым потолком, и туда надо было ещё как-то добраться. Для моего роста это была целая проблема. Пришлось городить из подручных средств целую горку. Коробка была завёрнута в промасленную бумагу и перевязана верёвкой. Когда я её открыл, то пространство кухни наполнилось радугой света, которую излучали драгоценные камни. Это было завораживающее зрелище. Коробка, как магнит, притягивала к себе, обжигала руки своей лучистой энергией и порождала в моём сознании видения и облики бывших владельцев этих сокровищ.

Выйдя через какое-то время из оцепенения, я обнаружил, что просидел на этой кухне не меньше часа, и что мне надо срочно возвращаться назад. Коробку я решил отдать по дороге в милицию.

Я брёл по пустынной улице и чувствовал приятное согревающее тепло у себя на груди. Потом сквозь туман своих мыслей я увидел, как будут развиваться события в милиции, когда я туда приду. Как я буду врать, что нашёл эту коробку на улице, и, естественно, мне никто не поверит. А если я скажу, что я забрал её из квартиры недавно убитого товарища, которая к тому же была опечатана, то меня осудят за мародёрство, и по закону военного времени меньше чем через час расстреляют. Вот так я шёл и думал, что же мне делать. До милиции оставалось всё меньше и меньше метров, а я так и не принял окончательного решения. Поравнявшись со входом в отделение, я на секунду остановился, и в этот момент из открывшейся двери вышел старший лейтенант, который составлял тогда протокол убийства Климовых. Встретившись со мной взглядом, он узнал меня.

– Ну, что, живой ещё, пацан? Ничего, скоро будет полегче, – затем слегка похлопал меня по плечу и пошёл в противоположенную сторону, туда, откуда я только что пришёл.

А я, потоптавшись на месте пару секунд, продолжил свой путь на завод. Про себя я решил, что сохраню эти драгоценности у себя, а при первом же удобном случае подброшу коробку в милицию…

 

Глава 5. Возвращение Чистякова

В первых числах марта меня прямо из цеха вызвали на заводскую проходную. Ещё за несколько метров до неё я увидел стоящего за забором Чистякова в шинели с майорскими нашивками, живого и невредимого. Внешний вид его был не чета нашему. Мы тут все доходягами стали, а у него наоборот даже лицо округлилось, видно, неплохо его в армии кормят. Увидев меня, он замахал руками, и я прибавил шаг. Мы крепко обнялись, и снова, как в прошлый раз, на моих глазах навернулись слёзы. Хоть и не были мы родными, но ближе этого человека у меня никого сейчас не было.

– Ну, что ты плачешь, Архип? Видишь, как и обещал, я вернулся, – он пристально посмотрел мне в глаза. – Я же всегда выполняю свои обещания. Ты же должен был догадаться, что я приеду, сегодня, или что-то не так? – и он ещё более внимательно заглянул в мои глаза. – Вижу я, что ты тут совсем дошёл до ручки, худющий, как скелет. Иди в цех и отпросись с работы, но обо мне никому не слова, я потом тебе всё объясню.

Позже, когда мы уже шли по заснеженным улицам к нашему дому, он спросил меня, в каком состоянии находится квартира. А мне ему и ответить нечего. Я там не появлялся с середины октября и даже не знаю, стоит ли вообще на месте наш дом или разбомблен, как многие дома в городе.

– Я же тебе строго-настрого говорил, чтобы ты за квартирой присматривал, а ты что, всё забыл? – бранил он меня.

– А вы думаете, что мне так легко было ходить каждый день с Кировского на Васильевский и обратно? Полгорода умерло от голода, а у вас мысли только о своей квартире. Что-то я вас не пойму, Вениамин Карлович? – в свою очередь стал напирать на него я.

И действительно, за то время, что он меня не видел, я сильно изменился. Война всех нас изменила. Теперь я был не тем забитым деревенским пареньком, которым он привык управлять, а взрослым самостоятельным мужчиной, который не покладая сил ковал вместе с другими победу в тылу.

На эту мою реплику Чистяков не сказал ни слова, а только зыркнул своими глазищами на меня, как на врага народа, и прибавил шаг. Когда мы по льду Невы подходили к стрелке Васильевского острова, завыли сирены, объявлявшие о начале очередного авианалёта. Мы бегом устремились к ближайшему бомбоубежищу, у входа которого уже выстроилась порядочная очередь из тех, кто ходил за водой. Пока мы спустились в убежище, пока нашли место, где пристроиться, послышались первые взрывы. Сидевшая напротив нас пожилая женщина после каждого взрыва крестилась и шёпотом молилась, не обращая на нас никакого внимания. Согревшись среди тесно сидящих людей, я незаметно для себя уснул и проснулся от того, что кто-то трясёт меня за плечо. Открыв глаза, я увидел перед собой военный патруль, который проверял у всех документы. Подав начальнику патруля свои документы, я краем глаз увидел, как сильно нервничает Чистяков. Однако проверку он прошёл успешно, и вскоре мы поднялись наверх. Кое-где были видны следы пожаров, а в воздухе стоял запах гари.

Почти половина домов на Васильевском острове, да, впрочем, как и во всём Ленинграде, были разрушены. Но люди каким-то образом научились жить и выживать в этих нечеловеческих условиях. И как только закончилась бомбёжка, народ снова потянулся с саночками за водой к реке. Мы же, перебираясь через завалы разрушенных домов, продолжили свой путь. А дом наш стоял на своём месте как ни в чем не бывало, хотя все близстоящие дома были или разрушены, или частично повреждены. Не встретив никого из соседей, мы поднялись на площадку третьего этажа. Ключ, вставленный в замочную скважину, легко повернулся, дверь со скрипом открылась, и мы увидели, что вся квартира занесена снегом. Глазницы окон зияли пустотой, все стёкла были выбиты взрывной волной, а по комнатам гулял ветер. Однако это нисколько не смутило Чистякова, он как будто даже не заметил отсутствия окон и снег на полу, а сразу прошёл в свою комнату, в которой провёл минут пять. Когда он оттуда вышел, по его лицу можно было догадаться, что он нашёл там то, ради чего мы тащились сюда через весь город.

– Садись, Архип, – сказал Чистяков, ставя передо мной стул, – я тебе сейчас всё объясню. Раньше не хотел об этом говорить, пока не убедился, что вот это, – он указал пальцем на квадратный свёрток, – находится в целости и сохранности. Это из-за него я тогда тебе говорил, чтобы ты присматривал за квартирой. Знаешь, что находится в этом свёртке? – он внимательно посмотрел мне в глаза, ожидая моего ответа.

А я, как кролик, который не может сопротивляться силе хищника, положил свою руку на свёрток и механически проговорил:

– Здесь находятся рукопись и какие-то чертежи.

– Правильно, мой юный друг, только что-то ты так долго думал? – он с прищуром глаз впился в меня. – Что это, отсутствие тренировки или результат длительного голодания? – задал он вопрос непонятно, к кому обращённый. И уже как бы делая вывод для самого себя, продолжил: – Я думаю, что в этом повинно как первое, так и второе. Надо будет срочно заняться тобой и восстановить всё, что ты умел делать пред войной. Самое главное, что я нашёл тебя живого и невредимого.

Он даже как-то повеселел от своих слов, и было видно, что теперь он находиться в приподнятом настроении.

– Так вот, Архипушка, – он впервые так ласково назвал меня, – нам предстоит выполнить большую и важную работу. Видишь ли, в связи с тем, что война пошла не так, как мы ожидали, а приняла затяжной характер, есть большая вероятность того, что рано или поздно нам придётся сдать город немцам. Поэтому правительство Советского Союза поручило мне и группе товарищей провести работу по изъятию ценностей из тайников города, спрятанных ещё до Октябрьской революции буржуями, капиталистами и прочей сволочью. Для этого меня и отправили с передовой в Ленинград, наделив особыми полномочиями, и с этого момента ты поступаешь в моё полное распоряжение. В этом свёртке находятся списки высокопоставленных чиновников царской России, проживавших в Петрограде до октября семнадцатого года. Здесь же лежат чертежи их квартир, в которых они проживали, и, конечно же, у меня есть ты со своим уникальным даром. Ну а после окончания операции я переправлю тебя на «большую землю», где ты сможешь, если, конечно, захочешь, пойти учиться на танкиста. Как тебе, Архип, такие перспективы? Только учти! Операция эта секретная, о ней и о том, кто в ней участвует, не должен знать никто. Даже если при каких-то обстоятельствах ты попадёшь в руки милиции или военной контрразведки, ты всё равно должен молчать. Даже под страхом смерти. Понял?

Я мотнул головой в знак того, что всё понял, но моего молчаливого согласия для Чистякова было недостаточно. Он достал лист бумаги и заставил меня написать расписку, что я добровольно и без принуждения поступаю в его полное подчинение, с указанием даты, фамилии и подписи. Когда с бумагами было покончено, я без задней мысли рассказал Чистякову о коробке с драгоценностями, которую нашёл в квартире Климовых, а также о том, что я хотел отнести её в милицию, но в последний момент испугался последствий. По мере своего повествования я не упустил случая рассказать и о том странном разговоре, который я случайно подслушал в подъезде. И о своих предположениях, что голос одного из говорящих напоминал мне голос воровского авторитета Булькина, которого я считал умершим.

Выслушав меня, Вениамин Карлович похвалил моё усердие в поиске коробки с драгоценностями, однако он посчитал, что такая самодеятельность могла закончиться для меня трагическими последствиями. И наказал впредь согласовывать каждый свой шаг с ним. Перед выходом из квартиры мы условились, что отсюда я ухожу на завод и забираю там все свои вещи, вплоть до последнего клочка бумаги. Встретиться мы договорились в шесть часов вечера у Казанского собора.

 

Глава 6. Подземелье

Только идя по льду Невы, я почувствовал, как тяжело даются мне сегодня эти длительные переходы из одного района в другой. Сделав на работе всё именно так, как мне велел Чистяков, я с коробкой Климовых отправился на место встречи.

Пока шёл к центу города, объявили ещё одну воздушную тревогу, и мне пришлось полтора часа просидеть в бомбоубежище. Время «свидания» давно миновало, но, скорее из чувства собственной пунктуальности, нежели от желания, я все-таки пошёл к месту встречи со слабой надеждой найти там Чистякова.

Из-за маскировки Казанский собор было не узнать. Перед ним в заснеженном сквере размещалась зенитная батарея, защищающая центральную часть города. Испокон веков этот сквер был излюбленным местом встречи влюблённых, а сейчас здесь назначали встречи те, кто приезжал в город с передовой.

Чистякова я увидел ещё издали, когда шёл вдоль канала. Он помахал рукой и быстрым шагом направился мне навстречу. Увидев моё измученное и уставшее лицо, он не стал задавать никаких вопросов, а только попросил, чтобы я как можно быстрее следовал за ним.

Перейдя Невский проспект, мы через два квартала повернули на Инженерную улицу и через несколько минут подошли к Михайловскому театру. Там у двери с табличкой «Подъезд № 3» Чистяков постучал условным стуком, дверь бесшумно открылась, и я шагнул в темноту… Чьи-то сильные и крепкие руки прижали меня к стене, обыскали с головы до ног и вытащили из-за пазухи коробку. Следом за нами в подъезд проскочила ещё одна тень, которая сообщила, что никакой слежки за мною нет. И только после этого справа от меня зажёгся фонарик, луч света которого упёрся мне в лицо, и незнакомый голос приказал следовать за ним. Поплутав по подвальным коридорам театра, мы оказались в помещении, в котором на боковой каменной плите был изображён масонский символ в виде циркуля с угольником и буквой «G» в средине. Человек, шедший впереди нашей процессии, что-то поколдовал с кирпичной кладкой, после чего стена начала отодвигаться в сторону, освобождая проход к крутой лестнице с овальным сводом. После того как наша процессия спустилась под землю, кто-то, следующий за Чистяковым, вернул потайную дверь в исходное положение, тем самым отрезав нас от внешнего мира. Пройдя по подземному коридору ещё метров сто, мы переступили порог большого помещения, о чём свидетельствовал гулкий звук наших шагов. И в это время под потолком зажглась слабая электрическая лампочка, которая позволила осмотреться вокруг. Старинные полукруглые своды опирались на шесть колон, стоящих по периметру зала. Потолок и колонны были отштукатурены и отделаны лепными украшениями в стиле барокко, на стенах висели старинные свечные подсвечники.

Кроме нас с Чистяковым, в помещении находились ещё два человека. Они были похожи друг на друга как две капли воды. Близнецы, – догадался я. Они стояли по стойке «смирно» напротив Чистякова, заложив руки за спину и расставив ноги на ширину плеч, как будто ожидая от него приказа. На них были надеты армейские комбинезоны, застёгнутые на все пуговицы, без знаков различия, на ногах короткие сапоги, на головах шапки со звёздочками. Меня они игнорировали и даже не смотрели в мою сторону.

Чистяков подозвал меня к себе и представил своим помощникам.

– Вот это и есть наш объект «Х», как мы называли его до сегодняшнего дня. Прошу вас любить и жаловать его, и пусть вас не смущает его невзрачный внешний вид. Его сила заключается в его уникальном таланте знать и видеть то, что не дано простым смертным. Поэтому мы должны всемерно оберегать и защищать его, даже ценой своей жизни.

Чистяков ходил перед близнецами, периодически показывая на меня пальцем.

– Вы его будете звать товарищ Иванов, – Вениамин Карлович, предугадав мой вопрос, сделал повелительный жест ладонью в мою сторону, чтобы я оставался на месте и молчал.

А сам продолжил говорить в своей нравоучительной манере.

– Я приказываю вам под страхом смерти не задавать товарищу Иванову никаких вопросов, кроме вопросов, связанных с нашей операцией. Её мы должны провести в самые сжатые сроки, не более, чем за один месяц. И теперь, когда товарищ Иванов уже вместе с нами, мы переходим к выполнению заключительной части нашего задания. Вопросы есть? Вопросов нет. А теперь, агент Белый, – Чистяков обратился к близнецу справа от себя, – проведите нашего гостя в его комнату и ознакомьте с условиями проживания, а вы, агент Альбинос, приготовьте для нас ужин, а то наш подопечный еле стоит на ногах.

Чистяков подошёл ко мне, по-отцовски положил руку на моё плечо и еле слышно прошептал:

– Не задавай никаких вопросов, просто так надо. Я скоро тебе всё объясню, – и легонько подтолкнул меня в сторону Белого.

Помимо зала, куда мы первоначально попали, было ещё пять небольших комнат. Нельзя сказать, что помещения были обжиты, но здесь было сухо и сравнительно тепло. Комнаты освещались слабыми электрическими лампочками от аккумуляторной батареи, и это в замерзающем городе выглядело настоящим чудом. Мне выделили отдельную небольшую комнату, которую легче было назвать камерой, размерами два метра на полтора. На полу лежал матрац, набитый соломой, поверх которого лежало простое солдатское одеяло. Комната запиралась металлической дверью с наружной задвижкой. В других комнатах обстановка была аналогична моей, и только в «столовой» стояли невесть откуда взявшийся круглый стол и несколько ящиков от снарядов.

Когда я вышел в «столовую» и увидел продукты, лежащие на столе, то впал в ступор, поскольку то, что там лежало, никак не укладывалось в моё понятие о солдатском пайке. Такого изобилия продуктов я не видел даже до войны. Помимо большого количества хлеба, там были разнообразные мясные и рыбные консервы, печенье и шоколад.

– Подсаживайся, товарищ Иванов, – любезным жестом пригласил меня за стол Вениамин Карлович.

– Кушай, не стесняйся, – Чистяков начал подвигать ко мне поближе открытые банки консервов и хлеб, – тебе надо срочно восстановить силы. Поэтому ближайшие несколько дней ты будешь только есть, пить и спать. После того, как ты почувствуешь себя лучше, мы преступим к выполнению задания.

– Вениамин Карлович, а можно мне задать вам несколько вопросов? – поинтересовался я.

Чистяков зыркнул на меня глазищами, но вслух произнёс:

– Агенты Белый и Альбинос, оставьте нас одних и ступайте к себе.

После чего уже более любезным тоном предложил мне озвучить то, что меня волновало.

– Вениамин Карлович, почему для выполнения вашего правительственного задания мы спрятались в этом подвале, а не пошли в Смольный, где находится штаб обороны города? Что будет на заводе, когда я завтра не выйду на смену, ведь по закону военного времени меня могут расстрелять? И, в конечном итоге, что это за продукты? – я мотнул головой на стол. – Ведь ими можно накормить и спасти жизнь стольким людям там наверху.

Чистяков не перебивал меня, а внимательно смотрел мне прямо в глаза, будто оценивая и сравнивая меня прошлого и настоящего.

– Я ждал от тебя этих вопросов, поскольку понимаю, что ты просто-напросто не мог их не задать. Но я хочу, чтобы ты успокоился и поверил мне, что всё, что я сейчас делаю, я делаю в первую очередь ради тебя самого. Теперь давай по порядку, почему мы не в Смольном, а в этом подвале, как ты выразился. Дело в том, что наша миссия очень секретная, о ней не знают даже те кто находятся сейчас в Смольном. Вот представь. Мы приходим с тобой к Андрею Александровичу Жданову и говорим: «Товарищ Жданов, город вот-вот захватят немцы, поэтому нам надо найти и вывезти ценности для нужд обороны страны. Помогите нам». А как ты знаешь, стены тоже имеют уши. И представь, что эта новость начинает разноситься по городу. Ты представляешь, что тогда будет? Вот поэтому мы действуем очень скрытно и очень осторожно. И я бы хотел, чтобы ты проникся значимостью, поставленной перед нами задачи и понял, какую огромную роль отводит руководство страны и лично товарищ Сталин этой операции. Поэтому ты должен беспрекословно выполнять все мои указания и распоряжения и понимать, что результат этой операции в первую очередь зависит от тебя, от твоих уникальных способностей. Теперь до тебя дошло, почему мы здесь?

Я сидел с открытым ртом и кивал головой каждому его слову. Сейчас его авторитет вырос в моих глазах до седьмого неба. А он продолжал:

– Как ты знаешь, в конце тридцатых годов партия проводила работу по выявлению в наших рядах вредителей, шпионов и диверсантов. Многие из них были выходцами из богатейших семей, которые не смогли в своё время уехать на Запад. Под тяжестью неопровержимых улик многие из них дали признательные показания, что во время революции значительную часть своих сокровищ они спрятали в тайниках. Речь идёт о миллионах и миллионах рублей, так необходимых сейчас обороне нашей страны. Часть адресов мы знаем, имеются даже чертежи этих помещений, но часть этой тайны эти подонки унесли с собой в могилу. Поэтому нам предстоит посетить места их проживания в годы революции, найти эти сокровища и вернуть их Родине. Что касается твоей работы на заводе, то ты не волнуйся. Через несколько дней все посчитают тебя погибшим во время бомбёжки, и о тебе забудут. Ты не тот человек, которого будут искать. А потом я, как в прошлый раз, восстановлю все твои документы. Так что успокойся и по этому поводу не переживай. Договорились? – и он протянул мне через стол руку, которую я горячо пожал.

Ещё бы! Меня охватил небывалый моральный подъём, ведь партия и правительство, даже лично товарищ Сталин поручают мне выполнить такое нужное для страны задание. Больше вопросов у меня к Чистякову не было, но он продолжил:

– Наша с тобой задача будет заключаться в следующем: мы будем с тобой ходить по адресам, по которым находятся клады, и ты будешь определять места их закладки, после чего сообщать об этом мне. Всеми техническими вопросами, связанными с их изъятием и транспортировкой, будут заниматься Белый и Альбинос. После выполнения этой части задания мы посетим с тобой адреса, где, по нашему предположению, могут быть спрятаны ценности, но стопроцентной уверенности у нас в этом нет. Как я тебе уже говорил, после окончания операции мы эвакуируемся вместе с ценностями на «большую землю». На всю операцию у нас отведён один месяц. А теперь без лишних вопросов начинай есть и ни о чём не думай, только делай это аккуратно. Помни, что после длительного голодания тебе надо есть маленькими порциями и понемногу.

И хотя я старался есть понемногу, приём жирной пищи на голодный желудок не прошёл для меня бесследно. Первые два дня меня мучили желудочные боли и рвота, поэтому я не восстанавливался, а ещё больше терял силы. И тогда Чистяков стал лично следить за моим приёмом пищи, а кто-то из близнецов постоянно и ежедневно колол мне уколы снотворного, после которых я проваливался в глубокий сон. Здесь, на многометровой глубине, не было слышно разрывов бомб, и только падающая с потолка пыль напоминала о том, что там наверху, идёт смертельная война. Надо сказать, что Чистяков сдержал своё слово. Через несколько дней я полностью восстановился.

* * *

Однажды, когда я ненадолго проснулся, я стал невольным свидетелем того, как Белый и Альбинос в большом зале отрабатывали приёмы рукопашного боя. Увидев, что я наблюдаю за ними, они немедленно прервали своё занятие и удалились к себе. За всё время моего нахождения в подземелье они ни разу не вступили со мной в разговор и всячески избегали даже визуального контакта. В свою очередь, чувствуя контроль со стороны Чистякова, я не мог проявлять личной инициативы в вопросах общения и наблюдал за ними только со стороны. Сколько времени прошло с тех пор, как мы спустились под землю, я не знал, а на все мои вопросы, который сейчас день и час, Вениамин Карлович отвечал односложно:

– Эти вопросы тебя не должны волновать.

Как бы там ни было, но мой восстановительный период был закончен, и перед началом операции Чистяков решил убедиться в этом сам. Он решил провести небольшой эксперимент, для чего воспользовался коробкой с драгоценностями, которые я нашёл в квартире Климовых.

Меня заперли в моей комнате, а сами в это время спрятали ювелирные изделия по всему подвалу. Найти их для меня не составило труда, поскольку, во-первых, я держал их уже в своих руках, во-вторых, спрятать что-либо в помещениях, в которых отсутствует маломальская обстановка и мебель, было практически невозможно. Но результаты этих тестов успокоили Чистякова, и мы начали готовиться к выходу на поверхность.

Однажды Чистяков велел нам всем собраться в столовой за столом.

– С этого момента мы приступаем к выполнению нашего задания, – объявил он.

Затем, выложив на стол листы кальки с чертежами, продолжил.

– Первый адрес, по которому мы пойдём, будет квартира Действительного статского советника Лопухина на Невском проспекте. По имеющейся у нас информации, жена Лопухина, в девичестве баронесса фон Мекк, покидая революционный Петроград в январе 1918 года, спрятала свои драгоценности в тайнике квартиры. Перед самой войной в этих помещениях размещался редакционный отдел газеты «Смена». Мы с товарищем Ивановым, – Чистяков внимательно посмотрел на меня, давая понять, что первоначальная конспирация продолжает действовать, – посетим редакцию. Легендой нашего посещения станет поиск младшего политрука Белкина, о подвиге которого корреспондент Светличкин написал в номере газеты «Смена» от 25 ноября 1941 года.

И, покопавшись в своих бумагах, он положил на стол слегка пожелтевший номер многотиражки. Там на первой странице под громким заголовком «Герой-артиллерист» была опубликована фотография Белкина.

– Я представлюсь другом вот этого самого Белкина, – Чистяков пальцем постучал по фотографии, – который хочет его найти, а ты, товарищ Иванов, – он снова взглянул на меня, – будешь моим сыном.

С этими словами он достал из своей сумки документы и передал их мне. Открыв их, я прочитал вслух свою новую фамилию – Иванов Аркадий Алексеевич.

– А кто этот Иванов Аркадий Алексеевич? – в свою очередь полюбопытствовал я.

– А это, так сказать, мой сын, поскольку с сегодняшнего дня ты будешь звать меня Иванов Алексей Олегович. Документы подлинные, поэтому проверок не бойся. Вот, дополнительно к твоему паспорту, набор карточек и наша с тобой фотография. Помнишь, когда мы с тобой фотографировались? – но фотография не вызывала в моей памяти никаких воспоминаний.

Возможно, она была сделана совершенно посторонним человеком во время нашего довоенного шараханья по музеям. На фото Чистяков смотрел в объектив фотоаппарата, он осознавал, что его в этот момент фотографируют, я же, напротив, смотрел в противоположенную сторону и во время съёмки о чём-то говорил. Глянув в этот момент на Чистякова, я понял, что ему не понравилось моё недоумение, но он сделал вид, что ничего не произошло.

В назначенное время мы покинули подвал и начали подниматься наверх. Как и в прошлый раз, один из близнецов шёл впереди, другой замыкал колонну. Идя длинными коридорами, я насчитал до выхода триста шестнадцать шагов. Около самой последней двери Альбинос прислушался к шуму на улице и, убедившись, что за ней никого нет, бесшумно отворил её и выпустил нас.

 

Глава 7. Операция «Экспроприация»

Оказавшись в первый раз за последние несколько дней на свежем воздухе, я почувствовал, что меня немного качает. Было это вызвано ещё оставшейся слабостью или так опьяняюще подействовал на меня свежий воздух, мне узнать не пришлось, поскольку над головой раздался оглушительный вой сирены, который мгновенно перенёс меня в существующую реальность, и мы стремглав бросились по улице к ближайшему бомбоубежищу. Там, сидя на лавочке под неотступным оком Чистякова, глядя на измождённые лица людей, я задумался о превратностях судьбы, по воле которой я оказался втянутым в какую-то непонятную для меня игру. И хотя слова Чистякова о выполняемом задании убедили меня, тем не менее, червь сомнения грыз меня изнутри.

Здесь, наверху, было всё, как прежде. Те же нечищеные от снега улицы с застывшими на них трамваями и троллейбусами, те же серые дома с глазницами оклеенных окон и тот же грохот артиллерийских орудий, напоминающий каждому, что передовая начинается чуть ли не на соседней улице.

После сигнала об окончании авианалёта мы вышли из бомбоубежища и пошли по интересующему нас адресу. Нужный нам дом мы нашли быстро. Поднявшись на четвёртый этаж, мы остановились перед дверью, на которой ещё красовалась медная табличка с надписью «Редакционный отдел газеты «Смена». На наш стук долго никто не открывал, и когда Чистяков уже достал из кармана связку отмычек, мы услышали за дверью чьи-то шаги и недовольное ворчание. Послышался лязг открываемых замков, и на пороге появился человек, закутанный в тряпьё с головы до ног. Недовольным голосом он спросил:

– Вам чего, – потом помедлил и добавил, глядя на Чистякова, – товарищ майор?

Чистяков сразу взял «быка за рога». Начал рассказывать, кто он, кто я и почему мы пришли сюда. Как мы потом выяснили, этот человек ровным счётом не имел к редакции никакого отношения, он просто здесь жил. Когда газета перебралась поближе к Смольному, где ещё был островок света и электроэнергии, главный редактор разрешил ему пожить в редакции и присмотреть за помещением. Поняв это, Чистяков поменял тон общения, и вскоре я увидел в руках этого человека банку тушёнки, которая сломала все границы и преграды. Так мы попали внутрь и начали осмотр комнат, не обращая никакого внимания на постояльца. Он неотрывно следовал за нами из одной комнаты в другую, не понимая, что на самом деле происходит, и, как драгоценность, прижимал к груди подаренную ему банку. Мы не разговаривали, просто молча переходили из одной комнаты в другую до тех пор, пока в одной из них я не почувствовал ни с чем не сравнимое чувство теплоты от камней и лёгкое притяжение от большого количества металла, исходившее из угла под паркетом. Поймав мой взгляд и поняв, что я выполнил свою работу, Чистяков показал мне глазами, что мы уходим, и, поблагодарив мужчину за предоставленную возможность прогуляться по его апартаментам, мы исчезли за входной дверью. Спустившись на улицу, Вениамин Карлович очень тихим голосом прямо на ходу спросил меня:

– Ну что, нашёл?

– Да, нашёл, – так же тихо ответил ему я. – В углу той комнаты под паркетом.

– Ты не ошибся?

– Вениамин Карлович, – начал я, но он меня резко одёрнул.

– Товарищ Иванов, называйте меня Алексей Олегович или товарищ майор даже тогда, когда никого рядом нет, и никогда не забывайте об этом, пока не закончится операция. Понятно? – прошипел Чистяков.

– Да, товарищ майор, там лежит много, намного больше, чем в той коробке, которую я нашёл у Климовых.

Глаза Чистякова в этот момент были похожи на глаза охотника, преследующего крупную дичь, который ждёт момент, чтобы её схватить.

* * *

На следующий день Чистяков показал мне результаты рейда, который ночью совершили близнецы. Я увидел стоящий на столе небольшой саквояж из натуральной кожи тёмно-коричневого цвета. В предвкушении моей реакции Вениамин Карлович как-то слишком долго и театрально задерживал момент его открытия.

– Сейчас ты увидишь то, ради чего вообще была организована эта операция, и первая наша вчерашняя вылазка показала её перспективность. Если так дела пойдут дальше, то в течение ближайших двух-трёх недель мы выполним наше задание и будем перебираться на «большую землю».

С этими словами он расстегнул саквояж и повернул его ко мне. Заглянув туда, я увидел лежащий сверху большой золотой крест, усыпанный драгоценными камнями. Под ним просматривались жемчужное ожерелье и разного рода ювелирные изделия, украшенные драгоценными камнями и бриллиантами. От всего этого великолепия исходило удивительное мистическое излучение теплоты, а руки мои притягивались к этому саквояжу, как магнитом. Сбросив с себя это чёртово наваждение, я отошёл от стола в сторону и сказал:

– Да, красивые безделушки, ничего не скажешь. Но для меня они представляют интерес лишь с точки зрения произведения искусства, не более того.

Чистяков вопросительно посмотрел на меня, стараясь пробраться в самые потайные закоулки моих мыслей, но вслух ничего не сказал.

С этого момента мы стали каждый день выходить на задание. В девяти случаях из десяти информация о кладах совпадала с действительностью. Каждый раз мы изымали от одного до трёх килограммов золота в виде царских червонцев и до килограмма украшений. Среди ювелирных изделий попадались самые настоящие музейные экспонаты, такие как бриллиантовая диадема семнадцатого века голландской школы мастеров, изумрудные подвески восточного происхождения и рубиновое колье с шестьюдесятью четырьмя камнями. По одному адресу мы нашли огромный набор золотой и серебряной посуды, которую близнецы выносили из тайника целых три дня. По трём адресам дома были разбомблены, и на их месте зияли огромные воронки.

В ночь, когда происходило изъятие кладов, меня запирали в моей комнате на внешнюю задвижку. И если бы группа Чистякова при каких-то обстоятельствах погибла или была схвачена, то я навеки остался бы погребённым в подземелье, в котором меня никто никогда не нашёл.

Все принесённые драгоценности и золото таинственным образом куда-то исчезали, поскольку на следующее утро я не ощущал их в зоне моего восприятия. Однако я сделал маленькое открытие: близнецы организовали у себя под матрацем свой маленький тайник. Это были бриллианты мелкой россыпью, граммов на пятьдесят, и несколько золотых колец. Они изредка поглядывали в мою сторону, пытаясь определить по моему внешнему виду, знаю ли я что-нибудь об этом или нет. А я в свою очередь делал вид, что меня теперь интересуют только крупные партии драгоценностей. Чистякову я об этом, естественно, ничего не говорил, поскольку чувствовал, что это может вылезти мне боком как с одной, так и с другой стороны.

В первой декаде апреля сорок второго года мы начали сворачивать свою деятельность. По моим прикидкам, в закромах у Чистякова должно было находиться не меньше двухсот килограммов золота и не меньше тридцати килограммов драгоценных украшений в виде ювелирных изделий и драгоценных камней. Вес, прямо-таки сказать, неподъёмный для команды из четырёх человек. И мне было интересно, когда и каким образом мы начнём вывозить найденные сокровища на «большую землю». Но Чистяков почему-то медлил, он как будто что-то выжидал. Каждые три дня он в одиночку поднимался наверх и проводил там несколько часов. Я соотносил это с проблемами транспортировки груза по Ладоге, поскольку с наступившим потеплением временная переправа должна была прекратить своё существование со дня на день. С другой стороны, я знал, что ценные грузы и военных высокого ранга вывозят и привозят в Ленинград самолётом. Может, и нас решили эвакуировать по воздуху?

В какой-то мере я в своих рассуждениях был недалеко от истины. Как оказалось на самом деле, той весной лёд на Ладоге сошёл рано. Уже к концу апреля доставку грузов в город осуществляли на баржах, а в обратном направлении вывозили тяжелораненых бойцов Красной армии и чудом выживших детей.

В один из таких дней Чистяков пришёл сам не свой. С его слов мы поняли, что с нашей эвакуацией возникли непредвиденные трудности, и нам надо продержаться в подземелье ещё целый месяц. При этом было приказано ни с кем в контакт не вступать, усилить охрану груза и ждать дальнейших указаний.

 

Глава 8. Уроки медитации

Так начался период нашего вынужденного бездействия. С продовольствием мы проблем не испытывали, всё так же и в том же количестве в нашем рационе присутствовали рыбные и мясные консервы, а хлеб заменяло чёрствое печенье. Единственным отличием от общих правил прежней жизни было сокращение времени использования электричества. Поскольку аккумуляторные батареи стремительно теряли свою ёмкость, свет включался только на время приёма пищи, а в остальное время мы были вынуждены сидеть в темноте, каждый в своём каменном мешке. Первые несколько дней прошли ещё более-менее сносно, но потом такое существование для меня стало просто невыносимым, и чтобы скоротать эти часы вынужденного бездействия, я вернулся в своих воспоминаниях к той удивительной книге, которую изучал вместе с Софьей Павловной. При всей своей отталкивающей внешности, она оказалась хорошим учителем, поскольку только благодаря её жёсткой требовательности я выучил тот манускрипт наизусть. И вот теперь в результате вынужденного ожидания я решил реализовать на практике некоторые древние магические заклинания.

Когда я в первый раз воспользовался этими знаниями в квартире Климовых, я не придал этому событию особого значения, поскольку точно не знал, что тогда сработало, мои природные данные или мне помогло колдовство. И теперь, сидя в темноте, я решил проверить всё на практике. Тем более, что у меня было над кем проводить эксперименты, благо за стеной спал Чистяков, а чуть поодаль Альбинос и Белый. Единственное, что мне надо было для этого сделать, это найти кусок штукатурки, чтобы начертить на полу пентаграммы, необходимые для того или иного заклинания.

И вот во время очередного приёма пищи мне удалось отколоть небольшой кусок лепнины и отнести его к себе под матрац. Через несколько часов, когда стихли все шевеления и шорохи, а за стеной в комнате Чистякова раздался храп, я приступил к своей первой попытке проникнуть за грань неведомого.

Первым делом я свернул матрац к задней стене, чтобы освободить каменный пол для рисования пиктограмм. Далее надо было определить стороны света, для чего я представил мысленно карту города, по которой Невский проспект проходит с северо-запада на юго-восток. Таким образом, представляя себя относительно проспекта, я по памяти пошёл в наше подземелье, изображая шаги на месте. В итоге, если я не ошибся, восток оказался там, где была дверь в мою каморку. Встав к востоку лицом, я начертил на полу древний шумерский символ солнца в виде восьмиконечной звезды с заострёнными концами. Между концами звезды я поместил символы воды, земли, огня, воздуха, дерева, металла, духа и плоти. Затем я полностью разделся и уселся в центр звезды в позе лотоса лицом к Востоку. Соединив кончики пальцев правой и левой руки между собой, я погрузился в состояние медитации, шёпотом проговаривая священные тексты великих мантр. Постепенно погружаясь все глубже и глубже в состояние транса, я почувствовал, что окружающее меня пространство начало светлеть и приобретать видимые очертания. Помещение моей каморки наполнилось лёгким голубовато-дымчатым светом, в котором очень чётко просматривались все предметы интерьера. Исследуя это состояние, я понял, что могу мысленно вместе с фантомом выйти из тела и свободно перемещаться в пространстве, используя для этого лишь силу своего разума. Сначала это была неуверенная попытка переместиться по комнате, но по мере того, как я овладел этой техникой, я решил расширить границы моего перемещения и переместился за дверь в зал. Железная дверь не представляла для фантома никакой преграды, словно она была сделана из тумана. Освоившись с этим состоянием, я методично начал исследовать все помещения подземелья.

Вот комната близнецов. Альбинос спит и похрапывает, а вот Белый бодрствует, просто лежит с закрытыми глазами. При появлении моего фантома в их комнате он резко открыл глаза, будто почувствовал в помещении постороннего. Но, полежав несколько минут в напряжении, он расслабил мышцы и снова закрыл глаза. «Что это было?» – подумал я про себя. «Или ему не спится, или он охраняет подземелье? А если охраняет, то от кого? Скорей всего, от меня, ведь сюда даже мышь не проскочит». И тут до меня дошло. Он охраняет вход в тайник, в котором находятся сокровища, найденные нами в ходе операции. «Ну, что ж, – промолвил я про себя, – сейчас мы попробуем найти этот злополучный тайник». И я начал исследовать все стены, памятуя о том, что вход в тайник может быть оборудован тайным поворотным механизмом наподобие того, что стоит на входе в подземелье. И надо сказать, я не ошибся. Потратив на поиски скрытого прохода не менее часа, я нашёл потайную дверь, за которой простирался коридор метров в пятьдесят, оканчивающийся небольшой комнатой, в которой находились деревянные ящики из-под снарядов, сложенные штабелями. В них-то и были упакованы найденные нами сокровища. «Значит, – подумал я, – когда я мирно спал, Чистяков вместе с близнецами выносили сюда все ценности, а меня в это время запирали на задвижку, чтобы я случайно ни о чём не узнал. Тогда спрашивается, зачем они держат меня в неведении? Почему не открывают передо мной все свои карты? Или я что-то недопонимаю? У меня напрашивается только один вопрос! Кто ты есть на самом деле, товарищ Чистяков Вениамин Карлович, и кто эти два близнеца рядом с тобой? Или дело тут не в золоте, а в чём-то другом?»

Скоро я вернулся в свою каморку, где увидел своё сидящее на полу тело, которое напоминало мумию умершего человека. Далее мне понадобилось заставить астральное тело принять позу лотоса и после этого медленно вплыть в контуры плоти.

Первое, что я сделал, оказавшись внутри своего тела, открыл глаза и увидел перед собой сплошную чёрную темноту. Затем я почувствовал нарастающий приступ удушья, отчего моя грудная клетка непроизвольно расширилась, и в неё со свистом начал поступать воздух, и в этот момент я почувствовал сильный удар. Это начало биться моё сердце. От мгновенного прилива крови к голове давление подскочило настолько, что разум мой помутнел, и я упал в обморок. Когда я очнулся, всё тело было мокрым от пота, меня знобило и колотило от холода. В теле чувствовалось онемение и покалывание от того, что кровь начала поступать в капилляры. Не слушающейся рукой я на ощупь нашёл телогрейку и кое-как натянул её на себя, продолжая жадно вдыхать воздух.

«Так вот что означает выход в астральное тело», – мелькали у меня в голове первые мысли. А старуха мне тогда ничего не говорила о последствиях такого путешествия. Оказывается, физическое тело на время выхода его фантома в астрал – умирает. И, может быть, то, что я ещё жив, есть не что иное, как чудо. Да, опасная это штука, магия, надо в следующий раз быть с этим колдовством осторожнее.

Из-за физической усталости меня клонило ко сну, но я уже слышал, как зашевелились мои соседи, как Альбинос подошёл к моей двери, отодвинул задвижку, лениво стукнул по ней ногой, произнеся команду «Подъём!».

Боже, как хорошо, что никто не зашёл в этот момент ко мне, а то мне было бы тяжело объяснить, что я делаю голым на каменном полу. Взяв себя в руки, я встал и быстро оделся, матрац положил посредине пола, чтобы скрыть нарисованную на нём пиктограмму. Когда я вышел к остальным, то увидел следующую картину: Чистяков брился перед зеркалом в «столовой», а близнецы отрабатывали приёмы рукопашного боя в зале. Но, даже, несмотря на скудное освещение, они мгновенно обратили внимание на мой внешний вид.

– Иванов, а ты, случаем, не заболел? – участливо спросил Белый, глядя на меня удивлёнными глазами.

– Да нет, – неопределённо и протяжно ответил я, пытаясь придумать для себя какое-нибудь оправдание. – Просто в последнее время я стал плохо спать, да и снятся в этом подвале только одни кошмары. После чего потом целый день голова болит. Ведь вон уже сколько дней на воздухе не были, сидим здесь, как крысы, – начал митинговать я.

– А мне что прикажете делать, на экскурсию, что ли, вас сводить? – не отрываясь от бритья, огрызнулся Чистяков. – Я сказал, что надо сидеть и ждать, и мы будем сидеть и ждать столько, сколько для этого потребуется времени, и не вам это решать, – перешёл на повышенный тон Вениамин Карлович, всем своим видом давая понять, что любое проявление недовольства с нашей стороны будет им мгновенно пресечено.

Близнецы никак не отреагировали на эту реплику, а я наоборот подсел к Чистякову поближе и как бы невзначай проговорил:

– Помните, я рассказывал вам, что в одном из подъездов случайно подслушал разговор двух мужиков, и сказал, что голос одного из них показался мне знакомым? Так вот, если я не ошибаюсь, этот голос принадлежит некоему гражданину Булькину, который в момент нашей первой встречи хотел меня задушить. Я тогда ещё подумал, что он умер от удара, ну а если это не так, и он остался жив? Я вам рассказывал, – тут я перешёл на полушёпот, чтобы не слышали близнецы, – что в его квартире я тогда обнаружил помимо огромного количества денег в сейфе и бриллиантов, запрятанных в ножку стола, ещё и тайник с драгоценностями. Правда, тогда он жил по другому адресу, но я думаю, что своё богатство он держит рядом с собой. Не мешало бы к нему наведаться? Как вы смотрите на такое моё предложение?

Чистяков немного отклонился в сторону и удивлёнными глазами посмотрел на меня.

– Ты что, предлагаешь его ограбить?

– Зачем же так грубо, товарищ майор? Просто я предлагаю экспроприировать у него то, что нажито незаконным путём, так сказать, в доход государства, для поддержания обороноспособности нашей страны, – как ни в чём не бывало проговорил я, глядя на него своими невинными глазами.

– Ну, ты, парень, даёшь! Растёшь прямо на глазах. Не скрою, не ожидал от тебя такого услышать. Не ожидал!

Потом последовала продолжительная пауза, во время которой Чистяков что-то мысленно взвешивал и обдумывал и в конце концов произнёс:

– Хорошо, я подумаю над твоим предложением, а теперь не мешай мне бриться, – и демонстративно отвернулся в сторону.

Наши сутки были разбиты на два периода по двенадцать часов каждый. В течение этого времени мы один раз ели, и тогда на полтора часа Чистяков включал электричество. В это время можно было побриться, походить и размять затёкшие ноги или, как это делали близнецы, позаниматься зарядкой. Личных разговоров мы друг с другом не вели. Открытым текстом этого никто не запрещал, но в то же время никто на контакт не шёл. Несмотря на то, что мы с Чистяковым были до войны в очень близких и дружеских отношениях, сейчас между нами пролегла невидимая черта отчуждения, которую ни он и ни я не стремились переступить. Близнецы между собой сначала общались очень активно, но по мере того, как наше вынужденное заточение затягивалось, я стал замечать, что и они перестали говорить между собой. Всё остальное время мы были вынуждены пребывать в полной темноте. Лучший способ скоротать это время был сон. Поэтому, пока все спали, я практиковал занятия магией. Например, я научился перемещать предметы. Сначала это были неуклюжие попытки сдвинуть с места соломинку из матраца, но в конечном итоге я стал легко отодвигать металлическую задвижку на моей двери. Таким образом, когда все спали, я получил возможность выходить из своего заточения и заниматься исследованием этого странного подземного мира. Для того, чтобы мои новые друзья случайно не застали меня врасплох, я поочерёдно погружал их в состояние гипнотического сна. Таким образом я был застрахован от непредвиденных коллизий.

В первую очередь я посетил тайную комнату, в которой находились драгоценности. С большим трудом, прилагая огромные усилия, я все-таки смог открыть проход к хранилищу. В этой части подземелья освещения не было, зато за потайной дверью висела керосиновая лампа, которая давала слабый свет. В хранилище я насчитал двенадцать ящиков, набитых под завязку найденными сокровищами. Надо отдать должное Чистякову, но он проделал большую работу по сортировке принесённых сюда ценностей и их описи. Чего тут только не было: и золотые царские червонцы, и царские ордена, и небывалые по красоте ювелирные изделия из драгоценных металлов и камней, жемчужные ожерелья и диадемы и ещё много-много другого. Много было золотой и серебряной посуды, ложек, вилок, золотых часов, инкрустированных бриллиантами, а также три великолепных ювелирных яйца работы Карла Фаберже.

Следующим моим открытием было то, что из комнаты, где находились собранные ценности, была ещё одна потайная дверь, про которую, наверное, не знал даже Чистяков. За очередным потайным лазом начиналась лестница, уходящая вверх. Сопоставив расположение помещений подземелья относительно Инженерной улицы, можно было предположить, что ступени уходили к Михайловскому дворцу. Не исключено, что при строительстве дворца архитектором Росси был тайно спроектирован подземный ход на случай бегства его обитателей, поскольку отголоски Французской революции продолжали ещё витать в головах царствующих особ. Ну как бы там ни было, факт остаётся фактом. Чистяков каким-то образом узнал про это подземелье и стал использовать его для своих целей. И узнал он о нём не сегодня и не вчера, поскольку здесь всё было заранее подготовлено к приёму и жизнедеятельности небольшого отряда. Взять хотя бы те же самые консервы и аккумуляторы, матрацы, стол и ящики. И снова, в который уже раз, я задал себе один и тот же вопрос: «Кто ты Чистяков?»

После одной из своих отлучек наверх Чистяков вернулся в приподнятом настроении.

– Ну и теплынь там сегодня наверху. Солнце греет так, что в шинели даже жарко ходить.

Мы, которые не видели белого света последние три недели, выжидающе уставились на него, а он, как заведённый, продолжал:

– Что носы повесили? Небось, соскучились по солнышку? Ладно, не буду больше тянуть резину. Скоро, совсем скоро всё это закончится. Я получил указание готовить группу к эвакуации. Так что через три дня в путь. Ну что, довольны, дармоеды? – и он захохотал, довольный тем, что произвёл на нас впечатление.

Позже, сидя за столом и обсуждая с нами порядок эвакуации, он вернулся к нашему разговору по поводу посещения квартиры, где по моим предположениям мог находиться Булькин. Видимо, желание оторвать напоследок большой куш затмило разум Вениамина Карловича, и он решил провернуть это дельце прямо сегодня вечером. Правда, было одно «но»! Нам предстояло идти на дело всем вместе, чего мы никогда не делали. По плану Чистякова, он под вымышленным предлогом постучит в дверь квартиры Булькина, постарается выманить его на лестничную площадку, чтобы я смог его разглядеть. Если это будет он, то я дам условный сигнал. После чего в дело вступят близнецы. На это время мне было рекомендовано оставаться в укрытии и на глаза не показываться. После того, как близнецы сделают своё дело и осмотрят квартиру на предмет нахождения в ней посторонних лиц и при необходимости нейтрализуют их, меня позовут в квартиру, чтобы я нашёл в ней ценности. На всё про всё Чистяков отводил нам не более получаса. После того, как ценности будут найдены, мы разделяемся на две группы и самостоятельно возвратимся в подземелье.

Время операции назначили на семь вечера.

 

Глава 9. Последняя вылазка

После трёх недель, проведённых в подземелье, свежий воздух опьянял и кружил голову. Город выглядел удручающе. Фасады домов зияли дырами выбитых окон, часть домов была разрушена до основания. Иногда нам на встречу попадались совершенно измождённые люди, сумевшие каким-то чудом пережить эту страшную зиму. Лавируя между дворами через развалины, мы с Чистяковым постепенно подходили к намеченной цели. Где-то позади нас шли близнецы, но сколько я не оборачивался, я так и не смог их разглядеть. Когда до места оставалось пройти ещё один квартал, мы услышали позади себя команду:

– Стой! – мы остановились, как вкопанные.

Повернувшись назад, увидели двух милиционеров с повязками патруля на рукаве.

– Товарищи, предъявите ваши документы для проверки.

Один милиционер остался стоять в пяти шагах от нас, взяв винтовку наперевес, второй, в звании старшины, подошёл к нам. Чистяков подал для проверки своё удостоверение личности командира РККА и командировочное предписание, а я держал в руках свой паспорт на фамилию Иванов.

Рассматривая документы, милиционер спросил:

– Когда вы прибыли в город, товарищ майор?

– Почему вы об этом спрашиваете? Ведь в командировочном предписании всё написано и стоят соответствующие отметки, – как ни в чём не бывало, ответил Чистяков. – Или что-то не так?

– Не так, товарищ майор, – старшина внимательно осмотрел нас с головы до ног. – Два дня назад все военнослужащие, прибывшие в город, должны были пройти в комендатуре повторную перерегистрацию и поставить в своих удостоверениях специальный штамп, а у вас этого штампа нет. Так что вы должны пройти с нами в комендатуру.

Я почувствовал, как внутренне напрягся Чистяков. Мне даже показалось, что я уловил запах его пота, который в этот момент струился по его спине. Но внешне он был безупречно спокоен. На его лице не дрогнул ни один мускул. Он даже слегка улыбнулся краешком губ и на замечание милиционера стал расстёгивать свою полевую сумку.

– А вот этого документа для вас будет достаточно? – сказал Вениамин Карлович, передавая в руки старшины какой-то документ с красной печатью.

В этот момент сзади нас послышались шаги, и на моё плечо легла тяжёлая рука. Обернувшись, я увидел старшего лейтенанта Гаврилова.

– А я иду и гадаю, ты это или не ты? Я же говорил тебе, что прорвёмся. Значит, выжил! Попомни мои слова. Если выжил этой зимой, будешь жить очень долго, – и, обращаясь уже к старшине, спросил: – Что тут у вас?

Старшина, приложив руку к фуражке, отдал честь старшему по званию и начал докладывать:

– Товарищ старший лейтенант, проводится проверка документов. В ходе проверки выяснилось, что у товарища майора отсутствует в командировочном предписании необходимый штамп комендатуры. У парня документы проверить ещё не успели, и вот ещё, – он передал в руки старшего лейтенанта документ, который только что достал Чистяков.

– Этого парня я знаю, это правильный парень, – и, переведя взгляд на Чистякова, задал тому вопрос: – Ну а вы почему не сделали отметку, товарищ майор?

– Прежде чем задавать мне какие-либо вопросы, я прошу вас прочитать документ, который у вас в руках, – нравоучительным тоном проговорил Вениамин Карлович.

Пока Гаврилов читал текст документа, я осознал одну роковую деталь, которая сейчас могла погубить нас. Дело в том, что у меня в руках были документы на имя Иванова Аркадия, а в протоколе осмотра квартиры Климовых я фигурировал под фамилией Кулагин. И если Гаврилов сейчас поведёт нас в комендатуру, то может вылезти наружу весь этот обман с поддельными документами. Я с тревогой ждал того момента, когда Гаврилов закончит читать предъявленную бумагу. Но произошло то, чего я никак не ожидал. Старший лейтенант принял перед Чистяковым строевую стойку, отдал честь и как старшему по званию отрапортовал:

– Извините, товарищ майор, неувязочка вышла, не нуждаетесь ли в какой-нибудь помощи с нашей стороны?

– Нет, спасибо, старший лейтенант, можете идти, мы и так из-за этой проверки потеряли много времени. А нам надо сегодня ещё успеть сделать много дел.

Он отдал Гаврилову честь и стал прятать в нагрудный карман шинели возвращённые старшиной документы. «Интересно, что такого было написано в той бумаге, что заставило патруль «поджать хвост». Ладно, – подумал я, – при первом удобном случае поинтересуюсь у него содержанием той бумаги».

Когда мы отошли от места проверки, Чистяков схватил меня под локоть и грубо втолкнул в первый попавшийся подъезд.

– Что это ещё за знакомство с милицией? – он схватил меня левой рукой за горло и прижал к стене, продолжая буравить злыми и дикими глазами. – Я же предупреждал тебя: никаких военкоматов, никакой милиции, сиди тихо, словно мышь. А ты?

– Не надо на меня, Вениамин Карлович, фуфло гнать, – не выдержал я. – Хватит меня считать идиотом. Я вам рассказывал, как нашёл ту злосчастную коробку в квартире Климовых, и говорил, что когда мы обнаружили в той квартире убитых, я ходил за милицией. И если у вас склероз, то вам лечиться надо! – эмоционально подытожил я, освобождаясь от железной хватки Чистякова.

Чистяков как-то обмяк, его лицо приобрело прежнее добродушное выражение, и он уже в спокойном тоне начал похлопывать меня по плечу.

– Ладно, Архип, не бери в голову. Извини старика. Сорвался, совсем нервы стали ни к чёрту. Ну, давай, пойдём, времени у нас и так мало, – и он легонько подтолкнул меня к двери.

Вскоре мы добрались до нужного места. Чтобы нас не смогли увидеть из окон дома, мы прошли в парадную, буквально прилипнув к стене. Зайдя в подъезд, мы спрятались под лестницу, туда, где в своё время прятался я, и стали дожидаться близнецов. Через несколько минут появились и они. Чистяков позвал их к нам и начал давать последние указания. Мы договорились, что близнецы поднимутся на площадку между третьим и четвёртым этажом, я встану на лестнице в районе второго этажа, чтобы мне было лучше видно лицо хозяина квартиры, а Чистякову отводилась в этом спектакле роль кукловода, который будет всё координировать и организовывать.

Разбежавшись по своим местам, мы стали ждать, когда Чистякову откроют дверь. Ждать пришлось долго. Сначала Вениамин Карлович стучал, как культурный человек, потом начал стучать кулаком, а потом перешёл на стук ногами. По всему подъезду стоял невообразимый шум, но, тем не менее, ни одна из квартир не открылась, и никто не вышел на площадку, чтобы поинтересоваться, что здесь творится. По взгляду Чистякова я понял, что он уже хочет привлечь к открытию этой чёртовой двери близнецов, когда за ней послышалась возня, и дверь приоткрылась на расстояние дверной цепочки.

– Что вам надо, товарищ военный? Что вы тут стучите, – послышался знакомый мне гнусавый голос Булькина.

– Я сотрудник комендатуры майор Иванов, – представился Чистяков. – Мне поручено проверить списки оставшихся в живых жильцов этого дома, и я не собираюсь здесь торчать до ночи и ждать, когда вы соизволите открыть дверь.

– А для чего это вы делаете? – вопросом на вопрос гундосил из-за двери хозяин квартиры.

– Я знаю только одно, что все жильцы этого дома будут в течение ближайших трёх дней переселены в другие дома, а в этот дом переедет штаб одной воинской части.

– На каком основании вы это делаете? – с возмущением запричитал за дверью мужчина. – Вы хоть знаете, кто я такой?

– Вот для этого, чтобы выяснить, кто вы такой, я и пришёл к вам, а вы мне дверь не открываете, а теперь ещё спрятались за цепочку. Что же это вы, гражданин, Советской власти не доверяете? Нехорошо.

За дверью послышалось недовольное сопение, потом дверь открылась, и в коридор высунулась голова, Булькина. Он хищным взглядом осмотрел лестничную площадку, и в этот момент я бросил между перилами камень. Это был условный сигнал, что хозяин квартиры узнан. Чистяков сделал шаг вперёд, препятствуя закрытию двери, а близнецы, как спринтеры, почти не касаясь ступеней, понеслись ему на помощь. И всё-таки они не успели. Не вынимая левой руки из кармана пальто, Булькин выстрелил наугад, попав Чистякову в живот, и в тот же миг сокрушительный удар Альбиноса лишил его чувств. Я и Белый бросились к Чистякову на помощь, чтобы поддержать его от падения, а Альбинос уже затягивал в квартиру обездвиженное тело Булькина. Раненого Чистякова мы на плечах затащили в квартиру. Он был в сознании. Когда мы уложили его на диван и расстегнули шинель, то увидели поверх нательного белья огромное кровавое пятно. Пуля вошла в районе пупка. Выходного отверстия не было. Пока я занимался Чистяковым, каждый занимался своими делами. Белый через окно осматривал улицу, а Альбинос, вставив Булькину кляп, перевязывал его руки и ноги. Всё было тихо.

Чистяков, не обращая внимания на боль, первым делом приказал мне искать то, ради чего мы пришли сюда. Осмотр квартиры не занял у меня много времени. Булькин не отличался особым умом в хранении своих ценностей. Всё тот же примитивный сейф в стене, бриллианты в ножке стола, два тайника под паркетом: один с деньгами, другой с червонцами. В квартире была обнаружена потайная дверь, ведущая в соседнюю квартиру. В ней-то и были спрятаны основные сокровища. Там стояли полотна Рафаэля, Рембранта, Рогир ванн дер Вейдена, Тициана. Для того, чтобы Чистяков оценил наши находки, мы всё найденное высыпали на стол, а вдоль стен по периметру комнаты расставили часть обнаруженных картин. Чистяков смотрел на это чудо, и по его щекам катились слёзы. Потом он приказал близнецам оставить нас вдвоём наедине и коротко спросил:

– Архип, ты сможешь мне помочь? Только без утайки, да или нет. В своё время ты говорил, что со своей бабкой занимался врачеванием, так вот, я прошу тебя, сделай хоть что-нибудь со мной. Мне нельзя тут оставаться. Я жить хочу!

Приложил свои ладони к ране, я почувствовал, как стремительно улетает из него жизненная энергия. Я увидел разбитый на осколки спиной позвонок с торчащей в нём пулей и ощутил, как содержимое кишечника выливается в брюшную полость. После чего я честно признался ему, что моих сил и способностей будет сейчас недостаточно, и его надо срочно везти в госпиталь на операцию. Единственное, что я могу сделать в этой ситуации, это уменьшить его телесную боль. Получив на это его согласие, я через минуту создал у него иллюзию, что он полностью здоров. Однако это обманчивое облегчение, сыграло с Вениамином Карловичем последнюю злую шутку.

В это время в углу зашевелился Булькин. Ещё не совсем понимая, что с ним произошло, он затуманенным взглядом осмотрелся вокруг себя. Через минуту сознание его прояснилось, и он задёргался в неистовой злобе, выдавливая через кляп нечленораздельные звуки.

– Альбинос, – негромко проговорил Чистяков, – посади его на стул.

Альбинос за шиворот поднял обмякшее тело вора, показал ему перед носом свой кулак, давая понять, что любая его попытка нарушить тишину моментально будет пресечена хорошим ударом в челюсть. Поняв по глазам, что этот посыл дошёл до адресата, здоровяк отошёл вглубь комнаты.

– Вы слышите меня? – почти шёпотом проговорил Вениамин Карлович.

Булькин, не отрывая взгляда от кровавого пятна на животе раненого, утвердительно затряс головой.

– Если вы меня слышите, то в ваших же интересах сейчас сидеть смирно и не рыпаться. Если вы не будете орать, как раненая свинья, то я попрошу своего помощника вынуть у вас изо рта кляп. Вы всё поняли?

Булькин снова затряс головой, давая понять нам, что он принимает правила предложенной игры, после чего Альбинос вынул у него изо рта кусок тряпки. Немного успокоившись и поняв, что никто его сейчас убивать, не будет, он начал разглядывать присутствующих в комнате людей. Когда очередь подошла ко мне, он мгновенно изменился в лице.

– Жаль, что я тебя, гадёныша, тогда не задушил. Сердцем чувствовал, что неспроста тогда тебя привели ко мне. Вижу, выжил, сволочь, не сдох от голода. А сейчас на фашистов работаешь? Меня на мякине не проведёшь. Что, камушки нашли, монетки золотые, деньги? Да подавитесь вы этим барахлом. Вы даже не представляете, с кем связались, выродки. Вы думаете, что можно вот так запросто зайти к Самуилу Марковичу, забрать у него гроши, и вам за это ничего не будет? С вас, идиотов, смеются мои тапочки, фраера хреновы.

Он, наверное, мог ещё долго «сверлить» своими тирадами наш мозг, но его остановил чувствительный удар Альбиноса.

– Самуил Маркович, я же сказал вам, что надо сидеть тихо и не перебивать меня. Видите, мне очень трудно говорить с вами, кстати, по вашей же вине. Я хочу вас спросить только об одном, откуда у вас эти полотна? В последний раз я видел их в Эрмитаже. Или вы уже стали хранителем сокровищницы?

– Да дались вам эти картины. Сейчас такие полотна идут по одной банке тушёнки за штуку. А что, прикажете задарма жратву раздавать? Кому сейчас нужны советские деньги? Что на них сейчас можно купить? А когда в город придут немцы, то есть ваши коллеги, то и подавно рубли будут не нужны.

– Скажите, любезный, а почему вы считаете, что мы фашисты? У нас что, на лбу написано? Видите, на мне форма офицера Красной Армии.

– Ой! Уважаемый! Не надо мне впаривать прошлогодние котлеты. Может, вам и не составило большого труда запудрить мозги этому недоноску, но меня вы не проведёте. Я чую людей за версту. Возьмём, к примеру, этих двух молодых людей, это ведь чистые арийцы, с них картины можно писать. Они представляют собой образец арийской расы. И сравните их с этой мерзкой деревенской рожей, – он посмотрел с ненавистью на меня. – Или взять, например, вашу речь, манеры, выправку, всё это свидетельствует о вашем немужицком происхождении. Таких офицеров в Красной армии я после тридцать восьмого года уже не встречал. А раз так, то это означает только одно, что вы пришли оттуда, – и Булькин сделал лёгкий кивок головы в сторону запада. – Учитывая сложившуюся ситуацию на фронте, нетрудно предположить, что скоро доблестная германская армия будет маршировать по улицам Петербурга. Я, конечно, дико извиняюсь перед вами, что нажал на свою «пукалку» и тем самым продырявил ваш френч, но видит Бог, я этого не хотел. Если вы имеете ко мне деловое предложение, то я с удовольствием выслушаю вас.

Я стоял в стороне, и от услышанного разговора у меня под шапкой шевелились волосы. Я проклинал себя. Как я не догадался о настоящей сущности Чистякова и близнецов? Надо было уже давно под гипнозом выведать у них все их тайны. А я всё колебался, всё думал, что мне это только мерещится, что, мол, я возвожу на людей напраслину. Да, недостаёт мне жизненного опыта, плохо я ещё разбираюсь в людях.

Между тем Чистяков, слушая Булькина, не перебивал его. В конце разговора он только спросил:

– Прежде чем обсуждать с вами деловое предложение, я бы хотел знать, какими активами вы ещё владеете. Может быть, вы сейчас сидите тут передо мной, строите из себя фраера, а на самом деле у вас за душой нет ни копейки? Или всё-таки что-то есть? Выкладывайте.

Булькин замялся. По нему было видно, что он не хочет раньше времени раскрывать свои секреты. С другой стороны, у Чистякова времени тоже не оставалось. Несмотря на отсутствие боли, он начал понимать, что силы его покидают, и скоро он потеряет сознание. Поэтому он приказал мне немедленно выведать у Булькина все его тайны.

Я взял со стола золотую монету, поместил её в луч солнечного света, пробивающийся сквозь неплотно задёрнутые шторы так, чтобы она максимально блестела и этим блеском привлекала глаза присутствующих в комнате. Убедившись, что Булькин смотрит на монету, я сделал несколько внушений, после чего он перестал моргать и впал в оцепенение. Когда я поднял глаза, то увидел, что близнецы тоже превратились в обездвиженных манекенов.

– Мне их разбудить? – спросил я, обернувшись к Чистякову.

– Нет, не надо, пусть пока постоят в таком «замороженном» состоянии. Кстати, Архип, они нас слышат?

– Не беспокойтесь, Вениамин Карлович, они ничего не слышат, они просто крепко спят.

Немного помолчав, как бы собираясь с мыслями и что-то обдумывая, Чистяков на несколько минут ушёл в себя. Когда он поднял на меня глаза, то спросил:

– Архип, скажи мне честно, сколько мне осталось?

– Я думаю, что не больше часа. У вас повреждён позвоночник, поэтому нижнюю половину туловища вы не чувствуете. Кровь я остановил, но внутреннее кровотечение остановить не могу. Сейчас вы не ощущаете боль в месте ранения, но по мере того, как будете терять кровь, ваше сознание начнёт угасать, боль проявится снова, и из раны опять пойдёт кровь. Потом вы потеряете сознание и через несколько минут умрёте.

Чистяков откинул голову на подушку, прикусил губу и заплакал.

– Глупо, как глупо пролетела жизнь! – вырвалось из него вместе со стоном. – Вся жизнь пошла наперекосяк. А как всё славно начиналось!!! Как славно!!!

Потом он перевёл взгляд на меня, оценивающе посмотрел и проговорил:

– Ладно, слушай, не в могилу же мне с собой это уносить. Я являюсь не тем, за кого выдавал себя все эти годы. Да, да, Архип, я не Чистяков! В своё время меня звали Воронцов Павел Михайлович. Я прямой потомок знаменитого дворянского рода. В 1915 году я служил адъютантом у главнокомандующего Северо-Западным фронтом, генерала Алексеева. Во время выполнения задания главкома по доставке секретной депеши в строевые части прифронтовой полосы я со своим охранением попал в засаду и после ранения был пленён. Из плена освободился только в марте 1918 года. Страны, которую я защищал, уже не было, а вступать в ряды разношёрстных выскочек типа Колчака, Врангеля, Юденича я не захотел. До 1924 года жил в Париже. Ты знаешь, я там чувствовал себя даже очень неплохо. Но было одно «но». Я был игрок. Следствием этого порока стал мой крупный проигрыш в казино. Один добрый господин изъявил желание помочь мне, и я согласился на его предложение. Но, как известно, бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Именно таким путём я был завербован в только что созданную немецкую разведку Абвер. И с 1926 года я снова оказался в России, пардон, в СССР, но уже под фамилией Чистяков. Надо сказать, что в своё время, когда я жил ещё в Париже, я выиграл у одного авантюриста значительную сумму денег. Не имея возможности расплатиться со мной, он предложил мне в обмен на его долг список адресов, по которым в Ленинграде были спрятаны сокровища бывших высокопоставленных царских чиновников, которые они не смогли вывезти из страны. Не знаю, почему, но я поверил ему. Поэтому у меня был свой личный интерес попасть в Россию. Первые десять лет меня никто не трогал, и я уже стал думать, что про меня забыли. Все эти годы я любыми способами собирал информацию о помещениях, в которых были спрятаны клады. На некоторые из них я даже нашёл строительные чертежи, а где их не было, сделал планы помещений собственноручно. Но дальше этого дело с места не сдвинулось. И вот однажды до меня дошёл слух, что в городе появился мальчишка с удивительными способностями, который может видеть сквозь стены. Я загорелся желанием найти его и использовать для своих целей. Но как его найти в миллионном городе? Этому помог один случай. Однажды в городе я случайно встретился с бывшей приятельницей моей матери, баронессой Покровской, ты знаешь её как свою учительницу по магии, Софью Павловну. Софья Павловна в своё время в Петербурге слыла неплохой гадалкой и предсказательницей. Рассказав ей о тебе, я был неслыханно удивлён, что она знает про тебя и знает, что ты находишься в банде Серого. Остальное было делом техники. Я выследил вашу банду, а также увидел, как ты помогаешь им искать на станции нужные вагоны. Дело оставалось за малым: тебя надо было каким-то образом выкрасть из банды. Но оказалось, что ты сам устроил всё наилучшим образом, когда сбежал из квартиры вот этого жулика, – и он лёгким кивком головы указал на Булькина. – Несколько дней я следил за тобой, а потом сделал так, что будто бы мы с тобой случайно встретились, и ты таким образом оказался у меня. Надо сказать, что тебя искал не только я. Искал Серый и вот этот гражданин, но, как ты знаешь, всё обошлось. В тридцать восьмом году, незадолго до начала войны, Ленинградская резидентура Абвера была «расконсервирована», и на меня вышел резидент германской разведки. Сначала передо мной была поставлена задача по минированию сборочного цеха на нашем тракторном заводе, но через десять дней цель моего задания резко изменилась. Мне поручили любой ценой оберегать твою жизнь до особого распоряжения. Также было поручено использовать это время для твоего обучения под руководством агента «Блоха». Каково же было моё удивление, когда в «Блохе» я узнал законспирированного агента немецкой разведки Софью Павловну. С началом войны я ушёл на фронт, но первое, что я сделал, оказавшись на передовой, сдался в плен. В плену меня чуть не расстреляли, но мне удалось убедить лагерное начальство связаться с офицерами разведки, которые в октябре месяце вытащили меня из лагеря. После освобождения меня отправили в Берлин, где у меня состоялась встреча с адмиралом Канарисом. Учитывая то обстоятельство, что фюрер помешан на всём сверхъестественном, а ты относишься именно к такой категории феноменов, мне было поручено доставить тебя на территорию рейха и передать в руки секретного подразделения Аненербе. В помощь мне определили вот этих двух молодцов, Белого и Альбиноса. На самом деле это братья-близнецы обер-лейтенанты Гюнтер и Франк Вюртембергские. У них была русская мать, поэтому они хорошо говорят на русском, и их легко принять за русских солдат, но на самом деле это две «машины для убийства». Я не исключаю, что после выполнения задания они должны были ликвидировать и меня. Поиск кладов не входил в план выполнения моего задания, это было чистой воды самодеятельностью, но ты справился с этим заданием на «отлично».

Так, вот ещё, что ты должен обязательно знать. Всей нашей операцией руководит резидент Абвера. Он работает офицером шифровального отдела Штаба обороны Ленинграда, что находится в Смольном. Его фамилия Зарайский. Три дня назад в город прибыла диверсионная группа из шести человек, которая должна заняться твоей переброской через линию фронта. У них есть твоя фотография. Про наш подвал знаем только мы с тобой да вот эти двое. Если найдёшь способ от них избавиться, то можешь спокойно там отсидеться. Еды там хватит ещё надолго. Кстати, всё, что мы нашли, находится там, в подземелье, за потайной дверью. Передача тебя группе должна состояться 20 апреля в 15 часов в Александро-Невской лавре.

– Продолжайте, – проговорил я тихо.

– Если не будешь дураком, и не дашь этим уродам выйти отсюда живыми, и каким-то чудом выживешь в этой войне, ты будешь самым богатым человеком в этой стране. И ещё тебя разыскивает советская контр…

Чистяков остановился на полуслове, сделал судорожный вздох, как будто ему не хватало воздуха, руки его сжались в кулак, он весь напрягся. Рана на животе открылась, из неё начала сочиться кровь вперемешку с содержимым кишечника, он несколько раз дёрнулся и через мгновение скончался.

Я закрыл его глаза и накрыл тело шинелью. После его исповеди я находился в шоковом состоянии. С одной стороны, это был близкий для меня человек, с другой, это был враг, предатель, диверсант, а сейчас шла война, и все мои сантименты были неуместны. Единственное, что я посчитал уместным сделать в данной ситуации, это прочитать заупокойную молитву о рабе Божьим, Воронцове Павле Михайловиче.

Закончив молитву, я повернулся к загипнотизированным близнецам и Булькину. В комнате стало почти темно, но мне не хотелось вставать и идти искать свечи или керосинку, чтобы осветить помещение. Прикоснувшись к Булькину, я вывел его на речевой диалог. Если бы кто-то сейчас посмотрел на нас со стороны, то он ни за чтобы не догадался, что один из нас находится в гипнотическом трансе.

Мне удалось выяснить, что он «работает» не в одиночку, что у него есть доверенный круг уголовников, которые осуществляют обмен ценностей на продовольствие. Запас продовольствия образовался за счёт довоенных грабежей товарных вагонов. К моему большому сожалению, к этому был причастен и я, когда был в банде Серого. На мой вопрос об убийстве в квартире академика Климова Булькин высказался однозначно, что это работа не его подопечных. Они воры, а настоящий вор на мокрое дело никогда не пойдёт. Но он был проинформирован своими дружками, что в их районе появились «гастролёры», которые не гнушаются ничем, в том числе и убийствами. Заправляет этой бандой баба, её кличка Балерина. Откуда она появилась, он не знает, но раньше в блатном мире баб с такой кличкой в авторитете не было. Также он рассказал, что в этой квартире он хранит исключительно ценные полотна. Остальные картины хранятся по другим адресам. Счёт их идёт на несколько десятков. Это картины Саврасова, Васнецова, Левитана, Яна Фейта, Рубенса и многих других знаменитых русских и фламандских живописцев. Узнав адреса, по которым хранятся эти сокровища, я сказал:

– Достаточно! Всем спать! Спать глубоко!

В эту ночь я не сомкнул глаз. Я сидел в тёмной и холодной комнате, обдумывая различные варианты выхода из сложившейся ситуации. Ночью объявляли две воздушные тревоги, слышалась долгая и бесконечная стрельба зениток, потом под утро начался артиллерийский обстрел. Взрывы раздавались совсем близко, в районе Васильевского острова, а здесь от взрывной волны на голову сыпалась штукатурка и дребезжали стёкла. Шум и грохот стоял такой, что я уже начал думать, что мои подопечные выйдут из транса и проснутся, но Бог миловал. Конечно, можно было бы взять со стола револьвер Булькина и, сделав три выстрела, разом решить все вопросы, но моральная сторона этого поступка не позволяла мне пойти на это. Ладно если бы это было в бою, а так стрелять в безоружных, да ещё в находящихся под гипнозом людей было негуманно и не по-человечески.

Когда сквозь плотные шторы светомаскировки начали пробиваться первые лучи нового дня, у меня в голове созрел план действий.

Я осмотрел карманы близнецов и извлёк оттуда два заряженных нагана. В нагрудном кармане Белого, кроме этого, была спрятана удавка, изготовленная из струны. Никаких документов при них не было. «Странно, – подумал я, – неужели они всё время так ходили по городу?» Найденное оружие я разрядил и спрятал в платяном шкафу соседней комнаты. Не выводя близнецов из состояния гипнотического сна, я внушил им, что с этого момента они навсегда забыли русский язык, а также цель своего задания. Я методично уничтожил в их памяти всё, что так или иначе могло вывести на меня и Чистякова, а также на спрятанный под землёй клад. Затем я внушил им, что они проснутся только после того, как кто-то другой, а не я, заговорит с ними. Потом я занялся Булькиным. Я заставил его написать признательное письмо о совершённом убийстве майора Красной армии и о его связях с фашистскими диверсантами, а также о краже культурных ценностей из музеев города. Кроме того, я продиктовал Булькину фамилию и место службы резидента немецкой разведки в Смольном, и информацию о том, что группа немецких диверсантов в количестве шести человек будет находиться в Александро-Невской лавре 20 апреля в 15 часов. Проснуться он должен будет только после того, как получит удар по лицу.

Когда я уже хотел идти сопровождать Булькина в милицию, меня осенило!!! Я же не прочитал тот злосчастный документ с красной печатью. Быстро сорвав с убитого шинель, я достал из его нагрудного кармана сложенный вчетверо листок и начал читать.

«Предъявитель сего документа, майор Иванов А. О., выполняет личное, особо ответственное задание Народного Комиссара Внутренних Дел. Всем командирам частей и соединений, а также всем руководителям Советской власти на местах оказывать ему всестороннюю и исчерпывающую помощь».

Поверх подписи стояла большая красная печать наркомата.

Времени на дальнейшие размышления не было. Я положил документ назад, назвал Булькину адрес отделения милиции, куда он должен пойти и сдаться. Мне же осталось незаметно последовать за ним и убедиться, что он полностью выполнил мою установку.

Булькин шёл заплетающейся походкой, и со стороны казалось, что он вот-вот упадёт. Но ничего неожиданного не произошло, и через полчаса мы добрались до цели. Самуил Маркович скрылся в дверях отделения, а я остался наблюдать за тем, как будут развиваться события дальше. Прошло не меньше часа, прежде чем в дверях показался со связанными сзади руками Булькин с огромным синяком под левым глазом, конвоируемый двумя милиционерами. Он кричал о творимом произволе со стороны милиции в отношении старого и больного человека, но один сильный и увесистый удар приклада ружья в спину вернул его в существующую реальность. Он жалобно заскулил и заплакал. Через какое-то время в дверном проёме показалась фигура Гаврилова, и вся процессия тронулась в направлении квартиры неудавшегося коллекционера живописи…

 

Глава 10. Преображение

Извечный русский вопрос «Что делать?» застал меня врасплох. Вроде бы я и сдал этих проклятых немецких агентов вместе с Булькиным в милицию, но какого-то морального удовлетворения от всего этого я не получил. Во-первых, получалось, что я сбежал с завода, чтобы помогать фашистам искать клады недобитых в революцию буржуев. Во-вторых, в свете произошедших событий меня можно было считать пособником немецко-фашистских оккупантов, которых по закону военного времени расстреливали на месте. В-третьих, у меня на руках были поддельные документы на фамилию Иванова, отсутствовала какая-либо правдивая легенда моего существования до начала войны, в частности: откуда я взялся, кто мои родители, где я жил, где учился и ещё много-много другого, на что я не смогу дать ответ. Поэтому мне надо было срочно и очень серьёзно обдумать сложившуюся ситуацию. И я решил на какое-то время уйти в подземелье, чтобы там привести свои мысли в порядок.

Спуск в подземелье превратился для меня в тяжёлое физическое испытание. Без света, сильно измотанный за последние сутки как физически, так и морально, я в потёмках пробирался к логову. Несколько раз оступался и падал, разбив при этом не только руки и ноги, но и лицо. А когда я добрался до места и включил свет, то почувствовал себя совершенно измождённым и несчастным человеком. Первым моим желанием было броситься на свой матрац и спать, спать и спать, но когда я улёгся и закрыл глаза, меня внезапно охватило непонятно откуда взявшееся чувство страха, и мой сон как рукой сняло. Я вышел из каморки и уселся на каменный пол посреди зала, чтобы видеть, как можно большее пространство вокруг себя. Чтобы хоть чем-то себя занять, я начал просматривать личные вещи моих бывших «компаньонов». У Чистякова я нашёл подробную карту города, планы осмотренных нами квартир, записную книжку со столбиками цифр, солидную пачку советских денег, на которые можно было прилично жить ещё несколько лет, даже если питаться с чёрного рынка, стопку продовольственных карточек, наверное, поддельных, но по внешнему виду они ничем не отличались от настоящих. Несколько пузырьков непонятной жидкости белого цвета, а также наручные часы и компас. К моему сожалению, моих старых документов не оказалось. А у близнецов я нашёл припрятанный ими мешочек с бриллиантами, финский нож, маленький пистолет размером с ладонь, фотоаппарат и бритвенные принадлежности. Отдельно лежал небольшой медальон с фотографией мужчины и женщины на развороте. Возможно, это были родители Белого и Альбиноса или как их там, Гюнтера и Франка? Потом я вспомнил о найденном у Чистякова предписании наркома НКВД и попытался понять, как такой документ мог попасть в руки этого человека. Или это очередная подделка фрицев? А может быть, весь этот клубок запутан ещё сложнее, чем я думаю, и Чистяков на самом деле не немецкий шпион, а контрразведчик, который перед смертью рассказывал мне всего лишь свою легенду?

Версии и мысли, как пчелиный рой, кружились у меня в голове, сменяя друг друга. Постепенно этот поток начал ослабевать, и усталость начала брать своё. Глаза стали слипаться, а сил, чтобы лечь на матрац, уже не было, и я провалился в глубокий и крепкий сон прямо на каменном полу.

* * *

…Я сидел под сводчатым потолком подземелья в большом и пустом зале. Постепенно окружающий воздух начал густеть, создавая иллюзию того, что я смотрю на окружающее предметы через призму кривых зеркал или большое увеличительное стекло. От непрерывно меняющейся и плывущей картины перед глазами меня начало укачивать, и моё сознание провалилось в ещё более глубокое и призрачное состояние сна. Меня охватили покой и умиротворение, а все мои проблемы и нерешённые вопросы ушли куда-то далеко-далеко и стали мне абсолютно безразличны и малозначимы. Я наслаждался этим состоянием невесомости души, лёгкостью тела и безмятежности разума. Через какое-то время моё сознание начало проясняться, и до меня докатилась волна непонятных мне звуков. Эти звуки становились всё ярче и громче и вскоре стали похожими на речь говорящих между собою людей, не подозревавших о том, что их подслушивают. Понять, о чём они говорили, мне было не дано, но почему-то я был уверен, что они говорят обо мне.

Медальон, который я удерживал в руках, стал нагреваться, жар его становился столь невыносимым, что я с криком выронил его из рук и открыл глаза. Обернувшись, я увидел несколько полупрозрачных фигур, похожих на людей, которые с большим трудом можно было выделить на фоне постоянно колышущейся воздушной массы. Я не испытывал никакого чувства страха или дискомфорта, разглядывая их. Вскоре они заметили, что я наблюдаю за ними, и тогда один из них приблизился ко мне вплотную и запустил в мою голову свою прозрачную руку, от чего моё тело наполнилось лёгкой вибрацией с ощущением онемения в конечностях. Затем я почувствовал лёгкое покалывание в области затылка, как будто кто-то пропустил через меня электрический ток. После этого возникло чувство эйфории, которое постепенно сменилось ощущением моей сопричастности к событиям жизни и смерти, по своей значимости не попадающим ни под одно известное мне описание. Меня словно изнутри начала наполнять неизвестная мне энергия, которая, как вода, вливалась в моё тело с лёгким журчанием. Каждая клеточка моего тела обретала абсолютно новый смысл своего существования в пространстве и времени, в симбиозе с себе подобной живой материей, отчего мне хотелось, как можно дольше продлить это состояние эйфории и наслаждения. Время стало вязким и тягучим, как мёд, а слышимые звуки приобрели оттенок размазанности. Я отчётливо слышал биение своего сердца, которое, как удары тяжёлого колокола, извещало меня о том, что я ещё жив. И под эти нескончаемые, монотонные звуки сознание начало проваливаться внутрь себя, ища выход из четвёртого измерения…

* * *

Я проснулся мгновенно, но продолжал лежать на холодном каменном полу с закрытыми глазами. Из-за неудобной позы руки и ноги затекли, и когда я попытался изменить позу, в меня сразу же вонзились миллионы «маленьких стрел», сигнализирующих разуму, что нормальное кровообращение тела начало восстанавливаться. Вслед за этим на меня накатилась волна неразрешённых проблем, и я понял, что мой «отдых» на каменном полу есть не что иное, как непозволительная роскошь. Обрывки былого сна, как фрагменты кино, вспыхивали в моей памяти снова и снова, сменяя один сюжет за другим.

«Что это было? – пытался я разобраться в случившемся. – Сон, галлюцинация или галлюцинация во сне?» Но ощущение реальности произошедших событий никак не покидало меня. «Ладно, утро вечера мудренее», – проговорил я, настраиваясь на оптимистический лад, одновременно поднимая голову и открывая глаза.

Лампочка под потолком горела вполнакала, всё было тихо и спокойно. Предметы, лежащие передо мной на полу, находились в том же самом положении, в котором я их оставил перед тем, как уснуть. Вот передо мной лежат часы и компас Чистякова, рядом с сумкой целая кипа чертежей с планами квартир. Вот пистолет, нож и фотоаппарат. Вот медальон… И тут я начинаю вспоминать свой сон в мельчайших подробностях. Разжав кулаки и посмотрев на раскрытые ладони, я понимаю, что начинаю сходить с ума. На правой ладони я вижу оттиск медальона и цепочку в мельчайших деталях в виде ярко-красного отпечатка ожога. Тут на меня нахлынула новая волна животного страха, противостоять которому на этот раз я уже не смог, и я бросился наверх. Как я выбрался из подземелья и как бежал по ночному городу, я не помню. Пришёл я в себя только среди каких-то развалин довольно далеко от центра города. Стояла глубокая весенняя ночь. Всё небо было усеяно звёздами, и только на юго-западе горело несколько пожаров после вечерней бомбёжки. Спрятавшись в какую-то расщелину разрушенного до основания дома, я притаился и стал ждать. Чего ждать, я и сам толком не знал, но чувство того, что что-то вот-вот должно произойти в самое ближайшее время, никак не покидало меня. Там я и просидел до самого рассвета.

Выбравшись из своего укрытия, я подошёл к замёрзшей луже, ударом каблука разбив ледяную корку. Встав на четвереньки, я хотел было умыться, но в этот момент увидел в воде своё отражение. То, что я увидел там, заставило меня отпрянуть назад, поскольку на меня смотрел совершенно незнакомый для меня человек. Лицо его было изрезано глубокими морщинами, а голова была покрыта седыми волосами.

Приложив ладони к лицу, я ощутил под ними старческую, ребристую поверхность дряблой кожи. Если сказать, что в тот момент я испытал повторное чувство ужаса, это значит не сказать ничего. Я находился в состоянии полной прострации. Невозможно было смириться с мыслью, что за несколько часов я превратился из молодого человека в дряхлого старика. Сколь долго я просидел над лужей, было мне неведомо. Однако, когда я поднялся на ноги, то почувствовал прежнюю лёгкость в ногах и теле. По всей видимости, из-за какого-то непонятного физического явления, произошедшего прошлой ночью, я превратился в старика снаружи, оставаясь молодым внутри. При этом физиологические изменения коснулись только моей внешности, но не затронули внутренних органов. Трудно было в тот момент осознать всю глубину произошедшей трагедии моей души, моей психики, когда на пороге большой жизни человек теряет своё лицо и внешность. Но времени жалеть себя у меня уже не было, поскольку из развалин и подвалов начали выходить люди, бросавшие вопросительные взгляды в мою сторону. И тут ко мне неожиданно подбежала маленькая девчушка.

– Дедушка, вам плохо? – спросила она.

От такого обращения меня передёрнуло. Но потом, собравшись с мыслями, я прикоснулся рукой к её голове, чтобы погладить, и в этот момент меня пронзил удар наподобие сильного удара током, от которого я зашатался. Чтобы не упасть, я схватился за её руку и получил повторный удар. В этот момент мир перед моими глазами превратился в белое полотно, на котором, как на экране кинотеатра, я увидел всю жизнь этой маленькой девочки. Я знал о ней абсолютно всё. Самое печальное, что я видел её трагическое будущее. Я видел, как этим летом её будут эвакуировать из города и как она погибнет, попав под бомбёжку. Произойдёт это 15 июня в час дня…

Отшатнувшись от неё, я пришёл в себя и произнёс:

– Ничего, ничего. Просто голова закружилась.

– Постойте здесь, я сейчас вам воды принесу, – и, не дожидаясь моего ответа, она умчалась в ближайший подвал.

Буквально через минуту, она в сопровождении своей матери с металлической кружкой в руках уже бежала назад. Её васильковые глаза излучали огромную жизненную силу, которая присуща только детям.

– Вот, пейте! – она протянула мне наполненную до краёв кружку воды.

Пока я пил, подошла её мать и участливо спросила меня:

– Извините, может быть, вам нужна какая-нибудь помощь? А то вот дочь прибежала и сказала, что вы тут чуть в обморок не упали. Я, правда, не врач, а всего лишь медсестра, пришла с дежурства покормить её, а она вот вас лечить собралась. Что с вами произошло? Вы давно ели?

– Нет, нет. Со мной всё в порядке, не беспокойтесь, так, общая слабость, – проговорил я, уставившись немигающим взглядом в её глаза.

И когда она перестала моргать, я ей сказал:

– Если хочешь, чтобы дочь твоя осталась жива, под любым предлогом не посылай её в эвакуацию. Особенно оберегай её 15 июня в час дня, – потом провёл ладонью перед её глазами и проговорил уже спокойным голосом: – Да ты, голубушка, сама чувствуешь себя неважно. Вон на ходу засыпаешь, видно умаялась на дежурстве. Ступай к себе, отдохни и поспи немного. Всё будет хорошо.

С этими словами я развернулся и пошёл неспешной старческой походкой.

* * *

Не имея никакого артистического таланта, я тем не менее старался идти степенным небыстрым старческим шагом, шагом пожилого уставшего и больного человека. Мимо меня проходили редкие прохожие, но я не чувствовал от них никаких энергетических посылов. Не было никакого намёка на тот шок, который я испытал, держа за руку девочку. Я уже не думал и не сокрушался о моей изменённой внешности, я думал сейчас только о том, чтобы ещё раз попробовать прикоснуться к кому-нибудь и узнать, сработает ли моё ясновидение на этот раз или нет.

Впереди себя я увидел старого пожилого человека, которому было трудно перейти через вывороченные взрывом трамвайные пути, и я решил помочь ему. Он посмотрел на меня сверху вниз и хорошо поставленным голосом произнёс замечательную фразу:

– Ты, дед, можешь помочь мне только в одном случае, если будешь идти впереди меня и посыпать дорогу песком, который сыпется из тебя, как из пожарного ящика.

Оценив этот юмор, я ответил ему в том же духе:

– По правде говоря, я уже успел состариться, глядя на то, как вы прыгаете через эти барьеры.

Он внимательно посмотрел на меня и разразился лёгким смехом, которым, наверное, не смеялся с самого начала войны.

– Ну что ж, мой верный Санчо Панса, помоги своему Дон Кихоту протоптать дорогу к Дульсинее! – театрально произнёс мужчина.

Я подошёл к нему и подал свою руку для рукопожатия, одновременно представляясь своим настоящим именем, – Архип. Прошла, наверное, целая вечность, прежде чем он освободил свою правую руку от нескольких вязаных перчаток, наполовину дырявых от старости и моли.

– Райков Павел Степанович, – представился он, и наши руки соединились в крепком рукопожатии.

И в тот же миг, как и в случае с девочкой, в меня начала поступать информация о жизни Райкова.

Я увидел его, ещё совсем маленького, на коленях матери. Вот он уже выступает на подмостках губернского театра. Годы революции, стрельба на улицах города и в театре. Смерть родителей и жены от тифа. Недели запоя и полная безысходность в жизни. Потом в его жизни появилась женщина, которая становится его женой. Снова театр, цветы, поклонники и поклонницы. День объявления войны и обезумевшие от страха глаза жены, её решение не уезжать и остаться рядом с ним. Голод и холод блокадных ночей. Стояние в очередях за хлебом. Смерть супруги. И наконец смерть самого Райкова тёплым сентябрьским днём в своём любимом кресле-качалке 5 сентября текущего года в полном одиночестве под грохот бомбёжки и артиллерийской канонады.

Но мало того, что я видел и знал об этом человеке всё, что с ним было, и то, что ещё произойдёт, в момент ясновидения я ощутил всю гамму чувств, пережитых человеком в самые важные моменты его жизни. И от этого водопада эмоций мне стало нехорошо. Я был к этому ещё не готов. «Странно, – подумал я, – теперь я могу знать всё о жизни любого человека, к которому прикасаюсь, а о том, что будет со мной через час или два, не могу».

Распрощавшись с артистом, я решил пойти к старшему лейтенанту Гаврилову. Во-первых, по его реакции можно будет проверить узнаваемость моей новой внешности, а во-вторых, узнать, чем закончилась разборка с Булькиным и близнецами.

Добравшись до нужного мне отделения милиции, я устроился в подворотне дома напротив и стал ждать появления Гаврилова. Солнце припекало, и я, подставив под его лучи спину, нежился в этом первом весеннем тепле. Никто не обращал на меня никакого внимания. Ну, сидит себе старик и сидит, никого не трогает. Мимо меня два раза проходил военный и милицейский патруль, но ни у кого из них не возникло желание проверить у старика документы. Оказывается, с внешностью старика очень легко затеряться среди людей или наоборот быть у всех на виду, но в тоже время быть для всех незаметным. «И это совсем неплохо», – сделал я своё умозаключение.

Людей на улице было совсем мало, и я немного расслабился. Изредка проезжали полуторки, гружённые снарядами для передовой, да вот нищенка прошла дважды из конца в конец улицы. И когда она в третий раз прошла мимо меня, мне показалось, что эти хождения не просто так, а ей что-то нужно здесь. Может, в этой подворотне что-то спрятано, и она сейчас при виде меня боится это забрать? И я решил, что если она ещё раз пройдёт мимо, то я её окликну.

Не прошло и тридцати минут, как она появилась снова.

– Эй, тётенька, может, вам помочь чем-то? – прокричал я.

– Кто это тётенька? Ты на себя посмотри, старый хрыч. Сам старше меня лет на двадцать, а всё туда же.

Я сразу узнал голос небезызвестной мне Софьи Павловны: баронессы, гадалки и по совместительству немецкой шпионки. А старухе как будто только того и надо было, чтобы я заговорил. Она презрительно плюнула в мою сторону и довольно бойко побежала по направлению к развалинам, видневшимся в конце улицы.

«Ладно, старая карга, мы с тобой ещё поквитаемся», – подумал я, обратно устраиваясь на своё пригретое место, чтобы не пропустить Гаврилова.

А Гаврилов появился только часа через четыре. Он задвинул на затылок фуражку, зажмурился и подставил под солнечные лучи своё небритое огрубевшее лицо. Потом достал из кармана шинели кисет, скрутил самокрутку и с удовольствием сделал первую затяжку.

Выбрав удачный момент, когда рядом никого не было, я вышел из подворотни и пошёл по противоположенной стороне улицы мимо отделения своей обычной походкой. Через несколько секунд я услышал за своей спиной голос Гаврилова:

– Эй, парень, как тебя там, Архип, постой! – но я продолжал идти, как ни в чём не бывало.

– Стой, стой! Кому говорю, остановись! – и я услышал шаги бегущего за мной милиционера.

А я всё иду и иду, как будто меня это не касается. И вот слышу, шаги всё ближе и ближе, и вот его рука ложится мне на плечо, я немного приседаю и оборачиваюсь… Надо было видеть в этот момент лицо Гаврилова! Он чуть в обморок не упал от удивления. В растерянности отступил от меня на несколько шагов и прошептал:

– Извини отец, ошибся! Просто невероятно, как вы похожи сзади на одного паренька. Но тому всего лишь лет двадцать будет, а вам-то, наверное, уже за семьдесят? А со спины выглядите точно, как он. Такая же телогрейка, шапка и сапоги, рост, да и походка такая же, как у него. Если бы кто другой мне об этом рассказал, а не сам я это увидел, не за что бы не поверил. Может, вы с ним какие-нибудь дальние родственники? Кстати, дед, как твоя фамилия? Документы есть? – и Гаврилов моментально превратился в милиционера.

А в карманах у меня ничего нет, даже клочка бумаги. И дотронуться до него я не могу, поскольку стоит он от меня в трёх шагах. Думаю, будь что будет. И только я поднял на него глаза, вижу, как из-за его спины выходит неизвестно откуда взявшаяся Софья Павловна, которая достаёт наган и прицеливается в меня. Гаврилов по выражению моего лица понимает, что у него за спиной что-то происходит, поворачивается, и в этот момент раздаётся выстрел, и пуля попадает мне в грудь. Какое-то время я ещё слышал вокруг себя крики, беготню, ругань, но мне это уже было безразлично. Спустя секунду я провалился в темноту.

 

Глава 1. Взаперти

– Боже! Да заткните вы глотку этой собаке. Задолбала она тут уже всех. Лает и лает целыми днями. Был бы сейчас пистолет, самолично пристрелил эту тварь. Пошла вон отсюда. Чего лаешь? Видишь, нет у нас ничего, чтобы дать тебе пожрать. Ступай на кухню, может, там тебе что-нибудь перепадёт. Вот каналья! Каждый день приходит сюда в одно и то же время, хоть часы по ней сверяй. И всё лает и лает. Вот ведь зараза какая. Надо дохтару сказать, чтобы отвадил её отсель. А то от этого лая людям ещё хуже становится. Эй, Матвейчук! Посмотри деда возле себя. Или мне показалось, или он на самом деле глазом моргнул, а то мне отсюда плохо видно?

– Да кажись, нет. Всё с ним, как прежде. Показалось. Ты мне лучше кисет сюда кинь, а то мне с костылями между кроватями скакать не сподручно… Оп! Поймал. Спасибо, Петрович. А сам засмолить цигарку не желаешь? Уж больно табак душистый мне жинка прислала. Ходь сюды, отсыплю тебе табачку.

– Да-а-а, знатный у тебя, Микола, табачок! Горло дерёт, як гарилка. Я такой табак тильки да войны курил… Во, побачь, Матвейчук, диво якое. Собака брехать перестала и на нас уставилася. Можа, ей скучно было без нас с тобой?.. Га-га-га…

– Тише ты. Разбудишь сейчас всю палату, а особенно вон того деда. Кстати, ты не знаешь, чего это он лежит в госпитале, а не в больнице? Вроде по возрасту его должны были списать из армии ещё лет сорок назад. Га-га-га… Или уже воевать некому, что таких вот дедов на фронт берут?

– Тише ты, придурок. Не дай Бог кто-нибудь услышит. Тогда мы с тобой вместо фронта поедем на другой фронт. Да, да! Именно на тот. Ты всё правильно понял.

– Постой! Вот вроде опять у деда глаз дёрнулся. Ей Богу, дёрнулся. Сам видел. Эй, сестричка, позови дохтара. Скажи ему, что у нас тут дед лежачий моргать начал. Во, во, смотри, глаза открыл…

– И точно. Открыл. А всё говорили, что уже никогда не откроет. Вот чудеса якие дивные Господь творит. Вернул все-таки его заблудшую душу назад.

…Послышался топот ног. В палату вбежало несколько человек, и кто-то сильным волевым голосом скомандовал:

– Быстро несите его в смотровую. Расступитесь. Не мешайте, освободите проход. Осторожней. Не дрова несёте….

– Дайте ему ещё нашатыря. Достаточно. Вроде бы пришёл в себя. Товарищ военврач! Вы отвечаете за него головой. Немедленно освободить для него отдельную палату, а я распоряжусь, чтобы у дверей выставили часового. Вы, и только вы будете иметь доступ в его палату, и никто другой. С этого момента для всего персонала госпиталя вводится особый режим. Лично вам покидать госпиталь запрещается. Обо всех изменениях с пациентом докладывать лично мне незамедлительно, независимо от времени суток. Соответствующий приказ получите в течение часа. Вам всё понятно?

– Да, товарищ капитан государственной безопасности!

– И немедленно сообщите мне, когда его можно будет допросить. Самому в разговор не вступать…

* * *

Я проснулся внезапно. Открыл глаза и сразу зажмурился от чрезмерно яркого света. Все предметы вокруг меня были выкрашены в белый цвет. Надо мной висела белая люстра, слева от меня стояла белая тумбочка, а справа располагалась большая белая ширма, за которой, по-видимому, находилась входная дверь. Через какое-то время, этот стерильно белый цвет, стал меня раздражать. И я подумал, что тот, кто меня поместил в это помещение, сделал это специально и намерено. В белой комнате взгляд человека не задерживается долго на одном предмете, а находился в постоянном блуждающем состоянии, чем мешает мозгу сосредоточиться на собственных мыслях. Поэтому, я снова закрыл глаза, чтобы постараться вспомнить события, предшествующие моему ранению. Под руками я нащупал приятную прохладу простыни и попытался вспомнить, когда же это я последний раз спал на простынях. И к моему стыду не вспомнил. Давно это было, наверно, ещё до войны.

И тут мои размышления прервал звук открывшейся двери. Кто-то вошёл в комнату, подошёл ко мне сзади, увидел мои открытые глаза и заторопился к выходу, не проронив ни слова.

– Странное обращение с больным, – проговорил я, пытаясь повернуть голову назад и рассмотреть помещение за изголовьем кровати. Но, оказалось, что сделать это было нельзя, из-за тугой повязки, которую я первоначально принял за бандаж. Немного подёргавшись, я обнаружил, что ноги мои и руки тоже привязаны, и я лишён возможности встать с постели. Стало понятно, что вокруг меня происходят странные вещи. И вообще, где я нахожусь, у своих или врагов? И как мне себя надо вести с теми, кто придёт допрашивать меня? А то, что они появятся в скором времени, я даже не сомневался.

Ждать пришлось действительно недолго. Дверь в комнату снова открылась, кто-то подошёл с обратной стороны ширмы, подвинул стул и сел.

Приятный мужской баритон произнёс:

– Здравствуйте, Архип Захарович. Как вы себя чувствуете?

– Вообще то, культурные люди сначала представляются, и только потом начинают задавать вопросы, – проговорил я назидательным тоном, стараясь сбить незнакомца с толку и взять инициативу в свои руки.

– Хорошо, давайте вы будете называть меня, товарищ Василий. Вас это устроит?

– Вполне. Только, я хотел бы видеть собеседника перед собой, а не за спиной. Вам не кажется странным, что наша беседа будет проходить таким образом?

– Давайте не будем торопить события и забегать вперёд, поскольку всё что сейчас делается, делается в ваших же интересах. И так, я повторяю свой вопрос. Как вы себя чувствуете?

– Я не могу ответить на ваш вопрос, поскольку не знаю с чем сравнить моё теперешнее состояние. Если это касается физической боли, то её нет. А если брать во внимание тот факт, что я привязан к кровати, то моё состояние желает быть лучше. Вас устроит такой ответ?

– А вы оказывается демагог, Архип Захарович!

– А кто вам сказал, что я Архип Захарович? После ранения у меня полностью отшибло память, и я абсолютно не помню, не своего имени, ни фамилии. А то, что вы меня так назвали, абсолютно созвучно с тем, что вы назвали себя, товарищ Василий. Ведь признайтесь, это не ваше настоящее имя?

– Ох, и шутник же, вы. Прямо даже не знаю, что мне с вами делать. Чувствую, что вы превратно понимаете меня. Но нам всё равно надо с вами наладить диалог, для того, чтобы поставить все точки над «i».

Собеседник поднялся и стал прохаживаться по комнате, стараясь не попадаться мне на глаза. Немного помолчав и подумав, он произнёс:

– Хорошо! Я понимаю вашу озабоченность, поэтому постараюсь открыть перед вами свои карты. Если у вас ко мне после этого будут вопросы, я на них отвечу, а потом, вы ответите на мои. Договорились?

– Договорились, – проговорил я, закрывая глаза, чтобы лучше сосредоточиться на словах незнакомца. – Только ради Бога, перестаньте ходить, туда-сюда, а то это меня раздражает.

Собеседник остановился, сел на стул, раскрыл папку и начал читать.

Совершенно секретно

Народный комиссар внутренних дел Г. Г. Ягода

ПРИКАЗ № 1926/234

5 декабря 1934 года, г. Москва

В связи с убийством 1 декабря 1934 года члена ЦК ВКП(б), секретаря ЦК ВКП(б), первого секретаря Ленинградского обкома ВКП(б), товарища Кирова С. М.

ПРИКАЗЫВАЮ:

Всем подразделениям НКВД СССР провести на подконтрольных территориях тотальную проверку в отношении лиц, подпадающих под категорию: гадалок, гипнотизёров, магов, целителей и т. п. с целью выявления фактов их психологического воздействия на руководителей советской власти, государственных служащих, военнослужащих РККА, сотрудников НКВД. Всех задержанных направлять в областные фильтрационные лагеря для выяснения уровня их способностей. В случае обнаружения фактов вредительства и дестабилизации обстановки на местах принимать в отношении задержанных лиц самые жёсткие меры вплоть до высшей меры. Особо «одарённых» направлять в распоряжение Центрального аппарата НКВД.

* * *

Свидетельские показания Дмитрия Дурова, 1923 года рождения.

«…находясь в банде Серого с декабря 1934 по февраль 1937 года, я совместно с другими членами банды обнаружил в июле 1936 года в одном из пустых вагонов на сортировочной станции «Ленинград» мальчика очень маленького роста, которому впоследствии была дана кличка «Недоносок». Этот мальчишка обладал даром, угадывать то, что находилось внутри опломбированных вагонов. В период его нахождения в банде мы неоднократно совершали удачные налёты на целый ряд железнодорожных станций города и области. «Недоносок» определял нужные вагоны, после чего его сразу уводили с места преступления. Серый лично его опекал и запрещал нам с ним общаться. Никто не знал его настоящего имени и фамилии. Осенью 1936 года «Недоносок» неожиданно пропал из банды. Между нами ходили слухи, что его зарезали или продали другой банде за большие деньги. А было ли так на самом деле или нет, я не знаю…»

– Кстати, этот Дуров обладал незаурядными художественными способностями и по нашей просьбе нарисовал портрет разыскиваемого нами лица, который приобщён к делу. Не хотите взглянуть на него? Нет? Ну как хотите.

Другой немаловажный документ, который я хочу вам зачитать, является показаниями старшего лейтенанта Гаврилова.

«…В конце декабря 1941 года, точную дату не помню, в отдел милиции № 1 по улице Якубовича, где я проходил службу, прибежал паренёк. Из его сбивчивых объяснений я понял, что в квартире, расположенной по адресу переулок Пирогова, дом 4, квартира 9, было совершено убийство. Прибыв по указанному адресу, я совместно с понятыми произвёл осмотр места преступления. В квартире, принадлежащей академику Климову, находилось два трупа: подростка и женщины. Из свидетельских показаний соседки, убитыми были Климова Вера Николаевна – жена академика, – и её сын, Климов Сергей Петрович. Убийство было совершено неизвестными лицами с особой жестокостью и цинизмом. Ввиду отсутствия в достаточном количестве сотрудников милиции, следственные и розыскные мероприятия по этому делу не производились. Тела убитых были захоронены в тот же день, квартира опечатана. В качестве понятых на месте преступления присутствовали: местный дворник Фазулин С. Ф, и гражданин Кулагин А. З.

Этого паренька, Кулагина, я видел ещё два раза. В первый раз это было в январе – феврале 1942 года, я тогда столкнулся с ним возле нашего отделения, когда он проходил мимо по своим делам. Во второй раз – за два дня до известных событий. Он был в компании майора по фамилии Иванов, предъявившего в момент проверки документов предписание за подписью наркома внутренних дел. Через день этого майора мы нашли застреленным в квартире гражданина Булькина, там же были задержаны два немецких диверсанта. В упомянутой квартире находилось большое количество произведений искусств из коллекции Эрмитажа, Русского музея. Следствие по этому делу было передано следователю НКВД Сомову Н. Г.

На другой день в районе обеда я увидел со спины человека, как две капли воды похожего на Кулагина. Однако, когда я его догнал, выяснилось, что я ошибся. Человек, которого я остановил, был лет на пятьдесят старше того паренька. И в тот момент, когда я хотел проверить у него документы, раздался выстрел, в результате которого пуля попала старику прямо в грудь. Стрелявшую женщину задержать не удалось. Как только она увидела, что попала в старика, то моментально раскусила ампулу с ядом и скончалась на месте. Прибывшие сотрудники госбезопасности отстранили меня от расследования и арестовали. В ходе допроса мне был показан портрет человека, по которому я опознал парня, известного мне по фамилии Кулагин. Больше к вышесказанному мне добавить нечего.

С моих слов записано верно.

Подпись: Гаврилов»

– Как видите, у нас есть неопровержимые доказательства вашего сотрудничества с немецкой разведкой. А по законам военного времени предателей и пособников расстреливают на месте. Кстати, тело настоящего майора Иванова было выловлено в Неве 12 мая 1937 года, – отвлёкся от своего чтения незнакомец. – Скажите, это ваших рук дело? Молчите? Хорошо, слушайте дальше.

Спустя три дня Гаврилов снова попросился на допрос к следователю. В этот раз он добавил:

«В первых числах апреля 1942 года я совместно с представителями Гражданской обороны участвовал в рейде по выявлению незахороненных тел умерших от голода ленинградцев. При обходе квартир по адресу переулок Пирогова, дом 4 я обратил внимание на то, что оставленная мною печать на дверях квартиры № 9, где произошло убийство Климовых, сорвана. Зайдя в квартиру, я обнаружил в одной из комнат непонятный рисунок на полу, сделанный мелом (рисунок прилагается). Кто его рисовал и когда, мне не известно.

Я ничего не ответил, а лихорадочно пытался свести к единому знаменателю услышанную мной информацию. Между тем, чтобы дать себе время на размышление, я попросил прекратить на сегодня допрос, ссылаясь на появившееся недомогание. Собеседник согласился со мной, сказав напоследок, что наша следующая встреча состоится завтра.

– Постойте, я хочу попросить вас кое о чём.

– Слушаю вас.

– Во-первых, я хочу, чтобы меня развязали. Во-вторых, я хочу свободно перемещаться по палате, ходить самостоятельно в туалет и по возможности иметь прогулки на свежем воздухе. В-третьих, я не хочу разговаривать с тем, кого я не вижу.

– В свою очередь, – отметил мой собеседник, – вы должны гарантировать мне, что не будете использовать в разговоре с собеседником гипноз и свою магию. Что касается вашей просьбы, я должен сообщить о ней своему руководству. Если будет принято положительное решение, вы узнаете об этом очень скоро.

Дверь тихо закрылась, а я остался лежать в шоковом состоянии, глядя на белый потолок.

* * *

23 июля 1942 года, Москва, Народный комиссариат внутренних дел, кабинет наркома Берии Л. П., 23 часа 46 минут.

Лаврентий Павлович ходил по зелёной ковровой дорожке кабинета и обдумывал только что полученную шифрограмму от глубоко законспирированного агента советской разведки в Берлине, «Зевса». «Зевс» в очередной раз передал информацию, что высшее руководство фашисткой Германии продолжает активно заниматься вопросами «чертовщины». Что это, провал советского разведчика, который под пытками принял условия противника и включился в радиоигру по дезинформации разведцентра? Или всё то, о чём он сообщает, имеет место, и данную информацию нельзя сбрасывать со счетов?

В последнее время ему всё больше и больше приходилось сталкиваться с информацией подобного рода.

Всё началось с того момента, когда археологи за день до начала войны вскрыли в Самарканде могилу Великого Тимура. По древнему пророчеству следовало, что как только откроют могилу «Великого хромого», тотчас же должна начаться война. Но ведь война началась задолго до этого события, три года назад, в сентябре 1939. Видимо, произошло роковое стечение обстоятельств. Эта информация оставила неизгладимый след в сознании «Хозяина». Уж кто-кто, а он заметил это сразу. После неудач Красной армии в первые месяцы войны, когда немцы почти дошли до Москвы, «Хозяин» обратился к Богу. Именно тогда по его указанию был совершён облёт линии фронта самолётом с иконой Казанской Божьей матери на борту. Но ведь враг был отброшен от стен Москвы не молитвами и волей Божьей, а мужеством и героизмом солдат Красной армии и советского народа. Но «Хозяин» уже повёлся на эту мистику, и его было не остановить. Он разрешил попам вернуться в храмы и совершать там богослужения. Часть священников пришлось выпустить из лагерей, а Госхрану вернуть конфискованные предметы культа. И вот теперь новая информация о появлении очередного пророка на Руси. Что теперь прикажете делать? Всё бросить и искать этого «Рентгена»? Мало, что ли, было проблем со слепой Матроной? Одно время вся Москва на ушах стояла. Но объявив старуху сумасшедшей, удалось сгладить последствия религиозного всплеска.

То, что Гитлер помешан на оккультизме, знали все разведки мира, тут нечему было удивляться. Психическая неуравновешенность и шизофрения способствовали такому поведению фюрера. Но как прикажете понимать тягу руководителя Советского государства к информации подобного рода? Да, проблема! И опять разгребать это дерьмо придётся ему. И опять надо будет сделать так, чтобы комар носа не подточил.

Он подошёл к столу, сел в кресло и стал заново перечитывать сообщение.

«22 июля 1942 года на дипломатическом приёме в посольстве Японии, мною была получена информация, от высокопоставленного офицера СС, что по личному указанию фюрера создано специальное подразделение по поиску объекта «Рентген», бесследно исчезнувшего в Ленинграде, в апреле текущего года. Учитывая важность объекта для нужд III рейха, задействована вся немецкая резидентура на территории Советского союза. В случае обнаружения «Рентгена» будет предпринята попытка по его переброске в Берлин. Операции присвоено кодовое название «Пророк» и высший гриф секретности.

Берия позвонил начальнику 4 Управления НКВД, старшему майору госбезопасности Судоплатову П. А. и попросил его явиться к нему с докладом по делу «Рентгена».

Когда через пять минут Судоплатов вошёл в кабинет, Лаврентий Павлович продолжал перечитывать шифровку от «Зевса».

– Павел Анатольевич, какие будут соображения по поводу последней шифровки «Зевса»? Можно ли этому верить? – он приподнял над столом листок с текстом шифрограммы.

– Лаврентий Павлович. Агент «Зевс» является самым надёжным и проверенным нашим агентом. Через него поступает самая важная информация о том, что творится в кулуарах Гитлера.

– Я тебя спрашиваю сейчас не об этом. Я тебя спрашиваю о реальности существования этого самого «Рентгена». Если мне не изменяет память, то, кажется, лет пять назад уже давалось поручение по розыску кого-то по имени «Рентген». Это один и тот же человек или случайное совпадение псевдонимов? Что у тебя там есть на него?

После этих слов Судоплатов раскрыл одну из принесённых с собой папок и начал читать её содержимое.

Совершенно секретно

Майор госбезопасности Фёдоров В. С.

Г. Москва

Только для лиц списка № 1

1. Докладная записка начальника управления НКВД г. Вологда.

3 июля 1936 года дежурным милиционером линейного отделения станции Вологда, старшиной Путениным Н. С. был задержан за бродяжничество подросток. До выяснения личности задержанного он был помещён в камеру предварительного задержания. Из документов при себе имел справку о рождении на имя Кулагина Архипа Захаровича, 1920 года рождения, уроженца деревни Тереховка Архангельской губернии.

Во время пребывания в камере им было совершено жестокое и циничное убийство своих сокамерников, гражданина Холопкина Г. Ф. и гражданина Мурзаева А. Г., которые были помещены в эту же камеру до момента выяснения обстоятельств кражи личных вещей у гражданки Самойловой Ю. В. Гражданин Кулагин А. З. обманным путём заманил работников милиции в камеру и закрыл их на ключ, а сам сбежал с места преступления, оставив в отделении справку о рождении.

Предпринятые розыскные мероприятия результатов не дали. По всей видимости, преступник смог бежать из города по железной дороге в направлении Ленинграда или Москвы.

05.07.36 г.

2. 17.07.36 г. Управление НКВД по г. Ленинград. Из донесения осведомителя «Сапожник».

«Несколько дней назад в банде Серого появился молодой человек примерно 15-17 лет. Особые приметы: маленький рост, не более 140 сантиметров, оттопыренные уши, лицо покрыто веснушками, имеет характерный вологодский говор. По словам членов банды, обладает уникальными способностями по поиску любых предметов, скрытых от глаз. В банде Серого используется в качестве поисковика продуктов в товарных вагонах на станциях Ленинграда и Выборга. Находится под непосредственной опекой и охраной Серого. В личный контакт, вступить не удалось, имеет кличку Недоносок.

3. Выписка из стенограммы секретного совещания у начальника НКВД г. Ленинграда, комиссара 1 ранга Степанова Э. К. 19.09.36 года.

«…По оперативной информации, за период с июля по август текущего года на железнодорожных станциях г. Ленинграда и области неизвестными лицами было похищено более 20 тонн продовольствия, в основном тушёнки и рыбных консервов, предназначенных для нужд Ленинградского военного округа. Предпринятые меры по усилению охраны железнодорожных составов, прибывающих на товарно-сортировочные станции, положительных результатов не дали. Местные силы железнодорожной милиции с поставленной задачей не справляются. Налёты происходят быстро и молниеносно. Из всего состава вскрываются только вагоны с продуктами, будто бы преступники заранее предупреждены о перевозимых грузах. Проведённая внеплановая проверка должностных лиц железной дороги, имеющих допуск к документам, содержащим сведения о характере перевозимых грузов, выявила наличие среди этой категории служащих классово чуждых элементов. Среди персонала железной дороги выявлено 37 человек, написавших в своих биографиях недостоверные данные о себе и своих близких. Так, 18 человек из этого списка ранее работали в государственных учреждениях царской России на руководящих должностях, 5 человек в прошлом служили в чине унтер-офицеров на кораблях императорского флота, 4 человека имели дворянское происхождение. Налицо имеется факт саботажа и диверсии. Все вышеперечисленные вредители были осуждены и расстреляны. Вместе с этим прекратились кражи на железной дороге. Сейчас ситуация по доставке грузов нормализована».

4. Шифрограмма от резидента советской разведки «Инга», Берлин, 20.11.36 г.

«По оперативным данным, полученных от надёжного источника, стало известно, что немецкая разведка активизировала свою работу по поиску на территории европейских государств людей, обладающими редкими природными способностями в области спиритизма, магии и экстрасенсорики. Особый интерес вызывает информация о нахождении в г. Ленинград человека, обладающего способностью видеть предметы сквозь стены. Ему присвоен оперативный псевдоним «Рентген». Для его поиска в Ленинграде расконсервирована часть немецкой резидентуры, которой поручены поиск и тестирование объекта. Учитывая важность данного человека для нужд рейха, о нём был проинформирован сам фюрер. Руководство по его поиску возложено на руководителя Абвера адмирала Канариса».

5. Секретное Указание Генерального комиссара госбезопасности НКВД Ежова Н. И., г. Москва. 25.11.36 г.

«Учитывая важность объекта «Рентген» для нужд внешней разведки, приказываю создать специальную группу по его поиску и вербовке. Командиром группы назначается: майор госбезопасности Иванов А. О. Группа наделяется особыми полномочиями и подчиняется непосредственно мне».

– На основании секретного приказа бывшего наркома Ягоды № 1926/234 от 5 декабря 1934 года, с декабря 1934 по сентябрь 1936 года по всей территории Советского Союза, органами НКВД была проведена работа по выявлению лиц, попадающих под категорию гадалок, магов, целителей и гипнотизёров. Выполнение приказа было возложено на майора госбезопасности Иванова Аркадия Олеговича. Сам Иванов был незаурядным гипнотизёром, увлекался всякого рода чертовщиной, спиритизмом, был, так сказать, нашим внештатным консультантом по вопросам магии. Именно под его руководством в сентябре 1936 года в Ленинграде были развёрнуты поисковые мероприятия по выявлению вышеупомянутого «Рентгена». В поле зрения наших органов попала небольшая прослойка граждан, которая по той или иной причине не попала под нашу зачистку после убийства товарища Кирова, и которая продолжала свою подпольную практику. Просеяв этот контингент через следственный отдел, мы пришли к заключению, что человека, обладающего поистине неординарными способностями, который мог бы заинтересовать немецкую разведку, среди арестованных нами лиц нет. В лучшем случае кто-то из них мог бы работать фокусником в цирке.

В мае 1937 года тело майора Иванова было выловлено в Неве без каких-либо признаков насильственной смерти, никаких документов и оружия при нём обнаружено не было. Следственная группа сделала заключение, что смерть наступила по вине самого пострадавшего, а документы и оружие пропали в период нахождения тела в воде. В конце тридцать седьмого операция по поиску «Рентгена» была свёрнута, но не прекращена. В то же время было разослано секретное указание во все областные управления НКВД Советского Союза о задержании всех лиц, которые в той или иной мере могли попасть под категорию разыскиваемого нами лица. Однако до начала войны «рыбка» в наши сети тоже не попала. И только в середине апреля текущего года при проверке документов милицейским патрулём в Ленинграде снова всплыла фамилия погибшего майора Иванова. Предписание за вашей подписью, Лаврентий Павлович, которое мы ранее выдавали Иванову, было предъявлено майором Красной армии. Однако сотрудники милиции проявили халатность и отпустили этого майора. А на следующий день в 1 отдел милиции Ленинграда пришёл гражданин Булькин, он же вор-рецидивист по кличке Франт, который принёс собственноручно написанное признательное письмо. Из текста этого письма следовало, что это он застрелил майора Красной армии, который пришёл к нему в сопровождении двух немецких шпионов. При проверке этой информации в квартире Булькина было действительно обнаружено тело майора, предъявлявшего накануне документы на фамилию Иванов. Предписание за вашей подписью лежало у убитого на лице. Милиционеры, находившиеся тогда в патруле, опознали тело убитого. Как в дальнейшем выяснили наши эксперты, само предписание было подлинное. Только на нём фамилия Ежова была исправлена на фамилию Берия, и сделано это было на самом высоком профессиональном уровне. Также в квартире Булькина были обнаружены два немца, которых он в своём признательном письме называет диверсантами, находящихся в состоянии гипнотического сна. В квартире было много предметов антиквариата, картин из собрания Эрмитажа, золотые и серебряные украшения, бриллианты и золотые червонцы, а также большое количество продовольствия и два миллиона советских рублей. Проверка по этому делу продолжается. Булькин и двое немцев сейчас находятся у нас на Лубянке в подвале. С ними работают наши лучшие следователи, Родос и Эсаулов. У задержанных немцев полная потеря памяти. Применённый к ним профессором Михайловым из института судебно-психиатрической медицины сеанс регрессивного гипноза положительных результатов не дал. У них стёрты все личностные данные. Профессор Михайлов заявляет, что такого сделать не мог ни один гипнотизёр, и мы имеем дело со случаем спонтанной амнезии.

В ходе расследования этого дела в поле нашего зрения попал молодой человек по имени Архип. До середины января этого года он работал токарем на ленинградском тракторном заводе. Потом внезапно исчез. На заводе посчитали его погибшим, поэтому поисками его не занимались, поскольку родных и близких у него не было, но он каким-то образом связан с убитым майором. Участковый 1 отдела милиции, старший лейтенант Гаврилов в своих показаниях утверждает, что майор, представившийся Ивановым, и молодой человек по имени Архип, были вместе в момент проверки документов. В первый раз Гаврилов встретился с Архипом, когда произошло убийство семьи академика Климова. Этот Архип пришёл на квартиру Климовых разыскивать своего ученика Климова-младшего и обнаружил его убитым вместе с матерью. Он сообщил об убийстве в милицию и присутствовал в квартире Климовых в качестве понятого при составлении протокола. Через день после того, как мы арестовали Булькина и немецких диверсантов, Гаврилов на улице увидел со спины человека, как две капли воды похожего на Архипа. Подбежав к нему, он обнаружил, что этот человек лет на пятьдесят старше. Всё в нём было, как у Архипа: и походка, и верхняя одежда, и обувь, и даже голос был такой, как у того молодого человека. Когда Гаврилов попросил его предъявить документы, раздался выстрел, и пуля попала старику в грудь. Старик потерял сознание и впал в кому. Роковой выстрел произвела пожилая женщина. Во время её задержания она успела перекусить ампулу с ядом. При выяснении личности стрелявшей нами установлено, что это была Покровская Софья Павловна 1865 года рождения. В поле зрения наших органов она не попадала и в нашей картотеке не числилась. Гаврилова и старика доставили в Москву. Старик был помещён в центральный госпиталь Красной армии, а Гаврилов в камеру Бутырки. Всё это время со стариком работали наши лучшие врачи. По их заключению, налицо имеет место ярко выраженная медицинская аномалия: когда внешность человека изменилась до неузнаваемости, а состояние внутренних органов осталось без изменения. Медицинские светила утверждают, что такие изменения с человеком не могут произойти мгновенно, они происходят постепенно, на протяжении пяти-шести или более лет в случае редкого заболевания, называемого «прогерия». Таким образом, на сегодняшний день у нас нет твёрдой уверенности, что разыскиваемый нами Архип и этот дед являются одним и тем же лицом.

Вчера утром старик вышел из комы и пришёл в себя. По моему указанию его перевели в отдельную медицинскую палату в цокольном этаже нашего управления и выставили у дверей караул охраны. Сегодня в десять часов утра был проведён его первый допрос. Допрос проводил мой заместитель, старший майор Эйтингон. Однако делать какие-то выводы пока преждевременно. Старик просит, чтобы его развязали и разрешили перемещаться по палате. Сейчас мы проводим консультации со специалистами в области гипноза на предмет принятия мер предосторожности, чтобы он не смог загипнотизировать собеседника.

Берия вышел из-за стола и начал прохаживаться по ковровой дорожке.

– Павел Анатольевич, а ты помнишь, как в прошлом году мы тестировали способности одного еврея, который перебежал к нам из Польши? Напомни мне его фамилию.

– Вольф Мессинг, Лаврентий Павлович.

– Точно, Вольф Мессинг. Забавная штучка этот еврей. «Хозяину» его фокусы очень понравились. А где он сейчас?

– После проверки мы поселили его в гостиницу «Москва» и устроили на работу в Москонцерт.

– А как ты смотришь на то, чтобы воспользоваться способностями этого Мессинга для тестирования старика? Кстати, а ты сам веришь в способности Мессинга?

– По правде говоря, Лаврентий Павлович, я уже давно не верю ни в Бога, ни в чёрта. Что касается Мессинга, то я думаю, что наши эксперты правы, называя его «индуктором». Он считывает информацию о людях благодаря своей уникальной способности улавливать еле заметные нюансы психического состояния человека и правильно их интерпретирует. Конечно, надо отдать ему должное, делает это он виртуозно. Но ваше предложение о привлечении к этому делу Мессинга очень оригинально. Мы даже не рассматривали такой сценарий. Завтра же и приступим.

Судоплатов замолчал, наблюдая за тем, как ходит по кабинету нарком, боясь потревожить его размышления. А Берия в этот момент думал о том, надо ли докладывать об этом Сталину или всё-таки стоит повременить и дождаться первых результатов допроса старика. Вслух же он произнёс:

– Займитесь этим делом лично. Жду вас с докладом по этому вопросу ежедневно. Если ситуация начнёт проясняться раньше, информируйте меня немедленно. Запросите резидента в Берлине о деталях операции «Пророк». На сегодня достаточно. Вы свободны.

Когда дверь за Судоплатовым закрылась, Берия положил перед собой толстую папку текущих документов, которые надо было сегодня просмотреть и подписать. Часы в углу показывали полвторого ночи…

* * *

Придя к себе в кабинет, Судоплатов приказал дежурному офицеру разыскать своего заместителя Наума Эйтингона.

Эйтингон явился незамедлительно.

– Наум Исаакович, доложи мне всё по делу «Рентгена». Я только что был с докладом у наркома, и поверь мне, дело принимает нешуточный оборот. Я думаю, что Лаврентий Павлович будет докладывать о нём «Хозяину», а у нас пока нет никаких конкретных результатов.

– Товарищ старший майор…

– Наум Исаакович, перестань. Не надо мне разводить здесь солдафонство, мы с тобой не на параде. И тем более мы с тобой в одном звании. Будь проще, продолжай…

– Павел Анатольевич. Сегодня в десять часов утра я провёл первую беседу с объектом. Во время беседы за ним наблюдали при помощи сложной системы зеркал наши консультанты – психологи, Малиновский и Лифшиц…

– Они слышали ваш разговор? – прервал Эйтингога Судоплатов.

– Нет. Они видели только нашего пациента. По результатам их наблюдения было написано заключение. Вот оно, – Эйтингон протянул Судоплатову написанный от руки документ.

«…Комиссия в составе академика Лившица В. И. и доктора медицинских наук Малиновского Р. М. провела дистанционный осмотр пациента (Х) на предмет его психологической адекватности и вменяемости. Во время наблюдения за пациентом нами было отмечено:

1. Представленный для осмотра пациент (X) своим примерным поведением стремится создать себе образ безобидного и доброго человека. Несмотря на то, что он находится в связанном состоянии, он продолжает оставаться спокойным, ведёт себя сдержанно, контролирует свои эмоции и поведение. Однако это поведение обманчиво. Постоянно суженные зрачки глазных яблок говорят о высоком уровне адреналина в крови и его готовности в любую минуту вступить в открытое противостояние с применением силы.

2. Пациент быстро адаптировался в помещении, в котором преобладает белый цвет, и сумел дезавуировать его влияние на своё подсознание, что свидетельствует о его познаниях в вопросах медицины и психологии;

3. На пятой минуте допроса обследуемый нами объект неожиданно и пристально посмотрел в замаскированное зеркало. От этого взгляда доктор Малиновский на десять секунд потерял сознание, а у академика Лившица пульс кратковременно поднялся до 180 ударов в минуту. Всё это свидетельствует о том, что обследуемый нами пациент обладает неизвестными науке способностями;

В связи с тем, что дальнейшее наблюдение за пациентом (Х) стало небезопасным, наблюдение было прекращено…»

– А какое твоё мнение о старике? Ты ведь сам опытный психолог и хорошо чувствуешь собеседника. Давай, выкладывай свои соображения.

– Тяжело судить о человеке, когда не видишь его лицо, а слышишь только голос. Но я думаю, что старик что-то скрывает. В нём чувствуется, какая-та непонятная сила. Понимаете, Павел Анатольевич, у меня сложилось такое впечатление, что это не я проводил допрос, а он. Есть такое понятие, как внутренняя энергетика человека. Так вот, у нашего старика эта «энергетика» зашкаливает все мыслимые пределы. Уж насколько я являюсь подготовленным человеком, и с кем мне только не приходилось работать, начиная от уголовников и заканчивая руководителями партии, поверь мне, такого невидимого давления со стороны оппонента я не испытывал никогда.

– А это не опасно? – Судоплатов пристально посмотрел в глаза Эйтингона. – Ты ведь должен понимать, что не сегодня-завтра с ним захочет побеседовать Берия, а потом, возможно, и сам «Хозяин». Помнишь, как это было с Мессингом? Кстати, о Мессинге. Лаврентий Павлович предложил воспользоваться его способностями для тестирования старика. Как ты смотришь на это?

– Интересная идея, но она требует подготовки Мессинга к предстоящему разговору. И я думаю, что это займёт не один день.

– Да как ты не понимаешь, нет у нас столько времени. Наверху, – Судоплатов выразительно показал указательным пальцем на потолок, – требуют результата. Для поиска «Рентгена» немцы задействовали все свои агентурные резервы, а это значит, они знают о нём то, чего не знаем мы. Нам в самый кратчайший срок надо выяснить, кто этот старик, какими способностями он обладает, и если предположить, что этот старик и «Рентген» одно и то же лицо, то ты должен узнать об этом первый. Ты меня понял?

– Так точно, товарищ старший майор!

– Действуй, делай с ним, что хочешь, но к двадцати часам завтрашнего дня, когда я пойду на доклад к наркому, у меня должен быть конкретный результат.

 

Глава 2. Проверка

Ещё не забрезжил рассвет, когда лампочка над моей головой зажглась, и у входной двери послышалась какая-то возня. Вошли несколько человек, и через секунду ширмы не стало. В центре комнаты стоял мужчина с удивительно умными, проницательными глазами и следами усталости на лице. Несмотря на ранее время суток, он был тщательно выбрит, его белая рубаха была накрахмалена, а галстук был явно не советского производства. Во всём его внешнем виде чувствовалась «порода», которой обладают люди, чувствующие своё превосходство над окружающими. Я узнал его по голосу. Это был мой вчерашний собеседник. Он жестами приказал «санитарам» освободить меня от пут, после чего положил на тумбочку рядом с кроватью свою толстую красную папку. «Санитары» были в резиновых хирургических перчатках, поэтому при прикосновении к моему телу считывания информации не происходило. Вся процедура проходила при полном молчании, которое никто не спешил нарушить. Принимая предложенные правила игры, я ждал момента, когда нас оставят наедине. Мужчина подошёл к окну, для вида подёргал оконную решётку и, развернувшись ко мне, произнёс:

– Как вам спалось?

– Спасибо за заботу и за то, что выполнили мою просьбу касательно освобождения меня от пут.

– У вас будут ещё какие-нибудь принципиальные просьбы? – он театрально обвёл комнату рукой.

– Нет, спасибо. То, что вы сделали для меня, говорит о том, что вы человек слова. А этого для меня в настоящий момент более чем достаточно.

– Вы знаете, у меня к вам есть предложение. Давайте мы для начала позавтракаем, поскольку на голодный желудок у нас разговор явно не получится, – и он громко хлопнул в ладоши три раза.

Дверь тотчас отворилась, «санитары» внесли в комнату круглый стол, поставили на него несколько блюд, закрытых баранчиками, чайник и два стакана в подстаканниках. Когда «обслуживающий персонал» скрылся за дверью, мужчина жестом пригласил меня к столу.

Усевшись друг напротив друга, мы напоминали шахматистов, которым предстояло сыграть в интеллектуальную игру, в которой призом для одного из них могла стать жизнь.

– Давайте для начала вернёмся к нашей вчерашней беседе и определимся, как мы будем друг к другу обращаться. К сожалению, я не могу вам назвать своего настоящего имени, поэтому зовите меня просто Иван Сергеевич.

– Я назову вам своё имя позже, после того, как вы расскажете мне, почему я нахожусь здесь. Кто я, подозреваемый, арестованный, осуждённый?

– Я буду с вами откровенен, как никогда, – проговорил мой собеседник, – думаю, вы поймёте меня правильно и будете благодарны за мою откровенность. Вы согласны с такой постановкой вопроса?

Я мотнул головой в знак согласия, поскольку мой рот в этот момент был полон еды. Вместе с поглощаемой пищей ко мне пришло чувство восстановления сил, как после тяжёлой и изнурительной работы. Собеседник, напротив, ел немного и больше для поддержания компании. Когда я заканчивал вторую порцию, он начал наливать для меня чай из чайника, произнося фразу:

– Для вашего возраста у вас очень хороший аппетит и отменное состояние зубов. Таким зубам позавидуют даже молодые.

Когда с чаем было покончено, опять появилась обслуга, которая быстро убрала остатки посуды со стола.

Положив перед собой на стол принесённую красную папку, Иван Сергеевич предложил вернуться к тому месту нашего разговора, на котором мы остановились вчера.

Из радиоперехвата радиограммы германского посла в Японии Отта Ойгена в Берлин, 28 декабря 1938 года.

«За период с мая по октябрь 1938 года специальным подразделением военной разведки Японии выявлены и доставлены в специальную лабораторию в пригороде Токио, 42 «объекта» из районов Юго-Восточной Азии, континентального Китая и Тибета, обладающих способностями в области медитации, левитации, целительства и предсказания. Для изучения и обобщения методов их работы привлечены более ста научных сотрудников различных министерств и ведомств. Считаю необходимым форсировать работы по данной тематике в Европе, Африке и в странах Ближнего Востока.

Подпись: Рамзай»

– Как видите, уважаемый, все разведки мира пытаются использовать в своей работе людей, обладающих в той или иной степени неординарными способностями. В нашей стране в силу того, что мы с самого начала поставили заслон различным псевдонаучным учениям, данная тематика не разрабатывалась и во внимание не принималась, поэтому в этой области исследований мы безнадёжно отстали. Однако наши аналитики, обобщив поступающие материалы по линии разведки, пришли к заключению, что работа по данному направлению может иметь как научное, так и прикладное значение.

Поэтому сейчас мы вынуждены семимильными шагами форсировать образовавшийся пробел в нашей работе, тратя на решение этих задач колоссальные физические и материальные ресурсы страны. Страны, которая ведёт в настоящее время кровопролитную войну с жестоким и беспощадным врагом. И чтобы победить в этой войне, мы готовы заключить договор хоть с Богом, хоть с самим чёртом.

Вы, может быть, сейчас задаётесь вопросом, «Какого чёрта он зачитывает мне совершенно секретные документы и выбалтывает государственные тайны?» А я Вам отвечу без утайки. Если в самое ближайшее время вы не пойдёте с нами на сотрудничество, я прикажу вас расстрелять. Вот видите, до какой степени я с вами откровенен!

В комнате повисла долгая мучительная пауза. Иван Сергеевич не торопил меня с ответом. Он отрешённо поднялся из-за стола и начал прохаживаться по комнате, заложив руки за спину. И когда молчание дошло до своего пика, я нарушил его первый.

– Иван Сергеевич, скажите мне честно. Вы сами-то верите в Бога и во всю эту чертовщину?

– Откровенно сказать, нет.

– А как же вы будете определять у людей сверхспособности, если вы сами в это не верите? Как вы сможете отделить зёрна от плевел? – я вопросительно посмотрел в его глаза.

Он выдержал мой взгляд, что свидетельствовало о железной выдержке этого человека. И я в очередной раз убедился, что передо мной стоит очень порядочный, сильный и честный «противник», с которым мне надо быть по одну сторону баррикады.

– Если мне будет продемонстрировано и показано что-то из того, что сможет сразить меня наповал, – продолжил он, – то, возможно, я изменю своё мнение по данному вопросу. Но в моей жизни я ничего подобного никогда не видел. И ещё! В это тяжёлое для нашей страны время я прошу вас проявить максимальную сознательность и понимание относительно нашей с вами беседы и сделать правильные выводы.

Я понял, что наш разговор подошёл к завершающей черте, и теперь всё будет зависеть только от меня.

– Хорошо! Вы убедили меня, я готов пойти на сотрудничество с вами. Что вы хотите услышать?

– Первое, кто вы есть на самом деле?

– Я не знаю.

– Постойте. Минуту назад вы заявили, что готовы к сотрудничеству, а теперь идёте в отказ?

– Я говорю вам чистую правду. По документам я Кулагин Архип Захарович, но на самом деле эта фамилия не моя. Возможно, и отчество не моё. Для того, чтобы вы всё поняли, я должен для начала рассказать о себе…

И я начал рассказывать Ивану Сергеевичу автобиографию в укороченном виде. Я сознательно упустил тот факт, что я был в банде у Серого, что вместе с Чистяковым мы искали клады и где находится найденное золото. Я также рассказал ему о том, что по непонятной для меня причине со мной произошла мгновенная метаморфоза, в результате которой я в одночасье превратился в старика. И в завершение своего повествования я признался, что если бы не та дурацкая пуля, то я бы в тот день обо всём рассказал Гаврилову, поскольку именно для этого я шёл к нему в отделение.

Трудно было понять по невозмутимому лицу моего собеседника, верит ли он тому, что я рассказал, или нет. Поэтому после окончания моего монолога я поинтересовался:

– Этого будет достаточно?

– Всё, что вы сейчас рассказали, и вправду интересно. Хоть прямо сейчас садись и пиши книгу о ваших похождениях. Но мне нужны факты, а я их пока не вижу. Я слышу лишь пустые слова. Вы можете мне сейчас, прямо здесь, продемонстрировать свои способности, о которых вы говорили? Только, я прошу, делайте это без гипноза.

– Хорошо! Хозяин – барин! – я окинул взглядом комнату и попросил разрешения встать.

– Давайте начнём вот с этого. Здесь, на противоположенной стене, напротив кровати находится потайное зеркало, которое можно принять за белую металлическую пластину. При помощи неё, не далее, как вчера, двое ваших людей наблюдали за мной во время нашей с вами беседы. Один из них выше среднего роста с залысинами на голове. У него нос с горбинкой. Второй, наоборот, роста небольшого, но зато носит усы и бороду, сильно картавит и не выговаривает букву «л». В вашем левом нагрудном кармане лежит удостоверение красного цвета, в правом кармане пиджака платок и связка ключей. Сейчас, подождите секунду… с пятью ключами. На брючном ремне вы два дня назад собственноручно сделали дополнительное отверстие, поскольку ваши штаны начали спадать. Галстук вам купил ваш друг, которого зовут Василий. Ну что, достаточно?

– Впечатляет, ничего не скажешь. Но я, по правде говоря, ожидал не этого. То, что вы сейчас сказали, могут многие. С одним таким человеком вы познакомитесь чуть позже. Мне нужны более весомые доказательства вашей исключительности.

– В таком случае я попрошу вас снова сесть за стол. Мне нужны только ваши руки. Не бойтесь. Я знаю, что за нами наблюдают в зеркало, а также то, что за дверью стоят шесть человек, готовые в любую минуту ворваться и скрутить меня в случае малейшей для вас опасности. Поверьте, я не самоубийца.

Мой собеседник сел за стол и протянул мне свои руки. Через секунду я их выпустил и, посмотрев ему в глаза, проговорил:

– Вас зовут Наум Исаакович. Вам 42 года. У вас было два брака, в следующем году вы женитесь ещё раз, и это будет ваш последний брак. В настоящее время от прежних браков у вас есть сын и дочь. Сыну 18 лет, а дочери 15. Сын с прошлого года служит в НКВД. Но в будущем браке у вас родится ещё двое детей. И снова это будут сын и дочь. На вашей совести смерть многих довольно известных людей, в том числе и Троцкого, и за это вас щедро наградили. Но это не спасёт вас от тюрьмы. Помните поговорку «От сумы и от тюрьмы не зарекайся»? Так вот, она касается вас, самым непосредственным образом. Два раза вы будете сидеть в тюрьме. Первый раз недолго, а потом придётся посидеть 11 лет. А хотите знать дату своей смерти и её причину?

– Ну что ж, валяйте!

– Вы умрёте в кругу своих родных и близких в результате остановки сердца 3 мая 1981 года, – я выжидающе смотрел в глаза собеседнику, пытаясь понять его реакцию на происходящее.

Но он был невозмутим, и я даже позавидовал его выдержке.

– Для того, чтобы убедить вас в моих исключительных способностях, этого будет достаточно? – задал я свой последний вопрос.

Иван Сергеевич, или как там его, Наум Исаакович, через непродолжительную паузу встал и произнёс:

– Этого пока будет достаточно. А сейчас мне надо вас покинуть. Отдыхайте. Всё, что вам будет нужно, вам немедленно доставят. Для этого надо будет только нажать на кнопку звонка, которую вы найдёте в прикроватной тумбочке. Только я прошу вас, ради Бога, не делайте никаких необдуманных поступков, которые наши люди могут неправильно истолковать. В ближайшее время к вам в «гости» заглянет ещё один посетитель, про которого я говорил. Мне бы хотелось, чтобы вы «нарисовали» его портрет наподобие того, который вы сейчас составили обо мне. Помните, что такая же задача будет поставлена и перед ним, – и он быстрыми шагами направился в сторону двери.

– Когда мы увидимся с вами снова? – спросил я вдогонку.

– Всё будет зависеть от того, какое впечатление произведёт на моё руководство содержание нашей беседы, – и он стремительно вышел, оставив меня одного.

* * *

День тянулся медленно. После обеда ко мне пришёл врач, который жестами объяснил, что мне надо сделать укол и осмотреть шрам от ранения на груди. По всей видимости, всем, кто в той или иной степени был связан со мной, в приказном порядке было запрещено разговаривать со мной.

Через закрашенные стёкла окон я наблюдал, что день близится к вечеру, а ко мне больше так никто не приходил. Я лежал на кровати, уставившись в потолок, прекрасно понимая, что через систему зеркал с меня не спускают глаз наблюдатели, фиксируя все мои движения. Чтобы успокоить их, я закрыл глаза и притворился спящим. Через какое-то время сквозь полудрёму я услышал, как кто-то робко вошёл в комнату, кашлянул и в ожидании моей реакции застыл у двери. Приподняв веки, я увидел переминающегося с ноги на ногу черноволосого кудрявого человека чуть старше сорока лет. Он очень волновался, и по всему было видно, что он не знает, как ему себя вести в подобной ситуации. Решив помочь ему, я заговорил первым:

– Проходите, присаживайтесь, – проговорил я, поднимаясь с кровати и указывая ему жестом на стул возле стола.

Он быстрыми шагами проследовал на указанное место и поднял на меня свои проницательные глаза.

– Здравствуйте, – это было первое произнесённое им слово, которое выдало в нём иностранца.

– Вот это да! – я с удивлением уставился на него. – Я так понимаю, что вы и есть тот таинственный незнакомец, о котором мне говорили с утра, который должен прийти и протестировать меня.

– Да, наверное, это я, – промямлил мужчина.

– Ну и как, любезный, вы будете тестировать меня? – поинтересовался я у своего гостя, пытаясь проникнуть вглубь его сознания.

Однако я натолкнулся на непробиваемую «стену».

– Мне сказали, что вы обладаете редкостным даром. И я, как человек, долгое время работающий в этой области, хотел бы увидеть это собственными глазами. Если вы позволите? – он смотрел искренне и доверительно. – В свою очередь, я могу вам продемонстрировать кое-что из своего репертуара. И полагаю, что обмен опытом ни мне, ни вам не помешает. Ну что, вы согласны?

– Мне терять нечего, я порядком уже заскучал, находясь здесь в полном одиночестве. Поэтому, конечно же, я согласен обсудить с вами все вопросы.

– Хорошо. С чего начнём? – он задумался, пытаясь на ходу придумать сценарий нашего общения. – Я предлагаю сделать так. Сначала я покажу вам свои заготовки, а в ответ на это вы продемонстрируете мне ваши. И после каждого такого опыта мы обменяемся своими впечатлениями.

– Принимается, – проговорил я, усаживаясь за стол напротив него.

– Как вы понимаете, мне запретили называть своё имя. Поэтому я чувствую себя неловко. Но нам надо как-то себя обозначить, чтобы было удобнее общаться.

– А зовите меня просто «Дедушка», – пришёл к нему на помощь я.

– В таком случае зовите меня «Фокусник».

И мы с ним засмеялись, довольные тем, что ловко выкрутились из сложившейся ситуации. А вместе с этим смехом лёд в наших отношениях начал таять, и скоро мне показалось, что я знаю этого человека уже давно.

– Давайте начнём с самого простого. Загадайте какое-нибудь число про себя. Загадали? А теперь посмотрите мне в глаза. Так. Хорошо! Это цифра 51!

– Правильно.

– А теперь, – «Фокусник» достал из нагрудного кармана записную книжку, вырвал оттуда листок и вместе с карандашом положил на стол, – напишите втайне от меня задание, а также последовательность, в какой я должен его выполнить.

Он встал из-за стола и, отвернувшись, подошёл к окну, чтобы не видеть, что я пишу на листке. Выждав паузу, когда я закончу писать, он попросил меня сложить листок вчетверо и положить его напротив себя.

– Вы знаете, «Дедушка», мне сказали, чтобы я к вам не прикасался, поэтому я вынужден держать дистанцию. Надеюсь, это не заразно?

– Не беспокойтесь, это абсолютно не заразно и вообще не связано с медициной.

Он подошёл к столу, взял листок в свои руки, закрыл глаза и на несколько секунд ушёл в себя. Потом подошёл к кровати, взял подушку и переложил её в ноги, а одеяло повесил на спинку изголовья. Затем открыл тумбочку, нажал на кнопку звонка, дождался, когда в комнату зайдёт дежурный офицер, и попросил его принести два стакана чая.

Я был поражён его способностями к чтению скрытых текстов и мыслей. Так значит, я не один такой, значит, помимо меня есть ещё такие же люди, и один из них сейчас стоит передо мной! Как это здорово!

У меня было такое чувство, которое испытывают дети, находясь в первый раз в цирке. Это был водопад эмоций, восторга и удивления. Мои размышления прервал офицер, который принёс чай. После этой внезапной паузы до меня дошло, что я не должен сейчас восхищаться собеседником, а должен создать у него впечатление, что его психологические опыты являются жалким подобием моих возможностей.

– Я поражён вашим умением и талантом, – проговорил я искренне и в то же время отметил, что сидящий передо мной человек тщеславен и любит лесть в свой адрес.

Кто он? Шарлатан, умелый мистификатор или гений, нанятый чекистами для выполнения своих корыстных целей? «Ладно, мы сейчас это выясним», – проговорил про себя я.

Любуясь собой и вытирая пот со лба, «Фокусник» уселся на своё место за столом.

– Теперь ваша очередь, «Дедушка», показывать свои способности, – проговорил он, как будто мы играли с ним в детскую игру.

– Вы знаете, я никогда не пробовал делать то, что вы сейчас продемонстрировали мне, – начал я издалека. – Это просто гениально и восхитительно, – я сейчас был тем удавом, который усыплял бдительность своей жертвы и поэтому не скупился на похвалу. – Если бы мы с вами встретились в более приватной обстановке и по другому поводу, то, поверьте мне, я бы просто умолял вас поделиться со мной своими секретами. Но поскольку, как я понимаю, времени у нас особенно нет, да и обстановка настраивает на серьёзный лад, то я просто продемонстрирую вам свои способности. Например – я сделал театральную паузу. – На вас сейчас надет костюм, купленный вами три месяца назад в магазине, расположенном в том же здании, где вы живёте. Простите, я не знаю названий улиц в этом городе. В правом нагрудном кармане пиджака лежат часы в золотом корпусе с цепочкой, которые вам подарила одна очень милая особа. Она в своё время имела на вас большие виды, но вы не ответили ей взаимностью. В память о себе она сделала вам этот дорогой подарок. В потайном кармане ваших брюк, вот здесь, – я изобразил у себя на поясе место размещения кармана, – лежит золотой перстень. Этот перстень вам подарил ваш «импресарио», я не знаю значения этого слова, но вы зовёте этого человека именно так. Раньше вы носили этот перстень везде и всегда, но сейчас, узнав, что носить золотые кольца и перстни в нашей стране не принято, вы стали прятать его в карман. И надеваете его только перед своими выступлениями, поскольку считаете, что он приносит вам удачу. Так, далее, – я внимательно посмотрел ему в глаза и обратил внимание на то, что он весь внутренне напрягся и даже вспотел.

«Значит, волнуешься, товарищ «Фокусник». Хорошо, что волнуешься, мне это только на руку».

– Под левой лопаткой на спине у вас есть шрам. Вы получили его давно, ещё в детстве, когда с мальчишками лазили в сад воровать яблоки. После этого вы получили от отца хорошую трёпку за порванную рубашку. Я закончу этот раунд тем, что скажу, вы уж не обижайтесь, но у вас на правом носке большая дырка. Наверное, в силу небольшого достатка вы не привыкли выбрасывать вещи, которые отслужили свой срок. Поэтому ваш гардероб полон всякого старого и рваного белья. Но и это ещё не главное, – я просто впился в него своими глазами и стал подниматься из-за стола.

Я уже понял, что он сломался, и решил добить его окончательно. Положив свою ладонь на его руку, я в тот же миг узнал о нём всё.

– Скажите, Вольф, а зачем вы ввели в заблуждение чекистов о своей жизни за границей? Ведь то, что вы рассказали им, во многом не соответствует действительности.

Тут мой собеседник зарделся краской и, как чревовещатель, не шевеля губами, умоляющим тихим голосом произнёс:

– Ради бога, тише. Я вас умоляю. Вы погубите меня. Не делайте этого.

Было видно, что этот человек находится на грани нервного срыва.

– Того, что я рассказал вам сейчас, было достаточно для того, чтобы у вас сложилось своё представление обо мне? Или мне продолжить?

– Нет, нет, больше не надо, – взмолился «Фокусник», посматривая на дверь, за которой он видел своё спасение.

– Так что, вы хотите уже уйти?

– Да! Я думаю, что нашей непродолжительной беседы будет более чем достаточно.

– Хорошо. Сейчас я вызову охрану, – я подошёл к тумбочке и нажал на кнопку звонка.

Дверь открылась, на пороге появился дежурный офицер, который вопросительно смотрел на меня.

– Мой друг хочет покинуть меня, – я жестом указал на гостя, – проводите его.

Я подошёл к «Фокуснику», чтобы пожать на прощание его руку, но он отпрянул от меня, как от прокажённого, спрятав руки за спину, и бегом устремился к выходу. Офицер придержал его и помог выйти из помещения. Дверь закрылась, и на этот раз я остался в одиночестве на целых семь дней.

* * *

Казалось, что обо мне все забыли, но через неделю в сопровождении дежурного офицера ко мне привели двоих гражданских, которые сняли с меня мерки. Один из них был портной, другой – сапожник. Отсюда я сделал вывод, что меня хотят показать кому-то ещё, и поэтому решили придать мне более презентабельный внешний вид. В конце концов, не в пижаме же меня показывать людям.

И хотя по своей натуре я молчун, тем не менее долгое нахождение в одиночестве действовало на меня угнетающе. Это было большим для меня испытанием, нежели ожидание дальнейших событий. От нечего делать я возобновил по ночам свои выходы в астральное тело, а также сделал несколько выходов за пределы моей новой «темницы».

А там было всё так, как я и предполагал. За дверью находилось небольшое помещение наподобие тамбура. Возле входа стоял вооружённый часовой, а чуть правее от него располагалось место дежурного офицера с телефоном на столе. Далее следовала металлическая дверь, обитая с двух сторон дерматином, которая выходила в широкий и длинный коридор. В том месте, где коридор соприкасался с лестницей, стоял дежурный, проверяющий документы у всех входящих на этаж. Здание не походило на тюрьму или следственный изолятор, и поэтому я находился в неведении относительно места своего пребывания.

То, что меня на время оставили в покое, не говорило абсолютно ни о чём. Как я понимал, кто-то сейчас на самом верху решал мою судьбу, а может, даже вопрос, жить мне дальше или нет. Поэтому мне надо было быть готовым ко всему.

Как-то ночью, проснувшись от яркого света, я увидел стоящего перед кроватью Эйтингона в военной форме с двумя ромбами в петлицах и двумя звёздами на рукавах.

– Здравствуйте, Архип Захарович, вернее доброй ночи! Извините за столь поздний визит, но сами понимаете, идёт война, и нам отдыхать некогда. Садитесь на стул, сейчас придёт парикмахер, который вас подстрижёт и побреет. У нас с вами сегодня ещё много дел.

Как только я сел на стул, ко мне подошёл молодой парень, который сразу же начал подстригать мои седые волосы. Руки «брадобрея» соприкасались с моей кожей, поэтому скоро я знал о нём всё. И то, что он родом из бедной еврейской семьи, и то, что его устроили на работу по протекции родственника, который служит в аппарате управления НКВД в больших чинах. И то, что в скором времени он совершит головокружительную карьеру, и самое печальное, что в июне 1953 года он будет расстрелян по приговору суда как враг. А пока он старательно намыливал мне лицо и очень аккуратно сбривал щетину с моих дряблых щёк.

После того, как меня побрили, Эйтингон указал мне на ширму, за которой меня ожидала новая одежда и обувь. Через пять минут я выглядел, как новый целковый. Из-за отсутствия зеркала я не смог оценить мастерство портного, который сшил для меня мой первый в жизни костюм, поэтому пришлось довольствоваться оценкой Наума Исааковича:

– Костюм сидит хорошо! А как ботинки, не жмут?

– Что вы! Очень мягкие ботинки, я ещё никогда такие не носил.

– Вот и замечательно, что вам всё понравилось. Пойдёмте на выход, я думаю, что кое-кто нас уже заждался.

* * *

Наша группа состояла из шести человек. В центре шли мы с Эйтингоном, охранение по бокам и сзади. Во время нашего следования по коридору и лестнице мы не встретили ни одного человека, все были заранее удалены с нашего пути. Мы спустились на самый нижний этаж и прошли через целый ряд решетчатых дверей, которые открывал впереди идущий офицер. В конце концов мы подошли к камере, в которую вошли только я и старший майор.

– Как вы понимаете, Архип Захарович, мы продолжаем вашу проверку. Через несколько минут в эту камеру по одному будут заводить арестованных, общаться с ними запрещено. Используя свои способности, вы должны определить, когда, где и при каких обстоятельствах эти люди закончат свою жизнь. Вы меня поняли? – он посмотрел на меня пронизывающим взглядом, от которого веяло холодом преисподней.

От таких слов у меня по спине побежали мурашки. Я покорно кивнул головой, а старший майор уже устраивался на стуле возле меня. Приготовив всё для записи моих слов, он нажал на кнопку звонка, и через минуту в камеру вошли двое: охранник и арестованный. На арестованном была форменная одежда без знаков различия, его лицо было измождено следами пыток, но он держался достойно. В помещении повисла звенящая тишина. Эйтингон толкнул меня в бок и вывел из оцепенения. Я вышел из-за стола, подошёл к человеку, пристально посмотрел ему в глаза, пытаясь прочесть в них его судьбу, потом, не спрашивая разрешения, взял его правую руку. Так мы простояли секунд тридцать. Всё это время я продолжал смотреть в его глаза, а он пытался понять, что означает весь этот спектакль и какова в нём роль маленького и тщедушного старичка, стоящего перед ним.

Когда я отпустил его руку, старший майор жестом подал команду увести арестованного и оставить нас одних.

– Когда и как закончит свою жизнь этот человек? – был задан мне вопрос.

А я не мог ничего говорить, поскольку комок застрял у меня в горле, а по старческим щекам текли нестарческие слёзы.

Поборов в себе приступ беспомощности, я вытер слёзы рукавом пиджака и начал диктовать Эйтингону своё заключение.

– Это был генерал-лейтенант Птухин. По вашим документам его давно уже нет в живых. Вы его якобы расстреляли 23 февраля этого года, а всё это время он находился в тюрьме, в одиночной камере. Но через час его действительно расстреляют во внутреннем дворике тюрьмы. Вы хотели услышать от меня именно это, Наум Исаакович?

– Да, именно этого я от вас и добивался. И давайте, Архип Захарович, поменьше этих сантиментов и слюнтяйства. Идёт война, а на войне, как вы знаете, армии несут потери, а среди солдат есть как герои, так и предатели. Так что поменьше лирики. Помните о своей жизни. Она сейчас полностью в ваших руках.

Его рука потянулась к звонку, и в камеру снова вошли двое. Охранник в звании сержанта и арестованный. Как и предыдущий арестованный, он был в военной форме без знаков различия.

Понимая, что ничем помочь этим людям уже нельзя, я, опустив глаза, дотронулся до его руки. Затем я повернулся к Эйтингону, показывая ему взглядом, что он может его отпустить.

После того, как дверь за ними закрылась, я спросил:

– Ответьте мне, может, я чего-то не понимаю, но, наверное, вы решили сегодня расстрелять всё командование военной авиации? Сегодня это уже второй лётчик, к тому же Герой Советского Союза, фамилия его Пумпуру. И, как предыдущего пилота, вы его якобы тоже расстреляли. Но на самом деле вы убьёте его сегодня.

– Не убьём, а расстреляем. Эта большая разница. Не вам судить о том, чем мы здесь занимаемся. Перестаньте философствовать.

Следующим был генерал-майор Гольцев, которого должны были расстрелять через месяц, о чём старательно записал в своих бумагах Эйтингон.

В общей сложности перед моими глазами прошло десять человек. Шестеро из них должны были умереть сегодня ночью, а четверо должны были быть расстреляны в самое ближайшее время, с интервалом в один-два месяца.

В эту ночь я уже не сомкнул глаз. У меня возникло острое желание помолиться за тех, кого я сегодня видел в последний раз и кого, наверное, уже нет в живых, а также о спасении душ их палачей, повторяя неоднократно в молитве слова Христа: «Прости их Господи, ибо не ведают они, что творят…»

Можно долго философствовать на тему «А как бы поступил в данной ситуации я?», но абсолютной правды мы не узнаем никогда. Поскольку нет людей, оценивающих те или иные процессы в жизни общества одинаково. Есть, конечно, вопросы идеологии, которые позволяют навязывать массам свою точку зрения, но это людское зомбирование должно иметь постоянную «подпитку». Потому что как только «подпитка» ослабевает, бывшие зомби моментально выходят из повиновения и начинают всё крушить на своём пути, а это чревато началом очередной революции. Поэтому наш мир постоянно балансирует на грани войны и мира, на грани жестокости и добра, на грани правды и лжи. Ну а истина всегда будет где-то посередине, и у каждого она будет своя.

* * *

Пролетали дни и недели, а ко мне больше никто не приходил. День плавно перетекал в ночь, а потом всё начиналось заново. В отличие от арестованных, меня не водили на прогулку, но зато кормили хорошо и регулярно. Другой бы радовался на моём месте, а мне такое заточение было в тягость. Сейчас, когда идёт война, мне как никому другому хотелось находиться не здесь, а на передовой и вносить свою лепту в разгром врага. Но, как говорится: «Мы строим планы, а Бог их корректирует». И с этим ничего нельзя было поделать.

Даже не знаю, какое это было число, но среди белого дня ко мне снова пришёл Эйтингон и приказал одеваться. Он выглядел уставшим и осунувшимся. По нему было видно, что он уже много времени нормально не отдыхал и был на грани физического истощения.

– Архип Захарович, – начал он издалека. – Наши дела на фронте складываются не совсем так, как нам бы хотелось. Наши союзники об открытии второго фронта только говорят, но на самом деле в этом направлении ничего не делают. Весь мир замер в ожидании того, как сложится осенне-зимняя военная кампания. Враг подошёл к Сталинграду, и там сейчас идут ожесточённые бои. От итога этой битвы будет зависеть дальнейшая судьба нашей Родины. Партия и правительство прилагают нечеловеческие усилия по обеспечению нашей армии всем необходимым. При подготовке стратегических планов войсковых операций на данном участке фронта мы не имеем право на ошибку, которая в дальнейшем может отрицательно повлиять на ход ведения войны. Поэтому я бы хотел, чтобы вы сделали «анализ» нескольких планов обороны Сталинграда, подготовленных разными группами Генерального штаба. И указали нам, какой из этих планов следует принять, чтобы одержать победу в этом сражении. Этим вы поможете спасти сотни тысяч жизней солдат и офицеров на фронте, – он выжидающе посмотрел на меня, оценивая, понял ли я весь груз ответственности, который ложится на мои плечи. – Конечно, – продолжил он, – принятие окончательного решения произойдёт в Ставке Верховного Главнокомандующего, но ваше мнение, возможно, будет учтено. Перед тем, как мы приступим к оценке планов операций, вы должны понять, что я не имею права показывать вам карты с нанесёнными на них данными наших частей и соединений, а также направления главных ударов. Я покажу вам эти карты только с обратной стороны, а также закрытые папки с описательными текстами операций. Вот по ним вы и должны будете сделать ваши заключения. Вы поняли условия задания?

– Да, Наум Исаакович, я понял всё, что вы сказали. Однако я никогда до этого момента не делал никаких предсказаний и не знаю, смогу ли я вообще это сделать. Но я попробую.

– Вот и хорошо, – согласился со мной Эйтингон, поднимаясь со своего стула. – Сейчас мы сядем в машину и поедем в Генеральный штаб, это недалеко отсюда. Только я вам напоминаю. Никаких лишних движений. Вся охрана предупреждена, что в случае попытки побега они стреляют без предупреждения. Вы меня поняли?

– Понял! – коротко ответил я.

Через несколько минут мы спустились во внутренний двор, где нас уже ждала большая чёрная легковая машина с плотными занавесками на окнах. Сама дорога заняла не более десяти минут. Когда мы подъехали к парадному подъезду Генштаба, я увидел, что от машины до крыльца выстроилось оцепление из вооружённых солдат, стоящих спиной к проходу. «Да! – подумал я. – Ну и дела. Видно, сильно они меня боятся, коль приняли такие меры предосторожности».

На ступеньках нас поджидал адъютант в чине полковника, который препроводил нас на второй этаж в кабинет своего начальника.

Из-за рабочего стола нам навстречу вышел высокий статный мужчина в звании генерал-полковника. Он подошёл к нам вплотную и хотел уже протянуть мне руку для рукопожатия, но его движение было немедленно прервано резким окриком Эйтингона.

– Товарищ генерал! Я вас предупреждал, никаких телесных контактов с этим человеком!

Генерал смутился, отошёл на несколько шагов назад, по нему было видно, что такая бесцеремонность со стороны Эйтингона ему неприятна.

Эйтингон же, напротив, не обращая никакого внимания на генерала, начал распоряжаться в его кабинете, как у себя дома. Он подвёл меня к стене, на которой висели обратной стороной три карты и, указав на них, сказал:

– Это то, о чём мы с вами недавно говорили. Вы можете подходить к этим картам, можете их трогать, щупать, водить над ними руками и делать другие свои манипуляции, но переворачивать и смотреть на то, что на них изображено, вам запрещается. Приступайте.

Карты висели высоко, поэтому я попросил разрешения воспользоваться одним из стульев, стоящим за большим и длинным столом. Получив разрешение, я поднялся к первой крайней карте, приложил к ней свою ладонь и стал ждать, когда появится тот божественный огонёк озарения, при помощи которого я смогу увидеть грядущее.

Но вот преграда между этим и мистическим миром стала размываться, и я увидел пылающий город, разрывы бомб и «ручейки» трассирующих пуль, реку, полную трупов. Спустя мгновение я уже видел город, заполненный немецкими войсками с висящими на улицах красными полотнищами со свастикой…

Перейдя к следующей карте, я почувствовал лёгкое жжение на подушечках пальцев. У меня создалось впечатление, что температура этой карты значительно отличается от остальных, и дабы убедиться в этом, я поменял руку.

– Что-нибудь не так, Архип Захарович? – участливо спросил меня Эйтингон, но я ему не ответил.

Карта действительно излучала тепло, которое, наверное, никто, кроме меня, в этой комнате не замечал. Я видел горящую Волгу, разрушенный до основания город, рукопашные бои на улицах и дикие лица дерущихся как с одной, так и с другой стороны. Много, много снега в полях и целые горы трупов немецких солдат, лежащих на снежной целине. Радостные лица жителей города и измождённое лицо худого немецкого генерала, подписывающего какой-то документ.

…Третья карта была холодна, она не вызывала у меня никаких эмоций и видений. Она представлялась мне просто висящим куском ткани, который к происходящему не имел никакого отношения.

Закончив осмотр, я повернулся к присутствующим, чтобы огласить своё заключение:

– Я думаю, что вариант, представленный на средней карте, должен привести к победе наших войск, но он связан с большими потерями. Самым главным критерием битвы будет то, что нашим войскам нельзя ни при каких условиях уходить с правого берега Волги. Вы поняли меня? Ни при каких условиях! Нельзя войскам покидать город. Это будет смерти подобно. Потому что именно такой вариант операции изображён на первой карте. А это, в свою очередь, приведёт к неоправданным жертвам и поражению. Третья карта не имеет никакого отношения к предстоящим событиям. Вы, Наум Исаакович, наверное, в очередной раз, решили проверить меня? – задал я вопрос Эйтингону, который, услышав мои слова, смутился.

А у генерала, наоборот, на лице появилась улыбка, подтверждающая его внутреннюю уверенность в правильности принятого им решения в выборе направления главного удара в битве за Сталинград.

– Да, но мы ещё не закончили, – прервал меня Эйтингон. – Разложите на столе папки, соответствующие данным картам.

Данное задание показалось мне пустяковым, и через минуту каждая папка лежала напротив своей карты.

– Я не знаю, как будут развиваться события дальше, – взял слово генерал, – но мне очень хотелось бы встретиться с вами снова, когда всё закончится, для того, чтобы обсудить ваше сегодняшнее заключение. Жалко, что нет времени пообщаться с вами больше, поскольку у меня к вам есть ещё много вопросов. Надеюсь, в будущем увидеть вас снова.

И, не обращая внимания на стоящего подле меня Эйтингона, он протянул мне руку для рукопожатия, которую я стремительно пожал.

– Я думаю, что с «Ураном» у вас всё получится, – произнёс я на прощание генералу, который глядел на меня удивлёнными глазами.

– А я вас предупреждал, Александр Михайлович! – назидательным тоном проговорил Наум Исаакович, – Вот так-то, товарищ генерал-полковник, а вы не хотели верить во всё это.

Когда мы ехали назад, Эйтингон не проронил ни единого слова. Он даже не вышел попрощаться со мной, когда машина въехала во внутренний двор серого здания. И пока я в сопровождении охраны шёл к подъезду, машина резко развернулась, и он уехал.

Теперь меня забыли надолго и основательно. Честно говоря, я предпринимал попытки «митинговать», требовал газеты и прогулок на свежем воздухе, однако мои просьбы наталкивались на непробиваемую стену молчания. И только во второй половине февраля 1943 года, ближе к вечеру, снова появился Эйтингон. На нём была надета новая военная форма, а вместо привычных для меня петлиц на его плечах красовались погоны, как у царских офицеров.

– И как же мне теперь к вам обращаться, товарищ генерал? Ваше превосходительство? – язвительно спросил я, желая поиздеваться над ним, поскольку именно его я винил в том, что был полностью оторван от жизни.

– Вы думаете, легко ли старику здесь сидеть и ждать, когда вы соизволите меня навестить и объясниться? Я тут совсем одичал в одиночестве.

– Вот только не надо этого, Архип Захарович! Вы же моложе меня вдвое. Да и врачи говорят, что вы чувствуете себя хорошо. То, что я не приходил к вам, ещё не означает, что я не интересовался вами и вашим здоровьем. Так что оставим эту ненужную словесную перепалку. Сегодня я пришёл к вам по довольно важному поводу, а вот по какому, узнаете немного позже. А сейчас бриться, мыться и одеваться. Даю вам на сборы один час. Через час я за вами зайду, и мы поедем в одно очень интересное место.

* * *

г. Москва, 17 февраля 1943 года, конспиративная квартира НКВД на ул. Садово-Кудринская. 20 часов 18 минут.

Перед вторым подъездом дома № 17 остановились два чёрных лимузина. Человек в чёрном пальто и фетровой шляпе под прикрытием охранников быстро прошёл в подъезд и поднялся в конспиративную квартиру № 7 на третьем этаже.

Через десять минут к дому подъехала крытая полуторка с вооружёнными военными, которые взяли периметр дома в оцепление. Убедившись в том, что всё готово, старший команды в чине полковника зашёл в подъезд соседнего дома, где был оборудован милицейский пост, и сделал телефонный звонок на коммутатор госбезопасности.

Вскоре к дому подъехал чёрный трофейный Опель с плотно зашторенными окнами. Полковник скомандовал оцеплению команду «Кругом!», и все отвернулись от машины. После чего человек маленького роста в сопровождении военного исчез в дверях того же подъезда.

– Заходите, Наум Исаакович, мы вас тут уже заждались, – проговорил человек в гражданском костюме, – раздевайтесь и быстрее проходите к столу.

Когда мы с Эйтингоном зашли в комнату, то увидели стоящий посредине зала круглый стол, сервированный на четыре персоны, уставленный изысканными деликатесами. Около окна стоял Берия. Я узнал его сразу, поскольку неоднократно видел его фотографии в центральных газетах. Берия молча «буравил» меня через стёкла пенсне. Встретивший нас в прихожей мужчина пригласил всех присутствующих к столу.

– Наум Исаакович, не мешало бы вам представить своего подопечного, – проговорил он.

Эйтингон положил свою руку на моё плечо, произнёс:

– Разрешите вам представить Кулагина Архипа Захаровича. Вы много слышали о нём и его способностях, и вот извольте лицезреть его воочию. А теперь, с вашего разрешения, – он вопросительно посмотрел на Берию и получил от него одобрительный кивок головы, – я представлю нашему гостю присутствующих в этой комнате. Напротив, вас, Архип Захарович, стоит Народный комиссар внутренних дел, Генерал армии Лаврентий Павлович Берия. Рядом с ним находится начальник одного из наших управлений, генерал Судоплатов Павел Анатольевич. Прежде чем мы сядем за стол, разрешите мне зачитать один документ:

«…За особый личный вклад, проявленный в период подготовки войсковой операции, в результате которой Советские войска перешли в контрнаступление по всему Юго-Восточному фронту, наградить Кулагина Архипа Захаровича медалью за оборону Сталинграда.

Нарком НКВД, генерал армии Берия Л. П.,

Берия подошёл ко мне и прикрепил медаль на левую сторону пиджака. Не зная, что надо говорить в подобных ситуациях, я поблагодарил его кивком головы. Обычного рукопожатия, которое бывает в подобных случаях, не было. Эйтингон хотел сказать что-то ещё, но Берия прервал его:

– Достаточно, – проговорил он с сильным грузинским акцентом, – ты, Наум Исаакович, не отвлекай нас от главного, видишь, какой стол накрыл Судоплатов по этому поводу. Я предлагаю всем поднять бокалы и выпить за здоровье нашего Верховного главнокомандующего, за великого товарища Сталина.

Увидев, что я не выпил, Берия удивлённо посмотрел на меня и спросил:

– Вам что, не понравился мой тост? – за столом повисла напряжённая пауза.

– Нет, что вы. Тост был просто замечательный. Просто я никогда в своей жизни не пил вина, боюсь опьянеть.

– Вот те раз! Такой старый, а вина в жизни не пил, – Берия засмеялся неприятным смехом, который тут же подхватили Эйтингон и Судоплатов.

Когда смех закончился, наступило долгое и неловкое молчание. Эйтингон с Судоплатовым выжидающе смотрели на наркома, который размышлял, что ему со мной делать, но, видно, у Лаврентия Павловича в отношении меня были свои планы, и он миролюбиво предложил повторно наполнить бокалы для второго тоста.

– Я хочу вам вот что сказать, – начал он издалека. – Вот сижу я за этим столом, окружённый хорошими и преданными мне людьми, мы пьём хорошее грузинское вино, ведём задушевную беседу. Здесь же, среди нас, сидит друг моего друга, с которым я только что познакомился. И я хочу выпить этот бокал прекрасного вина за знакомство, чтобы этот человек также стал и моим другом. И чтобы это знакомство в дальнейшем переросло в настоящую мужскую дружбу!

Понимая, что лучше не дразнить «волка в овечьей шкуре», я вместе со всеми осушил свой бокал до дна, после чего общая обстановка за столом сразу разрядилась. Военные начали обсуждать последние события на фронте: о перспективах военной кампании наступившего года, о предполагаемом главном ударе противника, об открытии второго фронта нашими союзниками. Не обращая на меня никакого внимания, они наполняли свои бокалы, поднимали тосты и вели себя так, словно меня с ними не было. Вино постепенно развязывало языки, и их разговор стал больше переходить на личности. И тут Берия неожиданно обратился ко мне:

– Как там вас?

– Архип Захарович, – подсказал Эйтингон.

– Архип Захарович, а как это тебе удалось угадать карту в нашем Генеральном штабе? И что ты можешь сказать о его начальнике? – над столом повисла очередная пауза, и все устремили свой взор на меня.

– Он хороший человек. Ему бы священником быть, как его отец, но жизнь заставила его стать военным. И на этом поприще он сделает ещё много славных дел, и слава будет о нём великая. Ему должны присвоить на днях новое воинское звание.

– Да что ты мелешь? Ему только что месяц назад присвоили звание Генерала армии, – вмешался в разговор Судоплатов.

– Цыц! – одёрнул его Берия. – Верховный прошлой ночью подписал приказ о присвоении ему звания Маршала Советского Союза, и об этом не знает пока никто, даже сам Василевский.

Берия впился в меня немигающими глазами, в которых одновременно читались удивление, страх и презрение. Но вслух он произнёс:

– Значит, не зря мы искали тебя, «Рентген»!

Тем временем Судоплатов уже задавал мне следующий вопрос.

– А вот скажи нам, Архип Захарович, что ты думаешь о Мессинге?

– Вы имеете в виду того артиста, который приходил ко мне в палату? – я посмотрел вопросительно на Эйтингона, который в знак подтверждения моих слов еле заметно кивнул головой.

– Можно ли его использовать в нашей работе?

– Я думаю, что нет. Многое, что он наговорил про себя, вымысел. Как и все артисты, он склонен к преувеличению своей значимости и своих способностей. Он является человеком с очень тонкой и ранимой психикой, но в то же время он очень талантлив и прозорлив. Судьба к нему благоволит и сложится для него хорошо, но работать на вас он не будет. И не потому, что он не хочет, нет. Просто так складывается его судьба, в которой ваши дороги не пересекаются.

– Судоплатов! – Берия повысил голос, недовольный тем, что его перебили. – Оставь ты этого Мессинга в покое. Помнишь, что «Хозяин» сказал в отношении него? Еврея не трогать! Пусть показывает свои фокусы под нашим присмотром. А вот с вами, Архип Захарович, нам надо сесть и о многом поговорить. Но наш разговор мы перенесём на завтра. А сегодня вас отвезут по новому адресу, где вы сможете гулять на свежем воздухе, читать книги, слушать музыку. Для вас будут созданы самые лучшие условия. Ну а то, что мы так долго держали вас в неведенье, было связано с проверкой ваших способностей и подтверждением фактов ваших предсказаний. Надо сказать, ваши предположения относительно тех или иных событий подтвердились полностью. Поэтому принято решение на самом высоком уровне о привлечении вас к работе по линии нашего наркомата. А сейчас мы закончим ужин, поскольку у каждого из нас ещё есть на сегодня незаконченные дела. Генерал Эйтингон проводит вас к месту вашего нового обитания, – он сделал лёгкий кивок головы в мою сторону. – До свидания!

 

Глава 3. «Дворянское гнездо»

Тем же вечером Эйтингон вывез меня из Москвы. В сопровождении трёх машин охранения мы на огромной скорости пронеслись по улицам ночной Москвы. Спустя час машины свернули с шоссе на незаметную просёлочную дорогу, и через несколько километров уткнулись в высокие металлические ворота, в которые въехала только наша машина. За воротами на огороженной территории в два гектара располагался одноэтажный особняк. И пока машина подъезжала к нему, во всех окнах зажегся свет. Перед входом в особняк располагалась лестница в пять ступеней, по обеим сторонам которой лежали два каменных льва, а на самой лестнице нас уже дожидалась миловидная женщина лет пятидесяти, которую Наум Исаакович представил мне как хозяйку этого дома, Нелли Ивановну. Как мне объяснили, в её обязанности входило: приготовление пищи, уборка, стирка и всякие другие мелочи. Жила она в этом же доме, только вход в её комнату размещался с тыльной стороны здания. Охрану объекта осуществляли исключительно офицеры НКВД, которым было строжайше запрещено приближаться к дому и вступать в контакт с постояльцем. Въездные ворота охранялись вооружённым часовым, а по всему периметру забора был пропущен электрический ток. Таким образом, это был не просто дом, а неприступная крепость, убежать из которой было практически невозможно.

В доме имелись просторная гостиная, кабинет с большой библиотекой, несколько спален и кухня. Дом был обставлен в духе неоклассицизма. Во всех помещениях на полу лежали ковры, на стенах висели картины в массивных позолоченных рамах, мебель была красивой и добротной, а потолки украшали бронзовые эксклюзивные люстры с тонкими лепестками хрустального стекла.

При знакомстве с Нелли Ивановной я пожал её руку, поэтому мне сразу стало известно о ней всё, даже то, о чём она сама уже успела позабыть. Несмотря на дворянское происхождение и европейское образование, в годы революции она раз и навсегда порвала со своей семьёй, став ярым сторонником большевизма и активным участником одной из боевых групп. После разгрома Врангеля в Крыму она вместе с Розалией Землячкой участвовала в красном терроре. Потом работала агентом НКВД в Киеве и Москве. Имеет звание капитана госбезопасности. Владеет рукопашным боем. Крупный специалист по ядам. Закончит свою жизнь в ноябре 1953. Последние слова, которые она услышит, будут: «Приговор привести в исполнение»!

Да уж, попал я в лапы к пауку. А на вид и не скажешь. Лицо миловидное, улыбка на губах, вся такая аккуратненькая, в белом передничке. Видно, ценят её заслуги на работе, коль поставили присматривать за мной. Ну, ничего. Как говорил Гаврилов: «Прорвёмся!». Кстати, а где сейчас Гаврилов? Жив ли? Что-то тоскливо мне здесь.

* * *

18 февраля 1943 года. 19 часов 55 минут. Объект № 26, Московская область, район посёлка Домодедово.

Я сидел в кабинете, когда увидел въезжающую во двор чёрную машину. Из машины вышел Берия. Нелли Ивановна встретила его с подобострастием и препроводила в гостиную, в которую мы вошли одновременно. На этот раз Берия был в гражданском двубортном костюме, белой рубашке и чёрном в крапинку галстуке. Усевшись в широкое кресло, он жестом руки пригласил меня сесть напротив него. Общая атмосфера этого дома как будто сама располагала к длительным и неспешным философским беседам.

Отбросив в сторону разные формальности, Лаврентий Павлович сразу перешёл к делу.

– Как вам новое место жительства, Архип Захарович, всё ли вас устраивает и нет ли у вас каких-нибудь пожеланий по этому поводу? – спросил он любезно.

– По сравнению с тем местом, где я находился в последнее время, этот дом можно считать просто дворцом, – льстиво ответил я на поставленный вопрос.

– В таком случае, – мой собеседник ослабил узел галстука на шее, – я перейду к самому главному, а именно к тому, что меня больше всего интересует в вашей личности. Если разложить всё по пунктам, то, во-первых, я бы хотел лично знать обо всех ваших способностях. Во-вторых, я бы хотел лично присутствовать на некоторых экспериментах с вашим участием. В-третьих, мне надо знать, насколько я могу вам доверять в вопросах государственной безопасности. В-четвёртых, мне нужно, чтобы вы беспрекословно выполняли все мои указания и не задавали лишних вопросов. Взамен этого вы будете обеспечены всем необходимым, но при одном условии. Вы будете подчиняться мне и только мне! Никаких контактов с внешним миром. Всё, что вам потребуется, будет немедленно доставлено сюда в ваше распоряжение. Скажу честно, особенно вас напрягать не буду. У меня хватает и без вас высококлассных профессионалов, способных выполнить любое моё поручение. Но есть отдельные проблемы, в решении которых мы не можем обойтись без вашей помощи. Это вопросы, связанные с проведением следственных мероприятий. А с вашим участием, я думаю, – он посмотрел на меня таким взглядом, будто проник в самые потаённые уголки моей души, – мы устраним эти досадные недоразумения в нашей работе. Кроме того, к вам на экспертизу будут попадать отдельные документы, имеющие отношение к обороне страны, по которым вам необходимо будет делать заключения. Вы поняли меня?

– Конечно, – коротко ответил я.

– Вас такая постановка вопроса устраивает?

– А разве у меня есть другие варианты? – я удивлённо посмотрел на него.

– Вот и хорошо, что вы сразу и правильно поняли меня, это исключит всякие недоразумения. В настоящее время я знаю о вас только то, что мне рассказывал Эйтингон. Кстати, я заметил, что вы с ним неплохо поладили. Чем он купил ваше расположение?

– Да ничем. Просто он был со мной откровенен, не юлил, не обманывал. Вот и всё.

– На меня произвело огромное впечатление, как вы правильно предсказали будущее тех мерзавцев, которых мы расстреляли за измену Родины. Меня поразило то, с какой лёгкостью вы это делаете. Мессинг в этих вопросах вам и в подмётки не годится! Когда он участвовал в аналогичном эксперименте, знаете, что с ним произошло? Он разрыдался, как ребёнок, и не смог дальше работать. Слюнтяй! – и засмеялся своим «ядовитым» специфическим смехом.

Потом немного успокоился и продолжил:

– Расскажите мне для начала, как вы угадываете дату смерти человека?

Помолчав пару секунд, обдумывая вопрос, я начал издалека.

– Область, в которую мы с вами вторгаемся, лежит за горизонтом восприятия простого человека. Всё, что там происходит, нельзя передать словами. Поэтому постараюсь рассказать вам об этом так, как сам чувствую это. В момент прикосновения к человеку в моё сознание вливается информация. Это отдалённо напоминает то, как будто мне на голову «выливают» ушат холодной воды. То есть я хочу сказать, что этот процесс я ощущаю не психологически, а физически. Сразу возникает ощущение того, что я об этом человеке знал всё и всегда. Для меня события его жизни видятся в прошедшем времени, в том числе и те, которые произойдут с ним ещё через много-много лет. Правда, будущее может быть сильно размыто, и я могу ошибаться в отдельных деталях, но дата смерти человека будет неизменной. Вот в принципе как-то так. Вас удовлетворил мой ответ? – поинтересовался я.

– Даже не знаю, что вам сказать. Всё это так неожиданно и непонятно, что сбивает меня с толку, – Берия задумчиво уставился в одну точку. – Но боюсь, что более внятного ответа я от вас не дождусь. Поэтому ответьте мне ещё на один вопрос, для вас существует разница, с каким человеком вы общаетесь? То есть я хочу спросить, для вас имеет принципиальное значение, на каком языке говорит человек? Как это будет выглядеть, когда вы будете контактировать с иностранцем?

– То есть вы хотите узнать, на каком языке приходит ко мне информация о человеке? Я как-то не задумывался над этим вопросом. Но мне кажется, что языковой барьер не имеет к этому процессу никакого отношения, да и опыта общения с иностранцами у меня никогда не было.

– Ну, этот пробел в вашей биографии мы исправим быстро, – проговорил Берия с улыбкой.

– Вы общались с Эйтингоном и предсказали ему долгую жизнь. А раз так, то получается, что Гитлера мы победим и выиграем эту войну? И как скоро это произойдёт?

– Я могу немного ошибиться, но это произойдёт 8 или 9 мая 1945 года.

– А на дворе сейчас только начало 1943 года, – задумчиво проговорил Лаврентий Павлович.

И потом резко сменил тему разговора.

– Следовательно, если вы сейчас прикоснётесь ко мне рукой, то будете знать обо мне всё, что было и будет со мной? Я правильно вас понял, Архип Захарович? И вы будете знать все государственные секреты, которые известны мне?

– Не совсем так. Вы немного преувеличиваете мои способности. Давайте, к примеру, рассмотрим такую ситуацию. Если вы будете знать о том, что я в данный момент буду считывать с вас информацию, ваше сознание повесит замок на памяти, и я не смогу проникнуть глубже, чем оно захочет меня пустить. Но отдельные фрагменты вашей жизни, которые были наполнены самыми яркими эмоциональными переживаниями, будут известны мне, и на основании их я построю проекцию вашей жизни. Помимо этого, мне также будет известна дата вашей смерти, поскольку этой информацией ваш разум не располагает и не может её заблокировать. Эта информация идёт не от вас, она идёт откуда-то свыше, – и я многозначительно указал пальцем вверх.

Лаврентий Павлович с открытым ртом посмотрел на потолок, будто там он мог увидеть того, кто помогает мне это делать. И вслед за этим его руки непроизвольно спрятались в карманах пиджака. Поскольку в такой позе сидеть ему было неудобно, он поднялся и начал ходить по гостиной из одного её конца в другой. Он молчал. Ходил и молчал. В свою очередь, я не стал нарушать ход его мыслительного процесса, поскольку то, что я ему сейчас сказал, требовало глубокого переосмысления.

Бой больших напольных часов в углу гостиной вернул его в существующую реальность. Часы показывали девять часов вечера.

– Архип Захарович! А не поужинать ли нам с вами? – проговорил он, не сводя глаз с циферблата часов.

Он негромко окликнул Нелли Ивановну, и та моментально возникла пред очами своего шефа. Надо полагать, что во время нашего разговора она неотступно стояла за дверью, готовая в любой момент вмешаться, если ситуация начнёт выходить из-под контроля.

После ужина мы вернулись в гостиную, и Лаврентий Павлович предложил мне, не откладывая в «долгий ящик», «пообщаться» с одним из его подчинённых, о судьбе которого ему было известно доподлинно всё. Для этого он на несколько минут вышел на кухню и вскоре вернулся с военным в чине подполковника. Он предложил мне взять его за руку, а потом с глазу на глаз обсудить то, что я узнаю о нём.

Когда подполковник ушёл, я вопросительно посмотрел на Берию, как бы спрашивая его взглядом: «Возможно ли вообще такое?». Но Лаврентий Павлович был невозмутим. Только лёгкая усмешка на его губах говорила о том, что он косвенно подтверждает информацию, считанную мною с офицера.

– Я думаю, что для вас будет интересно узнать дату его смерти. Так вот, он умрёт в воскресенье 12 декабря 1965 года, в 8 часов 13 минут утра в полном одиночестве. От него отвернутся все, включая детей и близких родственников, но ему это будет уже безразлично, поскольку последние восемь лет своей жизни он будет пациентом психиатрической больницы. А сейчас у него яркая и насыщенная жизнь, полная утех и безнаказанности, в которой вы, Лаврентий Павлович, играете далеко не последнюю роль…

– Да я и сам всё это прекрасно знаю без вас.

– Не совсем.

– Что вы хотите этим сказать?

– А то, что он всю жизнь боится разоблачения. В своё время он скрыл от вас одну маленькую деталь из своей биографии, а именно то, что в период своей бурной молодости он сдал царской охранке одного большевика, отца большого семейства за то, что тот не разрешил ему встречаться со своей дочерью. Этот большевик через несколько дней умер во время допроса от сердечного приступа, а через неделю после похорон отца он изнасиловал эту девушку. Об этом неблаговидном поступке знали ещё два его лучших друга, которых он тоже убил. Одного из них он застрелил, а другого утопил.

– Ну и что? Меня это нисколько не удивляет, – проговорил Берия с усмешкой.

– Для нашей работы такие люди просто находка. Когда у человека «рыльце в пушку», то с ним можно делать всё, что захочешь. Да, я согласен с вами, такими данными о нём мы не располагали. Но это не может быть поводом для того, чтобы мы ему не доверяли. Он неоднократно и словом, и делом доказывал органам свою преданность, за что был награждён правительственными наградами. Ладно, сейчас проверим ваше ясновидение… Нелли Ивановна, – он громко позвал женщину, – позовите сюда Саркисова.

Не прошло и минуты, как подполковник снова зашёл в гостиную и встал перед Берией по стойке смирно.

– Рафаэль, – обратился нарком к своему подчинённому. – Что там у тебя было по молодости? Ты что, действительно сдал царской охранке отца девушки, за которой пытался ухаживать? Отвечай! И не смей мне лгать! – Берия грозно сдвинул брови у переносицы.

– Лаврентий Павлович! – Саркисов бросился к нему в ноги. – Простите меня. Я думал, что эта история никогда не выплывет наружу. Ведь никто об этом не знал. Не осталось ни одного живого свидетеля тех событий…

…Сидя в своём кресле, я наблюдал, как унижается и вымаливает прощение этот бездушный и никчёмный человек. Но у меня не было к нему никакой жалости, никакого сострадания. Напротив, мне хотелось, чтобы он был наказан за свои деяния здесь и сейчас. Но по выражению лица Берии я понял, что ему это ползанье на животе с поцелуями его ботинок доставляет неслыханное удовольствие. Сейчас он ощущал себя Богом, имеющим неограниченную власть над людьми и их судьбами. Глядя на унижения Саркисова, я понял, что никто меня отсюда живым не выпустит. До какого-то момента, пока я буду ему нужен, Берия будет со мной заигрывать, любезничать и изображать из себя моего лучшего друга, но как только станет ясно, что я выполнил возложенную на меня миссию, последует немедленная команда на мою ликвидацию.

…Вскоре всхлипы Саркисова прекратились, он неподвижно застыл у ног всесильного наркома, ожидая своей участи. Лаврентий Павлович брезгливо пнул его в бок своим блестящим чёрным ботинком, давая понять, что аудиенция окончена, и тому следует удалиться. Как понятливый пёс, Саркисов на четвереньках начал задом отползать и вскоре скрылся в коридоре.

– Вот видите, Архип Захарович, с какими людьми мне приходится работать. А это, кстати, мой самый приближённый сотрудник, он ведь мне и охранник, и водитель в одном лице. Так что, мой дорогой, работы у нас с вами непочатый край.

Последовала секундная пауза, после чего нарком продолжил:

– Вам не кажется, что-то мы несколько отклонились от темы нашего первоначального разговора? А ведь у меня к вам ещё есть масса вопросов, на которые я хочу получить ответы, – произнося эту фразу, Берия поднялся, подошёл к буфету и достал оттуда бутылку коньяка. – Вам налить? – спросил он меня вполоборота.

– Нет, спасибо. С меня хватило вчерашнего бокала, – интеллигентно отказался я.

Лаврентий Павлович налил себе пол стакана и вернулся на прежнее место. Усевшись поудобнее в кресло, он продолжил прерванный разговор.

– Когда мы проверяли Мессинга, он продемонстрировал нам несколько своих фокусов. Так, например, он беспрепятственно вышел из моего кабинета в наркомате на улицу. И хотя вся охрана была предупреждена о том, что из здания попытается выйти посторонний человек, все дежурные по этажам в один голос утверждали, что мимо них никто не проходил. Также он смог получить в одном из отделений сбербанка Москвы крупную сумму денег, предъявив кассиру всего лишь чистый лист бумаги. Вы знаете, его талант произвёл на Сталина большое впечатление, после чего он приказал, чтобы я этого еврея не трогал, а предоставил ему возможность работать на эстраде. Вот видите, Архип Захарович, какие радужные перспективы могут открыться перед вами. Правда, это расположение надо ещё заслужить вашим лояльным поведением и преданностью мне.

Пока Лаврентий Павлович говорил со мной, его стакан опустел, он подошёл к буфету за второй порцией коньяка. Налив себе ещё полстакана, Берия забрал бутылку с остатками янтарной жидкости с собой и поставил её на пол возле своего кресла.

«Крепкий мужик. Пить умеет», – констатировал я, глядя на него.

– Мне бы хотелось, чтобы вы продемонстрировали мне нечто подобное, если вы на это способны, – закончил он, отхлёбывая коньяк из стакана.

– Мессинг – артист, – начал я издалека, – поэтому он демонстрирует то, что будет интересно сидящему в зале зрителю. В отличие от него, я в своей жизни ничего такого не делал и даже не пробовал. Не знаю, может, и мне будут посильны его фокусы, но, в отличие от него, я могу видеть сквозь стены, а также я могу, посмотрев на человека, сказать, чем он болен, и указать конкретное место на его теле, где притаилась болезнь. Например, у вас, Лаврентий Павлович, язва двенадцатиперстной кишки, вот здесь, – я поднялся со своего места, чтобы показать пальцем конкретное место на его животе.

– Не приближайтесь ко мне и не прикасайтесь, – закричал он, как ошпаренный, вжавшись в кресло.

На этот крик в гостиную вбежали Саркисов и Нелли Ивановна. У Саркисова в руке был пистолет, направленный на меня.

– Хорошо, хорошо! Я не буду к вам приближаться, – примирительным тоном проговорил я, отступая назад.

– Не приближаться ко мне! – громко и истерично кричал Берия. – Никогда! Вы поняли?

– Да, Лаврентий Павлович, понял. Успокойтесь.

– Я вам не этот болван, – он кивком головы, указал на Саркисова. – Мне не нужно знать, когда я отдам концы. В отличие от многих, я управляю своей жизнью сам, а не она мною. И поэтому мне не нужна информация о том, что было или что будет со мной. Будьте добры постоянно держать между нами дистанцию. Всё! Вы свободны! – он приказным голосом выпроводил своих агентов из гостиной.

Ситуация была накалена до предела, поэтому Берия предложил мне прогуляться на свежем воздухе. Продолжая прерванный разговор, Лаврентий Павлович попросил меня продемонстрировать что-нибудь ещё из моих способностей.

Пока мы прогуливались по очищенной от снега дорожке вокруг дома, я мысленно приказал всем сотрудникам, находящимся сейчас на объекте, собраться в караульном помещении для постановки задачи.

А тем временем наш разговор с наркомом зашёл о возможности использования гипноза и методах обучения ему в разведшколах. Тема разговора была интересной и полностью увлекла Берию своими перспективами. Он много говорил, задавал вопросы, внимательно слушал мои рассуждения и предложения. Заканчивая очередной круг прогулки вокруг дома, он внезапно остановился, почуяв неладное. Его глаза начали лихорадочно сканировать пространство вокруг, пытаясь определить направление, откуда исходит сигнал опасности.

– Стойте, Архип Захарович, – приказал он мне, – не могу понять, но что-то здесь не так. Вы чувствуете? Охрана! Её нет на своих местах! – и потом стремительно скомандовал мне: – Архип Захарович, бегом в дом! – и сам мелкими шашками побежал впереди меня.

– Лаврентий Павлович! Да стойте вы! Стойте! – успел крикнуть вдогонку я. – Нет никакой опасности. Вы же сами просили меня продемонстрировать вам что-то необычное. Вот теперь любуйтесь.

– Так это вы убрали охрану? – он недоверчиво посмотрел на меня.

– Абсолютно верно. И вам незачем так волноваться. Вся охрана собралась в караульном помещении и ждёт от вас дальнейших указаний. Так что давайте пройдём в караулку, и вы всё увидите своими глазами.

Когда через пару минут мы вошли в помещение охраны, нашему взору предстала следующая картина. Около тридцати человек с немигающими глазами стояли вплотную плечом к плечу в маленькой комнате лицом к выходу. Мёртвую тишину нарушало лишь тиканье настенных часов.

У Лаврентия Павловича глаза полезли на лоб, когда среди мужчин он увидел затесавшуюся в их рядах Нелли Ивановну с застывшим, как у манекена лицом. Обернувшись ко мне, он недоверчиво спросил:

– Когда вы это успели сделать, вы же всё время были со мной и никуда не отлучались? Разве такое возможно?

Он выглядел растерянным и не знал, что ему надо сейчас предпринять.

– Лаврентий Павлович, подайте им команду, и они придут в себя.

Нарком с опаской повернулся ко мне спиной и громко произнёс: «Вольно!». После чего все в комнате «ожили» и устремили свой взор на наркома. Лаврентий Павлович скомандовал негромко:

– Разойтись по своим местам! – и, не говоря больше ни слова, развернулся и вышел из караульного помещения.

Больше в этот вечер мы с ним не говорили. Через десять минут он покинул объект, попрощавшись со мной кивком головы.

* * *

Казалось, что обо мне снова забыли. Дни были похожи один на другой как две капли воды. Нелли Ивановна готовила для меня обеды, а охрана добросовестно охраняла. В доме была одна маленькая особенность, на которую я сначала не обратил внимания. Она заключалась в том, что здесь не было радио или хотя бы репродуктора, по которому можно было отслеживать события на фронте. На мой вопрос относительно этой проблемы Нелли Ивановна дала мне лаконичный ответ: «Нет? Значит, так надо!». Спорить с её контраргументами было бесполезно. Для того, чтобы найти себе занятие, я перебрался в кабинет, где имелась кем-то со вкусом подобранная большая библиотека художественной и технической литературы. Проводя целыми днями за чтением книг, я старался восполнить багаж моего незаконченного образования. Не приученный бриться, я не отягощал себя этим занятием, в результате чего через пару месяцев у меня появилась солидная седая борода, спадающая на грудь, отчего я стал выглядеть старше ещё лет на десять.

 

Глава 4. Всё для фронта, всё для победы…

22 апреля 1943 года. 02 часа 24 минуты. Объект № 26, Московская область, район посёлка Домодедово.

В дверь моей спальни негромко постучали.

– Архип Захарович, вы спите? – спросила Нелли Ивановна.

– Нет, уже не сплю, а что случилось?

– Одевайтесь скорее. Приехал Лаврентий Павлович, он ждёт вас в гостиной, – и дверь бесшумно закрылась.

Через пять минут я входил в гостиную, в которой увидел стоящего у камина Берию в военной форме. Нарком выглядел уставшим и осунувшимся.

Сухо поприветствовали друг друга, и он жестом указал мне на стул возле стола, на котором лежала тонкая красная папка с оттиском герба.

– Архип Захарович, нам необходима ваша помощь. В преддверии весенне-летней военной кампании противник разрабатывает направление своего главного удара. Как вы понимаете, от знания направления этого удара будет зависеть многое, может быть, даже исход всей войны.

По линии нашей разведки поступает много противоречивой информации. Надо полагать, что противник предпринимает все силы и средства, чтобы дезинформировать нас. На перепроверку полученных данных уходит много времени, а зачастую и человеческих жизней. Поэтому я хочу, чтобы вы сейчас, сидя за этим столом, провели анализ полученных радиодонесений от наших разведчиков. А также рассортировали их по двум стопкам, в одну должны лечь документы, содержащие истинное положение дел, в другую содержащие дезинформацию. Времени для проведения этого эксперимента у нас до утра. Днём у меня доклад Верховному. Вы поняли задание?

– Да, Лаврентий Павлович, всё понятно, но я не могу гарантировать точный результат.

Берия опёрся руками о стол, выпучил на меня глаза сквозь пенсне и с сильно выраженным грузинским акцентом прошипел:

– Ты мне здэсь условия нэ ставь! Если будэш кабениться, я тэбя растрэляю. Понял?

Я кивнул ему головой в знак того, что мне всё понятно. А он тем временем развязал папку, достал из неё первый документ и передал его мне.

Совершенно секретно.

Вертер»

Шифрограмма № 14/2546

23 февраля 1943 года.

«Седьмого февраля в ставке Верховного главнокомандования вермахта прошло совещание с участием фюрера, на котором было принято стратегическое решение о направлении главного удара в ходе летней военной кампании 1943 года. Планом операции предусматривается блокировать наступление советских войск на участках армий «Центр» и «Юг» в районе Орла и Харькова и в результате мощного бронетанкового удара переломить сопротивление русских по всей линии фронта. Вслед за этим закрепить успех операции на северном направлении армией «Север» путём взятия Ленинграда и развития наступления на Москву с Севера. Операциям присваиваются кодовые названия «Цитадель» и «Пантера»

Я держал документ в руках и ничего не чувствовал. Абсолютно ничего. Словно это был простой лист бумаги. Немного поколебавшись, я спросил:

– Этот текст не несёт для меня никакой информации из-за того, что он, наверное, неоднократно кодировался, раскодировался, передавался по радио. Поэтому тот, кто передал это сообщение, потерял для меня свою идентичность, а без этого я не смогу работать дальше.

– Что вам для этого надо? – спросил Берия.

– Я думаю, что подойдёт любой документ, написанный собственноручно этим, – я ещё раз посмотрел на подпись шифрограммы, – Вертером или какая-нибудь его личная вещь.

Берия внимательно посмотрел на меня и произнёс:

– Ну, раз так, то нам надо ехать в Москву. Одевайтесь.

* * *

Кавалькада из четырёх чёрных автомобилей выехала в Москву. По указанию Берии мы ехали в разных машинах. Через час машины остановились около центрального входа наркомата и из него навстречу нам выбежали несколько человек, образовавшие живой коридор для нашего прохождения. Ещё через несколько минут мы вошли в кабинет Берии, где нас уже ожидали Судоплатов и Эйтингон. Посадив меня за большой стол, покрытым зелёным сукном, Лаврентий Павлович отошёл к своим коллегам и о чём-то шёпотом с ними переговорил, после чего они вышли из кабинета.

Через полчаса они вернулись, неся в руках папки с личными делами разведчиков. По указанию Берии дела были разложены на столе так, чтобы невозможно было прочитать имена их владельцев, рядом с ними положили соответствующие шифрограммы. Проделав это, они отошли от стола, предоставляя мне место для работы.

– Павел Анатольевич, – прервал молчание Берия, – бери листок бумаги и записывай всё, что скажет Архип Захарович – для протокола.

Пока Судоплатов устраивался за столом, чтобы начать записывать, я подошёл к первой папке, на которой лежала шифрограмма с пометкой «Вертер». Положив на папку руки, я почувствовал, как моё сознание «проснулось», и границы его восприятия начали разрастаться. Вместе с этим я начал проваливаться в каталептическое состояние, из которого голосом сомнамбулы начал вещать слова, которые Судоплатов быстро записывал.

– Мужчина, возраст около сорока трёх – сорока пяти лет, лицо круглое, носит очки в круглой оправе, немного картавит. На висках большие залысины. Сильно сутулится, прихрамывает на правую ногу. Предпочитает носить одежду светлых тонов. Имеет несколько тайных личных счетов в банке. Источник своей информации от вас скрывает, и никогда его не раскроет. Этому источнику можно верить.

Немного придя в себя, я перешёл к следующей папке и сообщению.

Совершенно секретно.

Люци»

Шифрограмма № 16/846

11 марта 1943 года.

«В ставку Гитлера, «Wolfsschanze», прибыл генерал Роммель. Во время встречи с фюрером обсуждался вопрос переброски частей и соединений танкового корпуса «Африка» на восточный фронт. Предположительное время переброски конец мая – начало июня.

Как и в предыдущий раз, я сделал небольшой словесный портрет разведчика, не называя его имени, а также дал заключение о подлинности указанных в нём фактов.

Третье сообщение содержало текст, следующего содержания:

Совершенно секретно.

Клаус»

Шифрограмма № 16/1678

24 марта 1943 года

«Учитывая то обстоятельство, что румынские нефтеносные месторождения не могут покрыть потребности вооружённых сил Германии в топливе, Гитлер приказал разработать операцию «Капкан», в которой основные ударные силы армии «Юг» будут направлены на захват месторождения нефти в районе Северного Кавказа.

От папки с личным делом веяло холодом, поэтому я незамедлительно сообщил о смерти агента. Данная шифрограмма была отнесена мною к категории дезинформации.

Таким образом, были разобраны двенадцать шифрограмм. Из них только три сообщения я отложил в папку достоверных сообщений, а остальные к категории дезинформации. Когда мы закончили, часы в углу кабинета пробили шесть раз, что свидетельствовало о наступлении утра. Все присутствующие подписали составленный Судоплатовым протокол, который он положил на стол Берии. В отличие от меня, офицеры держались бодро, хотя, наверное, не спали уже больше суток. У меня же подкашивались от усталости ноги, и я был рад, когда нарком приказал отвезти меня назад.

Не знаю, в какой степени моя информация помогла советскому командованию при подготовке операции на Курском выступе, но в конце августа 1943 года Берия лично вручил мне орден Отечественной войны второй степени.

* * *

Раз в неделю из наркомата поступали документы для «экспертизы». Их привозил в несгораемом металлическом ящике посыльный в чине полковника, который передавал его под роспись Нелли Ивановне, а та приносила его мне. Документы были рассортированы по отдельным папкам, внутри которых лежали вкладыши, в которых указывалось, что мне надлежало сделать с тем или иным документом. После «экспертизы» документы возвращались обратно в Москву.

Помимо «бумажной» работы, меня привлекали к психологической обработке людей. У одних меня просили стереть конкретные события в памяти, у других абсолютно всё, включая личностные данные. После такой обработки люди не помнили о себе ничего, и им предстояло начинать жизнь с чистого листа. Были случаи, когда я работал с разведчиками, которым «прописывал» новые биографии перед заброской в тыл врага, но чаще приходилось заниматься шпионами, у которых из подсознания изымались шифры и коды.

Однако наряду с «рядовой» работой мне иногда поручали обработку довольно известных личностей.

…Одним из таких моих «пациентов» был генерал – фельдмаршал Фридрих Паулюс.

В 1944 году высшее руководство СССР задумалось о политическом обустройстве послевоенной Европы и стало предпринимать в этом направление определённые шаги. Так, например, одним из направлений идеологической работы с пленными немецкими солдатами и офицерами было искоренение в их сознании идей национал-социализма. Естественно, «обрабатывать» каждого солдата никто не собирался, но идея по созданию организации, на которую будут возложены эти функции, была оправдана. Сталин посчитал, что пленный немецкий солдат быстрее поверит своему генералу, нежели советскому политработнику, и поручил Берии создать «Союз немецких офицеров». После соответствующей обработки в НКВД часть пленных генералов пошла на сотрудничество с органами, и «добровольно» вступила в вышеназванный союз. Однако среди них не было ни одной авторитетной личности, за которой пошёл бы немецкий солдат. Самой подходящей кандидатурой на должность Председателя союза Сталин видел кандидатуру Паулюса, но фельдмаршал в категорической форме отказывался даже разговаривать на эту тему. И вот, исчерпав все свои возможности, чекисты привезли генерала ко мне.

С первого взгляда я понял, что он давно и серьёзно болен, и ему в настоящий момент нет абсолютно никакого дела до какого-то там союза. Ему бы сейчас от боли избавиться да жизнь свою спасти, а не играть в эти идеологические игры.

Вот этим его состоянием я и решил воспользоваться. Через переводчика я сообщил ему, что знаю о его болезни и могу его вылечить. В глазах немца вспыхнул огонёк надежды, и он, приняв меня за доктора, начал обстоятельно рассказывать о симптомах болезни и той невыносимой боли, которую он испытывает. Я сидел напротив него и внимательно слушал. Когда он закончил говорить, я попросил его лечь на кушетку и оголить живот. Даже без прикосновения я видел в желудке три язвы, одна из которой была величиной с пятикопеечную монету. «Да! – подумал я, – если бы тебя, парень, не привезли сегодня ко мне, то менее чем через месяц ты бы лежал на кладбище». Но вслух произнёс:

– Сейчас я прикоснусь к вашему животу, и вы сразу же почувствуете облегчение, затем вы ненадолго заснёте, а когда проснётесь, будете чувствовать себя абсолютно здоровым.

Он посмотрел на меня недоверчивым взглядом, но очередной приступ боли перекосил его лицо, после чего он сказал:

– Делайте, что хотите, только избавьте меня от этой боли…

Оставшись наедине с фельдмаршалом, я в течение двух часов занимался его лечением. Однако его проблема заключались вовсе не в язвах желудка, а в раке прямой кишки, который мне был неподвластен. Используя все свои силы, я затормозил процесс развития опухоли и «подарил» генералу ещё двенадцать лет жизни. После того, как процесс рубцевания завершился, и язвы начали затягиваться, я зомбировал его. Как показали дальнейшие события, Паулюс выполнил абсолютно всё, что хотел от него Сталин.

* * *

По мере своих возможностей я продолжал изучать территорию объекта № 26. После той моей февральской демонстрации, когда весь личный состав собрался в караульном помещении, Берия поменял на объекте всю охрану, за исключением Нелли Ивановны. Вместо офицеров из Москвы была набрана новая команда, которую собирали по всей стране. Они прошли специальный отбор в Государственном научном центре социальной и судебной психиатрии имени В. П. Сербского на предмет устойчивости к гипнотическому воздействию. Из многочисленных кандидатов отобрали самых устойчивых и надёжных, которым и поручили меня охранять.

Наивные глупцы! Знали бы они, что я давно мог от них уйти, если бы только захотел, но, на их счастье, идти мне было просто некуда. Поэтому создавалась видимая иллюзия, что они меня охраняют, а я делал вид, что не мешаю им этого делать.

В отдельные дни, когда у меня было особенно паршивое настроение, я погружал весь личный состав объекта в гипнотический сон, а затем методично «знакомился» с каждым из них по отдельности. Надо сказать, что в процессе такого «общения» я узнавал много интересного. Например, мне стали известны самые сокровенные тайны этих людей, а также их желания и страхи. Для меня стало большим откровением, что вся охрана боится меня, словно чёрта. Поэтому каждый из них носит нательный крест, читает перед сном молитву и плюёт в мою сторону, если ненароком встретится с моим взглядом. Многим из них служба на объекте претила, и они регулярно писали рапорты о переводе. Были среди них и свои доносчики, которые составляли подробные отчёты о том, что творится в их среде, но самым большим откровением для меня была информация от Нелли Ивановны. Оказывается, между ней и Лаврентием Павловичем в довоенные годы были отношения, которые продолжались в течение пяти лет, но потом по непонятной для неё причине всё резко прекратилось. Однако летом 1942 года Берия снова организовал встречу с ней на конспиративной квартире в Москве. Всё было как всегда, напитки, подарки, музыка и танцы, но что-то целый вечер ей не давало покоя. Она тогда так и не поняла, что это было. Берия был вроде бы рядом, он был приветлив, много шутил, рассказывал анекдоты, но ей почему-то весь вечер казалось, что это был не он, а кто-то другой, чужой. После той встречи отношения между ними более не возобновлялись, а её до сегодняшнего дня мучил вопрос: «Что это было?».

К моему удивлению, я обнаружил, что все разговоры в доме круглосуточно записываются на магнитную плёнку, которая увозится в Москву. Для этого ежедневно в 18 часов вечера на объект приезжал офицер по особым поручениям, который забирал опечатанный саквояж.

Несмотря на то, что война подходила к своему логическому завершению, порядок секретности и степень моего охранения по каким-то причинам не ослабевал, а только усилился.

Вскоре это обстоятельство нашло своё объяснение. Оказалось, что мне всё чаще и чаще стали привозить на «экспертизу» документы, связанные с проектом по созданию советской урановой бомбы. Эти документы всегда привозил лично Берия. После разговора со мной он немедленно уезжал, не оставаясь даже на ужин. Так продолжалось вплоть до начала сентября сорок девятого года…

…Однажды Берия приехал без предупреждения. Он был в приподнятом настроении, улыбался и шутил. Когда Нелли Ивановна собрала на стол ужин, и мы остались наедине, Лаврентий Павлович неожиданно вернулся к делам давно минувших дней.

– Архип Захарович! Я хотел бы вернуться в нашем разговоре к тому случаю, когда ты продемонстрировал мне свои возможности по манипулированию людьми. Я говорю о той твоей демонстрации, когда все офицеры охраны собрались в караульном помещении. Вспомнил?

– Конечно, я хорошо помню тот день, – произнёс я удивлённо, не понимая, к чему клонит мой собеседник.

– Я бы хотел знать, с какого расстояния, и с каким количеством людей вы можете это сделать?

– Откровенно говоря, Лаврентий Павлович, вы же прекрасно знаете, что я никогда и никуда не выхожу за стены этой моей «темницы». Поэтому я не могу ответить на ваш вопрос. К тому же, тогда это был просто экспромт, так сказать, лёгкий эскиз психологических способностей человека.

– Я не буду ходить вокруг да около, – продолжал мой собеседник, – но я бы хотел провести с вами один эксперимент. Скажите, Архип Захарович, вы любите футбол?

– Вы что, смеётесь надо мной? Я за столько лет нахождения здесь забыл даже, как выглядит футбольный мяч, а не то что футбол.

– Вот поэтому я и хочу через два дня отвести вас на футбольный матч, который будет проходить на стадионе «Динамо». Будут играть «Динамо» (Москва) и «Торпедо». Во время проведения этого матча вы продемонстрируете мне свои способности в полную силу. Ну что, согласны?

Я немного задумался над его неожиданным предложением, взвешивая всё «за» и «против», но потом утвердительно кивнул головой, поскольку мне хотелось хоть ненадолго сменить обстановку и побыть среди других людей.

* * *

16 сентября 1949 года. Москва, 16 часов 30 минут, стадион «Динамо». Футбольный матч между командами «Динамо» (Москва) – «Торпедо» (Москва), 60 000 зрителей.

По договорённости с Берией меня привезли на стадион за две минуты до начала матча, когда болельщики уже заняли свои места на трибунах, и перед стадионом остались лишь одинокие прохожие. Подъехав к совсем неприметному подъезду, под прикрытием широкоплечих охранников я незаметно прошёл внутрь и поднялся на лифте на последний этаж. Там я встретился с Лаврентием Павловичем, который препроводил меня в правительственную ложу, отгороженную со стороны футбольного поля пуленепробиваемым стеклом. Дав указание Саркисову о том, что матч можно начинать, мы уселись в удобные кожаные кресла вокруг небольшого столика, уставленного напитками и фруктами. Через минуту заиграл футбольный марш, и команды начали выбегать для приветствия в центр поля. Стояла прекрасная сентябрьская погода, на небе не было ни единого облачка, а массивный стадионный термометр показывал шестнадцать градусов тепла. Трибуны восторженно приветствовали футболистов, болельщики обеих команд криками подбадривали своих любимых игроков. Всё было ярко и зрелищно. Поддавшись всеобщему настроению, я начал болеть за футболистов «Динамо». Одна и другая команда беспрерывно атаковали ворота соперника, было несколько голевых ситуаций, но мяч в ворота не шёл. Оказалось, что Берия был заядлым футбольным болельщиком. Он со знанием дела комментировал происходящее на поле, эмоционально возмущался, когда футболисты допускали ошибки, стучал кулаком по подлокотнику и вскакивал с места, когда ситуация у ворот становилась критической.

Первый тайм пролетел быстро и незаметно, и, ко всеобщему разочарованию, команды ушли на перерыв, так и не «распечатав» ворота соперника.

Во время перерыва Берия позвонил по телефону администратору команды «Динамо» и, не обращая внимания на выражения, обругал его последними словами. Самое безобидное в этих выражениях была ссылка в Магадан до скончания века.

Не знаю, подействовал ли на игроков разнос Берии, но на первой же минуте второго тайма динамовцы пошли в атаку с таким рвением, что оборона противника была прорвана, и на сорок шестой минуте Конов забил гол.

– Г-о-о-о-о-л!!! – взревели трибуны, и в небо полетели кепки, шапки и фуражки болельщиков.

Люди ликовали, свистели и кричали, обнимались.

После того, как футболисты «Торпедо» разыграли мяч с центра поля, характер игры изменился. Теперь в атаку пошли торпедовцы. Давление на ворота «Динамо» всё усиливалось, и вот на семьдесят первой минуте второго тайма Нечаев забивает ответный гол в ворота «Динамо» и сравнивает счёт. Берию перекосило в лице, и он подал мне знак, чтобы я начинал.

Пока стадион надрывался и свистел, я подошёл к стеклу и представил в своём сознании «картинку» того, что должно будет сейчас произойти. Для того, чтобы запустить цепную реакцию, мне нужен был человек, которого я мог использовать в качестве индуктора. Искать долго не пришлось, и я остановил свой выбор на молодом капитане-артиллеристе, который всю дорогу молодецки свистел, засунув пальцы в рот. Я мысленную подал ему команду – застыть, – и в этот момент произошло «ЭТО». Произведённый эффект напоминал взрывную волну при взрыве боеприпаса. Вправо и влево от капитана начала распространяться «волна», при достижении которой люди на трибунах начинали мгновенно застывать. Через две секунды стадион замер. Остались стоять и созерцать это царство «мёртвых» только мы с Берией. Слышно было, как по ленинградскому проспекту едут и сигналят машины, где-то на Ходынке выруливал на взлёт самолёт, а в репродукторах за стенами стадиона звучит марш физкультурника. И я, и Лаврентий Павлович смотрели на это «чудо» с широко открытыми глазами. Казалось, что время остановилось в пределах чаши стадиона. Все находящиеся на стадионе люди застыли в том положении, в котором их накрыла гипнотическая волна. По-другому я этот эффект объяснить не мог. В то же время я почувствовал, что этот хрупкий неподвижный мир удерживается только за счёт моей внутренней энергии, и эта энергия стремительно улетучивалась, забирая с собой мои последние силы. Поэтому, не говоря ничего Берии, я внутренне расслабился, и через секунду стадион снова пришёл в движение. Было видно, что люди ничего не заметили и продолжали вести себя так, будто ничего не произошло. Только судья на поле по фамилии Латышев непонимающе смотрел на свой секундомер, пытаясь понять, куда пропали две минуты матча. Для продолжения игры он назначает свободный удар в сторону ворот «Торпедо», и через несколько секунд тот же Конов забивает свой второй мяч в ворота противника. В этот момент меня повело, и я потерял сознание.

Когда я пришёл в себя, то увидел хлопотавших возле меня медиков в белых халатах, которые пытались привести меня в чувство. Мою голову придерживал начальник охраны полковник Анисимов, который давал кому-то свои распоряжения громким голосом. Посмотрев в сторону, где сидел Берия, я увидел, что он молча наблюдает за происходящим. Увидев, что я пришёл в себя, он развернулся и пошёл к выходу. Вскоре меня перенесли в машину, и мы на большой скорости поехали в «Дворянское гнездо».

* * *

15 декабря 1949 года. 14 часов дня. Объект № 26.

Я сидел возле окна и читал книгу. Посмотрев через стекло, я увидел, что ворота открываются, и на территорию въезжает чёрный правительственный лимузин. Машина остановилась возле парадного крыльца, из неё вышел Эйтингон, который через минуту уже входил ко мне в кабинет. Мы встретились, как старые друзья, которые не виделись давным-давно. Вслед за ним вбежала Нелли Ивановна, которая суетилась вокруг генерала, сетуя и вздыхая, что её никто не предупредил о приезде такого многоуважаемого гостя. Но, услышав, что Эйтингон пробудет у нас не более часа, она помчалась к себе на кухню готовить для нас чай.

Мы разговаривали обо всём на свете и ни о чём конкретно. У Эйтингона было хорошее настроение, он много шутил и смеялся. Он даже рассказал мне два смешных политических анекдота, за рассказ которых любого другого на долгие годы могли сослать в лагеря. Мы обсуждали погоду, когда в комнату вошла Нелли Ивановна, неся поднос с чаем.

Эйтингон, помешивая сахар в стакане, рассказывал мне о своей поездке в Югославию и его встречи с Тито, когда я, сделав несколько глотков чая, почувствовал себя плохо. Попытался об этом сказать моему собеседнику, но не смог. В какой-то момент моё сознание помутнело, мне стало невыносимо жарко и душно, и я, как рыба, начал глотать ртом воздух. И только после этого генерал подошёл ко мне и тихо прошептал на ухо:

– Ничего не бойся, Архип Захарович. Просто так надо, – и я отключился.

 

Глава 5. Покушение на Сталина

…Я очнулся, открыл глаза и увидел одинокую лампочку под потолком, засиженную мухами. Как ни странно, голова моя не болела, сознание было чистым и ясным. Оглядевшись по сторонам, я понял, что нахожусь в тюремной камере.

«Интересно, чья это была идея запереть меня сюда, Берии, или Эйтингона? То, что я ещё жив, говорило о том, что во мне по-прежнему нуждаются, иначе меня давно бы убили», – думал я, садясь на нары.

Делать было нечего, оставалось только ждать. То, что меня привезли в тюрьму, нисколько меня не удивило, больше занимал вопрос, зачем Эйтингону потребовался весь этот спектакль?

В ответ на мои мысли дверь в камеру открылась, и на пороге появились Судоплатов с Эйтингоном.

– Что, Архип Захарович, испугался? – проговорил вместо приветствия Судоплатов и громко засмеялся. – Тут у тебя неплохо, тепло и сухо, – он по-хозяйски осмотрел камеру и уселся на лавку подле стола.

– Извини нас, дорогой, но по-другому мы не могли, – продолжил он. – Нам надо было срочно организовать видимость твоей смерти. Слишком много ненужных людей стало догадываться о твоём существовании, и тебя потребовалось срочно убрать со «сцены». Кроме того, есть вопросы, которые лучше решать вдали от посторонних глаз и ушей, а в «твоём» доме этого сделать уже было нельзя.

– Хорошо, но вы ведь могли меня предупредить! – начал «митинговать» я, но, проигнорировав моё возмущение, Судоплатов продолжил:

– Помнишь, наш дорогой Архип Захарович, в самом начале нашего знакомства Лаврентий Павлович пообещал тебе, что настанет время, когда ты сможешь жить, как простой советский человек? Так вот, можешь считать, что такое время настало, и тебе осталось выполнить только одно наше последнее задание. Но прежде чем мы перейдём к его обсуждению, мне бы хотелось выполнить одну очень приятную миссию.

При этих словах он встал из-за стола, подошёл ко мне вплотную и заговорил проникновенным голосом:

– По заключению наших учёных-физиков, которые работают в области деления атома, вы, Архип Захарович, своей аналитической работой по обработке поступающей информации позволили значительно сократить время создания нашей страной советской атомной бомбы. Сейчас уже можно говорить об этом как о свершившемся факте. Советский Союз получил на вооружение атомное оружие, которое будет играть роль сдерживающего фактора в послевоенном мире. Поэтому правительство Советского Союза по достоинству оценило ваш вклад в повышение обороноспособности нашей Родины и награждает вас Орденом Трудового Красного Знамени.

После этих слов он вынул из бокового кармана кителя красную коробочку с орденом и прикрепил его мне на пиджак.

Ситуация была более чем комична. Где это было видано, чтобы заключённого, да ещё сидящего в тюрьме, представители власти, а тем более МГБ, награждали орденами? Но, по-видимому, для этих генералов ничего необычного в происходящем не было, поскольку тюремная камера в их понимании была таким же рабочим помещением.

После моего награждения Судоплатов продолжил:

– Архип Захарович! Приближается очень ответственный момент в жизни нашей страны, когда весь советский народ и всё прогрессивное человечество будет отмечать семидесятилетие товарища Сталина. В связи с этим 21 декабря в 19 часов в Большом театре пройдёт торжественное собрание, на котором Маршал Берия будет выступать с большой поздравительной речью. Там же будут присутствовать многие зарубежные гости, высшее политическое руководство братских стран, герои войны, знатные рабочие, труженики села, интеллигенция. А 22 декабря в 21 час в Кремле будет дан торжественный приём по случаю дня рождения юбиляра. Но самая главная новость заключается в том, что никто, я подчёркиваю – никто ещё не знает, что товарища Сталина уже нет в живых.

Судоплатов сделал многозначительную паузу, оценивая мою реакцию, и продолжил:

– Уже два месяца!!! Он скончался семнадцатого октября этого года от внезапной остановки сердца в своей постели на «Ближней» даче. Те, кто присутствовал при его кончине, уже никогда никому об этом не скажут. Зачисткой следов занимались наши самые проверенные и надёжные люди. Тело вождя сейчас лежит замороженным в одном очень надёжном месте. Вместо него роль Сталина исполняет специально подготовленный артист-двойник, который как две капли воды похож на него. Кстати, артист тоже ничего не знает. Когда товарищ Сталин болел и не мог присутствовать на том или ином мероприятии, артист неоднократно использовался в качестве двойника. И ни у кого, включая членов правительства и окружающих его людей, не возникало даже малейшего подозрения, что товарища Сталина подменили. Надо сказать, что такие двойники есть или были почти у каждого правителя, в том числе и у Гитлера. Вот поэтому у нас нет на сегодняшний день стопроцентной уверенности, что Гитлер застрелился в последние дни войны.

…От того, что сейчас говорил Судоплатов, у меня по спине побежали мурашки. Неужели это правда? Как такое могло случиться, что скрыли смерть Сталина? Почему? Зачем?..

Увидев мой взгляд, направленный на Эйтингона, Судоплатов стал развивать эту тему шире:

– Ты можешь задаться вопросом, как так случилось, что мы скрыли эту информацию от народа, и кто нам дал такое право? И ты будешь прав. Понимаешь, Архип Захарович, политическая обстановка в стране и в мире не даёт нам права допустить в стране возникновения хаоса. Страна ещё не окрепла после потрясений прошедшей войны и в данный момент не нуждается в каком-либо политическом кризисе. Поэтому советский народ к смерти товарища Сталина нужно грамотно подготовить. После фултонской речи Черчилля наши бывшие союзники стали нашими злейшими врагами. Имея у себя атомную бомбу, они стали реальной угрозой для нашей страны и всего социалистического лагеря. И если они узнают, что товарища Сталина нет в живых, никто не гарантирует, что завтра они не начнут войну против нас. Поэтому мы в этот раз не должны допустить того, что произошло 22 июня 1941 года. На этот раз, мы не позволим, чтобы кто-нибудь угрожал нам новой войной. Но если она будет развязана империалистами, то она будет вестись не на территории Советского Союза, а на территории Европы и Соединённых Штатов Америки.

Он опять сделал длительную паузу, оценивая пристальным взглядом мою реакцию на услышанное, и, как ни в чём не бывало, продолжил:

– Теперь, что касается операции, которую мы хотим провести. Руководство операцией возложено на меня, а вашей подготовкой будет заниматься Эйтингон.

Я мало что понимал в политике, но интуитивно почувствовал, что «заваривается» какая-то большая игра, и в этой игре Берия отвёл мне далеко не последнюю роль.

– А сейчас, – Судоплатов вернулся за стол, – генерал Эйтингон коротко обрисует план операции.

Эйтингон встал из-за стола, одёрнул китель и хорошо поставленным голосом продолжил:

– Операцию планируется провести 22 декабря в 14 часов. По дипломатическому этикету руководители дипломатических миссий обязаны поздравлять глав государств с круглыми юбилейными датами. В этот день планируется проведение большого дипломатического приёма в Георгиевском зале Большого Кремлёвского дворца. По предварительной информации, поздравительную речь от глав дипломатических миссий будет говорить посол США, Гудрич Кирк. В момент, когда американский посол будет стоять напротив товарища Сталина, мы начнём нашу операцию. Вы, Архип Захарович, по аналогии с тем, что вы сделали на стадионе, обездвижите или как там лучше сказать, мгновенно загипнотизируете всех присутствующих в зале, подойдёте к послу США, вложите в его руку пистолет и путём внушения прикажете ему выстрелить в товарища «Сталина» после того, как он очнётся. Всё происходящее в зале мы будем снимать на киноплёнку. То, что в кадр можете попасть вы, вас не должно смущать. Наши специалисты вырежут все лишние кадры. Для нас важен сам момент убийства товарища «Сталина». Таким образом, – продолжал Эйтингон, – перед нами открываются отличные перспективы. Во-первых, мы легализуем смерть товарища Сталина, во-вторых, мы ликвидируем главного свидетеля, артиста-двойника, в-третьих, мы покажем всему миру истинное лицо империализма, который не гнушается ничем, в том числе и политическим убийством лидера Советского государства, в-четвёртых, данное убийство позволит нам выполнить стратегические планы товарища Сталина – закончить войну на берегах Атлантического океана и расширить границы социалистического лагеря, в-пятых, в случае активного сопротивления наших бывших союзников мы готовы применить атомное оружие на западном театре военных действий…

Тут вмешался Судоплатов:

– Я думаю, что дальнейшие детали операции Архипу Захаровичу знать необязательно. Самое главное, чтобы вы, Архип Захарович, справились со своей задачей, а всё остальное будет уже наша забота. В отведённые для нас пять дней до начала операции генерал Эйтингон будет заниматься вашей подготовкой, включая тренировку в макете кремлёвского зала, для этого у него имеются все полномочия. Вы вдвоём, – он посмотрел суровым взглядом на нас с Эйтингоном, – несёте персональную ответственность за выполнение первой и самой главной части операции. И смотрите, Архип Захарович, если всё пройдёт чисто и гладко, то будет вам честь и слава, а если что-то пойдёт не так, то не обессудьте, вы и так для всех уже покойник.

Он произнёс эти слова таким тоном, словно был самим Господом Богом. И после того, как я молча кивнул головой, он сделал заключение:

– Ни о чём не думайте и не переживайте. Операция согласована на самом высоком уровне, но в целях сохранения секретности мы по известным причинам не можем вас представить членам правительства. Поэтому вам надо довериться в этом вопросе лично мне.

С этими словами генералы удалилась из камеры, оставив меня наедине со своими мыслями.

* * *

15 декабря 1949 года. 23 часа 37 минут. Конспиративная квартира МГБ на Цветном бульваре. Присутствуют Берия и Судоплатов (магнитофонная запись).

(Берия) – Вот скажи мне, Павел, тебе не обидно, что всякая мразь пытается ставить себя выше нас? Я говорю обо всех этих маршалах-победителях. В последнее время эти выскочки возомнили о себе, Бог знает, что. Считают, что это они выиграли войну, а мы с тобой тут в тылу прохлаждались, как на курорте, да штаны просиживали. Сволочи! Ненавижу! Всех их в бараний рог скручу! (грязно ругается) Скоро, совсем скоро я их всех поставлю на место. Ишь ты, вздумали за моей спиной, какие-то планы строить, как бы не так. Вон засранца Жукова в Одессу сослали? Сослали! И что? Даже пикнуть, паскудник, не посмел! А тут «гоголем» выхаживал, смотреть было противно. Тьфу! Думали по примеру Эйзенхауэра поменять отца народа? Тупые, безмозглые ублюдки. Думали, я ничего не знаю об их планах? Думали, что с Берией можно вот так просто обойтись?

Ладно, Паша, не обращай на меня внимания, через неделю в этой стране всё будет по-другому… А ты молодец, сразу приехал, не побоялся никого. Даже своего Абакумова. Что это он тебя во Львов отправил, здесь, что ли, для тебя дел нет? Чем ты там занимаешься?

(Судоплатов) – Занимаюсь выявлением бандеровского подполья, а именно его руководителя – Шухевича. На данном этапе удалось внедрить в их осиное гнездо своего человека. Думаю, в скором времени приступить к ликвидации банды.

(Берия) – А Абакумов не хватится тебя?

(Судоплатов) – Я думаю, что нет. Я получил разрешение на приезд в Москву для отбора кандидатов в группу ликвидации. Поэтому моё временное нахождение в столице вполне законно. Но светиться мне не стоит.

(Берия) – Это хорошо, Паша, что ты здесь. В таком деле, которое мы задумали, нужны только надёжные и проверенные люди, как ты и Эйтингон. Если бы не существовало такого человека, как наш «Дед», то поверь мне, я бы даже не помышлял ни о чём таком. Теперь я окончательно понял, зачем за ним охотились все разведки мира. Это же так просто, управлять миром, как ты того хочешь… (долгое молчание) Как ты, Паша, думаешь, заподозрил ли нас в чём-нибудь «Дед»? За всё время нашей совместной работы он никогда не задавал лишних вопросов, и у нас с ним не возникало никаких осложнений. Но ты сам понимаешь, сейчас не должно быть никаких проколов. Ни мне, ни тебе не надо объяснять, что с нами будет, если операция будет провалена. Но упускать такой шанс нельзя. По имеющейся у меня информации, за нашей «дачей» начали следить люди Абакумова. Слишком долго «Дед» проживал там, что привело к утечке информации. А может быть, нас засекли тогда, когда наш «чернокнижник» проводил показательное выступление на стадионе?

Мне кажется, что Сталин тоже догадывается о существовании «Деда». Не далее, как вчера, он мне как бы невзначай намекнул в разговоре, что маршал Василевский рассказал ему очень интересный случай, который произошёл с ним во время подготовки операции «Уран». Никакой конкретики не было, но что-то мне подсказывает, что Василевский нарушил своё обещание о неразглашении информации о «Деде». Поэтому сразу после того, как наш старик выйдет из Георгиевского зала, ты его немедленно ликвидируй. Лучше сделать это бескровно. Пусть наша Нелли Ивановна подберёт какой-нибудь сильнодействующий яд мгновенного действия. И пускай она же обработает ядом пули, которые будут в пистолете посла. Так, на всякий случай…

* * *

Учитывая чрезвычайную секретность предстоящей операции, меня никому не показывали. Все мои передвижения происходили с чёрным мешком на голове, в котором были сделаны набольшие отверстия для глаз. Поэтому ни тюремные охранники, ни надзиратели, ни водители не могли видеть моего лица. Эйтингон так досконально проработал мою роль, что у меня не возникало к нему никаких вопросов. Всё было предельно просто по исполнению и в тоже время чрезвычайно трудно в моральном плане. Ведь мне предстояло «убить» самого «Сталина»!!! И это давление психологического пресса неотступно преследовало меня все дни подготовки к часу «Х».

По невероятному стечению обстоятельств или потому, что в тот год на небе расположились так звёзды, но все мы – Берия, Эйтингон, Судоплатов и я, – оказались в одной «лодке». Предыстория, которая послужила поводом к проведению операции подобного рода, родилась не в головах Берии и Судоплатова, а гораздо раньше – сто лет назад.

Во время строительства Большого Кремлёвского дворца в сороковые годы XIX века на стройке работал мастером, некто Карманов. Несмотря на свой молодой возраст, всего-то 24 года, он был образован и смекалист. Работу свою знал хорошо, над рабочими не измывался, чем заслужил у них уважение. Архитектор Тон, видя его прилежное отношение к работе, поручил ему вести надзор за кирпичной кладкой при возведении стен дворца. Надо сказать, что со своей работой он справлялся отменно. Бывало, все уже уйдут со строительства, а он всё ходит меж стен, каждый кирпичик прощупает да простукает. Но потом произошло нечто такое, после чего он оказался в Тайной канцелярии. Сам ли он проговорился или кто-то его туда сдал, история умалчивает. Но в процессе следствия выяснились неожиданные подробности жизни этого человека. Этот Карманов считал себя незаконнорожденным сыном декабриста Петра Коховского, казнённого за убийство генерала Милорадовича во время декабрьского восстания на Сенатской площади в 1825 году. Виновником в смерти своего отца Карманов считал императора Николая I и всю свою недолгую жизнь вынашивал идею мщения.

Когда началось строительство Большого Кремлёвского дворца, он намеренно подрядился на его строительство с целью осуществления своего дерзкого плана. А план его был таков. Хорошо разбираясь в вопросах строительства, он намеревался построить потайную нишу, откуда он незаметно для всех смог бы осуществить убийство императора. И это ему наполовину удалось. В одном из залов дворца, получившего в дальнейшем название «Георгиевский», он незаметно для всех внёс изменение в строительство камина, соорудив в нём потайную нишу с поворотной дверью. В дальнейшем, участвуя в отделке дворца, он так мастерски её замаскировал, что никто даже не мог предположить, что в камине устроен тайник. Свой акт возмездия он планировал провести тогда, когда царское семейство должно было приехать на торжественное освещение и открытие дворца, то есть весной 1849 года. Однако этому не дано было свершиться.

Дабы не расстраивать государя известием о том, что на него готовилось покушение, руководство Тайной канцелярии решило сей случай огласке не предавать. Но и ремонтировать камин в только что отстроенном дворце сразу не стали, боясь навлечь на себя царскую немилость. А поскольку об этом инциденте знали только три человека, которые в самом скором времени были назначены на другие государственные должности, о потайной нише все благополучно забыли. И осталась о ней только маленькое упоминание в личном деле каторжанина Карманова, которое сто лет никто не читал. И надо же было такому случиться, что совершенно случайно дело Карманова попадает в 1939 году на стол к Судоплатову. Будто чья-то неведомая рука специально положила этот старинный документ на стол красного комиссара госбезопасности. Павел Анатольевич не поленился и тайно проверил эту информацию. И действительно, со стороны южных окон в одном из каминов, украшенном фигурой святого Георгия, была обнаружена замаскированная поворотная дверь с маленькой нишей. С тех пор, как обогрев дворца перевели на центральное отопление, этими каминами никто не пользовался, они выполняли чисто декоративную функцию. Об этой находке Судоплатов немедленно доложил своему непосредственному начальнику Берии, а тот положил эту информацию под «стекло». И вот сейчас, спустя десять лет, он решил воспользоваться этим «творением» Карманова в своих целях.

По сценарию Берии мне необходимо было спрятаться за потайной дверью. После того, как американский посол начнёт зачитывать поздравление, мне надлежало ввести всех людей, находящихся в этот момент в Георгиевском зале, в гипнотический ступор. Далее, убедившись в том, что все присутствующие на церемонии неподвижно застыли, выйти из своего убежища, вложить в руку посла США заранее приготовленный револьвер американского производства, внушить послу команду на произведение выстрела и спрятаться обратно в нишу. Там мне надлежало находиться до того момента, когда за мной придёт Эйтингон. После окончания операции мне пообещали изготовить любые документы, выплатить большую сумму денег и предоставить жилое помещение в любой точке на карте СССР, которую я выберу по своему усмотрению.

С точки зрения заговорщиков, а именно так я стал называть про себя эту троицу, никаких технических трудностей в проведении операции – ликвидации – не было. Оставалось только отработать отдельные детали на статистах, побывать в Кремле на месте предполагаемых событий и разработать пути моего отхода.

* * *

Все оставшиеся до операции дни Эйтингон работал со мной на износ. На четвёртый день он вывез меня в Подмосковье, где на территории какой-то воинской части в большом ангаре на бетонном полу был нарисован в пропорциях 1:1 план Георгиевского зала. Была набрана группа статистов из числа пленных немцев, которые имитировали послов. Статист, изображающий американского посла, которому я в руку вкладывал пистолет, был сотрудником МГБ. Прикасаясь к нему, я узнал, что это капитан МГБ по фамилии Безродный. Фамилия в полной мере отражала судьбу этого человека. Родом он был из глухого сибирского городка Тайшета. Родителей не помнил, воспитывался в детдоме, жены, детей и родственников не имел. Впереди у него маячила тюрьма, угроза расстрела, реабилитация, увольнение из органов и недолгая жизнь в семейном кругу до ноября 1964 года, когда он должен будет умереть на руках своей жены.

Во время тренировки никаких проблем с «выключением» присутствующих в «зале» не возникало. Как только все замирали, я выходил из своего укрытия, вкладывал пистолет в руку «посла», делал ему внушение, после чего уходил к «потайной» двери и громко хлопал в ладоши. «Посол» производил выстрел в манекен, стоящий перед ним, и просыпался. По окончании тренировки я стёр из памяти присутствующих всю информацию об этом дне.

А вот с посещением Георгиевского зала возникли проблемы. Несмотря на генеральские погоны Эйтингона и его причастность к МГБ, нас не пустили на территорию Кремля по причине изменения пропускного режима на период празднования юбилея вождя.

На обратной дороге в Лефортово мы почти не разговаривали. Эйтингон о чём-то сосредоточенно размышлял, отвечая на мои вопросы односложно, показывая всем своим видом, что ему надо серьёзно подумать.

* * *

В томительном ожидании прошли последние сутки. Несмотря на то, что встреча Сталина с послами была назначена на два часа дня, меня подняли в пять утра, а в семь мы с Эйтингоном уже мчались на машине в направлении Кремля. В эти дни в Москве как никогда было тепло, ночью немного подмораживало, а днём стояла плюсовая температура. Недавно выпавший снег превратился в грязные потоки талой воды, которую безуспешно пытались вымести дворники. В связи с юбилеем вождя весь центр города был перекрыт сотрудниками милиции и МГБ. Пока мы ехали по городу, нас останавливали для проверки документов три раза, и это несмотря на то, что на нашей машине стояли спецномера, а Эйтингон был одет в генеральскую форму МГБ. В Кремле дела обстояли ещё хуже. По всему периметру кремлёвской стены, с её внутренней стороны, через каждые двадцать метров был выставлен караул из солдат МГБ. Нас с Эйтингоном заставили выйти из машины, а саму машину тщательно обыскали. В наших пропусках, которые показал Наум Исаакович, были поставлены специальные штампы и отмечено время прибытия. Мой паспорт, который предъявил за меня Эйтингон, был изъят, а вместо него мне выдали специальный жетон, который я должен был закрепить на ватнике. По нашей легенде, я был столяром-краснодеревщиком, которого привезли в Кремль для срочного ремонта паркета в Георгиевском зале, для чего в багажник нашего автомобиля был положен ящик со столярным инструментом. Потратив на проверку более двадцати минут, нам разрешили двигаться дальше, но только пешком. Автомобиль развернули и отправили на стоянку.

Когда мы добрались до Георгиевского зала, часы показывали девять часов утра. Я делал вид, что занимаюсь ремонтом паркета, а Эйтингон ловил удобный момент, чтобы спрятать меня в нише. Наконец в районе десяти часов такая возможность появилась, и мы незамедлительно ею воспользовались. Дальше оставалось только ждать и надеяться, что ничего непредвиденного не произойдёт.

Даже мне с моим небольшим ростом было трудно находиться в этой нише, поскольку голова упиралась в какой-то изогнутый выступ, из-за чего всё время приходилось стоять в полусогнутом положении, а мне предстояло простоять в такой позе ещё четыре часа. В качестве смотрового «окна» в мраморной плитке были просверлены два небольших отверстия, через которые можно было дышать и наблюдать за происходящим в зале.

Постепенно людей становилось всё больше и больше. Уборщицы чистили ковёр и ковровые дорожки, электрики осматривали люстры на предмет перегоревших лампочек, а зоркие охранники, стоявшие по всем углам, внимательно наблюдали за теми, кто входил и выходил из зала. Каждый раз, когда мимо них проходил какой-нибудь военный в высоких чинах, они принимали строевую стойку для отдания чести. Решив немного потренироваться, я выбрал одного офицера из службы охраны, который стоял ко мне ближе всех, и «обездвижил» его, когда мимо него проходил очередной генерал. Видя, что ему не отдали честь, генерал вернулся назад и сделал строгое внушение офицеру, который долго ещё не мог понять, что с ним произошло.

Время тянулось очень медленно, и чем ближе приближался назначенный час, тем больше и больше я убеждался, что меня используют в «тёмную». От таких мыслей у меня так засосало под ложечкой, что я чуть было не завыл от безысходности. Единственным, что я твёрдо решил для себя, было то, что прежде чем вкладывать в руку посла пистолет, я удостоверюсь, кто стоит передо мной: Сталин или его двойник. А дальше пусть будет так, как «карта ляжет»!

Наконец служба охраны очистила зал от посторонних, проверила каждый закуток, и на какое-то время наступила гнетущая тишина…

* * *

Массивные двери Георгиевского зала открылись, и на ковровую дорожку вступили главы дипломатических миссий. Впереди процессии шёл представитель Министерства иностранных дел с красной папкой в руке. Подведя послов к условно обозначенной линии, он попросил их выстроиться в шеренгу и дипломатично отошёл в сторону. Пока ждали прибытия Сталина, послы с любопытством рассматривали колонны и стены зала, на которых была запечатлена воинская доблесть и слава Русской армии.

Раздался голос диктора:

– Секретарь ЦК ВКП(б), Председатель Совета Министров Союза Советских Социалистических Республик – Иосиф Виссарионович Сталин! – на противоположной стороне зала показался человек небольшого роста, одетый в белый маршальский мундир.

Остановившись на оговорённом протоколом месте, он лёгким кивком головы поздоровался с присутствующими.

Даже на расстоянии в несколько десятков шагов от этого человека я почувствовал, что передо мной стоит сильный энергетический «вампир». Невероятно, но за всю свою недолгую жизнь я ещё никогда не встречал человека, обладающего такой бездонной энергетической воронкой, и мои сомнения относительно двойника только усилились.

Представитель МИД объявил:

– Слово для поздравления товарища Сталина предоставляется послу Соединённых Штатов Америки, господину Кирку.

После этих слов из шеренги послов вышел высокий худой человек, в котором без труда угадывались черты военного. Он поклонился Сталину и начал зачитывать приветственный адрес, держа в своих руках папку в синем кожаном переплёте. После того, как он сделал паузу, чтобы переводчик перевёл зачитанный им текст, я вступил в «игру».

Мгновенно все застыли. Выждав секунду, я выбрался из своего укрытия. Чтобы окончательно развеять сомнения относительно личности человека, стоящего в центре зала, я направился прямо к нему. В этот момент солнечные лучи пробили облака и ворвались через огромные окна в зал, освещая своими лучами позолоту и всех присутствующих в нём людей.

Подойдя вплотную к двойнику, я стал придирчиво его изучать. Старческая кожа, покрытая угревой сыпью, изрезанное морщинами и глубокими оспинами лицо свидетельствовали о том, что на нём не было никакого грима. Жёлтые белки глаз говорили о болезни почек, а радужная оболочка зрачков о глубоких и необратимых изменениях в печени. Широкие седые усы прикрывали тонкие губы, на которых просматривался незалеченный герпес. Дыхание его было зловонным из-за болезни желудка и принятого накануне алкоголя. Волосы были зачёсаны назад, они были ещё густы, но под ними просматривались себорейные бляшки, от которых он, должно быть, испытывал дискомфорт. Обойдя его вокруг, я обратил внимание на то, что свою левую руку он держит согнутой в локте. Рука была недоразвитой и больной. «Включив» своё рентгеновское зрение, я увидел, что поверх нательного белья на нём надета лёгкая металлическая «кольчуга» из блестящего металла. Тогда почему мне об этом никто не сказал? Или мои «заговорщики» не всё знают об этом человеке?

У меня было сильное желание разглядеть его в самых мельчайших подробностях, но время играло против меня. Я знал, что в этот момент за дверями зала Эйтингон ждёт звука выстрела, чтобы ворваться сюда и объявить, что «король мёртв». Но выстрела не было. Ситуация накалялась, общая напряжённость звенящей струной повисла в воздухе, и в этот момент я прикоснулся к НЕМУ…

…Сказать, что это была вспышка в моём сознании, значит, не сказать ничего. Как объяснить простому человеку то ощущение, когда в вас за секунду «вливается» информация объёмом в целую человеческую жизнь.

Передо мной стоял Иосиф Виссарионович Сталин собственной персоной. Этот полубог, которого боготворила добрая половина страны, и этот получеловек, которого ненавидела другая половина той же страны под названием СССР.

Так что же получается, что все эти годы Берия играл со мной в прятки и держал рядом с собой ради своего тщеславия? И сейчас, если я застрелю Сталина, он что, отпустит меня на все четыре стороны? Как бы не так!!! Не на того дурака вы напали, Лаврентий Павлович! Вы думаете, что мышка попала в мышеловку и никуда от вас не денется? Тогда вы полный болван, раз думаете, что за все эти годы вы хорошо узнали меня. Посмотрим теперь, кто кого ещё победит в этой вашей бессмысленной игре…

* * *

Двери в Георгиевский зал отворились, и из него начали выходить послы, они негромко переговаривались между собой, делясь впечатлениями о визите и о том, как бодро и приветливо выглядел Сталин. Когда они скрылись из вида, из бокового прохода в зал проследовала группа офицеров МГБ, вооружённых автоматами и пистолетами, во главе с начальником охраны Сталина, генерал-лейтенантом Власиком. Окружив камин со всех сторон они по его команде открыли беспорядочную стрельбу по внутренним стенкам камина, за которыми якобы должен находиться вооружённый человек. Об этом Власику пять минут назад позвонил и сообщил лично Берия, ссылаясь на то, что информация получена от надёжного источника.

Когда пыль рассеялась, и последние куски мрамора упали на паркет, все увидели, что ниша пуста. Тем не менее, Власик дал команду о приведении караула Кремля в состояние полной боевой готовности, а также о закрытии внешнего периметра и детальной проверке территории и помещений. Проверке подлежали все вплоть до находящихся в Кремле членов Правительства. У кинооператоров, снимавших церемонию в Георгиевском зале, изъяли отснятый материал и отправили на Лубянку проявлять плёнку, а параллельно с этим началась тотальная проверка лиц, проходивших сегодня на территорию Кремля. Тщательно проверялись журналы прибытия и убытия, сличались отметки в журналах о выдаче и сдаче жетонов, а также их наличие в ящиках, но никаких замечаний и нарушений в пропускном режиме выявлено не было. Все посторонние лица, прибывшие на территорию до десяти часов, были с территории удалены, и их жетоны были сданы, о чём в соответствующих журналах стояли подписи офицеров комендатуры. А этим людям Власик доверял. Но что-то ему не давало покоя, и он продолжал проверять уже перепроверенное. Он понимал, что Берия просто так не будет звонить ему по открытому каналу связи и сообщать ложные слухи. Значит, жизни «Хозяина» сегодня угрожает реальная опасность.

Сколько раз за время его работы было таких случаев, когда контрразведка обезвреживала засланных диверсантов и предотвращала любые попытки террористических актов против Сталина. И каждый раз они были на полшага впереди врага. Но сейчас, если враг проник в святая святых, в Кремль, и до сих пор находится здесь, то… «Не сносить мне головы», – думал Власик и внутренне молился, чтобы о случившемся не доложили «Хозяину».

Через полчаса в Кремль приехали Берия и министр госбезопасности Абакумов. К этому времени привезли проявленную на Лубянке киноплёнку, и вся троица уединилась в смотровом зале небольшого кремлёвского кинотеатра. В зале погас свет, и на экране появилось изображение…

В зал проходят послы, выстраиваются в шеренгу, крутят по сторонам головами, о чём-то переговариваются. Через несколько минут появляется Сталин, кивком головы здоровается с присутствующими. Вперёд выходит Кирк, раскрывает свою папку и начинает зачитывать текст поздравления и…

– Что это??? – невольно вырвалось у Абакумова.

Картинка на экране замирает, в кадре появился старый дед в ватнике, который подходит к Сталину и смотрит ему в глаза. В это время Власик не выдерживает и начинает кричать:

– Кто это такой? Какого… он там делает, и почему никто на него не реагирует. Где эта долбанная охрана? Да я их всех… на ремни порежу!

– Тихо, – громко и властно осадил его Берия, – не мешай смотреть.

А старикашка тем временем обошёл вокруг вождя, взял его за левую руку, вздрогнул, как будто его чем-то ударили, перекрестил Иосифа Виссарионовича и, не спеша, ушёл из кадра. После того, как он скрылся, картинка пришла в движение, посол продолжил чтение своего поздравления, как будто ничего не произошло, а переводчик переводил текст. Сталин, не опуская вниз согнутую в локте левую руку, изредка кивал головой, соглашаясь со словами посла. Никто из присутствующих в зале не заметил появления деда и не высказал какого-либо беспокойства. Вслед за этим в зал внесли бокалы с шампанским, и каждый из послов подошёл к юбиляру и поздравил его с юбилеем. После церемонии Сталин сделал лёгкий кивок головы в сторону послов, давая тем самым понять, что церемония закончена, развернулся и пошёл к противоположенному выходу.

Когда «кино» закончилось, Абакумов развернулся и посмотрел на вжавшегося в кресло Власика, как на живого покойника.

– Пока я не посмотрел эти кадры, я думал, что это ложная тревога, но сейчас?! У меня в голове не укладывается, как такое могло произойти, и самое главное, где? Здесь, в Кремле! Николай Сидорович, ты понимаешь, что это твой смертный приговор, и ты сам его себе подписал? Мы что, мало вкладывали в охрану товарища Сталина? Всё, что ты просил – пожалуйста. Надо тебе бронированный автомобиль из Америки, да никаких вопросов. Надо тебе увеличить штат сотрудников, да без проблем. А ты, сукин сын, что творишь? У тебя на официальном приёме какой-то дед в ватнике гуляет по Кремлёвским залам, как у себя в избе. Хорошо ещё, что у него в руках оружия не было.

При этих словах Абакумова Берия закашлялся, словно у него возник спазм дыхательных путей. А между тем Абакумов обращался уже к нему.

– А вы, Лаврентий Павлович, откуда узнали о том, что на приёме может быть посторонний? Будьте так любезны, откройте нам свой источник, а то я уже не пойму, кто у нас до сих пор руководит МГБ, вы или я? И почему информация такого рода в первую очередь попадает к вам? Объяснитесь, пожалуйста!

Берия платком вытер рот и с сильным грузинским акцентом произнёс:

– Что я могу сделать, Виктор Семёнович, если вы недорабатываете? Вот приходиться самому следить за всем. И не вам контролировать мои источники, – понятно? Если это кино увидит «Хозяин», он от вас мокрого места не оставит. Я смотрю, вы тут совсем расслабились без меня, пока я бомбой занимался. Возомнили о себе, хрен знает, что? Большими начальниками себя почувствовали? У вас из-под носа скоро самого Сталина украдут, а вы даже знать об этом не будете, пока вам Берия не позвонит. Так, что ли? В общем, у вас есть только один шанс реабилитировать себя, найти этого деда живым, а лучше всего мёртвым. Надо полагать, он до сих пор скрывается где-то на территории Кремля, поскольку через такое оцепление он не мог выйти незамеченным. Сделайте его фотографию, раздайте каждому сотруднику МГБ, вплоть до солдат оцепления. А если ещё более серьёзно подойти к его поискам, то заблокируйте все выезды из Москвы, вокзалы, дороги. Поднимите всю милицию, обыщите все подвалы и чердаки, поставьте под ружьё все военизированные подразделения города. И искать до тех пор, пока не найдёте. А сейчас мне надо уехать, чтобы подготовиться к вечернему приёму. Так что у вас есть время до утра.

После этих слов Берия поднялся и вышел из кинозала.

* * *

Те, кто жил в то время в Москве, должны были помнить, как город наводнили милицейские и военные патрули. На улицах, вокзалах шла тотальная проверка документов. С особым пристрастием допрашивались лица мужского пола, имевшие рост ниже ста пятидесяти сантиметров. Проверялись подвалы, чердаки, коммунальные квартиры и воровские малины, больницы и даже морги. На всех столбах были развешаны объявления о розыске особо опасного преступника с фотографией старого деда лет семидесяти. И такая «карусель» продолжалась вплоть до средины февраля 1950 года. Потом проверок стало меньше, и к началу марта они прекратились совсем. Все объявления о розыске были удалены, и постепенно город вернулся к прежней жизни…

 

Глава 1. Встреча

– Ох, и заболтались мы с тобою, Алёша. Вон и кадушка совсем пустая, надо бы к роднику сходить за водой. Так что, милок, давай заканчивать эту нашу говорильню и начнём делами заниматься, а то не ровен час, мы с тобой всё на свете проспим. А болтать языком – ума много не надо. Всё, давай поднимайся и за работу.

Архип по-стариковски закряхтел и начал вылезать из-за стола. Действительно, дед был прав, заболтались мы. Последние пять дней только и делали, что ели, спали и целыми днями напролёт говорили, говорили, а про хозяйство забыли. Ладно, никуда он от меня не денется, рано или поздно всё равно всё расскажет.

Взяв коромысло с двумя деревянными кадушками, я вместе с Тайгой отправился за водой. Собака бежала впереди меня, показывая дорогу, а я шёл за ней, думая о том, что никак не могу отойти от впечатления, которое произвело на меня жизнеописание Архипа. Чудно всё это!

«Что же это получается? – думал я. – Если он при прикосновении к людям сразу узнаёт о них всё вплоть до дня их смерти, то получается, что он теперь знает и обо мне всё? Знает и виду не подаёт? А может, всё это старческий маразм, и он просто больной несчастный человек? Были же в наше время отшельники, такие как, например, Лыковы. Они ещё в тридцатые годы прошлого века ушли в Саянскую тайгу и жили там обособленно более сорока лет, пока их случайно не обнаружили в начале восьмидесятых годов местные охотники. С другой стороны, за время общения с Архипом никаких признаков «ненормальности» за ним я не заметил. Наоборот, мне кажется, что в духовном плане он намного чище и здоровее меня. Кроме того, он прекрасно оперирует историческими датами, подробностями жизни как в блокадном Ленинграде, так и в Москве… Короче, нечего мне гадать на кофейной гуще и делать различные предположения. Попрошу его сегодня продемонстрировать что-нибудь этакое из его трюков, и тогда всё сразу встанет на своё место». Решив больше не заморачиваться на эту тему, я переключился на насущные дела.

Погода была просто загляденье. Тёплый весенний воздух был насыщен запахом хвои и приятно ласкал моё обмороженное лицо. Всюду текли ручьи, щебетали птицы, всё вокруг говорило о скором наступлении долгожданного тепла, и на душе у меня было спокойно и тепло.

Спуск к роднику был оборудован аккуратными деревянными ступеньками, которые доходили до самой воды. Рядом с родником под ветвями раскидистой ивы располагалась декоративная лавочка с резной спинкой, выполненная с большой заботой и любовью. Несмотря на то, что вокруг ещё лежал снег, я представил, как живописно выглядит это место летом. Красота!!! Вот она, истинная красота России! А воздух, воздух какой!!! Это же кристально чистый целебный воздух, которым дышишь и надышаться не можешь. И всё мне здесь кажется родным и близким, будто я здесь родился, вырос и жил долгие годы. От такого умиления у меня даже слёзы навернулись на глазах…

Набрав в кадушки воду и повесив коромысло на плечо, я стал подниматься наверх, стараясь не расплескать её по дороге. Когда моя нога коснулась последней ступеньки, что-то заставило меня обернуться назад. И каково же было моё удивление, когда там, внизу у родника я увидел ЕЁ…

Архип поджидал Алексея возле калитки, умилённо подставив своё старческое лицо первому весеннему солнцу, но лай собаки, и бегущая фигура Алексея, на лице которого застыла гримаса ужаса и страха, заставило броситься к нему навстречу, со словами:

– Что случилось, Алёша?!

Алексей пытался что-то говорить, но сбившееся дыхание превращало его голос в набор нечленораздельных звуков. Архип, испугавшись за здоровье своего гостя, нежно по-отечески прижал его к себе:

– Ты, Алёша, ничего не бойся, – ласково вещал Архип, – успокойся, я рядом с тобой. Сейчас ты вернёшься в нормальное состояние, и всё мне расскажешь, что с тобой произошло. Хорошо? Вот и ладненько.

После этих слов Алексей обмяк и обессиленный повис на шее Архипа.

– Всё будет хорошо, Алёша, всё будет хорошо! Успокойся. Со мной ничего не бойся, – и похлопал отечески его по спине.

Через пять минут приступ страха у Алексея миновал, и он, взяв себя в руки, смог рассказать Архипу о том, что произошло у родника.

– Понимаешь, она была, как живая, только словно сделана из стекла, такая вся прозрачная, дымчатая и переливалась в лучах света, и я мог видеть сквозь неё. Она выглядела, как голограмма, смотрела на меня своими холодными глазами, и мне даже показалось, что она пытается мне что-то сказать, но я ничего не слышал. И когда она поплыла по направлению ко мне, то меня охватил ужас. Архип Захарович!!! Кто это был??? Ты же говорил, что мы здесь одни!!!

После таких слов Архип изменился в лице, словно в одночасье постарел ещё лет на десять, и, ничего не ответив, встал на колени прямо в талый снег, начал усердно молиться, не обращая внимания на Алексея. Молился он долго и усердно, и всё это время Алексей беззвучно наблюдал за ним, боясь нечаянно помешать ему. Когда молитва была окончена, Архип, с трудом поднявшийся с колен, взмахом руки подозвал Алексея к себе.

– Не думал я, что всё будет так стремительно развиваться. Думал, что у меня будет время тебя подготовить к неожиданностям подобного рода. А вот видишь, нет! Не дают мне этого сделать. Торопят!!!

– Да кто же они? – сорвалось с губ Алексея.

– В двух словах этого не расскажешь, Алёша. Так что придётся нам продолжить наш прерванный разговор, чтобы ты всё узнал, всё как есть, без утайки. Пошли в дом, – и он подтолкнул Алексея к воротам.

* * *

13 июня 1965 года, город Козельск, Калужской области, автостанция:

Козельск в этот день напоминал муравейник. Сегодня, в день Святой Троицы, в городе было «вавилонское» столпотворение. Многие верующие в этот день считали за честь помолиться и причаститься в храмах Оптиной пустыни. Поэтому с самого утра на вокзале и автостанции было не протолкнуться.

Рядом с автостанцией, на лавочке в тени цветущей липы с самого утра сидел благообразного вида старик с белой седой бородой. На его плечах висел почти пустой выцветший от времени армейский вещмешок, а в руках он сжимал длинную палку, вырезанную из толстой ветки. Он неотрывно наблюдал за прибывающими автобусами и выходящими из них людьми. В 12 часов 38 минут к автостанции подъехал автобус из Калуги, после чего старик поднялся, подождал, пока выйдут все пассажиры, и не спеша, сохраняя дистанцию, последовал за ними в направлении монастыря.

День выдался на удивление солнечный и жаркий. Для многих пожилых людей пешая прогулка под палящими лучами солнца была изнуряющей. Поэтому, когда паломники подходили к реке, многие делали здесь привал, спускались к воде, чтобы освежить лицо и передохнуть в тени моста. Отдохнув, вереница людей устремлялась в прохладную тень монастырской рощи, по которой дорога шла до самой пустыни. Вместе с ними, делая все остановки и привалы, шёл и наш старик, высматривая впереди себя того, ради которого он приехал вчера в этот город. В четвёртом часу дня он подошёл к воротам обители, опустился на большой камень и стал ждать.

Солнце уже клонилось к закату, территорию монастыря покидали последние паломники и прихожане, и только старик продолжал отрешённо сидеть на валуне, словно происходящее действие его не касалось. Вот уже со стороны братской трапезной появился монах с ключами, чтобы закрыть на ночь ворота, а он продолжал безмолвно сидеть и смотреть в сторону гостиницы для священнослужителей, со стороны которой к нему приближался не то монах, не то юродивый, не то душевнобольной человек. Одет он был в монашеский подрясник серого цвета, доходивший ему до самых пят, на ногах просматривались кирзовые сапоги со стёртыми до основания каблуками, а лысую голову прикрывала видавшие виды зимняя шапка-ушанка. Старые треснувшие очки с толстыми стёклами венчали кончик его носа, отчего его внешний вид становился ещё более жалостливым и убогим. В руках его была длинная палка из ветки клёна, которой он, как слепой, прощупывал перед собой дорогу, чтобы ненароком не оступиться и не упасть. Поравнявшись со стариком, он даже не взглянул в его сторону, а тяжёлой старческой походкой проследовал за ворота, погружённый в свою думу. Отпустив путника шагов на двадцать, старик слез с камня и пошёл за ним следом, стараясь сохранять дистанцию, а за его спиной в это время с грохотом закрылись монастырские ворота, как бы отделяя духовный мир от мирской жизни.

Через пятнадцать минут зашло солнце, и начали стремительно сгущаться сумерки, погружая монастырскую дорогу в тёмный непроглядный коридор. И только двое стариков в полном молчании продолжали свой путь по этой пыльной дороге. Когда на небе зажглись первые звёзды, впереди идущий старик резко остановился и, повернувшись назад, злобно процедил сквозь зубы:

– Уйди, мил человек. Христом Бога прошу – уйди. Нет у меня ничего, ни денег, ни еды. Нищий я. Не бери грех на душу, ступай с миром, не преследуй меня.

Ответа не последовало. Только в звенящей летней тишине было слышно, как где-то далеко-далеко идёт поезд и хлопают крыльями вездесущие летучие мыши. Напряжение нарастало, пот градом катился по его лысой голове… И в этот миг он услышал:

– Здравствуйте, Лаврентий Павлович!.. Опустите вашу палку, а то ещё зашибёте кого-нибудь ненароком.

– Кто это? – жалобно заскулил старик. – Что вам от меня надо? Вы ошиблись!!! Меня зовут Григорий, Григорий Геловани, у меня паспорт есть.

– Эти сказки, Лаврентий Павлович, вы оставьте для монастырских монахов, а мне заливать этот бред не надо. И не надо разыгрывать передо мной комедию и строить из себя жертву режима, вам это не к лицу. У меня к вам есть серьёзный разговор, и мне не хотелось бы применять в отношении вас силу. Поэтому я предлагаю вам сейчас без лишних разговоров взяться за конец моей палки и проследовать за мной на берег реки, где мы сможем продолжить наш разговор в более спокойной обстановке.

Эти слова были сказаны очень тихо, но в голосе говорящего было столько металла, что ослушаться его полуслепой старик не посмел. И он, как агнец на закланье, обречённо последовал за своим собеседником в лес.

 

Глава 2. Разговоры у костра

Ближе к полуночи на невысоком пригорке возле реки Жиздра разгорался костёр. Из-за леса показалась полная луна, которая своим серебристым светом озарила окрестности, а по водной ряби мирно текущей реки пробежала лунная дорожка. Тишину леса нарушил многоголосый хор стрекотания цикад, кузнечиков и кваканья лягушек в прибрежной тине. Дым от костра поднимался тонкой струйкой вверх и растворялся где-то высоко-высоко, в молочном облаке Млечного пути.

– Вы знаете, Лаврентий Павлович, или, если хотите, Григорий Геловани, у меня сегодня сложилось двоякое впечатление о нашей встрече. Во-первых, пока я не увидел вас собственными глазами, я продолжал верить в официальную версию вашей смерти. Во-вторых, вы действительно очень сильно изменились, и вас очень непросто узнать. От былого величия не осталось и следа, да и здоровье ваше пошатнулось, внешний вид стал таким, что на вас просто жалко смотреть.

– А я вас сейчас узнал, – неожиданно проговорил молчащий до этого момента старик. – Вы тот злополучный старец, Архип Захарович?! Вы пришли поквитаться со мной или решили сдать меня властям? Думаете, что за меня вам отвалят мешок денег?

– Вы не угадали, Лаврентий Павлович. Вы до сих пор продолжаете мыслить с позиции негодяя и стяжателя, и вам даже невдомёк, что людям свойственны такие понятия, как благородство и сострадание. Несмотря на то, что вы в своё время спустили на меня всех собак Советского Союза, я не намерен сводить с вами личные счёты. Я преследую этой встречею совершенно другие цели. И чтобы вы поняли, почему мы вообще сегодня встретились, я готов вам об этом рассказать. Но прежде я хотел бы узнать, каким ветром вас занесло в этот монастырь и почему вы приехали в Козельск? Времени у нас не так много, летние ночи короткие, поэтому попрошу изложить вашу историю в укороченном виде, безо всяких там лирических отступлений.

После этих слов Архипа полуслепой старик обречённо стянул со своей головы шапку, обнажив плешивую лысину, положил в неё развалившиеся очки, связанные резинкой, и вытянул к огню покрытые коростой руки. Потом, собравшись с силами, нырнул в своё прошлое, глубоко вздохнул и начал свой сказ.

– После того как ты, Архип Захарович, провалил нашу операцию, на тебя действительно были спущены все собаки. Сам виноват! Нечего было тебе Иосифа Виссарионовича за руки брать и выяснять, двойник он или настоящий. Мы с Судоплатовым тогда так и не выяснили, почему он в то утро сам приехал в Кремль, а двойника оставил на Ближней даче. Сталин должен был появиться в городе только к вечеру, к Торжественному приёму в Большом Кремлёвском дворце. Мало кто знал тогда, что по состоянию своего здоровья он не любил массовых мероприятий с большим скоплением народа, поэтому после сорок седьмого года посылал на них своего двойника, включая даже парады на Красной площади. А тут почему-то решил приехать сам? Но, к сожалению, мы об этом не знали.

К 1949 году Сталин перенёс два микроинсульта. После этого стало заметно, что он «немного» тронулся умом, удалился от государственных дел и засел за написание своей «Теории социализма». В тот период вся полнота власти была сконцентрирована в моих руках. В то же время я отдавал себе отчёт, что с таким положением дел ближайшие соратники вождя будут мириться только до момента его смерти. А дальше начнётся самая настоящая грызня за «трон», и кто победит в этой «войне», было не ясно. Поэтому я и придумал тогда эту трёхходовую комбинацию. На первом этапе я убирал с политической арены Сталина и всех собак вешал на американцев. На фоне этих событий для стабилизации законного правопорядка в стране я брал всю полноту власти в свои руки на вполне законных основаниях. Это был второй этап. Третий этап операции предполагал уничтожение внутрипартийных группировок, возглавляемых Хрущёвым и Маленковым, с последующим снятием их с занимаемых должностей. Самым весомым аргументом в этой борьбе должно было стать рассекречивание информации о совершённых ими преступлениях в период тридцатых-сороковых годов, в том числе и участие их в «тройках». Все они знали, или, по крайней мере, догадывались, что у меня на каждого из них было своё секретное досье, которое я кропотливо собирал последние пятнадцать лет. И если бы не ты со своим гуманизмом, то эта страна давно бы жила по-другому.

Как же я был тогда на тебя зол!!! Я дал команду «Живым не брать!» и не мог дождаться, когда тебя, говнюка, кинут к моим ногам. Но ты прошёл сквозь расставленные сети, как нож сквозь масло. Повезло тебе. Несказанно повезло!

Ну а мне пришлось ждать следующего случая. Такая возможность представилась только в конце февраля 1953 года, когда «Хозяина» хватил очередной удар. Чтобы на этот раз не испытывать судьбу, я решил организовать всё лично. Поручил нашей общей знакомой, Нелли Ивановне, подобрать соответствующий яд, который ни у кого не вызвал бы подозрения при вскрытии, и заставил её собственноручно сделать укол Сталину. За этот «героический» поступок я потом наградил её орденом Ленина…

Берия ненадолго замолчал, закрыл глаза, глубоко вздохнул и далее, как сомнамбула на исповеди, без эмоции в голосе продолжил своё повествование:

– Вроде бы всё шло как по маслу: шикарные похороны, коллективная истерия граждан, решение правительства по коллегиальному управлению страной на промежуточном этапе, сплошное единодушие в принятии решений членов ЦК… Все эти Хрущёвы, Маленковы, Булганины ходили в тот период такие белые и пушистые, что хоть картину маслом с них пиши… Да! Не доглядел! Опередили меня эти сукины дети!

Накануне того злополучного дня, 26 июня 1953 года, я только что вернулся из зарубежной поездки, летал в ГДР. Когда летел обратно, до меня дошла информация о подозрительной концентрации военных в Москве и о чрезмерной активности Хрущёва. Думаю, чем чёрт не шутит, и на заседание ЦК не поехал. Так они там, в Кремле, все со страха обосрались, и решили в тот же день штурмовать мой дом, пока я не принял против них ответные меры. Отключили телефоны, под разными предлогами выманили за периметр дома часть охраны, подогнали броневики и начали «поливать» особняк из крупнокалиберных пулемётов и забрасывать внутренний двор гранатами. Короче, устроили такой цирк, что представить себе даже трудно. Но Хрущёв просчитался, потому что не знал о моей главной тайне, что у меня к тому времени был уже свой собственный двойник. Знал об этом только Судоплатов, но, судя по всему, он об этом до сих пор никому не рассказал.

Он нашёл его для меня в Карагандинском лагере в далёком 1940 году. Это был киевский еврей, артист драматического театра. Сходство его со мной было просто поразительное. А когда над ним поколдовали хирурги, которые нанесли на его тело несколько шрамов, которые были у меня, сходство стало просто потрясающим. Я смотрел на него, как на своё отражение в зеркале. Долго уговаривать его не пришлось. Надавили на его самые больные места, семью и детей, он и сломался. В 1942 году для проверки я его подложил к Нелли Ивановне в постель, у меня до этого с ней был роман. Правда, эта дура так до конца своих дней и не поняла, почему мы с ней расстались.

Когда начался штурм, мой двойник был вместе со мной в кабинете. Я сразу сообразил, что штурмовать будут до победного конца, и, не раздумывая, всадил две пули «артисту» в грудь и в голову, а сам ушёл из особняка через потайной ход в канализационный коллектор. Про этот ход из домашних не знал никто. До революции дом принадлежал высокопоставленному чиновнику городской управы, который, опасаясь революционных выступлений, подготовил для себя пути отступления. Видишь, какая судьба у меня! Всю жизнь я боролся с этой буржуазией, а свою задницу пришлось спасать через их чёрный ход.

По уши в говне я в этом коллекторе просидел целых пять дней, пока наверху не сняли оцепление. После чего поднялся наверх, нашёл там кое-что из своих вещей, переоделся и ушёл на конспиративную квартиру в Сокольники, где залёг на дно. Никому не звонил, не писал, поскольку знал, что все мои люди находятся под колпаком. Там я, как мышь, безвылазно просидел два месяца, пока на лице не выросла щетина. Всё это время меня мучил вопрос, почему до сих пор не объявили о моей смерти. Сначала думал, что мой двойник выжил и сейчас поёт соловьём, а меня ищут по всем углам. Но внешних признаков активных поисков по городу не наблюдалось, да и по радио как-то тихо освещали эту тему. Дальше оставаться в городе становилось опасно, в любой момент «добропорядочные» граждане могли настучать на подозрительного соседа куда следует. Сначала уехал в Ростов-на-Дону, потом в Красноярск, а ближе к зиме вместе с богомольцами оказался в Кирилло – Белозёрском монастыре, где и провёл свою первую зиму. В конце года я наконец-то узнал, что меня «расстреляли». Видимо, эти прохиндеи выжидали до последнего, всплывут ли где-нибудь мои архивы с компроматом или нет. Замалчивать факт моей смерти дальше было просто нельзя, поэтому они состряпали душещипательную историю моего судилища и сделали из меня козла отпущения.

С тех пор я кочую из одного монастыря в другой. Да видно, грех мой настолько велик, что отмолить его никак не могу. Сначала зрение ни с того ни с сего село в течение трёх месяцев, да так, что дальше вытянутой руки видеть ничего не стал, потом и другие хвори накинулись, в результате чего я превратился в «развалину». Вот и сюда, в монастырь, приехал помолиться Чудотворной иконе, чтобы ниспослала мне здоровья и сил дала дальше жить. А она мне тебя подсунула!!! Ох – ох – ох… – горестно заохал Лаврентий Павлович и замолчал.

На востоке забрезжил рассвет. Архип подбросил в догорающий костёр несколько веток хвороста и, вопросительно уставившись на сгорбившегося Берию, тихо произнёс:

– В самом начале нашей беседы я обещал рассказать вам, почему произошла наша встреча, и о том, как я нашёл вас. А вот сейчас даже не знаю, говорить мне об этом или нет… – Архип надолго задумался, но потом продолжил: – Вы, Лаврентий Павлович, единственный человек в моей жизни, через которого я увидел момент своего будущего. То, что я сейчас говорю, вам может быть непонятно, поэтому мне необходимо объясниться. Это произошло в тот день, когда мы с вами были на футбольном матче. Помните? После того, как стадион застыл, я повернулся к вам и увидел, что вы тоже попали под всеобщее оцепенение. Недолго думая, я прикоснулся к вашей руке, чтобы вернуть вас в реальность, но тут произошло то, чего я никак не ожидал. Вместо того, чтобы увидеть всю вашу жизнь, я увидел только картину нашей сегодняшней встречи. Я точно знал, когда и где она произойдёт: год, месяц, число и день недели, даже время, когда это случится. А того, что будет происходить со мной и с вами между этими датами, я не видел. Такого раньше со мной никогда не было. Я грешным делом подумал: «Наконец-то закончилось это чёртово наваждение, и я становлюсь обыкновенным человеком». Да куда там…

В тот злополучный день, когда, по вашим расчётам, меня должны были застрелить, я покинул Кремль вместе со Сталиным.

При этих словах Архипа у Берии от удивления глаза «полезли» на лоб.

– Да, вы не ослышались, в машине вместе со Сталиным, – повторил Архип. – В ту часть дворца, куда пошёл Иосиф Виссарионович, ваши верные «псы» сунуться не посмели, а отвести глаза его окружению мне особого труда не составило. Сначала мы проследовали в его кабинет, где он пробыл около часа, читая поздравительные телеграммы и письма, а после вызвал к себе секретаря и попросил подать автомобиль, чтобы ехать на Ближнюю дачу. Когда кортеж выехал за стены Кремля, мы тихо и незаметно расстались. Пока вы искали меня по всей Москве, я рылся в архиве МГБ на Лубянке. Мне не нужны были ваши государственные секреты, я искал там информацию, куда вы упрятали мою бабку Марью в 1936 году. И, знаете, я узнал название лагеря, в который её этапировали. После этого меня в Москве уже ничего не задерживало, и я уехал в Казахстан. Там на берегу озера Балхаш возле лагеря БалхашЛаг, в котором бабка Марья отдала Богу душу, я нашёл её в общей могиле. Посидел, поплакал, попричитал и стал думать, куда ехать и как мне жить дальше, ведь кроме Ленинграда и Москвы я нигде раньше не был, а жизнь надо было начинать с самого начала.

С документами у меня проблем не было. Обычно я приходил в паспортный стол и после «задушевной» беседы с паспортисткой получал нужный мне паспорт, после чего незаметно для всех растворялся на просторах нашей необъятной Родины. Была лишь одна проблема, с которой я так и не справился. Это мой внешний вид! Выглядел я лет на семьдесят, а в этом возрасте, как известно, на работу уже не берут. Попадались, правда, случайные заработки, но редко. Последние полгода работал в Мордовии скотником в колхозе, но и там неделю назад попросили уйти на «заслуженный» отдых.

Мне порой кажется, что всё, что со мной происходит последние пятнадцать лет, является лишь прелюдией к каким-то важным грядущим событиям, связанными с вами. Хотя, признаюсь честно, меня от вас воротит! Я так далёк от этих ваших интриг, подлости, обмана, убийств… Но Господь, наверное, специально свёл нас сегодня здесь. Видимо, есть в жизни ещё что-то такое, что мы с вами не сделали, и это богоугодное дело он хочет поручить нам обоим.

Архип ненадолго замолчал, а в предрассветной тишине уже разгоралась алая утренняя заря. Солнечный диск становился всё больше и больше и вскоре превратился в большое красное «блюдце», заполнившее собой полнебосвода. Жар от светила становился сильнее, и мир, который до этого мгновения находился в полусонном состоянии, взорвался какофонией звуков – пением птиц, жужжанием пчёл, стрекотанием кузнечиков – и запахом полевых цветов.

– По всей видимости, – вернулся к своему рассказу Архип, – вы тот единственный человек, через которого я могу видеть своё будущее, а заодно и ваше, Лаврентий Павлович. Для этого мне просто надо взять вас за руки. Вроде бы процедура недлинная и безболезненная, но… – Архип сделал многозначительную паузу. – Я давно уже заметил, что после моего прикосновения в личной жизни человека всё происходит в точном соответствии с моим предсказанием. Однако на этот счёт у меня есть своя теория. И я вам сейчас её расскажу. Я думаю, что жизнь человека протекает в соответствии с какой-то программой, написанной Высшим Разумом. В этой программе постоянно меняются внешние переменные или, по-простому, случайные события. Для того, чтобы вы меня поняли, я приведу простой пример: вот пошли вы, к примеру, в магазин, и по дороге попали под машину, а если бы вы вышли из дома на одну минуту позже, то вы бы с этой машиной разминулись и остались живы. То есть для вас в настоящий момент существует многовариантность ваших будущих событий. Понятно?

После этих слов Берия заметно оживился, с него слетел налёт усталости и дремоты, и он всецело настроился на рассуждения собеседника.

– Если сейчас я возьму вас за руки, то увижу ваше будущее, которое уже невозможно будет изменить!!! И так происходит всегда, когда человек обращается к колдуну или гадалке. Из всех возможных вариантов жизненных событий выбирается только один. А какой он, лучший или худший для данного человека, никто не скажет. Поэтому в последнее время я стараюсь к людям не прикасаться, чтобы не навредить им. Вам решать, Лаврентий Павлович, давать мне руки для контакта или нет. Повторяюсь, после этого прикосновения ваше будущее уже нельзя будет изменить. Серьёзно подумайте над моими словами, прежде чем принять окончательное решение. А я пока спущусь к реке, ополосну лицо, а то уже становится жарко.

Когда через десять минут Архип вернулся к костру, он сразу обратил внимание на то, что с Берией произошли разительные перемены. Его обречённые глаза наполнились светящейся детской радостью, во всём облике читалась животная покорность. Бросившись к его ногам, Лаврентий Павлович начал просить прощения за свои былые прегрешения и гордыню. Слёзы градом катились по его давно небритым дряблым щекам.

– Не бросай меня, Архип! – причитал старик. – Христом Бога прошу, не бросай! Как собака, буду верой и правдой служить тебе до самой смерти, только не прогоняй!

В этих словах мольбы Архип почувствовал всю глубину нравственного перерождения личности Берии. Сейчас этот некогда самый могущественный человек Советского Союза валялся у его ног, целовал его пыльные ботинки и вымаливал прощение, словно милостыню. И все нелицеприятные слова, которые были приготовлены Архипом к этой встрече, в один момент куда-то улетучились, растворились, и на смену жестокости и проклятию в его сердце пришло всепоглощающее чувство человеческого сострадания к обиженному и обездоленному человеку. Вытерев накатившую слезу, Архип тяжело вздохнул, встал на колени перед бывшим тираном и сам попросил у него прощения за то, что позволил злобе и мести поселиться в своём сердце, чем показал свою душевную слабость и сомнение в силе и могуществе Господа нашего.

Когда рыдания закончились, Берия протянул Архипу свои ладони, показывая всем своим видом, что он принял окончательное решение и отдаётся на милость своему собеседнику. После чего Архип взял за запястья протянутые руки, и…

 

Глава 3. Странники

– Местная история гласит, что на окраине Козельска, в полуразвалившемся доме Антонины Фёдоровны Макаровой поселились два старика-богомольца. Женщина она была одинокая, хотя по возрасту и внешним данным вполне могла ещё иметь семью и детей, но мужики почему-то обходили её хату стороной. А без сильной мужской руки хозяйство постепенно приходило в упадок, принося хозяйке ежегодно всё новые и новые неприятности. То из-за треснувшего фундамента правая сторона дома наклонилась, то забор на заднем дворе прогнил и повалился, то весенний ураган порвал рубероид на крыше, поэтому на кухне и в горнице во время сильного дождя вода лилась ручьём, как из крана. Зарплата у неё была небольшая, всего-то рублей пятьдесят, поэтому в летние месяцы она изредка сдавала комнату на ночлег для паломников, которые ехали в монастырь со всех концов необъятной страны. И эти пять-шесть рублей в месяц существенно пополняли её небогатый бюджет. А тут, можно сказать, чудо произошло. Два богомольных старика изъявили желание пожить у неё целый месяц. При этом скромные жилищные условия и отсутствие удобств их не волновало, и деньги за постой они заплатили сразу, аж целых тридцать рублей. От такой радости Антонина обхаживала стариков, как могла: перестирала и отремонтировала всю их одежду, баню истопила, подстригла им волосы и бороды, после чего они из замызганных и занюханных оборванцев превратились в ухоженных «домашних» старичков.

Старики с рассветом уходили молиться в монастырь, а к заходу солнца возвращались на ночлег обратно. И с каждым днём один из них, тот, что был в очках и звался Лавром, становился всё здоровее и здоровее. «Вот что молитва чудотворная делает!», – думала Антонина, глядя на это преображение своего постояльца, решив в ближайшее воскресенье сходить в монастырскую церковь помолиться и попросить Господа о муже и детях. А в монастыре в тот день только и разговоров было о старце, который одним прикосновением руки к человеку от любой болезни вылечивает, и что встретить его можно в монастырской роще на берегу реки. Но увидеть его может не каждый, а только тот, у кого душа светлая и чистая. Потопталась наша Антонина на месте, усомнилась в чистоте своих помыслов и не пошла того старца разыскивать. А через три недели она увидела, что постоялец её Лавр, который пришёл к ней практически слепым, сидит на лавочке и газету читает без очков. Об этом чуде Антонина растрезвонила всем своим соседкам да знакомым, после чего повалил к ней народ со всей округи посмотреть на диво дивное, а кто-то даже сказал, что скоро приедет корреспондент из областной многотиражной газеты брать интервью у старцев и фотографировать их. И только Антонина стала подумывать о том, чтобы старики пожили у неё ещё несколько недель, они как в воду канули. Пришлось ей даже идти в милицию заявление писать об их пропаже. Там начали про них расспрашивать всякие подробности, а она ничего и сказать не может, поскольку не помнит ничего. Обозвали её в милиции дурой и отправили восвояси. Через месяц после исчезновения стариков приехал в Козельск к Антонине корреспондент из области, а увидев её, влюбился без памяти. К ноябрьским праздникам сыграли они свадьбу, и увёз он её в Курск. Люди потом говорили, что родила она двойню, и всё у неё в жизни сложилось хорошо, – закончил свой рассказ старожил Козельска, Проскурин Пётр Сергеевич, он же по совместительству директор местного этнографического музея.

На этот раз перед ним стояла группа иностранных туристов из Швейцарии в количестве трёх человек, которые почему-то вместо посещения знаменитого монастыря изъявили желание посетить его Богом забытый музей. Переводчик со скучающим видом переводил слова Проскурина, а швейцарцы каждое слово конспектировали в своих блокнотах, как будто бы он рассказывал им о восьмом чуде света. В конце экскурсии они изъявили желание посетить дом, в котором произошли описанные выше события. Узнав, что дома давно уже нет, они, тем не менее, настояли на том, чтобы Пётр Сергеевич отвёз их на место, где он ранее стоял. Когда они прибыли туда, один из иностранцев достал из сумки два куска проволоки, согнутых под прямым углом, и начал обходить остов виднеющегося из травы фундамента. После чего иностранцы щедро расплатились с Проскуриным наличными. Дали ему за экскурсию целых пятьдесят рублей, которые Пётр Сергеевич решил в кассу музея не сдавать, а потратить на подарок жене, у которой на следующий день был день рождения. Подписывая вечером поздравительную открытку, он старательно вывел в конце текста дату: 15 мая 1988 года…

* * *

– Когда я прикоснулся к его рукам, – продолжил свой рассказ Архип, – я ничего не почувствовал, абсолютно ничего! Не было ни энергетического толчка, ни рефлекторного сокращения мышц, ни других каких-либо физиологических реакций организма на прикосновение. Удивительно, но я не видел даже картины будущих событий. Единственное, что промелькнуло у меня в голове в тот момент, была дата: 15 июля 1965 года. А что произойдёт в этот день, было для меня загадкой.

Учитывая то обстоятельство, что мой собеседник был нетранспортабелен и почти слепой, я решил немного его подлечить, и в тот же день мы сняли комнату в одном из частных домов на окраине города. Для простоты общения мы перешли на «ты», я стал называть его Лавром, а он меня Архипом. Первые несколько дней, пока хозяйка была на работе, я лечил его дома, а после помывки, которую в воскресенье устроила нам хозяйка, и её навязчивого внимания к нашим особам мы были вынуждены уходить в близлежащий лес, расположенный возле монастыря.

Лавр шёл на поправку быстро. Уже через неделю от его подагры и следа не осталось, а к концу второй недели прошёл артрит. Тяжелей дело обстояло с лечением кожных заболеваний и зрения, но с Божьей помощью и молитвами болезни отступали, и вскоре мой подопечный смог самостоятельно прочитать несколько строк из газет.

Не обошлось и без курьёза. Однажды мы так увлеклись нашим лечением, что не заметили в ближайших кустах отдыхающих паломников, которые уже добрых два часа наблюдали за нами. В конце концов одна бабка не выдержала, бросилась к нам на поляну и пала ниц у меня в ногах. Через минуту её примеру последовали другие, и вскоре передо мной выстроилась целая группа людей, просящих у меня излечения. А тут ещё и Лавр начал меня подначивать, что, мол, это грех большой, отказывать в помощи больным и страждущим. Деваться мне было некуда, и в течение оставшегося дня я занимался их лечением. И ты знаешь, на душе у меня в тот момент было так светло и тепло, будто бы я воочию выполнял наказ бабки Марьи: «Людей лечить – добро творить».

Но этот мой необдуманный поступок вызвал среди верующих большой резонанс, слухи про чудо-деда разлетелись по городу. Да и хозяйка наша разнесла на всю округу, что её постоялец прозрел. В общем, чувствую, что уезжать нам надо. Глянул на отрывной календарь, а там число стоит 15 июля 1965 года, вот тогда-то до меня и дошло, что означала эта дата. Схватил я тогда Лавра за руки, а меня как шандарахнет от него разрядом, что я еле на ногах устоял. И увидел я в тот миг всю нашу последующую жизнь и то, что Господь посылает нам такие суровые испытания, от которых у меня голова кругом пошла. Упал я тогда на колени и пополз к образам прощение у Господа вымаливать. После молитвы рассказал Лавру всё как на духу, что, мол, так-то и так, дорога предстоит нам в края дальние, дикие и таёжные, и вижу его я там совершенно беспомощным и больным. Надо полагать, что следующая картина наших «приключений» откроется мне только после того, как свершатся вышеуказанные события. Лавр выслушал «приговор» молча, ничего не сказал, ни слова. Только всю ночь перед отъездом из Козельска он простоял перед образами в молитве, а утром мы тихонечко и незаметно покинули наш приют и отправились в Москву.

В Москве мы пробыли только один день и тем же вечером выехали с Казанского вокзала в направлении Воркуты. По железной дороге мы доехали до станции Микунь, а там на перекладных добрались до посёлка Усогорск, расположенного в ста шестидесяти километрах севернее Микуни. Не буду рассказывать обо всех перипетиях нашей поездки, но в Усогорск мы прибыли только в середине августа. На вопросы попутчиков мы отвечали, что едем навестить могилы детей, погибших в лагерях, после чего к нам с вопросами больше не приставали…

Здесь Архип на минуту замолчал, словно что-то вспомнил из событий тех далёких дней, потом вопросительно посмотрел мне в глаза, словно оценивая, можно ли об этом говорить, и продолжил:

– Помнишь, ты рассказывал мне, что направление движения на Карпиху ты определял по своему внутреннему компасу? Так вот, в нашей ситуации всё было аналогично. Только это направление чувствовал не я, а Лавр. Я прикасался к его рукам и в тот же миг узнавал, куда нам надо идти. Это было столь необычно, что я по нескольку раз на день перепроверял эти данные.

А направление это совпадало с веткой ведомственной железной дороги, уходящей прямой линией в непроглядные дали северной тайги. И хотя все паровозы на этом участке были лагерные, отдельные сердобольные вольнонаёмные машинисты брали на себя грех и в нарушение установленных правил разрешали двум старикам подсесть на подножку и проехать вместе с ними несколько километров, что в значительной мере облегчало наше продвижение.

Лагеря скоро закончились, и мы оказались на последнем разъезде, от которого дальше в лес уходила старая заброшенная узкоколейка. Вот по ней мы и пошли. И чем дальше мы углублялись в лес, тем плачевнее становилось её состояние. Пути заросли кустарником, шпалы прогнили, а несколько небольших мостов обвалились в протекающие под ними реки. Иногда то слева, то справа, попадались заброшенные лагеря с полуразвалившимися бараками без окон и дверей, с покосившимися смотровыми вышками, но вскоре, и они закончились. И вот однажды вечером мы подошли к железнодорожной насыпи, у которой узкоколейка закончилась. Помню, в тот день с самого утра накрапывал мелкий дождь, а к вечеру небо заволокло тяжёлыми свинцовыми тучами, и стали слышны громовые раскаты, предвещающие скорую грозу. В сгущающихся сумерках мы попытались найти укрытие от непогоды, но все наши попытки были тщетны. Слева от насыпи начиналось непролазное болото, а с правой стороны рос девственный лиственный лес, который ничем не мог защитить нас от непогоды. Перспектива провести ночь под открытым небом и дождём ни у меня, ни у Лавра энтузиазма не вызвала, и мы, не сговариваясь, продолжили свой путь в надежде найти хоть какое-то укрытие. Когда же сумерки сгустились на столько, что стало не видно впереди идущего человека, в свете очередной вспышки молнии мы увидели впереди себя забор из колючей проволоки. Продвигаясь вдоль него, мы вышли к воротам, за которыми в отблесках усиливающейся грозы просматривалась территория лагеря. В отличие от виденных нами ранее сгнивших и развалившихся лагерей, этот лагерь не был похож на них. Столбы, вышки, колючая проволока, всё выглядело новым, как будто только вчера построенным. Ворота открылись легко и плавно, без скрипа, словно их недавно смазывали, и мы неуверенно ступили на территорию спецучреждения. Дождь усилился, и, не вдаваясь в дальнейшие рассуждения, мы с Лавром засеменили к ближайшему бревенчатому бараку. Дверь была не заперта, и в свете вспышки молнии мы увидели внутри дверного проёма пустые ряды двухъярусных нар, уходящих в темноту барака.

– Есть кто живой? – крикнул я в темноту, но мой голос отозвался гулким эхом в пустом помещении.

Лавр зажёг спичку. В свете её дрожащего пламени мы увидели в двух шагах от себя стол дневального по бараку, на котором стояла керосиновая лампа.

– Странно всё это, – проговорил я, оглядываясь по сторонам, – такое впечатление, что люди ушли отсюда только вчера.

– Ерунда, – отмахнулся Берия, зажигая фитиль светильника. – Если начальник был нормальный, то он и лагерь оставил после себя в нормальном состоянии, а не так, как другие «козлы». Вот здесь чувствуется рука хозяина, даже мебель не позволил разворовать. Молодец!

– Я говорю не о порядке, я говорю о том, что это какой-то странный лагерь. Кто его мог тут построить, если по этой узкоколейке уже много лет никто не ходил и не ездил? А строить его должна была не одна бригада и не один день, где весь народ? Вон, посмотри, брёвна на стенах будто вчера обструганы, даже смола ещё не высохла, – и я ткнул пальцем в ближайшее от меня бревно.

– Вечно ты, Архип, всё усложняешь. Ты даже себе представить не можешь, какими ресурсами обладает пенитенциарная система. У меня до войны в этих краях была даже своя малая авиация, которая перевозила не только руководство лагерей, но и заключённых. А сейчас, в век вертолётов, всё, что тебе надо, можно за несколько часов доставить в любую точку тайги. Вот поэтому эта узкоколейка нахрен никому теперь не нужна. Наверняка где-нибудь здесь недалеко в лесу оборудована вертолётная площадка. А ты всё заладил почему да как. Всё-таки отстал ты от жизни, Архип Захарович, – закончил свои нравоучения Лавр.

– Может, ты и прав, – сказал я, соглашаясь с его словами, – только всё равно у меня на душе как-то неспокойно.

А Лавр, поняв, что я в этих делах полный профан, взял бразды правления в свои руки.

– Где-то тут должна быть каптёрка, в которой зеки сушат свою робу, – проговорил бывший нарком, поднимая лампу над головой и всматриваясь в глубину барака. – Там должна быть отдельная печка. Вот в этой каптёрке мы с тобой и переночуем. Иди за мной, – и мы двинулись между рядами нар.

И действительно через несколько минут в противоположенной стороне барака мы нашли то, что искали. Это была просторная комната с окном, выходящим на улицу, и новенькой печкой-буржуйкой, рядом с которой кто-то, словно специально для нас, приготовил большую вязанку сухих дров.

За окном продолжала бушевать гроза, и целые водопады воды низвергались с небес на землю, а здесь, в сухости и тепле, было тихо и спокойно. После нехитрой трапезы, когда мы уже были готовы отойти ко сну, в нашу дверь громко постучали.

– Вот и хозяева объявились, – проговорил Лавр, поднимаясь с нар и направляясь к двери, – а то ты всё переживал, что мы тут одни.

Он рывком открыл незапертую дверь, но за ней никого не оказалось.

– Эй, где вы там? – крикнул он, высунув голову в темноту. – Заходите.

Барак отозвался гулким эхом, в конце которого последовал очередной раскат грома.

– Шутники какие-то, – сделал он своё заключение и вопросительно посмотрел на меня.

– Закрой дверь, тепло уходит, – посоветовал я.

И как только он прикрыл дверь, в неё опять громко и сильно постучали. И сразу же, в ту же секунду Лавр со всей силой рванул дверь на себя, и опять за ней никого не было.

От предчувствия неладного у меня на голове «зашевелились» волосы.

– Скорее закрывай дверь! – крикнул я Лавру. – И придави её плечом, – этот совет был как нельзя кстати, поскольку в тот же момент удары в дверь последовали с такой силой, что старый Лавр с трудом сдерживал натиск невидимого противника.

Я же тем временем лихорадочно обыскивал глазами комнату на предмет нужной мне вещи. Увидев в дальнем углу толстый брус полутораметровой длины, я схватил его и бросился к Лавру на помощь. Дверь от сокрушительных ударов трещала и ходила ходуном, грозя в любой момент сорваться с петель и развалиться на куски. Бедный старик из последних сил сдерживал натиск, когда я подоспел к нему на помощь. Подперев брусом дверь, мы вдвоём навалились на неё, пытаясь воспрепятствовать её открытию, а в этот момент в глубине барака раздался нечеловеческий душераздирающий рёв, от которого в наших жилах начала холодеть кровь. Лавр, как ребёнок, приник ко мне и начал читать молитву, осеняя себя крёстным знамением:

Вторя ему, мы многократно, в два голоса всё громче и громче читали «Отче наш», пока не почувствовали, что удары в дверь стали ослабевать, а рёв стал удаляться. И вскоре всё прекратилось, словно ничего и не было. Мы сидели на полу, глядели друг на друга, мокрые от пота и страха, пытаясь сообразить, что же произошло. И в этот момент, когда казалось, что всё уже позади, послышался звук разбитого стекла, и в комнату влетел булыжник величиной с кулак. Он с силой ударился в дверь над нашими головами и, отскочив от неё, покатился к печке.

– Кто вы? Что вам от нас нужно? – крикнул я, ползком подбираясь поближе к окну. – Мы два немощных старика, у нас ничего нет, ни денег, ни еды. Если вы добрые люди, то заходите и обогрейтесь у огня, ежели у вас дурные мысли, то ступайте с Богом, не искушайте судьбу, не берите грех на душу.

На мой призыв ответа не последовало. С улицы доносились только звуки усиливающегося дождя да раскаты грома, удаляющейся грозы. Лавр поднялся и погасил висящий под потолком фонарь, тем самым давая нам возможность рассмотреть, что творится за окном. Когда глаза привыкли к темноте, я увидел, что из ближайших кустов вылетают камни, которые хаотично ударяются в бревенчатые стены барака. Затем в свете блеснувшей молнии я увидел, что из-за угла барака выплыла и направилась в нашу сторону полупрозрачная фигура фантома, за ней вторая, третья, и вскоре вся площадка перед бараком была заполнена мерцающей желеобразной массой умерших людей. Те, кто умер давно, были бестелесными, как прозрачный утренний туман, другие, чей срок на грешной земле закончился лет десять-пятнадцать назад, были более плотными, и при желании у них можно было разглядеть черты былой внешности.

Здесь мне надо сделать небольшое отступление. Как я тебе уже говорил раньше, души покойников я стал видеть с самого раннего детства, когда жил у бабки Марьи. Помню, идём мы с ней по ягоды, а я её за подол дёргаю и говорю:

– Вон, смотри, Никитка-дурачок за берёзой прячется. Пойдём, посмотрим, что он там делает – и тяну её в ту сторону. Ох, как она тогда заохала да запричитала! Встала предо мной на колени, трижды плюнула мне в лицо, затем подолом его вытерла и заголосила на всю округу. Молитву Пресвятой Богородице десять раз прочитала, меня десять раз перекрестила, прижала к себе и заплакала горькими слезами: «Что же это за напасть такая? Уж я думала, что минует тебя чаша сия, и не будешь ты видеть этих покойников окаянных, будешь ты простым человечком расти, как все дети. Ох, горе мне, горе! За что только Господь посылает нам такие испытания? Помилуй нас, и избавь Архипушку от этого бесовского наваждения…» Потом немного успокоилась, и уже ласково так мне говорит: «Ты, Архипушка, туда, где Никитка стоит, не смотри. Нет его там, это тебе всё мерещится. Он уже как три дня утонул на Гнилом болоте…»

И хоть было мне в ту пору не более, чем пять годков, понял я, что могу видеть покойников, которые по разным причинам застряли в сумрачном мире, но впредь об этом никому, включая бабку Марью, больше никогда не говорил.

Постепенно, наблюдая за ними, я сделал относительно них несколько выводов. Во-первых, фантомы никогда не появляются в местах большого скопления людей. По всей видимости, нечаянное столкновение с человеком негативно сказывается на их энергетической оболочке. Появление их в том или ином месте обусловлено их энергетической привязанностью к тому или иному месту в их прошлой жизни. Часто я видел их в деревенских домах, когда нас с Марьей приглашали для лечения больных. Обычно они находятся в одном из углов главной комнаты дома стоя лицом к углу, очень редко смотрят вовнутрь комнаты. Взгляд фантома с человеческой точки зрения ничего не выражает, у них полностью отсутствуют всякие эмоции на лице.

Во-вторых, наличие фантома в доме свидетельствует о том, что в этом доме не всё хорошо. В таком доме часто болеют как взрослые, так и дети. Иногда фантом остаётся в доме до того момента, пока в доме ещё кто-нибудь не умрёт, но бывают исключения.

Вот, послушай, был у меня такой случай. В соседней деревне, Прохоровке, умерла одна женщина при родах. Когда после отпевания начали выносить тело женщины из дома, чтобы нести на кладбище, я увидел, как её фантом выплыл из тела и переместился в угол напротив красного угла. В дальнейшем, посещая этот дом для лечения детей, я каждый раз видел покойницу, стоящую в углу комнаты. Но когда через год из-за детской шалости случился пожар, а все взрослые в это время были на работах в поле, кто-то чудесным образом спас всех детей и погасил очаг возгорания. После того случая фантом из комнаты исчез. Вот и думай после этого, зачем и почему фантомы остаются в нашем мире?

В-третьих, я никогда не видел, чтобы фантомы собирались в группы и целенаправленно перемещались в пространстве. Даже в блокадном Ленинграде, где умерших людей было огромное количество, фантомы оставались инертными и никогда не группировались между собой в кластеры. Фантомы никогда не идут на контакт с людьми за исключением случаев, когда в качестве контактёра выступает человек, обладающий экстрасенсорными способностями. В редких случаях фантом может выступить в роли «шумного духа», который способен и камнями покидать, и огнём побаловаться.

Так вот, в ту ночь я увидел то, чего не должно было быть вообще. Не должны были фантомы организованно собраться на территории лагеря. Не должны! Складывалось такое впечатление, что этим процессом руководит какой-то невидимый и неведомый кукловод.

На вопросы Лавра:

– Что там происходит за окном?

Я с каменным лицом отвечал:

– Ничего!

А у самого при виде этой безмолвной «армии» душа ушла в «пятки». Неожиданно глубоко под землёй раздался нарастающий подземный гул. Сила его была столь велика, что мы одновременно схватились ладонями за уши, пытаясь хоть как-то уменьшить его силу. Но это было бесполезно, он был всеобъемлющим и всепроникающим. Через мгновение из ушей потекла кровь, а зрачки наших глаз расширились от страха настолько, что заполнили собой всё глазное яблоко. Потом земля под нашими ногами зашаталась, как будто не было под нами земной тверди, а было лишь нескончаемое земляное море, в котором нас, как щепки, бросало из одного конца каптёрки в другой. Из-за этих колебаний дверца печки открылась, угли высыпались на пол, начался пожар. С улицы послышался многоголосый крик мертвецов: «Отдай нам его! Отдай!». В этот момент я подумал, что начинаю сходить с ума. Снова начали раздаваться удары в дверь, от которых дверное полотно заходило волнами, как кусок тонкой фанеры. Невидимый молотобоец бил в дверь с такой силой, что удерживающий её брус начал расщепляться пополам. Через мгновение, не выдержав очередного удара, дверь сорвалась с петель и влетела в комнату. Из зияющей черноты барака в охваченную пламенем каптёрку начали заползать полупрозрачные червеобразные сущности. Когда кульминация событий была уже неизбежна, раздался разрушительный подземный удар, от которого барак зашатался и начал разваливаться. Падающее с потолка бревно рикошетом задело мне голову, и я начал терять сознание. Последним, что я запомнил, была разверзшаяся под нами земля и всепожирающий огонь адского пламени…

* * *

Мне было холодно, очень холодно. Холод пробрался во все закутки промокшей одежды, покрыв её ледяной коркой. Открыв глаза, я увидел на своих ресницах иней, который говорил моему сознанию, что температура воздуха опустилась ниже нуля. Ночь закончилась, и первые лучи солнца пробивались через рваные серебристые облака. Я попытался встать и вспомнить, где мы находимся и что с нами произошло. Но в моей памяти был полный провал. Вокруг меня были какие-то старые развалины, над головой зияло синее небо, а рядом ворочался замерзающий Лавр. Где-то недалеко раздался собачий лай, и через минуту к нам подбежала красивая охотничья лайка. Она остановилась на расстоянии пяти шагов, оценивая наше внезапное появление на своей территории.

– Иди сюда, – позвал я её. – Не бойся.

Собака завиляла хвостом, но ближе подходить отказалась.

– Смотри, какой у нас симпатичный гость, – сказал я, легонько толкая Лавра в бок. – Просыпайся, а то всё на свете проспишь.

Но Лавр не поднимался и только что-то нечленораздельно мычал.

– Всё, всё! Хватит спать, вставай. Что-то я не припомню, как мы здесь вчера оказались? – произнося эти слова, я перевернул моего попутчика на спину и в тот же миг обомлел.

Из его ушей и носа вытекали струйки засохшей крови. Он попытался мне что-то сказать, но не мог. От своей беспомощности он плакал и с надеждой смотрел в мои глаза.

– Сейчас, Лавр, сейчас, не волнуйся, я посмотрю, что с тобой случилось, – причитал я, пытаясь дотянуться до его ладоней.

Когда я их коснулся, весь ужас вчерашних событий ворвался в мой мозг, сметая всё на своём пути. Мозг Лавра не подавал никаких разумных сигналов, кроме направления нашего движения. Случившийся с ним апоплексический удар ставил точку на нашем дальнейшем продвижении. Я держал голову Лавра на своих коленях и в первый раз в жизни не знал, что мне делать. Мы смотрели друг на друга и плакали. Слёзы катились по моим щекам и капали на его лицо, а он, будучи парализованным, даже не чувствовал их. Сколько часов мы так просидели, одному Богу известно.

Пока я горевал над Лавром, наша утренняя гостья – лайка, – подошла к нам и начала облизывать его лицо. Потом, вцепившись зубами в брезентовый рукав моего плаща, потянула меня в сторону леса, где я обнаружил обглоданные человеческие останки, возле которых стояли нарты с упряжью для собак. Не знаю, что случилось с этим каюром, но он погиб. Собаки перегрызли кожаные ремни и разбежались по лесу, а тело обглодали грызуны или волки. По внешнему виду саней и снаряжения можно было сделать вывод, что трагедия произошла зимой или самое позднее весной этого года. В рюкзаке каюра находился стандартный набор предметов, которые сопровождают охотника в тайге, а под останками тела лежал проржавевший карабин с пятью патронами.

Потратив целый час на захоронение тела погибшего, я к полудню вернулся к Лавру, который при виде меня начал что-то мычать и плакать.

Наблюдая за ним, я понял, что состояние его здоровья небезнадёжно, и, возможно, мне удастся его вылечить. Конечно, потребуется много дней, недель, а может, и месяцев, но то, что он будет ходить, у меня сомнений не вызывало.

Поняв, что он слышит и понимает меня, я рассказал ему о своей находке в лесу и принятом мною решении везти его на нартах.

– Да, будет тяжело, но другого выхода у нас нет, – констатировал я. – Нам необходимо быстрее убираться с этого гиблого места, чтобы не повторился вчерашний кошмар…

* * *

Вот так мы и поехали. Собака, которую я назвал Тайга, тянула сани спереди, я толкал их сзади, и потихоньку, с Божьей помощью, мы продолжили наш путь.

Первые несколько дней я ещё пытался разобраться в случившемся. Единственное, что пришло мне тогда в голову, было то, что с нами произошёл случай спонтанной галлюцинации. При этом психика Лавра не выдержала, в результате чего с ним случился удар. Правда, оставалось одно «но». Почему мы с ним видели одни и те же видения? Но не найдя других объяснений, я постарался поскорее забыть тот кошмар.

Снег в том году выпал в середине сентября. Иногда случались оттепели, но с каждым днём становилось всё холодней и холодней. Для того, чтобы Лавр меньше мучился в дороге, я каждое утро погружал его в самый глубокий гипнотический сон и выводил только тогда, когда мы делали привал на ночь.

Питались мы в основном ягодами и грибами. Преодолев все трудности и тяготы пути, мы с Божьей помощью к концу октября добрались до места назначении.

Помню, было это днём. Неожиданно лес кончился, и мы выехали на берег озера, где среди древесных зарослей и сугробов снега просматривались очертания давно заброшенной деревни. Прощупав руки Лавра, я понял, что мы попали именно в то место, куда указывал его «маяк». По правде сказать, я был обескуражен и взбешён, поскольку думал найти здесь хоть какое-то жильё, но его не было. Возможно, я даже матерно ругался. Ругался на всех: на Лавра за его беспомощность, на себя за своё идиотское желание следовать указаниям своего внутреннего голоса, на погоду, на деревья, на зверей и птиц, в общем, на всех и вся. И действительно, что мне оставалось делать в преддверии наступающей зимы с парализованным человеком на руках?

И снова в который раз я убедился, что чудеса случаются. Всё-таки не зря Господь заставил нас пройти такие испытания, чтобы мы в этом удостоверились.

* * *

Первой насторожилась Тайга. Она стала ловить запахи с подветренной стороны, перестала махать хвостом и всецело сконцентрировала своё внимание на северо-западной опушке леса, и мы начали осторожно пробираться в указанном направлении. Вскоре среди сугробов у самого берега озера мы обнаружили землянку. Всё указывало на то, что землянка обитаема, но самих хозяев на месте не оказалось. Заходить в чужое жилище без приглашения как-то не принято, поэтому мы решили дожидаться их появления перед входом.

Ждали довольно долго, я даже стал дремать, когда Тайга вскочила, замахала хвостом и от нетерпения начала поскуливать. Наконец-то я увидел Его. Человек, не человек? Медведь, не медведь? Фигура была какая-то бесформенная и неуклюжая. Но потом, когда увидел, что за ним тянутся санки, гружённые хворостом, понял, что перед нами человек. Чтобы не пугать хозяина землянки, я заранее вышел на открытое пространство, снял шапку и замахал ею, подавая тем самым знак, что мы пришли с миром. Было видно, что он испугался. Сначала он присел на снег, потом попытался спрятаться за деревьями, и только после того, как я крикнул «Не бойтесь, мы пришли с миром!», он очень медленно и с опаской продолжил свой путь в нашу сторону.

– Кто вы такие и как вы сюда попали?

К моему удивлению, это был голос женщины.

– Меня зовут Архип, со мной в санях лежит больной парализованный человек, и нам нужна ваша помощь. Мы не причиним вам никакого вреда. С нами есть ещё собака, но вы её не бойтесь, она не кусается.

Трудно было идентифицировать в этом существе женщину. Одетая в груду рваного тряпья, она меньше всего походила на представительницу прекрасного пола. В одной руке женщина держала рогатину, в другой топор. Остановившись, она обвела наш «караван» оценивающим взглядом и молча уставилась на меня. Умные и проницательные глаза смотрели гордо и сурово.

Ей было страшно. Даже на расстоянии в десять шагов я слышал, как бешено бьётся её сердце, я чувствовал, как страх разъедает её изнутри, и видел, что она невероятно удивлена нашим появлением здесь. Пытаясь разрядить обстановку, я очень миролюбиво произнёс:

– Я понимаю, у вас сейчас есть много вопросов, которые вы хотите мне задать, но поверьте, мы не бандиты и не уголовники. Мы два старых человека, волей судьбы, заброшенные в эти края. В дороге у моего товарища случился удар, и в таком состоянии он находится уже больше месяца. Я прошу вас разрешить мне поместить больного в тёплое место, а все вопросы давайте оставим на потом. С вашего разрешения я представлюсь вам ещё раз. Меня зовут Архип, а его, – я указал на завёрнутого в брезент Берию, – Лавр, а это наша собака Тайга.

Услышав свою кличку, Тайга закрутилась между нами и начала тереться о ноги хозяйки землянки.

– В таком случае и я вам представлюсь, – сказала женщина, – меня зовут Зоя Фёдоровна. Можно просто Зоя.

После этих слов между нами будто разрушилась стена недоверия, и показалось, что мы знаем друг друга уже много лет. Она захлопотала над Лавром, но, увидев его неподвижное лицо, спросила:

– А он, случаем, не помер? Больно он у вас какой-то странный.

– Да, вы правы. Каждое утро мне приходится погружать его в гипнотический сон, чтобы он не страдал от холода и тряски. Требуется срочно провести лечение Лавра, в противном случае могут возникнуть необратимые процессы. Если они уже не начались, – задумчиво произнёс я.

– Извините меня, Архип, как вас величать по батюшке?

– Архип Захарович, – отозвался я.

– Так вот, Архип Захарович, а кто, собственно, будет проводить лечение? – поинтересовалась Зоя Фёдоровна с такой интонацией в голосе, по которой можно было понять, что мои слова вызвали у неё подозрение в адекватности моего психического состояния.

– А вот я и буду его лечить. Ещё будет лучше, если вы поможете мне, Зоя Фёдоровна. Кстати, вашим здоровьем мне тоже надо будет заняться. У вас камни в желчных протоках, язва желудка, незалеченное воспаление лёгких, проблемы с сердцем, я не говорю уже про артрит и артроз.

– Вы, Архип Захарович, врач? – удивлённо поинтересовалась женщина.

– Огорчу вас, Зоя Фёдоровна, нет! У меня даже нет никакого образования. Я знахарь, простой деревенский знахарь. Конечно, я не всесилен, но кое-что могу. Так что пройдёт ещё совсем немного времени, и вы, Зоя Фёдоровна, будете у меня танцевать. А сейчас давайте перенесём Лавра в землянку…

 

Глава 4. Зоя Фёдоровна

В далёком и жарком июне 1939 года молодая и симпатичная девушка Зоя Евстратова успешно окончила МГУ и получила диплом археолога. Члены государственной комиссии были так поражены её глубокими познаниями в области истории и археологии, что рекомендовали нашей выпускнице продолжить своё обучение в аспирантуре.

Зоя с радостью приняла предложение и уже на другой день после выпускного бала засела за подготовку к вступительным экзаменам. С этого дня большую часть своего времени она проводила в архивном фонде библиотеки имени В. И. Ленина. И надо же было такому случиться, что в той же библиотеке за соседним столом читального зала оказался молодой командир Красной армии, герой боёв на озере Хасан, орденоносец, тридцатилетний полковник Николай Иванович Поляков, который находился в Москве на курсах повышения комсостава. Случилось то, что и должно было случиться: молодые люди встретились и полюбили друг друга с первого взгляда. Через месяц, в июле, была сыграна свадьба, а в первых числах сентября, после окончания курсов, полковник Поляков отбыл на Дальний Восток в расположение 32 стрелковой дивизии Краснознамённого Дальневосточного военного округа принимать вверенный ему 322-й стрелковый полк. Несмотря на то, что девушка мечтала уехать вместе с любимым, родители Зои были непреклонны и настояли на том, чтобы она сначала закончила аспирантуру.

С тех пор на протяжении последующих двух лет их жизнь превратилась в бесконечное ожидание писем от любимого человека. Письма шли неделями, иногда с большими задержками, и молодые люди, не дожидаясь ответного письма, писали друг другу новые письма. Зоя успешно «грызла» гранит науки в Москве, а Николай успешно командовал вверенным ему подразделением на дальних рубежах Родины. И всё было бы у них хорошо, если бы не началась Великая Отечественная война!

После того, как по данным разведки была получена информация, что Япония в 1941 году не будет начинать военных действий против СССР на Дальнем Востоке, 32-ю стрелковую дивизию сначала перебросили под Ленинград, но уже в октябре передислоцировали в состав 5-й армии Западного фронта, под Можайск.

Мужественно и смело бился с фашистами полковник Поляков на переднем крае своих боевых позиций. Не раз своим личным примером поднимал солдат в атаку, смерти не боялся и всегда смотрел ей с усмешкой в лицо. Но, как говорят, «судьбу не обманешь». В ноябре 1941 во время массированной танковой атаки немцев был он серьёзно ранен и контужен. Бойцы, которые в тот момент находились рядом с командиром, посчитали его погибшим и, отступая, оставили тело на поле боя. Из-за этой досадной оплошности полковник Поляков в бессознательном состоянии был взят противником в плен. Может, об этом никто никогда и не узнал бы, если бы немцы по громкоговорителю не предложили обменять его на своего штабного офицера. К расследованию этого инцидента подключился особый отдел штаба фронта, который вынес вердикт: полковник Поляков добровольно сдался врагу. А наша Зоя Полякова как член семьи военнослужащего, добровольно перешедшего на сторону врага, на основании статьи № 58 пункт 1в, получила за это 15 лет лагерей с конфискацией имущества.

И пошла наша Зоя по этапу как жена врага народа под номером № 4387. И все последующие тринадцать лет она своими некогда холёными ручками лес валила, пни корчевала, баржи с углём разгружала, тачки с землёй и камнями возила, да разве сейчас всё вспомнишь и опишешь…

И только в мае 1954 года её дело легло на стол какому-то высокому начальнику, который наложил на него свою резолюцию – «реабилитировать». Пока бумага дошла до лагеря, затерявшегося на широких просторах Архангельской тайги, наступил август месяц. Чтобы сэкономить на транспортировке освобождённых женщин и отбывающих свой срок особо опасных уголовников, их всех загрузили в три грузовые машины и повезли по тайге на станцию за сто километров. Впути изголодавшиеся «отмороженные» на голову зэки перебили конвой и набросились на беззащитных женщин. В той возникшей суматохе побежала наша Зоя без оглядки в лес. Полдня бежала, не разбирая дороги, а когда остановилась и отдышалась, поняла, что заблудилась. Поплутав по тайге два дня и не найдя обратной дороги, пошла куда глаза глядят. В средине октября, за несколько дней до первого снега вышла Зоя к сгоревшей и заброшенной деревне. Здесь в одном из найденных ею погребов она и прожила последние 12 (!) лет своей жизни. Нет, конечно же, она пыталась уйти отсюда, и делала это не раз и не два, а целых пять раз, и каждый раз неудачно. Походит, поплутает по тайге неделю-другую и каждый раз возвращается назад. Будто леший её по тайге водит и не даёт покинуть это проклятое место. В последний раз она предпринимала такую попытку два года назад.

Привыкшая в лагерях к тяжёлому физическому труду и имея диплом археолога, Зоя Фёдоровна кропотливо и тщательно проводила все эти годы «археологические раскопки» на месте своей новой жизни. Собирая по пепелищу предметы быта и утвари, она смогла обзавестись тем, без чего человек не может выжить в условиях дикой природы: топором, пилой, ножом, глиняной посудой и всякого рода другой мелочёвкой. Сначала она думала, что попала в староверческий скит, но после обнаружения в одном из подвалов остатков библии XVIII века своё мнение по этому поводу изменила. По имеющимся косвенным уликам Зоя определила, что жители деревни покинули её неожиданно, ушли все, никто не остался. Потом, наверное, в результате лесного пожара, все дома сгорели. На месте пепелища за эти годы вырос новый лес, который почти похоронил под своими кронами некогда зажиточную деревню. Было одно странное обстоятельство, которое не давало Зое покоя. Выяснилось, что в деревне не было церкви, по крайней мере, Зоя её не нашла. А ведь в те времена это было немыслимо, чтобы такой населённый пункт мог жить без такого культового сооружения. И ещё. Сколько Зоя не искала, она так и не нашла в округе кладбища, на котором местные жители хоронили своих усопших предков!

Обследуя территорию своего обитания, Зоя Фёдоровна, узнала, что озеро, на берегу которого она оказалась, рукотворное. Кто-то весьма образованный и неглупый много-много лет назад проделал большую работу по строительству плотины в русле небольшой таёжной реки в трёх километрах вниз по течению. Рядом с плотиной она наткнулась на добротное каменное здание, которое окрестила «мельницей», построенное из больших валунов. Казалась бы, ничего необычного в этом нет, если бы не одно обстоятельство. За двенадцать лет своей жизни в этих краях Зоя не видела ни одного крупного камня!

Её попытка обустроить своё жильё на «мельнице» закончилась неудачей. Там творилась какая-то чертовщина, то предметы начинали перемещаться без видимой на то причины, то среди ночи начинали раздаваться странные звуки: ржание лошадей, разговоры людей, топот копыт, скрип половиц и многое другое, что никак не укладывалось в голове Зои. Думая, что она сходит с ума, отшельница в панике бежала с «мельницы» и последующие десять лет ни разу туда не возвращалась.

Была ещё одна удивительная странность этого места. Все ближайшие леса в летний период изобиловали лесными дарами в таком количестве, что шагу нельзя было ступить, чтобы не наступить на гриб или ягодный куст, а обитатели местной фауны вели себя, как ручные, и ласкались к ней, словно домашние животные.

 

Глава 5. «Мельница»

Вот в такое дикое и, как нам казалось, благодатное место занесла нас судьба с Лавром. Однако жить втроём в маленькой землянке было невыносимо тяжело. Спустя несколько месяцев, когда среди зимы немного ослабли морозы, я решился сходить на «мельницу», чтобы самому разобраться в том, что там творится, и решить, можно ли нам туда перебраться.

В сопровождении Тайги я вышел в дорогу ранним утром, когда солнце ещё не взошло. Всё небо было покрыто зеленоватыми разводами северного сияния, которое, как фонарь, освещало близлежащие окрестности. Собака весело бежала впереди по заснеженному ледяному насту, как по проторённой дороге, с нетерпением оглядываясь на меня, если я отставал. Через час пути я услышал в предрассветной тишине шум водопада, свидетельствующий о том, что я приближаюсь к цели. Чтобы не оказаться на хрупком льду, я заблаговременно ушёл в сторону и подошёл к водопаду по берегу.

Зрелище, которое я увидел, было впечатляющим. Когда-то давным-давно река пробила в этом месте проход сквозь карстовые породы, образовав узкий и длинный коридор наподобие «бутылочного» горлышка. В свою очередь кто-то предприимчивый воспользовался этим творением природы и установил в самом его узком месте плотину, в результате чего получилась великолепная запруда.

Тёмно-зелёная вода медленно переливалась через край верхнего бревна и с грохотом падала с пятиметровой высоты, образовывая внизу причудливые фигуры ледяных сталагмитов. Из-за сильного мороза водяная пыль мгновенно превращалась в мириады кристалликов льда, от которых лучи восходящего солнца отражались всеми цветами радуги. От увиденной красоты у меня перехватило дыхание, и я несколько минут простоял на месте, любуясь этим сказочным творением природы.

Налюбовавшись этой красотой, я стал высматривать в заснеженном зимнем лесу «мельницу», которая со слов Зои Фёдоровны должна была находиться где-то совсем рядом. И действительно через полчаса активных поисков я увидел то, ради чего пришёл сюда. Под разлапистой вековой елью стоял большой каменный дом. Его стены были сложены из дикого камня, на которых жёлто-зелёными пятнами просматривались проплешины мха и лишайника, а с камышовой крыши свешивались большие сосульки. Вход в дом был оформлен в виде замысловатой полукруглой двери, обитой по всему периметру металлической лентой с массивными заклёпками. Этот дом было бы уместно увидеть где-нибудь на юге Франции, например, в Провансе, но никак не здесь, в глухой северной тайге, под толстым слоем снега. Правда, надо отдать должное его строителям, они постарались максимально гармонично вписать его в окружающий пейзаж с учётом рельефа местности, отчего эффект сказочности только усиливался.

Внешне дом выглядел целым и невредимым. С точки зрения целесообразности переезда сюда было два обстоятельства, которые склоняли меня в пользу этого решения. Первое, здесь была незамерзающая проточная вода, второе, здесь было полно дров, так необходимых для обогрева жилища. Таким образом, мне оставалось только осмотреть дом изнутри, и если там будет всё в порядке, то можно считать вопрос решённым. Именно с такими мыслями я подходил к дому, когда услышал позади себя злобное рычание Тайги. Собака всем своим видом показывала, что она чувствует за дверью опасность, и лаем пыталась привлечь моё внимание.

Я насторожился. Сейчас мне меньше всего хотелось иметь какие-либо неприятности. Сделав собаке знак замолчать, я стал медленно и осторожно приближаться к двери. Приложив руку к старым доскам, я попытался «внутренним» зрением рассмотреть источник опасности, но моё видение натолкнулось на сплошную вязкую темноту. У меня создалось такое впечатление, что там, за дверью, находится монолитная скала. Потоптавшись в нерешительности, я всё-таки решил её открыть и потянул ручку двери на себя…

Как ни странно, дверь очень легко открылась, и моему взору предстала пустая тёмная комната, в которой не было ничего. Только на противоположенной стороне просматривался большой очаг высотой с мой рост. К этому времени поведение собаки изменилось, она больше не рычала, а внимательно наблюдала за моими действиями, повиливая пушистым хвостом. Посчитав это хорошим знаком, я спокойно перешагнул порог, и в тот же миг дверь за моей спиной с лязгом захлопнулась, и я оказался в «мышеловке».

Все мои потуги открыть дверь изнутри закончились неудачей, она даже не шелохнулась. Потом я ещё долго слышал, как с обратной стороны надрывно лаяла и царапалась Тайга, но постепенно эти звуки стали слышны всё тише и тише, и вскоре они исчезли совсем. Я остался стоять в непроглядной темноте и безмолвной тишине. Шло время, и когда моё внутреннее напряжение достигло психологического придела, за моей спиной неожиданно вспыхнул огонь. Чья-то невидимая рука подожгла в очаге дрова, которые ярким пламенем осветили комнату. В тот момент, когда я повернулся к огню, моему взору предстал фантом, стоящий ко мне лицом. Лёгкая дрожь страха пробежала по моим конечностям, ноги подкосились, и я стал сползать на пол. Стараясь не шуметь, я внимательно наблюдал за призраком, лелея надежду, что он не будет предпринимать в отношении меня активных действий. И действительно, первое время он вёл себя мирно, паря в нескольких сантиметрах над полом. Однако по мере того, как в очаге разгорался огонь, и температура воздуха в помещении стала подниматься, с фантомом начали происходить изменения, заставившие меня серьёзно поволноваться. Призрак стал медленно «оживать». Его полупрозрачная дымчатая телесная оболочка начала прямо на глазах уплотняться, и через какое-то время его облик стал походить на желеобразное изваяние. На видимых участках поверхности рук и лица стала появляться кожа синюшно-жёлтого цвета, а в нос ударил невыносимый запах разложившейся плоти, от чего сознание моё помутнело, и содержимое желудка вывернуло наружу. Когда же я отдышался и пришёл в себя, процесс материализации призрака уже закончился.

В углу теперь парил не призрачный фантом, а вполне осязаемый старик с длинной седой бородой. Его морщинистое лицо с глубоко посаженными глазами внимательно и сурово смотрело в мою сторону. Даже не знаю, сколько продолжались эти смотрины, но как только я постарался отвести свои глаза в сторону, раздался неприятный скрипучий голос.

– Подойди ко мне, незнакомец, – приказным тоном проговорил он.

И в тот же миг какая-то неведомая сила потащила меня к нему. От такого бесцеремонного обращения я взвыл. Пытаясь сопротивляться воле незнакомца, я включил весь арсенал своих магических знаний, направленных на обуздание призрака, и это сработало! Хватка его ослабла, и я смог самостоятельно встать на ноги.

– Кто ты такой, что можешь так бесцеремонно здесь командовать? – возмутился я. – Мало того, что ты своим появлением нарушаешь установленный паритет между нашими мирами, так ты ещё пытаешься навязать мне свою волю. Не на того напал, мы тоже не лыком шиты.

Возникло замешательство. Призрак замер, его глаза застыли, он замолчал на полуслове, рассеяно глядя сквозь меня куда-то вдаль. Он явно не ожидал такого сопротивления и сейчас находился в ступоре. Я же наоборот взял себя в руки, почувствовав своё превосходство над ним.

– Отвечай, кто ты такой и зачем явился в наш мир! – насел на него я.

– Я «Смотритель Копья», – монотонно пробормотал призрак, – я жду прихода «Посвящённого».

– Кто такой «Посвящённый» и почему он должен сюда прийти? – не унимался я, задавая ему всё новые и новые вопросы.

– Он придёт сюда на мой зов, – односложно и неопределённо ответил призрачный старик.

– Ты знаешь, когда придёт «Посвящённый»?

– Знаю.

– Когда это должно произойти?

– Это уже произошло, «Посвящённый» уже здесь!

– Где он?

– Он стоит передо мной!

После этих слов призрака меня передёрнуло, и я в нерешительности попятился назад, как будто ожидая с его стороны очередного подвоха, но, к счастью, ничего подобного не произошло.

– Что ты охраняешь? – возобновил я прерванный диалог.

– Об этом должен знать только «Посвящённый», – уклончиво ушёл в сторону от прямого ответа хитрый старик.

– Так ты же сам минуту назад сказал, что «Посвящённый» стоит перед тобой, почему ты ему ничего не говоришь, и почему каждое слово из тебя мне приходится вытаскивать клещами? – я перешёл на повышенный тон.

– «Посвящённый» должен пройти обряд посвящения в «Смотрителя Копья», – как ни в чём не бывало, без эмоций проговорил призрак, глядя поверх меня.

– Что это за обряд? Расскажи мне о нём более подробно.

– Обряд нельзя рассказать, его надо провести, – поправил меня старик.

И потом, не обращая внимания на моё желание подискутировать на эту тему, он грубо прервал меня, сказав единственную фразу, которой я поверил:

– Моё время пребывания в этом мире подходит к концу. Я буду здесь ровно столько, сколько горит в очаге огонь. Поэтому не перебивай и дай мне возможность закончить проведение ритуала, ради которого я послан сюда.

После чего его голос усилился, и он густым басом протрубил:

– «Посвящённый»! Преклони своё колено перед Милостью Божьей, Тайной Небесной, Силой Безмерной, дарованной нам Господом нашим, – при этих словах я беспрекословно встал на колени и смиренно склонил голову в ожидании предстоящего таинства. – Прими во исполнение своего долга перед предками и потомками рода человеческого дар бесценный и благодатный на вечное хранение во имя Господа нашего, Иисуса Христа. И пусть исполнится Воля Его, и пусть будет так во все времена, во веки веков, до скончания жизни на Земле. Аминь!

После этих слов в его руках появился предмет, которым он прикоснулся к моему темени. Вслед за этим в комнате запахло озоном, и с моей головы стал низвергаться поток золотистого света, который стекал с меня, словно вода, потрескивая статическим электричеством. Вид этого необыкновенного завораживающего зрелища так сильно подействовал на моё эмоциональное состояние, что я потерял над собой контроль…

 

Глава 6. Артефакт

– Когда я очнулся, всё уже было кончено. В комнате не было никакого призрака, в очаге догорали последние головешки, а дверь на улицу была открыта настежь. Единственное, что напоминало мне о случившемся, был белый свёрток, лежащий у меня в ногах.

Выбравшись наружу, я несколько раз позвал Тайгу, но она как в воду канула. Не дождавшись её появления, я двинулся в обратный путь, рассчитывая на то, что она самостоятельно доберётся до землянки, – закончил свой рассказ Архип.

Зоя Фёдоровна сидела с широко раскрытыми от удивления глазами. Она до сих пор не могла поверить, что я вернулся живой и невредимый. Это было для неё сейчас во стократ важнее, чем какие-то там призраки, «Смотрители» и «Посвящённые». В отличие от неё, Лавр смотрел на меня сочувственными глазами, понимая тот ужас, через который мне пришлось пройти повторно.

…А ещё несколько часов назад мои товарищи находились в шоковом и подавленном состоянии. По их утверждению, я отсутствовал целую неделю. Через день после моего ухода Зоя на свой страх и риск отправилась разыскивать меня. Дойдя до «мельницы», она увидела там Тайгу, сидевшую в снегу напротив двери. Думая, что со мной что-то случилось, она, не раздумывая, бросилась в дом, но, к своему удивлению, нашла его абсолютно пустым. Потратив целый день на мои поиски, замёрзшая и обессиленная, Зоя вместе с Тайгой вернулась в землянку, где до сегодняшнего дня они с Лавром оплакивали меня горькими слезами.

При всей странности произошедшего у меня не было повода не доверять моим друзьям. Раз Зоя Фёдоровна сказала, что меня не было неделю, значит, всё было именно так. Осталось только выяснить, что же произошло со мной в этом доме, и где я пропадал целых семь дней!

К ночи у меня резко поднялась температура, и я впал в беспамятство. Видно, общение с потусторонним миром не прошло для меня бесследно и вызвало потерю жизненных сил до полного истощения организма. В этом состоянии я находился три дня, после чего пришёл в себя.

Моё восстановление шло медленно. Только через неделю я смог самостоятельно встать с лежанки и выйти на свежий воздух. Глядя на бескрайние снежные заносы, я думал о том, как мы достали Зою Фёдоровну своими болячками. Мне было жалко смотреть на то, как доходит до ручки наша спасительница, как она сама угасает прямо у нас на глазах. Продукты и травы, заготовленные ею из расчёта на одного человека, стремительно таяли. Отсутствие нормальных условий быта, антисанитария делали нашу жизнь абсолютно невыносимой.

Стоя перед входом в землянку и всматриваясь в безбрежную даль озера, я думал, как же нам выбраться из сложившейся ситуации.

Перед тем, как болезнь свалила меня в постель, я успел показать друзьям найденный на «мельнице» свёрток. Там, в куске грубой самотканой ткани, лежала железяка внушительных размеров, по своему внешнему виду похожая на наконечник пики или копья, а на самой ткани был вышит рисунок в виде вытянутого овала с неровными краями и большой латинской буквой «V». В этот момент у меня неожиданно возникла призрачная догадка, а не может ли этот рисунок быть изображением береговой линии озера? Для того, чтобы получить ответ на свой вопрос, мне срочно понадобилась Зоя Фёдоровна, которая, как назло, с самого утра пошла в лес за дровами и до сих пор ещё не вернулась. Интуиция подсказывала мне, что необходимо срочно идти в лес на её поиски, и, как оказалось впоследствии, это было не напрасно.

Я нашёл Зою в полукилометре от землянки. Она лежала на снегу возле саней с хворостом без чувств, и по её виду я сразу понял, что с ней случился голодный обморок. Сколько таких обескровленных лиц довелось мне видеть в блокадном Ленинграде, одному только Богу известно. Видимо, она уже давно не доедала, подкладывая нам, старикам, лучшие куски пищи. Поэтому в результате полного истощения организма у неё началась дистрофия.

Через несколько часов, после того, как мы с Лавром привели её в чувство, я позволил себе спросить её о свёртке, который принёс с «мельницы».

Действительно, мои догадки относительно рисунка подтвердились. Зоя Фёдоровна, не единожды обходившая озеро по кругу, подтвердила моё предположение, что вытянутый овал на самом деле является изображением береговой линии. Она указала на карте место нашего расположения, которое, как ни странно, оказалось рядом с обозначенной на карте буквой «V».

– Какая же я дура, – запричитала она, хлопая себя по лбу. – В том месте, куда указывает значок «V», есть малинник, я каждый год хожу туда собирать ягоду. Там растёт самая большая и вкусная малина во всей округе. Когда-то на том самом месте стояло несколько деревенских домов, от которых сейчас ничего не осталось. Каждый раз, когда я там бываю в летнее время, я всегда наслаждаюсь удивительным по красоте пейзажем, который открывается с того места. Там есть большая красивая поляна. На ней за двенадцать лет моей жизни в этих краях ничего, кроме зелёной «бархатной» травки, не растёт. Как вам такое? А ещё на той поляне растут сросшиеся у основания берёзы, образующие букву «V». Видите, как всё просто оказалось? Даже ребёнок понял бы, а я не сообразила. Старая стала!!! – с горечью в голосе посетовала Зоя Фёдоровна.

– Успокойтесь, Зоя, какая же вы старая? Вы самая молодая среди нас и самая красивая, – попытался успокоить я расстроенную женщину, у которой на глазах навернулись слёзы.

А про себя подумал: «Странный народ эти женщины. Несколько часов назад она чуть было не замёрзла в лесу, а сейчас плачет от того, что состарилась?!».

Конечно, по-человечески было жаль её. Вся жизнь у неё пошла наперекосяк. Самые лучшие годы своей жизни она провела в постоянной борьбе за выживание. Сначала в лагерях, потом здесь, в беспросветной глуши. Ни семьи, ни детей. Наверное, сейчас уже и родителей нет в живых? Несчастная женщина! И за что только Господь даёт людям такие испытания?

– Зоя, а что вы можете сказать о той «железяке», которая была в свёртке?

После моих слов она извлекла на свет Божий то, что я первоначально принял за кусок ржавого железа, и со знанием дела начала нам разъяснять:

– Это наконечник старинного копья. Я бы отнесла дату его изготовления к временам древнего Египта, а может, даже раньше.

– Странно, – вырвалось у меня. – Ведь копьё никогда не было ритуальным магическим символом, скорее всего, в свёртке должен был лежать или ритуальный нож, или меч, но никак не копьё.

– А вы напрасно так думаете, Архип Захарович, – перебила меня Зоя, беря в руки наконечник. – В отличие от вас, я не сильна в магии, но зато я точно знаю, какой символизм несёт копьё в историческом контексте той эпохи, а тем более в мировой истории.

Подвинув наконечник поближе к свету, она продолжила:

– Я, конечно, не эксперт в области металлургии, но однозначно могу сказать, что копьё изготовлено из обычного низкосортного железа, которое использовали в ту далёкую эпоху для производства оружия. На нём нет никаких художественных излишеств, гравировок, букв, символов. Не знаю, для чего, но кто-то закрепил на лезвии копья старинный металлический гвоздь. Странно… Кроме того, следует отметить, что за этим предметом ухаживали, в противном случае из-за низкого содержания углерода в металле копьё давно бы уже превратилось в труху.

Она повернулась в мою сторону и, как бы подводя черту под сказанным, резюмировала:

– С моей точки зрения, как археолога, данный наконечник не является каким-то ценным историческим артефактом, за которым гонялись бы все музеи мира. Такие наконечники широко представлены в исторических музеях Москвы и Ленинграда, они там выставлены на всеобщее обозрение. Так что, дорогой Архип Захарович, могу вас разочаровать, нам не удастся продать его дороже десяти рублей.

После этих слов мы весело засмеялись, чувствуя небольшой подъём настроения, поскольку нам удалось разгадать первую часть полученной загадки.

* * *

Вечером того же дня Зоя Фёдоровна продолжила свою лекцию.

– В своё время у себя на кафедре в университете я очень подробно занималась изучением старинного боевого оружия. Перечитала кучу тематической литературы и даже писала реферат на эту тему. Знаете, какое самое знаменитое копьё в мире? Это копье Лонгина!

– Уважаемая, Зоя Фёдоровна, если вам не трудно, просветите нас с Лавром в этом вопросе, поскольку название, которое вы только что произнесли, нам ни о чём не говорит, – обратился я к ней.

В этот момент Зоя преобразилась. Мы почувствовали, что данная тема ей близка, и она хочет поделиться с нами своими познаниями.

– Да, Архип Захарович, термин «копьё Лонгина» в основном используется среди узкого круга специалистов, занимающихся проблемами раннего христианства. Хотя вам, как человеку набожному и читавшему в своё время Евангелие, должна быть известна история о последнем дне жизни Христа, в которой римский воин вонзил в подреберье Иисуса Христа, распятого на кресте, пику. Так вот, имя этого римского воина было Гай Кассий Лонгин, а копьё с тех пор стали называть копьём Лонгина, копьём Судьбы, копьём Христа. Согласно тому же Евангелию от Иоанна, в 33 году в 14 день месяца Нисан в три часа дня в пятницу этот римский легионер пронзил копьём мёртвое тело Христа, а точнее, его печень. Говорят, что с того момента копьё, обагрённое кровью Спасителя, приобрело невероятную магическую силу. Оно стало даровать владельцу копья власть над всем миром!!!

Согласно одной из легенд, копьё побывало в руках Константина Великого, Юстиниана, Карла Великого, Фридриха Барбаросса. В 1277 году оно попало в руки первых отпрысков династии Габсбургов, у которых оно хранилось на протяжении последующих семи веков. В настоящее время оно известно под названием Венское копьё Судьбы. Вообще-то, существуют ещё три варианта копья, это Ватиканское, Краковское и Армянское, и каждое из них претендует на роль истинного артефакта. Однако специалисты сходятся во мнении, что Ватиканское и Краковское, являются всего лишь бутафорскими подделками, а вот Армянское, наряду с Венским, может претендовать на роль истинного копья Судьбы. Однако большинство экспертов склоняются к тому, что подлинным копьём всё-таки является копьё, выставленное в Вене. Считается, что только благодаря этому копью династии Габсбургов удалось продержаться на плаву более шестисот лет. И не просто продержаться, а превратить подконтрольные им земли в процветающий оазис.

Ладно, давайте спать, хватит на сегодня истории, – произнесла Зоя Фёдоровна с горечью в голосе.

Видно, возвращение в мыслях к прошлой жизни не прошло для неё бесследно, и она, по всей видимости, более не желала бередить старые раны.

А я наоборот ещё долго не мог заснуть, представляя в своей голове исторические события, о которых рассказала нам Зоя. И параллельно с этим я попытался свести к единому знаменателю все события нашей жизни, в результате которых мы все оказались в одном месте.

 

Глава 7. За гранью реальности

Выйдя утром следующего дня из землянки, я обнаружил, что погода изменилась. Стоял густой плотный туман, такой плотный, что в двадцати метрах уже ничего не было видно. Ветра не было, стоял полный штиль, а температура воздуха поднялась почти до нуля. Тем не менее, несмотря на неблагоприятные условия для поиска, я решил не откладывать свою вылазку на «сказочную» поляну, где, по словам Зои, росли две берёзы, образующие букву «V».

Напутствуя меня перед выходом из землянки, она сказала:

– Идти надо по льду вдоль берега, никуда не сворачивая. Как только обогнёте береговой выступ, сразу же прижмитесь к берегу, поскольку в том месте много родников, и лёд может быть тонким. Метров через восемьсот увидите пологий склон, по которому без труда подниметесь наверх. Как я уже говорила вчера, для вас ориентиром в тумане будет то, что на этой поляне нет ни кустарников, ни других деревьев, кроме сросшихся берёз. Размеры поляны примерно сто на сто метров. Не знаю, что вы можете там найти в такую погоду, да ещё зимой, но будьте осмотрительны и аккуратны. Вот, возьмите с собой эту карту, – сказала она, протягивая мне кусок ткани с рисунком озера, – и этот наконечник. Раз они были на «мельнице» вместе, пусть будут вместе и сегодня, когда вы найдёте деревья. Я бы, и сама с вами пошла, но боюсь, что буду для вас только обузой… Откровенно говоря, я бы и вам, Архип Захарович, не советовала в такую погоду далеко отходить от землянки, не ровен час, заблудитесь.

– Не беспокойтесь, Зоя, – успокаивал я её, – здесь совсем недалеко, да к тому же Тайга всё время будет со мной. Ещё неизвестно, сколько этот туман простоит в такую погоду, а нам сейчас важен каждый день. Вы же прекрасно понимаете, что положение наше критическое. Если в течение ближайших нескольких дней мы не найдём выхода из сложившейся ситуации, то нас ждёт неминуемая голодная смерть. Ружьё, на которое я сначала рассчитывал, так ни разу и не выстрелило. Патроны отсырели. Поэтому единственная наша надежда эта «карта». Ведь должна же быть какая-то взаимосвязь между всеми предшествующими событиями и моей встречей с призраком, в результате которой наконечник копья попал в наши руки. Ведь не с неба же свалился этот свёрток, – сетовал я, пытаясь убедить Зою Фёдоровну, а заодно и себя в целесообразности моего сегодняшнего похода. – Постараюсь облазить там всё кругом, может, найду какую-нибудь надпись на деревьях или подсказку, за которую можно будет зацепиться. В общем, как ни крути, а идти мне туда надо, – с этими словами я вышел с Тайгой из землянки.

Впервые с начала зимы было так тепло и влажно. Первое, на что я обратил внимание на первых метрах пути, было полное отсутствие звуков. Мне даже показалось, что этот неизвестно откуда взявшийся туман просто-напросто пожирает все акустические колебания, в результате чего нас окружало полное безмолвие.

Стараясь держаться как можно ближе к берегу, мы с Тайгой не спеша продвигались по льду, огибая выступ длинного полуострова, про который говорила Зоя. На самой его верхушке я интуитивно почувствовал, что начинается поворот, и предупредительно ушёл со льда на берег, и, как оказалось, не напрасно. Вскоре в пяти метрах от берега я увидел широкую промоину. Видимо, про это место в своём разговоре и упоминала Зоя, когда говорила про коварные родники. Оставшаяся часть пути была пройдена без приключений, и вскоре я оказался там, где по моим расчётам должен быть начинаться подъём наверх. И действительно, склон был пологим, но туман наверху был настолько плотным, что я даже не видел кончики своих пальцев на вытянутой руке. Я заволновался, и моя тревога передалась Тайге, которая инстинктивно стала жаться к моим ногам. Она не скулила, не лаяла, а была напугана этим необычным атмосферным явлением.

Долго пришлось мне поплутать в тумане, прежде чем я нашёл на поляне нужные мне деревья. Два абсолютно ровных берёзовых ствола, словно выкрашенных белой краской, предстали предо мной во всей своей красе. Правда, надо признаться, внешне берёзы не представляли в чистом виде букву «V». Может, где-то глубоко под снегом они и росли из одного корня, но в тот момент, когда я их увидел, они скорее походили на два белых столба, образующих между собой широкий проход.

В течение какого-то времени я обследовал стволы снизу доверху, осмотрел на них каждый сантиметр, и всё безрезультатно. Кора была девственно чиста: ни надписей, ни букв, ни знаков. В отчаянии, не зная, что делать дальше, я уселся перед деревьями на снег. «Неужели мы ошиблись в своих предположениях? Неужели это тупик?» – думал я, оглядываясь по сторонам, словно ища ответ на свой вопрос. Но ответа не было.

В какой-то момент моих размышлений мне вспомнились слова бабки Марьи, которая говорила: «Если попадёшь в сложную жизненную ситуацию и не будешь знать, как тебе поступить, обратись с молитвой к Николаю Чудотворцу. Он поможет». Поразмыслив про себя, что сейчас настал именно такой случай, я начал вслух читать молитву:

–  О, великий заступниче архиерею Божий, Николае преблаженне, иже подсолнечную осиявый чудесы, призывающим же тя скорый услышатель являйяся, их же пристно предваряеши и спасаеши, и избавляеши, и от бед всяческих изъимаеши, от Бога данною ти чудес и даров благодатию!

Услыш имя не достойнаго, с верою тя призываюша и молебное тебе приносяща пение; тебе бо ходатая на умоление ко Христу предлагаю.

О пресловущий в чудесех, святителем высото! Яко имеяй дерзновение, скоро Владыце предстани, и преподобнии свои руце молебне к Нему простри о мне грешнем, и от Него щедро ты благости подаждь ми, и прими мя в свое заступление, и от всех бед и зол мя избави, от нашествия врагов видимых и невидимых освобождая, и тех всех наветы и зло хитроства погубляя, и борющих мя во всей жизни моей отражая, прегрешением моим прощение испроси, и спасена мя Христу представи и Царствия Небеснаго сподоби улучити за множество того человеколюбия, ему же подобает всяка слава, честь и поклонение, со безначальным его Отцем, и с Пресвятым и Благим и Животворящим Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

После прочтения молитвы ничего не произошло. Прождав ещё минут пять, я уже было поднялся, чтобы идти обратно, когда на меня залаяла Тайга. Вернее, она залаяла не на меня, а на мою котомку, из которой повалил густой дым. Вытряхнув её содержимое на снег, я с удивлением увидел, что тлеет и дымит свёрток, в котором находится наконечник копья. Края ткани уже обуглились и были готовы в любой момент воспламениться. От высокой температуры свёрток начал погружался в снежный сугроб, образовывая вокруг себя широкую проталину, а из образовавшейся снежной ямы стал подниматься густой белый пар. Не зная, что следует предпринимать в подобных случаях, я с волнением наблюдал за происходящим. Ждать пришлось достаточно долго. Только после того, как свёрток протопил снег до самой земли, процесс прекратился.

Достав из образовавшейся ямы мокрую и горячую тряпку, я вынул из неё наконечник копья, от которого шёл пар. Внешне он нисколько не изменился и напоминал кусок обыкновенного железа, но я уже понимал, что это не так. Ибо не может кусок железа без какого-то внешнего воздействия нагреться до такой температуры, чтобы плавить снег. И пока я пытался в этом разобраться, начался второй акт «представления».

Между стволами берёз, словно по мановению невидимого волшебника, появилась прозрачная плёнка, наподобие той, которая бывает у мыльного пузыря. Она колыхалась и переливалась радужным цветом. Постепенно плёнка начала уплотняться и вскоре стала напоминать выпуклую линзу. Вслед за этим я почувствовал, что на наконечник стало действовать неизвестное мне магнитное поле, которое начало притягивать копьё к проходу между деревьями. Вскоре сила этого притяжения возросла настолько, что мне стало трудно удерживать его в руках, и чтобы оно не улетело, я шагнул в проем между деревьями…

Как только я перешагнул невидимую черту, действие магнитного поля прекратилось. Вокруг по-прежнему лежал снег, в воздухе висел густой туман, но вот только за его клубами впереди меня появилось нечто такое, чего минуту назад здесь ещё не было. Сделав на ощупь несколько шагов вперёд, я уткнулся в деревянные ворота. Обычные такие деревенские ворота, от которых вправо и влево уходил высокий частокол. Обернувшись назад, я увидел, что по моим следам пробирается, как ни в чём не бывало, Тайга. Я стоял с открытым ртом, оглядываясь по сторонам, не в силах понять, что здесь сейчас произошло. После пережитого потрясения меня бросило в жар. Я расстегнул телогрейку и, встав на колени, погрузил своё лицо в сугроб снега в надежде, что это наваждение исчезнет. Но оно не исчезало, оно было реальным, и с этим мне надо было как-то смириться.

Первое, на что я обратил внимание, было то, что нигде не было видно никаких следов. Вокруг лежал нетронутый снег. Тем не менее, набравшись смелости, я постучал в ворота в надежде услышать с той стороны человеческий голос. Но сколько я не стучал и не кричал, никто мне ворота так и не открыл.

Потоптавшись на месте, и решив про себя «будь что будет», я отворил калитку, и моему взору предстал внутренний двор, посреди которого стоял большой деревянный дом…

* * *

– Да, Алёша, вот это, – Архип широким жестом обвёл комнату вокруг себя, – и есть тот дом, который я тогда увидел. Что, удивлён? Думал, что это я его построил? Мне бы тоже хотелось, чтобы всё было по-другому, а не так, как оно есть на самом деле, – он глубоко и горестно вздохнул, после чего хлопнул меня по плечу и сказал. – Пойдём на улицу, а то, сидя в доме, ты ничего не поймёшь. То, что я хочу тебе показать, надо видеть своими глазами.

Выйдя за ворота, старик попросил меня сделать несколько шагов в сторону, чтобы мы встали напротив частокола.

– Что ты видишь, Алексей, глядя на этот забор? – с вопросительной интонацией в голосе спросил Архип, с прищуром всматриваясь в мои глаза.

– Вижу струганные брёвна забора, – констатировал я, не до конца понимая заданный мне вопрос. – Я не понял, что ты, Архип Захарович, хочешь от меня услышать?

– А вот что, – проговорил он и, как нож в масло, воткнул свою руку в деревянный остов забора.

От такого зрелища меня повело, и я, развернувшись в другую сторону, вывернул содержимое желудка на снег. А Архип, как ни в чём не бывало, той же, совершенно здоровой рукой уже хлопал меня по спине, помогая справиться с рвотным спазмом.

– Что, Алёша, не видел раньше таких фокусов? – с насмешливой интонацией в голосе проговорил Архип, довольный тем, какое впечатление произвело на меня его «показательное» выступление.

– Да ты не бойся. Я сначала тоже всего этого боялся, но потом привык и стал относиться ко всему этому по-философски. Иди скорее сюда, встань рядом со мной и дай мне твою руку, – проговорил старик, жестами подзывая меня к себе. – Ты не видел ещё самого главного.

Когда я исполнил его просьбу и встал рядом с ним, он, чуть ли не хохоча, сказал:

– А теперь, не раздумывая, вместе со мной делай шаг вперёд! – и потянул меня за собой.

В следующее мгновение мы оказались по другую сторону забора, но не внутри двора, а с тыльной стороны периметра, до которой было метров пятьдесят. От таких выкрутасов у меня закружилась голова. И, видно, поняв, что с меня на сегодня хватит, Архип повёл меня домой вокруг.

Там, напоив меня горячим земляничным чаем, он вернулся к своему рассказу.

– Как ты теперь понимаешь, Алексей, мы находимся не совсем в обычном месте. У меня на осмысление всего этого, что ты сегодня увидел, ушло два года, – проговорил он печально. – Всё познавалось методом проб и ошибок, но до сегодняшнего дня многое так и осталось за гранью понимания.

А теперь, когда у тебя уже есть визуальные доказательства того, что всё это не бред выжившего из ума старика, я, с твоего позволения, продолжу своё повествование, чтобы поставить все точки над «i».

– После того, как я оказался внутри двора, – продолжил Архип, – я тщательно обследовал здесь каждый уголок, ища хоть какую-то зацепку, которая помогла бы узнать о прежних хозяевах, однако все мои усилия были тщетны. Тем не менее, в доме было всё, что необходимо человеку в повседневной жизни. В сундуках лежало много одежды, как мужского, так и женского покроя, в кладовой стояли мешки с зерном и мукой, вяленой рыбой, сушёными грибами, ягодой. В сарае даже имелась телега с санями. А с обратной стороны сарая была сложена поленница распиленных и колотых дров, которых могло хватить на несколько лет вперёд. В общем, ничего необычного в этом доме не было, за исключением одного: «Откуда он взялся?». Но на разгадку этой тайны времени на тот момент у меня не было. Надо было срочно перевозить моих полуживых товарищей из землянки в нормальное человеческое жильё.

Не буду описывать все «ахи» и «охи», которые сыпались из уст Зои Фёдоровны, и удивлённое мычание Лавра, когда они впервые увидели дом, но потрясение у них было сильное. Ещё долго они не могли смириться с мыслью, что это не сказка и не сон, а существующая реальность. Однако шли дни, в скором времени всё как-то само собой утряслось и вошло в свою колею. Жизнь наладилась.

Проходило время, и мы все больше и больше узнавали о месте нашего обитания. Те фокусы, которые я продемонстрировал тебе с наружной стороны забора, здесь, с внутренней стороны, сделать нельзя. С этой стороны, древесный частокол материален, он выполнен из самых что ни на есть натуральных брёвен.

Однажды я обратил внимание на то, что с наружной стороны «периметра» (так я стал называть внешнюю территорию) стали попадаться останки мёртвых птиц. По горячим следам причину гибели птиц установить не удалось, но потом совершенно случайно я увидел летящего над домом скворца, который, ударившись о невидимую преграду, погиб, а его тельце, словно с горки, «съехало» за линию забора. Вот так и было обнаружено, что вся территория «периметра» находится под невидимым куполом. Высота купола не более двадцати-тридцати метров. Выше этой высоты птицы летают свободно. На прохождение атмосферных осадков купол не реагирует. Дождь и снег свободно проходят сквозь него, а вот порывы сильного ветра значительно гасятся. Предметы массой более пятидесяти грамм пробить купол не могут и, словно увязнув в его силовом поле, скатываются вниз. Потом сам попробуешь. Кинешь из-за забора какую-нибудь ветку, и она скатится к тебе в руки. Это довольно забавное зрелище.

Прожив здесь около полугода, мы заметили ещё одну странную особенность. Зоя Фёдоровна и я, не сговариваясь, стали высказывать «крамольные» мысли относительно того, что время внутри и снаружи периметра течёт по-разному. Вот вроде бы вчера ещё снег лежал, а сегодня его уже нет, или на деревьях почки только-только начали набухать, а назавтра на деревьях уже листья распустились. Или наоборот: пойдёт кто-то из нас к роднику за водой, его всё нет и нет, а потом выясняется, что с его слов он отсутствовал всего полчаса, а для тех, кто в это время находился в доме, прошло не меньше половины дня. И никакой системы в этой временной несуразице нет. Поэтому, если ты заметил, каждый раз, когда ты выходил за «периметр», я всегда выходил вместе с тобой. И делаю я это не потому, что мне делать нечего, а для того, чтобы случайно не застрять во временной ловушке.

Самым ярким примером, подтверждающим наличие в этом месте временной аномалии, является Тайга! Ведь Тайга это та самая собака, которую мы с Лавром подобрали в 1965 году!!! А сейчас какой год?

– 2013, – неуверенно проговорил Алексей, растерянно глядя на спящую собаку возле ног Архипа. – Но ведь этого не может быть! Не может собака прожить сорок восемь лет!!! Вы, Архип Захарович, наверное, что-то путаете? – неуверенным голосом проговорил Алексей, у которого от полученной информации голова шла кругом.

– Нет, Алёша, ничего я не путаю и не сочиняю. Всё, как я сказал, так оно и есть. Но самый большой секрет этого места не в том, что я тебе сейчас рассказал и показал, а совершенно в другом, – Архип глубоко вздохнул, на его глазах навернулись слёзы, но, пересилив этот порыв слабости, он продолжил: – Рано или поздно ты всё равно у меня спросишь, куда подевались Лавр и Зоя Фёдоровна. Так вот, опережая твой вопрос, я расскажу тебе всё сам, поскольку эта тема для меня самая тяжёлая и болезненная.

* * *

– После того, как мы перебрались жить в дом, многое в нашей жизни изменилось. Благодаря усилиям Зои Фёдоровны мы все приобрели человеческий облик. Она нас отмыла, обстирала, откормила и перешила под нас найденную в сундуках одежду. Мы жили в сухости и тепле, так сказать, на полном пансионе, предоставленном нам бывшими хозяевами. Я, в свою очередь, сдержал слово перед своими товарищами и вылечил их недуги и болезни, за исключением одного, речь к Лавру так и не вернулась. Он продолжал объясняться с нами мычанием и жестами, но мы без труда его понимали. В общем, жили мы дружно.

В один из погожих летних дней мы с Лавром запланировали посещение «мельницы». Меня это место продолжало интересовать с эзотерической точки зрения. Кроме того, я намеревался обследовать тот район на предмет наличия в нём каких-нибудь патогенных зон, на которые я в первый раз не обратил внимания.

Когда мы вышли из дома, Зоя догнала нас у самой калитки и, вложив в мои руки наконечник копья, сказав:

– Архип Захарович, возьмите с собой на всякий случай копьё, а вдруг пригодится.

Надо сказать, что за всё время нахождения нашей троицы в доме наконечник никогда не покидал его стен, а всегда лежал в красном углу за иконами, куда его определила Зоя Фёдоровна в знак благодарности за наше спасение.

Пообещав вернуться до захода солнца, мы вышли за ворота, оставив Зою на хозяйстве. Без задней мысли в голове мы пошли проторённой дорожкой между берёзами в направлении озера, когда за нашей спиной раздался сильный свист. Обернувшись, мы в ужасе увидели, что дом пропадает. Он таял, растворялся у нас на глазах. Сначала дом стал как бы полупрозрачный, а потом через секунду он исчез. Всё это произошло так стремительно и быстро, что мы даже не смогли ничего предпринять. На том месте, где только что стояла наша обитель, теперь зеленела поляна с изумрудной травой, за которой просматривалась опушка ближайшего леса. Скорее интуитивно, нежели осознанно, мы с Лавром бросились в сторону дома, и как только мы пробежали между берёзами, дом появился снова. При виде его у меня отлегло на сердце, и я перекрестился. Однако смутная тревога за судьбу Зои Фёдоровны заставила нас вернуться назад.

Увы! Дом был пуст. Мы с Лавром не находили себе места. Мы осмотрели всё, что могли: дом, сараи, погреб… Я даже в печку заглядывал, но так мы нашу Зою и не нашли. Она пропала в тот день навсегда.

На волне этих переживаний Лавр набросился на меня с кулаками и начал душить. Наверное, в тот момент он был готов убить меня. Он плакал горькими слезами, и по его мычанию я понял, что во всём произошедшем он обвиняет только меня. Это был тот самый момент, который разделил нашу жизнь на «до» и «после».

После этого случая Лавр навсегда ушёл из дома и поселился в оставленной нами землянке, превратившись в отшельника. Долго и помногу молился, доводя себя до самоистязания, голодал, ходил в одних лохмотьях, зачастую босиком в самые лютые морозы. И каждый раз при виде меня, прятался, показывая всем своим видом, что он не желает видеть и принимать от меня какую-либо помощь.

Я тоже очень тяжело переживал исчезновение нашей Зои Фёдоровны. Какое-то время я находился в состоянии глубокой депрессии, которая ежесекундно разъедала меня изнутри. Мне не хотелось больше ничем заниматься и что-либо делать до того самого момента, пока однажды, бродя бесцельно по дому, я не забрёл в кладовую. Проведя глазами по полкам с продуктами, я уже было собрался уходить, когда у меня в голове промелькнула мысль: «Что-то тут не так!». Пробуя разобраться в случившемся, я лихорадочно рыскал глазами по сторонам, пытаясь понять, что меня насторожило. И только тогда, когда мой взор упал на мешки, до меня дошло!!!

В кладовой находились мешки с продуктами, в том числе и с мукой. Я помнил, что часть продуктов мы израсходовали, а тут я увидел, что мешков с мукой опять два, и они полны под завязку, словно муку из них никто никогда не брал. Но я-то точно знал, что это не так!!! «Так откуда же она взялась?» – думал я, не находя себе места.

Несколько дней я бился над разрешением этой загадки, пока в конце концов не решился на проведение эксперимента.

Что я сделал: отсыпал часть муки в третий мешок и вместе с Тайгой покинул дом, держа в руке наконечник копья. И как только мы прошли между берёзами, дом опять исчез, как и в прошлый раз. Но стоило мне сделать шаг назад, как он появился снова. К моему изумлению, в кладовой я опять увидел два полных мешка с мукой…

Вот с этого момента количеству моих экспериментов не было предела, но каждый раз результат был одним и тем же. После того, как дом появлялся снова, в нём всегда воспроизводилась первоначальная обстановка и порядок. В это было трудно поверить, но ещё было труднее осознать, что такое возможно.

Однажды я вынес из дома все вещи, найденные мною в сундуках, и знаешь, что произошло? Как только дом материализовался, вместо вынесенных вещей на их месте лежали их дубликаты, как две капли воды похожие друг на друга. А вот если в дом помещался посторонний предмет, занесённый туда извне, то он бесследно исчезал!!! Куда это всё исчезает и откуда берётся, непонятно. Вот, милок, какие здесь чудеса творятся, – проговорил Архип и надолго замолчал, уставившись в одну точку.

Из этого состояния его вывел вопрос Алексея:

– А что произошло с Лавром?

– С Лавром? – переспросил старик, встрепенувшийся от своих мыслей. – Лавр жил в землянке. Я сейчас даже и не вспомню, сколько раз я пытался с ним помириться и вернуть нашу жизнь в прежнее русло, однако он категорически не хотел со мной общаться. Уж я ему и продукты подкладывал, и вещи тёплые приносил, но он от всего отказывался и близко к себе не подпускал. Так продолжалось до того момента, когда однажды холодной осенней ночью я проснулся от предчувствия неладного. Несмотря на непроглядную темень и проливной дождь, я поспешил к его землянке. В свете слабо горящей лампадки я увидел умирающего Лавра. В его теле каким-то чудом ещё теплился последний огонёк жизни. Дыхание его было частым и глубоким. При каждом выдохе из лёгких вырывались булькающие звуки, говорящие об отёке лёгких.

Приложив руки к его груди, я понял, что мой дар уже бессилен, и мне его не спасти. Чтобы облегчить страдания, я начал читать молитвы о спасении его грешной души и вымаливать прощение за его прегрешения. На следующее утро он ненадолго пришёл в себя, взял мою правую ладонь в свои руки и крепко её пожал, словно прощаясь навсегда. В этот миг на его глазах появились слёзы, и на последнем выдохе я услышал: «Прости меня!». После чего он скончался. Когда я отнял от него руки, я, к своему удивлению, обнаружил у себя в ладони вот это, – и Архип положил на стол небольшой ключ.

На головке ключа был изображён барельеф льва, под которым стояли цифры 1805 и слово «PICTET».

– А в шейке ключа, под восковой заглушкой, была спрятана вот эта бумажка, – с этими словами Архип развернул тончайшую папиросную бумагу с написанной числовой последовательностью из четырнадцати цифр.

– Я похоронил Лавра недалеко от землянки. Когда мы будем в тех краях, я покажу тебе его могилу…

Так я остался совсем один, словно приняв эстафетную палочку от Зои Фёдоровны.

Одиночество было для меня самым жестоким испытанием. Несколько раз я предпринимал отчаянные попытки выбраться из этого заколдованного места, и каждый раз они заканчивались неудачей. После того, как я плутал по лесу несколько дней, какая-то неведомая сила приводила меня назад. Сценарий этого возвращения был примерно один и тот же. На третий-пятый день моего пути небо затягивалось плотными облаками или туманом, сквозь которые невозможно было разглядеть солнце. Терялась пространственная ориентация, в результате чего я блуждал в трёх соснах, и в тот момент, когда силы были на исходе, ноги сами приводили меня к дому. Таким образом, я понял, что мне отсюда никогда не уйти.

Но совсем недавно произошло событие, которое до глубины души потрясло меня. Я давно уже мечтал обследовать чердак дома, да всё как-то откладывал это дело на потом, а тут при разборке дровницы я наткнулся на лестницу, которая была завалена дровами. Поэтому, не откладывая эту затею в долгий ящик, я в тот же день полез на чердак, и к своему глубочайшему изумлению, нашёл там толстую старинную книгу в кожаном переплёте, а рядом с ней глиняную чернильницу с гусиным пером для письма. Представляешь, в чернильнице даже не высохли чернила!

С этими словами Архип поднялся из-за стола, открыл сундук и, вынув оттуда огромный манускрипт в кожаном переплёте, положил его перед Алексеем на стол.

– Я не буду тебе, Алексей, ничего говорить об этой книге, когда прочтёшь, тогда сам всё поймёшь.

Архип дружески похлопал по плечу своего гостя и со словами «Не буду тебе мешать» пошёл к выходу.

– Архип Захарович, ты мне так и не сказал, кого я встретил у родника? – вдогонку спросил Алексей.

Архип остановился и, немного подумав, произнёс:

– Там, у родника, Алёша, ты видел Зою Фёдоровну, которую, по идее, ты видеть был не должен. А раз это случилось, значит, в скором времени в нашей жизни произойдут большие перемены. И к этим переменам нам надо как следует подготовиться. Так что читай книгу быстро и внимательно. Чтобы всё как следует запомнил и смог потом рассказать её содержание своим потомкам, – и с этими словами вышел за дверь.

 

Вместо эпилога

(одиннадцать месяцев спустя)

Я сижу на берегу озера, жгу костёр и пишу эти строки. Вчера в полдень умер Архип! Он умер в тот день и час, который сам себе и предсказал. Предсказал ещё год назад! Сейчас, когда всё свершилось, я со слезами на глазах понимаю, какую тяжёлую утрату понесло человечество, лишившись этой уникальной личности.

Весь прошедший год он занимался моим обучением. Я даже представить себе не мог, какими глубокими и обширными познаниями он владел. Оказалось, что все прочитанные им в жизни книги он помнил наизусть и свободно извлекал из своей памяти нужную ему в этот или иной момент информацию. Имея за плечами всего четыре класса образования, он с лёгкостью бы заткнул за пояс теперешних новоиспечённых кандидатов, а может быть, даже и самих докторов наук. Его познания в области психологии человека приоткрыли такие тайны неведомого, которые иному научно-исследовательскому институту даже не снились.

Архип был практик. Он в совершенстве владел гипнозом, мог читать мысли собеседника, обладал способностью телекинеза, но самым главным его козырем было то, что он мог заглянуть за черту неведомого и непознанного и на основании этого создал свою школу. Жаль только, что в этой школе прошёл обучение только один ученик – Алексей Бурмистров, то бишь я.

В момент нашей первой встречи я подумал, что это простой, малообразованный деревенский старик, чья голова забита повседневными житейскими заботами и делами. Такого в городе встретишь и внимания не обратишь. А как оказалось на самом деле, Архип представлял собой колоссальную личность, можно сказать, гору с неприступной вершиной, до которой наша цивилизация ещё не доросла.

В моём обучении он применил разработанную им методику, посредством которой он скопировал информацию из своего головного мозга в мой без применения каких-либо технических средств. Благодаря этой методике он, по сути дела, создал из меня своего информационного клона.

Два дня назад, когда я ещё не подозревал о его скорой кончине, он заставил меня побриться, после чего начал методично, пункт за пунктом, вдалбливать мне в голову порядок и последовательность моих действий в случае его внезапной смерти. Тогда же он передал мне мою сумку, с которой я пришёл в Карпиху, и которая утонула, когда я сражался с волками в полынье. Как оказалось, Архип достал её со дна озера, высушил и заботливо сохранил её содержимое для меня. В ней я нашёл свой дневник, в котором пишу эти строки, дедовы часы, охотничий нож и свои документы, завёрнутые в непромокаемый полиэтиленовый пакет.

Три часа назад я разжёг костёр на берегу озера в километре от дома. Сейчас, когда костёр уже разгорелся в полную силу, я периодически подбрасываю в него еловые ветки, чтобы дым от костра был более густой и заметный. Именно на этот дым, по словам Архипа, сегодня должен прилететь за мной вертолёт. Почему он так решил, мне неведомо, но обратной дороги у меня уже нет…

* * *

Обычно Архип просыпался раньше меня. Пока я ещё продирал ото сна глаза, он уже возился возле печи, готовя что-нибудь на завтрак. А вчера он дольше обычного лежал на своём месте, бесцельно глядя в потолок, и на мой вопрос, что с ним случилось, он как-то уж совсем буднично, без интонации в голосе, произнёс: «Всё, Алёша! Пришло моё время. Сегодня после полудня я умру. Не забудь сделать всё так, как я тебя учил…»

В течение утра мы почти не разговаривали. Обычно многословный Архип был скован и не разговорчив. Несмотря на то, что он внутренне был готов к этому событию, страх смерти был сильнее его выдержки, и на его лицо легла печать скорби. После полудня он переоделся во всё чистое, встал на колени перед образами, помолился, после чего подошёл ко мне, поцеловал в лоб, произнеся только одно слово: «Прощай!», лёг на кровать, скрестил руки на груди, закрыл глаза и через несколько минут умер…

В момент его смерти в комнате возник небольшой воздушный вихрь, который через печную трубу вылетел наружу и, превратившись над озером в небольшой смерч, умчался куда-то на Восток.

…Всю ночь, пока я читал над телом Архипа молитвы, на дворе скулила и царапалась в дверь Тайга, которая будто чувствовала смерть своего хозяина. Слёзы градом катились из моих глаз, а на грудь давила неподъёмная тяжесть утраты и горя. Подкативший к горлу ком затруднял дыхание, а от нервного перенапряжения меня трясло, как осиновый лист. Так продолжалось всю ночь, и только к утру меня немного отпустило. Памятуя о наставлениях Архипа, я с первыми лучами рассвета вышел из дома. Тайга попыталась пойти за мной, но я привязал её к крыльцу, как велел мне сделать Архип. Перед тем, как выйти за ворота, я в последний раз оглянулся на дом и обомлел!!! На крыльце стояли фантомы Татьяны, Даши, родителей, Зои Фёдоровны, лысого мужчины (наверное, это был Лавр), Архипа, деда с бабушкой и ещё четырёх неизвестных мне людей. На них были надеты яркие народные костюмы, они улыбались и приветливо махали мне рукой, словно зовя к себе. Эта картина совпадала до мельчайших подробностей с моими видениями, которые приходили ко мне во сне. И как не велико было моё желание броситься в их объятия, я сделал всё так, как меня научил Архип. Я поклонился им в пояс, перекрестился и, не оборачиваясь, вышел за ворота. Как только я перешагнул условную черту между берёзами, раздался тонкий высокочастотный свист, после чего дом со всеми постройками пропал. Вместо него по всей поляне лежал толстым слоем нетронутый белый снег.

В течение последующих двух часов я сходил на «мельницу», где забросил внутрь дома свёрток с копьём, и выбрал место, на котором развёл костёр…

* * *

– Николай Васильевич, вижу впереди столб дыма, – сказал по переговорному устройству командир поискового вертолёта.

– Где?

– На линии горизонта, 30 градусов, справа.

– Дайте мне бинокль, – попросил Балашов, усаживаясь на откидное сиденье между пилотами.

Через минуту, рассмотрев виднеющийся над лесом дым, он сказал:

– Я думаю, что это сигнал для нас, летим туда. А ты, – он обратился ко второму пилоту, – определи координаты этого места и нанеси их на карту.

По мере того, как они подлетали, дым от костра становился всё гуще и плотнее. Видимо, там, услышав шум винтов, кто-то добросовестно подбрасывал в огонь хвою.

Через восемь минут полёта машина неожиданно вылетела на открытое пространство не то реки, не то озера.

– Николай Васильевич, вон, смотрите, возле костра человек в красном комбинезоне! Это не наш клиент?

– Он! Он! Ну, слава Богу! Молодец, всё сделал так, как я его учил. Командир, опускаемся здесь, только аккуратно, лёд может быть уже хрупким, поэтому обороты не убирай. Как только парень поднимется на борт, сразу взлетай.

Через пять минут Бурмистров благополучно забрался в вертолёт и стал радостно пожимать руку бортмеханику, который помогал ему подниматься. Он ещё пытался у него что-то спросить, перекрикивая шум винтов, когда почувствовал на своём плече чью-то сильную руку. Обернувшись, он в недоумении застыл и громко крикнул:

– Николай Васильевич?! Вы то какими судьбами здесь?!

– А кто, как не я, стал бы тебя искать, Алексей? Ты почему вчера и сегодня утром не вышел на связь? Я уже не знал, что и думать.

– Я???

А Балашов, не обращая никакого внимания на недоумённый взгляд Алексея, придвинув его ухо к своим губам, продолжал выкладывать Бурмистрову последние новости:

– Да ты ведь ничего не знаешь. Наши метеорологи облажались по полной программе. Вместо циклона, который они нагадали, пришёл самый что ни на есть настоящий ураган с торнадо. Этому торнадо присвоили самую высокую разрушительную категорию. Ты себе даже представить не можешь, что натворил этот снежный вихрь в тайге. Хорошо, что он прошёл только там, где нет населённых пунктов, и нам удалось избежать человеческих жертв. А вот с экипажами дело обстоит плохо. Селин вчера так и не долетел до места своего назначения. Его вертолёт пропал с экранов радаров в 15 часов 18 минут где-то в двухстах километрах севернее Ямозера, и с тех пор на связь не выходил. Кроме него, в тайге на вынужденную посадку село ещё два экипажа соседнего авиаотряда. Со вчерашнего вечера развёрнут поисковый штаб авиации МЧС с привлечением всех вертолётов местного авиаузла. По метеоусловиям поисковые работы начались только сегодня утром. Так что тебе несказанно повезло, что я подсуетился и прилетел за тобой. В противном случае неизвестно чем бы закончилось твоё путешествие. Всё-таки, как не крути, а в тайгу в одиночку ходить не следует, – подытожил свой монолог Балашов, внимательно оглядывая с головы до ног Алексея.

Потом спохватившись спросил:

– Алексей, а где твоё снаряжение?

– Потерялось, Николай Васильевич! Потерялось! – проговорил отрешённо Бурмистров, оболваненный такими новостями.

И уже осторожно, чтобы не показаться своему собеседнику «ненормальным», задал встречный вопрос:

– А какое сегодня число?

– 17 марта, – автоматически ответил Балашов.

– А год?

– Алексей, твои вопросы меня пугают. Ты себя хорошо чувствуешь?

– Николай Васильевич! Скажи, какой сейчас год?

– Какой, какой! 2013! А какой, по-твоему, сейчас должен быть? – и уже более ласково: – Ты, Алексей, не расстраивайся за своё имущество. Деньги и вещи это дело наживное. Самое главное, что жив остался. Как прилетим, сразу покажу тебя врачам. А пока отдыхай, не буду тебе мешать, – сказал Балашов и пошёл в кабину к пилотам…

Конец первой книги