Освобождена вся Украина. Вступаем на территорию Польши. После зимней передышки опять идем в большое наступление. Фронтовые дороги запружены войсками.
Стоят безоблачные, теплые дни. Проснувшаяся земля дышит легко и привольно. Тянется к солнцу молодая буйная трава, до рези в глазах сверкают по обочинам дорог большие лужи, образовавшиеся от недавно прошедших грозовых дождей. В долинах и на заливных лугах ветер рябит вешние воды. Придорожные кусты и близлежащие рощи звенят от птичьего перезвона.
Небо слепит голубизной. Щедрое весеннее солнце припекает солдатские плечи, покрывает загаром лица, блестит на вороненой стали автоматов.
Если бы не далекая канонада на западе и гул военных колонн на шоссейных и проселочных дорогах, можно было бы забыть, что идет война, что сегодня вечером или ночью нам снова придется вступать в бой прямо с марша, и мы опять не досчитаемся в своих рядах друзей и товарищей.
Но мы не думаем о смерти. Мы радуемся теплу, радуемся солнцу, радуемся горению крови в теле. Мы прислушиваемся к щебету птиц, ласкаем взглядом поля, полной грудью вдыхаем воздух, который густ и пахуч, как доброе старое вино.
Легко и весело идти таким весенним днем в походной колонне. Тебя обдувает ветер, в голове проносятся мысли о том, что вот закончится эта проклятая война, что возвратишься домой, и там начнется иная жизнь. Хочется ходить по земле, гордо расправив плечи, не опасаясь, что тебя заметит вражеский снайпер, хочется тишины. Хочется проснуться не в окопе или блиндаже с тремя накатами, а под мирной кровлей, на кровати, в своем доме, и чтобы из окна можно было видеть, как спешат на базар хлопотливые домохозяйки да торопятся в школу малыши. Черт возьми, как мы соскучились по этой жизни!
А дорога все вьется и уходит на запад, как бесконечная века.
Впереди колонны шатает майор Гордиенко. Командир полка Бойченков едет в открытой легковой машине позади. В последнем бою он был ранен в плечо. Он так и не ушел в госпиталь, отказался даже лечь в медсанбат. Во время боя он всегда находится на командном пункте и только на маршах позволяет себе быть позади войск.
— Споем что ли? — слышится голос Гордиенко.
— Начинайте, товарищ майор! — проносится по колонне.
И вот уже звенит песня.
Первый, головной батальон подхватывает песню, которая, как волна, перекатывается от роты к роте, перекидывается на другие батальоны.
Поют о Катюше, о трех танкистах, о родной Москве. Не перечесть песен, которые поются на фронтовых дорогах!
Все больше припекает солнце. Лица солдат раскраснелись, и не поймешь отчего: то ли от быстрого марша, то ли от весеннего солнца, то ли от песен.
Шоссе вползает в огромную рощу, и людей обдает приятной прохладой. Где-то рядом шумит ручей.
— Привал! — звучит команда. Роты и батальоны сворачивают с дороги. Бойцы садятся прямо на землю. Сброшены с плеч скатки шинелей, тугие вещмешки. Бережно уложено оружие.
— Здесь будем обедать и отдыхать, — сообщает Гордиенко командирам рот.
По шоссе продолжают идти войска — артиллеристы, танкисты, полки и батальоны других дивизий.
Приземистый, широкоплечий Гордиенко обходит роты и батальоны, расположившиеся на отдых. Маленькие зеленоватые глаза замполита цепким взглядом окидывают людей, все замечают. Вот он присел на корточки возле пожилого солдата, который переобувался.
— О, да ты, вижу, ногу натер, земляк!
Солдат вскинул лицо, обросшее чуть ли не до бровей чертой с проседью щетиной.
— Все бувае, товарищ начальник! — равнодушно ответил он и принялся снова наматывать на жилистую ногу портянку, грязную, пропитанную потом и пылью.
— Нет, этого не должно быть, — произнес замполит. — Какой же из тебя будет солдат, если хромать начнешь? Не так заматываешь, давай покажу.
Солдат смутился и оробел. Спрятал под себя разутую ногу, взмолился.
— Не трэба! Сам зроблю. Не дытина я.
— Давай, давай, земляк. Не стыдись.
Гордиенко завладел солдатской ногой, в одно мгновение обернул вокруг нее портянку.
— Вот так надо! Никогда не натрешь ногу. А теперь повтори…
Вокруг уже зубоскалили, отпуская по адресу пожилого солдата колкие шутки. И опять отличился Розан.
— Этак ты, дядя, и Берлин не увидишь.
— Бис нагадив на твий язык, — огрызнулся солдат. — Колы не дойду, так доползу, а в Берлине побуваю.
— Что, допекли, дядя, немцы?
— Ворогу не пожелаю того, що зи мною зробылы. Сына замордували, доньку угналы.
Шутки, как ветром, смело.
— Ты откуда будешь? — спросил Гордиенко.
— С Тернопольщины.
— Зовешься как?
— Был Иван Гнатюк, теперь солдат Гнатюк, товарищ начальник.
Гордиенко закурил и положил на плечо солдата руку.
— Ты на товарищей не сердись. Пошутить они любят. Только вот замечу тебе: бриться и портянки почаще мыть надо.
— Слушаюсь, товарищ начальник.
— Ты меня так не величай. Для тебя и всех я — товарищ майор, заместитель командира полка по политчасти. Вижу, ты с последним пополнением к нам прибыл, я тогда в полку отсутствовал. Вот и не успел познакомиться.
— Это верно. Позавчера прибув на должность пулеметчика.
— Значит, знаком с этой штукой.
— В первую мировую против австрийцев воевал и тоже пулеметчиком. Дило знаю.
— Желаю тебе успехов, Иван Гнатюк. Думаю, что не оробеешь в бою.
— Уж за мэнэ не хвылюйтесь. Не рудым народывся. Войскову справу знаю.
— Спасибо за слово, товарищ боец. Еще раз спасибо.
— И вам дякую за добрэ слово.
Рядом с шоссе раскинулись великолепные в три обхвата дубы, по прихоти природы образовавшие полукруг. В центре на поляне, залитой солнцем, возносится к небу высокая белотелая береза. Стоит она, словно беженка промеж чужих, незнакомых ей людей, и не поймешь, о чем шумят ее говорливые листья: то ли тоскуют они о покинутых родимых местах, то ли рассказывают о мытарствах на чужих дорогах. Солдаты любуются деревом.
— Ух, какая красавица!
— Совсем, как у нас, на Рязанщине…
— Хороша, ничего не скажешь.
Смуглявый молодой боец прыгает через кювет, выбегает на поляну, становится возле дерева и, запрокинув голову, долго смотрит на его густую крону. Потом осторожно трогает руками белый ствол.
— Теплое оно, как человек, — кричит он товарищам.
— Оно всегда теплое, даже зимой, — говорит рыжеусый сержант и тут же добавляет: — Веселое деревцо, вроде песни.
— А у нас их подсекают весной, — сообщает один из бойцов. — Березовый сок — сущий мед. Сливай его в бочку, сдабривай дрожжами и хмелем, получится лучше всякой браги. Пей за милую душу…
— Варвары вы, — злится сержант, — за такие дела судить надо. Это все равно, что кровь пьете, а ты за милую душу…
Постепенно солдаты разговорились о родных краях.
Не одними разговорами заняты солдаты. Можно и послушать, и дело делать, чтобы с пользой провести эти короткие часы отдыха. Зашивают прорехи на выгоревших гимнастерках, наворачивают на ноги свежие портянки, проверяют содержимое вещевых мешков, и все лишнее летит в кювет: путь еще далек, и солдат не должен уподобляться ишаку, таскать на спине вещи, правда, приглянувшиеся на военных дорогах, но совершенно лишние в боевом деле. Тут и массивные металлические портсигары и запасы соли, которую можно с успехом обменять в каком-нибудь местечке на кусок добротного вкусного сала.
Один из бойцов точит о шоссе малую саперную лопату. И летят шутливые, незлобивые замечания.
— Знать, бриться ею собирается.
— Нет, братцы, он сало и хлеб режет лопатой.
— Вот и не угадал: он ею спину чухает, зуд у него от тоски по женке появился.
Боец продолжает точить лопату, да так, что искры летят, как при сварке, а сам смеется, скалит зубы.
— Лопата — друг солдата! — озорно кричит он друзьям-побратимам. — Разве не читали об этом в дивизионке? Если нет, то прочтите и сразу поумнеете. Лопата везде сподручна: и окоп отрыть, и щетину с подбородка сбрить, и почесаться можно.
Вскоре прибывает кухня. Обедаем. Короткий отдых, и снова полк трогается в путь.
Все слышней и слышней становится канонада на западе. Мы ускоряем шаг. Время близится к вечеру. Люди устали.
К пулеметчику Ивану Гнатюку подходит майор Гордиенко.
— Замаялся, солдат?
— Есть немножко, товарищ майор. Годы не те…
— Вижу, товарищ Гнатюк. Дай я немного кожух пронесу.
— Ни за що не дам! Сам справлюсь…
— Давай, солдат, не противься! Я моложе тебя…
Замполит силой отбирает у Гнатюка кожух станкового пулемета и шагает рядом с Гнатюком.