Осень диктатора. Тернистый путь ограниченной модернизации

Советник по делам торговли в испанском посольстве в Бонне переслал Кастиэлье публикацию в известном немецком еженедельнике «Der Spiegel» от 25 июля 1962 г. под весьма примечательным заголовком: «Испания. Наследник Франко. Старые товарищи». В ней шла речь о назначении А. Муньоса Гранде вице-президентом правительства. 13 августа Кастиэлья переслал публикацию самому Муньосу Гранде.

Повествование велось с того далекого 25 сентября 1925 г., когда с возгласом «Да здравствует смерть!» майор Муньос Гранде в битве при Алхусемасе устремился во главе своего отряда на воинов Абдэль-Керима. Тяжело раненный, он с трудом мог сообщить своему шефу, полковнику Франко, об успехе операции. С тех пор их связывала дружба. И как бы высоко ни поднимался Франко, он никогда не забывал Муньоса Гранде. В начале гражданской войны Франко спас своего товарища от смертной казни за измену, к которой его приговорил военный трибунал Республики, обменяв его на одного из находившихся в плену офицеров-республиканцев.

Муньос Гранде оказал услугу Франко весной 1941 г., когда радикалы из фаланги (в статье они названы «горячими головами») попытались выступить против военно-бюрократического, как они считали, режима, противоречившего заветам Хосе Антонио Примо де Риверы: он способствовал подчинению фалангистской милиции армии. Франко назначил его командиром «голубой дивизии», из которой 3943 военнослужащих (явное преуменьшение. — С. П.) не вернулись домой. Несмотря на то, что и Муньос Гранде давал клятву верности Гитлеру, президент Эйзенхауэр наградил его в 1954 г. медалью «За достоинство». Тем самым, отмечает автор, «США реабилитировали военного преступника!». В тот же год 11 июля Франко присвоил Муньосу Гранде чин генерал-капитана, равный по значению званию маршала, чин, не присваиваемый в Испании уже 35 лет.

Назначение Муньоса Гранде вице-президентом правительства налагало на него обязанность занять высший государственный пост в случае болезни, отсутствия или смерти Франко. По существу, диктатор дал понять, что рассматривает Муньоса Гранде своим наследником.

Этот выбор Франко автор статьи связывал с событиями на празднике в Эль Пардо в честь свадьбы Хуана Карлоса и Софии. Франко спросил у принцессы: «Хотелось бы Вам когда-либо стать королевой этой страны?» София промолчала, уступив ответ своему мужу. «Ваше превосходительство, только после смерти моего отца. Законный наследник трона — мой отец», — ответил Хуан Карлос. После этого диалога Франко и назначил Муньоса Гранде вице-президентом правительства.

По сведениям автора статьи, Франко сам доверительно сообщил Муньосу Гранде, что он избрал его своим преемником. В ответ новый вице-президент посоветовал, во избежание критики, сообщить дону Хуану, что Испания еще не созрела для решения королевского вопроса.

«Выбор Муньоса Гранде — похищение королевской мечты», — таков вывод автора статьи , с которым едва ли можно согласиться. Скорее это был намек дону Хуану, либералу, воспитанному в духе британского конституционализма, которого Франко считал одним из своих главных врагов. Ему, по мнению диктатора, предстоит распрощаться с королевской мечтой, а не его сыну, которого он надеялся поднять на трон вместо его неудобного отца. Ведь согласно закону 1947 г. (статья 3-я) наследником могло стать только лицо королевской крови. А Франко уважал законы, которые он сам подписывал.

Расширение в правительстве представительства членов «Опус деи» вначале не нашло такого отклика в иностранной прессе, как высокое назначение Муньоса Гранде, хотя и усилило напряжение с фалангой, именуемой с 1958 г. «Движением». Недовольство фалангистов вызывало и растущее влияние Лопеса Родо, формально не обладавшего министерским постом, но практически ставшего экономическим диктатором отходившей от автаркии Испании.

Еще до формирования нового состава правительства, 25 января 1962 г. Франко последовал совету Карреро Бланко, назначив Лопеса Родо главой нового комиссариата «Плана развития», центрального органа по планированию, создание которого было рекомендовано советниками Всемирного банка. Представители этого комиссариата направлялись в каждое министерство экономического профиля в ранге делегатов президиума правительства с правом создавать межминистерскую комиссию .

Это решение встретило сопротивление Наварро Рубио. Министр финансов не пожелал видеть в своем министерстве представителя комиссариата и подал в отставку. Франко принял отставку, предложив в качестве возмещения пост главы Банка Испании, на который Наварро Рубио согласился только спустя три года. Но еще большее сопротивление пришлось преодолеть со стороны фалангистов: Солис попытался добиться согласия на то, чтобы комиссариат был включен в систему вертикальных синдикатов. Франко ответил отказом.

Солис и другие руководители Движения были убеждены, что фаланга проиграла решающее сражение за будущее Испании без Франко . Однако, по мнению П. Престона, сам Лопес Родо был убежден, что реформа управления и экономики будет пока лучшей гарантией для сохранения режима, нежели иммобилизм, хотя в весьма отдаленном будущем он не исключал политических изменений внутри страны . Сам Лопес Родо так сформулировал свое кредо: когда доход на душу населения достигнет 1 тыс. долларов в год, можно будет приступить к демократизации .

Безграничное доверие Франко к Лопесу Родо может быть понято как согласие с его позицией. Казалось, что Франко был рад переложить на Лопеса Родо свои обязанности. И хотя формально Франко возглавлял правительственную Комиссию по проблемам экономики, превратившуюся в мини-кабинет министров, его фактическим руководителем был Лопес Родо .

О прошлом А. Лопеса Родо в Испании в то время знали мало. Лишь впоследствии, со слов его соратников, а также из сведений, включенных в его «Мемуары», изданные уже после смерти Франко, стало известно, что он окончил колледж в Барселоне, основанный французским монахом Сан Хуаном де Клюни. На протяжении почти всей войны Лопес Родо был в Барселоне и всего несколько месяцев в армии Франко. После поражения Республики окончил университет. Как он сам рассказывал позднее, 8 марта 1941 г. во время мессы в церкви иезуитов на улице Касне в Барселоне он явственно услышал глас Божий и решил обратиться с просьбой приема в «Опус деи», о деятельности которого был осведомлен от своего друга Р. Эскала Хиля .

Доверие к нему Карреро Бланко было безгранично.

В начале февраля 1965 г. Салгадо передал Франко анонимное сочинение, в котором анализировалось положение в фаланге, традиционализме и «Опус деи». Франко не согласился с суждением автора (или авторов), что в недрах этих организаций возникают оппозиционные режиму течения. Мало того, он опроверг почти все позиции анонима: по его мнению, автор напрасно задался целью обесценить роль фаланги, он игнорирует или пытается игнорировать ее популярность и всенародное признание ее миссии, ее заслуги в воспитании юношества в духе высокого патриотизма, дисциплины и ответственности в выполнении своего долга.

Что касается Руиса Хименеса, оппозиция которого к режиму ни для кого не была тайной, то, по мнению Франко, он никогда не был «пламенной старой рубашкой». Бывший министр образования никогда и не рассматривался им, Франко, как энтузиаст фаланги, и его политические воззрения всегда были либеральными.

Франко отверг все рассуждения анонима относительно того, что «Опус деи» и режим «впадают в либерализм, принесший столько зла и стоивший столько крови Испании». Диктатор с величайшим уважением отнесся не только к концепции государства и общества, попыткам актуализировать испанские католические традиции, но и к тому, что «Опус деи» поставил на службу Испании свою «хорошо подготовленную и сплоченную команду», обладающую не только ясным видением своих целей, но также и точным представлением о методах их применения .

С усилением присутствия «Опус деи» в правительстве и вне его связывали планы приватизации крупной собственности и ограничением всевластия ИНИ. Поползли слухи об отставке главы ИНИ Суанчеса. Франко попытался их опровергнуть. 9 ноября 1963 г. он сказал Салгадо: «Это неверно. А произошло то, что Суанчес противится политике правительства по постепенной либерализации промышленности и сокращения деятельности ИНИ… Суанчесу не нравится молодость, он не хочет иметь ничего общего с инженерами нового поколения и верит только старым инженерам — судостроителям старой эпохи, — возможно потому, что знает их лучше. Но им всем более 70 лет» .

Сам Франко был убежден, что понимает тот молодой мир, в котором он, ровесник Суанчеса, жил. Но все же несколько месяцев спустя Суанчес был уволен.

Тема «Опус деи» в то время начала привлекать все большее внимание иностранной прессы. Салгадо Араухо 13 июня 1966 г. обратил внимание Франко на статью «Святая мафия» во французском журнале «Le Nouvel Observateur», в которой шла речь о том, что «Опус деи» правит Испанией. Автор статьи привел слова, сказанные якобы Лопесом Родо: «Не генерал Франко является тем, кто правит Испанией, им являюсь я». И далее в этой статье описывается торговая и предпринимательская деятельность, которой занимается эта религиозная организация.

Франко пропустил мимо ушей упоминание о Лопесе Родо, которому он сам безгранично доверял. Его больше занимало другое: «Теперь имеется много лиц, которые сближаются с „Опус деи“, чтобы добиться экономических выгод, но это не означает, что эта ассоциация посвятила себя достижению только этой цели». Франко отозвался с высочайшим уважением об основателе «Опус» Эскриве де Балагере, персоне великой религиозности, напомнив о признании этой организации его святейшеством Папой .

Он вновь вернулся к теме «Опус деи» в ноябре 1966 г. в связи с яростными нападками фаланги: особенно доставалось газете «Madrid» и ее редактору Кальво Сотело, а также «Народному банку», управляемому Тебернером. Франко встал на защиту «Опус», назвав большинство его руководителей «корректными персонами», которые, по его мнению, если и участвуют активно в политике, то не смешивают ее с деятельностью в религиозной ассоциации и не афишируют свою принадлежность к ней.

На вопрос, не является ли «Опус» «белым масонством», как полагают некоторые группы общественного мнения, Франко ответил, что «масонство обязывает своих братьев следовать своим политическим инструкциям, которые всегда должны быть в согласии с ориентацией секты. Этого никогда не делало „Опус деи“» .

Примечательно, что позиция Франко в отношении «Опус деи» совпадала во многом с ви́дением Серрано Суньера, давно отдалившегося как от политики, так и от идеологии режима. Много лет спустя на вопрос журналиста Санья, кому он симпатизировал в полемике между «Опус» и фалангой, Суньер ответил, что при первых известиях, дошедших до него от этой организации, он отнесся с симпатией и уважением к ее центральной идее: внести дух христианства во все сферы деятельности человека. Реальная политика, однако, оказалась весьма далекой от этого, что, впрочем, случалось со многими политическими партиями.

Как и Франко, Суньер отделял религиозные устремления «Опус» от политической деятельности .

Относительно плавное течение политической жизни верхов было поколеблено в конце 1962 г.

7 ноября 1962 г. в Мадриде был арестован один из руководителей Коммунистической партии Испании Хулиан Гримау, незадолго до этого тайно вернувшийся из эмиграции. Избитый при задержании и подвергнувшийся затем жестоким пыткам при допросах, он был выкинут из окна Главного управления безопасности, дабы инсценировать самоубийство. Но Гримау остался жив и, тяжело раненный, предстал перед военным трибуналом, который приговорил его к смертной казни за «военный мятеж», подчеркнув тем самым, что речь шла о деяниях, совершенных в период гражданской войны . Это подтвердил и Фрага Иррибарне, назвав на пресс-конференции Гримау «отвратительным убийцей», хотя со времени окончания гражданской войны Гримау никого не убивал .

Франко не ожидал негативной реакции общественного мнения Европы, не говоря уже об Испании, поскольку приговор был вынесен коммунисту. На этот раз диктатор ошибся: против казни Гримау с протестом выступили не только Никита Хрущев, глава Социнтерна Вилли Брандт и Гарольд, лидер лейбористов, чего можно было ожидать, но и королева Англии Елизавета II и даже кардинал Джованни Баттиста Монтини, архиепископ Милана, ставший 18 июня 1963 г. Папой Павлом VI .

Осведомленный о позиции де Голля и Валери Жискар д’Эстена, занятой руководителями Франции под напором общественного мнения страны, посол Испании в Париже X. Мария де Ареильса срочно посетил Мадрид. Однако Кастиэлья развеял надежды посла, сообщив ему о твердой позиции Франко и его кабинета .

Фрага Иррибарне в письме Гевину Фрейману от 18 декабря 1962 г. уверял своего коллегу в Лондоне, что он обладает правдивой и проверенной информацией о деятельности Хулиана Гримау в Барселоне в годы гражданской войны, которую общественное мнение его страны считает преступной.

Еще более жесткую позицию занял сам Франко. Выступая на заседании совета министров, он заявил, что дело Гримау — особый случай, т. е. речь идет о «преступном шефе Чека». «…Многие семьи его жертв живы и взывают к справедливости против жестокого убийцы их родственников». О жестокости националистов, обагренных кровью республиканцев, Франко никогда даже не упоминал . Гримау был казнен. В том же году были подвергнуты средневековой казни гарротой два анархиста — Ф. Гранадас Гата и X. Делгадо Мартинес, но на этот раз не за прошлые грехи времен гражданской войны, как Гримау, а по обвинению в убийстве комиссара полиции Мадрида.

Франко не страшился повторения бойкота, поскольку понимал, что мир стал иным: «холодная война» набирала силу. У него на руках, как он полагал, были три важные карты: возраставшая интеграция Испании в мировую экономику, конкордат с Ватиканом, а, главное, — соглашение о военных базах с Вашингтоном, десятилетний срок которого истекал в 1963 г. Тем не менее волна общественного возмущения не только во внешнем мире, но и даже в Испании была столь высока, что понадобились внушительные пропагандистские меры. Вот тогда и были востребованы интеллект и организационные способности Фраги Иррибарне.

Включение в правительство Фраги Иррибарне на первых порах не привлекло особого внимания испанского общества. А ведь он оказал впоследствии такое влияние на политический климат в стране, которое никогда не удавалось ни одному министру информации. К тому же он пережил не только физически, но и политически многих из тех, кого уж давно нет, являясь до последнего времени заметной политической фигурой.

1964 г. прошел под знаком «25 лет мира» — формула, предложенная Фрагой. Официально празднование «25 лет мира» началось с мессы в базилике «Долины павших». Но на этот раз примирение распространилось не только на мертвых, но впервые и на живых: формально была снята уголовная ответственность с тех, кто принимал участие в гражданской войне на стороне Республики. Но из-за многочисленных «изъятий» амнистия политзаключенных не была столь широкой, как того ожидали многие в стране и за рубежом.

Образ Франко был в центре пропагандистской фиесты, устроенной Фрагой. Он прославился как главный режиссер грандиозного мероприятия «25 лет мира». По сценарию Хосе Марии Санчеса, рекомендованного Фрагой, был снят фильм «Франко, вот человек». Самому Франко фильм не понравился: «Слишком много парадов» . Диктатор был уверен в своей популярности и не искал новых ее подтверждений. Сам же Франко, как свидетельствует его доклад 9 апреля 1964 г. на Национальном совете, главную свою заслугу видел в экономическом развитии страны в последние годы. Он не удержался от филиппик в адрес темных сил, препятствующих тем самым еще большему процветанию страны .

Диктатор не сказал ничего о будущем Испании, как этого ожидали многие. Напротив, когда 30 апреля 1964 г. Франко была вручена памятная медаль «25 лет мира», диктатор, поблагодарив за оказанную честь, сказал, что надеется на такую же церемонию по прошествии еще двадцати пяти лет . Между тем уже тогда внимательные собеседники, из числа тех, кого Франко удостаивал аудиенции, одни — с тревогой, другие — с надеждой наблюдали ухудшение его физического состояния, которое он тщательно пытался скрыть. Как выяснилось позднее, то были первые признаки болезни Паркинсона, отравившей последние годы жизни Франко. Но он все еще был способен удивлять присущим ему динамизмом и тех, и других.

Неожиданностью и для Испании, и для внешнего мира, как свидетельствует об этом национальная и иностранная пресса, стало выступление Франко в декабре 1964 г.: оно было расценено как защита религиозной свободы. Особенно благоприятны были комментарии иностранных обозревателей: по их суждению, это было самое либеральное из всех, когда-либо произнесенных диктатором. Но, как заметил Салгадо Араухо, далеко не все испанские католики были готовы к тому, чтобы принять идею религиозной свободы. Многие прелаты оказали даже открытое сопротивление. Сам же Франко полагал, что он «не сделал ничего более, чем проявил уважение к духу Второго Ватиканского собора». И добавил: «Ситуация, в которой оказались протестантские церкви, не может не подталкивать к действиям, направленным против режима» .

Ревностный католик, Франко прежде всего был прагматиком.

В 1964 г. произошло еще одно событие, расцененное современниками как некоторые признаки смягчения позиции Франко относительно Советского Союза. Еще был памятен май 1960 г., когда Франко воспротивился тому, чтобы четвертьфинальный матч за Еврокубок был сыгран на испанской земле. Причина: соперником испанской команды «Реал Мадрид» была команда СССР.

Незадолго до матча Франко поддался давлению Карреро Бланко, разъяснившего диктатору всю неуместность матча с советской командой, когда не все еще военнопленные «голубой дивизии» освобождены из лагерей в СССР. В результате по решению ФИФА испанская команда выбыла из соревнования, а советская вышла в полуфинал. В прессе появились разъяснения, что матч был отменен из-за позиции руководства СССР, потребовавшего, чтобы он был сыгран на нейтральной территории.

В 1964 г. в борьбе за Кубок Европы сборные СССР и Испании вышли в финал. Национальная федерация спорта, поддержанная спортивной секцией «Движения», приложила немало усилий, чтобы убедить ФИФА согласиться на то, чтобы финальный матч был сыгран на испанской земле. На этот раз Франко дал согласие: почти все военнопленные «голубой дивизии» были отпущены из лагерей. Но будет ли сам диктатор, любитель футбола как истинный испанец, присутствовать на матче? Ведь в случае победы советской команды Франко пришлось бы вручать ей Кубок и встать при исполнении гимна СССР.

Страхи оказались напрасными. Франко в сопровождении доньи Кармен, генерала Муньоса Гранде и многих министров 21 июня появился на стадионе. Сборная Испании не подвела диктатора, одержав победу со счетом 2:1. Франко был удовлетворен: матч транслировался на многие страны Европы и мира, и их слушатели могли слышать, как испанцы, составившие большинство из 120 тыс. зрителей стадиона, скандировали: «Франко! Франко!» .

Широкой публике не было известно, что за несколько месяцев до этого в беседе с Салгадо Араухо 10 февраля 1964 г. Франко поделился с собеседником своим видением новых изменений в СССР: «Убежден, что в России имеет место сопротивление власти Хрущева, как и раньше власти Сталина, Берии и Ленина… Благодаря высокой культуре народа общественное мнение оказывает большее влияние на решение правительства, чем в прошлые времена… Россия ушла далеко вперед, и сегодня уже нельзя править так, как в эпоху царизма и в годы, предшествовавшие Второй мировой войне» . Впоследствии произошли некоторые сдвиги в налаживании культурных отношений с СССР.

17 апреля 1967 г. субсекретарь МИД Р. Седо сообщил послу Испании в Париже П. Кортине Маури, что совет министров на последнем заседании дал разрешение на выдачу визы русскому поэту Евгению Евтушенко, который был назван «национальной советской фигурой» .

17 октября того же года в высоких инстанциях обсуждался вопрос о возможности гастролей балета Кировского театра в обмен на гастроли испанского балета или другого артистического сообщества. «Мы открыты к диалогу», — так определяли сторонники того, что пришло время «сдвинуть с места» дипломатические отношения с СССР . Но тогда ни Франко, ни руководители СССР не были готовы к решительным шагам. Это произошло позднее.

В полемике «Опус деи» с фалангой Франко предпочитал сохранять дистанцию. Он не разделял политические амбиции технократов и отошел достаточно далеко от тех позиций, которые занимал когда-то — в годы гражданской и Второй мировой войны.

«Режим Франко стал жертвой самого процесса социальных перемен, который сам же породил. Иными словами, новый динамизм испанского общества потребовал политических перемен, к которым ни Франко, ни его режим не хотели и не могли приступить» , — эти слова крупнейшего испанского историка и политика X. Фуси адекватно отражают реалии Испании середины 60-х годов. И все же Франко не был безучастен к этим новым реалиям. Прагматик и реалист, он понимал, что настало время смягчить тоталитарные структуры режима, придав им некую видимость демократических институтов.

Для тех, кто поверил слухам о серьезных изъянах здоровья диктатора, была неожиданной та твердость, которую Франко проявил, определяя, кто будет реально участвовать в разработке проекта «Органического закона». Он решительно отверг домогательства генерального секретариата «Движения» — так стала называться фаланга с 1958 г., — претендовавшего на лидерство в комиссии по подготовке закона.

С годами Франко все больше проявлял озабоченность, что будет с Испанией после его смерти, или, как он сам говаривал, «когда меня не будет».

Франко остался верен своему убеждению, что парламентаризм, политические партии и конституционализм, как его понимали в странах Западной Европы, да и в Испании до 1939 г., не подходят для его страны, поскольку противоречат ее историческим традициям. Кортесы, учреждение которых в 1942 г. он санкционировал, основанные на принципе корпоративного представительства, не были парламентом, как не была конституцией «Хартия испанцев» 1945 г. Но к 1964 г. Франко все больше склоняется к тому, чтобы уступить давлению Фраги и Кастиэльи и дать согласие на разработку «Органического закона», допускавшего некоторую либерализацию режима. Кастиэлья полагал, что это улучшит международные позиции Испании, приблизив ее к ЕЭС, а Фрага был убежден, что с принятием нового «Органического закона» его концепция постепенной политической модернизации режима обретет правовую базу.

Была еще одна причина, побудившая Франко принять решение форсировать разработку «Органического закона»: многие из тех интеллектуалов, которые поддерживали режим или, по крайней мере, были к нему лояльны, все явственнее обнаруживали признаки непослушания. Когда профессор Педро Лаин Энтральго — в дни юности фалангист, «старорубашечник», а ныне один из наиболее известных и уважаемых ученых в сфере гуманитарных знаний — обратился с личным посланием к Франко, объявив о своем разрыве с режимом, это не вызвало большого недоумения .

Напомним, что Лаин Энтральго еще в 1948 г. в книге «Испания как проблема» одним из первых выступил за наведение мостов между «двумя Испаниями», а в декабре 1955 г. передал Франко свой доклад, навеянный студенческими волнениями 1954 г., в котором предупредил, что то, что студенты выражают сегодня, завтра будет выражать все общество. Но ныне круг тех, кто готов был занять место среди тех, кто был в оппозиции к режиму, существенно расширялся. Похоже, что к Д. Ридруэхо и X. Руису Хименесу готовы были присоединиться известные ученые, среди них — философы с европейскими именами Энрике Тьерно Гальван и Хосе Луис Арангурен.

Франко никогда не надеялся на примирение с режимом тех, кто противостоял ему в гражданской войне, он был не очень озабочен забастовками шахтеров и волнениями студентов, т. к. те до поры до времени выдвигали либо экономические требования, либо настаивали на восстановлении права на автономию университетов. Но расширение круга оппозиции за счет тех, кто мог бы стать властителями дум нации, его тревожило: он не забыл, какую роль интеллектуальная элита сыграла тогда, когда решалась судьба страны, — во времена свержения монархии и деятельности Учредительных кортесов, принявших «богопротивную конституцию».

Франко надеялся, что принятие «Органического закона», где предусматривалось некоторое расширение прав, примирит этот спектр оппозиции с режимом.

В 1964 г. Франко получил еще один повод для того, чтобы публично продемонстрировать свою неприязнь к дону Хуану. На этот раз поводом послужили тесные контакты претендента с Хосе Марией де Ареильсой, графом Монтрико. Аристократ по происхождению, в молодости отдавший дань фалангизму, что привело его вместе с Кастиэльей в «голубую дивизию», заслуженно почитался за одного из наиболее блестящих дипломатов. В октябре 1964 г. он подал в отставку с поста посла в Париже, придя к выводу, что режим загнал себя в тупик, откуда нет выхода. Этот вывод зрел давно: еще в начале 1964 г., добившись аудиенции у Франко, Ареильса попытался разъяснить главе государства необходимость реформ. В ответ — глубокое молчание. И когда надежды дона Хуана стать преемником Франко развеялись, он создал так называемый секретариат, по существу, теневой кабинет оппозиции. На предложение возглавить секретариат Ареильса ответил согласием .

Франко полагал, что со временем Ареильса сменит Кастиэлью на посту министра иностранных дел и поэтому переход дипломата в монархическую оппозицию он расценил как разрыв с режимом, как удар, нанесенный ему лично. Но гнев Франко пал не только на Ареильсу, но и на «соблазнителя» — дона Хуана. Было даже дано распоряжение секретной полиции следить за контактами дона Хуана с сыном.

Но вместе с тем переход в оппозицию режиму Ареильсы послужил еще одним весомым поводом к тому, чтобы, подавив свое внутреннее сопротивление, ускорить работу над «Органическим законом», в чем он сам принимал непосредственное участие.

Болезнь действительно прогрессировала, периоды апатии становились длительнее, но именно это побуждало Франко поторапливать тех, кто был занят разработкой проекта, чтобы подготовить страну к тому времени, когда, как он сам говаривал, «он уйдет», чтобы сохранить режим, хотя несколько и изменив его параметры.

В течение марта 1965 г. Карреро Бланко, заходя в кабинет Франко, не раз видел, что тот работает над текстом «Органического закона». 1 апреля Франко, наконец, впервые сам прочел Карреро Бланко черновой вариант «Закона». Но только в июне 1966 г. он передал тому же Карреро Бланко окончательный проект «Органического закона государства», который должен был быть представлен в кортесы в октябре, после окончания продолжительных летних каникул. Но дискуссия по проекту Закона началась только 22 ноября.

Встреченный продолжительными аплодисментами и водрузив на нос очки, Франко сам прочел большую часть обширного доклада. Основные положения текста, отредактированного им самим, были обращены по преимуществу в прошлое: для Франко было важно продемонстрировать публично, что он не отрекается ни от своего традиционного видения истории, ни от ниспосланной ему Провидением миссии.

Касаясь нейтралитета во время Второй мировой войны, диктатор восславил Господа, вразумившего и укрепившего его в решимости избежать вовлечения в войну. «Только вера и помощь Господа дали мне силы для того, чтобы принять высокую и тяжкую ответственность, чтобы управлять испанским народом». Он поставил себе в заслугу, что: «Из Испании, погруженной в анархию и бедность, возник социальный и политический строй, посредством которого мы добились трансформации наших структур, достигнув темпа совершенствования и прогресса, доселе невиданного». Он не сказал, какой ценой это было достигнуто, но высказал уверенность, что режим проживет еще долго и после его смерти .

Новый «Органический закон» был представлен Франко как завершение конституционного процесса, начатого «Хартией труда», настоящей Великой Хартией социальной справедливости в Испании. Далее текст доклада громким голосом дочитал президент кортесов Антонио Итурменди.

Большую часть доклада Франко прочел сам, как бы подчеркивая тем самым, что инициатива разработки проекта принадлежит ему.

По новому закону из 564 прокурадоров (депутатов) кортесов 456 избирались соответствующими корпорациями: «вертикальными профсоюзами», муниципалитетами, университетами и т. д., либо назначались главой государства; 108 прокурадоров избирались главами семей.

Новый «Органический закон» сохранил все основные положения «Закона о наследовании» 1947 г., в соответствии с которым Испания провозглашалась королевством. Подтверждались принципы назначения короля или регента. Им мог стать испанец и католик королевской крови, старше 30 лет, верный принципам «Национального движения». Многие из тех, кто проголосовал за новый закон, надеялись на ускорение процесса перехода от диктатуры к монархии. Тем более, что в отличие от 1947 г., речь могла идти уже не об абстрактном образе будущего монарха, а о весьма конкретной фигуре — Хуане Карлосе де Бурбон .

Но сомнения, того ли будущего монарха он избрал, долго преследовали его. На протяжении XIX в., во всяком случае после смерти Фердинанда VII, монархия «состояла в браке» с ненавистным диктатору либерализмом. А отец Хуана Карлоса, дон Хуан, был живым воплощением этой доктрины. Диктатор, не переставая повторять, что воцарение графа Барселонского было бы истинной катастрофой для испанцев, опасался его влияния на образ мышления Хуана Карлоса. К тому же в окружении диктатора не было единства относительно личности будущего монарха.

25 ноября 1965 г. Фрага в интервью газете «The Times» заявил, что испанцы не убеждены, что преемником Франко должен стать Хуан Карлос. Технократы Лопес Браво и Лопес Родо поддерживали Хуана Карлоса, так же как и «серое преосвященство» режима Карреро Бланко, фалангисты, причем не только «бункер», но и сторонники умеренных реформ, так называемые «апертуристы» (от слова апертура — открытие) — дона Альфонса, сына второго сына Альфонса XIII, глухонемого дона Хаима, отказавшегося в свое время от династических прав в пользу дона Хуана.

Но в конце концов Франко отбросил сомнения и на заседании правительства 21 июля 1969 г. заявил: «Мне уже 76, скоро будет 77. Моя жизнь в руках Господа Бога». И объявил о назначении Хуана Карлоса Принцем Испании, отказавшись признать его Принцем Астурийским, как традиционным титулом наследника престола, подчеркнув тем самым разрыв с монархией прошлого . На другой день кортесы утвердили волю Франко. Хуан Карлос принес клятву принципам «Движения», убежденный, что это не помешает в будущем провести демократические реформы. Обо всем этом он написал отцу, объяснив свой шаг тем, что это в будущем будет способствовать возвращению монархии в Испанию. Но дон Хуан не принял объяснения: он был в ярости . Но в исторической перспективе Хуан Карлос был прав.

Верный своим обещаниям все наиболее значимые перемены в жизни нации реализовать только после консультации с народом, Франко дал указание вынести на референдум новый «Органический закон». 14 декабря состоялся референдум: 88 процентов избирателей, принявших участие в голосовании, проголосовали за «Органический закон», и только 1,8 процента проголосовали против. Оппозиция немедленно подвергла результаты референдума сомнению. Действительно, было немало подтасовок и фальсификаций, и все же прав Поль Престон, что «тем не менее референдум был победой Франко» . Мотивы тех, кто одобрил «Органический закон», часто не совпадали: одни выражали благодарность за прошлое, другие — за крепнущее процветание. Некоторые надеялись на ускорение процесса перехода от диктатуры Франко к монархии. Но были и те, кто, поддавшись на массированную пропаганду, направляемую Фрагой, уверовали, что «нет» будет только на пользу Москве.

С 1 января 1967 г. Испания стала жить по установлениям «Органического закона».

Новый конституционный статус действительно означал отступление от тоталитаризма, начатое еще несколькими годами ранее, но не на позиции демократии, а скорее на позиции авторитаризма. Сам Франко расценил свое согласие на институционные перемены как важный шаг на его пути служения Испании. Он умолчал о тех, кто подал ему саму идею перемен, хотя молва, а вслед за ней и исследователи, не сомневались, что среди них был Фрага Иррибарне.

Фрага Иррибарне, профессор, директор Института испанской культуры в начале 50-х гг., формально фалангист, был убежден, что пришло время внести коррективы в законы о печати, приспособив их к стремительно менявшимся настроениям в обществе. Он избрал путь частичной либерализации опеки над прессой, что имело такие последствия для судеб режима, о которых едва ли догадывался диктатор, согласившись ослабить вожжи цензуры.

В отличие от опусдеистов-технократов, полагавших, что модернизация экономики создает достаточные условия для политической стабильности режима, Фрага, как и министр иностранных дел Кастиэлья, был сторонником умеренной политической либерализации режима.

Впервые Фрага передал Франко проект нового закона о прессе 23 января 1964 г. Первоначально судьба проекта складывалась неудачно: диктатор неоднократно выражал сомнения, нуждается ли политика в отношении информации в либерализации. Но Фрага был настойчив. Он последовательно представлял Франко один проект за другим, которые диктатор последовательно отвергал: он опасался, как бы свобода не обернулась распущенностью, как это можно видеть в демократических странах. Он не раз повторял, что в Испании не может существовать та же свобода прессы, как в других странах, Англии или Соединенных Штатах, где публика более сдержанная и менее страстная, чем в нашей стране.

Наконец проект закона был представлен на заседание правительства 13 августа 1965 г. и вызвал резкие возражения со стороны «старой гвардии». Тем не менее в феврале 1966 г. проект закона был внесен в кортесы и почти без обсуждения был одобрен 15 марта 1966 г.

Закон отменял предварительную цензуру (статья 3-я), заменив ее «добровольной консультацией» (статья 4-я). Вместе с тем редакторы журналов обязаны были предъявлять определенное количество экземпляров напечатанного издания до его поступления в продажу (статья 12-я). Закон давал право центральной и местной администрации конфисковать весь тираж, но только по постановлению суда (статья 64-я). Власти не вмешивались в назначение редакторов, но ими могли стать только профессиональные журналисты, т. е. лица, внесенные в официальный регистр (статья 35-я) .

«Закон о печати» вызвал резкую критику как фалангистов, полагавших, что он разрушает фундамент режима, так и оппозиции за его недостаточную демократичность. Но правы в исторической перспективе оказались те, кто подобно Р. Тамамесу считал его важным средством политической либерализации.

Но до разрушения фундамента франкизма, как и до истинной политической либерализации, должны были пройти годы.

 

Эрозия режима

Еще летом 1966 г. в венесуэльской газете «Unidad» сообщалось, что Франко серьезно болен. Узнав об этой публикации от Пакона, Франко сказал: «Единственная болезнь — это мои 73 года» . Даже перед родственником, видевшим его чуть ли не ежедневно, Франко не желал вносить коррективы в образ, создаваемый избирательной кинохроникой, почтительными фотографами, а затем и телевидением. «Я видел Франко ловящим рыбу, делавшим пешие прогулки, прыгавшим с камня на камень, „выжимавшим“ одной рукой лосося девяти килограммов весом»  — эти слова директора агентства ЭФЕ Карлоса Менго в мае 1964 г. привычно вписывались в хор, воспевавший спортивную форму каудильо.

Да и как было поставить под сомнение кадры телевидения, на которых Франко играл в гольф, ловил рыбу, охотился, почти до самых последних дней погружался до пояса в воду, если даже личный врач диктатора Висенте Хиль с завидным упорством не уставал повторять, что здоровье Франко — великолепно. Хотя, как справедливо полагал биограф Франко, известный историк X. Фуси, «в такие годы прыгать с камня на камень и неблагоразумно, и неестественно» .

Между тем слухи о болезни Франко не были преувеличены. В июне 1969 г. во время автомобильной поездки в Кордову по приглашению министра общественных работ Сильвы Муньоса для присутствия на пуске новых объектов Франко потерял сознание. Лекарства не сразу оказали воздействие. Сопровождавшим даже показалось, что конец неминуем. Но на этот раз обошлось. Тем не менее признаки угасания становились все явственнее: телекамера уже не могла скрыть дрожание рук, на заседаниях правительства, на которых Франко присутствовал все реже, предпочитая совещания в более узком кругу, его внезапно настигал сон.

Все же он пытался быть «в строю», давая аудиенции гражданским лицам по средам, а военным — по четвергам. Визитеров он принимал стоя. Возможно, он и поспешил с утверждением кортесами Хуана Карлоса Принцем Испании и наследником престола, так как он сам отдавал себе отчет, что состояние его здоровья не позволяет откладывать решение тех проблем, которые он рассматривал как опорные камни будущего устройства Испании.

Тем не менее признаки угасания, и не только физические, все же давали о себе знать. Он упорно не желал видеть того, что не соответствовало его представлениям о мире: он был стар и не всегда понимал новое поколение, а вернее, не хотел его понимать.

«Современный рабочий более культурен, интеллигентен и трудолюбив. Он окружен многими удобствами, которых раньше не имел. С удовлетворением наблюдаю, как его дети достигают хорошего уровня зарплаты или изучают профессию. Прилично выглядят, ходят в кино, на футбол, имеют телевизор. Имеется большое различие между их современной жизнью и той, что была во времена республики» , — когда Франко делился своими впечатлениями с Салгадо Араухо в мае 1966 г., вряд ли он предполагал, что «современный рабочий» отринет авторитаризм, как и его отцы и дети.

Как заметил Р. Тамамес, промышленное развитие не улучшило социальные позиции низших классов . Последствия не замедлили сказаться.

Если в конце 50-х годов растущая напряженность, социальная и политическая, находила выход в спорадических забастовках и студенческих волнениях, то, начиная с весны 1962 г., катализатором всех процессов стало забастовочное движение, превратившееся в 60–70-е годы в постоянный фактор политической жизни страны. Во время забастовки на астурийской шахте «Камоча» в 1957 г. родилась новая форма организации пролетариата — рабочие комиссии.

Лозунг компартии, призывавшей на протяжении многих лет сочетать легальные и нелегальные формы борьбы, работать «внутри вертикальных профсоюзов», обрел плоть и кровь. Как об этом свидетельствует Марселино Камачо, первая постоянная рабочая комиссия из 13 человек была избрана на ассамблее синдиката металлистов провинции Мадрид в сентябре 1964 г. «Было естественно, что трудящиеся Мадрида, нового индустриального центра, развили новые формы рабочего движения, вытекающие из их специфических условий» , — отмечал М. Камачо, имея в виду прежде всего молодой рабочий класс столицы, не связанный с прошлыми традициями рабочего движения, зачастую неприменимыми в новых обстоятельствах.

Мощная забастовочная волна весны 1962 г. привела в движение все испанское общество. Для предотвращения неизбежных массовых репрессий, поскольку действовавшее тогда законодательство предусматривало уголовную ответственность даже за забастовки экономического характера, студенты, прогрессивная испанская интеллигенция, восхищенные мужеством рабочих, выступили в их защиту. Это движение солидарности, возникшее стихийно, оказало могучее воздействие на формирование демократического общественного сознания.

Принимая самые разнообразные формы — от петиций правительству, подписанных выдающимися деятелями науки и культуры, включая президента Испанской академии Менендеса Пидаля, до выступления без вознаграждения в качестве защитников рабочих лидеров в судебных процессах видных адвокатов, — это движение укрепляло тенденцию к сближению самых различных групп демократической оппозиции.

Эта тенденция оказала воздействие и на лидеров оппозиции, находившихся в эмиграции — от социалистов до католиков, — побуждая их к более решительным действиям, к укреплению связи с оппозицией, действовавшей в стране.

Однако все попытки заморозить процессы, ведущие к возрождению гражданского общества, оказались тщетными. Разочаровавшись в результатах усилий ввести оппозиционное движение в безопасное для режима русло, многие видные деятели режима все чаще склонялись к воскрешению во всем объеме оправдавших себя в прошлом репрессивных методов разрешения политических и социальных конфликтов.

Символом этого жесткого курса стал адмирал Луис Карреро Бланко. «Серое преосвященство», «тень» каудильо, как его именовала молва, счел возможным выйти на авансцену политики. И чем настойчивее Карреро Бланко пытался проводить свою линию, тем сильнее прорывались гейзеры народного недовольства, иногда находившие для своего проявления не лучшие каналы — те или иные формы левого экстремизма.

Фанатичный приверженец формулы «Испания единая», враг сепаратизма, Карреро Бланко с особым рвением преследовал национальные движения Каталонии, Страны Басков и Галисии. Но ни одна национальная организация не вызывала у него такой жгучей ненависти, как ЭТА — Ассоциация борцов за свободу Страны Басков. Начав свою деятельность с сожжения испанских государственных флагов 18 июля 1961 г., вывешенных в связи с очередной годовщиной вступления франкистских войск в Сан-Себастьян, ЭТА к концу 60-х годов стала наиболее влиятельной в баскском национальном движении. Террор властей, отсутствие легальных возможностей вести борьбу и давние левоэкстремистские традиции, восходившие еще к временам господства анархизма в испанском рабочем движении, способствовали возобладанию в этой организации сторонников метода индивидуального террора над всеми прочими.

Карреро Бланко не был одинок в своем отношении к ЭТА. И когда в Сан-Себастьяне неизвестными лицами был убит руководитель социально-политической бригады, местные и центральные власти обвинили членов ЭТА.

Применение закона «О бандитизме и терроризме», восстановленного в 1968 г., дало властям «законное» основание для передачи дела 16 басков, обвиняемых в убийстве, военному трибуналу 6-го округа, штаб-квартира которого находилась в городе Бургосе.

За время, истекшее после окончания гражданской войны, страна знала много подобных процессов, однако никогда еще конфронтация между обществом и режимом не была столь жестко обозначена. Еще до того как был вынесен приговор, с критикой самой процедуры процесса выступила не только оппозиция, но и недавние еще столпы режима — духовенство и часть генералитета. Позиция испанского духовенства была поддержана Ватиканом: в «Osservatore Romano» было помещено сообщение о том, что «Святой престол» намерен обратиться к испанскому правительству с просьбой о помиловании в том случае, если будут вынесены смертные приговоры.

С просьбой не компрометировать армию участием в полицейской расправе к правительству обратились видные военные деятели, и среди них даже генерал Гарсиа Валино, ветеран крусады. Начальник центрального штаба генерал Диас Алегриа счел нужным отбыть в «частную» поездку за границу.

Смертная казнь шестнадцати баскам была заменена длительным тюремным заключением.

Карреро Бланко, упорно цепляясь за старое, по-прежнему настаивал на продолжении «жесткого курса» даже после процесса басков, однако этот курс уже не давал ожидаемых результатов. Иностранные обозреватели единодушно отмечали исчезновение феномена страха из общественной жизни.

Знал ли Франко об этих настроениях испанского общества? Вне всякого сомнения. Но его больше занимали итоги ежегодных визитов представителей Международного валютного банка, прибывавших в Испанию «для консультаций». Вот пример одного из них.

18 февраля 1967 г. министр торговли в письме к Кастиэлье сообщал, что представитель МВФ удовлетворен итогом экономического развития Испании за 1966 г.: рост производства промышленной продукции — 14 %, рост производства электроэнергии — 17 %; безработица поддерживалась на низком уровне. Министр торговли весьма оптимистично оценил и перспективы в 1967 г.: предполагались рост расходов на социальные нужды, увеличение частных инвестиций, увеличение выплат по долгам международным валютным центрам .

Приносило удовлетворение и изменение позиции стран Северной Европы к Испании. Норвежская «Veckans Affärer» от 13 марта 1969 г. высоко оценивала итоги 1-го «Плана развития», в результате выполнения которого прирост валового национального продукта на протяжении 60-х годов вырастал в среднем на 7,5 %, намного больше, чем в индустриально развитых странах.

Консервативная «Svenska Dagbladet», также от 13 марта, отмечала, что «несмотря на многие трудности, испанская экономика может рассчитывать на блестящее будущее».

3 апреля 1969 г. посол в Гааге А. Санс-Брис переслал Кастиэлье фотокопии статей, опубликованных в протестантской газете «Amsterdam Trouw» и независимой «Haagshe Courant» . Известные своей антииспанской позицией обозреватели этих газет, комментируя заявление Франко в «Arriba» в связи с 30-летием окончания гражданской войны, к удивлению посла расценивали весьма позитивно не только успехи «каудильо» в экономической сфере, так называемое испанское чудо, но и достижения в установлении спокойствия и порядка: «Франко был единственным европейским государственным деятелем, который вынудил ужасного Гитлера покинуть Берхтесгаден и отправиться в Испанию, где Франко принудил его, разъяренного, к ожиданию в течение часа. В последние 30 лет Франко превратился в правителя-патерналиста, принятого во всех регионах Испании. Он показал себя человеком, который без личного обогащения пожертвовал собой во имя блага своей страны» . Но все авторы статей такого рода предупреждали: «Политическое неспокойствие может заморозить развитие». Один из влиятельных органов печати стран Северной Европы, такой как «Svenska Dagbladet», 22 марта разъясняла: «Когда говорят об оппозиции, то речь не идет только о коммунистах и других левых радикалах, как утверждает режим… круги, жаждущие политических и социальных реформ, представляют собой широкое поле, и каждый день таких все больше, включая и католическую церковь». Подтверждением этой точки зрения может служить статья Руиса Хименеса в «Arbetet» от 13 февраля 1969 г., органе социал-демократической партии Швеции, которую переслал Кастиэлье испанский дипломат X. Фелипе Алковер. 16 февраля 1969 г. вышла статья под названием «Я покидаю франкистов, переходя в ряды испанской оппозиции». По существу, эта статья — интервью в Мадриде с корреспондентом этой газеты Лейфом Персоном, и на его вопрос, почему он до сих пор сохраняет портрет Франко, ответил: «Я испытываю громадное восхищение главой испанского государства. У меня не было достаточно мужества покинуть его. То, что нас разделяет, это идеи его советников». Свою политическую позицию он охарактеризовал так: «По отношению к коммунистам я — правый. Я противник любой формы тоталитарного режима, будь то фашистский или коммунистический… Если хотите, назовите меня демократом». А ведь Хоакин Руис Хименес в критические для режима годы изоляции оказал немалые услуги режиму: посол в Ватикане в 1949–1951 гг. и один из авторов проекта конкордата, министр национального образования в кабинете, сформированном в 1951 г. Но именно деятельность его как министра образования и привела его в ряды оппозиции.

Руис Хименес, получив пост министра национального образования, хотя и не подверг коренной реформе всю систему просвещения, тем не менее, как сам он это отмечает в интервью с прогрессивным журналистом С. Виларом, добивался, «начиная с первых дней, открытия перспектив много более широких в области политики просвещения в Испании, чем те, что господствовали в предыдущие годы… Мне казалось, что надо сделать обучение много более понятным, что не надо придерживаться столь замкнутых, догматических схем, что надо привлечь иных людей. И я это сделал: немедленно включил в мое министерство таких людей, как X. Перес Вильянуева, К. Родригес де Валькарсель и др. Назначил ректорами Педро Лаина Энтральго, Антонио Товара и других людей того же духовного плана» . Внимание, проявленное Руисом Хименесом к перечисленным им самим именам, не было случайным. Так или иначе, все они были связаны с полемикой, начавшейся в среде, близкой к режиму гуманитарной интеллигенции, в связи с выходом в 1948 г. нашумевшей книги Педро Лаина Энтральго «Испания как проблема». Как отмечает известный исследователь Испании Л. В. Пономарева, «П. Лаин Энтральго развивал мысль о необходимости примирения и синтеза двух враждующих традиций в истории испанской культуры, определяя их как „традиционизм“ и „прогрессизм“» .

В специфической обстановке Испании конца 40-х — начала 50-х годов этот тезис П. Лаина Энтральго многими воспринимался как призыв к наведению мостов между «победителями» и «побежденными». Руис Хименес добился восстановления права преподавания для многих учителей школ и преподавателей университетов, лишенных его в свое время по политическим мотивам. Он попытался вернуть в испанские университеты таких выдающихся ученых, составлявших гордость мировой науки, находившихся в то время в эмиграции, как Артуро Дуперрьера, Альберто Миаха де ла Миева, каталонца Буаса и др. Он предполагал провести реформу образования. В качестве первого шага решено было добиться более широкого участия студентов в определении направлений деятельности университетов. Но действия Руиса Хименеса встретили сильнейшее сопротивление не только в возглавляемом им министерстве, но и в самом правительстве.

Как вспоминает сам Руис Хименес, началось давление на главу государства с целью убедить его, что эта политика в области просвещения, если применять терминологию сегодняшнего дня, открывала путь левым тенденциям.

Непосредственным поводом к отставке Руиса Хименеса послужило его «крамольное», с точки зрения властей, намерение провести конгресс молодых писателей. Однако решающую роль в его отставке сыграли февральские события 1956 г., вписавшие новую яркую страницу в историю антифранкистской оппозиции. По твердому убеждению деятелей режима, сами эти события явились следствием политики министра национального образования, а значит, последний и был одним из главных их виновников.

Принятие Испании в ООН породило надежду на либерализацию режима в кругах демократической и либеральной интеллигенции, и особенно среди той части студенчества, которая тяготилась жестким контролем над университетской жизнью фалангистского испанского студенческого синдиката (СЭУ). 4 февраля 1956 г. впервые за все время существования франкистского режима на юридическом факультете Мадридского университета официальные кандидаты фалангистского СЭУ не получили на выборах необходимого количества голосов. Студенты-фалангисты восприняли это как «попытку к мятежу».

Столкновения между двумя группировками из стен университета выплеснулись на улицы. Сторону студентов-антифалангистов поддержали видные деятели культуры, причем некоторые весьма активно. Среди последних был и известный кинорежиссер Хуан Антонио Бардем. 9 февраля, когда во время потасовки был ранен студент-фалангист, его единомышленники пригрозили смертью ста видным интеллигентам в том случае, если их товарища не удастся спасти. Студент остался жив, угроза не осуществилась. Но значение февральских событий трудно переоценить — впервые после 1939 г. демаркационная линия антифранкистской борьбы прошла не по привычной полосе. В антифранкистской группировке оказались и бывшие «победители».

Определенные выводы были сделаны и правительственными кругами, которые в эти годы прибегли к мерам, которые можно расценить как попытку «восстановить» национальное единство и примирить «две Испании», но на франкистской основе.

Несмотря на возмущение деятельностью Руиса Хименеса в недрах аппарата франкистского государства, сам Франко сделал все возможное, чтобы бывший министр остался в «его системе», а его деятельность укладывалась в прокрустово ложе «оппозиции», допустимой курсом «либерализации».

По словам самого Руиса Хименеса, Хосе Солис, генеральный секретарь фаланги с февраля 1957 г., неоднократно передавал ему от лица Франко настоятельные просьбы дать согласие на вхождение в Национальный совет в качестве советника, назначаемого непосредственно главой государства. Однако органы франкистского государства не были приспособлены для проявления какой бы то ни было критической позиции. Некоторое свободомыслие, допускавшееся Руисом Хименесом при обсуждении тех или иных проектов, служило постоянным источником столкновений с прочими советниками. Руису Хименесу пришлось выйти из Национального совета фаланги. Взамен ему было предложено стать прокурадором кортесов. Но и здесь он не избег конфликта. Глава государства, удостоивший Руиса Хименеса аудиенцией, признал его позицию в кортесах «странной», но тем не менее просил не оставлять своего поста и даже попытался внушить «странному» прокурадору, что в функцию кортесов изначально входило осуществление «конструктивной критики». Опыт же самого Руиса Хименеса свидетельствовал об обратном, и с февраля 1965 г. он перестал посещать заседания кортесов.

Карреро Бланко счел статью Руиса Хименеса от 16 февраля 1969 г. еще одним доказательством пагубности «реформ» Фраги: ведь именно его политика, по мнению «серого преосвященства», сделала возможным такие и подобные им публичные заявления.

10 июня 1969 г. Фрага направил донесение Кастиэлье, в котором он поставил в известность министра о результатах опроса общественного мнения. Согласно опросу только 28 % заявили о себе как о сторонниках прозападной ориентации внешней политики, проводимой правительством. Среди персон, придерживавшихся такой точки зрения, 50 % составляли специалисты высшей категории и 67 % — директора и управляющие крупных предприятий, функционеры высшего и среднего звена администрации. Но 43 % объявили себя сторонниками нейтралитета — это были средние и мелкие предприниматели, причем 63 % составили те, кто декларировал свой доход от 50 000 песет в месяц . Иными словами, это был тот средний класс, который, по убеждению экспертов, привлекаемых правительством, и должен был составить костяк испанского общества, залог сохранения режима в будущем.

Гнев Карреро обрушился и на Кастиэлью — чего никак не ожидал Фрага — ведь в эти годы был взят курс на вхождение Испании в такие международные организации, как НАТО и ЕЭС, хотя пока и безуспешный.

У Франко уже не было былой энергии, чтобы восстановить «баланс» в правительственных и околоправительственных кругах. К лету 1969 г. «подковерная» борьба между технократами и «Движением» перестала быть тайной. Предлог был найден.

13 августа 1969 г. разразился скандал вокруг корпорации «МАТЕСА», патронируемой опусдеистами. Первые сигналы о коррупции подал директор таможни, фалангист старой гвардии Виктор Кастро. Была назначена комиссия кортесов. В результате — арест директора МАТЕСА X. Вала Рейса, обвиненного в финансовой афере и сокрытии неоплаченного колоссального долга. Не все детали стали достоянием гласности и десятилетия спустя, но нет сомнения в том, что речь шла о невиданном даже для Испании масштабе коррупции . Это и использовали конкуренты «Опус деи» — Фрага Иррибарне и Солис, генеральный директор «Движения».

Карреро Бланко, как и следовало ожидать, настоял на том, чтобы оба министра, замешанные в раздувании скандала вокруг МАТЕСА, — Фрага и Солис — должны были выйти из правительства. Солис был обвинен в намерении создать независимый центр власти на базе вертикальных синдикатов. Но это в будущем. Основной удар Карреро был обрушен на Фрагу. Он был обвинен в том, что свое главное детище «Закон о прессе» использовал так, чтобы читатели, особенно за рубежом, могли составить представление об Испании как о стране политически иммобильной, экономически монополистической и социально несправедливой. Он обвинен был даже в том, что открыл Испанию для марксизма — книжные магазины при его попустительстве предлагали покупателям книги К. Маркса. Ему, курировавшему туризм, поставили в вину покровительство клубам «плейбой» и «стриптиз».

Отставка Фраги сопровождалась крутыми мерами, направленными против ростков либерализма, — книжные магазины понесли наказание за пропаганду коммунизма и атеизма, театры и кинотеатры — за пропаганду порнографии.

Подверглись гонению даже художественные салоны, осмелившиеся выставлять произведения сюрреалистов, столь нелюбимых Франко. И все это — чтобы добиться отставки Фраги .

Франко без больших колебаний согласился с предложениями Карреро Бланко, которому привык доверять. Вместе с Фрагой и Солисом был отправлен в отставку и Кастиэлья, занимавший пост министра иностранных дел 12 лет и благодаря которому стена изоляции Испании от внешнего мира была практически разрушена. Его место занял опусдеист Грегорио Лопес Браво. Интриги вокруг дела МАТЕСА неофалангистов, чтобы одержать верх над «Опус деи» и тем самым обеспечить себе будущее, когда Франко «уйдет», обернулись против них. В правительстве, сформированном 29 октября 1969 г., даже пост министра — генерального секретаря «Движения» занял Торкуадо Фернандес Миранда, также член «Опус деи». Дело «дефалангизации» «Движения» оказалось в надежных руках.

В отличие от прошлых лет, когда Франко старательно соблюдал «баланс сил», дабы обеспечить стабильность режима, этот кабинет был «одноцветным», состоявшим исключительно из технократов, за которыми просматривалась фигура Лопеса Родо. Удалось удалить даже «бессмертного» Камило Алонсо Бегу, соратника Франко еще с 20-х годов. Даже военный министр генерал Кастаньон де Мета и тот симпатизировал «Опус». Члены кабинета пытались установить контакт с Хуаном Карлосом, дабы обеспечить не только выживание, но и господствующие позиции для своей организации после смерти Франко. Но Франко еще был жив, хотя и с трудом удерживал бразды правления в своих слабеющих руках.

Оппозиция в «орбите режима», включая и «Национальную католическую ассоциацию пропагандистов» и неофалангистов, раздраженных устранениями их лидеров из правительства, все чаще задавались тем же вопросом, что и оппозиция вне режима: «После Франко, что?». Ответ на вопрос: «после Франко, кто», был уже известен — Хуан Карлос.

Всеведущая служба безопасности донесла, что на «тайной вечере» в декабре 1969 г. Фрага и Солис, не скрывая, говорили о весьма ограниченной роли Франко в руководстве страной, позволяя себе даже иронизировать по поводу того, как было сформировано «одноцветное» правительство: «в эпоху Франко такие вещи не были возможны» . Но Франко не разгневался: он был достаточно проницателен, чтобы понять, что Фрага не был врагом режима. Просто он предлагал путь, который поощрял оппозицию, даже выросшую в «недрах» системы. Тем более его выбор в пользу «технологического либерализма» получил одобрение за рубежом. Об этом свидетельствовала даже пресса тех стран, которые занимали весьма сдержанную позицию по отношению к Испании Франко.

7 ноября 1969 г. посол Испании в Дании отправил новому министру иностранных дел статью Э. Штеймица, лучшего, по его мнению, датского международного комментатора, опубликованную в «Berlinske Aftenabas»: «Новый человек во внешней политике Испании Лопес Браво представляет новые тенденции и новый социальный класс». По мнению обозревателя, новый кабинет — это «результат революции сверху». К чему причастны и Соединенные Штаты: на протяжении последних двух месяцев перед столь радикальной сменой кабинета Вашингтон, хотя и неофициально, оказывал поддержку технократам из «Опус деи», которые сейчас доминируют в правительстве. Посол США в Мадриде Роберт Хилл много раз встречался с Карреро Бланко.

Датский обозреватель не без основания полагал, что Франко прислушивается больше к адмиралу Карреро Бланко и генералам, чем к дипломатам. Тем не менее возможной темой переговоров с Карреро Бланко могли стать и поиски нового министра иностранных дел, так как позиция Кастиэльи относительно военных баз не удовлетворяла Вашингтон.

«Новый сорокапятилетний министр иностранных дел — Лопес Браво, взгляды которого устремлены в будущее, а не в прошлое, как у старых политиков, которые не могут освободиться от теней гражданской войны. Лопес Браво — типичный технократ, очень энергичный и, как говорят те, кто его знал, обходительный и, что не менее интересно, — продукт среднего класса, обеспеченного и влиятельного, реально не существовавшего на протяжении тридцати лет в Испании, где были лишь очень богатые или бедные. Член «Опус деи» Лопес Браво, вне всякого сомнения, — стопроцентный «европеец» и в то же время у него очень хорошие отношения с Соединенными Штатами, которые он только за этот год посетил дважды. Во всяком случае, участие Браво в испанском правительстве — это проявление современного нового духа, заявленного новым испанским социумом» .

В том же духе высказался и корреспондент «Le Soir» от 31 октября 1969 г. Его статью «Генерал Франко поставил у власти технократов» переслало посольство Испании в Бельгии: «Новое правительство, которое знаменует победу „Опус деи“ над фалангой, поведет Мадрид по дороге атлантизма» .

Франко, которому несколько раз в неделю докладывали о наиболее значимых статьях в зарубежной прессе, был удовлетворен.