1

— Ну, пляши! — крикнул из кухни отец.

Мишка сбросил на пол ранец и метнулся в кухню.

— Дедушка письмо прислал? Дай почитать! — закричал он радостно.

— В коридоре, кажется, есть веник! — поглядел отец на Мишкины валенки.

Мишка хлопнул дверью, и слышно было, как хлещет он веником по валенкам. Вошел он уже совершенно спокойный, без шубейки и в тапочках.

— Вот теперь молодец, садись чай пить!

Ну, это было уж слишком.

— А письмо? — спросил Мишка, изо всех сил стараясь не поддаться нахлынувшей обиде.

— Я пошутил.

— Делать тебе нечего! Шутник нашелся…

Какой там чай! Мишка пошел к себе в комнату.

— Постой-ка, постой! — отец улыбался. — Шутник, говоришь? Ты, помнится, тоже был не прочь меня разыграть.

Это он намекал на первоапрельскую Мишкину шутку. Тогда Мишка позвонил ему на работу и слабым голосом сообщил: «Папа, у меня сердце остановилось… Не бьется…» Отец кричал ему в трубку, чтобы он держался. Он так кричал, что у Мишки волосы на голове стали шевелиться. Разыграл!.. Что делать? Мишка заметался Догадался наконец — схватил лист бумаги, написал красным карандашом: «Первого апреля никому не верить! Я пошел в кино». Приколол лист к двери и убежал. Соседи потом спрашивали:

— Досталось поди, Миша? Отец тут…

— За что? — удивленно пожимал он плечами, но краснел: конечно досталось.

— Так я шутил первого апреля, — сказал Мишка, надувшись, — тогда можно было.

— А кто запретит мне шутить в декабре?

Мишка хмыкнул и подарил отцу далеко не мирный взгляд. Отец засмеялся. Весельчак!

— Ну, ну! Ладно, напугал… Бери письмо. Да не забудь твоя очередь посуду мыть.

Мишка бросился за письмом.

Дедушка писал, что у них стоят отменные холода. Вся живность жмется к домам. Собаки нещадно дерут зайцев, прибегающих ночью в деревню — собирать клочки сена по дорогам. А волки добрались до собак: сожрали охотницу Буйку и двух дворняжек.

Мишка любил Буйку. У нее была дымчатая шерсть и маленькие стоящие ушки. Летом, когда он гостил у дедушки, Буйка забывала, что у нее есть хозяин, — каждое утро дожидалась Мишку у дедушкиного крыльца. Мишка просыпался, и они шли в лес. Буйка облаивала бурундуков, а Мишка старался сбить их из рогатки. Когда это удавалось, Буйка визжала от восторга и бросалась к зверьку. Но того уже и след простывал. Лайка не особенно огорчалась: понимала, что это баловство. До настоящей охоты еще далеко, так хоть развлечься.

Сейчас Мишка еле сдерживал слезы. Представил, как стая волков набросилась на маленькую Буйку. Летит волчья шерсть. Их много, а она одна. И — страшный визг.

Дедушка писал, что и на волков найдется управа. Даром, что ли, он купил новое ружье двенадцатого калибра! А в конце письма: «Если ты, Мишатка, не приедешь к нам на зимние каникулы, то управиться с серыми будет трудно. Даже не раздумывай, только телеграмму дай».

— Поедешь, значит? — серьезно спросил отец.

— Поеду! — подтвердил, пряча письмо в карман. — Только мама…

— Уговорим! — пообещал отец.

Вот и каникулы! Мишка едет к дедушке. Ехать ему вечер и всю ночь, а утром дедушка встретит его на станции. Мать наказывала, чтобы в вагоне он сразу лег спать. А то проглазеет в окно, а потом проспит свою станцию.

Но не может Мишка спать. Все Буйка вспоминается…

…До начала школьных занятий оставалось всего три дня. Нужно было уезжать от дедушки, а тут открылась осенняя охота по перу. Обычно она открывается раньше, задержалась из-за весенних пожаров. Птицы выводили птенцов вторично — прежние гнезда погорели.

Мишке и домой надо, и с дедушкой поохотиться хочется! Дедушка тоже не находил себе места: пора выходить на промысел, но как же не обидеть внука? День-два не охота, далеко не уйдешь. Любимые дедушкины распадки и озера с самолета, наверное, не увидишь… Да и спешка на охоте — дело последнее.

Выход все же отыскался. Вечером к дедушке зашел хозяин Буйки — хромой тракторист Петр Шмаков. Понадобились капсюля для дымного пороха.

— Возьмешь Мишку с собой — дам капсюлей! — схитрил дедушка. Он, конечно, все равно бы дал, но решил испытать. — Возьми! Даром, что ли, он твою Буйку все лето на бурундуков натаскивал?

— А чего не взять? — сразу согласился Шмаков. — Далеко мне не уйти, пусть пестерь носит.

Рано утром Мишка, протирая глаза, шел за Шмаковым и боялся — как бы не наступить ему на больную ногу.

Рассветало. Но с реки навалился туман и спрятал под белыми боками всю деревушку. До последней крыши.

— Вот же угораздило! — чертыхался Шмаков. — Именно сегодня. До охоты — что ни утро, то золотая ягодка.

Мишка молчал. Боялся, что дядя Петя повернет к дому: разве в таком тумане что убьешь?

Буйка носится где-то впереди, только трава шуршит да невидимые в тумане птахи фыркают, взлетая у нее из-под самого носа. И вдруг она чихает уже сзади. Мелькнет, обгоняя, под ногами, остановится и начинает тереть носом бок — пушинка в нос попала.

— Что-о-об тебя! — спотыкается о нее Шмаков.

— Гав! Яв! Яв! — весело огрызается она из тумана, мол, попробуй найди!

— А еще мама! Эх, бесстыдница… — укоряет Шмаков. — Хорошая мать разве оставит детей одних? Да ни в жисть! А ты еще и заигрываешь.

Буйка понимает, о чем идет речь. Иначе отчего бы она теперь оглядывается и скулит?

— Да успокойся! Я пошутил, — уговаривает Шмаков. — Куда они денутся, большие уже!

Потом они медленно шли по берегу, по ополосканной волнами гальке.

— Тишина-то какая! — таинственно рокотнул Шмаков. — О-о! Могучая тишина. Придавило… покрывалище. Заглушило все…

И тут же — бух! — наплевала Буйка на спящее царство, бомбой влетела в воду. Шумнули на всполошенном подъеме крылья, сыпанула с них дробь воды. Шмаков сорвал с плеча ружье: утиная стая ушла, не показавшись охотникам.

— Так и будем пугалами ходить! — Тракторист присел на валежину, положил на колени ружье. Мишка опустился рядом.

— Придумал, дядя Петя! — вскочил он. — Вы на дерево залезьте и стреляйте, туман-то низкий. А мы с Буйкой будем уток на вас нагонять!

— Уток… с дерева? — хмыкнул Шмаков. — Это что-то новое. А вдруг я при первой же отдаче, это самое… кувырком?

— Ремнем привяжитесь!

Наконец Шмаков согласился и, заранее вытащив из брюк ремень, полез на дерево. Сначала он лез с трудом, обхватив коленями скользкий от тумана ствол, потом дотянулся до первого надежного сука, и дело пошло! Только дерево тряслось под тяжестью его могучего тела. Вот и ноги исчезли из поля зрения…

Не успел Мишка спросить — залез ли он, как над головой что-то взорвалось, аж уши заложило. Только открыл Мишка глаза — снова!

— Собирай, Мишка! — кричит сверху Шмаков.

«Кого собирать?!» — ошалело думает Мишка. Глядь, что-то тычется в ноги. Это Буйка подает убитую крякву. Отдает утку и снова исчезает в тумане.

…Стучат колеса. Мишка засыпает, опершись на руку. Потом голова его соскальзывает на подушку. И в это время стая волков набрасывается на Буйку. Такие большие — на маленькую! Она задыхается от отчаяния и боли, ищет взглядом Мишку. Волки подминают ее.

Мишка просыпается. Сильнее колес стучит сердце. Долго он не может успокоиться. «Вырасту — стану охотником! Волчатником. Всех уничтожу».

Поезд к дедушкиной станции подходил, когда еще совсем темно было. Мишка взял рюкзак и вышел в тамбур. На полу лежал утоптанный ночными пассажирами снег. От него ли, от грязного ли стекла струился, исходил холод, от которого, наверно, замерзают на лету птицы. Мишке захотелось назад, в духоту ночного вагона. Но это, конечно, только на секунду.

Поезд сбавил ход. Шел тише и тише. В тамбуре появился сонный, как осенняя муха, проводник. Он, не глядя на Мишку, отпер дверь, зевнул и высунулся навстречу желтоватому свету станции.

— Да… Живут же люди… Бр-р! Выть хочется.

Тут он оглянулся на Мишку. С таким видом, будто Мишка обязательно ему поддакнет. Держи карман! Выть ему хочется! Да в дедушкиной деревне жить лучше, чем в любом городе! Тут тоже кино почти каждый день. И автобусы заходят. А есть в городе речка, где карасей можно руками ловить — настолько они жирны и ленивы! А есть в городе лес, где рябчики чуть ли не на шапку тебе садятся?

Можно сказать об этом проводнику, да ну его!

Перрон был пуст. И совсем не было пурги, как представлял в тамбуре Мишка. Только снежинки ловко виляли в свете фонарей.

Мишка немного испугался: вдруг дедушка не приедет? Заболел или телеграмму не получил…

Поезд ушел. Тот проводник небось улегся себе, а тут стой и жди. Да и дождешься ли вообще. Вон лес чернеет… Вдруг волки нагрянут! И не отобьешься. Есть у Мишки в рюкзаке заряженный патрон, только без ружья кто же стреляет! Во сне-то Мишка и без ружья стрелял: зажмет патрон покрепче, щелкнет ногтем по капсюлю — бах!

— Мишатка, ты, что ль?

— Я, деда! — обрадовался Мишка и бросился через рельсы к повозке. Конь разгоряченно пофыркивал и дышал густым паром.

Дедушка подхватил Мишку на руки, как маленького, колко щекотнул бородой шею.

— По волков приехал, Мишатка? Самое время, самое время!

Значит, не напрасно поглядывал Мишка в сторону леса!

— Долго ждал? Напугался поди? А я супонь чертову полчаса проискал, а она на оглобле оказалась. Ты уж не серчай, Мишатка!

— Что ты, деда! Я совсем не боялся! Да у меня и патрон с собой. Если бы что — трах об рельсу!

— Ну! — засмеялся дедушка. — Тогда поехали.

— Поехали, деда!

— Но! Ступай! Гнедко!

Прямо через лес, где дикие волки, через лунные поляны, где кувыркаются в снегу разбодрившиеся зайцы, — к бревенчатому дому на самом краю села, где ждет его, Мишку, бабушка. Вот уже и совсем близко!

После радостной встречи и чая со всякими вареньями Мишку разморило, и он проспал до самого обеда. Когда он проснулся, услышал сердитый голос бабушки:

— И перестань выдумывать, старый! Никуда он с тобой не поедет! Тебе надо, ты и раскидывай свою падаль. Выдумал чего! Мальчишка ночь не спал, а ты хуже маленького!

— Да я подожду! — смиренно сказал дедушка. — Пусть поспит, я подожду.

— Езжай один, говорю! — наступала бабушка. — Воюй со своими волками, не втягивай мальчишку.

Мишка как только услышал про волков, вскочил и начал одеваться. Бабушка сердилась, но все же отпустила его с дедушкой. Только заставила выпить пол-литра молока. На дорогу.

Наконец вышли.

— Вот, Мишатка! Чуть наши планы не сорвались, — улыбался дедушка. — Хорошо, что ты прытко проснулся! Пойдем скорее.

На конюшне толпились люди, подписывали какую-то бумагу. Мишка узнал ветеринара — Якова Борисовича. Тот приветливо кивнул Мишке, вопросительно посмотрел на дедушку.

— Я готов! — сказал дедушка. — Вот и Мишатка поможет. Что же с ней, Борисыч? Болесть кака?

— Конь не машина! — махнул рукой ветеринар. — Шестеренки не поменяешь. У него и зубов-то не осталось…

И тут Мишка увидел лежавшую в углу лошадь. Он подошел поближе, но был настороже. На всякий случай: «Из мертвой главы гробовая змея…»

Мужчины вытащили ее из конюшни и стали укладывать в сани.

— Как сваливать будешь, Василий Федорович? Может, поехать с вами, помочь?

— Управимся! — уверенно сказал дедушка. — Где-то тут моток веревки… А, вот! Все. С богом. Но! Ступай, Гнедко!

Гнедко топтался на месте, фыркал и приседал. Потом дернул — резко, как молодой.

— Расшибешь! — закричал на него дедушка. — Черт шутоломный! Кого испугался-то?

Всю дорогу Мишка старался не оборачиваться, не глядеть на мертвую лошадь. Но все равно глядел. И привык, не стал бояться. Даже почти не жалко ее было! Зато сколько теперь они с дедушкой волков убьют! Спасут коров, овец, собак…

Сани потрескивали, попискивали под тяжелым грузом. Как же снимать ее? Вон сколько мужчин на погрузке было!

Гнедко совсем не бежал. Шел унылый, совсем опустил голову, будто думал, что скоро и его вот так же повезут на приваду.

— Тпру! Да тпр-р-ру же! Чертяка гривастый! Ну ты смотри, не хочет в лес-то!

Дедушка слез с саней и взял Гнедко под уздцы.

— Первый раз, насколько помню, вот так заартачился! — удивлялся дедушка, снова устраиваясь на санях.

Теперь ехали по лесу, пробивались к опушке. Выехали прямо к стогу сена. Тут дедушка остановил коня и говорит Мишке:

— Лезь-ка, Мишатка, на дерево!

Мишка хотел слезть с саней, но дедушка не разрешил:

— Ишь какой прыткий! Будешь следить, так разве волки подойдут к приваде?

Мишка забрался на дерево и уселся на суку, как глухарь!

— Потише тряси! А то снегу мне за шиворот налетело! — кричит снизу дедушка. — Держи веревку! Ну, чего на нее смотришь, вяжи к стволу! Вот так… Туго? Ну, и у меня готово. — Дедушка привязал второй конец веревки к ноге лошади.

— Сиди, Мишатка, крепче! Держись за ствол-то! Ну, дергаю…

Гнедко потянул сани к стогу. Веревка стала натягиваться, и у самого стога лошадь сползла на снег. Де душка повернул Гнедка назад, перегнувшись с саней, отвязал свой конец веревки и подъехал к Мишкиному дереву.

— Отвязывай, Мишатка, и спускайся!

Вот, оказывается, как все легко и быстро! Держитесь, волки!

— Деда, когда пойдем? Сегодня ночью?

— Ишь ты, шустряк какой. С недельку подождешь. Раньше они к лошадке и не сунутся.

«Вот трусы! — подумал Мишка. — Боятся подойти к мертвой лошади!»

— Они не лошади боятся, Мишатка, — сказал вдруг дедушка, — они человечьего запаха не переваривают.

— А откуда человечий запах?

— Ну как же! Ее ведь запрягали, гладили.

Мишка понюхал ладони и недоверчиво посмотрел на дедушку.

За столом дедушка хвалил Мишку и хитровато поглядывал на бабушку.

— Вот ты ругалась, старая, а как бы я без него приваду сбросил?! Он же — что твоя белка, прыг-прыг — и на сосне. А мне бы лезть да лезть. Еще бы, чего доброго, сорвался да затылком о сани… Вот бы тебе и привада получилась! А так — и я целехонек, и привада на месте, где ей положено быть.

— Вот разболтался! — удивилась бабушка. — То слова в день у него не допросишься, а то… Чего как хмельной? Мишаньке обрадовался?

Дедушка подмигнул Мишке и принялся за щи уже молча.

— Ой, старый! А я ведь сразу и не сообразила, почему ты его нахваливаешь! Никак, на волков намыливаешься взять?

Дедушка опустил голову и ухмыльнулся.

— И думать не смей, старый лапоть! За самого ночами не спишь, передрожишь вся, а тут еще и Мишаньку за собой тянет. Как тебе только не стыдно!

— Это тебе должно быть стыдно, старая! Волки уже под окнами собаку рвут, скоро в коровники проберутся, а ты на печи меня удерживаешь, курица напуганная.

— Да не держу я тебя, хоть вообще домой не приходи, а Мишаньку не смей трогать! Пусть вон зайцев, если хочет, ловит. А с тобой не пущу. Сказано — и все тут!

— Ну чего разошлась… — смирился дедушка. — То слова не допросишь, а то — как из кузова!

Мишка рассмеялся: ловко дедушка повернул бабушкины слова против нее же!

Тут дедушка встал из-за стола.

— Я, Мишатка, на станцию еду. За грузом. Не хочешь со мной?

— Ну до чего же колготной старый! — всплеснула руками бабушка. — Езжай один, не пущу я его. Станций он твоих не видел!

— Ну ладно, один так один. Всю жизнь один… — погрустнел дедушка и начал одеваться.

Мишка заерзал на стуле, но бабушка строго сказала:

— Сиди!

И дедушка уехал один.

Бабушка пичкала, пичкала Мишку всякими ватрушками, Мишка даже жевать устал. И все это время бабушка расспрашивала Мишку про его жизнь. Тоже! Нашла тему… «Костюмчик тебе новый справили, Миша?» Справили! Только он давно уже не новый. Как же он будет новый, если трое на одного…

— М… угу… — отвечал Мишка на все вопросы бабушки. И она была, кажется, довольна.

— Ну ничего! Ничего… — услышал он вдруг приближающийся издалека голос. — Теперь отдохнешь, выспишься как следует. Ишь, до чего мальчонку довели — спать не дают!

Вот тебе и на! Наугукался.

— Да что ты, бабуня! — пошел на попятную Мишка. — Так можно все на свете проспать.

А ведь действительно! Еще бы чуть-чуть — и дедушка отвез приваду без него. А так — вот, и на конюшне в первый же день побывал, и в лес наведался. Чуть было за грузом на станцию не поехал…

Тут Мишка покосился на бабушку, она погрозила ему пальцем.

— Хитрюня ты, Мишанька! Успеешь еще за грузами… Везде успеешь.

Мишка повеселел.

— Бабушка! А проводник вышел сегодня в тамбур и говорит! Как, говорит, в такой дыре люди живут?! Да, да! Думал, что я за него!

Бабушка сильно рассердилась:

— Ну надо же! Это у нас-то дыра? И ты ему ничего не сказал?

— Сказал! — выпалил Мишка. — Я ему сказал, что тут кино каждый день и автобусы ходят, а карасей столько, что ему в Москве не снилось…

— Надо же! — не могла успокоиться бабушка. — Нашел дыру. Ну ты молодец, что так его отбрил. Будет знать!

Дедушка вернулся затемно, озябший.

— Четыре рейса крутнул! — радостно сообщил он. — Овес возил. А вот это тебе, Мишатка! Пользуйся!

Он протянул Мишке моток стальной блестящей проволоки.

— Сейчас, Мишатка, перекушу и обжигать будем. Чтоб помягчела. Завтра на тропы пойдешь. Как ты на это смотришь, а, старая?

— А чего ему дома сидеть, пусть идет! — неожиданно согласилась бабушка.

И Мишка понял, почему она согласилась. Уж очень ей понравилось, что Мишка так лихо отбрил проводника. Эх! Сейчас бы столкнулся Мишка с этим зевакой!

…Проснулся Мишка от громкого разговора. У двери в замасленной фуфайке, выставив вперед больную ногу, сидел на табуретке дядя Петя Шмаков. Дедушка, пытаясь озябшими руками расстегнуть крючок на полушубке, нервничал и сердито говорил Шмакову:

— Во-во! Жди! Дождемся. В один прекрасный день нас судить будут! Да! А что ты думал? Раздобрились, скажут колхозники, наши охотнички. Сначала овцу волчишкам подбросили… Съели они овцу, Петр? — с издевочкой, будто сам не знал, спросил он.

— Съели! — охотно подтвердил Шмаков. — Но ведь снотворное в нее негодное начинили…

— А теперь вот кобылку слопали! — не слушая его. бубнил дедушка. — Проснулся, Мишатка? Во-во! Ты хоть постыди дядю Петю. Волки, Мишатка, ночью нашу лошадку схрумкали. Плевали на человечий запах! Я ему говорю: пока нажрались да дрыхнут, зафлажить! Зафлажить и перебить к чертовой бабушке… Чего уставилась, старая? Да ты-то тут при чем?!

Бабушка ничего не сказала, ушла в зал.

— …Вот. А наш дядя Петя нюни распустил. Подождем, говорит, следующей ночи. Придут, мол, косточки пососать!

Шмаков ухмыльнулся, махнул рукой и поднялся.

— Тебя не переспоришь! Пойду. Переоденусь и охотников созову.

— Загонщиков кликни! — обрадовался дедушка.

А через час бабушка сердито толкала дедушке в карман пирожки.

— Хоть перекусишь там… Всполошился со своими волками! Мишаньку растравил.

Дедушка вышел расстроенный. Мишка слышал, как уходили охотники, как прогоняли собак — на волков их тоже не берут… Потом заскрипели полозья. Загонщики увозили к месту охоты флажки.

Бабушка молча подтирала полы, гремела стульями. Ей, видно, очень хотелось успокоить Мишку, но она не знала, как к нему подступиться.

— Давай я тебе помогу, — вздохнув, сказал Мишка.

Бабушка обрадовалась, засуетилась:

— Что ты, что ты, Мишанька! Посиди, отдохни лучше. Или петли вон делай. Зайцев-то пойдешь ловить?

Вдруг она замолчала, прислушалась. Стукнула входная дверь.

— Ты чего, Петр?

Шмаков замялся, кашлянул в руку и заговорил смущенно:

— Тут это… Я ведь тоже без охоты получился. Нога разболелась. Так, думаю, не пойти ли нам с Мишкой. Просто посмотреть. А?.. — Он робко глядел на бабушку. — Да мы в сторонке, даже на глаза никому не покажемся!

— Небось дед надоумил! — фыркнула сердито бабушка.

— Да нет же! Чес-слово — нет!

— Да ладно, шут с вами, — смягчилась бабушка. — Собирайся!

Дорогой дядя Петя объяснял Мишке предстоящую охоту.

— Флажки — дело очень забавное. Берешь бельевую веревку. С полкилометра. И вот вяжешь к ней красные лоскуты — это флажки. Почаще, конечно, чтобы они везде видны были. Когда волки нажрутся, они осторожность теряют. Отсыпаются. Тут-то их легче всего зафлажить. Обтянуть веревкой с флажками. А уж из круга им не уйти — флажков боятся ужасно. Наверное, за огонь принимают. Ну, на всякий случай веревку с флажками пропитывают керосином. Чтобы еще и запахом их напугать.

— А потом? — заинтересовался Мишка.

— Самое простое! Охотники прячутся в кустах, а загонщики идут в круг, гонят на них волков.

— А если они порвут загонщиков?

— До сих пор ни одного не тронули. Нет, ружья загонщикам не положены. Опасно. Вгорячах про охотников забудут.

«Неужели они никогда не осмелятся перепрыгнуть через веревку? Ведь это так просто», — подумал Мишка.

— Бывает, волк уходит из загона, — будто угадал его мысли Шмаков. — Тогда этого зверя в десять раз труднее будет убить. Перестанет флажков бояться. Да еще, чего доброго, стаю этому научит.

На поляне горел костер. Трое парней в ватниках и по-мальчишески подвязанных шапках подбрасывали в него сучья, курили и о чем-то тихонько переговаривались. Рядом крестом приткнулись друг к другу двое саней. Распряженные лошади тыкались в них мордами, жевали сено.

— Буйка! — вскрикнул Мишка и бросился к саням. Привязанные к оглобле, на снегу лежали две лайки: огромный черный кобель ветеринара Фок и Буйка. Она, увидев бегущего со всех ног Мишку, вскочила. Но как-то настороженно, словно не узнала… Мишка увязал в снегу и задыхался.

— Стой! — крикнул Шмаков. — Назад! Укусит.

Но Мишка уже сам понял, что это не Буйка. У Буйки не было белого пятна на груди.

Он повернулся и понуро пошел к костру; вспомнил о том, что Буйку волки съели.

— Ну что ты так! — уговаривал Шмаков. — Дочь ее, Ветка. Всего шесть месяцев, а погляди! И умница, вся в мать. Вот появятся щенки — тебе самого лучшего!

Скоро к костру собрались все охотники. Оклад сделали удачно. Зафлажили двух матерых, трех переярков и четырех прибылых.

Дедушка был весел, шутил и грозил Шмакову пальцем:

— Ну, Петр, если не встанешь на номер, Мишатку поставим! Так, мужики?

— А что! Он парень толковый, поставим! — согласились охотники.

— Он еще всем нам нос утрет, — серьезно сказал Яков Борисович. — Грохнет матерого.

— Решай, Петр, скорее! — торопил дедушка.

— Уж поломаться для порядка не дадут! — заулыбался Шмаков. — Пошли! А ты, Миш, — повернулся он к Мишке, — не уходи отсюда. А то, не ровен час, под картечь угодишь. Да и за собаками смотри.

— Обложили толково, — расслышал удаляющийся голос дедушки.

Затихли шаги. Где-то треснула ветка. Пофыркивают лошади, сдувая с ноздрей колкую пыль.

Ветка, усевшись Фоку на хвост, следит за Мишкой. Фок лежит себе, не обращает на него никакого внимания.

— Ветка… шепчет Мишка и прислушивается. Ветка вскакивает, ощетинивается.

Теперь Мишка ясно слышит крики. Это загонщики будят волков.

С ели скатывается ком снега, еще в воздухе он рассыпается, и серебристая пыль мягко окутывает поляну. В это время звучит ломкий, нерезкий выстрел. Крик! И снова — выстрел, уже гулче, с дрожью. И поднимается пальба! Как в день открытия охоты на уток.

Мишка напружинивается, вглядывается в просветы между елей. Вот тут, совсем рядом, стреляют в волков! Тех самых, что разорвали Буйку. Разбойничают на ночных дорогах…

Фок фыркнул и вскочил. Поводок, удерживающий его, лопнул.

Мишка обомлел: на поляну, чуть не наскочив на собак, вывалился волк. Кони рванулись, заметались. Но сани их не пускали, и они стали подскакивать, выпучивая глаза и подбрасывая задними копытами снег. За зверем стелилась розовая полоса. Он волочил переднюю лапу и явно ничего не видел перед собой.

Фок сбил его с ног, вцепился в ухо и так рванул, что от уха остались одни клочья.

Волк присел, заплясал на задних лапах. И тут он, кажется, разглядел Фока…

К месту свалки летела Ветка. Порвать поводок она не могла, просто вывернулась из ошейника.

Три тела сплелись в яростный клубок.

Мишка видел, как волк врылся лопатками в снег и тщетно пытается сбросить с себя тяжелого Фока. Неожиданно клубок распался. Удивленно и растерянно замерла Ветка. Казалось, она спрашивала Фока: зачем же ты его выпустил? Волк придавил ее серой глыбой. Он не тряс ее, как это делают собаки, а сжимал клыки, отпускал Ветку и тут же снова рвал — уже в новом месте, быстро подвигаясь к шее.

Подбежавшие охотники не могли оторвать Мишку. Он, забыв про все на свете, бил тяжелым суком по ненавистному серому телу, иногда попадая и по черному — Фок смертельной хваткой сжимал челюсти на горле волка.

Испуганный дедушка оттаскивал Мишку все дальше от костра, лошадей, поляны… Он почти бежал, таща его за руку, и твердил:

— Что же ты это выдумал? Что же ты это выдумал?! Я ведь на тебя надеялся…

Мишка вырывался, его трясло. Он не понимал, что происходит. Буйка, Ветка, кровь на снегу, ошеломленный дедушка и спокойный Шмаков, уносивший куда-то на руках Ветку.

Не скоро вернулись к костру.

Мишка искал глазами Шмакова, а дедушка, присев на корточки, оттирал ему снегом валенки, полушубок, руки. Отяжелевший розовый снег сползал, кровенил дедушке ватные брюки, а он не замечал этого — тер и тер.

Шмаков появился из-за лошадей.

— Жива, — спокойно сказал он.

Из саней донеслось тихое поскуливание.

Мишка вырвался, побежал, спотыкаясь о разбросанные головешки. Чуть не сбил с ног Якова Борисовича.

Ветка лизала ему руки, обдавая влажным и горячим дыханием, тыкалась носом в голую шею, но не могла дотянуться до лица — не слушались, не поднимались ноги.

И тут только Мишка расплакался. Он почувствовал, что никогда не станет охотником. Даже на волков. Нет, не станет…

2

— Снежок выпал! — радостно сообщил появившийся на пороге дедушка. Еще потемну он ушел запрягать Гнедка, и сейчас привязанный у калитки мерин создавал фыркающий шум. Он любил работать и торопил дедушку ехать на станцию за грузом. Но дедушке нужно было позавтракать, иначе бабушка и не отпустит! Она напекла уже блинов, налила в чашку свежей сметаны и заварила крепкий фруктовый чай.

— Спит Мишатка-то? — поинтересовался, садясь за стол, немного озябший дедушка. После охоты на волков он уже не уговаривал бабушку отпустить Мишку с ним на станцию — чувствовал себя виноватым. Хорошо, что все обошлось, а если бы Фок не подмял зверя?

— Спит! Чего же ему делать? — немного с вызовом ответила бабушка. И дедушка понял ее, погрустнел и согласно закивал головой:

— Оно конешно, конешно… Зимой детишкам хорошо спится.

Но Мишка уже проснулся. Каждую ночь теперь он видел во сне одну и ту же страшную картину: раненый волк прыгает через флажки и бросается на него, на Мишку. Угрюмый черный Фок мчится наперерез зверю, но промахивается, а маленькая Ветка вязнет в глубоком снегу, скулит от отчаяния и бессилия.

— Ты ешь, ешь, старый! Не прислушивайся!

— Да я ем… Снежок выпал. И не морозно совсем…

— Вот и хорошо, не замерзнешь, значит!

— Да я-то и так не замерзну. Просто… это… Может, Мишатка пойдет петельки поставит? Чего уставилась-то! Каникулы проходят, а забавы — только твои блины. Воздух ему нужон, по снежку походить!

— Походит, походит! Ты вон ешь побыстрее да поезжай с богом. Вечно воду мутишь, черт старый. А потом переживай!

— Ну вот… И бог, и черт! Все сразу. Петли-то в сенцах, на гвозде…

Дедушка хлопнул дверью, потом послышался тонкий взвизг стронувшихся с места полозьев. Захрустел свежий снег под большими старыми копытами Гнедка.

За завтраком бабушка не отходила от Мишки. Вздыхала, прикладывала ему руку ко лбу.

— Может, все-таки заболел, Мишанька? Совсем вон не ешь!

— Да сыт я, бабушка…

Мишка думал о Ветке, о ее перемолотых волчьими зубами ребрах. Как она лизала Мишке руки! Какие-то всегда добрые, ласковые собаки у Шмакова.

— Может, бабушка, схожу я к Ветке?

— Сходишь, сходишь. Только не сегодня, а? Не сегодня, ладно, Мишанька? Ну… Это… Сегодня снежок вон выпал. Дед наказывал петли поставить.

— Я поставлю, — сказал Мишка, почему-то совсем не радуясь предстоящему охотничьему делу. — Приду от Ветки — и поставлю.

— Не-е! — задумчиво возразила бабушка. — Так все тропы захватят, народ-то вон какой шустрый!

Мишка немного удивился: никогда бабушка не интересовалась зайцами, а тут так волнуется, что тропы захватят! И догадался вдруг: с Веткой что-то неладно… Ну конечно! А он так и не сходил к ней…

— Я пойду к Ветке! — твердо сказал Мишка.

Дом у Шмаковых был закрыт на замок. Мишка прошел по двору за сарай, где, он знал, была собачья будка. Когда-то в ней появилась на свет забавная и неутомимая охотница Буйка. Затем — дочь Буйки, копия матери — бесстрашная Ветка. Такая маленькая, а не побоялась волка!

Будка была пуста. Мишка не верил этому, рассеянно шарил рукой в соломенной подстилке. Значит, бабушка уже знала…

Мишка не стал заходить домой — взял потихоньку в сенцах петли и пошел через засыпанный снегом огород к близкому лесу. В лесу было тихо и вязко снегу выше колен. Со всех сторон тянулись к уютному пятачку ельника бусинки ровных мышиных следов. Мишка тоже пошел к ельнику. Под мрачными деревьями было сумрачно. Сюда почти не попал снег — ни по ранней зиме, ни сейчас. Мыши теребили здесь тонкие и гладкие еловые шишки.

Первый заячий след попался сразу за ельником. Косой прошел на маху, словно от кого-то спасался. Мишка походил, походил кругом. Но больше следов не попадалось. Вернулся, приладил кое-как две петли. На тропе, не на тропе — кто его знает! Хотел замести свои глубокие наброды; да не стал, пошел домой.

Только-только приехал на обед дедушка — еще даже не разделся, как под окном затрещал голубой трактор Шмакова. Дядя Петя не был печален, и это удивило Мишку. Неужели он так быстро забыл Ветку?

— Чего это ты, Миш, хмуришься? Пойдем — на тракторе прокачу!

Бабушка накрывала на стол молча. Она сердилась на Мишкино самовольство и даже не спросила у него, как он сходил к Ветке. Или же не сердилась, а боялась, что Мишка догадывался про ее лукавость?

— Садись, Петро, — пригласил, поглядывая на бабушку, думая, что та сердится на него, совсем уж присмиревший дедушка.

Шмаков смотрел на Мишку и топтался у порога. Конечно, и он догадывался, что Мишка узнал…

— Так это… Поедем, а, Миш? У меня в кабине тепло, я ее войлоком обшил!

— Поезжай! — вдруг разрешила бабушка. — Сейчас на улице хорошо, чего дома сидеть?

— А может, со мной? На станцию, а, Мишатка? — встрепенулся дедушка.

Мишке ничего не хотелось, он не знал, как сказать им об этом. Ему было обидно и горько, только и понимал он, что взрослые не могли поступить иначе.

Шмаков так и не дождался от него ответа, вышел, тихонько притворив дверь. Мишка слышал, как легкий «Беларусь», все тише урча, бежал за околицу — к силосным траншеям.

— Расстроился… — вздохнула бабушка. — Не пообедал даже. А ты куда, старый?!

— Поеду… — Дедушка уже одевался, подпоясывался залоснившимся сыромятным ремешком. — Сыт я чтой-то. Гнедко ждет…

Мишке было жалко дедушку, дядю Петю Шмакова, задумчиво сидящую бабушку и… больше всего — несчастную Ветку. Незаметно он уснул.

— Мишанька! Мишанька! — тормошит его бабушка. — Вставай, маленький. Негоже на заходе солнца спать-то! Вставай, я блинов напекла. Горячие еще! Вставай.

Дедушка и Шмаков сидят за столом, пьют чай. Мишка виновато улыбается, вспомнив, что обидел их днем. Шмаков хватает его под мышки, усаживает на колени.

— Завтра, Миш, выходной! Петли пойдем ставить.

Мишка вспомнил, что уже поставил две петли, но не сказал об этом. Плохо поставил, сам чувствует. Пойдет с дядей Петей — научится.

— Фок-то околел! — говорит вдруг дедушка. — Встречаю сегодня…

— И-и-и! Старый! Совсем уж… — пристально смотрит на него бабушка. Потом все молчат.

— Как?.. — не выдерживает Мишка, переживший в одну секунду всю ту боль, что доставила ему гибель Ветки. — Такой сильный!

Шмаков прижимает его к себе.

— Да… это… — тянет, поглядывая на бабушку и не зная, что говорить дальше, дедушка.

Бабушка постучала пальцем по лбу и вышла в зал.

— Отравился, что ли? — спрашивает Шмаков.

— Да не… Мы-то не заметили — волк ему на шее какую-то жилу передавил.

— Какая собака была! Гордый пес. Никогда из рук куска не брал. У ветеринара они почему-то все такие. Сколько их было. Попробуй — погладь! Это тебе не Буйка и не Ветка.

— Собака ведь — копия хозяина, — задумчиво говорит дедушка. — Яков Борисыч, он, брат, не из простых.

— Степенный… — соглашается Шмаков. — А гляди-ка — верно! Вон у Казаченки собаки. Все какие-то придурковатые! За кошками гоняются, аж дух вон. А пойдут в лес — олухи. Все ноги оттопчут.

— А у Кропотина псы ленивы. В лес не затащишь. Жрут как боровы, а работать…

За окошком мутнело, мутнело, и вот стало уже черно. Зимний день такой — ничего толком не сделаешь, не увидишь, не послушаешь, а уже кончился. Шмаков засобирался домой.

— Пойду. Ветку посмотреть надо. Утром доползла до порога и встала — на двор запросилась. Я не пустил. Пристудит раны-то.

— А ты куда, Мишанька?!

— Баб… Бабуся! Я сейчас, я быстро!

— Да куда же ты?

— К Ветке! С дядей Петей!

— Ты же ходил уже…

— У них на замке было! Я только погляжу — и приду. Правда, дядь Петь?

— Ну тогда и я схожу! — решил дедушка. — Дай-ка Ветке блин!

…Вернулись они поздно. Бабушка ждала-ждала — и уснула в кресле у телевизора. А он уже ничего не показывает, только шипит и потрескивает. И только дедушка его выключил — бабушка проснулась.

— А у Ветки щенки будут! — сообщил Мишка. — От Фока. Красивые!

Бабушка посмотрела на дедушку. Тот ухмыльнулся.

— Ну и хорошо, ну и хорошо… — как-то неразборчиво отозвалась бабушка, ставя на стол подогретые в духовке блины. — Я их маслицем освежила. Зарумянились вот… Доедайте блины и ложитесь. Уморилась я с вами. Вон на печке — воды для ног нагрела. Напарь Мишаньке посильнее. А то он сегодня в лес шастал.

Мишка чуть не подавился. А когда откашлялся, бабушка уже ушла в спальню.

— Да! Главное-то я не сказал! — прихлопнул ладошкой по столу дедушка. — Эх, бабка спать легла. Вот бы огорошил старую! Волка-то этого, что ты отдубасил, на тебя записали! Так Яков Борисыч и сказал: «Мишкин волк! Он его взял». Так что ты теперь и справку с печатью получишь, и премию. Каково, а?! Отхватил сотенку!

Мишка смутился. Он чувствовал, что волка взял все-таки не он. Фок ведь… А это собака Якова Борисыча. Но все равно было приятно!

— А может… — сказал он все-таки, чуть подумав, — мне только справку, а премию — Якову Борисовичу…

— Нет, Мишатка, нет! Если уж Борисыч сказал — все! Значит, не сомневайся — твой волк. Без тебя бы он ушел. Сколько раз такое бывало! Порвет собак и уйдет. Волк — это тебе не заяц!

Мишка представил, как приедет домой. Мать примется расспрашивать: как отдохнул, чем занимался? А он будет пожимать плечами — нормально, дедушке помогал. А вот когда уж начнет подтрунивать отец (тот без подколок дня прожить не может), Мишка вспомнит про справочку и сотенку. «За волчишку», — скажет матери. А отец сто раз прочитает справку, хмыкнет и не найдет больше что сказать. Он ведь тоже считает себя охотником: вырос в этой деревне, утятничал, рябчиков постреливал. Такой уж знаток природы, что книжки оспаривает.

«А к волку подловлю еще десяток зайцев! — уверенно думает Мишка. — Может, дядя Петя даст завтра понести ружье, а в это время наскочит кто-нибудь посолиднее! Ну это… лиса или шатун». Мишка долго представлял, как они с дедушкой и дядей Петей везут по деревне матерого шатуна.

…Мальчишек набежало! Яков Борисович идет рядом с санями и держит Мишку рукой за плечо. И все смотрят на Мишку, завидуют.

…Гнедко тянет тяжело: это тебе не легкий овес со станции возить! Мишка сидит на бурой с проседью шкуре, еще сохранившей тепло огромного, лежащего рядом, мощного звериного тела.

— С одного выстрела?! — не верит кто-то в толпе.

— Как есть! — важно отвечает дедушка. — Чья кровя! Сомневаетесь еще!

Медвежью тушу стягивали с саней всей деревней И то кое-как осилили. Потом стали распяливать для просушки шкуру. Она нигде не помещалась — ни в сенцах, ни в доме. В клуб понесли, убрали стулья из кинозала, чтоб на полу расстелить. Но и тут тесно! Тогда решили в дедушкином огороде ее раскатать, ну и сторожить ночами, чтобы никто не подрал. Огород порядочный — пятнадцать соток. Только и половина шкуры на нем не уместилась. Перемахнули остаток через забор, накрыли и соседский огород. Еще малость куда-то деть надо… Все упарились, но веселы: по шкуре бегать тепло и мягко.

— А давайте улицу ею застелим! — предлагает хозяин, Мишка.

— И не жаль такого добра-то?! — пытливо спрашивает его дедушка. — Повез бы домой.

— Что я, еще не добуду, что ль?! — веско возражает Мишка.

И вот тащат шкуру на главную улицу, растягивают повдоль нее. Собаки вмиг разбежались, попрятались за домами. Только Ветка осторожно подошла, обнюхала краешек мохнатой дороги и не испугалась. Кто-то хотел по шкуре на тракторе проскочить, но ему дали от ворот поворот. Ребятишки бороться стали на мягкой улице, взрослые разулись и пляски устроили под баян. Даже дедушка несколько раз через голову кувыркнулся, пока бабушка соседям что-то про Мишку рассказывала.

А сам Мишка так устал от этой колготни! Отошел в сторонку, прилег на уличный ковер и уснул… «Спит?» — спросил, подойдя к нему, дядя Петя Шмаков. «Пусть поспит…» — шепотом ответила — бабушка. А ведь будто и не наблюдала за Мишкой!

Неудобно спать, когда за тобой наблюдают. Мишка открыл глаза…

…В кухне горел свет, что-то приглушенно скворчало. Вроде картошка жарится. Секунду-другую Мишка соображал: кто же его с улицы в дом занес? Потом понял, что про медведя ему приснилось.

— Ты, Петр, очень-то его по лесу не затаскивай. Не дай бог простудится. Ему уже домой скоро, — монотонно и недовольно воркотала бабушка.

— Чего уж тут! — отозвался Шмаков. — Не маленький, сам понимаю… Мы только до речки и назад. Я вон и термос взял, чайку попьем. Да и не морозно сегодня, воздух совсем мягкий.

— У зародов, у зародов петелек навяжите! — встрял в разговор дедушка. — Там их чертова уйма.

— Опять! — воскликнула бабушка. — Ну все он поперек, все назло! Это же даль такую мальчонку тащить.

— Далеко, далеко… — смущенно согласился Шмаков. — Мы поближе, до речки. Рябчишек по дороге посмотрим. Пусть уж Мишка отцу подарок привезет. Давно поди рябчиков-то не пробовал.

Мишка торопливо одевался. Ночь-то как пролетела! С вечера не собрался толком… Но валенки лежали на табуретке у печки — дедушка не забыл про них! Носки и рукавицы тоже высохли.

Вышли из дому вроде в темень, но еще и огород до конца не прошли, как Мишка понял, что уже рассветает. Небо из черного становилось фиолетовым, цвет его слабел. Вывиднелась плотная стена леса, а когда перелезли через забор, связанный дедушкой из еловых жердинок, стали различаться первые деревья.

— Тут кто-то уже ходил, — заметил Шмаков Мишкин след, — только не разберу — вчера или уже сегодня.

— Вчера, — Мишка боялся, что дядя Петя увидит его петли. Надо бы поскорее пройти их, а то смеху будет…

— Ну как, Миш, не холодно?

— Не-а!

— Хочешь ружье понести?

Мишка почувствовал себя вполне готовым к любым неожиданным встречам. Ружье было совсем легкое и надежное — Шмаков ухаживал за ним — куда там! Вон только по валенкам стукает.

Мишка глазел по сторонам, ожидая нападения зверя: а что? Не в парке ведь!

Шмаков, как назло, шел по вчерашним Мишкиным следам, через ельник, в березнячок… Но вот вроде уже и прошли… Не заметил!

— Ружье! — закричал шепотом дядя Петя. — Скорее, заяц!

Мишка споткнулся, упал, совсем зарывшись в снег. Дядя Петя поспешно продувал стволы. А заяц танцевал вокруг подрагивающей березки, будто дразнил их, подпрыгивал, падал на бок и сучил в воздухе размашистыми лапами.

И Мишка словно очнулся!

— Он в петле! Дя Пе! В петле! Поймал!

Шмаков оглянулся, будто испугавшись чего-то, повесил на плечо ружье.

— Фу ты! Чуть не стрелил. Кто ж это его заарканил?

Мишка уже боролся с огромным беляком, падал с него, хватал руками пустоту.

— Не надо, Миш! Пойдем!

— А заяц?

— Хозяин заберет. — Шмаков уже направился было дальше.

— Да это мой заяц! — закричал ему вслед Мишка. — Я же петлю ставил!

На руках заяц затих, не дергался. Мишка не отдавал его Шмакову, крепко прижимал к груди. Белый лесной зверь пах свежим снегом и еще чем-то — то ли сеном, то ли подмороженной капустой. Он крепко прижал к спине широкие лопушистые уши и выставил напоказ крепко-желтые резцы, подрезавшие, наверное, уже не одну осину.

Возле изгороди они замешкались. Перелезть ее с зайцем Мишка не мог, а отдать дяде Пете не хотел. Шмаков стал отвязывать жерди, делать проход.

И только в темных сенцах дома заяц сильно задергался, закричал диким, резким голосом. Мишка даже испугался немного. Да еще бабушка выскочила, переполошенная совсем.

— Ну-ну… — уговаривал беляка Мишка. — Чего ты! В лесу же хуже. Там волки.

— Мишанька! Кто же это тебе дал?

— Дал! — весело воскликнул Шмаков. — Сам взял! Вот шустряк! Прямо за огородом зайца прижучил!

— Чьи кровя! — появился в сенцах дедушка. — Тащи его в хату!

Зайца упрятали в мешок, он там уснул, наверное. Потому что не шевелился. А дедушка и дядя Петя начали лепить в коридоре, возле умывальника, просторную клетку. Она получилась ничего себе, сверху — как стол.

— Вот и ладно! Вот и ладно, — радовалась бабушка, мне тут как раз стол нужен. Всякую посуду ставить. И зайцу у дверей не жарко будет. Красив-то как!

Беляк забился в угол клетки. Мишка натолкал ему сена, положил кусок хлеба и воды поставить не забыл.

Шмаков не переставал удивляться:

— Идем… Сидит! Я — давай ружье! А он в петле! Чуть не стрелил. Разве впопыхах разберешься! А это Мишкин, оказывается. Вчера поставил, сегодня — есть! Шустряк!

После обеда Мишка пошел к Ветке. Дядя Петя утеплял ей будку — обшивал снаружи старым матрасом. Вместе с Мишкой сменили умятую подстилку, натолкали внутрь кучу пакли, разворошили. Теплое гнездо получилось! Ветка забралась в будку и сразу улеглась.

— Не отошла еще совсем, — будто извинялся за нее дядя Петя. — Но есть лучше стала. Отойдет!

Потом они снова пошли смотреть зайца. Бабушка улыбалась, довольная:

— Дед ему овса насыпал — ест!

— Да ну! — не поверил Шмаков, просунул в клетку свою мозолистую ладонь.

Заяц зашевелил толстыми, как жилка, усами, потянулся к ладони, приподнимая свой куценький зад. Он ел из руки осторожно: набив рот, чуть пятился и садился.

— Скажи кому! Засмеют. Где это видано, чтобы дикий зверь сразу к руке потянулся? Ну Мишка! Вот уж везучий! То волка палкой забьет, то косого приворожит.

— Чьи кровя! — хихикнул из кухни довольный дедушка. — Мы еще не то могем!

— Вот все слушаю тебя да молчу. А чего молчать? Кровя! Вроде бы только ты и ость свет в окошке. А уж я тут ни при чем. Какие там у тебя кровя! — передразнила его бабушка. — Наша-то порода, пожалуй, пошустрей, поделовитей будет. Вон мои братовья — плечисты, бог ничем не обидел. И старики они крепкие, куда тебе, лысому! Мишка-то в отца, а он — весь в них. От матери, значит, от меня все перенял. Кровя!

— Пусть! Пусть! — уже всерьез наступал на нее дедушка. — Только ваша порода земельная, домашняя. Как есть все валенки, на смелое дело не расшевелишь. А мы-то — охотники! Вольные, каленые. Волка — поленом! Зайца — за уши. А ты как думала! Кровя! Вот они где и выплыли кровя.

Шмаков смеялся.

— Чья правда, Петр? — обратился к нему дедушка.

— Ваша! — добродушно ответил дядя Петя. — Смешались кровя, и добрые дети пошли. Лучше тех и тех.

— Вот так! — победно глянула бабушка.

Ночью заяц шуршал сеном, гремел перевернутой миской. Мишка просыпался, слышал его и все радовался, радовался… Он подумал вдруг, что беляк мог и задохнуться в петле. Куда и сон делся! Пробрался тихонько в коридор.

Мишка гладил зайца, чувствуя под легким скользким Мехом тонкие ребрышки, и жалел его. «Худышка! — шептал он тихо в темноте. — Сена вволю поесть не дают, гоняют по лесу. Не буду вас больше ловить. Хватит сена! Все не съедите. Сколько для этого животика… Ого! Молодец, набил! Вот подожди, я тебе утром морковки достану. Она сладкая! Пробовал морковку, нет? Попробуешь! И брюквы дам. У бабушки есть. И свекла есть».

— Мишанька, ты чего это не спишь?!

Мишка ловко пробежал в темноте через зал и юркнул в постель. Но он еще не спал, когда бабушка зажгла на кухне свет. Наступило повое зимнее утро. И еще не кончились Мишкины каникулы. Так здорово!

3

А время бежит!.. Не то что в городе. Мишка оглянуться не успел, а уж только три денька до отъезда осталось. Отец телеграмму прислал: почему, мол, не пишешь. Еще и писать! Тогда вообще ничего не успеешь. Но чтоб сильно-то родители не волновались, дал ответную: «Жив здоров чего и вам желаю Михаил».

Заяц Мишкин жиреть стал. Да так быстро! Щеки нарастил, бока округлил. Забавный! Все подряд ест. И с полу, и с рук. Бабушка на него нарадоваться не могла: любит, когда хорошо едят. Не понравилось только, что беляк ее резиновый сапог схрумкал, до самой подметки.

— Значит, организм требует! — утешил ее дедушка.

Мишке за сапог очень неудобно было, будто сам его съел. Да и потом чувствовал, что заяц — какая-никакая, а все же обуза для дедушки с бабушкой. Это для Мишки они готовы на все.

— Деда, я отпущу зайца…

— Да ты что, Мишатка! Пусть живет. В радость же он тебе!

— Отпущу, деда! Все равно скоро уеду, ему скучно.

— А давай так! — улыбнулся дедушка. — Вынесем на крыльцо: убежит — бог с ним, останется — пусть живет.

Вынесли зайца утром. Дядя Петя Шмаков тоже присутствовал, даже волновался.

— Не пугай его, Мишка! — приговаривал он. — Тихонечко, будто на прогулку!

Беляк сидел на крыльце и смешно подергивал лапками.

— Отвык от снежка-то! — сказал дедушка и закурил.

— А старый-то что волнуется? — посмотрела на него бабушка.

— Сама-то! Оделась бы! Выскочила…

Заяц потянулся шеей, обнюхал Мишкин валенок.

Отпрянул, соскочил на одну ступеньку вниз. Оглянулся Спрыгнул на дощатый заснеженный настил, приладил к спине уши и дал стрекача. Только его и видели!

— Ну вот! — грустно сказал дедушка. — Из рук ел…

— Пирожки любил, — тоже грустно сказала бабушка.

— И сапоги! — добавил дядя Петя Шмаков.

Дедушка засмеялся. Бабушка улыбнулась и пошла в дом. А Мишка смотрел туда, куда понесся обрадованный беляк, и переживал за него. Чудак все-таки! Там и холодно, и голодно, и волки.

— Ничего, Миш! — дядя Петя тронул мальчика за плечо. — Всякому дома лучше. Вот только бы под ружье не подлез — поверил в людей-то.

— Надо… — Мишка чуть задумался. — Надо всем охотникам сказать, что в лесу бегает ручной заяц. Пусть не стреляют!

Дедушка посмотрел на Шмакова:

— А что? Скажем, Петр! Пусть не трогают зайца!

— Скажем, — согласился Шмаков. — Только ты. Миш, медведей в дом не таскай. А то не на кого и охотиться-то будет.

— Ладно! — великодушно пообещал Мишка. Что он. шуток не понимает, что ли!

И всем сделалось весело.

Клетку разбирать не стали: а вдруг заяц передумает и вернется? Он не вернулся. Уже ночь наступила. Все, нечего его ждать…

Мишка» места себе не находил. Пусто как-то. Тоска просто. Да что там телевизор! Добра-то.

Потом пришел дядя Петя. Веселый, руки потирает.

— Во, Миш! Что я тебе сейчас скажу!

— Опять баламутить? — сердито посмотрела на него бабушка. — Парень только успокоился!

— Вот характер! — чуть слышно сказал дедушка, когда бабушка отлучилась на кухню. — Ну что там, Петр?

Шмаков оглянулся, будто знал какую-то тайну.

— У моего стожка горностай набродил! Мышкует. Я что думаю: это же какое можно чучело сделать! Вот бы Мишка и увез в школу, а? Такая диковинка!

— Да время-то! — вздохнул дедушка. — Пока словишь…

— Чего ловить-то! Сейчас ледянку сделаем, утром поставим.

Мишка заволновался. Сам себя не понимал. Вроде бы и жалко немного зверька, да, с другой стороны… Вот бы ребята ахнули! Шутка ли — горностай! Цари шубы из него носили. Белее снега!

— Ну что, Мишатка, словим? — спросил дедушка.

— Воды только принесите, ловильщики, — сказала, появляясь на пороге, бабушка.

Полное ведро воды оставили на ночь на крыльце. А утром, перед тем как идти на конюшню, дедушка занес его в дом. Пока пили ранний чай — Мишке тоже не спалось, — ведро отходило от холода у печки. Потом дедушка просверлил во льду дырочку со стаканное донышко, перелил воду в кастрюлю и стал шевелить лед. Мишка так боялся, что ничего не получится! Лед-то хрупкий. Но дедушка не боялся, он шевелил и шевелил его, потом разом вынул из ведра.

— Не урони, старый! — бабушка, оказывается, тоже переживала.

В руках у дедушки искрилось от лампочки прозрачное, будто хрустальное, сказочное какое-то ведро.

— Вот и все! На морозец его, на морозец! — Дедушка нырнул в сени. Тут подоспел дядя Петя. Он вынул из кармана фуфайки лохматое куриное крылышко.

— Вот и привада. Айда поставим!

— На работу не опоздайте! — крикнула вслед бабушка.

Шмаков шел впереди, чуть прихрамывая и увязая в снегу. За ним — Мишка, переходя на бег, спотыкаясь.

— Скорей, а то не догоним! — посмеивался дедушка.

За оградой, у стожка, дядя Петя стал разгребать снег. В яму опустили ледяное ведре, притоптали его собранным снова снегом, сверху притрусили сеном. Шмаков опустил в отверстие крыло.

— Ну вот и все! Повезет — наш будет.

Еще в темноте вернулись домой. Дядя Петя пошел заводить трактор, а дедушка — запрягать Гнедка.

До обеда Мишка ходил сам не свой. Томило ожидание.

— Да ты, Мишанька, успокойся! — не выдержала бабушка. — Днем он ни в жисть не попадется. Он только по ночам охотится. В кино сходи, а? Время-то и пройдет.

Какое там кино! Тоже развлечение…

Мишка пошел проведать Ветку, но на дверях у Шмаковых снова висел замок. А так, одному, во двор заходить было неудобно. Завернул к стожку…

Он сидел за столом, когда ввалился замерзший дедушка.

— Может, сходим? — спросил, не раздеваясь.

— Чего ходить-то! — махнула рукой бабушка. — Мишанька уже проверил.

Ну бабушка! Мишка чуть не подавился.

— Придет! — Дедушка вроде не заметил, как Мишка смутился. Сел за стол и принялся за борщ.

Бабушка поставила на стол сковороду с жареной картошкой, банку холодного молока.

— Поставил я Гнедка, — сказал дедушка. — Пойдем сейчас с Мишаткой колоды проверим.

— А успеете к ночи? — встревожилась бабушка. — Не ближний свет.

— Сколь успеем! Глядишь, на ушицу и принесем.

— Вот и славно! Зимой ушица — божий дар.

Мишка ничего не знал про колоды, но спрашивать не стал: и так узнает!

Собрались они с дедушкой быстро. Дедушка только и взял с собой мешок да топор.

— Бегом нельзя, Мишатка! — сдерживал он. — Распаришься, а потом холодком пронижет. Это ж все! Воспаление легких.

Еще до реки стали попадаться плотные заячьи тропы. Следы на них свежие, четкие. Может, и Мишкин беляк только что пробегал тут? А вдруг выскочит сейчас и — прямо к Мишке!

— Гля, Мишатка! Кто вот это настрочил, а?

Мишка вглядывался в крестики следов, но так и не понял.

— Рябчики! — дедушка пошел дальше. — А вот?

След какой-то странный: две точки, две точки. Может, это копытца раздваиваются?

— Коза, наверно…

— Правильно, колонок! — засмеялся дедушка. — Он всегда лапки вместе держит. Так меньше проваливается. И соболь так же бегает, и горностай. Только у соболя след крупный, почти по твоей ладошке. А у горностая помельче, поострее. А вот, смотри…

— Волк! — сразу определил и заволновался Мишка.

— Не совсем! — улыбнулся дедушка. — Лиса. Вишь, как ходит — цепочку тянет. Следок за следком, что по ниточке. А лапка очень уж аккуратная, листочком. Волк — что собака, пальцы у него вразброс. Да и след двойной, нестройный.

Так, не пропуская ничего и все объясняя молчаливому Мишке, дедушка привел его к речке.

— Во! Глянь…

От стога сена удалялись, держась близко к снегу, большие желтые птицы.

— Косули! — Дедушка остановился и достал портсигар. — Голодновато им сейчас, Мишатка. Пусть заимствуют, а? Не обеднеем! Да и лишку я прикосил. Шмаков тоже их, можно сказать, учел. Есть у меня лицензия на двух косулек, но как-то рука не поднимается. Пусть живут, а?

— Конечно! — горячо поддержал Мишка. — Бить — так медведя.

— Да и медведя сейчас абы кому не дают. Тоже разрешение нужно.

— Ну! Что же, он на тебя бросается, а ты его не тронь?!

— А с чего бы он на тебя бросался? Медведь — зверь смирный.

— Ага! Смирный…

— Конечно, бывают случаи — на раненого наткнешься или непотревоженного. Если его зимой из берлоги выгонишь — тогда все. Озвереет вконец. Это шатун. Такого бить не запрещается.

Они шли по плотному снегу — вдоль замерзшей реки. На втором ее повороте, в самом центре излучины, оказалось устье широкого ручья. За ближайшими кустами лед был затрушен сеном.

— Вот и пришли, Мишатка. Отдохни, сейчас будем проверять.

Отдохни! Бревна катал, что ли? Ну ладно, пусть покурит…

Дедушка накурился и принялся за сено: стал сдвигать его на новое место. А под снегом лед тонкий-тон-кий — ступи попробуй! Все дно как на ладони. Камни, песок и коряги.

— Колья-то не трогай, Мишатка! А то уплывут паши колоды.

Дедушка достал из мешка топор и стал крошить чистый лед, пробивать его от берега до берега.

— Ну, вот и все. Теперь посмотрим!

Дедушка потянул за кол.

— Крепче держи, Мишатка! Не вырвет?

Течение было сильное, но Мишка с дедушкой-сильнее. Из воды показался темный дощатый ящик. Вот подтянули его к кромке, вот он пополз по заснеженному прочному льду.

— Баста! Открывай дверцу! Да вон, вон — сзади. Ну не голыми же руками, Мишатка! Куда торопишься?

Мишка приподнял дверцу-дощечку, заглянул внутрь и тут же отпрянул: в ящике копошились черные змеи.

— Э! Налимов испугался! Вот чудак.

Налимы! Мишка много знал про них. Отец часто рассказывал, как ловил их в детстве. Ночами — на живца, днем — колол вилкой в камнях. Но Мишка почему-то думал, что налимы совсем не такие. Уж больно они оказались страшные… Ну не страшные, а какие-то неприятные. Ишь, скользят! Усы распустили.

— Маловато, Мишатка, маловато. Четыре штучки Ну ладно, клади в мешок! Вторую потянем.

Мишка ухватил одного налима за хвост, потянул кверху. Рыба дернулась, будто подпрыгнула. Мишка резво отскочил. Налим скользил по льду возле самой кромки воды. Дедушка смотрел на него, но не шевелился. Мишка опомнился, бросился вперед и схватил рыбу почти в воде.

— Шустряк! — засмеялся дедушка. — А я, грешным делом, подумал, что уйдет.

— Я ему уйду! — Мишка стал выхватывать из колоды сильную рыбу и толкать ее в мешок.

Во второй колоде оказалось всего два усатика, а в третьей, что ближе к берегу, и вовсе ни одного.

— Ничего! На уху хватит. Сейчас больше и не будет, ход давно кончился. В ход-то колоды не ставят — браконьерство. Этак можно всего налима вывести. Давай-ка стянем ловушки на берег.

Солнце тускнело, висело совсем низко — вот-вот нырнет в чащобу.

— Попей, Мишатка, из проруби!

— Зачем, деда?

— Попей, попей! Это ручей особый. Попьешь из него — снова сюда вернешься когда-нибудь. Так потянет — никакая сила не удержит.

— Я и так вернусь, деда! — сказал Мишка, опускаясь на колени. Первый глоточек он сделал осторожно, словно боялся обжечься холодом. Потом осмелел и стал пить легко, как из кружки.

— Ну хватит, хватит! Горло побереги.

— Деда, а если папке этой воды повезти — его потянет сюда?

— Кто его знает… Вообще-то пить прямо из ручья надо.

— Эх, бутылку не взяли, а то попробовали бы.

— А ты, Мишатка, расскажи про этот ручей ему, про налимов, про особую воду. Это его тоже должно потянуть.

— Конечно! Я ему все расскажу. Про зайца, горностая…

— Про волка, Мишатка!

— Про волка?… А что про волка?

— Ну, как ты его поленом оглушил!

— …Не надо, деда. Мама знаешь какая! Больше сюда не пустит…

Рукавицы у Мишки обледенели, но внутри были сухие, теплые. Дедушка нес мешок, а Мишка топор.

К дому подошли уже в темноте.

Дядя Петя Шмаков ждал их в прихожей.

— А я уже встречать вас собрался! Что долго-то? Не провалились?

— Да вот рыбу кое-как дотащили! — Дедушка бросил мешок на пол, и он стукнул, будто был с камнями.

— Все не пустые! — Бабушка бросала налимов в эмалированную чашку. — Картошка уж сварилась, сейчас и ушица будет. Садитесь ужинать! Вон пирожки пока, а там и уха будет.

Дядя Петя не раздевался.

— Чего ты, Петр? — удивился дедушка.

— Да я… Это… Может, пойду сначала ледянку проверю?

— И то! — Дедушка пошел к вешалке. Мишка стал поспешно натягивать валенки.

— Совсем спятили! — всплеснула руками бабушка. — С мороза — и на мороз… Мальчишку-то чего таскать?!

— А ты удержи его! — сказал дедушка. — Удержи-ка своими пирожками! Чьи кровя!

— Опять за свое!

Бабушка обиженно повернулась и пошла к плите.

Сначала шли молча. Всем было немного неловко.

— Ты куда-то не туда ведешь, Петр! — опомнился дедушка.

— Туда, туда! — Шмаков прибавил шагу. — В клубе собрание охотников. И так уж опоздали….

…И вот все это уже прошло. Все. И собрание, и проводы Мишки. Стучат колеса, поезд спешит в город. Туда, где трамваи, катки, мороженое, театры, где ночью светлые улицы и много народу. Оттуда, где фыркает в конюшне трудяга Гнедко, где улицы присыпаны сеном и силосом, где над каждым домиком стоят по утрам столбы белого дыма, где глухой лес и быстрая река, чистый ручей с непростой водой… Туда, где мама и папа. Оттуда, где бабушка и дедушка…

Вот было бы так: если скучно жить, можно сделать, чтобы дни летели быстро-быстро! А если жить интересно, чтоб шли они еле-еле, чуть заметно. Тогда Мишка еще бы был у дедушки…

Вагон покачивается, покачивается Мишка на своей полке. А в окне уже ночь. Дедушка, наверное, заряжает патроны, готовится к новой облаве. Бабушка телевизор смотрит. Нет, делает вид, что смотрит, а сама считает дни, когда снова заявится он, Мишка… Пролетело бы это время как одна ночь. Утром бабушка глядь, а Мишка уже на пороге!

— Ой! Мишанька! Вернулся… Случилось что?

— Да нет, баба, снова каникулы!

— Да что же это мы, старый, проспали, что ли!?

— Проспали! Какое — проспали. Это Мишатка ведь из ручья моего, особенного, попил. Вот и захотел вернуться. Так захотел, что время колесом пошло! Ты, Мишатка, отцу про ручей рассказывал?

— Ой, деда! Некогда же было… Я даже не успел его увидеть.

— Это ты чересчур уж много воды попил! Ну ничего! Ничего. Потом расскажешь. Только не забудь, ладно?

Вагон покачивался. Мишка старался понять — что же получилось? Снова, что ли, от дедушки едет? Опять каникулы пролетели? Догадался наконец. Какой быстрый сон! Появился и исчез. Мелькнул, как горностай..

…Рано утром Мишку разбудил дядя Петя.

— Ты, Миш, не серчай! Я уж по ходу ледяшку прихватил… Глянь! Вон сидит…

Мишка бросился к двери.

— Куда же ты голенький-то! — Бабушка схватила что подвернулось под руку — штаны, носки, заспешила за Мишкой: — Надень, надень! Успеешь, налюбуешься…

Какое там — надень! Мишка не мог оторваться от прозрачной ловушки. Белый зверек, пятясь, вжался спинкой в холодную стенку, взъерошил шерсть. Он хрипел, показывая красный язычок, тонкие губки дрожали и дергались.

— Не вздумай руку сунуть, Мишатка! — сказал дедушка. — Это такая молния! Чиркнет — месяц не заживет.

— Ведро стает, — заметил Шмаков. — Не поймаешь. Надо бы…

— Эх, недотепы! — рассердилась бабушка. — На месте надо было. Вот каково теперь… — Она повела глазами на Мишку.

— Ну… Это… — дедушка постукал пальцем по ледяшке. — Пусть поживет, порадует Мишатку! А чучело мы ему потом, посылочкой. Правда?

Мишка и не заметил, как дедушка и Шмаков ушли. Начинался день, их ждала работа.

После завтрака бабушка начала собирать Мишкины вещи. Она собирала очень медленно. Задумывалась, сидела с рубашкой в руках. Потом укладывала в чемоданчик рубашку и сидела с полотенцем. Это Мишка видел мельком, когда забегал в дом — то за мясом, то за кусочком налима. Для горностая.

Зверек ничего не брал. Только шипел и вздрагивал. Вот смотри: белый, как заяц, а натура совсем другая!

И Мишка понял, что горностай так и умрет — от голода и страха. Он, наверное, очень гордый… Умрет и станет чучелом. Чтобы городские ребятишки могли любоваться им. День полюбуются, два. А потом и внимания на него обращать не станут. Есть же в школе чучела — белки, ондатры, птиц всяких. Пылью покрылись, никому не нужны. Только Мишка будет приходить к нему… Вспоминать, как он ничего не хотел, бился об ледяную стенку и пятился, пятился…

Солнце поднималось все выше, выше, а ведро не таяло. Мишка вошел в дом, постоял возле бабушки. Она его не заметила: сидела с носками в руках. Вышел. Горностай хрипел и цокал. То ли жаловался, то ли плакал. Мишка сел рядом, на крылечко, погладил рукой ловушку, будто его погладил, тонкого, отчаявшегося зверька. Потом взял ведро двумя руками и осторожно положил на бок…

Поезд шел почти без остановок. Туда, где… Оттуда, где… Последнее, что еще успел подумать Мишка — это про ручей. Не забыть… Рассказать… Отцу…