На третьем году службы я стал «дедушкой». Журналисты, ставящие израильскую армию в пример российской, утверждая, что там никогда не было дедовщины, – не правы. Конечно, никто никого не бьёт, не унижает, потому что не испытывает в этом потребности. Дедовщина же ещё более сложно организована, и я считаю это правильным. Настоящую справедливость (а её нехватку в армии ощущаешь особенно остро) обеспечивает только прямая низовая демократия. С ней вынуждено было считаться и командование, более того, кое-где оно её и насаждало. Потому что все начинали с рядовых. Правда, политика армии изменилась, и она решила выкорчевать дедовщину из своих рядов. Мне снова «повезло». Борьба началась с моего призыва, и я был одним из первых (если не первый), кто открыто восстал, получив общенациональную известность. Но об этом позже. А пока о том, как это работало.
Первый год ты учишься. Второй год работаешь. Третий – кайфуешь. Психологически все очень выверено. Ты изнемогаешь на службе, а после неё драишь унитазы, вкалываешь на кухне, красишь, строишь, стираешь, грузишь, убираешь. Но впереди тебя ждет награда. Скажи человеку на втором году, что так будешь ишачить до самого дембеля, он сразу начнёт отлынивать. Мотивация полностью исчезнет. Длительность службы и на первых двух годах полностью определяет твоё положение. Только в редчайшем случае после командирских курсов тебя могут поставить руководить теми, кто старше по призыву.
«Дедушки» делятся по категориями. Есть солдаты, которых называют «тохэны» (пахари). Это те, кто нёс все тяготы и невзгоды воинской службы в полним объёме. Если ты долго болел, просидел четыре месяца на курсах командиров, а потом обучал молодняк, то есть боевых дежурств и нарядов на тебя выпало меньше – попадаешь в категорию «окэц» (перескочивших). По законам дедовщины прав всегда будет больше у пахаря, даже если перескочивший выше его по званию и должности. Например, комнату с кондиционером получат только «тохэны», при увольнительной преференции отдаются тоже им. Иной раз доходит до смешного. Спорят два деда, приглашают третьего рассудить их. Тот, не вникая в суть спора, говорит: «Он пахарь, а ты перескочивший, поэтому он прав». Самого мощного пахаря избирают «дедушкой роты», который разбирает конфликты и единственный может ходить с тростью.
У пахаря есть привилегия ходить по роте в халате с вышитым именем на груди. Перескочивший может ходатайствовать об этой привилегии за особые заслуги. Но если «тохэны» скажут нет, то ему как простому салаге придётся бегать в душ с полотенцем до конца службы. Всеобщий любимец взвода санинструктор Артём призвался на четыре месяца позже нас. Мы единогласно заказали ему халат, но с условием, что наденет он его только на третьем году службы. Уже упоминаемый Моран, понятно почему, халата не удостоился.
Вначале второгодкам запрещено иметь в комнате какие-либо предметы, облегчающие быт. Через месяц им разрешается принести чайник. Еще через месяц тостер. Ближе к концу второго года телевизор, диванчик. Металлических шкафчиков с ручками, в которых удобно перевозить свое барахло с базы на базу, хватает только старикам. Они получают право организовать свою зону кайфа – «зулу». В ней мягкая мебель, кабельное телевидение, игровые приставки, кухонный уголок. Входить в зону никто кроме стариков права не имеет, в том числе нелюбимые офицеры и командиры-срочники. С согласия «дедов» ты можешь привести с собой «молодого», но если ты уходишь, он сразу же должен уйти. Один он может туда попасть лишь для того, чтобы вынести мусор. Это делается без унижения и принуждения, а относится к работе в наряде. Как правило, имущество «зулы» передаётся молодым. Между взводами идет настоящее соревнование за «наследство». Ребята то и дело интересуются: «Ну что вы решили?» А дедушка, чтобы их подогреть, небрежно роняет: «Да вроде бы склонялись вам отдать, но вот этот ваш Моше ну как-то неправильно себя ведёт».
– Не может быть! – вскрикивает молодой. – Мы обязательно с ним разберемся.
В разных подразделениях есть свои особенности и правила. Самой жёсткой дедовщина считается в бригаде «Голани». Её даже высмеяли в одной популярной кинокомедии. Возвращается голанчик домой. Видит, как из ванной выходит любовник жены в его халате. Вопит: «Какое право ты имел надеть мой дедовской халат!» В одной из десантных рот есть обычай покупать маленькие кувшинчики, наполнять их выделениями из влагалища любимой девушки и носить на груди. Изображение такого крылатого кувшинчика есть на официальном знамени роты. Но опять же, повесить этот талисман на шею может только «дед».
А вот в спецназе «Вишня» никакой дедовщины нет вообще. Мой командир Х. о ней даже не слышал и с удовольствием внимал моим рассказам об этой стороне армейской жизни. Зато там я наблюдал обряд «Зубру». Замкомандира боевой роты, которого переводили на повышение в другую часть, поздно вечером был схвачен, прикован наручниками к столбу и измазан отбросами. Самый изобретательный его подчиненный неделю держал дохлую рыбу в отработанном ружейном масле, чтобы доставить командиру особое удовольствие. Так что свои традиции есть везде.
Дедушки выполняют самые опасные и ответственные боевые задания, как и положено наиболее опытным бойцам. Дежурств по базе и нарядов для них не существует. Офицеры советуются с ними. Они могут заходить в самое сакральное место роты – комнату главного снабженца, что молодым категорически запрещено под страхом наказания. И вот эту прозрачную, честную, справедливую систему генералы из генштаба решили разломать. В нашем случае ситуация усугубилась тем, что пришёл новый комбат, решивший сразу показать себя.
Начал давать наряды на вышки. Ещё большим оскорблением было открывать ворота базы. А когда он отправил нас на кухню, мы отказались. Большего унижения для дедов быть не могло. Молодые порывались нас заменить, но комбат отчеканил: «Или вы идете на кухню, или идете в тюрьму». Угрожать деду тюрьмой было вообще беспределом. Протест бурлил. Я импульсивно выразил его на торжественной прощальной церемонии. Комбат и командиры рот вручали благодарственные грамоты, жали руки. Взяв грамоту у комбата и не заметив его протянутой руки, обнялся с командиром роты и вернулся за стол. Большинство, включая командиров, не поняли, что я совершил демарш. Но братан Адьель начал ходить по батальону и рассказывать о моем подвиге. При этом пародировал комбата с безответно протянутой рукой. Он был очень похож на нашего актера Савелия Краморова, все просто катались по полу от смеха. Его так распирало, что он начал свое представление, не дожидаясь конца церемонии. Комбат, слухи до которого дошли мгновенно, не смог мне простить, что я превратил его в посмешище, хотя заслуга в этом полностью принадлежала Адьелю.
Через полтора часа ко мне пришёл новый, очень уважаемый командир роты Эфраим. Он предложил мне пойти извиниться, пожать руку и ехать домой. Еще через какое-то время меня пригласил к себе начальник снабжения батальона Ави, прослуживший в нем лет двадцать. Он выразил солидарность, но добавил чисто по-еврейски: «В жизни всегда можно поступать правильно, а можно поступать умно. По-умному тебе лучше сходить извиниться». Сейчас понимаю, что поступил и глупо, и неправильно. Во-первых, мои подружки из штаба подписали у комбата бумагу, которая освобождала меня от дослуживания срока за «пивной путч». Во-вторых, я в знак протеста мог просто не пойти на церемонию, как сделали некоторые дембеля, и забрать грамоту позже. В-третьих, ломая дедовщину, командир выполнял приказ свыше, пусть и слишком топорно, не всем же быть мудрецами.
К всеобщему возмущению комбат осудил меня на 21 день тюрьмы. Но эта ходка была не в пример приятнее предыдущей. Вмешался бывалый Ави, который видя несправедливость происходящего, отказался оформлять меня в уже знакомую тюрьму № 6. Я отправился в изолятор при одном из отделений военной полиции. Отвозил меня ротный Эфраим, угостив по пути вкусным обедом в кафе. Я не услышал от него ни слова упрёка. Начальник полиции отнёсся ко мне с полным пониманием и предложил самый свободный режим. Тут же подписал день отпуска для встречи мамы в аэропорту и настоятельно порекомендовал написать заявление на досрочное освобождение. Обязанностей у меня никаких не было. Еда отменная, как у военных полицейских. Отношение ментов прекрасное: всё через «пожалуйста». Один из них «запал» на вышитый чехол для военного билета с десантной символикой. Тыловикам разжиться таким прибамбасом очень трудно. За особое отношение я презентовал ему чехольчик, сопроводив подарок обязательным ударом в плечо. У бойцов так принято обозначать слово «заслужил!». Как дембель-боец я был сразу признан самым крутым среди сидельцев. Читал книги, свежую прессу. По спецзаказу мне единственному доставляли экономическое приложение к общенациональной газете.
В один из дней спросили: «Кто хочет съездить к дантисту?». На машине с мигалкой я отправился подлатать зубы, что за несколько визитов было с блеском исполнено. Чтобы не платить частным клиникам, армия содержит своих зубных врачей. Глядя на наручники и пижонско-боевые нашивки на ремне, симпатичные стоматологички интересовались: «За что меня упекли?» Делая серьезное лицо, отвечал: «Это военная тайна».
Пока я нагуливал килограммы и получал бесплатную стоматологическую помощь, мои сослуживцы вышли на очень популярную в Израиле журналистку Кармеллу Менаше, которую как огня боятся все вооружённые силы страны. Её статьи взорвали общественное мнение. У меня самого вставали волосы дыбом, когда я, лежа на койке после сытного обеда, читал об издевательствах, которым подвергался. В радиопередаче, транслируемой на всю страну, довела маму до рыданий вопросом: «Как она относится к тому, что её единственного сына, солдата-одиночку, отданного в боевые войска, гноят в тюрьме?
Все козыри были у Кармеллы на руках. Комбат не имел права судить меня вообще, потому что был участником конфликта. Он это и сам прекрасно знал. Но его заместителя в тот день не было на базе. Приезжать из-за такой ерунды накануне шабата он отказался. А после шабата я уже был бы штатским человеком, не подвластным армейскому суду. Поэтому у комбата не было выхода. Я не просидел и двух недель. После освобождения великодушно откликнулся на просьбу командира роты Эфраима: сидеть дома тихо и не раздувать скандал. Тем более что дослуживать за отсидку не пришлось.
Этот случай сыграл положительную роль в моей жизни. Я получил у государства кусок земли под застройку на берегу Мёртвого моря. Но воспользоваться им мог только с разрешения местного совета. Лишь сами жители решают, кто может жить в их поселении. На заседании сельсовета его представители раздувались от собственной важности, как будто могли лишить меня гектара где-нибудь в Монако. С пренебрежительно-кислыми лицами они слушали мой рассказ о себе. Ну армия, ну боец. Как говорил герой фильма «Семнадцать мгновений весны»: «У нас все были в СС». И тут парнишка, ответственный за заселение израильской целины молодежью, напомнил о выступлениях прессы в мою защиту.
– Так это был ты? – хором вскричали хуторяне. – Что же сразу не сказал?! Мы будем гордиться таким соседом.
Из этого я заключил, что в Израиле, как и в России, не любят начальство и сочувствуют рядовым гражданам. Но в отличие от России к дедовщине там относятся одобрительно.
Позже я не раз читал на информационных лентах, что большие группы старослужащих оставляли свои базы в знак протеста против отмены понятийных привилегий. Их сажали в тюрьму, отчисляли из подразделений. Дедовщина жива! Смогут ли ее одолеть? По моему мнению, нет. Потому что армия, как и страна, живет по здравому смыслу. Ведь после демобилизации отношения с армией не прекращаются. Каждый год по 38 дней ты обязан провести на резервистских сборах, и так до сорока лет. Служба не прекращается. В случае военного конфликта на передовой воюют в основном резервисты, а не срочники. То есть они постоянно должны находиться в готовности: осваивать передовую технику, стрелковое оружие, тактику боя в новых условиях (в тех же тоннелях например). Переподготовку ты проходишь с теми же, с кем служил срочку. Это – настоящее боевое братство. Дедовщина скрепляет его как ничто другое. На сборах межличностные отношения имеют ещё большее значение, чем субординация.