Одна тысяча девятьсот четырнадцатый год не выявил победителя и «маленькой победоносной войны не» получилось. Молох войны, как страшное кровавое чудовище, пожирал все новые страны и народы. Русский не одолел германца, но и тевтону не хватило силушки пересилить русского. Германец отвоевал кусочек Польши у самого краешка Российской империи, а русская армия твердо поставила свой сапог на вершины Карпатских гор, согнав австирияков с Галиции. Казалось, что исполнилась вековая мечта великорусского племени: объединить под своим державным скипетром все наследие Киевской Руси. Но враг думал по-иному, и обе силы замерли в ожидании кровавой схватки в следующем году.

Николаю в ту пору стукнуло восемнадцать, и парень чувствовал себя совсем взрослым. Поиски Наталки продолжались, но прежнего энтузиазма уже не было, напротив, возникло стойкое ощущение, сто девушка сама не ищет встречи с ним. И если она жива, то появиться не ранее, чем сама этого захочет. В чем причина таких «пряток» он не понимал, но было обидно. Приближалась дата турне по южным окраинам России и волей-неволей поиски должны быть прекращены. Накануне отъезда парень вновь поделился своими сомнениями с Джембазом. Тот неожиданно взорвался:

— Ты, паря, уже определись: едешь ты или не едешь, с нами ты или сам по себе. А то «если бы, ба кабы»… тьфу! — старый грек смачно сплюнул на землю желтой, от жевания табака, слюной. — Ты с дворником говорил?

— Не-е-т. — протянул Коля.

— То-то! А ведь с этого надо было начинать. Дворницкая порода — особая. Они все про всех в своем квартале знают и немало секретов в себе хранят. Ежели, какой непорядок заметят — обязаны квартальному докладывать. На то он и дворник! Коли случилось что, а он молчит — не иначе мзду получил.

Последние слова грек произнес в пустоту: Николки уже и след простыл.

Ахметку он застал скалывающим лед с тротуара возле соседнего особнячка.

— Тебе чего? — спросил он хмуро.

А Николай, хоть и готовил вопросы, пока шел сюда, все забыл. Вылетело из головы, поэтому начал он как какая-то мямля:

— Мне бы… это… спросить хотел.

— Ну, так спрашивай, коли по делу пришел. А нет — так скатертью дорога, неча людей от дела отрывать.

— Что случилось той ночью, когда два трупа из соседнего особняка вынесли. Куда пропала девочка, что там жила? Почему не было официального расследования?

По мере того как Николай говорил, голос его обретал силу, а мысли четкость. Старый татарин, напротив, ссутулился, прятал глаза и, в конце концов, отвернулся и принялся с удвоенной энергией скалывать лед. Зло бросил через плечо:

— Не видал я ничего! А, ну, проваливай, пока я полицию не вызвал.

Николка подошел к старику, развернул его за плечо к себе и сильно встряхнул:

— Полиция совести твоей не поможет. Рассказывай!

Дворник неожиданно сломался, видимо устал столь тяжкую ношу носить в себе. Сбивчиво и торопясь, словно настал его последний час, принялся рассказывать о той трагедии, что до сих пор не давала спать по ночам. Закончил он жалобными всхлипами:

— Ох, Аллах не простит грех, что взял я на свою душу. Недолго мне осталось, пусть хоть ты, паря, узнаешь правду. Куда князь девицу дел, по правде, не ведаю, в вот барина и дружка мого энтот аспид заколол, немчура бородатая, точно. И душеньку мою, зореньку мою увел. Под чужим именем ласточка моя в чужих краях обретается.

По мере рассказа Николай ощутил, как пусто становиться в его душе. Будто что-то упорхнуло из его тела. Если Кронберг Наталке замену нашёл, то, значит, уверен — подлинная Наташа уже не появится.

— Бестолочь, недоумок, сопляк! Даже любимую девушку защитить не смог! — говорил он кому-то, кто сидел у него глубоко внутри, когда он, шатаясь как пьяный, шел обратно в шапито, ставшее для него вторым домом. «Надо же!» — клял он себя. — «Убийца Наталки был у него в руках, и он его отпустил!» В том, что Наталка убита, он ни капли не сомневался. Иначе, зачем этому титулованному убийце весь этот маскарад с подменой девиц? Слез не было, а была бешеная ненависть к кровавому маньяку Кронбергу и досада на себя, что не защитил, не уберег свою любовь. Пока он шёл от прежнего, весёлого и и немного наивного Николки оставалось всё меньше и меньше. Назад вернулся суровый, решительный и ожесточившийся человек.

Уже вечерело, теплый мартовский день не способствовал сиденью в тесных коморках придорожной гостиницы с заросшими пылью и паутиной оконными рамами, поэтому почти все члены труппы, повылазили на свежий воздух. Дрессировщик чистил в клетках со зверьем. Его супруга, тоже дрессировщик, кормила своих голубей. Атлеты разминались. Фокусник что-то ковырял возле забора, не иначе мастерил какое-то свое очередное приспособление. Клоуны выбивали свои парики. Гуттаперчевая девочка Лиза в тёмном трико просто прогуливалась по подворью постоялого двора, в котором они квартировали. Джембаз, сидя на крыльце, курил трубку, от удовольствия смежив веки, не забывая при этом зорко следить за подопечными. Все, бывшие в тот момент на подворье, циркачи как по команде обратили к Коле свои лица, на которых был написан немой вопрос. Но глядя на белое как у призрака лицо Николая, плотно сжатые губы и бешенный взгляд, никто не решился задать его. Лишь Джембаз, кряхтя, тяжело поднялся с крыльца и, когда юноша поравнялся с ним, положил руку ему на плечо:

— Ну, что ты решил, паря? С нами, или без нас?

— Едем! Я готов.

— А что девица?

— Её нет больше… Убита!

За спиной раздался громкий «Ах!» Лизаветы, тотчас закрывшей ладошкой рот. Грек тяжело вздохнул. А Николай, не в силах больше терпеть, опрометью метнулся в свой номер, рухнул на постель, зарылся головой в подушку и попытался заплакать. Ничего не вышло — подушка оставалась суха, лишь могучие плечи юного атлета сотрясала мелкая дрожь.

Прошло совсем немного времени, и Николай ощутил ласковое прикосновение. Кто-то нежно, совсем как мама в детстве, гладил его по волосам. Юноша перевернулся на спину и увидел милое, полное участия, лицо Лизы.

— Может, тебе чаю или кофея принести?

Он только замотал головой в ответ. Рука маленькой гимнасточки между тем продолжала гладить его непокорные вихры у висков. Внезапно она наклонилась и поцеловала парня сперва в лоб, потом — подумав — в губы. Хотела отстраниться, но сильная рука Николки обвила шею девушки, и его губы ответили на девичий поцелуй. Молодая ли сказалась кровь, али Николке требовалось любовное забытье, но любил он в ту ночь Лизаветту неистово.

Отрезвление, которое наступило потом, вызвало муки совести. Уже в дороге, мотаясь по городам и весям российского юга, он первое время постарался всячески избегать Лизу. Корил себя за, как ему представлялось, предательство памяти Наталки. Пробовал меньше видеться и разговаривать с Лизетт, что было весьма проблематично, поскольку в перерывах между выступлениями они готовили парный акробатический номер. Девушка не понимала холодности Николая, пробовала даже обижаться на него, но Николай оставался холоден и неприступен. Его душа вообще как будто замерзла и зачерствела. Мир не мил был без его Наталки. Они выступали в новых городах, проезжали интересные и красивые места. Ничего не трогало его душу, не пробуждало интереса к жизни. Только в партийную работу он окунулся с рвением. Посещал явки и передавал литературу, служил связным, истово штудировал книжные постулаты революционного учения.

* * *

Незаметно весна перешла в лето. Однажды на Троицу они были приглашены на станичные гулянья. Дело было где-то под Ростовом, что на Дону. Большая вода на реке уже спала, но пора покоса еще не наступила. На сочном лугу возле Дона устроили станичники свое празднество. Столы в ряд, выступление циркачей, хороводы и песни девушек в венках из одуванчиков, задорные пляски. Николай не принимал участие в гуляниях. Он просто сидел и смотрел на веселье других. Лиза, словно и не выступала до этого вовсе, так лихо она плясала вместе со станичными девками и молодухами. Хороши были казачки, все как на подбор чернявые, статные, с точеными профилями лиц. Но даже на фоне такого цветника Лизетт выделялась гибкостью стана и изяществом фигурки. Несколько раз девушка, разгоряченная и раскрасневшаяся, с бисеринками пота на коротких, стриженных под мальчика, волосах подбегала к Николаю, брала за руку, пытаясь вовлечь в круг танцующих, но тот оставался на месте, лишь качая головой в ответ. Юноша видел, как посматривают на гимнастку молодые казаки, ловил, искоса брошенные на девушку, ревнивые взгляды станичных девиц, и с неудовольствием отмечал, что сей факт ему положительно не по нраву. Тогда Николай решительно встал и, не оглядываясь на веселое празднество, побрел прочь по берегу реки. Он облюбовал высокую кручу над Доном и устроился на самой ее вершине. Николай просто сидел и глядел на медленно несущий к морю свои воды Дон и вспоминал, как некогда они с Наталкой так же сидели у реки и любовались непрерывно и величаво текущим водным потоком. Только было это под иными небесами, и река звалась по иному — Волгой.

— Что не весел друг? — произнес голос рядом с парнем.

Коля повернул голову и обнаружил рядом с собой чернокожего Джона. Ничего не ответил, лишь вздохнул. А голос Джона между тем продолжил:

— Вот смотрю на тебя, удивляюсь! Молодой парень, ему бы самый раз скакать, да за девками ухлестывать. А он примороженный какой-то, ей-ей словно старик.

— Ты же знаешь причину моей кручины. — укоризненно ответил Николай.

Вместо ответа Джон снял с головы картуз и достал из под подкладки потрепанный фотографический снимок, молча протянул его Николаю. С фотографии на него смотрела молодая очаровательная негритянка в клетчатом платье. Юноша повертел снимок в руках и с немым вопросом вернул назад Джону.

— Жена… была… — с трудом сказал чернокожий гигант.

Было видно, что воспоминания даются ему с большим трудом.

— А что с ней случилось? — осмелился поинтересоваться юноша.

— Ты знаешь, что такое суд Линча?

— Примерно, в общих чертах.

— В моей стране нас называют ниггеры и мы не имеем никаких прав, всё принадлежит белым. В их руках наши права, наша жизнь и… наши женщины. Кэт работала в одном из лучших публичных домов Нью-Орлеана. А я был молодой начинающий боксер. Мне поклонялись, мною восторгались! По глупости думал, что если есть успех и есть слава, то мне все можно. Мы с Кэти любили друг друга. Я мечтал завести семью, хотел, чтобы Кэт перестала заниматься своим постыдным ремеслом. Когда мы поженились, она пошла к хозяину и сказал, что больше не будет заниматься проституцией. Этот жирный боров поднял крик, потребовал уплаты долга, стал бить мою Кэти. Она отбивалась, как могла, расцарапала его лицо. А когда сбежалась вся округа, ее хозяин заявил, что черная женщина посмела поднять руку на белого человека. Суд Линча — это когда нет суда, это расправа. Мою жену повесили прямо там, на брусе под потолком. А я… Я когда узнал… Я подкараулил этого борова и собственными руками, — Джон простер перед собой две здоровенные руки ладонями вверх, — вот этими руками задушил его. — Джон уткнул свое лицо в ладони и замолчал, заново переживая свое горе.

— А дальше что было? — через некоторое время осмелился задать вопрос Николка.

Джон отнял ладони от лица, устремил свой взгляд вдаль, словно вспоминая то, что спрятал глубоко-глубоко в своей душе. Затем повернулся к юноше:

— А дальше… дальше пришлось бежать на север страны, там, в северных штатах проще затеряться. В Нью-Йорке случай свел меня с Джембазом, который в эмиграции содержал небольшой цирк. Выступал у него в цирке, а в революцию, в шестом году приехал в Россию, страну, где никто не обращает внимания на чистоту крови и цвет кожи. Теперь это моя вторая родина. Знаешь, Коля, я после смерти моей Кэти жить не хотел, один раз Джембаз меня прямо из петли вытащил. Но время залечивает душевные раны. Постепенно ко мне вернулась способность смотреть на мир открытыми глазами, без ненависти и боли. Надо жить, Коля, надо бороться!

Юноша вздохнул, понимая правоту и житейскую мудрость чернокожего атлета. А тот продолжал:

— Я вижу ее глаза. Она тебя любит, Коля!

После этих слов Джон поднялся, по-дружески похлопал юношу по плечу, и побрел прочь. Я Николай еще посидел немного, потом тряхнул своими бронзовыми кудрями, поднялся и зашагал в ту сторону, где наяривала гармошка. Он решительно вошел в круг, где парни с девками лихо отплясывали кадриль, нашел Лизу, развернул ее к себе и поцеловал. Девушка сначала удивлённо, потом робко, а в конце концов пылко ответила на поцелуй, словно давно ждала этого момента. Хоть такое открытое проявление чувств было непривычно для станичных нравов, оно было встречено одобрительным гулом и сдержанными девичьими смешками: в праздник всё можно! А может просто цирковые для станичников были людьми иного сорта, которым с силу их актерской профессии было дозволено более обычного. Лиза сама взяла за руку Николая и повела вдоль берега реки на соседний луг. С той ночи они стали любовниками.

* * *

На следующее утро Джембаз уединился с наказным атаманом и другими старейшинами. Мимо чайной, где они о чем-то оживленно гутарили, все чаще и чаще, как бы невзначай, проходили молодые казаки. Однако вскоре половой, и одновременно сынок хозяина чайной, умчался с поручениями в несколько куреней, в которых подрастали молодые казаки, коим еще не пришел срок призыва на службу. Вскоре несколько казачков на лошадях, съехались к широкому майдану, заменявшему казакам манеж, и где проходили занятия по вольтижировке.

— Ну-ка, сынки, — обратился к станичникам атаман, — Покажите энтим цирковым, шо казаки тоже не лыком шиты, тоже кой чо умеють.

Казки, все как на подбор кровь с молоком, показали свое мастерство удалого казацкого наездничества. Получилось впечатляюще.

— Пойдет! — скупо оценил их умения хозяин цирка. — Наездникам и коням, конечно, подучиться малость надо будет. По круглой арене — это вам не на манеже строй держать, и не в чистом поле.

Джембаз не спеша раскурил трубку, сделал несколько затяжек и выпустил кольца дыма. Потом показал трубкой на троих самых молодых и статных хлопцев:

— Вот эти. А четвертым пойдет к ним мой. — и он, также как и ранее на казаков, ткнул трубкой в Николая.

Дружный хохот был ответом Джембазу.

— Нешто мужик-лапотник с конем сладить? Нешто супротив силы казачьей справится? — утирая выступившие от смеха слезы, говаривал старый казак. — Мои мальцы сызмальства на коне. И отцы, и деды их. А мужик што? Только что пахать на лошадях-то.

Кровь ударила в лицо Николаю. Он подошел к одному из отобранных казаков, взял под уздцы его коня:

— Ну-ка, дай попробую.

— Попробуй! Сдюжь! — снисходительно ответил казак и осклабился.

Николай лихо вскочил на коня и постарался повторить продемонстрированное казаками. У себя в Васильевке он слыл одним из лучших наездников, да и Дед их с Наталкой натаскал изрядно. У него почти все получилось, хоть и не было в его движениях той легкости и естественности, что присутствовала в каждом казаке, которые словно родились в седле. Но даже и этого оказалось достаточно, чтобы в глазах станичных хлопцев появилось что-то похожее на уважение.

— Ну вот и ладно, сговорились. — говорил Джембаз, ударяя по рукам с атаманом. — К осени в Москву и Петроград поедем, хлопцы твои хоть столичную жизнь увидят, нагуляются, пока в армию не призвали, а то ведь война, сам понимаешь.

— На все воля Господа! — степенно отвечал станичник.

Так цирковая труппа Джембаза пополнилась наездниками, взамен башкир, которые не пожелали отрываться далеко от дома и после тура по Поволжью остались близ родных мест. И это позволило еще более расширить ее репертуар.

* * *

Закончилась первая часть гастролей, во время которой цирк-шапито Джембаза проехал по градам и весям Кубани и Дона. После представлений в Юзовке, крае суровых шахтеров и сталеваров, их шапито дало несколько выступлений в Мариуполе, городе, основанном Екатериной II для понтийских греков, и где у Джембаза оказалась масса далеких и близких родичей и просто хороших знакомых. Их угощали, да угощали так, что, в конце концов, Николая стало мутить от кислого греческого вина и пахнущей йодом морской рыбы. И здесь Николай впервые увидал море. Оно было теплое и ласковое, мелкое и кишащее рыбой. Море, по правде сказать, не произвело на него особого впечатления. Волжский уроженец явно отдавал предпочтение могучему водному потоку неспешно, но неотвратимо катившему к морю свои волны. Не бескрайние морские просторы, но широкие просторы великой реки привлекали и манили его натуру.

Больно уязвило Колино самолюбие осознание того факта, что сила его не беспредельна, и что на силу всегда может найтись еще большая сила. Амбалы, мариупольские портовые грузчики, дали форменный бой на цирковой арене Джембазовым атлетам. Первые поединки с местными силачами Николай со товарищи проиграли позорно, вчистую. Пришлось отложить ежевечерние многочисленные возлияния и чревоугодия на ужинах у бесконечных Джембазовых родственников и готовиться к выступлению всерьез. Помогли казаки, с которыми Николай здорово сдружился, обогатив борьбу парня приёмами казацких ухваток. Только ценой невероятного напряжения профессиональные борцы смогли превозмочь местных любителей-самородков с городской пристани. Среди мариупольских амбалов особо выделялся один, чрезвычайно мелкий ростом, коренастый грузчик, которого сдвинуть с места были не способны даже такие гиганты как Джон. Николаю лишь с четвертой попытки удалось бросить коротышку на арену. Джембаз был в полном восторге от коренастонго коротышки и немедленно предложил место в труппе. А Николай, напротив, был уязвлен, хотя он не хотел признаваться себе, что им двигала заурядная ревность, к тому факту, что Джембаз нашел нового любимчика. Но, решив высказать это хозяину труппы, он получил резкую отповедь:

— Плохо же ты меня знаешь, Николай, а то должен был уяснить — для меня любимчиков нет! Интересы дела для меня — прежде всего! Если человек полезен для труппы — он будет выступать! — Джембаз говорил так зло и возбужденно, что кончики его усов осуждающе и возмущенно топорщились в такт его словам. — В тебе сейчас говорит обида и ревность. Но тебе-то, Коля, как раз грех жаловаться. У меня на тебя большие планы! Я ведь хочу сделать из тебя универсала, настоящего циркового артиста. Ты уже выступаешь как атлет и борец, а на выходе акробатический номер и джигитовка. Будут и другие номера, дай срок. К тому же не забывай, что мы, подпольщики, связаны иным служеньем, и это — главное. А ты мелочные счеты затеял.

Парню стало стыдно, он не смог не признать правоту старшего товарища по партии, в которую он накануне вступил.

После гостеприимного Мариуполя с негостеприимным приемом, их кочевой табор свернул на восток. Далее их путь лежал в Новороссию и на Украину. Здесь дыхание войны стало ощущаться значительно сильнее. Все чаще и чаще им приходилось сходить с дороги, уступая место маршевым батальонам, а то и целым строевым частям, двигающимся в направлении фронта. Среди публики стало много раненых и выздоравливающих солдат. Их много в этот год заполнило южнорусские местечки. Угрюмые и ожесточенные, они мрачно спускали свое жалованье в местных шинках, ибо, несмотря на «сухой закон», богатый на самогоноварение местный край предоставлял большое количество бурячихи, горилки и всевозможных наливок. На цирковых представлениях фронтовые громко смеялись от любых, даже самого низкого пошиба, шуток и нередко отпускали скабрезные шуточки в адрес циркачек. На одного, особо приставучего к Лизе типа, Николай набросился с кулаками. Солдатик, получив зуботычину, неожиданно заскулил:

— Сладил, что, сладил? Бугай здоровый! Отъелись на харчах тыловые крысы. А ты пробовал в окопах с водой сидеть и жрать гнилой хлеб? А ты знаешь, как гибнут от германского снаряда твои товарищи, в то время как наши пушки молчат? Я, почитай, за год войны первый раз бабу увидел, ну малость допустил лишку. Так изглодался же! А через неделю опять в энтот ад проклятущий идтить. Все! Наотдыхался!

Ну, что с такого возьмешь? Рука сама отпустила ворот солдатской рубахи.

Ситуация на фронте и в самом деле складывалась аховая. Еще в начале мая немецкий генерал Макензен двинул свои войска на русские позиции в Галиции. Против двадцати двух русских батарей со ста пятью орудиями он сосредоточил чудовищную артиллерийскую мощь из ста тридцати четырех батарей, в которых было шестьсот тридцать четыре ствола, включая тяжелые гаубицы. Германец перешел в наступление, а немецкая артиллерия обрушила на русских лавину огня. И когда русский солдат погибал под немецким снарядом, русские пушки из-за снарядного голода в большинстве своем молчали, или отвечали редкими выстрелами. Солдаты были злы на офицеров и генералов, те вспоминали недобрым словом главнокомандование, правительство и Думу, думцы подозревали Царя. И все едва ли не в открытую говорили о предательстве. Этим не замедлили воспользоваться революционные и либеральные пропагандисты. Из частного случая нехватки боеприпасов делался общий вывод о гнилости самодержавия, неспособности правительства управлять страной. Слова падали на благодатную почву. Каждый солдат, мещанин, или селянин, посетив цирк Джембаза, находил в своем кармане смятую прокламацию. Все чаще и чаще большевики, с которыми встречался Николай, поговаривали, что пора переносить агитацию на фронт, в действующую армию, в солдатскую массу.

Для восстановления утраченного престижа власти не нашли ничего лучшего как найти крайнего. «Козлы отпущения» не заставили себя ждать. Ими стали осуждённый за шпионаж бедолажный полковник Мясоедов и несостоявшийся «военный гений» великий князь Николай Николаевич. Арестовывали Мясоедова два генерала Генерального штаба — Бонч-Бруевич и Лукирский, помешенные на шпиономании и германофобии. Впрочем, оба давно были активными деятелями тайного общества Братства Звезды, целенаправленно работающие на разрушение Российской империи и пытающиеся наладить активные контакты высших офицеров Генштаба с левым, радикальным крылом социал-демократов. На должность Главковерха император Всероссийский не нашел ничего лучше, как назначить себя, любимого. Видимо лавры «военного гения» не давали спать спокойно и ему. Случилось это впервые после Петра Великого. До этого самодержцы предпочитали доверять ведение войн профессионалам и надеялись на умение и мастерство своих воевод. По поводу этого назначения, впрочем, среди россиян ходили разные мнения. Наиболее верноподданнические и наиболее недальновидные слои потирали от удовольствия руки:

— Ужо царь придёть — порядок наведёть и крамолу изведёть! Энтот-то заставит енералов по струнке ходить.

Большинство, однако, недоверчиво хмыкало:

— Ну, теперича, гвардейский полковник генералами накомандуется! А уж немка-императрица уж точно развернётся. Германский Генштаб отныне не только своими войсками командовать будет, но и супротивника.

Их было немного, но находились и такие, кто утверждал:

— Ворон ворону глаз не выклюет, а барин барину и подавно. Генералы — баре, а царь — самый главный барин. А умирать придётся нам, мужикам.

Словом, что бы Николай II не предпринимал — недовольными оказывались все.

Немецкая машина продолжала неумолимо продвигаться вперед. В течение июня пали Перемышль, Лобачев, Львов. Русские войска были вынуждены оставить Галицию, с таким трудом занятую в прошлом году. Многотысячные людские потоки русских людей из Галиции ринулись вслед за отступавшей русской армией. Узколицые и черноволосые, шумные и суетливые, совсем непохожие на дородных невозмутимых малороссов, они заполнили своим странным говором местные базары, майданы и улочки южнорусских городов. Много веков оторванные от основного русского тела, сохранившие тем не менее свою русскость, они были обречены на полное истребление мстительными австрияками и новосозданными украинцами, особо жестокими, как все адепты новой веры. Беженцы с ужасом рассказывали о поголовном уничтожении тех жителей Галиции, кои отказывались предать заветы своих предков и стать не русинами, но украинцами, о повешенных православных священниках, о расстрелянных учителях, о страшных лагерях смерти для русских.

* * *

Все эти рассказы Николай выслушивал с бледным от негодования лицом, а руки непроизвольно сжимались в кулаки. И кто это выдумал, что в армию призывают с двадцати одного года? Правда, недавно правительство снизило призывной возраст до девятнадцати лет, он это все равно было недостаточно для восемнадцатилетнего Николая. В свои года он чувствовал себя достаточно взрослым, чтобы вступить на ратный путь. Одновременно в нем крепла убежденность в неспособности царского правительства защищать страну от тевтонов. Мысль о неизбежности революции все чаще и чаще приходила в его голову.

К прибытию на гастроли в Одессу, у них с Лизой был готов новый номер — акробатический этюд на избитую, казалось бы, тему Арлекина и Пьеро. Здоровый крепыш Арлекино всячески измывался над хрупким и тщедушным бедолагой — Пьеро. Он подбрасывал Пьеро вверх, крутил вокруг себя, ронял на пол. Пьеро ловко умудрялся обратить все издевательства в свою пользу: делал сальто-мортале, садился на шпагат, так складывался едва ли не вдвое, что публика ахала. Когда Арлекин пытался исхлестать Пьеро розгами, тот прыгал через них как через скакалку. При попытке избить бедолагу палкой — шестом, Пьеро выкидывал с помощью шеста такие пируэты, что у публики дух захватывало. Брошенными Арлекином в него камнями Пьеро ловко жонглировал. Успех у номера был ошеломляющим. Представления, показанные в Одессе, Екатеринославе и Киеве и других бесчисленных местечках попадавшихся на пути следования шапито, прошли при полном аншлаге. В эти, скупые на добрые вести с фронта, люди приходили в цирка развеяться и повеселиться от души. Николай уже умел довольно ловко жонглировать, знал некоторые фокусы и пару раз вторым номером выступал у дрессировщика. Вместе с казачками они готовили номер, который по идее Джембаза, должен быть стать гвоздем программы. Он ощущал, как растут его цирковые умения, и стал понимать, что находиться на пути превращения из подмастерья в мастера. С Лизой тоже все складывалось неплохо. Вот только щемящее чувство тоски иной раз охватывало парня, никак он не мог забыть свою Наталку. Николая все время преследовало чувство, что он что-то упустил, недопонял, чего-то недоглядел.

* * *

Заканчивалось лето, птицы собирались лететь на юг, а Джембаз со своей труппой стал собираться на север: пришла пора возвращаться в Москву. Завершающим аккордом гастрольного тура по замыслу Джембаза должны стать выступления в обеих столицах, Москве и Петрограде. Приходилось прощаться с ласковым теплым морем, воздухом, наполненным пряными южными ароматами, доброжелательным и дружелюбным населением, по-детски восторженно и непосредственно воспринимавшими все цирковые трюки и репризы.