Эмоциональные преступники.

Под эмоцией я разумею душевное движение, характеризующееся тем, что известное чувство выделяется в сознании и направляет ход психических процессов, затрудняя появление враждебных ему представлений и чувств и облегчая, наоборот, проникновение в фиксационную точку сознания тех, которые способны его поддержать. Это душевное движение может сопровождаться более или менее сильным волнением, и тогда оно представляет собою аффект, который, в зависимости от силы своего напряжения и влияния на ход психических процессов, может быть физиологическим или патологическим. Патологический аффект, совершенно лишая человека возможности выбора, способности произвольных движений для достижения известных целей, делает его невменяемым. Состояние патологического аффекта представляет собою душевное волнение крайней и болезненной напряженности с сильным влиянием на сосудодвигательную нервную систему, благодаря которому возникают параличи, спазмы, неправильные расширения сосудов, и внезапно изменяется распределение крови и кровяное давление в мозгу. По форме своего проявления патологические аффекты могут быть различны: они могут носить характер неистовства, отупения, ужаса и т. д. Физиологический аффект, затрудняя понимание окружающего, наблюдение за собой и руководство своими действиями, не лишает, однако, человека, при известном усилии над собой, возможности обдумывания, взвешивания, выбора. Далее, эмоция может и не сопровождаться заметным волнением, а протекать сравнительно спокойно, проявляясь как некоторое напряжение известного чувства и сосредоточение около него психических процессов, не сопровождаемое таким влиянием на ход органических процессов, при котором о человеке говорят, что он волнуется. К эмоциональным преступникам я отношу тех, которые совершили преступление главным образом ради удовлетворения определенного чувства, у которых известные чувства достигают такой напряженности, что из комплексов, в состав которых они входят, родятся сильные импульсы к определенному преступлению, не находящие у этих лиц достаточной задержки. Возникшее у подобного субъекта чувство требует удовлетворения с такой силой или настойчивостью, что он чрезвычайно живо антиципирует приятность удовлетворения этого чувства и подчиняется сильному импульсу к поступку, обещающему доставить это удовлетворение.

Среди эмоциональных преступников можно различать следующие главные разновидности:

1) альтруистов, т.е. действующих ради удовлетворения известного альтруистического чувства, побуждающего служить другим людям и находящего свое удовлетворение в доставлении им чего-либо приятного, например, ради любви, дружбы;

2) антиальтруистов, т.е. действующих ради удовлетворения известного антиальтруистического чувства, например, злобы, мести, ревности, вообще чувства, побуждающего вредить другим и в причинении этого вреда находящего свое удовлетворение.

В пределах каждого из двух указанных типов преступники могут быть разбиты на видовые типы, смотря по роду чувств, являющихся у них главными руководителями их преступной деятельности: злобно-раздражительные, ревнивцы, завистники и т. д., и, кроме того, в пределах каждого видового типа, на две разновидности:

а) действовавших в состоянии более или менее сильного душевного волнения, по взрыву, так сказать, известного чувства; их можно назвать аффективными, и

б) действовавших рассчитано, с большею или меньшею обдуманностью ради удовлетворения известного чувства; их можно назвать обдуманно-эмоциональными.

Первые действуют в «порыве» известного чувства, необдуманно и иногда искренно и горько раскаиваются после в том, что они сгоряча сделали. Вторые действуют если и в аффекте, то не сильном, с расчетом, ставя иногда предварительные условия для того или иного образа действий, выжидают подходящих условий, а при отсутствии таковых откладывают свой поступок и т. д. У них антиальтруистическое чувство не вспыхивает сразу бурным аффектом, а обыкновенно нарастает постепенно, но, достигнув известного напряжения, долго держится на этом уровне, не вызывая видимого волнения. Часто они действуют с большим спокойствием, отчетливо помнят каждый свой шаг, не теряются, встречая какое-либо препятствие, и с большим хладнокровием потом скрывают следы преступления. При сильном напряжении чувства они сохраняют ясность и отчетливость мышления. Не чувство захватывает их, а как будто они отдаются во власть известного чувства, потому что им приятны его проявления. Ни особой торопливости, ни излишних, ненужных для их цели действий у них не бывает или бывает, во всяком случае, гораздо меньше, чем у других носителей эмоционального типа. Вся их деятельность, во время самого совершения преступления и сокрытия его следов, носит характер обдуманности, расчетливости, необычной в подобных случаях осмотрительности. Есть и случаи, в которых хотя и имеет место аффект, но он бывает, не силен, так что субъект сохраняет способность взвешивать и обсуждать. Вот несколько примеров, иллюстрирующих различные оттенки состояния эмоциональных преступников.

Так, например, Иван Харитонович Г., 35 лет, русский, из крестьян Тамбовской губернии, 18 июля 1923 года, из мести, причинил тяжкое телесное повреждение девушке 16 лет Н., потерявшей зрение на оба глаза оттого, что он плеснул ей из стакана купоросным маслом в лицо, при чем сделал это по следующему поводу и следующим образом. Человек недалекий и злобный, но очень много о себе думающий и самолюбивый, большой авантюрист, побывавший в Америке и кое-чему там научившийся, мелочный и упрямо-принципиальный, – «до женщин не падкий», он последнее время торговал с лотка бритвами и гребнями у Иверских ворот и там познакомился с Н., торговавшей здесь, же бутербродами. Он стал за ней ухаживать, провожал ее после торговли домой, покупал ей цветы, фрукты, духи и т. д. Он объяснил ей, что он до женщин не падок, что он рад, что кажется ей «не поверхностным», что он предлагает ей вступить с ним в брак и «имеет с ней дело как с человеком, которому много доверяется, но с которого многое и требуется», что она прежде, чем дать ему слово, должна серьезно подумать и т. д. Говорил, по-видимому, долго и довольно витиевато. Некоторое время на его ухаживания принимала и согласилась стать его невестой. Вдруг как-то она заявила ему, что он ей надоел, и что надо бросить «волынку тянуть». «Я, – говорит он, – не выражаюсь такими словами». Дома ему пришло в голову, что он оскорблен, что так порвать с ним она не имела права, что должна была «мотивировать» свой отказ, и если она ошиблась в нем, то – извиниться перед ним и вернуть ему истраченные им на нее деньги. В этом духе он составил письмо, в котором заявил ей, что она должна отдать ему истраченные на нее деньги, точный счет которых он представил, или, по крайней мере, извиниться перед ним. Придя утром на место торговли, он подошел к ней и молча подал письмо. Она спросила, что в письме написано? Он ответил: «возьмите и прочтите». Она отказалась принять. Тогда он на словах изложил ей содержание письма; она отказалась и деньги вернуть, и извиниться: «вот еще извиняться, что за хулиганство, подите вон, у нас говорят одно, а делают другое». Он ей говорил, что она «из принципа» должна или вернуть деньги или извиниться, но она в ответ обозвала его «хамом». На его слова: «потом узнаешь, хамство или нет» она ответила: «убирайся к черту». Ушел и стал читать газету. «У меня, – говорит он, – сложилась перспектива жизни, а она меня обманула». «Хотя она и училась в гимназии, но нравственного достоинства не имеет; если бы я знал, то не давал бы и не брал бы слова». Раньше он никогда не влюблялся и от женщин по возможности «воздерживался». В этой девушке он «полюбил человека». Разговоры с ней у него всегда были «на экономические темы». Он ей доверял более, чем кому-либо, а «она парализовала так его жизнь». У него явилась мысль о мести уже утром. «У меня ум,- говорит он, -быстро работает и не каюсь». «Раз решил, значит исполняю». «Оскорбление оскорблению рознь». «Я человек предупредительный, зря не пользуюсь слабой стороной человека». «Я имел с ней дело как с человеком, которому доверял свое я». «Я отдал ей лучшее место (для торговли), которое она изгадила как отхожее место». «Теперь ничего против нее не имею, так как она получила свое». «Я себя не признаю преступником». «Если нравственно паду, то сделаю преступление, а пока преступления не сделал». «Она сделала из меня тряпку, а я показал, что я человек, а ее сделал тряпкой». И он рекомендует себя при этом как человека «с твердым характером». Проходя утром по Трубному рынку, он увидел, что продают купоросное масло, и чувство мести нашло у него себе подходящую форму выражения; он подумал: «в той же мере отомщу, как и она мне». «Всякая измена есть величайшее преступление». «На фронте за измену к смерти приговаривают». «У нее с самого начала зародыши коварства были», она была «центростремительна», а он – «центробежен». «Нравственно» себя не считает виновным. «По мере сил, – говорит он, – накажу, кого следует». Он считал преступлением предложить ей, как девушке, куда-нибудь пойти, а она оказалась «кусок гадости». «Я душу свою так тонко знаю, – говорит он, – как никто», она является «на 100% виновницей», а он терпит «наказание за наказание». 18 июля, купив масло, он явился на обычное место торговли, подошел вплотную к Н. и плеснул в нее купоросом, за, что и был приговорен к лишению свободы на 8 лет. Главными движущими силами его преступления были его мстительность и злобность, подкрепленные резонерством. Интересно отметить, для характеристики Г., что в 1914 г., когда началась война, он решил, что нравственно обязан вернуться на родину, вернулся, поступил добровольцем в армию, попал на германский фронт, участвовал в боях, был ранен и попал в плен; из Германии пробрался в Англию, откуда на пароходе второй раз поехал в Америку за снарядами. Другая черта его: желание учиться, он почти безграмотным попал в первый раз в Америку и многому там выучился; затем он был 1/2 года студентом иркутского рабочего факультета. Он много читает и любит чтение.

Обдуманно, без особой спешности осуществил свой акт мести и другой юный преступник – Самуил Ц., 25 лет, еврей, который с 1918 года был на военной службе, в последнее время – командиром эскадрона. Он задумал жениться на одной еврейской девушке, которая жила в другой квартире того же дома и которую он очень полюбил. Мать его была против этого брака и постоянно ссорилась с семьей невесты, упрекала ее родителей, что они «заловили» молодого человека, а про своего сына им говорила, что он – неряха, легкомысленный, никого долго любить не может и с их дочерью долго жить не будет и т. д. Она старалась действовать на сына и иным образом: не стирала и не чинила ему белье, отказывалась готовить ему обед, не хотела выдавать ему оставшийся после смерти отца в 1922 году зеркальный шкаф и продала отцовское пальто, а сын считал, что эти вещи должны пойти ему, и имел в виду после свадьбы взять их себе. На этой почве между сыном и матерью были постоянные нелады, которые и привели ночью 20 февраля 1923 года к роковой развязке. Дело происходило в Симферополе. 19 февраля Самуил утром не стал дома пить чай, а ушел к невесте и оттуда на службу. Вернувшись со службы, он узнал, что мать ворвалась с самоварными щипцами в квартиру невесты, ударила ее мать и схватила за волосы невесту. Родители невесты очень упрекали его, что он не имеет характера и не может укротить своей матери. Весь вечер Самуил пробыл у невесты и ушел от нее в 11 часов с намерением убить мать, задушить ее, как только она откроет ему дверь. Однако, когда она открыла дверь, он не выполнил этого намерения и пошел к себе спать. Не спалось, припоминались все обиды, нанесенные ему матерью, он злился, временами плакал. У него окончательно созрел план убить мать, и он тщательно продумал его в течение нескольких часов. В четвертом часу утра он встал, прокрался в комнату матери, снял ключ от сарая, пошел в сарай, взял там одну из досок, аршина в 2 длиною, вернулся в комнату матери, стал у изголовья и несколько раз ударил ее доской по голове. От стонов матери проснулся спавший в соседней комнате брат, бросился было в комнату матери, но убийца его не пропустил, сказав: «маме плохо, беги за доктором». Послав брата за доктором, Ц. хотел симулировать бандитский налет на их квартиру: сорвал крючок с наружной двери, выходящей во двор, открыл окно, молотком и стамеской взломал зеркальный шкаф и разбросал вещи, положил, между прочим, коробочку с небольшим количеством золота, как будто бандиты уронили ее, и т. д. Окончив эти приготовления, он выскочил на улицу с криком: «у нас налет, маму убили» и т. д., и стал будить соседей, которые вызвали карету скорой помощи. Потерпевшая, не придя в сознание, скончалась. За это Самуил Ц. приговорен к 8 годам заключения со строгой изоляцией.

Знакомясь с его личностью, мы узнаем, что отец его сильно пил, был очень раздражителен, постоянно ссорился с женой, изредка ее бил. Мать Самуила также была очень раздражительна. Семья жила вообще не дружно, отношения с отцом у Самуила были хорошие, а с матерью, с братом и сестрой – дурные. Мать он давно ненавидит. Любил он в своей жизни лишь одну свою невесту. О детстве, в виду тяжелой домашней атмосферы, вспоминает с неприятным чувством. С удовольствием вспоминает о фронте и разных эпизодах войны; в боях он бывал много раз, раз был ранен осколком шрапнели в ногу и контужен в правую щеку. Недурное впечатление у него сохранилось о гимназических годах. Он кончил гимназию и дошел до II курса университета. Материальной нужды не испытывал, до 19 лет жил у родителей, у которых всегда были достаточные средства. Он очень зол, раздражителен, вспыльчив и мстителен. В содеянном раскаивается: какая она ни была, все-таки мать, и он не должен был так поступать. Кроме того, он жалеет, что лишил брата и сестру хозяйки. Центральным признаком его является способность предаваться долгим порывам злобы, часами обдумывать план выражения мести в насильственных формах даже по отношению к матери, от которой, в крайнем случае, он мог просто уехать, пожертвовав зеркальным шкафом и некоторыми мелкими удобствами жизни.

Еще пример. Василий Федорович Б., 19 лет, русский, внебрачный сын кухарки и одного портного, также человек злой, вспыльчивый и раздражительный. Будучи командиром бронепоезда, на одной станции познакомился с одной телеграфисткой, сошелся с ней, привез ее в Москву к матери. По дороге, в Харькове, у него вышел скандал: они жили месяца 2 в одной гостинице, продавая вещи. Один сосед по номеру стал ухаживать за подругой Василия Федоровича, в результате чего, после крупного разговора, Василий Федорович выхватил наган и чуть было не убил своего соперника, но их разняли. В Москве у него быстро обнаружился недостаток средств, что отразилось на его отношениях с его возлюбленной. Той хотелось иметь ботинки, денег не было, он решил совершить карманную кражу и в трамвае залез в карман к одному американцу, который схватил его за руку. В результате 8 месяцев концентрационного лагеря. Приходя к нему на свидание в лагерь, мать его сообщила, что у его любовницы вдруг оказался двоюродный брат, командир полка Ш., и что она ушла к нему, почему и не приходит к Василию на свидание. Узнав об этом, он загрустил, решил, во что бы то ни стало, видеть ее, бежал с одним матросом из лагеря, узнал, что его возлюбленная поступила на службу в один магазин, пошел к ней туда, убедил ее вернуться к нему, помирился с ней по возвращении домой и лег спать. В час ночи послышался сильный стук и ворвался с несколькими военными командир Ш., обругал Василия Федоровича вором и стервецом и настоял, чтобы молодая женщина вернулась. Та согласилась, оделась, оставила своего прежнего любовника одного в постели и ушла со вторым обожателем. Что же делал в данный момент Василий Федорович? Он лежал, отвернувшись к стене, все время молчал, «был как зачумленный». Всю ночь он не спал. Утром встал, взял сапожный ножик и пошел дожидаться ее по дороге от квартиры командира полка к месту службы, но ее не встретил и тогда пошел бродить, зашел на земляной вал к точильщику, наточил у него нож, вернулся домой, пообедал, поспал и ушел опять, стал ожидать ее возвращения со службы. Часов около 7 вечера она вышла под руку со своим любовником. Василий шел за ними и следил. На углу Воздвиженки они расстались. Тогда Василий подошел к ней и стал объясняться; они прошли несколько улиц и переулков. Сначала он старался завести ее на набережную Москвы-реки и там зарезать, но она туда не пошла. Под конец они оказались на Арбате. У одного дома она, желая оправиться, вошла в ворота, сказав ему: «подожди меня здесь». Он бросился следом за ней, вонзил ей нож в спину, а затем нанес еще несколько легких ран, между прочим, отрезал часть носа. Она закричала, упала, он тут же был арестован. Это было 9 февраля 1922 года. Потерпевшая осталась жива. Анализируя этот случай, мы видим, что виновный сдерживает свои порывы, когда ему слишком рискованно их проявлять, часами гуляет со своей жертвой и беседует, выбирает то один план, то другой и т. д., словом, действует обдуманно, рассчитано, и у него ясно выражена склонность рассчитано совершать насильственные действия по злобе и мести, к которым примешалось уязвленное самолюбие. Он не мот примириться с мыслью, что он брошен и ему предпочтен другой. Он – человек неглупый, но малоразвит и легкомыслен. Окончил 3 класса городского училища. Интересуется лишь политическими вопросами. В момент преступления был совершенно трезв, но вообще пьет и иногда бывает пьян. Отец его также пил.

В порыве злобной раздражительности, истязал свою дочь Михаил Семенович С., 44 лет, русский, из крестьян Смоленской губернии, сильный, алкоголик, пьет с 10 лет, подвыпивши, любит говорить про что-нибудь хорошее и добреет. Очень раздражителен, зол, мстителен и скуп. Нередко колачивал и жену, и детей. Отец и мать его также были очень раздражительны. Отец часто и сильно пил. Михаил кончил трехклассную сельскую школу, учился недурно, только математика трудно давалась. Читал мало, – некогда. Прочитанное очень быстро забывает. Знает несколько ремесел: работал в качестве прядильщика, знает слесарное и столярное дело. В 1921 году ему отвели 8 десятин земли, и он решил перебраться с семьей в деревню; построил себе там избу, а вторую избу, необходимую ему в виду многочисленности его семейства, – 8 человек детей, – достроить не смог, капитала не хватило. В деревне у него есть лошадь и корова, но многое еще завести надо. Его жена – он женат с 1899 года – с дочками торговали горячим чаем на Сухаревке и недурно зарабатывали, нередко вся семья кормилась от этого заработка. Дети его – «все великолепные, умные и хорошего поведения». Старшая дочь его-Екатерина-«умница, хорошо училась и собой красавица», только на свое несчастье она в 1923 г. познакомилась с сыном бывшего торговца Е., который также торговал на рынке. Про этого молодого человека Михаил Семенович отзывается очень неодобрительно: «по глазам видно, что разбойник». Но Кате он понравился, и она с ним сошлась, а Михаил Семенович приискал ей хорошего жениха – еврея фабриканта, который сразу сделал много подарков Кате. Но Е. как-то встретил и избил этого жениха, после чего тот куда-то уехал. Отец запрещал Кате видеться с Е., но она не слушалась. К тому же, благодаря Е., пристрастилась к кокаину, «чуть всех детей не стравила кокаином», и стала потаскивать на кокаин деньги из выручки, за что все в семье были на нее очень злы. Она объявила, что выйдет замуж за Е., и ушла к нему, но через неделю вернулась, потому что тот ее выгнал и требовал 500 р. приданого. В роковой день, в ночь с 28 на 29 апреля 1924 г. часа в 2, Катя прибежала от Е. избитая им, и на вопрос отца, пойдет ли она к нему опять, ответила, что пойдет. Тогда он взял ремень и стегал ее ремнем, так ударил раз 20, а затем взял раскаленные на примусе толстые щипцы для завивки волос и причинил ей ими ряд ожогов бедер и влагалища, в результате чего потерпевшая получила тяжкую болезнь. В истязании ему помогал сын Николай, 18 лет, который, во время причинения ожогов, покрывал одеялом голову сестры, чтобы ее крики не были слышны соседям. Продолжительность истязания точно установить не удалось, но, по всем признакам, оно продолжалось долго. Михаил С. был немного перед этим выпивши и сильно бранил дочь. Он присужден к 2 годам лишения свободы, а Николай – к году. Михаил С. находит свое наказание слишком суровым: как отец, он мог наказать дочь, хотя ей уже 20 лет, а если он превзошел несколько границу своей власти, то следовало бы назначить ему месяцев 3 – 6 и то условно. Следует добавить, что обычное настроение его – угрюмое. Часто у него бывает сильная дрожь. По временам он испытывает какую-то беспричинную злобу, ни против кого в отдельности, а так вообще. Часто он склонен плакать. Многолетний алкоголизм ведет его по пути все большего психического вырождения.

В последнем примере мы имеем дело с эмоциональным преступником аффективного типа, но аффект его не мог бы помешать ему понять всю возмутительность его истязаний, если бы у него не было нелепого представления о его отцовской власти, открывавшего свободный выход его злобе.

Другой интересный случай учиненного в аффекте преступления произошел в прошлом году в Москве. 22 марта 1924 г. Леонтина Августовна Ш., 34 лет, немка по отцу и полька по матери, убила свою соседку по квартире Лебедеву, а затем сварила ее с каустической содой, с целью сокрытия своего преступления. Это – первое ее преступление, раньше она не судилась. Крайнее самолюбие, кичливая гордость своим целомудрием и несомненная большая злобность, – вот три черты ее характера, сыгравшие в этом деле большую роль. Дело было так. В роковой день 22 марта Лебедева, женщина с истерическим характером, исполнявшая в квартире роль ответственного съемщика, затеяла свою обычную перебранку, через стенку, с Леонтиной Ш., своей соседкой по комнате. Началось с неприятного, но, казалось бы, ничтожного спора из-за картошки, которую III., вопреки расчетам Лебедевой, для нее не сварила, а затем слово-за-слово и пошло. Во время перебранки III. назвала Лебедеву «Сидоровой козой». Надо заметить, что девичья фамилия Лебедевой была Сидорова и под этой фамилией она имела какое-то уголовное прошлое, которое тщательно скрывала. Об этом Ш. узнала почти перед самым убийством и эпитет «Сидорова коза» фигурировал в их перебранке впервые. Лебедевой этот эпитет показался очень обидным. Она влетела в комнату Ш. с коротким железным прутом, которым пользовалась в квартире как кочергой, с криком: «я тебе покажу, какая я Сидорова коза!». Вскоре за этим она ударила Ш. кочергой по рукам. Придя в состояние сильного злобного раздражения и от перебранки, и от удара, Ш. схватила топор, которым незадолго до того щипала лучину, и со словами: «я тебе тоже покажу!» – ударила им Лебедеву по голове. «И показала», – добавляет Ш. с улыбкой. Надо заметить, что во время самого акта убийства каждой из женщин были произнесены еще какие-то фразы, восстановить которые невозможно. Когда Лебедева влетела с угрозой: «я тебе покажу, какая я Сидорова коза», последовала некоторая пауза, во время которой Ш. произнесла: «а ну-ка, показывай». За этим последовал удар кочергой и ответный удар топором. Лебедева сразу упала на постель, на подушку, лицом вниз. Ш. подошла к ней, попробовала пульс, осмотрела труп, убедилась, что Лебедева не «симулирует», и прикрыла труп шубой. Произошло это вечером в седьмом часу, когда в квартире не было никого, кроме сожительницы Лебедевой но комнате Анны Б. Привлеченная шумом ссоры Анна Б. вошла в комнату Ш. и между ними произошел приблизительно такой разговор.

Ш. Нюра, я Полю ударила. Пускай полежит. Дай мне ее пальто.

Б. Ты убила Полю?

Ш. Да, убила.

Б. (уходя). Это дело – не мое. Ты убила, ты сама и разделывайся, пальто я тебе не дам.

Ш. (топнув сильно ногой). Давай, не то и тебе, то же будет, – стукну!

При этом, по слова и Б., III. Была бледна и 'Говорила зловещим полушепотом, с трудом сдерживая злобу. В результате испуганная Б. отдала пальто Лебедевой, которое было, затем, спрятано у III. под кроватью, чтобы можно было впоследствии всем сказать, что Лебедева ушла. И Ш., и Б. обе потом говорили всем, что Лебедева куда-то ушла и не возвращалась. III. строго потребовала от Анны Б., чтобы та молчала убийца Лебедевой – Ш. и никому не рассказывала о происшедшем. Из страха Анна не рассказала даже пришедшему вечером мужу, хотя ей очень хотелось это сделать. Вечер в квартире прошел обыкновенно; к Анне Б. вернулся ее муж и они мирно пили чай, а потом улеглись спать. Анна жалеет Лебедеву и ко всему этому делу относится с неподдельным ужасом. Ей непонятно, как могла Ш. учинить такое преступление. Она очень боится покойников. Очень неприятен ей и вид крови. Мучила ее также мысль, что за все это будет. По всем этим причинам она после преступления не спала почти всю ночь и вообще сильно «нервничала». Ш. она говорила: «оставь меня, ты убила, Ты и разделывайся, как знаешь, не мое это дело». Но та настаивала очень резко и с угрозами. Анна очень боялась Ш. и потому подчинилась ей. Надо заметить, что Ш. для женщины большого роста и очень сильна, гораздо сильнее Анны, так что у последней было основание бояться. Ш. откровенно говорит, что в то время она была сильно раздражена и, если бы Анна ей не подчинилась,

Могла бы ее убить. Итак, как замечено выше, вернувшимся и спрашивавшим о Лебедевой жильцам говорила, что «Поли нет дома, она куда-то ушла». Тех это не удивляло, ибо Лебедева была легкого поведения и частенько подолгу отсутствовала. Ш. первоначально спрятала труп в корзину, а затем поздно вечером, когда два жильца вернулись уже из театра, она, запершись у себя в комнате, изрезала ножом труп: отрезала голову, руки, ноги, туловище. Отрезанные части она положила в бачок для кипячения белья и стала кипятить с каустической содой. Совершенно разваренное мясо она затем спустила в клозете, в канализационную трубу, а кости положила в печь и пыталась сжечь; при обыске они и были там найдены. Сварить ей удалось не весь труп, остались 2 куска, которые она заставила Б. бросить на следующий день; один из них был брошен в Кабанихином переулке, а другой – на Малой Бронной улице. Ш. утверждает, что в вечер, когда было совершено убийство, она могла варить труп, и делала это со злобой без особых усилий, резала труп даже с очень большой злобой. Но на следующий день она, по ее словам, как-то ослабела и больше резать и варить человеческое мясо не могла, даже подойти и притронуться к нему ей было противно, почему и настояла, чтобы Б. пошла и бросила оставшиеся куски. Она требовала, чтобы Б. снесла их подальше, бросила в каком-нибудь разрушенном доме и принесла бы назад клеенку, в которую они были завернуты, но та очень волновалась и в испуге бросила их в указанных выше местах. Неся первый кусок, она встретила милиционера, быстро зашла в подъезд, положила там свою ношу, пошла дальше, а затем вернулась, взяла ее и понесла далее. Ей казалось, что милиционер и все вообще на нее смотрят. Она сильно волновалась. «Меня всю трясло», говорит она. Клеенку назад принести забыла, оставила кусок в том виде, как он был завернут. Ш. осталась не довольна таким выполнением ее поручения. «Я бы так не поступила», рассказывает она. «Я бы снесла куда-нибудь в разрушенный дом». «Милиционер меня бы не смутил». «Почем он знает, что я несу»? «Потом я бы в клеенке не положила». «Когда я узнала, что Нюра бросила близко и в клеенке, я сказала: ну, теперь я пропала». Пока Нюра ходила с кусками, Ш. прибрала все в комнате и хорошо проветрила.

Останавливаясь на анализе внутренних пружин этого убийства, необходимо несколько заглянуть в историю знакомства Ш. с Лебедевой и познакомиться с общим характером их отношений. Та ссора их, которая непосредственно предшествовала убийству, была не первая. Они постоянно бранились и много раз дрались. Еще за неделю, приблизительно, они сильно дрались, так, что их с трудом разнял пришедший к одной из жилиц, за покупкой старья, татарин. Начинала ссоры и перебранку обыкновенно Лебедева; Ш. долго отмалчивалась, и многое спускала своей соседке. Лебедева была очень вспыльчива и невоздержанна на язык, бранилась, кричала, но вместе с тем была и очень отходчива, вскоре подходила, целовала Ш., сейчас, же после ссоры или драки шла мириться. Совсем иной характер у Ш. Она довольно сдержанна, с трудом выходит из себя, но, выведенная из терпения, долго и сильно злобствует. Сама признается, что зла и мстительна. Обиду помнит долго, очень самолюбива и, если ее сильно задевают, легко может перейти к насильственным действиям. «Особенно меня выводит из себя, – говорит она,- если меня заденут за самолюбие». Она не принадлежит к числу тех женщин, которые от обиды плачут, но в силах активно выступить против обидчика и ответить ему каким-либо насилием. Она с безразличием относится к трупу и крови. Масса крови, вытекшая из Лебедевой, не произвела на нее никакого особенного впечатления. Она очень отчетливо помнит процесс разрезания трупа, точно указывает, что и как она отрезала; говорит, что отрезывать голову, руки и ноги, а также разрезать туловище ей трудно не было, все это она сделала простым кухонным ножом. Самый процесс нанесения удара топором она также помнит хорошо, помнит, между прочим, что ударила сознательно обухом, а не острым концом, «иначе от черепа ничего бы не осталось», плохо помнит лишь начало ссоры. После убийства, разрезания трупа и разваривания его, она спала ночь, как обыкновенно, хорошо. О покойной Лебедевой она не жалеет, говорит, что ее ненавидела и отзывается о ней со злобой и со злым огоньком в своих серых глазах. О совершенном она вспоминает не только, когда ее расспрашивают, а и по своей инициативе, но равнодушно, без сожаления и раскаяния. Никаких тревожащих снов или видений у нее не было. Преступление свое она признает делом нехорошим, убивать Лебедеву она права не имела, но какого-либо тяжелого чувства убийство в ней не вызвало: «как будто кошку убила, – говорит она, – а не человека». «Наказать за это, по ее мнению, нужно, хотя, если принять во внимание, какая была Лебедева, то и наказывать за убийство ее не следовало бы». Резала она ее с такой злобой, «будто,- говорит она,- передо мною не человек, а скотина лежала». Начала она резать труп, когда он был еще теплый. Когда Лебедева от удара упала на кровать, она сначала подумала, что та просто в обмороке или симулирует, подошла к ней, присмотрелась, попробовала пульс, убедилась, что сердце не бьется. Все это она рассказывает с улыбкой, деловым тоном, как вещь самую обыкновенную. Осуждая содеянное ею, Ш. делает это холодно, без заметного эмоционального тона, и главным основанием для такого осуждения, по-видимому, считает то, что придется за это нести большую ответственность.

Знакомясь с личностью Ш., мы узнаем о ее жизни и характере следующее. Она – уроженка Витебской губернии. Отец ее умер в 1903 или 1904 году, мать-в 1913. Отец пил сильно и умер от какой-то желудочной болезни, мать – от туберкулеза. Родители жили дружно, не ссорились. Всех детей, у них было четверо, старшая – дочь и еще 3 сына. Отец был строг, наказывал детей, но не жестоко, больше тем, что ставил в угол; мать была женщина добрая, но очень вспыльчивая. Леонтина до конца сохраняла очень хорошие отношения с родителями, с которыми прожила до 17 лет. Семья их была не из бедных, нужды она никакой не знала. Летом они уезжали в небольшое имение матери, а зимой и осенью жили в городе. В школе она не училась, училась кое-чему дома, да потом, когда жила бонной на месте, кое-чему научилась от студента, сына хозяев, у которых жила. Она читает и пишет по-русски и по-немецки. У студента она старалась получиться, потому что хотела сдать экзамен на сестру милосердия. Она не прочь почитать романы и иногда даже плачет над чувств. Трогательными романами, но прочитанное помнит плохо и вообще интеллигентностью не отличается. Помнит, что читала Тургенева, Пушкина, Вербицкую, но что именно – рассказать не может, так как быстро забывает. Но вообще память у нее хорошая и только – прочитанное как-то недолго у нее сохраняется. О детстве своем она сохранила хорошие воспоминания; особенно хорошо и приятно ей вспомнить, как приезжала домой на праздники и каталась верхом, что она очень любит. Самое тяжелое воспоминание в ней оставила смерть отца, «потому что я поняла, – говорит она, – что придется из дома уехать». Из дома она уехала 17 лет и стала служить бонной. На местах служила по нескольку лет. В 1913 году вышла замуж за фотографа и стала заниматься вместе с мужем фотографией. В 1917 году фотографию пришлось закрыть, по случаю революции. В начале голодного периода она с мужем и двумя детьми, которые умерли в 1918 и 1919 годах, переехала в Орловскую губернию, где ее муж служил по продовольственной части. В 1919 году он умер от тифа. Леонтина осталась одна. Первое время она занималась в деревне фотографией и этим кормилась. В 1920 году поехала в Москву за материалами и осталась здесь. В Москве она все время пробивалась разной работой: наклеивала ярлыки на катушки ниток, ходила стирать белье и т. д. Без хлеба не сидела, голода не знала, но тяжело нередко приходилось. Так как она очень трудолюбива и сильна, то ей удавалось заработать себе на жизнь и даже обзавестись всем нужным для ее одинокого хозяйства. Надо заметить, что она очень экономна, скупа, домовита и хозяйственна. У нее есть все свое, и все эти предметы хозяйственного обихода она содержит в порядке и очень не любит, когда у нее что-нибудь берут и отдают ей в ненадлежащем виде. Жила она одиноко, любовников у нее не было. В половом отношении она холодна, на легкие связи идти не желала; желает выйти замуж серьезно за подходящего человека и жить с ним семейно «по-хорошему». В 1922 году она случайно познакомилась с Лебедевой и поселилась у нее; права на отдельную комнату у нее не было и это заставляло ее держаться за сожительство с Лебедевой и терпеливо выносить выходки последней. Лебедеву за «вольное поведение» хозяйка квартиры выселила; сожитель Лебедевой – Ф. – за кражу в то же время попал в тюрьму. Лебедева нашла себе приют в Трехпрудном переулке, куда с ней переселилась и Леонтина Ш. Лебедева нередко сбивала Ш. бросить трудную поденную работу и заняться проституцией, но та на, это не соглашалась: «нет, лучше буду белье и полы мыть», говорила она. На этой почве у них не раз происходили размолвки. «Она хотела Меня использовать, – говорит Ш.,-и настаивала, чтобы я была проституткой». «Дура, ты бы пошла, да за вечер червонцы брала», – говорила она мне. «Ты виднее, чем я, тебе бы только выйти»… «Но мне противно было»,-добавляет она. Когда они жили в одной комнате с Лебедевой, то жизнь была совсем невозможная, так как Лебедева постоянно укоряла Ш., зачем она стирает, катушки для наклейки ярлыков берет и т. д., при чем кричала ей, что лучше бы она занималась проституцией и что все равно ей придется кончить этим. А та упорно возражала: – «лучше буду белье и полы мыть, а не это…»Стирала она и на Лебедеву, «из любезности», так как с той денег было получить невозможно, и оказывала эту любезность, чтобы та меньше кричала; за это ее в квартире даже дразнили, что она прислуга Лебедевой. Нередко, во время ссор с Лебедевой, Ш. подчеркивала свое целомудрие, свою честную жизнь, свою честным трудом заработанную копейку. Этим она очень гордится; здесь ее самолюбие почерпает, по-видимому, свое главное удовлетворение. А самолюбива она очень. Хотя она скупа и расчетлива, но заявляет, что ее «карманные потери не трогают, а самолюбие очень большое». Особенно ее задевает, если упрекнут в дурном поведении. Интересно отметить, между прочим, что Лебедева давала ей разные неприятные прозвища. «Я такие не скажу никогда», – говорит Ш., – даже поведением меня укоряла, тогда, как не имела решительно никакого права». Очень частые ссоры с Лебедевой начались с сентября. Кроме как с ней Ш. никогда ни с кем не дралась, а с ней дралась несколько раз, причем первой, всегда нападала Лебедева. Ш. гораздо сильнее ее, но та «увертливее»; обыкновенно, по ее словам, она схватывала Лебедеву за руки, лишала возможности дальнейшего нападения, некоторое время держала, а потом бросала и уходила к себе. Их обыкновенно успевали разнять. Таким образом, у Ш. с Лебедевой давно были тяжелые отношения и в атмосфере постоянных ссор накипала ненависть к ней. Она откровенно говорит, что о покойной нисколько не жалеет, так как ненавидела ее. Эти долго нараставшие ненависть и злоба и прорвались в роковой день 22 марта.

Обращаясь к дальнейшей характеристике Ш., надо отметить следующие ее черты. Она не глупа, – хотя, как замечено выше, мало развита, – деловита, энергична, трудолюбива, любит посидеть спокойно дома, побольше поспать, а иногда скромно развлечься, например, сходить в кинематограф, или выпить, но немного и лучше на чужой счет. Никаких припадков и признаков душевного расстройства у нее никогда не было. Она терпелива и говорит, что любит ухаживать за больными. В жизни у неё были два плана и оба не удались: стать сестрой милосердия и завести себе, хорошую семейную жизнь. Она недурно владеет собой и отличается большим хладнокровием. Сначала она в убийстве не сознавалась. Дело раскрылось через неделю. Всю эту неделю Ш. вела обычную жизнь, ничем не обнаружила своего беспокойства, спала на той же постели и подушке, на которых лежала убитая, и никаких тревожащих снов не видела, спала хорошо и долго.

Часто то чувство, которое толкает человека к преступлению, вспыхивает у него сразу, захватывает его сознание и сильно затрудняет оценку поступка, мысль о котором мелькнула, как о способе удовлетворить это чувство. Такой резко выраженный аффективный тип представляет собою, например, Надежда X., 23 лет, полька, истеричка, которая 9 апреля 1922 года убила женщину, сообщившую мужу X., только что вернувшемуся из долгой отлучки, что в его отсутствие его жена вступила в Связь с одним молодым человеком, чего, на этом деле, не было. Узнав об этом, Надежда захотела пойти в нижний этаж, взять у этой женщины взаем муки и масла и, кстати, объясниться с ней, спросить, на каком основании она высказала ее мужу свои предположения о мнимой ее связи; с молодым человекам. Она отправилась к ней в кухню объясняться. Когда она выразила ей свое неудовольствие, та заявила ей, что ни муки, ни масла она ей не даст, – что брать-де вы умеете, а отдаете плохо, а что то, что она говорила о сожительстве Надежды с молодым человеком, – правда, – конечно, они в связи. Возмущенная Надежда схватила лежавшую на столе доску для рубки мяса и ударила обидчицу в висок. Та упала замертво. Надежда схватила, не отдавая себе отчета, муки и масла из шкафа и побежала наверх к мужу, страшно взволнованная, бормоча бессвязные слова, из которых он сначала не мог понять, в чем дело: – «убила… ругались, взяла» и т. д. Он спустился вниз с целью выяснить, что произошло, увидел труп и понял страшную правду. В содеянном X. очень раскаивается «зубами бы, – говорит она, – вырыла ее из могилы, чтобы воскресить, не понимаю, как я могла это сделать». Надо добавить, что она сильно склонна в гневе к насильственным действиям, кричит, швыряет тем, что под руку попадется, больно бьет себя в грудь и т. д.

Случаев преступлений, учиненных в резко выраженном аффективном состоянии, в моей коллекции очень много, но, за недостатком места, я остановлюсь еще лишь на одном. 8 мая 1922 г. Федор К., 27 лет, электромонтер, русский, уроженец Тульской губ., сын запойного пьяницы, пьющий и сам, хотя «не шибко», при чем, выпив, впадает в мрачное состояние, раздражительный, но умеющий сдерживать свое раздражение, – убил гражданина Н., человека, который был гораздо старше его, за сорок лет. В течение 7 лет они находились в связи, Н.-был пассивным, а К.- активным педерастом. Соблазненный на противоестественные отношения еще в очень молодом возрасте, К. за последние годы очень тяготился отношениями и желал их кончить. Н. страшно его ревновал, следил за ним, грозил, в случае разрыва, рассказать всем рабочим завода, где работал К., об их отношениях. К. этого страшно боялся, продолжал тяготившую его связь и терпел постоянные побои от Н., который был сильнее его. Лишь за несколько дней до убийства К. вышел из больницы, где лечился от язвы желудка, и в течение 2 недель избегал видеться с Н. Тот, наконец, потребовал его к себе, стал бить и настаивать на половых отношениях, от которых К. просил его временно освободить. Избиение и сцена ревности продолжались все утро, до 3 часов рокового дня. К. стал даже на колени и упрашивал Н. не приневоливать его к половым отношениям, но Я. бранил его и ударил ногой в живот. Стоявший на коленях К., выведенный этим ударом окончательно из терпения, в порыве злобного раздражения схватил лежавший, на столе большой замок и убил им Н., за что и был приговорен к лишению свободы на 1 год.