Когда преподаватели проходят курсы повышения квалификации, им часто предлагают одно упражнение. Оно называется «важный опыт обучения» и обычно формулируется примерно так:

1. Обсудите в группах самый значимый опыт обучения, который вы можете вспомнить из своей юности, – можно брать как формальное образование (школу/университет), так и неформальное.

2. Попытайтесь выделить общие характеристики для всех примеров такого опыта.

3. Обсудите, насколько часто эти характеристики имеют место в вашей преподавательской деятельности.

Я бы предложил вам тоже проделать такое упражнение, прямо сейчас. Отложите книгу и унеситесь мыслями к событию, оказавшему на вас глубокое влияние, добавившему вам знаний и умений. Вспомните, кто еще принимал участие, какие обстоятельства сопутствовали этому событию и в каком контексте проходило обучение. Попросите кого-нибудь, кто находится поблизости от вас сейчас, сделать то же самое (не волнуйтесь, они не будут против – люди любят рассказывать о том, как они учились). Посмотрите, есть ли у ваших воспоминаний какие-нибудь общие черты. Продолжайте чтение только тогда, когда исполните это задание…

Я уже не помню, сколько раз давал это задание разным людям и слышал одни и те же разговоры, видел одни и те же записи на листочках. За этим обычно следует типичный набор сформулированных пунктов, и я бы хотел, чтобы вы сравнили их с вашими воспоминаниями.

Большинство самых запоминающихся обучающих моментов происходит вне школы или университета (например, обучение плаванию, катанию на велосипеде, осмысление событий, круто изменивших жизнь). Обычно в них присутствует элемент наставничества вкупе с какой-либо формой группового обучения. Такие моменты возникают из проекта, в котором сочетаются обдумывание и осуществление, – поставить пьесу, реализовать амбицию. В них есть вызов, риск, они позволяют учиться на ошибках. Они заставляют нас выйти из зоны внутреннего комфорта, разложить по полочкам свои сомнения и страхи, часто методом проб и ошибок. В них всегда присутствует момент озарения, после которого люди начинают гордиться собой и чувствовать бóльшую уверенность в своих силах. Многие вспоминают какие-либо публичные выступления, помогающие закрепить в памяти полученный опыт.

Когда я прошу участников рассказать, какие из этих компонентов находят отражение в их собственном стиле преподавания, часто возникает неловкое молчание и все начинают разглядывать свои ботинки. Я стараюсь проводить это упражнение максимально вежливо. Во-первых, потому что это не я долгими дождливыми днями выбиваюсь из сил в попытке уговорить сопротивляющееся стадо 14-летних юнцов хоть чему-то поучиться; во-вторых, потому что упомянутая выше утрата автономии коснулась преподавателей точно так же, как и операторов контакт-центров. Их личная инициативность, которая могла бы заинтересовать учеников, ограничивается все нарастающим потоком инструкций сверху. С другой стороны, мне приходится напоминать им, что, проделав это упражнение с тысячами людей, я еще не встретил никого, кому бы за все время обучения больше всего запомнилось какое-нибудь письменное задание.

Время от времени меня спрашивают о моем собственном самом запоминающемся опыте. Я расскажу вам о нем в качестве введения в эту главу, где сначала рассмотрю множество трудных задач, стоящих перед образованием, а затем поделюсь некоторыми секретами лучших учебных заведений и качествами их ведущих преподавателей.

Мне было примерно 13 лет, когда мой двоюродный брат Алан Прайс приехал погостить в доме моих родителей. Незадолго до этого он ушел из поп-группы The Animals, находившейся тогда на пике успеха (их самый известный хит «House of The Rising Sun» занимал первую строчку в британских и американских хит-парадах), и восстанавливал силы у себя на родине, на северо-востоке Англии. Естественно, для ребенка, учившегося играть на пианино, Алан был в своем роде героем. Моя мама быстренько засадила меня за инструмент, чтобы я продемонстрировал свои недавние достижения в чтении нот с листа. Это было ужасно. Впрочем, Алан оказался достаточно благосклонен, но затем задал вопрос, который мне никогда и в голову не приходил: «Неплохо, Дэвид, а ты не пробовал играть без нот?»

Конечно, нет. Все мои учителя на каждом уроке вбивали мне в голову, что музыку сначала читают и только потом играют. Однако Алан никогда не учился нотной грамоте, так что за пару часов он показал мне, как играть на слух. Я не солгу, если скажу, что те несколько часов неформального обучения перевернули всю мою жизнь.

С тех пор я стал брать у сестры все ее пластинки и подбирать на слух аккорды, а к вечеру уже мог сыграть их на раздолбанном пианино в нашем местном молодежном клубе. Девочки начали замечать мое существование. Цитируя сэра Кена Робинсона, «я нашел свою стихию».

Такая практическая, состоящая из проб и ошибок «прямо на месте», проектная форма должна подкрепляться учебной группой. Правда, мы называли ее рок-группой. Мы устраивали концерты, спорили об аранжировках песен, завлекали людей прийти нас послушать и неизбежно позорились перед сверстниками. Но тогда, в 15 лет, мы считали себя самыми крутыми парнями во всем Хебберне, а может, даже и в Ярроу. И у меня появилась первая девушка. Возможно, я стал тогда немножко заносчивым, точно не помню.

Тем временем в тесном школьном классе мне рассказывали о жизни покойных парней вроде Баха и Моцарта и учили петь традиционные английские народные песни типа «Мельника с Ди». Мысль, что нас совершенно не интересует эгоистичный пьяница мельник, живший в XVIII веке («Какое мне дело до всех до вас, а вам – до меня?»), по-видимому, никогда не приходила нашей учительнице в голову. Она ничего не знала о моей музыкальной деятельности вне школы, и меня это вполне устраивало, поскольку я уже давно решил, что, пока не помер со скуки, брошу заниматься музыкой как академическим предметом, как только смогу.

Спешу заметить, что я не имею ничего против «старой музыки». Помню, что лет в 14, посмотрев, как кто-то, впоследствии оказавшийся Леонардом Бернстайном, дирижирует «Весной священной» Стравинского, я расплакался от страстности, сложности и внутренней смелости звуков, которые услышал. В музыкальной школе мы не видели ничего, подобного этому темпераменту, характеру и мощи. Мы были слишком заняты, распевая песни о заносчивых мельниках из несчастного Честера…

Конечно, мне повезло, что у меня оказался родственник поп-звезда, преподавший мне самый запоминающийся урок, однако этот эпизод содержит все упомянутые ранее характеристики: это было не в школе, заставило меня поверить в себя, в деле участвовал наставник, передо мной стоял вызов, я получил практический опыт.

Став старше, я осознал, что люди с большим успехом учатся музыке неформально и на практике с тех времен, как Адам пел Еве. Первое значительное исследование таких обучающих процессов появилось только в 2002 году, когда Люси Грин, профессор лондонского Института образования, опубликовала книгу «Как учатся известные музыканты: куда развиваться музыкальному образованию». Прежде не было ничего.

 

Сила неформального

Под влиянием этого созидательного опыта практически вся моя работа в образовании состояла в том, чтобы смотреть «снаружи внутрь» и попытаться внедрить инструменты неформального, социального обучения в формальную обучающую среду, с той целью, чтобы «разжечь» в ней такой же энтузиазм, какой большинство из нас испытывает в социальном пространстве.

Мне повезло, что мой самый значимый урок оказался действительно значимым для моей жизни. Он изменил мою жизнь, ведь мне удалось сделать музыкальную карьеру. Пусть не всегда запоминающиеся уроки играют такую важную роль, но почти все они имеют неформальную природу. Так почему же влияние неформального обучения и его приемы признаются с такой неохотой?

Мы привыкли считать, что самая эффективная форма обучения направлена сверху вниз, воплощается в логике и дидактических умозаключениях, не дающих простора интуиции, абстракции, и в тангенциальном мышлении. Для многих учащихся и задач обучения эти формальные методики работают хорошо. Но не всегда.

Рикардо Семлер, автор книги «Выходные всю неделю», рассказывает о встрече с директором планового отдела крупной нефтяной компании. Работая над задачей предсказать стоимость барреля нефти, он объяснял сложные вычисления, вытекающие из геополитических критериев, данных геологической разведки и рисков возникновения войны, – лишь некоторые из множества переменных, которые принимала во внимание его команда из 110 человек.

После всех этих вычислений они предсказали цену, в два с лишним раза превышающую реальную. Зато когда сам директор отдела попробовал угадать цену за баррель, он ошибся всего на несколько долларов. Рикардо не удержался от вопроса, почему же тогда он не доверяется своей интуиции, основанной на опыте работы в нефтяной отрасли. «Он тряхнул головой, как озадаченный пудель, и ответил: „Не могу же я рассказать совету директоров, как я сидел у бассейна, беседуя со своей собакой, и пришел к выводу, что через пять лет нефть будет стоить 23 доллара за баррель“. „Почему же вас до сих пор не уволили, – спросил я, – если ваши официальные прогнозы так далеки от реальности?“ – „А, – ответил он. – Я имею право ошибаться; главное, чтобы я ошибался очень сильно“».

Я не пытаюсь сказать, что нужно предпочесть внутренний голос логике, фактам и здравому смыслу. Просто я порекомендовал бы немного сместить приоритеты.

Все это стало мне отчетливо ясно, когда я вместе с сэром Полом Маккартни работал над созданием Ливерпульского института исполнительских искусств (The Liverpool Institute for Performing Arts) – специализированного университета, который открылся в 1996 году. Будучи главным руководителем и крупным спонсором университета, Пол очень интересовался его развитием на начальном этапе. Однажды мы встретились, чтобы просмотреть разработанный учебный план и обсудить, как он мог бы принимать участие, периодически читая там курсы.

Не каждая деловая встреча начинается с того, как экс-битл изображает Элвиса Пресли, играя на том самом контрабасе, на котором исполнялся «Heartbreak Hotel» (признаюсь, я был впечатлен). Однако когда речь зашла о преподавании, его уверенность в себе сразу улетучилась: «Думаю, я мог бы показать им, как я пишу песни (задумчивая пауза)… но вообще-то я и сам не знаю, как я это сделаю, потому что не знаю, как я пишу; и, по правде говоря, я никогда всерьез об этом не задумывался, чтобы оно вдруг не пропало».

Сэр Пол не учился нотной грамоте и не посещал университет. Распознав в нем характерный для выходца из рабочего класса «синдром самоучки», я предположил, что у него есть техника, только он этого не осознает. История о том, как Маккартни написал «Yesterday» – просто проснулся с готовой песней в голове, – одна из легенд поп-музыки. Да только это неправда.

Да, практически весь мотив ему приснился, но слова-то – нет. В последующие дни многие слышали, как Пол напевал: «Курочка, ах, как хочется мне курочки…» Я объяснил ему, что эта распространенная техника называется «моделирование слов» – когда мелодию заполняют первым попавшимся текстом, чтобы потом от постоянного повторения родились более содержательные слова, которые ложатся в размер, рифмуются и несут какую-нибудь мысль.

Именно в этот момент нашего разговора какой-то голос в моей голове произнес: «Правильно, давай, расскажи самому талантливому в мире композитору, как он пишет песни». К счастью, Пол не обиделся и регулярно преподает в институте по сей день. Его мантра «Доверяй своим инстинктам» помогает ему и в работе со студентами.

Возможно, мы еще не понимаем процессов, происходящих в мозге во время инстинктивного принятия решений, которое одинаково свойственно директорам нефтяных компаний и творческим людям, – но лишь оттого, что до недавнего времени мы не осознавали, насколько это важно.

 

Взлом образования

В течение 150 лет формальное образование было ориентировано «изнутри наружу» – школы и университеты обычно организовывались в соответствии с нуждами преподавателей, а не учеников. В сфере научных исследований это ничему не мешает. Грандиозные изобретения и новаторский образ мышления часто возникают из эгоизма, свойственного исследованиям, которые подчас считают оторванными от действительности. Защита от требований практического и коммерческого применения, исходящих извне, часто способствовала необходимой для науки изолированности.

Новые реалии привели к ощутимым переменам. Изобретатели и исследователи все больше работают за пределами научного сообщества, находя сотрудничество внутри глобальной обучающей общины. Учащиеся тоже получили больше свободы, поскольку появились альтернативы формальному образованию, доступные тем, кто по-настоящему хочет учиться. То, как колледжи и университеты приспособятся к изменению модели образования и его персонализации, во многом определит, смогут ли они выжить. Позвольте мне пояснить.

Возможности, которые дали нам массовые открытые онлайн-курсы (МООК), – хрестоматийный, хотя и не единственный пример реализации идеи, что собственное обучение нужно «взламывать». Развитие МООК сравнивали с созданием музыкальных интернет-магазинов. Появление формата MP3 позволило слушателям создавать собственные плейлисты любимой музыки. Внезапно оказалось, что больше не нужно покупать весь диск ради одной песни – можно купить ее отдельно или скачать пиратскую версию. Слушатели перестали воспринимать альбомы как единое целое, и всем нам известно, каким разрушительным событием это стало для музыкальной индустрии. Нужно признать, что компании, которые начали привлекать к суду 13-летних подростков, сами оказали себе медвежью услугу: лучше бы им пересмотреть модели ведения бизнеса, чтобы они соответствовали предпочтениям потребителей.

Образовательные институты тоже должны понимать, что их исторически сложившаяся монополия на обучение не вечна. Так же как мы стали контролировать то, что слушаем, с появлением MP3, мы будем приобретать все больше контроля над своим образованием благодаря появлению МООК, социальных сетей и неформального обучения. Мы будем сами решать, у кого и с кем учиться, – и сами будем выбирать удобное для себя время.

Хотя на данный момент эти сдвиги происходят в сфере специализированного обучения, школы отнюдь не в безопасности. На фоне того, как наше образование становится все менее монолитным, я бы ожидал, к примеру, быстрого роста рынка домашнего обучения. Как только студенты получат возможность учиться неформально, в интернет-школах или при помощи специальных приложений, самостоятельно разрабатывая свою учебную программу, подбирая курсы, которые отвечают их пристрастиям, единообразная для всех модель среднего школьного образования окажется угрожающе анахроничной. Так что если преподаватели хотят удержать интересы своих учеников в стенах классных комнат, они должны посмотреть, какими способами те учатся за их пределами, и перенять основные принципы.

 

Школьное образование: каково его предназначение?

Тот факт, что школа вступает в конкуренцию с обучающими программами, доступными в неформальном социальном пространстве, полностью игнорируется в общественно-политических дискуссиях об образовании. В самом центре всех обсуждений такого рода зияет огромная дыра: не достигнуто согласие в вопросе, для чего вообще нужны школы. Для того ли, чтобы производить квалифицированные кадры для рынка труда? Или их смысл во всестороннем развитии ребенка – эмоциональном, интеллектуальном и творческом? Или они служат на благо обеспечения конкурентоспособности национальной экономики? Или же идея в сплачивании граждан путем культурного образования? Общество до сих пор не может достичь консенсуса, как бы абсурдно это ни звучало, учитывая, что в США и большинстве европейских стран государственная система обязательного школьного образования функционирует более 140 лет.

Неспособность определить ясную цель мешает пониманию того, каким способом лучше всего учиться. Ибо если не согласован пункт назначения, как можно выбрать наилучший путь? Вместо этого мы погрязли в разговоре, который осложнен тем, что его участники стоят на диаметрально противоположных позициях и отказываются видеть полутона.

Дискуссию в формате «или – или» подстегивает и постоянное политическое вмешательство, приводящее к тому, что ситуация изменяется на противоположную с каждой сменой правительства. Категоричность позиций не дает достичь настоящего прогресса: избирательная или всеобъемлющая школьная система; преподавание, основанное на воспитании или на решении задач; научное или профессиональное; знания или умения. Можете ли вы себе представить докторов, спорящих в XXI веке о пользе вакцины против гриппа?

 

Не зная, куда идти

[121]

Само собой разумеется, если мы не знаем цели нашего путешествия, то мы не сможем договориться о лучшем пути к ней и не сумеем оценить расстояние, которое нужно преодолеть. Когда я смотрю на радикально отличающиеся друг от друга образовательные стратегии, внедряющиеся сегодня в развитых странах, то вспоминаю, как учился водить машину. Позволю себе небольшое отступление – впрочем, небесполезное.

Это было в Ирландии в конце 1970-х – в то время, когда начинающим водителям, еще не получившим права, по необъяснимым причинам разрешали ездить без сопровождения. Мой начальник разрешал мне водить свою машину, чтобы я подготовился и сдал на права по возвращении в Англию. Однажды я ехал по извилистым сельским дорогам и понял, что безнадежно заблудился, – если вы сталкивались с ирландскими дорожными знаками, вы понимаете, как это просто. Остановив проезжавшего мимо фермера, я спросил у него, ведет ли эта дорога в Килраш, куда мне было нужно. Фермер некоторое время подумал, посмотрел на дорогу, потом на меня и изрек: «Дорога-то ведет, только машина у вас смотрит не в ту сторону…».

Так и с установками в области образования. Время от времени западные политики начинают убеждать нас «вернуться к основам» (читай: к упору на грамотность и счет). Если нужно доказать, что «прогрессивные» методы не сработали, достаточно сослаться на все ухудшающиеся результаты в международных сравнительных реестрах вроде Программы по оценке достижений учащихся (PISA). Этот спад контрастирует с достижениями стран типа Сингапура и Южной Кореи, которые занимают в них первые места.

То, что именно оценивается, полностью определяется намеченной целью. В то время как правительства Великобритании и США призывают свои школы быть похожими на школы в странах тихоокеанского региона, набирает силу и движение в обратную сторону. В своем обращении к преподавателям в 2012 году Хен Сви Кит, министр образования Сингапура, призывал к радикальному изменению политики: «Образовательную парадигму поколения наших родителей, которая строилась на передаче знаний, быстро замещает совершенно иная парадигма. Эта новая концепция успешного образования концентрируется на взращивании ключевых навыков и способностей: умение искать, упорядочивать и синтезировать информацию; создавать новое и осуществлять перемены; работать в межэтнических группах; понимать глобальные перемены и внедрять их в локальном контексте».

Эти замечания были сделаны почти сразу после того, как бывший министр образования Южной Кореи Бьонг Ман Ан усомнился в пользе высоких рейтингов PISA, хотя согласно их обзору за 2009 год корейские школьники занимали первое место по чтению и математике и третье – по естественным наукам: «Даже если корейские школьники лидируют в учебе, они полагают, что ее цель состоит не в саморазвитии, основанном на личных интересах или мотивации, а в поступлении в престижный университет. У школьников нет времени размышлять над фундаментальным вопросом „что мне нужно учить и для чего?“. Им просто нужно подготовиться к экзамену, научившись самым эффективным методикам переваривания огромных объемов материала и запомнив больше, чем другие».

Фактически и Хен Сви Кит, и Бьонг Ман Ан повторяли совет, который дал мне тот ирландский фермер. Их страны проделали длинный путь, но они обнаружили, что машина смотрит не в ту сторону.

Мы, живущие на Западе, хотим больше походить на людей с Востока, а те, в свою очередь, хотят больше походить на нас. Мы призываем к обучению, способному ответить вызовам двадцать первого века, но рекомендуем преподавательские методики, принадлежащие к веку девятнадцатому. Мы не можем договориться, для чего нужно учиться, но единогласно заключаем, что образовательную политику будущего должны питать ложные международные сравнения. Короче говоря, мы очень, очень запутались.

 

Первые диссиденты

Вы уже, наверное, поняли: пытаясь представить себе обучение будущего, мы не должны искать прозрения или вдохновения у наших чиновников и политиков. Можно было бы, впрочем, сделать исключение для уже упомянутого Хен Сви Кита, министра образования Сингапура. В обращении к преподавателям, о котором я писал выше, он выделяет пять ипостасей учителя XXI века:

Наставник в этических вопросах – образец, которому ученики могут подражать в честности и силе духа.

Компетентный специалист – постоянно совершенствует свои знания, навыки и лидерские качества.

Участник совместного обучения – участвует в обсуждениях рабочих моментов, дорожит учительским братством.

Лидер перемен – вдохновляет коллег на размышления и новаторство, строит доверие, управляет переменами.

Строитель сообщества – понимает локальные и глобальные проблемы, развивает у учеников чувство социальной ответственности.

Если вы не часто бываете в школе, эти качества могут показаться вам не такими уж редкими. Поверьте мне, их действительно днем с огнем не сыщешь. Большинству учителей средней школы было бы сложно раскрыть их в себе – не потому, что они не хотят, а потому, что система не ценит эти качества и не придает им никакого значения.

Впрочем, есть все же преподаватели, которые не только демонстрируют качества учителей и лидеров XXI века, но и преобразуют обучение в своих учреждениях таким образом, что те становятся настоящими обучающими общинами. В процессе подготовки книги я посетил некоторых из них, понаблюдал, как совершается обучение под их руководством, и попросил их поделиться своими нововведениями и устремлениями. В большей или меньшей степени все они диссиденты – в образовательной системе, где ценятся уступчивость и подчинение, новаторство производит именно такое впечатление.

Школа коммуникационных искусств 2.0, Лондон

Школа коммуникационных искусств 2.0 (School of Communication Arts 2.0, SCA 2.0) находится на задворках обветшалого особняка в Воксхолле, Лондон. Там нет элегантных приемных и стеклянных атриумов – там даже нет таблички над дверью. Так задумано: каждый год новые студенты приходят в пустое здание и заново создают в нем собственную среду обучения. Это заведение уровня специализированной школы, но оно не дает дипломов и не связано ни с каким университетом. Несмотря на невзрачный внешний вид, школа позиционирует себя как «лучшая в мире школа рекламы» – и, возможно, таковой и является.

Возглавляет школу Марк Льюис. Единственный способ, каким Марк мог стать во главе специализированного учреждения, – это самому его создать. У него нет ученой степени. Вообще-то у него нет и школьного аттестата, поскольку его исключили из школы, когда ему было шестнадцать. Отсутствие дипломов никогда не стояло у него на пути. Построив сеть комедийных клубов в Южной Африке, он в 1997 году вернулся в Англию, чтобы создать интернет-компанию. Три года спустя он продал созданную компанию почти за 20 миллионов долларов.

Хотя Марк создал себе репутацию в сфере цифровых мобильных технологий, учился он рекламе. Он получил стипендию в первой Школе коммуникационных искусств (School of Communication Arts), которой тогда руководил Джон Гиллард, ставший впоследствии его наставником. Школа версии 1.0 закрылась в 1995 году, когда Джон серьезно заболел. В 2010-м Марку удалось вновь открыть школу, положив в основу чрезвычайно инновационный проект: «Я был в Бостоне, когда меня вдруг озарило. У меня тогда была компания, продававшая технологические решения розничным торговцам, и я находился в главном офисе одного из своих клиентов – аптечной сети в Бостоне. У них повсюду висели эти плазменные экраны, на которых отображались списки школ вместе с фамилиями их кураторов. В Америке очень развита культура кураторства, с помощью которой знания передаются от А к Б напрямую. У нас в Великобритании такой культуры нет. Так что, видимо, тут-то меня и осенило».

Школа построена по модели «Героев и легенд». Две «легенды» – гиганты рекламного бизнеса Bartle, Bogle and Hegarty и Abbott, Mead, Vickers. Вместе они гарантируют школе спонсорскую поддержку и доверие со стороны профессионального сообщества. Большая группа «героев» тоже снабжает школу деньгами, а также знаниями и опытом. Финансовая поддержка позволяет половине учащихся получать стипендию. Кроме того, в школе сформирован инвестиционный фонд, который финансирует стартапы выпускников. Шестьсот кураторов проводят мастер-классы, направляют учеников и дают им задания. Эта уникальная модель к тому же помогает ученикам легко получить работу в отрасли – большинство из них расхватывают сами наставники.

Все это приводит к размыванию границ между учебой и работой, но самым радикальным является, пожалуй, подход SCA 2.0 к образованию. Он сочетает в себе три из четырех ценностей глобальной обучающей общины: обмен знаниями, открытость и свободу.

Идея SCA 2.0 стала ответом Марка на загадку, с которой сталкиваются все университеты: как оставаться востребованными в условиях, когда, создавая и модифицируя курсы, приходится проходить через таинственные процессы утверждения программы.

«Система университетского образования построена на экономике промышленного века, в которой знание развивается очень медленно. В экономике века информационного знание перемещается стремительно – и новые области специализации открываются куда быстрее. Если сегодня вы записались на курс, вы занимаетесь по программе, которая, возможно, была написана 5–10 лет назад, так что часть предлагаемого вам знания уже устарела и утратила актуальность».

Решением для SCA 2.0 стал открытый вики-сайт учебной программы. Кто угодно – «герои», «легенды», наставники или студенты – может предложить, разработать или модифицировать курс. Их также побуждают делиться источниками: историями, статьями, книгами, видеороликами. Все это лежит на сайте SCA 2.0 в открытом доступе: «Раз в год я приостанавливаю вики-сайт учебной программы. Я пишу его на языке образования, описывая цели и результаты обучения, и составляю учебный план. Кураторы наших студентов разбросаны по всему миру и могут иметь или не иметь опыт преподавания, но у них есть своя точка зрения на то, что именно следует преподавать. Студенты вносят свой вклад, соотнося вики-сайт с требованиями отрасли. Когда содержимое загружается на сайт, делается ссылка в Twitter, так что любой человек в мире может получить эти знания. В любой день компании Saatchi & Saatchi или Ogilvy могут зайти на вики-сайт и установить, чему должна научиться следующая группа студентов. Так что наша учебная программа постоянно двигается и меняется».

Благодаря этому совместному «хакерству» наставники и студенты могут следить за тем, чтобы курс был современным и отвечал нуждам коммуникационной промышленности. Пока курс или проект находятся на стадии разработки, студентов просят открыто делиться своими замечаниями в блогах или социальных сетях. Повсеместное использование социальных сетей не только делает обучение общедоступным, оно служит SCA 2.0 маркетинговым инструментом. В 2012 году на 36 мест было подано более двух тысяч заявлений.

За время обучения студенты должны поработать примерно над 50 небольшими проектами. Они, по словам Марка, делятся на три категории: «Живые (конкурентные и оплачиваемые) проекты помогают научиться продавать свой продукт и заработать некоторую репутацию; проекты-портфолио позволяют продемонстрировать революционное мышление». Остальные проекты похожи на «хакатоны» в Facebook: интенсивный поиск решения задачи в течение суток, который помогает студентам понять, что такое «работа под давлением». Количество и изобретательность откликов студентов на задания поражает. Если вам нужны доказательства, зайдите на сайт школы: невозможно определить, какие проекты настоящие, а какие – имитация.

Практически стопроцентная гарантия трудоустройства после окончания обучения и финансовая поддержка при открытии собственного дела с лихвой компенсируют студентам отсутствие диплома, подтверждающего их достижения. Сравнив эту школу с некоторыми другими, упомянутыми в данной книге, можно сделать общий вывод: по мере того как связь между обладанием дипломом и гарантированным трудоустройством ослабевает, первостепенное значение приобретает культивирование у студентов предпринимательских и творческих качеств и навыков совместной работы.

Марк убежден, что модель открытой учебной программы и кураторства можно переносить на другую почву, и собирается открыть подобные школы в других сферах: «Я верю, что университет – не место для специализированного образования. Точка. Система разрушена. А если мы можем продемонстрировать отношения между промышленностью, учеником и местом обучения, то мы сумеем перенести их и в другие сферы».

Сиднейский центр инноваций в сфере образования

Казалось бы, тихий зеленый пригород Сиднея, населенный представителями среднего класса, – не то место, где ожидаешь встретить горнило образовательных инноваций. Однако именно там находится Сиднейский центр инноваций в сфере образования (Sydney Centre for Innovation in Learning, SCIL). Расположенный на краю бушленда в городском районе Нортем-Бичез, SCIL, пожалуй, представляет собой то, что мог бы создать Томас Эдисон, будь он преподавателем, а не изобретателем. Представляя собой классический пример обучающей общины, центр служит доказательством того, что идеи не имеют границ; они поступают в общину со всех концов света, их обсуждают и испытывают практики-новаторы, а затем выпускают обратно.

SCIL расположен в Христианской школе Нортем-Бичез (Northern Beaches Christian School, NBCS), директором которой является Стивен Харрис. Для руководителя Стивен на первый взгляд кажется скромным и тихим, однако он очень дальновиден и лелеет большие амбиции. Разговаривая со Стивеном, чувствуешь: он постоянно что-нибудь обдумывает. Кажется, что он находит источники вдохновения для организации учебного пространства буквально повсюду. Красиво спроектированный терминал аэропорта? Вот как может выглядеть центральная зона школы, а ученики будут выбирать, куда они сегодня «полетят» учиться. Когда он приезжал в Англию, мы однажды пошли в паб в Гулле. Стоял конец лета; было холодно, мокро и ветрено. К тому времени как мы оставили позади исторический район английского города – заброшенный музейный квартал Гулля, – Стивен придумал, как перестроить его в привлекательный центр обучения.

Он возглавил Христианскую школу в 1999 году, когда она была школой начального и среднего образования, переживавшей нелегкие времена, и преобразовал ее, внедрив культуру обмена идеями, открытости и, самое важное, доверия. SCIL изначально задумывался как внутренний проект профессионального развития, призванный удовлетворить потребность учителей в спокойном месте, где можно было бы разрабатывать новые подходы к преподаванию. Руководила проектом Энн Нок, прагматичный и методичный администратор, которая являет собой полную противоположность Стивену с его «10 идеями до завтрака». По ее словам, у SCIL три сферы интереса – люди, места и педагогика, и все три влияют друг на друга.

Убежденные, что «невозможно учить новым знаниям в старых комнатушках», Энн и Стивен начали систематическую программу абсолютной прозрачности и уничтожили замкнутое пространство, снеся стены и выстроив новые просторные помещения, больше похожие на Googleplex, чем на традиционную школу.

По мнению Стивена, это радикальное открытие пространства (классы часто вмещают до 180 учеников) служит деприватизации учительских владений и методов работы (с этими 180 учениками должна работать команда из шести учителей).

Известно высказывание Питера Друкера: «Культура ест стратегию на завтрак». Школьная культура особенно славится невосприимчивостью к переменам, так что заставить учителей NBCS покинуть свои столы и отказаться от работы за закрытой дверью было очень непросто. Стивен утверждает, что, когда учителей призывают работать в команде, собирая в одном классе учеников разных возрастов и делая упор на групповых заданиях с обсуждениями, а не на письменных тестах, культурный сдвиг становится неизбежным: «Если бы учителя решили получить MBA, им приходилось бы обязательно работать в команде. Однако никакой университет, никакие курсы не учат наших учителей это делать. А стоит им заметить, как совместная работа снимает с них давление, – и очень немногие захотят вернуться к индивидуальной практике».

Стивен, Энн и другие учителя NBCS объехали весь мир в поисках инноваций. В результате темп перемен ускорился, и сотрудники школы начали считать себя не только учителями, но и профессиональными исследователями. Как только пошли слухи о том, что в NBCS происходит что-то необыкновенное, роль Энн стала более публичной: «Моя работа сегодня связана с образовательным сообществом за воротами нашей школы. Возможность влиять на образование в более широких масштабах очень увлекательна. Когда люди приходят сюда, они приходят потому, что видят интересные здания… а потом, когда побеседуют со случайными учениками или учителями, говорят: „Я думал, что иду посмотреть на здание. Теперь я знаю – здесь еще много интересного“».

В сегодняшней культуре высокой ответственности свободное новаторство терпят только тогда, когда оно улучшает результаты студентов. NBCS может похвастаться тем, что с началом преобразований результаты улучшаются с каждым годом, на всех уровнях. Но как удалось убедить родителей принять участие в этих переменах? И как новые ученики привыкают к школе, где им дают значительно больше свободы, но и требуют значительно большей ответственности?

И вот здесь решающим фактором становится доверие. Нужно, чтобы родители доверились SCIL в вопросе о том, какие новшества взять на вооружение, а от каких отказаться. Учителя должны доверять своим ученикам, и все вместе должны верить в процесс, даже если на некоторых этапах кажется, будто дела идут хуже. Утрата веры в процесс, по словам Энн, – одна из причин, по которым от инноваций так быстро отказываются: «В конце концов, родители доверяют нам в нашей деятельности, и мы должны уважать это доверие. С точки зрения учителя первые недели просто ужасны, в самом начале мы только помогаем детям включиться в другой образ мышления и поведения. Когда дети к этому привыкают, они успокаиваются. Но иногда люди пытаются измениться, пугаются и слишком быстро отказываются».

Мудрое руководство Стивена создало условия и культуру, в которых инновации процветают. На дальнейших этапах он полностью полагается на учителей и их профессиональную мудрость, чтобы реализовать то, что он называет «мультимодальным» обучением: «Мы живем в мире, когда одного ноутбука ребенку недостаточно. Они используют три или четыре устройства сразу (мобильный телефон, ноутбук, iPod и т. д.). Ученики должны уметь легко переключаться с онлайн-обучения на очное, а учителя должны применять разные способы донесения информации. Я бы хотел повлиять на учителей, дать им понять: чем больше ученики учатся самостоятельно, тем короче будет их дорога к знаниям. Но я не буду говорить учителям, как им этого добиться».

SCIL бросает вызов концепции покладистого учителя, пассивно воплощающего в жизнь обучающие практики, разработанные другими. Благодаря SCIL в NBCS произошел глобальный культурный сдвиг. Учителя стали архитекторами обучения – и пространств, в которых оно проходит. Обучением сегодня движут инновации. Они подхватили зарождающуюся культуру обучающих общин и сделали ее глобальной: «SCIL начинался как внутришкольный проект. Сегодня мы думаем о том, чтобы сделать наоборот: SCIL будет стержнем, а флагманом станет NBCS. Это позволит нам начать выращивать новые идеи того, какой может быть школа. Например, это может быть школа для подростков, где занятия проходят с 4 до 9 часов вечера, чтобы соответствовать их циркадианным ритмам; это может быть школа для городских бедняков; это может быть школа в Руанде или Камбодже. В конце концов сама идея школы трансформируется в функциональное сообщество, которое станет для детей стартовой площадкой, откуда они будут выходить в жизнь».

Школы высоких технологий, графство Сан-Диего (США)

Последнее из трех рассматриваемых здесь учебных заведений – это группа школ, расположенных в Сан-Диего и его окрестностях. Среди них есть начальные, средние и старшие школы; каждая рассчитана максимум на 450 учеников. Их основатель и директор – Ларри Розенсток, бывший плотник и по совместительству адвокат с восточного побережья Америки, который переехал в южную Калифорнию, чтобы управлять Благотворительным фондом Прайса. Имея опыт работы в весьма традиционных старших школах в Кембридже (Массачусетс), Ларри хорошо представлял себе, что в такой школе не срабатывает. Поэтому, когда ему подвернулась возможность основать небольшую школу в Сан-Диего, он тут же за нее ухватился.

Ларри из тех руководителей, у которых слова не расходятся с делом: за время изучения права у него развился острый аналитический ум, но его первой любовью была работа с деревом. Эта любовь становится очевидной, когда приезжаешь к нему домой в Ла-Хойя в окрестностях Сан-Диего. Он показал мне домик, который сам построил из красного дерева и кедра, – красивое сооружение, возведенное специально для того, чтобы вставить в него маленькое оконце, когда-то принадлежавшее Фрэнку Ллойду Райту и найденное много лет назад на барахолке.

Ларри – живое воплощение лозунга MIT «mens et manus» – «ум и рука». Он направляет систему обучения личным примером: в Школах высоких технологий (High Tech High Schools) вы никогда не увидите разделения учеников на обладающих научными способностями и «тех, у кого руки растут из нужного места» (стоящих в иерархии ниже). И те и другие навыки считаются важными, и те и другие бережно взращиваются.

Когда первая школа заполнилась до отказа, школьный совет одобрил основание второй. А затем третьей. С 2000 года, когда была открыта первая Школа высоких технологий, в год появляется в среднем по одной новой школе. Школу заканчивают 100 % учащихся. В университет идут почти 100 % учеников, из которых в среднем 80 % заканчивают четырехлетний бакалавриат. 35 % учеников оказываются в своей семье первым поколением, поступающим в университет.

Конечно, вся эта статистика впечатляет, но чтобы по-настоящему понять, чем Школа высоких технологий (точнее, группа школ) отличается от большинства школ, нужно увидеть ее своими глазами. Я был там многократно, и ни разу мне не случалось пройти мимо какой-нибудь из школ, чтобы ученик или ученица не попросили меня взглянуть на его или ее работу. Если вы когда-нибудь бывали в школах, вы знаете, насколько это необычно. И слово «работа» здесь действительно означает работу. Там есть несколько стандартных классов, но в основном – мастерские и студии. Работы учеников выставлены повсюду, куда ни посмотришь, потому, что главный способ обучения в группе – это «проект».

Школы высоких технологий – возможно, один из важнейших примеров обучения, основанного на проектах (project-based learning, PBL). Если вы не слышали о PBL – оно часто (и, как правило, ошибочно) ассоциируется с распространенным обучением по отдельным «темам», популяризованным в 1970-е годы и впоследствии раскритикованным за попустительство, неразборчивость, неточность. В руках экспертов-практиков, в частности тех, кто преподает в школах высоких технологий, PBL – это то, чем большинство зарабатывает себе на хлеб: у нас есть запрос, клиент и несколько сложных задач, которые нужно решить, и мы находим совместное решение – и все это в строго ограниченное время.

Проекты учеников группы обычно реализуются вне школы – в местном сообществе: проект для Банка крови Сан-Диего с целью привлечь внимание к необходимости донорства крови; система штрих-кодирования ДНК, разработанная учениками, чтобы распознавать мясо охраняемых животных из Танзании, которым нелегально торгуют; исследование бухты Сан-Диего, которое заняло 10 лет и по итогам которого опубликовано несколько книг (предисловие к ним написала защитник природы Джейн Гудолл). Они строили сады; делали оригинальные исследовательские открытия… в общем, вы поняли. PBL можно было бы кратко назвать «обучением делом», однако при правильном подходе оно дает намного больше.

Понятно, что ученики Школ высоких технологий на экзаменах демонстрируют полное усвоение всех знаний, требуемых учебной программой. Но глубина их знаний – их способность (как выражается профессор Гай Клэкстон) «знать, что делать, когда не знаешь, что делать» – главная причина, по которой стольких выпускников принимают в университеты. В Школах высоких технологий обучение состоит в той работе, которую выполняют ученики, и именно работа имеет значение.

Теперь, надеюсь, вас уже не удивляет, что вовлеченность учеников не является следствием их хорошей успеваемости, а, скорее, причиной. Святой Грааль – в бизнесе или в образовании – это создание среды и организационных структур, которые обеспечивают вовлеченность. Я называю Школы высоких технологий одним из наиболее образовательных проектов в мире, потому что они представляют собой один из лучших примеров глобальной обучающей общины.

Ларри Розенсток убежден, что открытость общего интеллектуального пространства должна отражаться в физическом пространстве, где происходит обучение: «Неправильно изолировать детей от мира, в который они готовятся войти, повзрослев, – поэтому у нас множество детей проходят стажировки и добровольно трудятся на благо общества. Хочется, чтобы стены были настолько проницаемыми, насколько возможно».

Открытость архитектуры здания способствует интеграции, которая стимулирует интеллектуальную миссию этих школ: «Интеграция у нас происходит сразу на нескольких уровнях: мы объединяем учеников из разных слоев общества (в Школах высоких технологий нет разделения на потоки, и студентов распределяют по слепой лотерее почтовых индексов); мы объединяем „руки“ и „головы“ (нет отдельного профессионального обучения: технические навыки ценятся наравне с научным образованием); мы объединяем школу и сообщество».

Ключевая стратегия Ларри и его давнего друга и коллеги Роба Райордана («Императора строгости») состояла в разработке такого дизайн-процесса, в котором больше внимания уделялось тому, что запрещалось, чем тому, что разрешалось, чтобы создать взрослую ответственную культуру обучения. Соответственно, в конце уроков звонок не звенит; туалеты не делятся на преподавательские и ученические, а чтобы воспользоваться ими, не нужно спрашивать разрешения: «Часто бывает так, что в школах добавляются новые правила, но старые не отменяются. Так что там все меньше и меньше воздуха. И многие из этих правил на самом деле не нужны. Чем больше правил приходится соблюдать, тем больше правил вы можете обойти. В действительности у нас здесь только одно правило: поступай с другими так, как ты хочешь, чтобы они поступали с тобой».

Вот и весь секрет. Предельная простота таких мест, как Школы высоких технологий, разрывает шаблон, потому что мы ожидаем от них сложной организации. Нам часто говорят, что школы, как и многие компании, устроены сложно. Но это только потому, что мы позволяем им такими быть. Мы создали разделение по учебным дисциплинам, мы выделили преподавателей в отдельную касту, мы написали тома организационных инструкций. С течением времени мы решили, что надо поступать только так.

Как доказал опыт Школ высоких технологий, чем сложнее структура, тем более шаблонно мышление внутри нее. И наоборот, чем проще структура, тем больше места остается для многоуровневого междисциплинарного мышления. Прелесть таких простых структур состоит в том, что они способствуют более тесным отношениям между учениками и учителями. Над большинством проектов работают командой, а это значит, что два учителя работают только со своими 50 учениками, причем не часами, а неделями, и работа получается высочайшего качества. Кроме того, ученики чувствуют, что их знают, и никто не остается обойденным. А когда проект завершается, всегда устраивают общую «выставку знаний». Это поистине грандиозные мероприятия: сотни родителей и местных жителей расспрашивают учеников, которым приходится почти в буквальном смысле «защищать» свои работы, рассказывать о концепции и перечислять возникавшие перед ними трудности. Ученики расскажут вам, что лучший для них стимул – когда чью-то работу оценивают выше, чем их собственную: они не просто принимают критику, они ее требуют.

Конечно, многие школы могут заявить, что их ученики глубоко вовлечены в серьезную работу, что родители, работодатели и члены общества играют важную роль в поддержке учеников. Однако практически никто не достигает такого успеха, как Школы высоких технологий (Билл Гейтс назвал их «своей любимой школой»), – в основном потому, что они не могут или не хотят уделить время планированию совместной работы: «Вот почему мы не допустим, чтобы наши учителя вернулись к автономии обычной старшей школы: здесь мы рассматриваем преподавание как командный вид спорта. Если вы заинтересованы в отличной работе, необходимо, чтобы учителя работали сообща. Когда мы создавали Школы высоких технологий, мы сказали: „Наши учителя будут пересекаться друг с другом каждый божий день – и составы команд будут меняться“. Так что по пятницам у нас проходят общешкольные встречи, по средам они проверяют работу учеников… у нас есть разные способы организации общего времени, которые позволяют людям чувствовать, что с ними работают профессионально, и вести себя соответственно».

Ларри Розенсток уверен, что организовать новую школу намного легче, чем преобразовать уже существующую. Даже если и так, результаты, которых удалось достичь в этой группе школ неподалеку от мексиканской границы, – поразительны. Не обращая внимания на традиции (любимая поговорка Ларри: «Планирование – удел пессимистов») и смотря на мир просто, но твердо, школы высоких технологий служат живым доказательством того, что поставив вовлеченность учеников на первое место, школа всегда получает великолепные результаты в том, что касается академических достижений.

И SCA 2.0, и SCIL, и Школы высоких технологий создали живую, инновационную и исключительно успешную среду обучения. Совпадение ли, что все они сделали это, опираясь на четыре ценности, которые ведут к открытости (обмен знаниями, открытость, свобода, доверие)?

Вот общие для всех трех школ стратегии успеха:

• Настаивая на том, чтобы их учителя и кураторы делились опытом, все три школы «деприватизировали» обучение и преподавание.

• Сделав пространство открытым и организовав рабочие места без стен, они принесли в образование эдисоновскую культуру машинного цеха.

• Вовлекая в процесс общество, экспертов, родителей и спонсоров, они придали работе своих учеников актуальность, которую невозможно сымитировать в закрытом классе.

• Приобщив учеников к идее совместной работы, они стимулировали их взаимное обучение, лежащее в основе открытости.

• Подчеркивая связи со взрослыми и с реальным миром, они обеспечивают готовность учеников выйти в мир за стенами школы, поскольку они и так не отгорожены от этого мира.

• Делая опыт и интеллектуальную собственность своих учеников общедоступными, они создали большой спрос среди их ровесников, гарантируя таким образом быстрое распространение знаний.

• Рассматривая технологию не как помощника в обучении, а как императив к преобразованиям, они гарантируют соответствие программ общественным нуждам и социальным переменам.

• Доверяя своим преподавателям и ученикам, возлагая на них ответственность пропорционально предоставленной свободе, они создали культуру обучения, которая вознаграждает решение трудных задач, избегает ненужного раболепия и поэтому постоянно находится в движении.

Есть и еще одна черта, объединяющая эти школы: они решили, что «революция открытости» не должна ограничиваться стенами школы. Они воплощают в реальность эти шесть императивов, включив их в свои системы обучения. К сожалению, большинство школ игнорируют «факторы вовлеченности».

Прежде всего, эти три случая создания глобальной обучающей общины – вдохновляющие примеры того, что происходит, когда увлеченным и дальновидным руководителям дают возможность пренебречь традициями. Впрочем, их достижения становятся еще более замечательными, если вспомнить о том, что они плыли против течения национальной политики Великобритании, США и Австралии.

Все три страны в той или иной степени считали, что путь к трансформации образовательной политики лежит через составление различных комбинаций решающих экзаменов, подключение к образованию рыночных сил, сужение круга преподаваемых дисциплин и введение оплаты по результатам учебы. Я постоянно работаю в этих странах, и очень печально слышать и видеть воздействие такой политики на боевой дух учительской профессии.

Если большинство школ чувствуют себя вынужденными подчиняться давлению сверху, то SCA 2.0, SCIL и Школы высоких технологий демонстрируют лидерские качества, не страдающие от такого давления, поскольку их ведут более высокие устремления.

 

Во имя морали

Руководители наших трех особых проектов имеют перед собой ясную цель, и она моральна до бесстыдства. Они верят в образование как в силу социального равенства: Марк Льюис считает свою Школу коммуникационных искусств катализатором многообразия и равенства в области рекламы и коммуникаций (в которой, как известно, традиционно работают белые мужчины среднего класса). Они верят в обучение, мотивированное ценностями: Ларри Розенсток любит цитировать высказывание Томаса Джефферсона: «Цель общественного образования – не в том, чтобы служить обществу; цель общественного образования в том, чтобы создать общество». Они считают своим долгом сделать так, чтобы идеи, лежащие в основе их успеха, не оставались в лабораториях, но распространялись по системе подобно вирусу: оцените чувство ответственности Энн Нок по отношению к учителям по всей Австралии. Они рассматривают себя как часть общественного движения за реформу образования, а не только внедряют изменения в своих организациях.

Полагаю, они не возражали бы, если бы их назвали диссидентами, но это лишь потому, что система образования изо всех сил сопротивляется переменам, а то, что нашим героям кажется простым и логичным, другим видится радикальным.

Масштаб инноваций, который мы увидели во всех трех случаях, представляет собой скорее исключение, чем правило. Большинство школ в мире не торопятся вводить новшества. В определенной степени это не их вина. Чтобы сопротивляться давлению правительства, нужен смелый руководитель. А правительства, как правило, не признают радикальных решений – по крайней мере, не в вопросах обучения детей. Поэтому инновации должны начинаться на уровне школ, и если новаторские подходы не станут более революционными, то школы безнадежно отстанут от открытых форматов образования.

* * *

Мой собственный опыт образовательного новаторства состоял в управлении двумя экспериментами в области методики преподавания. Программа «Музыкальное будущее» (Musical Futures Programme) выросла из попытки вовлечь больше детей в обучение музыке. Если честно, мой интерес к этому родился из личной неудовлетворенности тем, как мне преподавали музыку в школе; недовольство усилилось 30 лет спустя, когда мои сыновья прошли через то же самое. Получив финансовую поддержку Британского государственного благотворительного фонда (фонда Пола Хэмлина), мы взяли за образец то, как молодежь учится музыке неформально – играя в собственных группах, – и, мысля «снаружи вовнутрь», перенесли эти методы в школьные классы.

В основе того, что мы хотели сделать, лежали те же принципы, которые проходят через всю эту книгу: сделать музыку общественным и практическим занятием; стимулировать как самостоятельное, так и совместное обучение; делать работы учеников общим достоянием с помощью специального веб-сайта. Мы начали экспериментировать примерно в 40 английских школах и поначалу столкнулись с враждебностью и подозрительностью. Как это молодежь может играть на инструментах, не изучив теорию и технику игры? Как они могут совершенствоваться, если их не учит профессионал? Откуда вообще им знать, что такое хорошая музыка, если мы «потворствуем» их любви к хип-хопу или року?

Постепенно, когда учителя увидели то преобразующее влияние, которое «Музыкальное будущее» оказало на энтузиазм учеников, и начали рассказывать о проекте другим учителям, все больше школ стало использовать этот подход. В 2013 году, через 10 лет после начала проекта, мы достигли переломного момента: больше 50 % всех английских школ стали преподавать музыку по программе «Музыкальное будущее», а в семи других странах используются близкие ей программы.

Это замечательная иллюстрация того, что радикальное новшество должно быть «подхвачено», а не навязано сверху. Постольку поскольку все больше директоров школ видели «Музыкальное будущее» в действии, многие из них задавались вопросом: почему бы не распространить это на всю школу, на все предметы? Так родился проект «Научное будущее» (Learning Futures), и меня попросили возглавить и его.

«Научное будущее» следовало тем же принципам, что и «Музыкальное будущее», но с более амбициозными целями: использовать растущую заинтересованность учеников как двигатель трансформации всей школы. И вот тут-то я понял, что изменить занятия музыкой – это одно, а изменить школу – совсем другое.

Хотя концепция «Научного будущего» была правильной, а его воздействие на обучение вполне очевидным, распространению проекта помешал один простой факт: на уровне организации невозможно изменить то, как люди учатся, не изменив заодно и культуру так, чтобы она поддерживала инновации.

Концептуальная модель «Научного будущего» содержала четыре обязательных элемента:

• Обучение, основанное на проектах, как преимущественный – но не единственный – способ повысить вовлеченность учеников.

• Расширение круга общения обучающихся – эффективность обучения очень зависит от общения, так что мы должны расширить круг кураторов и экспертов, с которыми взаимодействует обучающийся.

• Школа как стартовая площадка – ученик учится по-настоящему тогда, когда у него есть цель, когда учебные занятия могут повлиять на что-то за пределами школы и отвечают интересам ученика.

• Школа должна быть обучающей общиной – как показано в главе 4 (и далее).

Большинство директоров школ, с которыми мы работали, могли справиться с первыми тремя из элементами, но не могли, не хотели или не имели права применить четвертый. При этом все большее количество новых школ в Великобритании работают с Советом по инновациям (Innovation Unit), чтобы превратить свои школы в обучающие общины, поскольку понимают: чтобы школа смогла учить вовлеченных учеников, ученики должны посещать вовлекающую школу. «Вовлекающая школа» – это школа, которая является неотъемлемой частью общества; которая приветствует в своих стенах кураторов, экспертов и семьи учеников; которая абсолютно прозрачна и свободно делится опытом с другими; и которая поощряет разговоры об образовании – не только на языке целей и цифр – с максимально широкой аудиторией.

Создать культуру обучающей общины не так-то просто, но те, кому это удалось, выработали неожиданно последовательный набор констант, помогающих дать определение данной культуре.

• Культура совместных исследований: преподаватели видят себя исследователями и разработчиками. Их поощряют искать вдохновение и новые идеи за пределами сферы образования. Они должны делиться своими исследованиями с учениками, родителями и другими учителями. Их обучающие пространства приветствуют вторжение гостей, потому что, как говорит Стивен Харрис, «чем больше ученикам приходится проговаривать то, чему их учат, тем больше они этим проникаются». От них ждут экспериментов, и никто не осудит их за то, что эксперименты не всегда получаются. В первую очередь им дается на это достаточно времени.

• Культура совместного строительства: преподаватели разрабатывают свои учебные мероприятия вместе с учениками, а не только для них.

• Культура демократии: правила сведены к минимуму. Ученики и их родители имеют право участвовать в принятии решений.

• Культура инициатив: ученики заинтересованы в той работе, которая имеет смысл. Школы воспринимают себя в качестве центров общественных инициатив, формирующих ценности для своих учеников и их сообществ.

• Культура служения: роль учителей состоит не просто в том, чтобы успешно перевести учеников на следующий уровень обучения (как бы важно это ни было), но в том, чтобы служить их нуждам по мере того, как они становятся личностями, и помогать им осознать свою ответственность в качестве граждан мира. В то же время обучение воспринимается как целенаправленное и этическое. По выражению Хен Сви Кита, преподаватели становятся «строителями сообщества».

 

«Самое главное – попробовать сделать хоть что-то»

Я привел в книге намеренно обширный список задач, стоящих сегодня перед образованием и преподавателями. Обстановка в мире, описанная в первой главе, должна требовать внимания директоров школ и политиков. Но общественное обсуждение тех навыков, которые учителя должны воспитывать в учениках для того, чтобы развитые страны оставались экономически конкурентными, практически не ведется.

Я не хочу создать у вас впечатление, что политические лидеры не понимают важности инноваций. Однако нельзя породить новаторское мышление путем усиления стандартизации и выпускных экзаменов, которые в основном отражают способность учеников вспоминать заученное. Создание критерия, который может показать, насколько наши дети владеют грамотой и счетом в сравнении с другими народами, предоставляет нам важную информацию, которую глупо игнорировать. Однако оценивать достоинства образовательной системы исключительно с помощью сравнительных реестров PISA и TIMSS – все равно что оценивать состояния здоровья пациента по его температуре.

Американский ученый Йонг Чжао предлагает уникальный взгляд на взаимосвязь образования и экономической конкурентоспособности. Он учился в Китае и сегодня является одним из передовых исследователей образовательных систем мира, работающих в США. В конце 2012 года он поместил в своем блоге провокационный, но чрезвычайно интересный пост: «Цифры могут врать: о чем на самом деле говорят нам PISA и TIMSS, если они вообще о чем-то говорят?»

Сложно спорить с его аргументом, что американские студенты более 50 лет показывают низкие результаты в международных тестах оценки научных способностей. И тем не менее все это время они занимали ведущее место в мире по креативности и инициативности: они пятые в мире по конкурентоспособности; вторые (после Швеции) по показателю креативности; первые по числу регистрируемых патентов. Сегодняшние американские гиганты-новаторы учились в то время, когда американская образовательная система гордилась своими традициями в гуманитарных науках. Сейчас нам угрожает опасность, что через 10 лет продукты нынешней, более консервативной и зацикленной на экзаменах системы не смогут поддерживать репутацию самой новаторской нации на планете.

Даже те, кто возглавляет школы с высокими показателями результативности, осознают, что в долгосрочной перспективе приверженность цифрам опасна. Начальная школа Окриджа (Oakridge Primary School) в Страффорде (Англия) под руководством Пола Фишера по результатам оценок стандартизированных тестов стала одной из лучших в стране за 2012 год. Отмахнувшись от хора восхвалений, Пол выступил за отмену формального тестирования, заявив, что своими успехами его ученики обязаны скорее 90 экскурсиям, чем постоянному натаскиванию на тесты. «Нашей стране должно быть стыдно за свое правительство, которое пытается вернуть нас в эпоху короля Эдуарда, когда детей пичкали фактами. В каком обществе мы хотим жить – в том, которое замечательно отвечает на вопросы викторин, или в том, которое достигает больших высот в мышлении и решении проблем?»

В этой книге я доказывал, что мы должны радикально переосмыслить наше управление обучением как в научном, так и в профессиональном мире в ответ на процесс открытости. Те же самые перемены, которые изменили способы нашего неформального обучения, изменили и глобальный баланс экономических сил. Многие страны начинают отвечать на вызовы, которые ставит перед нами экономика знаний, путем усиления индустриализации образования. Допустим, эта тактика хорошо работала, когда мы нуждались в рабочей силе, но сейчас она нас подводит.

Выступая на церемонии вручения дипломов в Университете Оглторп (Oglethorpe University) в 1932 году, в период великой экономической нестабильности, Франклин Д. Рузвельт заметил: «Стране нужна – даже, если я не ошибаюсь, – стране необходима ваше отчаянная и упорная готовность к экспериментам. Выбрать идею и попробовать ее реализовать; если она не сработает, признать это честно и пробовать другую. Самое главное – попробовать сделать хоть что-то».

Вы можете не соглашаться с приведенными мною аргументами, но в одном сомневаться точно не приходится: необходимо попробовать что-то новое. Дело в том, что в последние годы большинство развитых стран мира просто «подогрели» образ мышления XIX–XX веков и выдали его за новаторский подход. Мир, однако, больше не соответствует моделям развития XIX–XX веков. Почему же нам кажется, что мы найдем ответы, оглядываясь назад?

Великий мыслитель в области образования Джон Дьюи однажды сказал: «Если мы будем учить сегодняшних студентов так же, как учили вчерашних, мы украдем у них завтра».