Глава 1

Дисциплина в Пансионате благородных девиц была очень строгой. И хотя урок в это сырое октябрьское утро 1717 года был посвящен всего лишь искусству ношения модной юбки с кринолином, задранный вверх острый подбородок мисс Хукер, хозяйки и наставницы Пансионата, выражал непререкаемый авторитет.

Мадам стояла в центре зала с высоким беленым потолком (стиль Регенства только начинал входить в моду в Эдинбурге), властвуя над притихшим классом своих застенчивых светловолосых воспитанниц.

— Попытаемся еще раз пройти вокруг комнаты с достоинством, приличествующим молодым леди, — произнесла мисс Хукер. — Не будем широко расставлять ноги, а также не будем семенить ими с бесстыдной суетливостью, словно собираемся сбросить с себя платье на глазах у тех, к кому мы приближаемся для приветствия.

Класс шестнадцатилетних юных леди затрепетал, встряхнул длинными локонами, склонил белые нежные шеи и с шелестящим шорохом цветных шелков возобновил свой осторожный парад.

Гигантских размеров кринолин был поистине мудреным изобретением. При умелом обращении он придавал чарующую плавность волнистым и элегантным складкам широкой юбки. Но при малейшем неловком движении он вдруг заставлял юбку неистово дергаться вверх и вниз, что приводило к нежелательному обнажению некоторых интимных деталей туалета, причем в тем большей степени, чем отчаянней незадачливая модница пыталась это предотвратить.

Это была эпоха длинных платьев из. драгоценного китайского шелка с облегающими тесными рукавами, с кружевными оборочками над локтями и кружевными ахи полотняными манжетами. Модной считалась прямая линия талии, зачастую украшенная маленькими декоративными фартучками, легкими и нежными, как цветочные лепестки. Стиль века отдавал предпочтение здоровью и крепости тела, естественному блеску глаз и цвету кожи. Корсет не более чем на одну пядь затягивал талию и нижнюю часть груди над причудливой колоколообразной юбкой, которая едва прикрывала икры ног и была натянута на два больших круглых обруча, благодаря чему их носительница превращалась в некую богато разукрашенную и тщательно ухоженную безделушку, помещенную в футляр наподобие ногтя китайского мандарина.

Мисс Хукер оглядела свой класс, удрученно вздохнула, хлопнула в ладоши, и весь парад затрепетал и замер в сознании своего ничтожества и бесталанности.

— Мисс Блайт! — обратилась мисс Хукер к одной из воспитанниц. — Вполне допустимо, что щедрые небеса одарили вас естественной грацией, чему кое-кто из этих неуклюжих телок определенно может позавидовать…

Она сделала паузу, наблюдая, как яркий румянец покрыл нежные щечки юной мисс Анны Блайт.

— … или — что более вероятно! — то место, через которое я вколачиваю в вас науку, еще не забыло урока, преподанного ему вчера…

Румянец на лице Анны сделался более интенсивным и распространился от корней золотисто-рыжих волос до границы обнаженных плеч.

— Но я должна отметить, — продолжала мисс Хукер, довольно улыбаясь, — что сегодня вы демонстрируете весьма сносную осанку! — Она сделала жест, достойный римских патрициев: — Прошу вас выйти сюда и показать нам, как легко и живо должна ходить молодая леди, не демонстрируя при этом своих подвязок каждому джентльмену в городе!

Анна вышла из круга, слегка прикрыв от смущения большие серые глаза, и, высоко подняв голову, пошла вдоль притихшей стайки своих подруг, ощущая на себе их завистливые взгляды. Шуршащий шелест тяжелой розовой парчи был теперь единственным звуком, нарушавшим тишину, если не считать четкого стука каблучков по навощенному полу.

Дивные бедра Анны Блайт двигались свободно и непринужденно, окруженные обручами кринолина, не стесненные близостью ткани, словно нижняя часть ее тела шагала в собственной решетчатой беседке.

Мисс Хукер отметила грациозность девушки и кивком выразила ей свое суровое одобрение.

— Теперь, приподняв в подобающей леди манере одну сторону кринолина и в соответствующий момент опустив другую, вы пройдете в дверь и затем вернетесь обратно. Я надеюсь, вы сумеете убедить нас в том, что это может быть проделано с должной элегантностью, а не так, как некоторые толстые куры протискиваются сквозь щель в заборе!

Но дверь, едва Анна успела к ней приблизиться, внезапно распахнулась, пропустив в зал маленького большеглазого негритенка-слугу. Он молча проскользнул мимо Анны, одарив ее мимоходом скрытой дружелюбной улыбкой (Анна была его любимицей), и в почтительной позе вытянулся перед хозяйкой.

— Доктор Лор-ри Блайт, мэм, — провозгласил он нараспев. — По оч-чень ср-р-рочному делу!

— Мой брат? — удивилась Анна.

Мисс Хукер нахмурилась.

— Класс продолжает тренировку, — сухо сказала она. — Ибо, несомненно, для многих из вас это крайне необходимо! Мисс Блайт может сопровождать меня в мой кабинет… Мне будет очень неприятно, если визит доктора Блайта окажется вызванным какими-нибудь легкомысленными мотивами, — озабоченно добавила она, проходя по коридору безукоризненной походкой, которая, однако, будучи переведена на язык музыки, напоминала бы стаккато по сравнению с плавными движениями молодой девушки, следовавшей за нею.

Доктор Лори Блайт мерял шагами роскошный турецкий ковер в заставленном мебелью салоне мисс Хукер и в явном волнении то и дело подносил к носу очередную понюшку табаку. Это был хорошо сложенный молодой человек, чьи медно-золотистые вьющиеся волосы, едва заметные под париком, выдавали его родство с Анной. Галстук его был смят, и бриджи забрызганы грязью. Он резко обернулся, когда обе женщины вошли в открытую дверь.

— Мои извинения, мисс Хукер, мадам! У меня ошеломляющая новость для сестры. Анна, дорогая, мне очень жаль тебя огорчать, но… Видишь ли, отец арестован. Его взяли сегодня утром и отвезли в городскую тюрьму. Вечером он предстанет перед судом… по обвинению в убийстве.

— Убийстве?! — взвизгнула мисс Хукер, потеряв присущее ей самообладание.

— Да, мадам. Мистер Ранвик, уполномоченный магистрата. Отец убил его сегодня утром.

Мисс Хукер тяжело опустилась в кресло. Анна стояла, оцепенев, с испугом вглядываясь в лицо брата.

— Но ведь… мистер Ранвик был уже в весьма преклонных годах, — пробормотала мисс Хукер. — Его седые волосы должны были помешать ему участвовать в какой бы то ни было дуэли…

— Седые волосы не мешали Ранвику быть негодяем, — с горечью возразил Лори. — Весь Эдинбург знает, что мой отец был непричастен к заговору Мерсейского эрла, мадам, но Ранвик счел возможным поверить лжесвидетельству и пустить нас по миру! Сегодня утром он явился, чтобы привести в исполнение приказ о конфискации нашего имения…

— И ты говоришь, отец убил его? — прошептала Анна. — Лори, да уж не пьян ли ты?

— Сегодня я трезв, Ани, — пожал плечами Лори, с полнейшим безразличием относясь к оскорбительному вопросу.

Анна, словно окаменев, крепко сжимала побелевшие кисти рук, не в силах отвести взгляд от мрачной фигуры брата:

— Отвези меня к отцу? Лори, прошу тебя! Мисс Хукер, можно мне уехать, мадам?

— Конечно, дитя мое! — мягко ответила мисс Хукер. — Хотя городская тюрьма — вовсе не место для таких, как ты. И, несомненно, вовсе не место для таких джентльменов, как твой отец! Если твое присутствие сможет облегчить его страдания, поезжай к нему. Ваша карета ждет вас, доктор Блайт?

Анна заметила, как смутился ее брат:

— Э-э… нет, мадам. Я очень торопился. Моей лошади придется увезти нас обоих…

В сером бархатном дорожном плаще с отороченным мехом капюшоном, надвинутом на бледный лоб, Анна вскарабкалась на круп коня позади брата. Приведя в более или менее приличный вид свой костюм, отнюдь не приспособленный для верховой езды, она тесно прижалась к брату, когда конь галопом вынес их за школьную ограду.

За воротами, пустив коня легкой рысью, Лори обернулся и бросил через плечо:

— Карета стоит немного дальше по дороге, Ани. Она нагружена багажом, и я не хотел бы, чтобы ее видела мисс Хукер.

— Но почему, Лори?

— Видишь ли… — поколебавшись, ответил брат. — Может случиться, что тебе больше не придется вернуться в школу. У меня есть одна мысль, как спасти отца, но если дело не выгорит, то все это может кончиться виселицей для меня, да и для тебя тоже. Ты мне доверяешь, Ани?

Лори показалось, будто он слышит за спиной всхлипывания сестры, но это были всего лишь вздохи, вызванные слишком тесным корсетом, на котором отражалось каждое движение лошади.

— О, Лори, конечно! Как я могу не доверять тебе?

Брат жестом благодарности нежно погладил ее пальцы, цепко державшиеся за перевязь его шпаги:

— Отлично, сестренка! Видишь — вот и наша карета, там, у деревьев. И Мэдж тоже там. Она тебе все объяснит. Слезай с лошади и беги к ней, потому что я должен беречь каждое мгновение, если хочу, чтобы мой план осуществился!

Он развернул коня и пустил его галопом по направлению к Эдинбургу. Анна откинула капюшон и, забыв о всяком достоинстве и элегантности, подобрала длинные юбки и бросилась бежать к карете, где ее с распростертыми объятиями встречала ее старая нянька Мэдж.

Мэдж молча обняла Анну, вложив в это молчаливое изъявление любви и сочувствия все тепло своего старого сердца.

— О, моя крошка!.. — вздыхала Мэдж, когда лошади потащили карету на дорогу. Экипаж кренился и качался на неровностях почвы, и они обе крепко держались друг за друга, чтобы не свалиться с сидения.

— Бедное дитя мое, — произнесла Мэдж, когда колеса кареты, наконец, попали в наезженную колею дороги. — Какое ужасное несчастье! Бедный ваш отец…

— Что задумал Лори, Мэдж? Каким образом он собирается спасти его?

Мэдж потуже обернула тонкую меховую накидку вокруг своей жилистой шеи, дрожа от холода и от горя:

— Лучше бы вам не знать об этом, детка! Это чистейшее безумие, которое всех нас приведет на виселицу!

— Мэдж, дорогая, милая — ну, я прошу тебя! Ведь я уже почти взрослая! Скажи мне, что он собирается делать?

— У вашего брата возникла сумасбродная идея подкупить городского палача. Он говорит, что если это делалось прежде, то почему не может быть сделано опять? Неудачно завязанный узел на петле, неловкий толчок с лестницы…

Анна в ужасе зажмурилась.

— …и группа отчаянных товарищей под эшафотом устраивают схватку с солдатами и отбирают у ник тело бедного мастера Блайта… Ой-е, я слыхивала о подобных попытках, но никогда не слыхала, чтобы они заканчивались! успешно. Кое-кто из приятелей-медиков вашего брата уже согласился участвовать в похищении бедного хозяина и в попытке вернуть ему жизнь при помощи бесовских ухищрений, двигая его руками и надавливая ему коленом на живот. Это все закончится для них виселицей, — сказала я Лори. Но он хороший мальчик и хороший сын, и он должен попытаться. А мы будем молить господа о ниспослании ему удачи!

Глаза Анны были плотно закрыты. Она чувствовала отвратительную слабость, охватившую все ее тело, и молча прикусила губу, пытаясь побороть тошноту, подступающую к ее горлу.

— Мой брат доктор, Мэдж, — примирительно сказала она. — Я знаю, для тебя он всегда оставался ребенком, но он — доктор. И он должен знать, за что берется.

Мэдж с сомнением пожала плечами:

— Он говорил что-то о серебряной трубке, о каких-то опытах, которые он будто бы проводил еще будучи студентом в коммерческом госпитале над несчастной потаскушкой, вздернутой на виселицу в Канонгейте. Не знаю, дитя мое… Я ничего не знаю! Я знаю только то, что вам не следует завтра быть в Эдинбурге во время…

Фатальное слово «казни» так и осталось непроизнесенным.

— Я останусь дома и буду молиться, — просто ответила Анна.

Крупный костистый нос Мэдж, казалось, начал причинять беспокойство своей хозяйке, потому что она вдруг усердно стала промокать его большим клетчатым носовым платком.

— Дитя мое, — произнесла она через некоторое время после того, как манипуляции с платком привели к успешным результатам. — Двери вашего дома закрыты для вас. На дом вашего отца и на его имение наложен арест…

Анна молча восприняла сообщение об этом новом несчастье.

— Вам придется отправиться в Данди и остановиться там у моей сестры. У нее вы будете в безопасности.

— И отец с Лори приедут к нам туда?

— О нет! В Шотландии им оставаться нельзя. Они должны будут уехать очень далеко, и пройдет много времени, прежде чем они смогут вернуться.

— А мне нельзя будет уехать вместе с ними?

Мэдж покачала головой:

— Нет, моя девочка. Это было бы слишком тяжелым путешествием для вас. А сейчас мы едем в Лейтские доки. Я должна попытаться нанять для Лори и мастера Блайта каюту на любом корабле, капитан которого ценит золото дороже собственной шеи. Неважно, куда отправляется корабль, — сказал мне Лори, — лишь бы капитан согласился принять их на борт и уйти в море послезавтра с первым утренним приливом. Я уполномочена предложить ему за это двести золотых соверенов, если потребуется. Двести золотых соверенов за место на корабле, отправляющемся нивесть куда! Боже милостивый, да этого достаточно, чтобы купить десять домов в Эдинбурге! Но что стоит золото, если на карту поставлена жизнь человека?

Обе женщины, старая и молодая, молча сидели рука об руку, тесно прижавшись друг к другу, пока карета, неуклюже переваливаясь и трясясь на разбитой грунтовой дороге, везла их к Лейтским причалам. Анна, видя вокруг себя знакомую с детства черную кожу обивки одного из лучших ландо своего отца, чувствовала, как горячие слезы неудержимо текут по ее щекам.

— О, как счастлива была я сегодня утром, милая Мэдж! — неожиданно сказала она. — Мисс Хукер похвалила меня, и… и я была счастлива! Это были последние минуты моего детства, последние хорошие минуты в моей жизни!

— Подъезжаем к Лейтсу, — строго сказала Мэдж. — Приведите в порядок свой нос, заправьте волосы под капюшон и сядьте прямо. Просто счастье, что муж моей сестры был моряком! Из-за этого и мне кое-что известно об этих доках. Тут легче отыскать белую ворону, чем порядочного человека. И если нашему хозяину и Лори нужен корабль, готовый преступить любой закон ради наживы, то могу вам обещать, что здесь мы его обязательно найдем!

Она решительным жестом поправила меховую муфту, висевшую на длинной шелковой ленте у нее на груди:

— Держитесь поближе ко мне, дитя мое! Молю господа, чтобы нам удалось успешно закончить наши дела и убраться отсюда еще до наступления темноты!

Капитан Даниэль Баджер с «Ямайской Девы» оперся обоими локтями на изрезанный ножами стол таверны и вежливо улыбнулся щербатой улыбкой двум дамам в низко надвинутых на лоб капюшонах.

— Две сотни соверенов, мэм? Послушать вас, так можно подумать, будто эта сумма сама по себе может пресечь всякие возражения. А по-моему, это очень незначительная плата за нарушение распоряжений моего фрахтовщика и за то, что я пропущу целых три прилива ради двух джентльменов, которым срочно понадобилось отправиться в морское путешествие на моем корабле!

Он повел в сторону черным чубуком своей прокопченной трубки:

— Что вы на это скажете, мистер Мэрки?

Мистер Мэрки, грузный массивный джентльмен, одетый в грубую матросскую куртку, не сказал ничего. Он сидел на засаленной деревянной скамье, наклонившись вперед, и не отрывал взгляда от капюшона, скрывавшего лицо молодой леди. В его огромном, как лошадиное колено, кулаке была зажата кожаная баклага с пивом, о которой он, казалось, совсем забыл. Он весь был поглощен созерцанием юного и чистого существа, сидевшего рядом с ним. Лицо этой девушки, несомненно, не могло иметь ничего общего с рябыми и конопатыми физиономиями портовых «дам»: оно должно было быть нежным, чистым и свежим, как морской ветерок. Кроме сентиментальной любви к своей матери, с которой он расстался давным-давно, мистеру Мэрки едва ли было знакомо что-либо из области нежных эмоций. Зато у него был довольно богатый, хотя и несколько беспорядочный опыт в оценке вещей и явлений. А что именно скрывал капюшон Анны, он легко мог себе представить.

— Видите, уважаемые леди, — сказал капитан Баджер, не дождавшись ответа от своего компаньона. — Мой первый помощник, мистер Мэрки, согласен со мной. Так что не добавить ли нам еще пятьдесят, чтобы закончить дело по справедливости?

Мэдж негодующе фыркнула, сердито сжимая в пальцах свою многострадальную муфту:

— Ни пенни больше, капитан! Сомневаюсь, чтобы вся ваша посудина стоила столько, сколько я вам предлагаю!

— О, если вам нужна посудина, мэм, то я, к моему сожалению, ничего подходящего не могу вам предложить. «Ямайская Дева»— не посудина, а бригантина, причем самая лучшая из парусников ее класса!

Эта сомнительная шутка каким-то образом дошла до мистера Мэрки. Он захохотал и, придвинувшись на скамье поближе к Анне, пригласил и ее оценить тонкий юмор своего патрона, толкнув девушку в бок огромным локтем:

— А для вас, леди, все едино — что лохань, что бригантина, да? Ха-ха!

Анна в некотором замешательстве вежливо попыталась улыбнуться. В глазах и горле у нее щипало от спертого воздуха таверны. Дыхание мистера Мэрки действовало на нее, словно угольный чад из жаровни. Мэдж сидела прямо и настороженно, не спуская глаз с Баджера:

— Двести соверенов вполне достаточно, капитан, и это мое последнее слово! Если вы отказываетесь, мне придется поискать в другом месте!

— Ладно, пусть будет двести, мэм, ибо только бессердечный человек может допустить, чтобы вы бродили по Лейтским тавернам в такой поздний час! Остановимся на двухстах и выпьем за вас и вашу милую дочь!

Маленькие, покрасневшие от морского ветра глаза капитана Баджера хитро блеснули:

— Или это не ваша дочь, мэм? Я вижу на молодой леди плащ из очень дорогого, тонкого сукна…

Мэдж пропустила оскорбление мимо ушей.

— Значит, мы договорились, — холодно произнесла она. — Вы снимаетесь с якоря во время третьего прилива я держите курс на северо-восток к выходу из залива Фертоф Форт, где в миле от Галлейна ожидаете двух джентльменов. Мы наймем лодку, чтобы переправить их к вам на борт…

— Снимаетесь с якоря — вы сказали? О, да мы сделаем из вас настоящего моряка, мэм, — ей-богу, сделаем! Не так ли, мистер Мэрки?

Но первый помощник опять погрузился в созерцательные раздумья, придавив своей толстой ляжкой ногу Анны, которая сидела очень смирно, не желая добавлять Мэдж собственных хлопот.

Она и в самом деле вынуждена была сидеть смирно, ибо туша мистера Мэрки почти вплотную прижала ее к стене таверны. Рассчитанная на двух человек, скамья не была предусмотрена для размеров мистера Мэрки. Он был настолько громоздок, что оставалось лишь удивляться, зачем он избрал себе профессию моряка, при которой жизнь человека протекает в низких и тесных помещениях, где приходится экономить каждый лишний фут свободного пространства. Его рука по толщине не уступала талии Анны, а в рукаве его пропитанной морской солью куртки свободно поместилась бы она вся целиком. Унаследовав от кельтских предков длинные стройные ноги, Анна сидя казалась неожиданно маленькой. Иначе дело обстояло с мистером Мэрки, чья верхняя половина была сработана с еще большей щедростью, чем монументальные нижние конечности, доблестно носившие на себе тяжесть его тела. В обращении с Анной он изо всех сил старался показать себя с лучшей стороны: внимательным, мужественным я — в той степени, как он это понимал — веселым и остроумным. Однако преуспел он лишь в том, что совершенно подавил ее своей массой, жарким дыханием, запахом моря я пота, блестящими черными волосами на руках и груди, видневшейся из-под ворота распахнутой куртки, и бугристыми желваками мышц на толстой жилистой шее. Анна не понимала причины его намеренной близости, и эта близость не только стесняла, но и тревожила ее, заставляя пульс учащенно биться где-то возле самого горла.

— Еще одно — последнее условие, мэм, — обратился к Мэдж капитан Баджер, пытаясь придать своей речи более приличествующую обстоятельствам тональность; как и у большинства людей, привыкших изъясняться криком, голос его при этом походил на хриплый неестественный шепот. — Вы уверяете, что джентльмены уплатят мне две сотни фунтов, как только поднимутся на борт. Но предположим, что они не согласятся на это? Мне придется пропустить целых три прилива, ожидая их — и все впустую? Так не будет ли справедливым, если я попрошу вас о небольшой гарантии, мэм?

— Скажем, двадцать фунтов вперед, капитан? — Мэдж покопалась в своей муфте, нащупывая кошелек, засунутый в укромное место за подкладку. Капитан Баджер протестующе вытянул руки:

— Проще сделать не так, мэм! Проще — и удобнее для нас обоих. Вы с молодой леди подниметесь сегодня вечером к нам на корабль и останетесь на борту до тех пор, пока мы не подберем ваших двух джентльменов, и они не расплатятся с нами, честно и благородно. Верно, а? А потом мы отправим вас обратно на берег на той же лодке, которая доставит нам обоих джентльменов. Что вы на это скажете, мэм?

Из глотки мистера Мэрки вырвался гулкий возглас одобрения:

— Верно, капитан — провалиться мне на этом месте, если не так!

Его обветренное морщинистое лицо медленно расплылось в масляной улыбке.

— Нет! — решительно сказала Мэдж, вставая из-за стола.

— А почему бы нам и не согласиться, Мэдж? — мягко возразила Анна. — Может быть, тогда мне удалось бы повидать отца. Хоть на несколько минут перед прощанием…

— Значит, один из этих джентльменов — ваш отец? — вкрадчиво спросил капитан Баджер.

— О!.. — спохватилась Анна, испуганно поднося руку ко рту. Нависло тяжелое молчание. Снова, как и тогда, когда они впервые вошли в эту маленькую таверну с низким прокопченным потолком, Анна почувствовала на себе пристальные ощупывающие взгляды мужских глаз, уставившихся на нее с загорелых, дубленых морским ветром лиц, окружавших ее со всех сторон. Она смущенно опустила лицо, спрятав его поглубже в спасительный капюшон.

— Мэдж, дорогая! — сделала она еще одну попытку, нарушая неловкое молчание. — Ну, я прошу тебя! Может быть, это моя последняя возможность увидеть отца… Я уверена, что нам не будет очень неудобно на… э-э… бригантине.

Мэдж пренебрежительно фыркнула, но, тем не менее, снова села за стол.

— Удобно, удобно — клянусь, вам будет удобно! — суетливо вмешался капитан Баджер. — У меня на «Ямайской Деве» две отличные каюты, и одна из них уже занята превосходным джентльменом. О да, у меня на борту — прекрасное общество! Армейский майор, леди, который сочтет за честь оказать вам свое покровительство, даже если бы я сам не считал это своим первейшим долгом. Видит бог, я сам намерен защищать вас! Майор Боннет плывет с нами до Барбадоса. О, он понимает толк в кораблях, этот майор Боннет! «Ямайская Дева»— Вест-Индский пакетбот на службе у Адмиралтейства, мэм! Пятнадцать рейсов совершил я туда и обратно по поручению Вест-Индской компании, и меня знают и уважают всюду. Так что у нас на борту вы проведете две ночи в полной безопасности. Это будет даже интересным приключением для юной леди, — да и для вашей милости тоже, мэм! Среди благородных дам не много найдется таких, кто положа руку на сердце может со спокойной совестью заявить, что им приходилось бывать на борту настоящего Вест-Индского океанского пакетбота! И ни одна душа не посмеет обидеть или оскорбить вас — в том порукой мое слово и честь!

Мэдж решилась.

— Ладно, — сказала она. — Если это правда, что у вас уже есть на борту такой благородный пассажир, я согласна. Но предупреждаю, что джентльмены, о которых у нас с вами шла речь — отец и брат этой юной леди. Они считаются по праву лучшими шпагами в Шотландии, и довольно вспыльчивы к тому же. Они призовут вас к ответу, если вы хоть малейшим словом или жестом обидите этого ребенка или — я в этом тоже нисколько не сомневаюсь — меня!

— Так, так — лучшие шпаги, говорите вы? В таком случае кое-что начинает проясняться и становиться на свое места — не правда ли, мистер Мэрки? Вероятнее всего речь идет об убийстве во время дуэли, что и вынуждает джентльменов срочно отправиться в морской вояж. Впрочем, меня это не касается, мэм — они ведь платят за все, верно? А до остального мне дела нет. Я гарантирую им приятное путешествие на борту «Ямайской Девы». На этот раз груза мы взяли немного, и она полетит по волнам легко, как морская чайка! И не воняет она, как работорговец, потому что я до сих пор еще ни разу не загрязнял ее трюмы черным товаром. Что касается нас, то мы — простые моряки, и если добрые сердца и честные намерения смогут примирить вас с несколько, может быть, грубоватыми манерами, то и вы будете чувствовать себя достаточно удобно в течение тех нескольких часов, которые проведете у нас на борту!

Капитан до дна осушил свою кружку и вытер рукавом редкие усы:

— Нам пора идти, леди. Я пришлю парочку матросов за вашими сундуками и багажом. Небо чистое, море спокойное. Леди будут спать сегодня, как в собственной колыбельке, — верно, мистер Мэрки?

Мистер Мэрки поднялся со скамьи, словно только что очнувшись от сна. Он выпрямился и неохотно перенес тяжесть своего тела в сторону от Анны. Одним могучим движением колена он отодвинул тяжелый стол и ухмыльнулся:

— Верно, капитан — как в собственной колыбельке!

Он подмигнул Анне, что придало его мясистому одутловатому лицу какое-то сатанинское выражение.

Шум в таверне постепенно затихал по мере того, как они продвигались между столами к выходу. Здесь Мэдж распорядилась о доставке багажа на «Ямайскую Деву», и шум в таверне вспыхнул с новой силой, как только дверь за ними захлопнулась.

Вдалеке, на залитой лунным светом спокойной глади Лейтского порта Анна увидела, как вздрогнули и закачались на приливной волне верхушки мачт больших океанских кораблей, стоявших на рейде. Заправленные спермацетовым маслом фонари горели на баке, освещая резные и раскрашенные деревянные фигуры под бушпритами судов. Анна смотрела, как дрожат и переливаются желтые огоньки в черной ночной воде залива, с опаской следуя вместе с Мэдж за капитаном Баджером, который неуклюже, но уверенно шагал впереди них среди таинственных теней причалов.

Через плечо он то и дело бросал короткие предупреждения:

— Не споткнитесь о тумбу, леди. Осторожно… Пригнитесь под этим тросом, мадам… Не поскользнитесь, здесь мокрые камни…

Анна вдыхала острый сырой запах пропитанного морской солью дерева, черной корабельной смолы, призрачные, едва уловимые ароматы экзотических пряностей, перемешанные со свежим дыханием моря. С кораблей через мерцающее темное пространство воды доносились запахи грубой стряпни и смутные, неясные голоса. Невообразимое переплетение канатов, снастей, мачт, туго скатанные полотнища парусов на реях и колышущиеся палубы судов составляли зыбкий плавучий деревянный табор этих морских скитальцев, для которых Лейтский порт и даже сам Эдинбург вряд ля означали что-нибудь большее, чем десяток портовых кабачков и несколько ночей, проведенных на суше на чуждом им берегу. Как странно, — подумала Анна, — что несмотря на близость Эдинбурга к морю, она так редко встречала в нем моряков. Они жили в своем, обособленном и загадочном мире…

Мэдж с достоинством шествовала в двух шагах перед Анной, прокладывая путь своей питомице. Анна легко представила себе ее брезгливо поджатые губы и недовольное выражение лица. Подобно всем хорошим слугам, у Мэдж в высшей степени было развито чувство благопристойности и приличия.

— Взгляните на небо, мэм! — сиплым голосом бодро воскликнул капитан Баджер. — Чисто, как совесть священника!

Он указал на ночное небо чубуком своей трубки, дабы уничтожить всякие неясности относительно того, какое именно небо он имел в виду:

— Мы все будем спать сегодня крепко и спокойно на борту «Ямайской Девы»!

Мэдж, у которой, казалось, снова возродились сомнения. ответила пренебрежительным ворчанием.

Но октябрьская ночь пела в ушах у Анны, словно морская раковина. После минутной слабости в карете, когда она почувствовала себя такой беспомощной и растерянной, она больше не плакала. Она сама удивлялась своему спокойствию.

Сзади за ее спиной слышалось сопение мистера Мэрки, непрестанно напевавшего что-то себе под нос, тогда как его уши чутко прислушивались к каждому шороху и движению платья Анны. Солидный запас рома, которым он без особых усилий нагрузился в таверне, постепенно улетучивался под действием холодного ночного воздуха.

— Вот мы и пришли, леди, — сказал капитан Баджер, останавливаясь возле самого маленького из двухмачтовых суденышек, покачивавшихся на швартовах у волнореза. — Вот она, «Ямайская Дева»— самая прочная и надежная из всех бригантин, когда-либо выходивших в море!

Мэдж остановилась как вкопанная и уставилась на корабль:

— Вы хотите сказать… Вы собираетесь пересечь Атлантический океан на этой грязной тесной скорлупке? — Голос ее звучал явной смесью испуга и отвращения. — Да ведь она не больше крестьянской телеги! И — боже мой, что за вонь! Как от метлы, которой чистят свинарник!

Она поспешно прикрыла свой длинный нос муфтой из кроличьих шкурок.

— Ну, что вы! — мягко возразил капитан Баджер. — На ней просто немного душно после того, как стих ветер, мэм. Стоит вам войти на борт и дождаться свежего бриза, который начнется вместе с приливом, как вы не почувствуете никакого запаха, кроме чистой свежести, словно вы откусили кусок красного шотландского яблока!

Он улыбнулся, отчего его маленькие глазки превратились в две узкие щелки:

— Шагайте смелее, леди! Палуба как раз на уровне причала, так что вам не придется ни карабкаться вверх, ни спускаться вниз — шагайте прямо по сходням!

Продолжая демонстративно прикрывать нос, Мэдж вошла на палубу бригантины. Анна сделала шаг следом за ней и вдруг почувствовала, как две здоровенные ручищи плотно сомкнулись вокруг ее талии — руки настолько огромные, что прикрыли всю ее стройную фигурку целиком, от бедер до груди. Это были руки мистера Мэрки, подхватившего ее сзади. Прижав девушку к своей бочкообразной груди, в которой еще звучали остатки переполнявших его мелодий, он перенес ее по зыбким сходням так, что ноги Анны ни разу их не коснулись.

— Хо-хо! — прохрипел он ей прямо в ухо. — Грот-марсель опущен, корабль развернут кормой и взят мною на буксир!

От его дыхания несло чем-то, напоминавшим паленую кожу. Он позволил Анне немного побрыкаться, прежде чем опустил ее на палубу.

— О!.. — растерянно пробормотала Анна, не зная, сердиться ей или нет. Мистер Мэрки, казалось, выжал из нее весь дух, под ребрами покалывало и болело; это были самые крепкие объятия, какие она когда-либо ощущала в своей жизни. — Благодарю вас… Вы очень сильный, мистер Мэрки!

Мистер Мэрки осклабился, сплюнул на палубу и растер плевок подошвой матросского сапога.

— Хо-хо! — самодовольно произнес он. — Все мамзели так считают!

Он проследил взглядом за Мэдж, которая в сопровождении капитана Баджера удалялась в сторону кормы. Анна попыталась было последовать за нею, но мистер Мэрки удержал девушку, положив ей руку на плечо.

— Я перенес вас на борт, — сказал он, — и это было совсем не трудно! Совсем! Провалиться мне на атом месте, если в вас есть хоть капля тяжести! Да я одной рукой мог бы поднять такого цыпленка, как вы, на грот-стеньгу и держать вас там на весу, чтобы ваши юбки полоскались по ветру, словно мой носовой платок!

Анна с удивлением взглянула на него. Она никак не ожидала услышать подобную речь от мистера Мэрки. Да и тот, казалось, удивился не меньше ее, так как глаза его заморгали и губы зашевелились, словно он повторял все сказанное еще раз про себя. Затем он наклонился к ней и с отталкивающе-игривым выражением на лице доверительно произнес:

— Вы говорите, я сильный, мэм? Я мог бы показать вам настоящую мужскую силу, — клянусь дочкой бомбардира, мог бы!

— Ваше дыхание еще более зловонно, чем ваш корабль, — холодно бросила Анна, отвернув от него лицо. — И если уж речь зашла о носовом платке, то вам, несомненно, не мешало бы им воспользоваться!

Игривое выражение медленно сползло с физиономии мистера Мэрки, унося с собой все его блаженное самодовольство. Он убрал руку с плеча Анны, и девушка увернулась от него, чувствуя, как бешено колотится ее сердце. Испуганная и смущенная, она бросилась бежать вслед за Мэдж, обеими руками придерживая развевающуюся юбку.

«Мне не следовало говорить этого! — упрекала она себя. — Это было жестоко!»

У сходного трапа Анна обернулась и увидела, что мистер Мэрки все еще продолжает стоять на прежнем месте. Он не сделал ни одного движения, чтобы последовать за ней.

Мистер Мэрки не двинулся с места до тех пор, пока Анна полностью не скрылась из вида. Тогда он поднял обе руки ладонями вверх и, глядя на них, медленно сжал их в кулаки. Произведя эту манипуляцию, он окинул взглядом палубу от носа до кормы. Заметив матроса, наполовину укрывшегося в тени на шкафуте, он окликнул его:

— Это ты, Данкин, вонючий шваб?

— Никак нет, сэр — не Данкин, сэр! Матрос Мюллет, сэр!

— Ага! Ну, ты тоже сгодишься. Поди-ка сюда, приятель!

Мистер Мэрки стоял, слегка покачиваясь, пока матрос не приблизился к жму на расстояние двух футов. Тогда он молча размахнулся и изо всех сил ударил огромным кулаком в бледное и круглое, как луна, лицо парня. Послышался хруст дробящихся костей. Удар сшиб матроса Мюллета с ног и швырнул его к дальним шпигатам, где он дернулся несколько раз и затих бесформенной грудой тряпья.

Немного отведя душу таким образом, мистер Мэрки поплелся на полубак в свою каюту.

Мэдж и Анна стояли в узком проходе у каморки, которая предназначалась им в качестве спальни.

— И вы собираетесь предложить нам спать здесь?! — с негодованием воскликнула Мэдж. — В этом… в этом гнусном закутке?

Маленькая деревянная клетушка, которую капитан Баджер удостоил громкого звания «отдельная каюта», едва достигала пяти футов в длину и шести в ширину. В ней находилась узкая койка, прикрепленная к переборке, а под ней в простом деревянном корыте, стоявшем прямо на палубе, лежал тощий матрас, из тех. что матросы обычно именуют «ослиным завтраком».

— Помилуйте, сударыня, — невозмутимо возразил Баджер. — Я уверен, что вы сможете устроиться здесь со всеми удобствами! Ваши чемоданы будут доставлены на борт через пару минут, так что вы ни в чем не будете испытывать недостатка. Сегодня с вечерним приливом мы должны выйти из гавани — вы сами понимаете, мадам: иначе мой наниматель заподозрит неладное. Но как только мы отойдем на достаточное расстояние, чтобы нас не было видно с берега, мы тотчас же меняем курс и поворачиваем на северо-восток. А завтра ночью, как и было условленно, мэм, я брошу якорь у Галлейна. Затем, когда прибудут ваши два джентльмена и вы с ними попрощаетесь — вас доставят на берег, и дело с концом!

Он оскалил в улыбке кривые искрошенные зубы и затопал прочь по узкому трюмному проходу, унося с собой плюющийся маслом фонарь, бросавший причудливые тени на закопченные балки низкого потолка.

Мэдж в замешательстве глядела ему вслед, колеблясь между гневом и растерянностью. Однако Анна, внимательно оглядев крохотную каюту, решительно принялась развязывать ленты, поддерживавшие ее кринолин.

— Милая Мэдж, — спокойно резюмировала она. — Нам придется снять юбки, чтобы поместиться здесь вдвоем. И даже чтобы протиснуться в эту дверь!

Мэдж с отсутствующим видом кивнула; она все еще пребывала в нерешительности.

— Входи же, Мэдж, — сказала Анна. — Все будет хорошо! Видишь — на двери с внутренней стороны два крепких засова. Если бы они собирались поступить с нами дурно, они не поместили бы нас сюда. И лотом, — с мягкой укоризной добавила она, — нам следует думать сегодня не о собственных удобствах, а о бедном отце! Мы должны молить бога, чтобы Лори сумел спасти его, и чтобы мы вскоре смогли увидеть их обоих целыми и невредимыми!

— Аминь… — суховато произнесла Мэдж. Ей вдруг показалось, что они поменялись ролями, и Анна, внезапно став взрослой, успокаивает и уговаривает ее, как ребенка.

Войдя в каюту, они освободились от своих бесчисленных нижних юбок, шелестя материей и то и дело натыкаясь друг на друга в тесном помещении.

— Ах! — ужаснулась Мэдж. — Ни одной простыни! Только грязные одеяла, да еще и мокрые ж тому же! Я не буду спать под этим отвратительным тряпьем! Скорее простою здесь всю ночь, не сомкнув глаз!

— Мы можем воспользоваться нашим нижним бельем, Мэдж!

Анна решительно разорвала пополам пару своих нижних юбок из тончайшего ирландского батиста. Мэдж глядела на нее в безмолвном ужасе.

— Видишь — получились неплохие простыни! И мы можем оставить их потом здесь для Лори и отца. Не забудь, что им придется спать здесь не одну ночь. Сколько нужно плыть до Барбадоса, Мэдж?

— Не знаю, — ответила Мэдж, которая, если говорить правду, не знала даже, где находится этот Барбадос. Ее морщинистая шея задрожала, словно она вот-вот готова была расплакаться.

— Дитя мое, — сказала она. — Простите свою бедную старую Мэдж! Вы, подобно вашему отцу, полны мужества и решительности, а я… я…

Она отвернулась и молча принялась разрывать на простыни свои собственные нижние юбки.

Неожиданно раздавшийся громкий стук в дверь заставил обеих женщин замереть и в тревоге прислушаться.

— Это всего лишь я, капитан Баджер! — бодро прокричал сквозь дверь сей достойный джентльмен. — Я пришел предупредить вас, леди, чтобы вы не пугались, если услышите среди ночи шум и всякого рода крики и вопли. Это мои парни притащат на борт проклятого старого дьявола, беглого негра-слугу, принадлежащего майору Боннету!

Он пожелал им спокойной ночи и снова удалился восвояси. Вскоре обе женщины, утомленные дневными переживаниями, отправились ко сну. Очевидно, проклятый старый дьявол в лице беглого негра-слуги воспринял свое возвращение довольно смирно, потому что они не слыхали ни одного звука, свидетельствовавшего о его доставке на корабль. Мэдж, вопреки всем страхам и волнениям, вскоре тихонько засопела своим длинным носом, а через некоторое время заснула и Анна.

 

Глава 2

Майор Стид Боннет проснулся рано. Как владелец плантации — пожалуй, одной из самых богатых на Барбадосе — он привык вставать на рассвете, ибо в тропиках основная работа начиналась именно в эти первые прохладные часы дня.

Всего лишь узкий коридорчик отделял его маленькую каюту от тесной каморки, где Анна и Мэдж все еще лежали в тяжелом забытьи после богатого событиями дня. Два сиамских кота уютно свернулись клубочком в ногах его теплой постели, уставившись на хозяина немигающим взглядом миндалевидных желтых глаз. Майор нежно поглаживал пальцами босой ноги их мягкую шелковистую шерсть.

— А где же этот черный негодяй Овидий? — добродушно спрашивал он котов. — Сидит в трюме, закованный в цепи! Ай-яй-яй! Внизу, в темноте, среди крыс!.. Кто из вас хочет вкусную, жирную крысу, а?

При звуке знакомого слова коты пошире раскрыли свои холодные изумрудные глаза и выпустили острые кривые когти.

Майор Боннет аккуратно, чтобы не потревожить котов, спустил ноги на пол и плеснул в лицо холодной забортной водой из стоявшего рядом ведра. Затем он провел по усам серебряным гребнем, всунул тощие бедра в синие сатиновые бриджи, поверх них натянул длинные, до колен, белые шелковые чулки и пристегнул их золотыми форменными пряжками. Черт бы побрал этого проклятого негра! Где это видано, чтобы джентльмен, вынужден был одеваться самостоятельно? Пожалуй, придется выпустить черного бездельника из трюма…

Майор Боннет был скорее озадачен, чем рассержен попыткой Овидия убежать от него. Что этот черный кретин собирался делать здесь, в Англии, даже если бы ему и удалось улизнуть? Он был седой, как лунь, и слишком стар, чтобы завербоваться на какой-нибудь корабль, как это обычно делали беглые рабы. Нет, у этих скотов положительно нет разума; нечего искать здравый смысл в их поступках! И ничего страшного, если наказание будет отложено на пару месяцев, до прибытия на Барбадос…

Майор Боннет зевнул, слегка прошелся помадой по губам и коснулся маленькой надушенной губкой уголков глаз, что заставило их на мгновение заслезиться. Ничто не придает такого блеска глазам, как капля французских духов! Он спрыснул ароматической эссенцией длинные каштановые усы и принялся изучать в зеркале достигнутые результаты.

Майору Боннету не терпелось познакомиться с двумя дамами, которые явились на борт ночью — особенно с той, чей голос был таким мягким и нежным, и которая совершенно не имела представления о том, как свободно передается по низким переборкам бригантины даже самый интимный шепот. Ему было чрезвычайно любопытно лежать в своей каюте и слушать их приглушенное бормотание. И это странное упоминание о чьем-то отце и о том, что кто-то собирается его снасти… Нет, майор был положительно заинтригован!

После того как якорь был поднят и обе дамы, по всей вероятности, заснули, майор Боннет заглянул к капитану Баджеру, чтоб глотнуть на сон грядущий крепкого французского коньяку и разузнать кое-что поподробнее о своих новых соседях.

Хитрому коротышке Баджеру было известно значительно больше, чем могли предположить обе женщины, но и это, однако, была еще не вся история. Похоже, что отец и брат девушки бежали от закона, да к тому же слыли заправскими бойцами на шпагах. Почему же они сразу не явились на корабль? Видит бог, на борту этой проклятой «Ямайской Девы»и без них уже предостаточно всякого нелегального груза!

Боннет поправил галстук, закурил утреннюю сигару и продолжал размышлять над заинтересовавшей его загадкой. Оба кота, Кок и Пик, неодобрительно зафыркали, как и всегда, когда едкий сигарный дым попадал в их чувствительные ноздри, спрыгнули на пол и важно, с достоинством прошествовали к двери, высоко задрав прямые, как палка, хвосты. Открывая им дверь, майор Боннет почувствовал, что его внезапно осенило. В Эдинбурге готовились к казни: должны были повесить какого-то вспыльчивого драчуна, который проткнул шпагой чиновника магистрата. Зовут его Блайт — и, говорят, он даже что-то вроде джентльмена. Значит, та, что помоложе, должна быть его дочерью! Вот оно что!

Майор Боннет чуть не вдвое согнул гибкое худощавое тело, чтобы пронести свой модный парик «рамилье» под низкой дверной притолокой каюты. Выпрямившись и приобретя приличествующую его достоинству осанку, он поднялся на палубу, в прохладу и свежесть раннего утра.

Анна уже была здесь. Она отказалась от своего непослушного кринолина, осознав его полную непрактичность на борту корабля, и теперь, стоя у поручней юта, с удовольствием ощущала, как легкий ветерок игриво прижимает свободные складки платья к ее длинным стройным бедрам. Мягкие рыжевато-золотистые волосы ее слегка развевались под дуновением утреннего бриза. Оба кота уже успели с ней познакомиться и теперь терлись у ее щиколоток, издавая хриплое мяуканье, напоминавшее крики морских чаек. Обычно они были далеко не так дружелюбны с посторонними.

Анна наклонилась, чтобы их погладить, и ангельская улыбка на губах майора Боннета сделалась езде более умильной. Поистине эта девушка — настоящая находка для ценителя!

— Приятный денек, не так ли, мисс Блайт? — вежливо обратился он к ней, и Анна улыбнулась в ответ, прежде чем сообразила, что он не мог знать ее имени. Ома побледнела:

— Вы знаете меня, сэр?

Глядя в ее широко раскрытые глаза, серые, словно октябрьская вода в Ла-Манше, майор Боннет просиял от восторга. Испуг придает молоденьким девушкам такую неповторимую прелесть!

— К сожалению, мисс Блайт, я не имею чести знать вас. Позвольте представиться: майор Стид Боннет, ваш слуга, мадам!

Он отвесил ей церемонный поклон, и Анна ответила ему не очень уверенным реверансом. Глаза ее все еще были полны очаровательного испуга.

— А теперь прошу вас, мисс Блайт — я полагаю, мне известна ваша история или, по крайней мере, часть ее — прошу вас считать меня своим другом! Я не подведу вас, — в этом порукой мое слово офицера!

Он посвятил весь долгий день, все обаяние своей небрежной элегантности, чтобы завоевать ее доверие. Его победа была облегчена тем, что Мэдж мгновенно растаяла перед ним. В конце концов, вечером, сидя в освещенной свечами маленькой каюте на квартердеке и потягивая сладкую коричневую мадеру, майор с любопытством выслушал от Анны подробный рассказ о случившемся.

Теперь его задачей было повести дело так, чтобы извлечь из него определенную выгоду и для себя.

Дождавшись, когда Анна и Мэдж отправились в свою тесную каморку, чтобы отдохнуть в ожидании утреннего прилива и решения тех проблем, которые он принесет с собой, майор Боннет послал за капитаном Баджером.

— Бренди, Баджер? Садитесь, дружище, садитесь! Чувствуйте себя как дома — черт возьми, ведь это же ваш корабль, не так ли?

Майор щедрой рукой разлил коньяк, некоторое время задумчиво разглядывал на свет свой бокал, затем коротко бросил.

— Баджер, мне нужна эта девчонка!

Дэн Баджер ухмыльнулся и пожал плечами:

— Мне следовало бы сразу догадаться, что вы ею заинтересуетесь, майор, сэр! Но только тут мало шансов… После того, как ее брат и отец прибудут с деньгами на борт, она тотчас же отправится на берег. Таков уговор, сэр!

— А вы их не ждите, Баджер! Придумайте что-нибудь, найдите какой-нибудь предлог, причину — неужели же мне вас учить? Я плачу вам за это две сотни золотых, капитан!

— Клянусь богом, я был бы чрезвычайно рад, майор, если бы имел возможность вам услужить. Вы знаете это, сэр. Но неужели вы хотите, чтобы я похитил этого ребенка? И убил старую няньку? Ведь я же не смогу удержать все это в секрете от команды! К тому же, они не какие-нибудь безвестные личности. У этого семейства солидные связи в Эдинбурге, а мне приходится часто пользоваться этим портом, майор! Дважды в году я прибываю сюда по торговым делам, и у меня нет ни малейшего желания закончить свои дни на Бэрнтислендской виселице! И еще мне говорили, будто ее отец и брат ловко владеют шпагой. Предположим, им удастся бежать; что, если они последуют за нами на другом корабле? Это отчаянные люди, и они не остановятся ни перед чем, поскольку терять-то им нечего!

— Что из того — я тоже владею шпагой! — примирительно сказал Боннет. — Но мне кажется, я понимаю, что у вас на уме: нет смысла разрушать пчелиный улей, когда и без того имеется много способов добраться до меда!

Майор откинулся на спинку кресла, мечтательно полуприкрыв глаза и постукивая элегантными пальцами по затянутому в шелк колену. Коты терлись у его лодыжек, мяуча и подрагивая задранными вверх хвостами.

— Если у молодого Блайта ничего не выйдет со спасением отца, — задумчиво произнес он, — то его вздернут тоже. Верно?

— Совершенно верно, майор, сэр! Если его поймают, то непременно повесят — я в этом нисколько не сомневаюсь!

— Значит, если лодка не появится на рассвете — что тогда? Вряд ли вы согласитесь отпустить обеих дам на берег, рискуя собственной шеей, как сообщник в предпринимавшемся побеге?

Искрошенные зубы Дэна Баджера снова обнажились в хитрой ухмылке:

— Ну что ж, майор — если лодка не появится, то, похоже, вам ничто не помешает заполучить свою игрушку!

Он отхлебнул бренди из стакана:

— Мы сможем найти какой-нибудь предлог, чтобы на одну ночь удержать их на борту после того, как бросим якорь в Барбадосе. А за это время вы сумеете все подготовить, чтобы снять девчонку с борта без лишних свидетелей. Я полагаю, вторая дама вам не понадобится — не правда ли, сэр?

— О… да, пожалуй! — сказал Боннет. — Впрочем, девочка, кажется, очень привязана к своей старой няньке…

Баджер некоторое время молча ломал голову над смыслом этой загадочной реплики, но потом, наконец, сдался:

— Я не совсем понимаю, майор, что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, — терпеливо объяснил Боннет, — что вид Мэдж, привязанной к столбу для порки плетьми, будет, пожалуй, весьма эффективным средством, чтобы заставить девочку перестать дуться!

— Конечно, майор! — хихикнул Баджер. — Разумеется, сэр!.. И меня вы, надеюсь, тоже не забудете?

— Я не забуду вас, Баджер. Я всегда оплачиваю свои коммерческие сделки, разве не так?

— Конечно, конечно, сэр! Не обижайтесь — я и в мыслях не имел оскорбить вас даже намеком, сэр!

Боннет принял извинения легким пожатием плеч и знаком предложил Баджеру составить ему компанию в распитии очередной порции бренди.

Свечи в маленькой каюте почти догорели, когда вахтенный матрос на корме хрипло закричал:

— Капитан, сэр! Шлюпка курсом на нас, сэр!

Легкая светящаяся бледно-зеленая полоска пролегла над горизонтом на востоке. Чайки скорбными криками приветствовали рассвет, в решетчатом курятнике на корме послышалась возня и хлопанье крыльев, и предрассветную тишину неожиданно пронзил звонкий и призывный крик петуха. Капитан Баджер распахнул створку окна, и холодный октябрьский воздух проник в духоту каюты, на миг ослепив его. Он навел подзорную трубу на темный предмет качавшийся вдалеке на волнах.

— В шлюпке только один пассажир, майор, — прокомментировал он увиденное. — Молодой парень, сидит скрючившись, словно побитый…

Довольная улыбка промелькнула на худощавом лице майора Боннета. Он не счел нужным даже встать и посмотреть самому:

— Сколько гребцов в шлюпке?

— Двое на веслах, майор. Рыбаки… Вряд ли нам удастся захватить их без хлопот и шума!

— Отлично, — сказал Боннет. — Пусть он поднимется на борт. Молодой парень, вы говорите? Значит это ее брат. Конечно, он прошляпил все дело…

Майор вежливо прикрыл зевок кружевным обшлагом своего сюртука:

— Да, пусть поднимется на борт! С неудачниками всегда нетрудно сладить. По крайней мере будет чем заняться во время путешествия…

Он пощекотал коричневое горло Кока, и выражение его лица стало вдруг очень похожим на блаженное удовольствие, расплывшееся на морде кота.

Анна не раздевалась и не уснула всю ночь, если не считать коротких периодов легкой дремоты. Она лежала на узкой деревянной койке в ожидании утра, пока суета и хлопанье крыльев в курятнике над ее головой не дали ей знать о приближающемся рассвете. Тогда она тихонько встала, чтобы не разбудить Мэдж, которая беспокойно храпела внизу под ней. Анне хотелось остаться наедине со своими мыслями и молитвами во время этого последнего мучительного ожидания шлюпки с Галлейна.

Перекинув через руку дорожный плащ, Анна отодвинула тяжелые засовы на двери своей каморки и выскользнула в узкий трюмный проход.

«Ямайская Дева» слегка покачивалась на плавучем якоре. Сквозь двери каюты на квартердеке пробивался свет. До Анны донеслись слабые, несвязные звуки голосов: хриплый льстивый тон капитана Баджера и четкие, уверенные реплики майора Стида Боннета. Анна с признательностью улыбнулась, подумав о том, какой хороший человек этот майор Боннет! Очевидно, он тоже не может уснуть в ожидании лодки. Возможно, он окажется очень полезным для отца и Лори, когда они доберутся до Вест-Иидии…

Анна наощупь в темноте поднялась по трапу на палубу и загляделась на то, как черный горизонт постепенно окрашивается в бледные зеленоватые краски рассвета. Укрывшись от холодного ветра среди ящиков и тюков, нагроможденных на палубе, она терпеливо принялась ждать. Неподалеку от нее заключенный в клетку петух просунул ярко-красную голову между деревянными прутьями решетки и громогласно провозгласил наступление нового дня.

И в следующее мгновение, словно откликнувшись эхом на петушиный крик, раздался хриплый возглас вахтенного.

Анна пристально всматривалась в темное зыбкое пространство между судном и берегом, примерно с милю шириной. Некоторое время она вообще ничего не видела, поскольку глаза ее не привыкли к призрачным и колеблющимся ночным теням моря. Затем она разглядела лодку, подпрыгивавшую на волнах, подгоняемую утренним бризом. И вместе с холодным осенним рассветом в ней медленно прояснялось сознание того, что она видит в лодке только одну знакомую фигуру — ее брата Лори. Он сидел у руля, сгорбившись, обхватив живот обеими руками. Его шатало.

Теперь ей хорошо было видно его бледное лицо, обращенное к «Ямайской Деве». Анна поняла, что отец ее мертв. Лори потерпел неудачу, и теперь он был дважды беглец: он бежал от тягостных воспоминаний я от преследования Эдинбургских властей… И все же Анна не успела еще полностью осознать весь смысл случившегося, с удивлением ловя себя на мысли о том почему она не плачет в такой момент.

— Эй! На корабле!.. — донесся до нее голос Лори, ослабленный ветром и расстоянием.

— Шлюпка, э-хой! — прозвучал хриплый ответ вахтенного, и несколько пар босых ног торопливо протопали по влажному палубному настилу. Затем от центрального трапа прошуршали легкие шаги, и Анна почувствовала чью-то руку у себя на плече. Это была Мэдж, которая тихо подошла сзади. По разлившейся бледности на ее лице Анна увидела, что Мэдж все поняла…

Когда Лори помогли подняться на борт, стало очевидным, что его скрюченная поза в шлюпке была следствием не ранения, а мертвецкого опьянения. Лори был отчаянно, вдребезги пьян. Матросы хихикали, перемигиваясь и перебрасываясь шуточками по адресу своего нового пассажира. Майор Боннет, наблюдая с подходящей дистанции, прятал ухмылку в надушенный носовой платок. Анна с помощью Мэдж отвела брата в свою крохотную каюту, помогла ему распустить шейный платок и обмыла холодной забортной водой из кожаного ведра его лицо, покрытое пылью со следами засохшего пота.

— Что произошло, Лори? Что случилось с отцом? — допытывалась Анна, но ее брат только плакал, дрожал и не отвечал ни слова. Анна по нескольку раз повторяла этот вопрос, но Лори, казалось, вовсе не желал отрезветь настолько, чтобы предстать перед необходимостью ответить. Он погружался во все более глубокий пароксизм стонов, вздохов и бессвязного бормотания, пока, наконец, оттолкнув от себя обеих женщин, он не выбежал из каюты. Поднявшись на палубу, Лори бросился к корме и перегнулся через фальшборт; плечи его непрерывно вздрагивали.

Когда он, наконец, выпрямился, Анна стояла рядом. Глядя, как он дрожащими пальцами вытирает побледневшие губы, она спокойно спросила:

— Отец мертв, да?

Голова Лори упала на грудь:

— Да.

Он положил руку ей на плечо, и Анна отвела его обратно в их маленькую каморку.

— Это я виноват во всем… — проговорил Лори. — Я потерял голову…

Он плотно сжал веки и скривился, словно от невыносимой боли.

— Все было подготовлено. Палач подкуплен, даже кое-кто из солдат, охранявших ступени на эшафот… Дюжина верных друзей ожидали под помостом… Нам оставалось только броситься вперед и поддержать его тело…

— О, боже мой! — простонала Мэдж, готовая вот-вот упасть в обморок.

Лори, которого снова начала бить непроизвольная дрожь, сел на койку и закрыл лицо руками.

— Да, — сказал он. — Я все подготовил… Боже мой, как умно я все организовал!..

Анна коснулась его плеча, пытаясь приободрить его и успокоить, но он с яростью отбросил ее руку:

— Я договорился с Данвье — с лучшим из хирургов! — чтобы он втайне ждал в доме за площадью и был готов оказать немедленную помощь при шоке. Понимаешь? Ничего больше и не нужно было!

Мэдж покачала головой, то ли не понимая, то ли сомневаясь, чтобы последствия казни через повешение можно было так просто устранить.

— Прозекторы в нашей анатомичке однажды выпотрошили висельника, провисевшего в петле более получаса, и сердце у него все еще продолжало биться!

— Лори, прошу тебя!.. — взмолилась Анна, чувствуя, как тошнота подступает к ее горлу.

— Все было так тихо и спокойно на этой площади, — продолжал ее брат. — Они все ненавидели Ранвика, ты же знаешь! Все так спокойно… Я могу поклясться, что видел слезы на глазах у солдат. Мы стояли — нас было около дюжины — и отец сверху взглянул на нас. Он понял все. Он знал… Затем брат Ранвика поднялся на эшафот вслед за шерифом. Он прошел мимо палача и встал перед отцом… Мы все так и подались вперед. Они стояли лицом к лицу, высоко над нами — Абель Ранвик и отец. Я видел, как шевельнулась челюсть у Абеля Ранвика — я сразу понял, что он собирается сделать! — и он плюнул… О, боже мой, Анна!.. — Лори обхватил голову обеими руками, вспоминая те мучительные мгновения. — Все было бы в порядке, если бы я сумел сдержаться… Но перед этим я немного выпил для храбрости… Короче говоря, я потерял рассудок и со шпагой в руке бросился на эшафот!..

— Боже милосердный! — ахнула Мэдж. — Это же государственная измена, мастер Лори — во время экзекуции, да еще в присутствии верховного шерифа!..

Лори в знак согласия опустил голову. Действительно, это было государственной изменой — напасть со шпагой на исполнителей приговора королевского суда!

— Да… и что еще больше усугубило положение — Мак-Блейн и молодой Энджи Дугальд бросились вслед за мной. Бог знает, о чем они думали! Солдаты попытались схватить нас сзади, и наши друзья вступили с ними в схватку, чтобы отвлечь от нас. Абель Ранвик бросился бежать от меня по помосту, я — за ним. Королевский сенешаль выхватил кинжал, но я ударил его шпагой по руке. И пока мы все вопили, толкались и ругались, словно пьяные мужики, палач… Он, должно быть, потерял голову или просто решил ею не рисковать. О, Анна, Мэдж — он сделал это!.. Я слышал, как ахнула толпа… Все было напрасно, все мои труды пропали даром!

— А твои друзья? — шепотом спросила Анна.

— Я видел, как умер Дугальд, — ответил брат. — И еще четверо или пятеро были убиты или сбиты с ног… Отчаянные головы — со шпагами против алебард!

— Дугальд? — Анна знала этого веселого веснушчатого и рыжеволосого здоровяка. — Его отец погиб во время восстания Мерсейского эрла… Что станет с его несчастной матерью?

— Ей недолго придется плакать, — угрюмо бросила Мэдж. — Ее повесят, дитя мое! Пусть всевышний сжалится над вами, мастер Лори, за те несчастья, в которые вы ввергли своих друзей!

Слезы с новой силой потекли по небритым щекам Лори:

— Клянусь муками господними, я с радостью отдал бы свою жизнь за них, если бы мог!

— Да, да, конечно! — торопливо вмешалась Анна. Горло ее, словно петлей, захлестнуло спазмой, которая не давала ей свободно дышать. Она склонилась над братом, пытаясь заглушить собственную сердечную боль тем, что успокаивала и утешала его.

Мэдж отправилась на камбуз за горячей водой, но тут же влетела обратно, едва не теряя сознания от ужаса и тревоги:

— Господи, спаси нас! О, боже! Эти хохочущие головорезы снялись с якоря и вышли в открытое море! О, Анна, дитя мое! Остановите их, мастер Лори! Они увозят нас!

Но Лори было не до того: его тошнило. Сердце Анны замерло на мгновение. Только теперь она расслышала на палубе у себя над головой топот и беготню, грохот якорной цепи, треск и хлопанье парусины, взвизгивание талей и скрип снастей; корабль слегка накренился, и за бортом мерно зажурчала вода. Ну, конечно — иначе и быть не могло! Теперь, после всего случившегося, им оставалось только одно: бежать!

Анна успокаивающим жестом обняла худые дрожащие плечи своей обезумевшей от горя няньки:

— Мэдж, милая, разве ты не понимаешь? Они вынуждены были так поступить. Мы ведь теперь не можем вернуться назад — никто из нас…

Помощник капитана «Ямайской Девы» сидел за завтраком, постукивая сухарем о край стола и терпеливо дожидаясь, пока личинки жука-долгоносика покинут свои извилистые ходы, прогрызенные в твердом как камень и абсолютно несъедобном на вид куске.

Мистер Мэрки не принадлежал к числу тех привередливых моряков, которые предпочитают есть в темноте или отвернувшись спиной к окну, чтобы не оскорблять зрение видом корабельной пищи. Если черви находят ее вполне съедобной, то и для него она достаточно хороша!

Откусив порядочный кусок сухаря, он задумчиво принялся его жевать. Он едва ли ощущал вкус пищи; впрочем, вкуса, как такового, и не было. Мистер Мэрки думал об Анне Блайт. Пожалуй, «думал»— было не совсем подходящим словом, просто беспорядочные и смутные стремления и эмоции стучались в его толстый череп, словно обломки кораблекрушения в обшивку судна. Он допил свой черный кофе с патокой и поднялся по трапу на палубу,

— Капитан Баджер, — серьезно спросил он, отирая ладонью липкие губы. — Значит, и девица, и старуха, и этот пьяный молодчик — все они плывут с нами до Барбадоса?

Дэн Баджер довольно ухмыльнулся. Он был в превосходном настроении. Этому петушку, изрядно потрепанному и помятому, да еще назюзюкавшемуся, как речной лоцман, придется-таки вытряхнуть свой кошелек в карман капитана Баджера в уплату за провоз трех пассажиров до Вест-Индии! Двести пятьдесят золотых соверенов — практически стоимость всего груза в кормовом трюме «Ямайской Девы»!

— Да, мистер, — ответил он своему помощнику. — Они собираются доставить нам это удовольствие. Сдается мне, у них внезапно появился вкус к морским прогулкам! — Капитан захохотал. — Да, им нужен Барбадос! Они все сходятся на том, что лучше сбежать на край света, чем оставаться дома и щипать пеньку в Эдинбургской тюрьме. Честно говоря, я не особенно осуждаю их за это!

Взгляд мистера Мэрки скользнул в сторону, где у борта лежали штабеля тяжелых тиковых бревен. И постепенно в его мозгу начала зарождаться идея, вырисовываясь все явственнее, словно паутина под усердными стараниями трудолюбивого паука:

— Не пристукнуть ли мне молодого щеголя сегодня ночью, да и за борт — а, капитан? И старуху тоже?

Баджер так широко растянул в улыбке щербатый рот, что у него даже зубы заломило от холодного морского ветра.

— О, я завидую вашему, уму, мистер Мэрки — положительно завидую! — сказал он. — Тонкий и изворотливый, как у змеи! Братца прихлопнуть, сестрицу затащить к себе в постель! Взбудоражить всю команду и дать майору Боннету повод проткнуть вас шпагой — просто для того, чтобы досадить мне и заставить делать работу первого помощника наряду со своей собственной!

Он протянул руку и постучал кургузым пальцем по необъятной груди мистера Мэрки:

— Смотрите, чтобы с этим молодым франтом не приключилось ничего неожиданного, мистер, потому что сейчас я сообщу вам новость, которая вас удивит. Этот парень — врач. Доктор, понимаете? Во время всего нашего путешествия у нас на борту будет собственный врач, чего с нами еще ни разу не случалось за последние пятнадцать навигаций! А когда мы доберемся до Барбадоса — с божьей помощью! — то сколько, по-вашему, можно там получить за молодого здорового и сильного доктора? Сколько нам за него заплатят береговые братья — капитан Авери, например? Или Барто Робертс? Или, скажем, Черная Борода?

Все это было слишком мудреным для мистера Мэрки. Он ухватился за последнее из того, что понял:

— Черная Борода? — осклабился он. — Мой старый корабельный товарищ! Мы с ним служили под командой капитана Хорнигольда. Во время войны с французами, на ямайском капере. Еще до того, как они занялись пиратством — он и капитан Хорнигольд, то-есть. Честно говоря, я его немного побаивался в те дни, Черную Бороду! Мы все его боялись. Это был настоящий дьявол. Бешеный, как барракуда!

— А в наши дни вы бы боялись его еще больше, и я ничуть не был бы этим удивлен! — засмеялся капитан Баджер и собрался было уходить, но в медлительном мозгу мистера Мэрки все еще оставался непереваренный кусок:

— А если не сплавлять этого молодого доктора за борт, капитан, то, может, просто легонько стукнуть его по голове? Чтобы он лежал спокойно до поры, до времени. Так было бы порядочнее…

Капитан Баджер непритворно удивился:

— К чему это, мистер? Зачем бить его по голове, легонько или не легонько? Он же не буйствует во хмелю? Да и не так уж он бывает и пьян: может, лишь чуточку больше, чем вся остальная команда!

— Но молодая леди, капитан… Она ведь его сестра. Парню может не понравиться глядеть на то, как я с ней забавляюсь…

— Эй вы, чурбан с соленой башкой! Держитесь подальше от девчонки, мистер! Ей предназначено стать личной собственностью майора Боннета, когда мы прибудем на Барбадос… хотя она пока и не подозревает об этом.

— Прошу прощения, капитан, она ею не будет!

Капитан Баджер остановился, словно налетел на рею:

— Что с вами, мистер? Уж не собираетесь ли вы поднять бунт?

— Нет, капитан, я не намерен бунтовать. Это нехорошее слово! — Мистер Мэрки набожно сплюнул в сторону, чтобы очистить рот от скверны. — Но я об этой девице, капитан. Пока я на борту, она не достанется никакому надушенному щеголю с Барбадоса! Будь он хоть трижды джентльмен! Мне приходилось спроваживать на тот свет французов, от которых куда больше пахло мужчиной, да и португальцев тоже!

— Мне бы не хотелось иметь на борту беспорядков такого сорта, — безразличным тоном произнес капитан Баджер. — Не забывайте, что на судне — я хозяин. Малейший беспорядок, и я посажу вас на цепь, даже если сначала мне пришлось бы вас пристрелить. Кстати, пистолеты на борту «Ямайской Девы» имеются только у меня, если не считать пистолетов майора Боннета, мистер! Помните об этом!

— Да, сэр! — голосом, похожим на рычание, ответил мистер Мэрки. — Этого я никогда не забуду!

Капитан Баджер повернулся уходить, но опять передумал:

— Послушайте, мистер Мэрки! Не будем ссориться, словно глупые матросы! На борту ведь есть и другие женщины. Или вы о них забыли? Теперь, когда мы отошли от берега на безопасное расстояние, я думаю, их уже можно выпустить на палубу погулять. Прикажите открыть носовой трюм!

— Да, сэр! — без особой теплоты в голосе ответил мистер Мэрки и отправился выполнять приказание.

На нижней, так называемой «пушечной» палубе, где однако никаких пушек не было, в низком и тесном межпалубном пространстве толпился обычный нелегальный груз «Ямайской Девы»— несколько семей шотландских эмигрантов. Все они были несостоятельными должниками, которые решились на отчаянную меру, чтобы вырваться из Толбутской и Канонгэйтской тюрем: они подписали кабальный договор, обязывающий их проработать семь лет на плантациях в Вест-Индии.

Тюрьма была отнюдь не удобным местом для должников. Их содержали хуже, чем уголовных преступников, о чем свидетельствует выдержка из Шотландского Судебного Уложения, трактующая правила содержания заключенных, обвиняемых в неуплате долгов:

«…После того, как должник заключен в тюрьму, он не имеет права выходить на свежий воздух даже под стражей, ибо кредиторы заинтересованы в том, чтобы должник содержался в самом строгом режиме, дабы телесные страдания вынудили его расплатиться с долгами…».

В тюрьме, в лишенных окон каменных мешках не более пяти футов в длину и ширину и шести футов с небольшим в высоту помещались до полудюжины должников, каждый со своими женами и детьми. В дневное время дверь камеры оставалась открытой, чтобы жены и дети могли приходить и уходить, но сам должник оставался прикованным цепью к стене. На ночь их запирали всех вместе. Воды не было, кроме той, которую можно было приносить в кувшинах, и, конечно, не было и речи хоть о каком-нибудь примитивнейшем устройстве, заменявшем канализацию.

Содержавшийся в таких условиях человек должен был каким-то образом ухитриться отработать свои долг, причем эту проблему вдобавок осложняло еще то, что на каждого узника, попавшего в долговую тюрьму, тут же, немедленно надевались ножные и поясные кандалы. Снять их можно было только откупившись у тюремщика. Это было узаконенным дополнительным заработком надсмотрщиков, и они никогда не упускали случая воспользоваться им в полной мере. Средняя плата за освобождение от дополнительных оков обычно соответствовала сумме, которую простой ремесленник мог заработать лишь в течение двух-трех лет.

Вряд ли следует удивляться тому, что людей в подобных невыносимых условиях нетрудно было склонить к решению поставить свою подпись под кабальным договором. В документе, который они подписывали, обычно ни слова не говорилось ни о деньгах, ни об условиях работы: эти вопросы улаживались уже на месте с владельцем плантации. Сумма вербовочных денег рассчитывалась так, чтобы только-только покрыть тривиальный долг и иметь возможность поставить на месте прибытия убогую хижину. Работа, на которую обрекали себя эти несчастные, представляла собой обычный рабский труд на плантациях.

Тем не менее, перспектива на целых семь лет отдать свое тело, душу и все мыслимые человеческие права на произвол хозяина, — человека, которого они до сих пор и в глаза не видели, и который будет владеть ими безраздельно и бесконтрольно на основании официального документа и добровольно поставленной подписи, — для многих представлялась более привлекательной, чем альтернатива безнадежного прозябания в каменном мешке, на цепи, прикованной к тюремной стене, в то время, как самые дорогие тебе существа — твоя жена, твои дети — худые, словно скелеты, копошатся у твоих ног, в парше и чесотке, в грязи и непристойности, и медленно гибнут у тебя на глазах.

У них оставался единственный шанс — скорее даже не шанс, а некая смутная надежда, наподобие той, что влечет игрока в лотерею: если они не погибнут во время морского путешествия, если они перенесут семь лет каторжного, рабского труда на тропических островах, под палящим солнцем, в знойной духоте болот, истязаемые лихорадкой и плетью надсмотрщика, — то, закаленные всеми невзгодами, они могут надеяться на жизнь лучшую, чем та, которую они когда-либо знали у себя дома. Кабальный раб не имел никакой легальной защиты против плантатора, который свободно мог истязать его, сечь плетьми, морить голодом и совершать немыслимые надругательства над его женой и детьми. Однако, с другой стороны, по истечении семи лет жалкий раб становился свободным. И как свободный белый человек — особенно шотландец — он имел возможность выбирать себе любую работу или занятие. Он мог стать надсмотрщиком на плантациях, управляющим или ремесленником — и это на благословенных островах, где сама природа источала богатство, где земля сочилась молоком и медом и давала немыслимые урожаи, и где даже умение считать после десяти ценилось как весьма редкое и чрезвычайно высокое достоинство!

Чтобы достичь этого райского блаженства кабальный раб должен был перенести все муки чистилища, пройти через все семь кругов ада, подобно герою древних сказаний. И морское путешествие было отнюдь не самой меньшей из этих мук.

Доставка завербованных в Вест-Индию оплачивалась согласно условиям контракта; однако это не распространялось на членов их семей. Люди становились беспомощными жертвами таких капитанов, как Дэн Баджер, который за пару соверенов готов был устроить на голых досках межпалубного отсека настоящий цыганский табор. Несчастным переселенцам предоставлялось самим заботиться о хлебе насущном в течение двух долгих месяцев плавания.

Это была нездоровая и опасная практика. Закон запрещал ее, и морские власти прилагали все усилия, чтобы ее прекратить — не в связи с заботой о здоровье и благополучии вовлеченных в эту аферу людей, но из-за того, что от нее страдали интересы судовладельцев.

Капитан Баджер редко отправлялся в плавание, не имея у себя на борту нескольких таких семей. Ночью, накануне отплытия, тайком, втихомолку поднимались они на корабль. Их тут же прятали в укромных уголках, в трюмах, между тюками и ящиками, строго предупреждая, чтобы они не смели ни пикнуть, ни пошевелиться, пока судно не выйдет в открытое море. Они испуганно забивались в указанные им дыры и щели, обматывая тряпками рты своих младенцев, ни на минуту не спуская глаз со своих котомок и мешков с жалкой провизией: мукой, которую быстро испортит морская влага, ячменем, который тут же растащат трюмные крысы; сыром, который постепенно превратится в зеленый комок мохнатой плесени, картофелем, который мало-помалу сморщится в сырые скользкие комки, и вяленым и копченым на скорую руку мясом, которое вскоре закишит червями и отвратительными насекомыми.

Никто не предупреждал их о том, что так будет, ибо на этом основывалась часть хорошо рассчитанного плана увеличения капитанских доходов. Через одну-две недели пребывания в море капитан Баджер и его помощник начнут продавать переселенцам продовольствие из своих личных запасов: куски желто-зеленой солонины и рыжие сухари, кишащие червями. Цена зависела от того, насколько клиент пришелся по вкусу хозяину. Весельчак, умеющий петь и играть на каком-нибудь музыкальном инструменте, мог рассчитывать на то, что будет питаться лишь чуточку хуже, чем основная команда. Значительными привилегиями пользовались также семьи с хорошенькими дочерьми.

Даже те, кто сумел принести с собой достаточно провизии и сохранить ее, зависели от капитанского произвола, потому что им никогда не удавалось запастись достаточным количеством воды. И над всем этим нависало тревожное сознание того, что их имена не внесены ни в капитанский реестр, ни в списки команды, так что, в сущности, они просто не имели никакого официального права на существование…

Когда мистер Мэрки приказал открыть люки трюма, переселенцы, жмурясь от яркого света дня, выползли из своих закутков. Анна, оставив в своей каюте храпевшего в пьяном сне Лори, вышла на палубу и была немало удивлена, увидев ее переполненной толпою грязных и истощенных мужчин, женщин и детей. Среди них был один древний старик, дрожавший и тихонько плакавший. Две женщины держали на руках младенцев, закутанных в рваные платки. Никто из них не обратил на Анну ни малейшего внимания. Все они еще находились под ошеломляющим воздействием тесноты и мрака своего недавнего заточения. Они молча сидели на корточках, сбившись в кучу, неотрывно глядя на удаляющиеся от них навсегда берега родной Шотландии.

Майор Боннет, развлекавшийся с палубы юта созерцанием этой беспорядочной толпы, вежливо окликнул Анну:

— Доброе утро, мисс Блайт! Не желаете ли присоединиться ко мне?

Оба сиамских кота, балансируя на качающейся палубе, тесно прижимались к его ногам, высоко задрав вытянутые напряженные хвосты. Свежий октябрьский бриз взъерошивал их золотистую шерсть.

— Кто эти люди, майор? — спросила Анна, пытаясь сладить с развевающейся от ветра юбкой. — Я и не знала, что на корабле есть еще другие пассажиры!

Боннет усмехнулся:

— О, не вы первая недооценивали жадность капитана Баджера, моя милая юная леди! Но не волнуйтесь: они не потревожат ваш покой, если вы с самого начала поставите их в соответствующие рамки. Впрочем, они, конечно, будут донимать вас попрошайничаньем, если только заметят хоть малейшую слабость с вашей стороны… — Он брезгливо покосился на жалкую кучку дрожащих оборванцев. — Что за гнусный сброд! Рабочий скот, быдло, годное лишь Для работы на плантациях. Кстати, по-моему — это даже одна из моих партий. Человеческое отребье, — я только молю господа, чтобы они не заразили весь корабль тюремной дизентерией!

Майора Боннета нисколько не тревожило, что его тонкий резкий голос отчетливо слышен на нижней палубе. Одна из матерей, скорчившись над своим ребенком, посмотрела на него грустным и полным тупой обреченности взглядом. Анна подумала, что несмотря на изможденность и пустоту этого лица, женщине было не больше двадцати лет.

— Но здесь женщины, майор, — сказала она. — И эти несчастные маленькие дети… Они ведь не смогут работать на плантациях. Что же вы станете с ними делать?

— А что захочу! В течение ближайших семи лет у этих подонков будет не больше прав, чем у домашней скотины! — Серые глаза майора блеснули на Анну сверху вниз. — Никогда не подписывайте вербовочный акт, моя дорогая юная леди! В вашем положении это было бы трагической ошибкой!

Лицо Анны залилось румянцем.

— Не думаю, чтобы это могло случиться, — холодно возразила она. — О, да вы, конечно, шутите! Прошу прощения…

— Нет, это я должен просить у вас прощения! Неподходящее время для шуток после такого печального известия о вашем отце, мисс Блайт! Примите мои соболезнования по поводу тяжелой утраты…

— Благодарю вас, — спокойно ответила Анна. Помолчав, она добавила: — Это был вчерашний день. Он прошел. Сегодня же нам придется самим научиться вести новую жизнь!

— Весьма разумно, моя дорогая. Я восхищаюсь вашим мужеством! Есть ли у вас… э-э… друзья в Вест-Индии?

Анна покачала головой:

— Нет, майор, у нас никого нет. Но Лори врач, и я уверена, что в Вест-Индии нужны врачи. Как-нибудь мы справимся!

Она бросила полный жалости и сочувствия взгляд на тощих эмигрантов, сидевших на палубе:

— Мы должны быть более благодарны судьбе, чем эти несчастные!

— Гм-м… — протянул майор Боннет, явно недовольный таким направлением разговора. Он решил переменить тему:

— Я слышал, что ваш брат не только доктор, но и неплохой боец на шпагах?

— О, да! Отец… — при мысли об отце Анна почувствовала, что слезы вот-вот готовы хлынуть из ее глаз. Майор Боннет сочувственно пощелкал языком, и через мгновение Анна снова справилась с собой.

— Отец учил его владеть шпагой, — храбро превозмогла она себя, глядя на майора блестящими от слез глазами. — Мой отец был действительно непревзойденным фехтовальщиком. Он одинаково хорошо владел и саблей, и шпагой, майор. Он проводил целые часы, обучая нас…

— Нас? — эхом отозвался Боннет, улыбаясь. — Он и рас тоже учил, мисс Блайт?

— О, да! Пока мне не исполнилось четырнадцать лет, он давал мне уроки ежедневно. Но потом отец решил, что я стала слишком взрослой, чтобы продолжать упражнения. Помню, как я плакала, когда он объявил мне об этом, потому что очень уж я любила этот спорт! Я так завидовала своему брату, который имел возможность продолжать занятия! Отец надеялся, что Лори станет чемпионом Эдинбурга, но… — Анна смущенно запнулась, и майор Боннет быстро подхватил неоконченную фразу:

— Вы сказали «но», мисс Блайт? Что же ему помешало?

Более опытная женщина догадалась бы сразу, что вопрос поставлен с умыслом, но Анна приняла его, как и прочие мелкие и крупные неприятности последних дней, с откровенным прямодушием:

— Я бы не хотела говорить об этом, майор Боннет, если бы не боялась, что вскоре вам и без того все станет ясно. Лори… мой брат… Видите ли, дело в том, что мой брат пьет… немного больше, чем это полагается настоящему фехтовальщику. Я бы даже сказала — больше, чем это полагается вообще…

— О, что вы, мисс Блайт! Конечно же, вы преувеличиваете!

Поколебавшись, Анна твердо возразила:

— Нет, майор, к сожалению, не преувеличиваю. И я надеюсь, сэр, что во время нашего путешествия вы не станете делать ничего, что могло бы поощрить в нем его слабость!

— Конечно, конечно! — успокаивающе заверил ее Боннет.

Они продолжали беседовать еще некоторое время, потом Боннет, взглянув через плечо Анны, заметил:

— Вот, кажется, и ваш брат решил подняться на палубу подышать свежим воздухом!

Немного встревожившись, Анна обернулась. Лори только что появился в тамбуре сходного люка и с растерянным видом стоял, недоуменно глядя на толпу тощих оборванцев на палубе. Лицо его было смертельно бледным, но Анна с облегчением заметила, что он постарался привести в относительный порядок свой измятый и испачканный костюм и придать себе более или менее приличный вид. Анна окликнула его, и Лори присоединился к ним, поднявшись по трапу на полуют.

Майор Боннет тепло приветствовал его, пожав ему руку:

— Ваша сестра сообщила мне о горьких обстоятельствах смерти вашего отца, доктор Блайт, и о вашей смелой попытке спасти его. Примите мое уважение, сэр!

— Какая там смелая попытка! — с горечью возразил Лори. — Я потерпел неудачу там, где любой другой мог бы добиться успеха! И я обрек на изгнание свою сестру и себя самого!

Он изо всех сил старался сохранить самообладание. Он был вконец измучен долгим нервным напряжением и приступами морской болезни. Анна заметила, как дрожат у него руки.

— Знакомы ли вам эти проклятые варварские острова, которые зовутся Вест-Индией, сэр? — спросил Лори, нарушая неловкое молчание.

— Майор Боннет живет в Вест-Индии, Лори, — с мягким упреком сказала Анна. — Возможно, он вовсе не считает ее такой уж варварской!

Боннет рассмеялся:

— Ну, что вы! Доктор Блайт вскоре сам увидит наши острова, и тогда вряд ли можно будет скрыть от него правду. Да, это варварская земля. Но я должен признаться, что нахожу ее очень привлекательной. Понюшку, доктор?

Оба мужчины церемонно обменялись щепотками табаку, каждый из золотой табакерки другого, раскланялись друг перед другом, как этого требовал этикет, вслед за чем достали свои носовые платки и встряхнули ими в воздухе. Анна поморщилась, заметив довольно засаленные кружевные манжеты брата и его далеко не первой свежести платок; однако майор Боннет, казалось, не обратил на это внимания.

— Я как раз собирался немного подрессировать своих котят, — с нежной улыбкой заявил он. — Не согласитесь ли вы помочь мне, мисс Блайт, и вы, доктор?

Он обернулся и нетерпеливо закричал:

— Эй, где ты там, проклятый негодяй? Овидий!

Седой, меланхолического вида негр появился из-за решетки кормового люка. Его стилизованный красный с золотом турецкий костюм был жестоко измят и испачкан. На длинных черных запястьях, высовывавшихся из рукавов виднелись следы запекшейся крови, а умное выразительное лицо его было искажено непритворным ужасом.

— Жуткое зрелище, правда? — добродушно усмехнулся Боннет. — Провел ночку в цепях, старый дуралей! Пытался бежать — от меня, лучшего из всех хозяев! Да ладно уж, не бойся! Не стану я тебя наказывать плетьми, пока мы не прибудем на Барбадос. Во всяком случае, за это не буду!

Он так дружелюбно погрозил негру тростью с янтарным набалдашником, что Анна не удержалась от вопроса:

— Вы действительно будете бить его, майор?

— Я? Боже мой — нет, конечно! У меня для этого есть люди — верно, Овидий?

— Йес-сэр! — хрипло ответил Овидий. В руках он осторожно держал хорошенькую шкатулочку из голубого бархата, из которой доносилось тоненькое попискивание. Когда он протянул шкатулку хозяину, оба кота сразу насторожились; длинные острые когти их впились в деревянный настил палубы, а бледно-коричневые глотки издали почти собачье ворчание.

— Достань-ка мне одну, парень!

Овидий расстегнул кожаную застежку, сунул черные пальцы внутрь шкатулки и покопался в ней. Лицо его скривилось, и он отдернул руку с каплей темной крови на указательном пальце; в руке оказалась зажатой маленькая белая мышка, не крупнее его ногтя. Мышка широко раскрывала крохотный розовый рот в отчаянном крике, заглушаемом ритмичным шумом и плеском волн. Оба кота подобрались, прижались к палубе и замерли; их нервное напряжение выдавала только жадная дрожь мускулов да дергающиеся кончики хвостов.

Майор Боннет нежно, двумя пальцами взял мышку, словно виноградинку или понюшку табаку. Одно мгновение он держал ее навесу, извивавшуюся и кричащую. Кот, словно подброшенный пружиной, без видимого усилия прыгнул с палубы на плечо Боннету и пробежал по его вытянутой руке. Как только кот достиг запястья, Боннет отшвырнул мышь, и Кок прыгнул за ней. Пок золотистой стрелой метнулся следом.

— Поглядите, как они работают, доктор! — с доброй улыбкой сказал Боннет. — Они, знаете ли, так же хороши, как вышколенные охотничьи собаки. Смотрите, как Пок отрезает ей путь и гонит в сторону партнера — ах, превосходно!

Раздался пронзительный финальный писк, и острые дюймовые когти Кока впились в тело жертвы.

— Пусти ее, мой мальчик! Так… Теперь снова хватай! Ах, прекрасная работа!

Майор Боннет повернул улыбающееся лицо к Анне:

— Знаете, это для них очень полезно, потому что здесь им нет другой возможности поразмяться, если не считать случайную крысу или жука. Следующую мышь, Овидий! Да быстрее же ты, неповоротливый дурак! Не хотите ли вы бросить эту мышку, моя милая юная леди?

— Нет… — превозмогая дурноту, сказала Анна. — Извините меня, пожалуйста!

Она резко повернулась, так что ткань юбки плотно прижалась к ее ногам, и бросилась вниз по трапу.

Лори сделал было движение, чтобы последовать за ней, но потом передумал и остался. Овидий с поклоном протянул ему очередную маленькую жертву. Лори покачал головой:

— Если не возражаете, я предпочел бы остаться просто зрителем.

— Не щепетильность ли, а, доктор? Впрочем, нет — конечно, нет! Просто такая охота слишком ничтожна для вас. Жалкая охота — согласен! — по сравнению с той, которую вы увидите на Барбадосе!

— Гм… представляю себе, — пробормотал Лори. Неожиданно он снова с тревогой начал ощущать раздражающее ритмичное покачивание корабля.

Боннет бросил мышь, проследил, как она умерла, затем жестом отослал Овидия прочь:

— На сегодня, пожалуй, довольно. Наблюдать смерть в такой мизерной форме, должно быть, неинтересно для медика. Боюсь, что я вас утомил…

Он поправил свои кружевные манжеты и оглянулся Анны нигде не было видно.

— Не составите ли вы мне компанию за бутылочкой, доктор? У меня есть великолепный кларет, который скоро испортится от качки. Вы окажете мне честь, если поможете распить его. Или, может быть, немного бренди?

— Пожалуй, бренди, — с благодарностью ответил Лори.

Мужчины в сопровождении котов спустились по трапу. Дверь в каюту женщин была приоткрыта, и оттуда доносились звуки их голосов. Коты, мурлыча, проскользнули в каюту через дверную щель.

— Мои коты мне изменили! — с огорченным смехом заметил Боннет. — Пошли?

Они проследовали дальше по проходу в сторону кормы.

— Этим утром, как только я узнал, что вы прибыли на борт я приказал перенести мои вещи в каюту капитана Баджера, предоставив мою собственную маленькую каютку в ваше распоряжение, доктор Блайт, так как она расположена рядом с каютой вашей сестры.

— И капитан не возражал?

— Баджер? Господи, да конечно же нет! Баджер отлично устроится в своей штурманской рубке. И он должен быть еще доволен, ибо я подозреваю, что он содрал с вас три шкуры за проезд до Барбадоса, доктор!

«Вот именно», — подумал Лори. Вслух же он сказал:

— Благодарю вас! Вы очень любезны, майор…

Следуя за Боннетом, он не знал, что о нем думать. Но имея в перспективе предстоящую выпивку, Лори не особенно об этом беспокоился.

Майор Боннет, откупоривая очередную бутылку бренди, сказал с дружелюбной улыбкой:

— С вами пить — одно удовольствие, доктор Блайт! Вы держитесь, как истинный джентльмен!

Лори, в расстегнутой сорочке и со съехавшим набок галстуком на потной шее, с трудом поднял глаза на говорившего и затем снова уставился на бутылки, стоявшие перед ним на столе. Губы его зашевелились, но ему пришлось приложить значительное усилие, чтобы заставить их повиноваться:

— Сож-жалею… что не с-смогу отплатить з-за гост… приимство, Боннет, — проговорил он. — Н-не взял с собой ни капли сп-ик! — иртного!

— В таком случае, вы должны оказать мне честь быть моим гостем, когда вам заблагорассудится, Блайт! Этот старый разбойник Баджер в открытом море дерет по соверену за бутылку рома! Впрочем, ром у него очень недурен, а лишний соверен для вас, конечно, не составит большой проблемы?

Лори был слишком пьян, чтобы обнаружить подвох в вопросе Боннета:

— В… вряд ли. Я… у меня меньше двадцати сов… ренов после оплаты за п-проезд…

Он отхлебнул порядочный глоток коньяку:

— Н-не слишком много, чтобы начинать н-новую жизнь!..

Боннет наклонился к нему с улыбкой.

— Ничего страшного! — сказал он, похлопывая своего гостя по плечу. — Вам нечего беспокоиться. Врачи в Вест-Индии — большая редкость. Вот у меня в имении, например — более двух тысяч рабочих, и ни одного врача!

— А… а ч-то, если они… ик!.. заболеют?

— Они умирают, — просто ответил Боннет. Он доверху долил наполовину пустой стакан Лори и слегка коснулся горлышком бутылки своего. — Не будет ли это слишком самонадеянным с моей стороны, доктор Блайт? То-есть, я хочу сказать: что, если я предложу вам должность хирурга на моих плантациях? Мы сможем уточнить вопрос об оплате, когда прибудем на Барбадос и вы подробнее ознакомитесь с тамошними условиями жизни, но я с удовольствием выдал бы вам сейчас сотню гиней авансом, если бы вы согласились сразу подписать формальный договор. А? Может быть, вы почувствуете себя лучше, когда в кошельке у вас снова забренчат лишние монеты?

— Р-разумеется… — хрипло пробормотал Лори. — Вес-сьма обязан вам, сэр, вес-сьма…

Он пьяно уставился на коричневый пергамент, который майор Боннет разложил перед ним на столе.

— Ч-что это? — спросил он и глупо захихикал.

— О, просто обычный контракт — нечто вроде джентльменского соглашения: «Я, доктор Лори Блайт, настоящим принимаю на себя обязательство проработать на плантации майора Стида Боннета в течение семи лет…»— и всякое такое. Чистейшая формальность, знаете ли: просто мне хочется иметь уверенность, что вас не перехватит кто-нибудь из моих соседей! Вот здесь поставьте свою подпись…

Лори нетвердой рукой нащупал чернильницу, сконцентрировав все свое внимание на том, чтобы не попасть пером мимо нее. Черные печатные слова на пергаменте сломали свои стройные ряды и, словно муравьи, разбежались по странице. Лори снова захихикал и прикрыл глаза рукой, с трудом соображая, что это всего лишь иллюзия, вызванная опьянением. Палец майора Боннета терпеливо указывал место, где следует поставить подпись, и Лори, плотно закрыв один глаз и прищурив другой, видел его довольно отчетливо. Он нацарапал свое имя буква за буквой, выписывая их с тщательной добросовестностью полуграмотного крестьянина. Дождавшись, когда он закончит, Боннет высушил чернила, посыпал их мелким белым песком. Ничего, подпись сойдет…

— Еще стаканчик? — спросил он, складывая и убирая документ.

Лори колебался не дольше секунды, затем решительно протянул стакан:

— Последний! — серьезно сказал он. Боннет наполнил стакан, пристально вглядываясь в лицо юноши, чтобы убедиться, достаточно ли он пьян. По-видимому, пьян он был достаточно.

— А вот и сотня гиней! — Майор бросил на стол мешочек размером с яблоко, но тяжелый, как графин с вином, потому что монеты в нем были из чистого золота. Лори с благодарностью принял мешок и запрятал его во внутренний карман камзола, под левую подмышку, где у джентльмена обычно расположен карман для денег, вшитый таким образом, чтобы тяжесть золота не нарушала плавности линий и элегантности покроя. Боннет, казалось, кое-что вспомнил:

— Да, послушайте, Блайт — есть еще одна проблема. Она касается вашей сестры и ее… скажем, ее безопасности.

— Безопасности?.. — словно эхо, озадаченно отозвался Лори.

— Вы позволите мне говорить откровенно? Не задевая при этом ваших чувств? Видите ли, ваша сестра — умная и очаровательная молодая леди, обладающая неоспоримой привлекательностью. Она, несомненно, вызовет интерес у белого населения Барбадоса, среди которого могут оказаться… м-м… не совсем благонамеренные личности. Я знаю о вашей репутации лучшего фехтовальщика во всем Эдинбурге, мой дорогой друг. Но мне кажется, что из чистого благоразумия — принимая во внимание ваше несколько щекотливое положение беглеца от закона — вам следует стараться не наживать себе врагов; я хочу сказать, стараться избегать ненужных дуэлей. И поэтому было бы лучше, если бы всем с самого начала стало известно о том, что мисс Анна Блайт находится также под моим личным покровительством. Другими словами, Блайт, я счел бы за честь, если бы вы доверили ее защиту мне.

Боннет улыбнулся и тотчас же извлек из своей шкатулки с документами еще один пергамент:

— Вы старше двадцати одного года, Блайт, не так ли?

Лори кивнул:

— Двадц… ать четыре, — пробормотал он. — Н-но я н-не…

— Я только напомню вам, что вы являетесь ее законным опекуном и вследствие этого можете заключать любые соглашения от ее имени. Я счел бы за честь и был бы тронут до глубины души, если бы вы позволили мне, как барбадосскому землевладельцу, разделить с вами ответственность этого опекунства. Видите ли, Блайт, — заговорил он быстро и настойчиво, — она ведь всего лишь ребенок и отвечать за себя не может. А ваше положение очень щекотливое. Лучший выход — я уверяю вас! — поставить подпись под этой припиской, заверяющей, — как это и понятно само собой, — что ваша сестра включается в условия нашего контракта, который таким образом распространяет мое покровительство также и на нее де-юре и де-факто…

Слова назойливо звучали в ушах у Лори, не оставляя следа в его сознании; на это, собственно, они и были рассчитаны. Боннет расстелил пергамент на столе:

— Только поставьте вот здесь ее имя и распишитесь — вот здесь — в качестве ее опекуна, мой мальчик. Губернатор — мой друг. Я лично переговорю с ним… гарантирую его поддержку… о высылке обратно и речи быть не может… в случае, если начнется расследование… Вы закончили? Великолепно!

Майор невозмутимо посыпал документ песком и спрятал его в свою шкатулку.

— Оч-ч… благ-дарен вам, сэр… — заплетающимся языком пробормотал Лори. — Ваш-ша д-бр-та к нам обоим… — Я с-час п-пойду расскажу с-сестре, немедленно рас-скажу Анне… Ваш-ш… д-бр-та…

Он попытался подняться и чуть не упал. Боннет, ожидавший этого, ловко его поддержал:

— Будет лучше, если вы сначала пойдете к себе и поспите часок-другой, — посоветовал он. — Иначе ваша сестра подумает, что вы немного перехватили через край. Абсурд, конечно — но она может так подумать…

 

Глава 3

Анна едва сдерживала смех, когда усилившаяся качка судна заставляла ее кататься взад и вперед по койке. Это напоминало садовые качели с той лишь разницей, что здесь, словно для пущего эффекта, качели раскачивались также и в стороны. Анна пыталась сдерживать эти по-детски непосредственные проявления веселья, понимая, что хорошо воспитанная молодая леди едва ли может находить удовольствие в экстравагантных прыжках и неожиданных позах. В подобных ситуациях леди полагается страдать морской болезнью. Мэдж, показывая достойный пример, уже скорчилась на полу крохотной каютки, взирая на потертое кожаное ведро с такой смесью обожания и отвращения, которая вряд ли может возникнуть при любых других обстоятельствах. Между палубами — в тесных, сырых, продуваемых жестокими сквозняками закоулках, где обшивка не переставала тоскливо скрипеть, словно плетеная корзина, разрываемая на части — дрожали от холода несчастные переселенцы, закутанные в жалкое тряпье, сбившиеся в тесную кучку в поисках тепла и все же неимоверно далекие друг от друга в своих стремлениях и надеждах. Но несмотря на все эти трудности и невзгоды, ничто не могло помешать Анне восхищаться мощью и раздольем гигантских зеленоватых волн Атлантики по мере того, как «Ямайская Дева» все дальше и дальше уплывала на запад.

В дверь каюты постучался корабельный плотник:

— Это всего лишь я, старый Чипс, леди, — сказал он. — Я пришел, чтобы задраить иллюминаторы. Приказ капитана, мэм…

Он с безразличным видом перешагнул через распростертую на полу Мэдж и вошел в каюту. С собой он принес толстый квадратный деревянный щит, точно по размеру маленького окошка каюты. Двумя-тремя уверенными ударами молотка он ловко пригнал щит на место.

— Вот и все, — сказал он. — Теперь вам придется посидеть в темноте, мисс, но зато эта заглушка надежно защитит вас от всяких штучек океана. Становится немного ветренно, мисс.

Мэдж болезненно сморщилась от этого известия:

— Вы хотите сказать, что будет еще хуже?

Старый Чипс склонил голову, словно смешная серая птица, и искоса взглянул на нее:

— Неужели вы позволили этой дамской погодке обеспокоить вас, мэм? — Он вежливо покосился на ведро. — Хм, значит, все-таки позволили! Выбросили немного груза за борт — вижу, вижу! — и это в такую тишь! Что ж, в таком случае, мэм, мы увидим, какого цвета ваши внутренности — и не позже, чем завтра утром, помяните мое слово!

Обернувшись к Анне, он произнес с ободряющей улыбкой:

— Вот вам моток веревки, мисс. Будь я на вашем месте, я бы привязал этот подсвечник покрепче к столу — и все остальное, что может свалиться.

— Я заметила, что корабль начинает дрожать, — сказала Анна. — Это первый признак приближающегося шторма, да?

— Дрожать? — Плотник выпучил глаза, чтобы подчеркнуть несоответствие такого определения. — Да эта старая корова начинает трясти своими боками при мало-мальски свежем ветерке! Болты проржавели, такелаж не выдерживает даже тяжести паука! Вы заметили, как ее тряхнуло несколько минут тому назад? Это сорвало нижний брамсель с фок-мачты!

Он похлопал себя по карману:

— Я всегда ношу при себе пару фунтов гвоздей для гарантии, чтобы в случае чего сразу пойти прямо на дно. Все эти жалкие попытки удержаться среди волн не для меня, мисси — нет, не для меня!

С пола, где скорчилась Мэдж, донесся жалобный стон, и плотник, кивнув на прощание Анне, удалился, насвистывая, уверенный в том, что оставил о себе наилучшее ободряющее впечатление.

Шторм, разразившийся над «Ямайской Девой», швырял и трепал ее в течение следующих четырех дней. Зеленая пенистая вода гуляла по проходам и врывалась фонтанами брызг в двери кают. Канаты лопались с треском, ветер срывал с мачт обрывки парусов, и всякий раз, когда это происходило, бригантина дергалась, словно споткнувшийся конь, и на палубе раздавались хриплые голоса, топот ног и суета. Дважды капитан Баджер вынужден был объявить общий аврал, и мистер Мэрки обходил корабль, собирая под свою команду всех, кто только был способен оказать помощь в борьбе со взбесившимся океаном.

Даже майор Боннет снизошел до того, что позволил промокнуть своим тонким шелковым рубашкам и оцарапал пальцы, помогая натягивать пропитанные соленой морской водой штормовые канаты. Анна, трепеща от ужаса и восторга при виде безграничной мощи океана, находилась на палубе даже во время самых яростных вспышек шторма; впервые увидев Боннета без его напудренного парика, она нашла весьма забавным, что он почти так же лыс, как яблоко.

Мэдж неподвижно лежала, стеная и плача, на своем мокром матраце в луже морской воды на полу каюты. Она наотрез отказалась покинуть это место, хотя Анна изо всех сил старалась убедить ее в преимуществах верхней койки. Мэдж заявила, что койка с ее высокими бортами слишком напоминает ей гроб, и она не собирается лечь в него, пока жива — что, по ее твердому убеждению, продлится недолго.

Во время шторма Лори оставался подозрительно безучастным ко всем авралам. Как врач, он мог бы многое сделать, ибо для скученных в тесных и грязных трюмах истощенных и голодных переселенцев подобное путешествие не могло не иметь печальных последствий. В первые дни, сразу после выхода в море, воодушевленный тем, что ему удалось (как он считал) обеспечить свое будущее и будущее сестры под покровительством майора Боннета, Лори несколько раз спускался в межпалубный отсек, чтобы помочь несчастным, насколько это было в его силах. За столом он оказался даже весьма интересным собеседником и веселым компаньоном. Но затем, как это с ним обычно случалось, его оптимизм постепенно уступил место депрессии по мере того, как обстоятельства смерти отца принимали в его воображении гигантские, гипертрофированные размеры. Анна отлично знала, что Лори был часто подвержен резким переменам настроения. За последнее время он стал мрачным и неразговорчивым, и теперь в течение целой недели сидел взаперти в своей каюте, словно усиливающийся шторм вызывал у него приступы морской болезни. Всякий раз, когда Анна пыталась заставить его встряхнуться, она находила его угрюмым, замкнутым, с отсутствующим взглядом, беспробудно пьяным и непрестанно терзающимся угрызениями совести. Самые тяжелые, невыносимые страдания за все время путешествия доставляло Анне сознание того, что Лори позволил себе так низко опуститься.

В насквозь промокшем от морской воды плаще Анна пробиралась по твиндеку, прижимая к груди бочонок с солониной, которую ей, используя все свое очарование, удалось выпросить у кока для жалких эмигрантских семей. Неожиданно раздался оглушительный треск, словно выпалили из пушки, и «Ямайская Дева» немедленно накренилась на один бок.

— Пробоина! Боже, помилуй нас! — послышался отчаянный крик рулевого, и по верхней палубе загрохотали тяжелые матросские сапоги.

Анна бросила бочонок и по накренившемуся трапу вскарабкалась на верхнюю палубу, на которой царила полная сумятица и беспорядок. Фок-мачта была расколота и раскачивалась из стороны в сторону, пронзительно скрипя, словно гигантская птица, пытающаяся освободиться из силков. Снасти, такелаж, обрывки парусины колотились о палубу с такой силой, что представляли собой не меньшую опасность, чем дубинка в руках взбесившегося великана. Крепежные канаты лопнули, и весь палубный груз, грохоча, бочка за бочкой, ящик за ящиком валился за борт в кипящий океан.

— Капитан! Капитан! Первому помощнику раздробило ногу! — кричал кто-то, не переставая. Другой голос вопил: — Где этот проклятый доктор? — Перекрывая ветер, ему отвечал отдаленный третий голос: — Провались он, этот доктор! Говорю тебе, от него пользы, как…

Со злыми слезами на глазах Анна спустилась вниз, в трюмный проход, по которому, шипя, перекатывалась вода. По дороге она зацепилась подолом, пытаясь удержаться на скользких ступенях трапа, и снизу доверху разорвала свою длинную юбку; но в общей суматохе она даже не заметила этого.

Дверь каюты брата была не заперта: она то распахивалась настежь, то снова захлопывалась, следуя отчаянным попыткам рулевого выровнять угрожающий крен «Ямайской Девы». Лори лежал навзничь, скатившись в угол своей перекосившейся койки. Его немногочисленное имущество было в беспорядке разбросано вокруг. Он храпел.

Анна громко окликнула его по имени. В окрике ее не было обычных мягких ноток; злость и стыд за брата заставили ее голос звучать резко и решительно. Лори с трудом разлепил опухшие воспаленные веки, затем снова сомкнул их и мгновенно захрапел опять. Анна схватила кружку с полки над его изголовьем и наполнила ее грязной водой из кожаного сливного ведра под умывальником:

— Ну, погоди! Сейчас ты у меня выпьешь…

Смысл слова «выпьешь», по-видимому, дошел до Лори. Он слегка повернул голову и приоткрыл рот, с трудом шевеля ослабевшими челюстями. Без всякой жалости и колебаний Анна вылила ему в глотку полную кружку грязной мыльной воды. Она снова наклонилась к сливному ведру и, пока Лори, лежа навзничь, откашливался и задыхался, ловя ртом воздух в жестоком приступе тошноты, вылила ему в рот еще одну кружку.

Спустя несколько минут Лори пришел в себя достаточно, чтобы попытаться встать на ноги. Его густые рыжие волосы слиплись и торчали в разные стороны от многочисленных повторных окунаний в морскую воду, которая теперь доходила почти до колен на полу каюты. Он был зол, растерян и немного испуган, но Анна не позволила ему пуститься в выяснение отношений:

— Мистер Мэрки потерял ногу! — злобно выкрикнула она ему в лицо. — Слышишь, ты — потерял ногу, борясь со штормом, который всем нам угрожает смертью! Мы все выбиваемся из сил, а ты лежишь здесь, как пьяная свинья! Ему нужен врач, Лори! Ему нужен ты!

С болезненной гримасой Лори попытался пошевелить головой из стороны в сторону:

— Ладно, Ани… Дай мне еще минуту — и я буду на палубе!

Он неуклюже принялся приводить в порядок свой растрепанный костюм. Анна наблюдала за ним, внутренне раскаиваясь за свою вспышку гнева, но твердо решив не просить никаких извинений.

«Ямайскую Деву» сильно бросало. Сломанная мачта рухнула, словно поваленное дерево, увлекая за собой и грот мачту. Это спасло судно, ибо ослабило напор ветра на центральную часть и уменьшило опасный крен, который не позволил бы «Ямайской Деве»и нескольких секунд удержаться на поверхности. Обе мачты свалились за борт вместе с немыслимым переплетением спутанных вант и снастей, и когда весь этот хаос был обрублен матросскими топорами и сброшен в море, судно превратилось в беспомощную игрушку ветра и волн. Непосредственная угроза миновала, но судно потеряло управление, целиком очутившись во власти разбушевавшейся стихии. Почти весь палубный груз был утерян, даже свиньи и куры под аккомпанемент собственного визга и кудахтанья были смыты за борт.

Массивное тело мистера Мэрки было перенесено в сравнительно укрытое место. Его правая нога ниже колена представляла собой сплошную раздробленную массу, сочившуюся лимфой и кровью. Гигантские кулаки моряка были крепко сжаты, и он изо всех сил колотил ими. себя по бедру, словно в надежде на то, что новая боль сможет каким-то образом отвлечь его от жестоких страданий.

Лори протолкался мимо людей, столпившихся вокруг раненого, и, опустившись рядом с ним на колени, принялся быстро и умело ощупывать поврежденную конечность. Среди матросов послышались удивленные голоса, и мистер Мэрки недоверчиво посмотрел на Лори. Вряд ли он полностью сознавал окружающее, поскольку в первое время даже не узнал его.

— А-а, это вы, доктор! — прохрипел он наконец и попытался изобразить на своей зубастой физиономии некое отдаленное подобие улыбки.

Капитан Баджер, тоже стоявший на коленях возле своего изувеченного помощника, обернулся и пристально взглянул на Лори. Ярость шторма и для него не прошла бесследно: с его лица на время исчезло выражение алчности и лукавства. Он тяжело поднялся с колен и устало отошел в сторону:

— Отлично, доктор — хорошо, что вы оказались под рукой. Да еще в трезвом виде, кажется! Что ж, делайте вашу работу. Если что понадобится — скажите. Только ради бога, поскорее отнимите у него ногу и законопатьте его, пока он не истек кровью!

Голова Лори разламывалась от боли, в горле пекло от соленой морской воды, а в желудке тяжелым комом ворочалась отвратительная тошнота.

— Мне нужно что-нибудь вроде операционного стола, — сказал он. — И веревки, чтобы привязать пациента.

Баджер кивнул ближайшему матросу:

— Очистите эту решетку люка от обломков и положите его сверху!

— Придется привязать его к люку, — сказал Лори, додумав о том, что при такой качке неплохо было бы привязать и его самого. — Здоровую ногу укрепить в вытянутом положении. Есть у вас хирургический турникет, капитан? И вообще, какие-нибудь инструменты?

— Вроде чего инструменты, доктор?

— Ну — пила… Вообще, всякие?

— Можете воспользоваться моей ножовкой, доктор, — вмешался плотник. — Она слегка заржавела от морской воды, но я могу вам ее одолжить.

Лори кивнул:

— Хорошо. Тащите ее сюда. И немного поточите ее, если сумеете! Нужно, чтобы она пилила быстро и чисто. Мне также понадобится немного дегтя и жаровня — плесните рому на угли, если нужно, но добудьте мне огня! И топор с широким лезвием, надо будет накалить его докрасна…

— Доктор… — прохрипел мистер Мэрки. — Вышибите из меня дух — на время! Я вам буду очень признателен… — Он покопался в складках своей насквозь промокшей куртки и извлек откуда-то из ее недр увесистую такелажную свайку. — Стукните пару раз по башке покрепче… Во имя милосердия, доктор!

— Эй, эй — постойте! — вмешался капитан Баджер. — У мистера Мэрки череп, как причальная тумба! Вам придется расколотить его вдребезги, прежде чем он потеряет сознание!

— Тогда принесите бренди, — распорядился Лори. — Побольше бренди — и побыстрее!

Капитан Баджер заколебался. Его мгновенная решимость не жалеть ничего для спасения своего помощника внезапно угасла сама собой.

— Ром был бы подешевле, — пробормотал он, — а результат не хуже…

— О, боже! — взмолился несчастный мистер Мэрки. — Ром, бренди или удар по черепу — какая разница? Только вышибите из меня сознание, ради милосердия господнего!..

Он осушил подряд три фляги черного рома, удовлетворенно икнул, закрыл глаза и со вздохом облегчения погрузился в небытие…

— …и больше он не произнес ни звука, — впоследствии Лори рассказывал Анне. — Ни единого стона в течение всей процедуры! Впрочем, я тоже не медлил, несмотря на качку и все остальное. Я досчитал только до восьмидесяти трех от первого надреза до прижигания. В Коммерческом Госпитале не работают быстрее — со всеми необходимыми инструментами и оборудованием! Ногу он, конечно, потерял, но, кажется, не особенно огорчен этим. Хотелось бы мне иметь его выдержку!

Лори был доволен собой. Теперь он стал большим человеком в глазах команды «Ямайской Девы», которая следила за его уверенным и безжалостным мастерством с благоговейным ужасом, граничившим с полуязыческим восхищением. Его искусству они приписали и то, что мистер Мэрки не издал во время операции ни единого стона или крика. И теперь вся команда до последнего матроса считала, что на их долю выпало неслыханное счастье иметь у себя на борту такого чудодейственного врача. Это происшествие было главной темой для разговоров, даже в большей степени, чем разрушения, причиненные штормом, который, к счастью, немного поутих.

Когда на следующий день Лори пришел навестить своего пациента, мистер Мэрки, казалось, больше страдал от жесточайшего похмелья, чем от последствий грубой ампутации. Он криво усмехнулся:

— Доброе утро, доктор! Боже, что такое вы подмешали в эту выпивку, сэр?

Лори засмеялся:

— Вы проглотили больше двух кварт чистого рому, мистер Мэрки! И нет ничего удивительного в том, что у вас немного побаливает голова. Пейте побольше воды, а если у вас найдется парочка-другая лимонов, то ничего не случится, если вы сжуете их целиком, вместе с кожурой. Но как ваша нога? Чувствуете какие-нибудь боли?

Мистер Мэрки еще сильнее наморщил лоб:

— Боли? — Он с минуту раздумывал над этим вопросом. — Не-е, — наконец процедил он. — Боли — нет; я хочу сказать — не то, что вы могли бы назвать болью, сэр. Немного саднят, может быть — вот и все!

— Вы удивительный человек! — воскликнул Лори, который всего лишь каких-нибудь двенадцать часов тому назад ржавой пилой отпилил ногу лежавшему перед ним моряку. — Вот уж, поистине, железная выдержка! Куда до вас всяким плаксивым пижонам!

— А? Пижонам? — по-видимому, это слово сумело-таки проникнуть сквозь трясину сознания первого помощника. — Доктор… можете подойти поближе?

Лори, который только что собрался осмотреть место ампутации и уже приподнял грубое, покрытое налетом соли одеяло, прикрывавшее ноги мистера Мэрки, с легким удивлением обернулся:

— Поближе?

— У-гу, — поближе, доктор…

Пожав плечами, Лори приблизился настолько, что очутился в зоне действия ароматического дыхания мистера Мэрки:

— В чем дело?

— Это слово «пижон», что вы сказали, сэр, навело меня на мысль. Вы хороший человек, доктор. Вы сделали мне добро. Я должен предупредить вас: держитесь подальше от майора Боннета, этого насквозь провонявшего французскими духами пижона! У него имеются кое-какие виды на вашу сестру, сэр!

— По-моему, у вас лихорадка, — сказал Лори. Он положил ладонь на узкий выступ лба мистера Мэрки и убедился, что это действительно так. — Вам просто необходимо как следует отдохнуть и успокоиться.

На следующее утро мистер Мэрки сделал еще одну попытку. Голова его прояснилась, и он сидел на своем рундуке, который был едва ли больше размером, чем полка над его морским сундучком. Его подвесная койка, скатанная и упакованная в грубый джутовый мешок, лежала вместо подушки в изголовьи. Плотник уже успел смастерить ему деревянную ногу, готовую к употреблению сразу же, как только заживет культя, и мистер Мэрки в настоящий момент был занят вырезанием на деревяшке своего факсимиле, отдаленно напоминавшего некую карикатуру на скамеечку для дойки с тремя ножками: это было все, чего мистер Мэрки сумел достичь в сложном искусстве начертания своих инициалов. Когда Лори зашел к нему, достойный моряк отложил в сторону матросский нож и с гордостью сдул стружки со своей работы:

— Вот, доктор, моя новая нога! Как она вам нравится?

«Положительно, он становится чересчур болтливым! — с усмешкой подумал Лори. — Странное осложнение после операции, — впрочем, не опасное, поскольку, кажется, единственное!»

Пока он осматривал культю, некоторое время оба молчали. Наконец, Лори удовлетворенно кивнул и снова наложил повязку:

— Конечно, сейчас рано еще говорить что-нибудь определенное, мистер Мэрки, но, по-моему, заживление идет благополучно. Если все будет нормально, вам удастся избежать гангрены.

— А скоро я смогу попробовать мою новую ногу? — мистер Мэрки протянул Лори протез для осмотра. — Видите наконечник? Он будет держать меня на палубе в любую качку получше моей собственной ноги! — Было очевидно, что он нисколько не жалеет о случившемся. — Смогу ли я ходить до того, как мы прибудем на Барбадос, сэр?

— Что вам сказать? — ответил Лори. — Я не знаю. Любому другому я бы категорически заявил, что это абсолютно невозможно, даже если бы нам осталось плыть еще полгода. Но к вам, я полагаю, нельзя подходить с обычными мерками!

— Доктор… — заговорщически проговорил мистер Мэрки в самое ухо Лори, снизив голос до хриплого шепота. — Послушайте моего совета и не сходите на берег на Барбадосе. Прошлый ветерок немного сдул нас с курса к северу. Если мы по дороге зайдем в какой-нибудь другой порт — немедленно бегите с корабля вместе с сестрой! И не заикайтесь об этом ни одной живой душе, иначе дьявол заполучит ее!

— Какой дьявол? Кого заполучит? — спросил Лори без особой заинтересованности. Исходя из собственного опыта, он относил разговорчивость моряка за счет нервного возбуждения, возникавшего иногда в результате послехирургического шока.

— Боннет! Майор Боннет — он заполучит вашу сестру!

— Не волнуйтесь! Я позабочусь о том, чтобы с ней не приключилось ничего плохого, — добродушно ответил Лори.

Моряк успокоенно кивнул:

— Я — ваш друг, сэр! Запомните это. Все, что я смогу для вас сделать…

— Хотите, я скажу вам, что вы можете для меня сделать? — сказал Лори, бросив украдкой быстрый взгляд на низкую дверь каюты. — Вы можете предложить мне стаканчик из вашей фляги!

— О, с превеликим удовольствием! — ответил мистер Мэрки, протягивая руку за черной кожаной флягой, висевшей рядом с ним на гвозде, вбитом в переборку…

«Ямайская Дева» снова прыгала по ленивым волнам спокойного океана, делая едва ли более трех узлов при полном ветре из-за сломанных мачт, а также потому, что теперь она держала курс прямо на юг и шла в крутой бейдевинд к западному ветру. На камбузе вновь весело трещал огонь, погасший было во время шторма, и ужин этим вечером в крохотной кают-компании, освещенной тусклым светом свечей, прошел оживленно, словно праздник. Мэдж все еще не выходила из каюты; у нее появились симптомы значительно более серьезного заболевания, чем простая морская болезнь. Но майор Боннет сегодня, казалось, превзошел самого себя. Снова безупречно одетый, надушенный, в белоснежном парике, который не опозорил бы его владельца и в кафе на Пэлл-Мэлл, он принес три бутылки отличного кларета к ужину, состоявшему из консомэ из соленой говядины и морских сухарей с жирной рыбьей ухой.

Майор завел свою обычную приятную беседу, немного излишне вычурную и приправленную едким юмором, совершенно не считаясь с мнениями и чувствами присутствующих за столом, что начинало уже немного надоедать Анне. Лори рассказал ей о своей будущей работе в качестве хирурга на плантациях и об обещании Боннета связаться с губернатором Барбадоса в случае, если их разоблачат и выдадут властям, как беглецов от британского правосудия.

Несмотря на юные годы и недостаток житейского опыта, Анне потребовалось не много времени, чтобы сообразить, в какую зависимость от Боннета попадут они с братом, приняв его покровительство. Благодаря постоянному общению, обусловленному спецификой жизни на корабле, где никуда не спрячешься и где все постоянно у всех на виду, Анна вскоре поняла, что Боннет был человеком мстительным и злым, как оса. Он не считал нужным сдерживать свои прихоти и не отличался особой щепетильностью при достижении своих целей. Лори ничего не сказал Анне о сотне гиней, которые он получил от майора в качестве задатка. Ему вовсе не хотелось отчитываться перед сестрой, сколько денег он потратил на выпивку на борту «Ямайской Девы». Он также ничего не сказал ей и о том, что подписал документы, которые, как он думал (если он вообще думал о них), были едва ли чем-то большим, чем простым джентльменским соглашением между ним и Боннетом.

К концу еды, почти осушив третью бутылку, Боннет впервые за все время их совместного путешествия позволил себе совершить грубость. Наклонившись вперед, он положил руку на колено Анны, и этот жест так поразил ее, что на мгновение она растерялась и словно оцепенела.

— Сказали ли вы вашей очаровательной сестре о том, что я буду иметь честь оказывать ей покровительство, когда мы прибудем на Барбадос, доктор? — спросил майор.

Лори был явно обескуражен этим вопросом.

— Э-э… да… конечно, — торопливо проговорил он. — Видишь ли, Анна, майор Боннет, кажется, хорошо знает губернатора, и…

— Мы с ним близкие друзья, — вставил Боннет. — Общие дела, общие интересы… Представляю, как он будет завидовать мне, когда узнает, что у меня есть такая прелестная воспитанница!

Его пальцы двинулись немного дальше, и Анна резко отстранилась.

— Воспитанница? — повторила она. — Боюсь, что я не понимаю…

Боннет усмехнулся:

— Ну, конечно же! Ведь я лично буду вас воспитывать и учить исполнению своих обязанностей — как же может быть иначе?

Наступило неловкое молчание.

— Я что-то не помню, — холодно проговорила Анна, — чтобы я нанималась исполнять какие бы то ни было обязанности для вас, майор Боннет!

— А ваш брат ничего не сказал вам о контракте?

Лори не мог видеть жеста майора, но по тому, как Анна отшатнулась и как внезапно напряглась вся ее фигура, он понял, что тут что-то не в порядке.

— Мы, конечно, говорили об этом, — пробормотал он, на мгновение пожалев, что так усердно воздавал должное кларету. — Насколько я понимаю, Ани, это был документ, согласно которому майор… гм, гм… принял на себя полномочия… э-э… твоего юридического доверенного лица… — При этих словах губы Боннета иронически скривились, — … чтобы иметь возможность выступать на законном основании против любой попытки вернуть нас обратно в Шотландию!

— Что это такое — юридическое доверенное лицо? — спросила Анна.

Боннет расхохотался. Он убрал руку с колена Анны я теперь ласково поглаживал ею своего кота, свернувшегося клубочком у него на коленях. Весь вид и поведение майора выражали безукоризненную благопристойность.

— Если говорить честно, мисс Блайт, мне до сих пор ни разу не приходилось встречаться с подобной формулировкой! Ваш брат хочет сказать, что он выразил согласие, чтобы я взял на себя роль вашего покровителя, наподобие доброго дядюшки, что ли, — пожалуй, так вам будет понятнее.

Кок принялся хрипло мяукать у него на коленях.

— Да, именно так — нечто вроде дядюшки! Это будет для меня большой честью и не меньшим удовольствием. Есть много способов, при помощи которых можно сделать вашу жизнь на Барбадосе по-настоящему интересной!

— Благодарю вас, — неуверенно произнесла Анна. — Вы очень добры…

Она заметила скрытую насмешку в глазах майора, и это ее слегка обеспокоило.

В тот вечер они больше не касались этой темы, но атмосфера оставалась натянутой, и когда подали коньяк, Анна извинилась и ушла. Она собиралась обсудить этот вопрос с Лори на следующий день, но из этого ничего не вышло, потому что тот, казалось, старательно избегал ее. Майор Боннет, напротив, не менее старательно искал с нею встреч, так что Анне никак не удавалось от него избавиться. Манеры и тон речей майора слегка изменились, словно каждая произнесенная им фраза содержала в себе некий скрытый смысл. Анна решила, что он, вероятно, пытается таким образом убедить ее в своих дружеских чувствах и, будучи совершенно чуждым ей как по натуре, так и по воспитанию, очевидно, считает шутливо-покровительственный тон весьма подходящим для своей роли «доброго дядюшки».

Лори не появился на следующий день к завтраку; не вышел он и к обеду. Было просто удивительно, как он ухитряется избегать встреч с сестрой на таком маленьком суденышке! Обе трапезы, проведенные наедине с Боннетом, сопровождались все теми же двусмысленностями и намеками. Воспользовавшись первым подходящим предлогом, Анна распрощалась с ним и вернулась к себе в каюту, чтобы присмотреть за Мэдж. Бедная старушка чувствовала себя все хуже, и последнее время даже не вставала с постели. Убедившись, что у Мэдж есть все необходимое, Анна постучала в крохотную каютку Лори. Оттуда до нее донесся его громкий храп. Анне пришлось стучать несколько раз, прежде чем брат, наконец, неохотно отодвинул дверной засов. Он был весь измят и растрепан, волосы всклокочены, и от него сильно разило алкоголем.

— Анна… — проговорил он. — О, боже мой!

Он опустился на свою смятую и скомканную постель и потянулся за флягой, стоявшей у изголовья.

— Лори, я весь день разыскиваю тебя!

— Я был занят… — буркнул он.

— Занят пьянством, насколько я вижу! Ради бога, Лори, неужели ты не можешь оставить в покое эту флягу хотя бы до тех пор, пока я здесь?

— Как ты разговариваешь со старшим братом? — плаксивым тоном произнес он, пытаясь принять позу оскорбленного достоинства.

— Лори, я хочу знать: что за отношения у тебя с майором Боннетом? Ты никогда не говорил мне о назначении его моим… Поверенным, адвокатом — или как там еще?

Лори провел по лбу трясущимися пальцами:

— Ани, он обманул меня… в отношении тебя, я хочу сказать. После того, как ты ушла вчера вечером, все сразу прояснилось. Я вспомнил, как Мэрки все время пытался мне кое-что втолковать. Я выложил это ему — Боннету, то есть, — и спросил, насколько это правда. И он прямо в лицо заявил мне, что это вполне возможно… Он обманул меня, Ани, заставив подписать проклятые бумаги!..

— Лори, прошу тебя, попытайся взять себя в руки! Я ничего не понимаю!

Лори застонал, обхватив голову руками.

— Лори… что за бумаги ты подписал?

— Я был пьян, Ани! Господи! Ты должна понять — я был слишком пьян, чтобы соображать. Я подписал контракт на семь лет. Я думал, что это договор на работу хирургом в его имении. Возможно, я и буду им работать — бог знает. Но не как джентльмен. Как раб, Ани — как официальный, купленный раб! И ты тоже… Он заплатил мне сто гиней. Я думал, что это он по доброте душевной. Мне следовало бы его лучше знать! Вчера вечером я пришел к нему в каюту, предложил ему вернуть деньги, которые у меня остались, сказал, что я передумал, что мы решили покинуть корабль в первой же гавани и самостоятельно попытать счастья. Он рассмеялся. Тогда я стал умолять его уничтожить хотя бы твой контракт, Ани… Он расхохотался мне в лицо!

— Он просто поддразнивает тебя, — сказала Анна. — Верно? Вы оба… вы оба слишком много выпили.

— Нет. Мне очень жаль, Ани, но… Это не шутка. Во всяком случае, не такого рода шутка, как ты думаешь. Дело не во мне, Ани. Ему нужна ты. Он совершенно ясно дал это понять. Я вышел из себя, угрожал, что убью его, но он сказал… — голос Лори осекся. — Он сказал, что если я убью его, меня повесят. Но этим я нисколько не помогу тебе, потому что ты все равно будешь представлять собой часть его имущества, которое доставят на Барбадос и продадут с аукциона. Он так прямо и сказал. И он именно это и имеет в виду! Сегодня он весь день гулял с пистолетом за поясом…

— Так вот почему… — задумчиво проговорила Анна. — Вот почему все это время он расшаркивается и раскланивается, ухаживает за столом, подает руку на палубе… — Она тревожно перебирала в памяти все свои встречи с Боннетом. — И сегодня он заявил мне, будто надеется, что Барбадос не покажется мне неуютным! Ускользал от моих вопросов, ухмылялся и облизывал усы, как противный надушенный кот… — У Анны перехватило дыхание, и она разрыдалась; Лори, который думал, будто знает свою младшую сестренку, был поражен, обнаружив, что она плачет от гнева.

— Я немедленно иду к майору Боннету! — заявила Анна, взяв себя в руки. Глаза ее все еще были влажными и сверкали от негодования. — О, как он смеет! Мы такого же благородного происхождения, как и он! Он не может так поступать! Он даже надеяться не может на то, что я стану его рабыней! Я сейчас же иду к нему и выскажу все это прямо ему в глаза!

Когда Анна распахнула дверь в каюту майора, Боннет сделал движение, чтобы встать. Но, заметив выражение ее лица, он слегка пожал плечами и снова откинулся на подушки. Свои худые ноги он протянул к печке, которую Овидию каким-то чудом удалось разжечь.

— Итак, я вижу, что моя невинная забава в кошки-мышки окончена… — зевнул он, небрежно поглаживая теплое горло Кока. — Ну что ж, игра с мышкой, к сожалению, вообще не длится долго — верно, Кок, старый дружище?

Анна заколебалась:

— Так, значит — это была просто игра? — с сомнением в голосе спросила она. — Просто шутка?

— Игра? О, да! Но шутка — нет! Совсем не шутка, моя дорогая! Ваш брат подписал контракт за себя и — я имею удовольствие вам сообщить — за вас также. Теперь вы оба — моя собственность на предстоящие семь лет. Не больше и не меньше, чем те оборванцы в трюме, между палубами, или где там они торчат. Будете служить мне и исполнять все мои желания, моя милая. Забавно, не правда ли?

— Мы пожалуемся губернатору Барбадоса! — воскликнула Анна. — Вы обманом заставили моего брата подписать бумагу, когда он был пьян! Закон не потерпит такого жульничества!

— Закон? — пожал плечами майор Боннет. — Ах, вот как? Закон, который вы преступили уже тем, что оказались здесь, на борту «Ямайской Девы»! Теперь вам понадобилась его поддержка? Но если вы станете апеллировать к закону, то губернатору, пожалуй, придется в первую очередь повесить вашего брата, не так ли?

Он лениво усмехнулся:

— Эта мысль, возможно, является для вас неожиданной, но я ее сразу принял во внимание и взвесил все очень тщательно. Даже если не считаться с тем, что губернатор — мой близкий друг, он, разумеется, поверит скорее мне, чем беглым шотландским ренегатам… Боюсь, что вам придется смириться с сознанием того, что с момента высадки на Барбадос вы становитесь моей собственностью…

— Неужели в вас нет ничего человеческого? — в ужасе ахнула Анна.

Майор Боннет аккуратно откусил заусеницу на ногте мизинца:

— Не совсем деликатный вопрос, — сказал он, разглядывая девушку с ног до головы и самодовольно ухмыляясь. — Вы чрезвычайно милы, дитя мое! Восхитительны! Ну-с, так какую же работу мне для вас придумать, когда мы прибудем ко мне домой?

— Если вы думаете, что я собираюсь работать на вас…

— Что ж, у вас, конечно, имеется определенный выбор. Вы можете либо повиноваться добровольно, либо вас заставят. И вы, я вижу, предпочитаете более длительный и трудный вариант?

— Нет ничего, что смогло бы заставить меня…

— Ну конечно же, нет! Я верю, что в вас существует мученическая жилка! Однако я полагаю, что угроза причинить страдания Лори или Мэдж… Да что там — даже судьба такой неблагодарной скотины, как Овидий — этого глупого создания, совершенно вам чужого — небезразлична для вас! Хотите, мы поставим небольшой эксперимент? Что вы скажете, например, если после того, как вы покинете мою каюту, — а вы, по всей видимости, собираетесь это сделать, — я займусь тем, что сожгу раскаленной кочергой одно из кожаных ушей этого урода Овидия?

— Вы не посмеете!

— Скажи ей, Овидий. Посмею ли я?

— Йес-сар… Йес-сар… — хриплым голосом поспешно подтвердил Овидий, и Анна поняла, что он нисколько в этом не сомневается. Она взглянула на негра с тревожным сочувствием. Раз или два она слышала, как он поет грустные меланхолические песни голосом глубоким и вибрирующим, словно церковный орган, и однажды видела, как он, ухватившись за поручни фальшборта, смотрел в пустынное безбрежье океана таким несчастным и потерянным взглядом, что она отказалась от прежнего намерения заговорить с ним и осторожно прошла на цыпочках мимо. Овидий, несомненно, был рабом большую часть своей жизни. Возможно, он был сыном раба, а может — туземцем или воином, захваченным в юности работорговцами. И теперь он стоит здесь, в потертой и рваной турецкой ливрее, напяленной на него в насмешку над его собственным достоинством. Это его ухо будет гореть и корчиться под раскаленным железом, но боль — и даже больше того, унижение! — будет ощущать также и она.

С белым, как алебастр, лицом Анна сделала шаг вперед:

— Как может человек — джентльмен! — находить удовлетворение в подобных поступках? — с горящими от ненависти глазами воскликнула она.

Заметив насмешку в глазах Боннета, она снова взяла себя в руки, вернув утраченный на мгновение контроль над своими действиями и чувствами.

— Если вы позволяете себе подобные гнусности, — более спокойным тоном продолжала Анна, — то ничего, кроме глубокой ненависти и отвращения к вам они вызвать не могут. Неужели вам не понять этого? Как может это доставлять вам удовольствие? И какая вам польза от такой бессмысленной и ненужной жестокости?

Боннет продолжал со спокойной насмешкой разглядывать возмущенную девушку:

— Боюсь, что вы не совсем понимаете, моя дорогая. За последнее время в Вест-Индии возникла новая мода — кстати, я был одним из первых, кто ее ввел — запрягать в экипажи джентльменов так называемых «пони-герлс»… — Улыбка на его лице расширилась. — Вы их увидите целое множество — отборных юных девиц, тщательно подобранных по мастям, телосложению и темпераменту. В воскресный день они целыми рядами стоят у коновязей возле церкви, а в базарные дни разъезжают по городу. Мы любим соперничать друг с другом ловкостью, быстротой и… хм… красотой наших «лошадок». Некоторые из модных дам на Барбадосе являются настоящими знатоками и ценителями этого спорта. У мадам Фэверли, например, парадный выезд состоит из двух дюжин! Моя «конюшня» значительно скромнее. У меня их было всего пять до последнего времени…

Крепко сцепив пальцы, Анна в ужасе глядела на него:

— И вы поступите так… со мной?

В горле у нее пересохло, и голос был едва слышен.

— А что — почему бы и нет? В сущности, вы выглядели бы весьма импозантно. Мне завидовал бы весь Барбадос!

Он поудобнее устроился в кресле, и Анна заметила у него за поясом пистолет, наполовину спрятанный в складках рубашки.

— Другие плантаторы не имеют ничего лучшего, чем темнокожих полукровок, — продолжал он. — Я же буду иметь удовольствие обладать единственной чистокровной гнедой кобылкой на всем острове!

— Мой брат убьет вас! — побледнев, сказала Анна.

— В самом деле? Тогда лучше не говорите ему ничего о нашем разговоре, дитя мое. Ведь если он необдуманно поддастся минутному эффекту, то, несомненно, закончит свое путешествие в кандалах. Капитан Баджер сейчас не в лучшем расположении духа, после того, как шторм нанес такие повреждения его кораблю. Он не потерпит никаких глупостей со стороны вербованных рабочих…

Анна вздрогнула, и Боннет с деланным изумлением приподнял брови:

— А-а, вы полагали, что капитан ничего не знает? Он все знает, моя дорогая! Я принял кое-какие меры предосторожности, поместив вербовочные акты в его сейф. Ваш и вашего брата. Через несколько дней, я думаю, мы пройдем мимо острова Антигуа и там, возможно, встретим одно из моих торговых судов. Если нет — я зафрахтую какой-нибудь корабль, чтобы переправить вас обоих на Барбадос.

— А что будет с Мэдж? — спросила Анна, вне себя от холодной ярости. — Она больна, она же не может двигаться?

— Кто? Мэдж? Не может двигаться? Тогда она останется здесь.

«Он сумасшедший! — в ужасе подумала Анна. — Явно безнадежно помешанный!..». Но сознание этого ничем не могло ей помочь.

Боннет зевнул и потянулся в кресле:

— Ну-с, а теперь вы можете идти…

Она была уже у двери.

— Да, прежде чем вы уйдете… Овидий, грязный черный негодяй! Поблагодари леди за ухо!

— Йес-сар, — сказал Овидий. — Благодарю вас, мэм!

Его коричневые умные глаза остановились на лице Анны, и молчаливое сочувствие в них испугало ее сильнее, чем все происходившее до сих пор. Со слезами бессилия, едва сдерживая рыдания, Анна бросилась к двери, выбежала в темный, узкий, залитый водой трюмный проход и остановилась. Какой смысл бежать? Куда? Они все были узниками на этом корабле, а шипящий океан вокруг представлял собой тюрьму еще более надежную…

Лори ожидал сестру в каюте. Взгляд, брошенный на ее обезумевшее лицо, рассказал ему все.

— Ничего не вышло, да?

— Ничего… — ответила Анна, в изнеможении опускаясь на узкую шаткую койку. — Что ты о нем думаешь, Лори? Он сумасшедший, правда?

— Я не знаю… Хотя нет, впрочем, не думаю… По-моему, это просто исключительно жестокий, злой и коварный мерзавец. Но чтобы он был сумасшедшим — нет, вряд ли!

— А какая нам в этом разница?

Лори успокаивающе улыбнулся:

— Разница небольшая, конечно. Что он тебе сказал?

Анна заколебалась. Всего лишь пару месяцев тому назад она, не задумываясь, высказала бы Лори все, что лежало у нее на сердце. Но не теперь. В эти дни она почему-то чувствовала себя старшей.

— Он наговорил целую кучу наглого вздора — в основном по поводу того, что всерьез собирается осуществить свои права по этим… вербовочным актам, — так, кажется, вы их называете?

— И какие же планы, — сдержанно спросил Лори, — он строит в отношении тебя, Ани?

Анна отвернулась, достала из кармана гребень и принялась приводить в порядок растрепавшуюся прическу, стараясь, чтобы Лори не заметил слез, блеснувших в ее глазах. Слезы теперь были бесполезны.

— Лори, он мне сообщил одну вещь: мы сейчас плывем к острову Антигуа, а не на Барбадос. Он сказал, что, возможно, встретит там один из своих кораблей или наймет какое-нибудь судно, чтобы переправить нас — меня и тебя — на свою барбадосскую плантацию. Лори, когда мы прибудем туда — на Антигуа — нам надо во что бы то ни стало попытаться сойти на берег!

— Они поймают нас за пару часов, Ани. Эти плантаторы… У них должна быть крепкая круговая порука: ведь их всего большая горсточка, а остальные — рабы… Нет, это безнадежно!

— Я же не собираюсь бежать! Я хочу сойти на берег а обратиться за помощью к властям. Рассказать им, кто мы такие… Об отце…

— Но они нас попросту вздернут — неужели ты этого не понимаешь? Или отправят обратно в Эдинбург, чтобы нас повесили там. Ты этого хочешь?

Анна молча кивнула.

— Ах, проклятый негодяй! Значит, он сказал тебе что-нибудь гнусное, да? Я убью его — и пусть меня потом вешают, сколько угодно! По крайней мере, приятно будет сознавать, что умираешь не зря! — Лори схватился за голову. — У меня череп раскалывается от боли…

— А что будет со мной, если ты убьешь его? Ты дашь себя повесить и позволишь им продать меня с торгов, как… как… — Анна хотела сказать: «как лошадь», но ее пересохшее горло не в силах было произнести это слово. Наступило долгое молчание. Лори с болезненной гримасой раскачивался из стороны в сторону, обхватив голову руками.

— Я не знаю… — наконец, проговорил он.

— Этот остров Антигуа… — задумчиво сказала Анна. — Туда заходят корабли. Если нам как-нибудь удастся сойти на берег, мы, может быть, сумеем пробраться на борт одного из них. Спрячемся… Потом, когда корабль выйдет в открытое море, они, возможно, даже обрадуются тому, что у них на борту оказался судовой врач…

— А ты, Ани? Тебе они тоже обрадуются? Девушка в море, среди грубых матросов…

— Матросы всего лишь люди, Лори. Позволь мне сказать тебе кое-что. Когда я пришла к нему — к Боннету — знаешь, что он сделал? Он грозился сжечь ухо у Овидия, если… если я не буду послушной. Как ты думаешь, что будет, если мы оба окажемся у него в руках? Вот что я скажу тебе, Лори: я скорее предпочту очутиться посреди океана на любом корабле, среди самых отъявленных подонков, каких только можно себе вообразить, — чем стать тем, кого он собирается из меня сделать!

— Боже мой… — в ужасе прошептал Лори.

— Одно только меня тревожит: что будет с бедняжкой Мэдж? Что с нею станет? Что нам делать с ней?

— Мэдж? — эхом отозвался Лори, настолько захваченный водоворотом мыслей, что не сразу сообразил, о ком идет речь. — Ах, Мэдж!.. — он заколебался. — Что ж; она, бедняжка… Во всяком случае, у нее дорога ясна, Ани. Путь ее предрешен. Я не решался сказать тебе об этом раньше, но теперь это уже не имеет значения…

— Что это значит, Лори?

— Мэдж умирает, Ани…

— Но… из-за морской болезни? Разве от этого умирают?

Когда-то, целую вечность тому назад — в начале истекающего часа — известие о том, что Мэдж умирает, было бы воспринято Анной, как сообщение о конце света. А теперь это был всего лишь унылый шепот, едва различимый за грохотом свалившихся на них несчастий.

— Я думаю… — проговорила Анна после долгой паузы, — … мне следует пойти к ней?

— Да, — сказал Лори. — Мне кажется, тебе следует пойти к ней…

Майор Боннет, удовлетворенно мурлыча себе под нос и наслаждаясь теплом от печки, отхлебнул глоток коньяку и передал бутылку капитану Баджеру:

— Я послал за вами, Баджер, потому что хочу, чтобы вы сделали для меня одну мелочь.

— Да, майор, сэр? — Дэн Баджер отмерил себе щедрую дозу коньяку. — Все, что вам будет угодно, майор! Вам следует только намекнуть — вы ведь знаете меня, сэр!

— Спасибо. Во-первых, скоро ли, по-вашему, мы прибудем на Антигуа?

— М-м… Шторм прошел стороной, но погода мне все же не нравится… Буря может снова навалиться на нас. Но если нам повезет, и если наши временные мачты выдержат, то, может быть — дней через шесть, сэр…

— Хм-м… Шесть дней, говорите? Видите ли, Баджер, дело в том, что девчонке все известно.

Баджер хитро осклабился:

— И я не удивлюсь, если ей не особенно понравилась ваша идея — а, сэр?

— Откровенно говоря, Баджер, мне бы хотелось избежать скандалов. Во всяком случае, на данном этапе, когда игра почти сыграна. Я не хочу, чтобы она покончила с собой, и наоборот — не хочу, чтобы она или ее братец пытались покончить со мной. Есть ли у вас здесь какое-нибудь подходящее местечко, куда можно было бы поместить их обоих?

Баджер осторожно поставил на стол пустой стакан:

— Не могу сказать, чтобы мне это нравилось, сэр. Вы знаете, какая у нас команда. Им в голову лезет всякая чушь о парне после того, как он так ловко отхватил ногу у мистера Мэрки. Не то, чтобы у них был какой-нибудь резон питать любовь к мистеру Мэрки, — нет: но вы знаете, как бывает среди моряков, майор. Для них подчас попросту не существует никаких резонов.

— Плевать мне на команду, Баджер! Меня нисколько не интересует, что они думают! И что думаете вы тоже, кстати!

Баджер воспринял слова майора с дружелюбной улыбкой и с надеждой протянул к нему свой пустой стакан.

— Мне только требуется от вас, Баджер, чтобы вы поместили их обоих куда-нибудь в надежное место, где они не могли бы причинить вреда ни мне, ни себе. Это-то уже вполне резонно, кажется?

— Что ж, майор, это резонно. Я попытаюсь… благодарю вас, майор, ваше здоровье, сэр! — я попытаюсь поговорить с доктором Блайтом и втолковать ему, что если он будет вести себя тихо и мирно до тех пор, пока мы доплетемся до Антигуа, то я посмотрю, нельзя ли будет помочь ему и его сестре улизнуть с борта на берег. Таким образом, братец будет вести себя достаточно спокойно в течение ближайших дней, считая меня на своей стороне и думая, будто у него имеется кое-что припрятанное в рукаве. И это вполне резонно — не так ли, сэр? К тому же я слышал, что мистера Мэрки еще немного беспокоит нога, и ему не помешает находиться пару лишних дней под присмотром врача. А накануне прибытия в Антигуа я заманю их обоих в канатный ящик и запру там до тех пор, пока вы не сделаете необходимых приготовлений для доставки их на берег по вашему усмотрению. Там им, конечно, будет не очень удобно, но зато уютно, и — заметьте! — мы будем гарантированы от любых неожиданностей.

— Канатный ящик! Идиот, да они там повесятся!

Капитан Баджер снисходительно усмехнулся:

— Для этого им придется здорово изловчиться, майор, поскольку канатный ящик высотой всего в четыре фунта. Мне приходилось слыхивать о всяких странных и удивительных историях на море, но никогда я не слыхал, чтобы кто-нибудь повесился в канатном ящике!

Боннет удовлетворенно принял к сведению эти заверения:

— Черт побери, Баджер — вы настоящая проклятая хитрая лиса! Но только смотрите, не вздумайте затеять со мной двойную игру, мой дорогой капитан, иначе я выпушу из вас кишки!

— Я? — с выражением оскорбленной невинности выпучил глаза капитан Баджер. — Да разве стал бы я думать о том, чтобы провести вас, майор, когда вы собираетесь, так сказать, компенсировать все расходы по этому делу? О, нет, майор — вы можете положиться на честного Дэна Баджера, сэр! Отличный коньяк, между прочим — если вы позволите мне заметить это…

Они обменялись улыбками и через минуту оба принялись хохотать…

В эту ночь умерла Мэдж. Жизнь в течение последних дней едва теплилась в ее истощенном и измученном теле. На следующее утро, в знойной духоте приближающихся тропиков, капитан Баджер прочел заупокойную молитву. В сущности, ему было в высшей степени наплевать на смерть Мэдж, но благодаря присущему морякам драматизму он произносил печальные слова молитвы с таким чувством и проникновенностью, что Анна, изо всех сил пытавшаяся крепиться и не проявлять никаких признаков слабости, не могла удержать слез. Лори не присутствовал на этой маленькой печальной церемонии. Он собирался прийти, но разделил свою скорбь с бутылкой рома, и к нужному сроку уже не в состоянии был держаться на ногах. Майор Боннет тоже отсутствовал. Но все рабочие-переселенцы и свободные от вахты члены судовой команды нестройными голосами подхватили заупокойную молитву, когда маленький жалкий сверток, зашитый в грубую парусину, соскользнул по наклонной доске в море.

Когда участники траурной церемонии начали расходиться, к Анне осторожно приблизился коротышка-плотник.

— Мэм, — проговорил он, понизив голос. — Мистер Мэрки шлет вам свои комплименты. Он будет счастлив побеседовать с вами наедине, с глазу на глаз…

Сказав это, он тут же смешался с толпой и исчез.

Анна остановилась в нерешительности. При обычных обстоятельствах она ни за что бы не пошла в маленькую сырую клетушку мистера Мэрки. Но события последних дней очень изменили взгляды Анны на условности и приличия. Пансионат мисс Хукер остался где-то в другом, далеком мире…

Анна спустилась вниз по центральному трапу.

Мистер Мэрки лежал в койке, почесывая забинтованную культю и попыхивая короткой глиняной трубочкой, дым из которой, словно горный туман, слоился пластами в полумраке тесной каютки. Когда моряк увидел Анну, радость и удивление смягчили резкие морщины на его грубом уродливом лице. Он предпринял мужественную попытку скрыть замешательство и казаться приветливым хозяином.

Анна закрыла за собой плохо пригнанную деревянную дверь.

— Вы хотели меня видеть, мистер Мэрки? — спросила она. — Как сегодня ваша нога?

Моряк посмотрел на свой обрубок и молча кивнул, не ответив на вопрос.

— Мисс… — начал было он и запнулся.

— Да? — приветливо отозвалась Анна. — Вы хотите мне что-то сказать?

— За мной небольшой должок, мэм, — проговорил Мэрки. — Доктор позаботился о моей ноге, так что я вам вроде бы кое-что должен… — Он был в явном замешательстве, поскольку проявление благодарности было для него необычным делом. — Послушайте, — серьезно продолжал он. — Бегите с корабля в первом же порту, не дожидаясь Барбадоса! Скажите доктору, чтобы он попытался отыскать береговых братьев, буканьеров то-есть. Среди них имеются неплохие парни. Хорошие ребята — смелые, хотя и немного диковатые. Они будут очень рады иметь его у себя на борту…

— Я вижу, вся команда уже знает обо мне и… майоре Боннете, — пожала плечами Анна; однако скрытая ирония в этом замечании не дошла до мистера Мэрки. Нахмурившись, он продолжал:

— Это настоящий злодей, мэм! Породистый, чистых кровей, но хитрющий, как змея! Он хочет заполучить вас — вот что я знаю!

— Да, — сказала Анна. — Я тоже знаю об этом. Но если Лори… если мой брат свяжется с буканьерами, то что будет со мной? Что же, по-вашему, должна делать я, мистер Мэрки?

«Он знает этих людей лучше, чем я или Лори, — думала Анна. — Ему знакомы эти места. — Может быть, он действительно сумеет помочь…»

— Мне приходилось слыхать, — медленно проговорил Мэрки, — о женщинах, которые отправлялись с пиратами в море и неплохо там жили. Совсем неплохо, мэм! Одни буканьеры уважают мужественных женщин, другие — нет. Все зависит от обстоятельств…

Он опять сунул в рот свою трубку и не сказал больше ни слова, хотя Анна в нерешительности ожидала еще несколько минут. Не то, чтобы мистер Мэрки захотел прекратить беседу. Он просто выдохся, поскольку не привык к таким длительным словоизлияниям.

— Что ж, спасибо… — сказала Анна. — Мне пора идти!

— О!.. — огорченно протянул мистер Мэрки и молча смотрел, как она отодвинула засов, осторожно выглянула из-за двери, чтобы убедиться, что там никого нет, и затем выскользнула в узкий сырой коридор.

— Прощайте, — прошептала она.

Мистер Мэрки кивнул головой:

— Оставьте дверь открытой, — попросил он. — Я люблю слушать шум, который доносится с верхней палубы…

Вернувшись в свою каюту, которая теперь, без Мэдж, показалась ей странно просторной и пустой, Анна села на сундук и дала волю слезам. Несколько последовавших дней она почти безвыходно оставалась в каюте, не желая рисковать встречей с Боннетом. Всякий раз, когда она пересекала коридор между каютами, ища поддержки и успокоения у Лори, она находила его либо храпящим в пьяном сне, либо настолько угнетенным угрызениями совести и беспробудным пьянством, что в конце концов она начала избегать и его. После того, как она перестала приходить к обеду в кают-компанию, Овидий ухитрялся приносить ей еду вниз, в каюту, между двумя тарелками, завернутыми в полотенце, чтобы сохранить тепло. Умные большие карие глаза негра смотрели на девушку с тупой болью сострадания.

Дни стали невыносимо жаркими: знойное марево висело над океаном — совсем как летом в Шотландии. Духоту не облегчало едва заметное движение судна, попавшего в штиль. У Анны не было подходящей одежды для такого климата, совершенно ей чуждого и необычного. Ей и в голову не приходило одеть на себя что-нибудь другое, кроме тех платьев, которые она захватила с собой. Она сидела в душном и горячем полумраке своей каютки, не то дремля, не то размышляя, в состоянии, близком к отчаянию, когда капитан Баджер шагнул к ней в открытую дверь и слегка кашлянул, чтобы привлечь ее внимание:

— Добрый день, мисс. Я хотел спросить — слыхали ли вы, как марсовый крикнул: «земля»?

— Да, — вяло ответила Анна. — Я слышала это…

— И у вас нет желания выйти на палубу и взглянуть на нее?

— Ни малейшего.

Капитан несколько смешался:

— Ну, ладно. Я думал… А, впрочем, все равно! Видите ли, имеется маленькое затруднение, в котором вы могли бы мне помочь, если бы захотели, мисс Блайт…

Когда Анна снова не проявила никаких признаков заинтересованности, он добавил хриплым шепотом, словно заговорщик:

— Я о молодом мистере Блайте. Он тут устроил небольшой скандал на борту, и я думал, что вы поможете уговорить его прийти в себя…

— Что такое? — встревожилась Анна, поднимаясь. — Какой скандал?

— Он заперся в канатном ящике на носу, мисси. Забрался туда, чтобы выпить без помех, — я ничего не имею против этого, мэм, но он набрался так, что задвинул засов изнутри, и сейчас барабанит в дверь, словно взбесившийся дьявол, и орет, будто мы его заперли!

Анна вздохнула. Ей и без глупых выходок брата было достаточно своих забот и тревог. Она молча пошла за капитаном Баджером по тесному проходу, который вел к форпику. Жара и духота, казалось, заставили вспотеть даже корабельные балки. Из-за маленьких закрытых дверей в конце прохода доносились крики и стук.

— Скажите ему, — прошептал Баджер, — чтобы он отошел от двери! Скажите, что вы привели с собой друзей, которые попытаются выломать дверь.

— Я не понимаю… — озадаченно проговорила Анна.

— Я знаю, как отодвинуть снаружи внутренний засов! Надо только, чтобы он отошел подальше от двери, — объяснил Баджер. Он стоял как раз между Анной и дверью в канатный ящик, так что ей пришлось окликнуть Лори через его плечо:

— Это я, Лори, слышишь? Это я, Анна! Отойди от двери! Я привела друзей, и они сейчас ее выломают!

Из-за двери послышался удивленный голос Лори. Голос был хриплый и глухой, словно от перепоя:

— Ани? — прохрипел он. — Это в самом деле ты? Ты уверена, что там у вас все в порядке?

— Все в порядке, Лори, не беспокойся! Но почему ты не можешь открыть дверь с твоей стороны?

Наступила мгновенная пауза, словно этот вопрос застал Лори врасплох. Затем последовал ответ:

— Не могу, потому что с этой стороны нет запора!

Баджер, подмигнув Анне, снисходительно пожал плечами:

— Я ведь говорил вам, мисс, что он слегка перехватил! Но все же лучше бы вам уговорить его отойти от двери, пока он сам себя не изувечил!

Анна кивнула:

— Ладно… Лори, послушай меня! Отойди от двери!

Из-за запертой двери послышался шаркающий звук.

— Гляди-ка! — удивленным тоном произнес Баджер. — Дверь-то и с этой стороны заперта!

Он отодвинул тяжелый металлический засов, и Анна вдруг почувствовала, как сильные руки схватили ее и швырнули в узкий проем. Она налетела на Лори, который в это мгновение бросился было вперед, и они оба покатились в темноту на бухты канатов. Дверь моментально захлопнулась. До них донесся лязг торопливо задвигаемого засова и хриплый смешок Баджера:

— Так-то лучше, мисс! Согласитесь, что это удобнее, чем хватать вас, тащить, устроить тарарам и переполошить всю команду! Будьте умницей и сидите спокойно. Вам обоим будет уютно здесь, пока мы не доберемся до гавани!

— Что вы собираетесь с нами делать? — заорал Лори так, что его злой пропитый голос едва не оглушил Анну в тесноте их маленькой мрачной тюрьмы.

— Я? — переспросил Баджер. — Я этого не знаю. Я всего лишь выполняю распоряжения вашего хозяина. Если бы я мог, я охотно бы пошел вам на помощь. Но поскольку вы являетесь собственностью майора Боннета, я обязан поступать с вами так, как скажет он. А теперь сидите спокойно и не шумите — так будет лучше для вас. Иначе я прикажу не давать вам ни пищи, ни воды!

До них донесся звук его удаляющихся шагов, и постепенно привыкшие к полумраку канатного ящика глаза Анны разглядели смутные очертания фигуры брата. Он сидел, скорчившись, словно от боли, обхватив голову руками.

— Лори… ты ранен?

— Меня ударили чем-то, пока я лежал на койке в своей каюте, — мрачно ответил он. — У меня на голове шишка размером с… Ладно, впрочем, все это ерунда, потому что, кажется, с нами все кончено! Я смутно припоминаю, как кто-то вошел ко мне, нагнулся… И потом я очутился на земле…

— А долго ты уже здесь сидишь?

— Я не знаю, — ответил он. — Боже! Клянусь, что это был последний раз, когда я прикоснулся хоть к капле спиртного! Обещаю тебе!

— Да, — вздохнула Анна. — Судя по всему, так оно, очевидно, и будет!

 

Глава 4

«Ямайская Дева» была одним из многочисленных кораблей, которые, уцелев после жестокого шторма, с изорванным такелажем, со сломанными и кое-как наспех починенными мачтами приплелись в длинную и вместительную бухту Антигуа.

Гавань была забита различного рода судами, потому что многие каботажные шлюпы и пакетботы, перевозившие товары между островами, предпочли пережидать непогоду в спокойных водах Антигуа.

На полуюте «Ямайской Девы» майор Боннет элегантно ковырял зубочисткой в зубах, пряча в носовой платок довольную улыбку: среди теснившихся в гавани судов он заметил свой собственный одномачтовый шлюп «Ройял Джеймс». Подобно многим интриганам, которые долгое время вынуждены сдерживать свое нетерпение, Боннет был почти на пределе; он жаждал поскорее очутиться среди собственных стен, чтобы без помех развернуть, наконец, свою новую игрушку и вдоволь насладиться ею.

Однако капитан Баджер решил, что маневрировать поврежденным судном в переполненной гавани будет небезопасно, и отвернул в сторону к следующему заливу у мыса Файф Айлендс. Боннет в раздражении направился к нему:

— Послушайте, Баджер, высадите-ка меня здесь! Дайте мне лодчонку и пару гребцов. Я хочу попасть на «Ройял Джеймс»и сделать кое-какие приготовления к приему пассажиров!

Баджер хотел было отказать, но потом передумал и, пожав плечами, отдал соответствующее распоряжение.

Готовясь спуститься по трапу в шлюпку, Боннет обернулся к капитану:

— Я вернусь за ними, как только освобожусь. Смотрите, чтобы все было в порядке — слышите, Баджер?

Он произнес это безразличным тоном, но глаза его были далеко не безразличными.

— Да, сэр! Конечно, сэр! — ответил Баджер. — Мы будем ждать вас в заливе у Пятой мили. Маленький совет, майор, если позволите: лучше повремените до темноты, пока я не отпущу своих молодцов на берег. Среди команды и так уже ходят разные слухи и разговоры по поводу девчонки и ее брата. Моряки — народ сентиментальный, сэр; однако стоит им только попасть на берег, и они тут же позабудут обо всем. Уж я-то их достаточно хорошо знаю!

Боннет, поразмыслив, нехотя кивнул в знак согласия. Разумнее было не допускать никаких скандалов на Антигуа, где располагалась военная база, и где он не пользовался особым влиянием.

В канатном ящике «Ямайской Девы» Анна с братом провели голодную, неуютную ночь. Тюрьма их была чуть побольше платяного шкафа треугольной формы, едва шести футов у входа, сужавшаяся к носу до нескольких дюймов, и нигде не превышавшая высоту плеча взрослого мужчины. Прочная дверь была так тщательно подогнана, что практически была водонепроницаемой, выполняя функции внутренней переборки. Таким образом, горячий душный воздух тропического дня проникал к ним лишь через небольшое зарешеченное вентиляционное отверстие у самого бушприта бригантины.

Лори и Анна по очереди менялись у этого окошечка, любуясь побережьем Антигуа — их первого в жизни тропического острова. Остров раскинулся по обе стороны гавани: обширные пространства зеленых лугов, долин, ухоженных и обработанных пальмовых рощ. Плантации сахарного тростника поднимались до самого подножья холмов, словно тучные поля высокой пшеницы. Холмы четко вырисовывались на фоне ослепительно-яркого неба; их покрывала пышная растительность, в которой выделялись высокие пальмы с веероподобными листьями, казавшимися даже на таком расстоянии неестественно огромными. Вдоль побережья вились тропинки и дорожки, затененные массой незнакомых деревьев, среди которых Анне удалось распознать только мирт.

— И все же, Лори, это чем-то напоминает Шотландию, верно? — храбро заметила она. Лори, в пропотевшей рубахе и бриджах, согласился, что, как ни странно, действительно напоминает.

Вдоль побережья, по мере того как парусник продвигался к якорной стоянке у Пятой мили, среди тенистой зелени садов тут и там проглядывали богатые усадьбы плантаторов. Дома казались Анне странными и необычными: на крышах у них не было труб. Ей также никогда до сих пор не приходилось видеть апельсиновых деревьев, и она изумлялась живым ярким золотым плодам, усыпавшим их.

«Ямайская Дева» бросила якорь в полумиле от берега, став к нему левым бортом. Окошечко канатного ящика было расположено как раз на левом борту, и поэтому оба узника были лишены возможности видеть, как огромный четырехмачтовый барк величественно вошел в гавань, обогнув мористее восточный мыс острова. Зрелище было действительно впечатляющим, хоть барк и был изрядно потрепан штормом. Капитан Баджер мгновенно побледнел, распознав вновь прибывшего в подзорную трубу: буканьер, с сорока пушками на орудийных палубах!

Став на якорь, опасный сосед спустил черный флаг, как бы подчеркивая свои мирные намерения. Кроме этого маневра ничто не выдавало присутствия живых существ на мрачном корабле, который тяжело покачивался на крупной океанской зыби со все еще не убранным штормовым такелажем, с парусами, полощущимися на реях, словно в знак презрения к ветрам и непогоде.

Баджер понимал, что ему нечего бояться буканьера — вид его бригантины с поломанными мачтами, перепутанным такелажем и смытым за борт палубным грузом был так же мало привлекателен, как неубранная постель портового бродяги. Все же, как только подвернулся удобный момент, он потихоньку поднял якорь и, отдавшись на волю течения, отдрейфовал на три кабельтова подальше от барка, пока выступ мыса не укрыл его от глаз буканьеров.

К полудню все на Антигуа знали, что пират по кличке «Черная Борода» стал на якорь у мыса Файф Айлендс, очевидно собираясь переждать здесь непогоду в ожидании перемены ветра. Кое-кто из плантаторов и членов их» семей отправились на опустошенные ураганом прибрежные холмы, чтобы поглазеть на знаменитый корабль и поохать от зловещего вида двойного ряда его пушечных портов Вскоре с высокого борта пиратского корабля были спущены на воду четырехвесельные шлюпки, и высадившиеся на берег люди Черной Бороды толпой хлынули в город Сент-Джонс. Островитяне, дрожа от ужаса, тем не менее не в силах были оторвать от них восхищенных взглядов. И действительно, зрелище было незаурядное!

Пираты шумной и галдящей толпой заполнили портовые таверны, держась с таким высокомерием и заносчивостью, что могли бы показаться смешными, если бы кому-нибудь из горожан пришла в голову блажь покончить свои земные счеты, смеясь. На головах у них была пестрая коллекция всевозможных головных уборов, от офицерской треуголки до простого клетчатого платка; многие ходили с непокрытой головой, но все они были длинноволосые, и все, как один, босиком. Широкие мешковатые штаны до колен ничем не отличали их от обычных матросов, но яркие, кричащих расцветок шелковые рубахи и множество драгоценностей, которыми они были увешаны с головы до ног, выдавали в них морских разбойников, если бы ничто другое не делало того же с такой же наглядностью. На шее каждого из них был повязан шелковый платок, ловко скрученный вдвое так, что концы его образовывали две петли. В каждой из этих петель торчало по пистолету, и их шишковатые рукоятки болтались чуть ли не у самых ушей, словно диковинные серьги.

Множество всякого другого оружия сверкало за широкими цветными кушаками разгульной пиратской братии. Тесаки, блестевшие от жира и остро отточенные, висели у каждого, щегольски подвязанные к левому бедру, наподобие металлических хвостов каких-то странных и опасных чудовищ.

Губернатор Антигуа и его маленький военный гарнизон в форту Крысьего Острова были официально уведомлены о прибытии пиратов, когда в форт был доставлен оскорбительный и беспрецедентный по своей наглости «подарок», достойный разве что какого-нибудь захудалого деревенского старосты. Он состоял из нескольких бутылок мадеры и шкатулки с явно краденными безделушками, причем у большинства из них камни покрупнее были выдраны «с мясом». Официальный долг губернатора обязывал его повернуть орудия форта против пиратского корабля, тем более, что тот находился буквально под боком. Однако, с другой стороны, нетрудно было себе представить последствия подобного доблестного поступка: губернатор отлично отдавал себе отчет в том, что сорок пушек пирата раздавят Крысий Остров с такой же легкостью, как каблук таракана. К тому же, сто шестьдесят буканьеров Черной Бороды вдвое превышали численность гарнизона на Антигуа. Поэтому, поразмыслив, губернатор примирился с неизбежностью, успокоив себя сомнительной надеждой, что Черная Борода снова уберется в море, как только шторм утихнет окончательно и его люди получат сполна всю порцию грубых береговых удовольствий, о которых они столько мечтали во время своих долгих морских скитаний.

Самого Черную Бороду видели, когда он высадился на берег вскоре после полудня. Однако в городе он не появлялся. Облюбовав себе обширную усадьбу плантатора в укромном уголке среди прибрежных холмов, пиратский капитан вместе со своими приближенными отправился прямо туда и недвусмысленно дал понять хозяину, что рассчитывает на гостеприимство. Слуги-негры, вспотев от ужаса, суетливо бросились накрывать столы на увитой плющом и диким виноградом веранде, готовя импровизированный пир.

Черепаховый суп, жаркое из свинины, груды разнообразной дичи, жареная летучая рыба, индейки в пироги, заливное и сыры доставлялись из кухни и погребов с расточительной щедростью и поспешностью, которая лучше всего свидетельствовала о стремлении владельца плантации любой ценой избежать риска не угодить своим страшным гостям. Сам хозяин сидел в дальнем конце веранды, наблюдая с вымученной улыбкой на загорелом лице, как Черная Борода тискает его дочь, и пытаясь притвориться, будто эта шаловливая возня доставляет ему глубочайшее личное удовлетворение.

Ветер немного поутих, но в воздухе заметно посвежело. Капитан Баджер справил необходимые формальности по прибытию в порт и отправился прогуляться до усадьбы плантатора на мысе Файф Айлендс, расположенной в миле от Сент-Джонса. Он надел свой лучший синий костюм и длинный белый жилет, оба, правда, слегка подпорченные морской водой.

Прогулка была приятной, но еще более приятными были мысли Баджера о том, что ждет его в конце пути. Хорошо наезженная колесами экипажей дорога благоухала ароматом растущих по обочинам олеандровых кустов и цветов бугенвиллии. Яркие птицы, по-тропически безголосые, трещали и щелкали среди широких листьев карликовых пальм.

Ветер, почти совершенно утихнув в городе, здесь, на склоне более открытого морю мыса, был все еще довольно свеж и доносил с собой водяную пыль с пенистых верхушек волн, с шумом разбивавшихся о берег. Баджер подошел к дому никем не потревоженный и, по всей видимости, никем не замеченный.

Как все моряки, совершавшие рейсы в Вест-Индию, Баджер слыхал множество описаний Черной Бороды. Будучи более проницательным, чем большинство его коллег, он понимал, что жуткое обличье бристольского пирата было создано намерено; его причудливое и эксцентрическое уродство служило всего лишь маской, рассчитанной на то, чтобы внушать ужас врагам наподобие грубой боевой раскраски воинов-дикарей.

Тем не менее, потрясение при виде этой легендарной личности было весьма ощутимым и неожиданным даже для Баджера. Он буквально остолбенел у подножья ступеней, которые вели на веранду, не в силах двинуться на своих кривых подкосившихся ногах, едва дыша пересохшим горлом и уставившись широко раскрытыми глазами на пиратского атамана.

Огромная борода, черная настолько, что отливала зеленью в мягком свете затененной веранды, росла из-под самых глаз капитана Эдварда Тича и доходила ему до пояса. Это, несомненно, была самая большая борода во всем Карибском море, и Тич заплетал ее на множество косичек, торчавших в разные стороны и перевязанных ленточками разных цветов. Густые и длинные бакенбарды, заплетенные в косы и тоже перевязанные лентами, были франтовато заправлены за уши. Дубленую морским ветром сизо-красную кожу на его лице — по крайней мере доступную для обозрения часть ее — сплошь покрывали багровые шрамы. Подобные же шрамы и синеватые следы от многочисленных ран красовались на загорелых мускулистых руках и открытой груди капитана, причем в таком изобилии, что кожа их по расцветке напоминала эдинбургский мрамор.

Баджер, выдерживая почтительное расстояние, остановился и нерешительно окликнул пиратского вожака:

— Э-хм… Капитан Тич, сэр!.. Я принес новости, которые могут вам пригодиться! — Баджер умел быть весьма любезным, если это ему ничего не стоило.

Тич медленно снял с колен пухленькую заплаканную девчонку и посмотрел на Баджера настороженным, но ничего более не выражавшим взглядом.

— Так что же ты стоишь? — сказал он после короткого изучения фигуры своего нежданного посетителя. — Поднимайся-ка сюда, приятель, и выпей кружку рома, если ты честный плут!

Баджер приблизился, всем своим видом пытаясь выразить дружелюбное безразличие. Черная Борода подтолкнул к нему через стол расплескавшуюся кружку и жестом руки указал место на скамье рядом с собой, что одновременно служило высочайшим разрешением сидеть в его присутствии.

— Помоги-ка жирной дочке нашего хозяина пристегнуть подвязки, Израэль! — сказал он, обратившись к человеку с лисьим лицом, который сидел рядом с ним, ухмыляясь, словно голодный пес. Голос пиратского атамана отнюдь не походил на громоподобный рык, как это можно было ожидать, хоть и звучал достаточно громко и повелительно.

— Я капитан Баджер, сэр, с «Ямайской Девы». Мой помощник, Бен Мэрки, плавал когда-то с вами под командой Хорнигольда, сэр!

Черная Борода кивнул:

— Помню Мэрки, как же! Здоровенный увалень, и один из тех, кого я хотел бы иметь в своей команде! — сказал он дружелюбно, хотя и немного снисходительно. — Так какое же дело у тебя ко мне, приятель?

Баджер решился:

— Что бы вы сказали, капитан, о перспективе иметь у себя на борту собственного судового врача, сэр? Здоровый молодой врач и отличный хирург, сэр — могу присягнуть Святой Девой! — которого вы в любую минуту можете взять к себе на борт. Разве эти сведения не стоят какой-нибудь жалкой сотни золотых, сэр?

Черная Борода ничего не ответил, но бросил украдкой косой взгляд на человека, которого он назвал Израэлем. Баджер не упустил движения заинтересованности среди пиратов. Канониров среди моряков найти было нетрудно; временами попадались даже люди, сведущие в навигации. Палубную команду и простых матросов ничего не стоило набрать почти в любом порту, тем более таком прославленному вожаку, как Черная Борода. Но врач? Врачи были такой редкостью, как если бы их вовсе не существовало. Котел расплавленного вара, парусная игла и просмоленный шпагат — вот все, на что большинство буканьеров могли рассчитывать при лечении ран, полученных в бесчисленных сражениях.

Ободренный произведенным впечатлением, Баджер продолжал:

— Одного молодого хирурга-шотландца по имени Блайт хотят насильно затащить на борт «Ройял Джеймса»— это шлюп, принадлежащий майору Боннету из Барбадоса, сэр — и отплыть с ним с ночным приливом, если ветер поутихнет…

— Как так: затащить? — потребовал разъяснений Тич.

— Дело в том, что этот майор Боннет обманом заставил его подписать кабальный договор на семь лет. На него самого и на его сестру — очаровательная штучка, доложу я вам, сэр! Если вы захватите их обоих, то врача можете оставить у себя, а за девицу Боннет готов будет заплатить хоть тысячу гиней выкупа, поскольку он от нее без ума и собирается сделать из нее любимую игрушку!

Баджер не мог устоять против искушения заслужить репутацию хитрого пройдохи. Он был весь во власти страстного желания завоевать расположение этого краснорожего бандита.

Кое-кто из пиратов, взглянув друг на друга, обменялись усмешками. Все это было им не в диковинку. Где бы не бросал якорь корабль Черной Бороды, везде его ожидали трусливые мошенники, предлагавшие различного рода подлые сделки, для совершения которых у них было готово все, кроме смелости самим выполнить опасную работу.

Неожиданно Черная Борода расхохотался:

— Так, говоришь — выкуп, да? — сказал он. — Выкуп в тысячу золотых за девицу? Эх, парень! Да если бы я захотел получить выкуп от этого пижона Боннета, мне стоило бы всего лишь взять его вот этими руками, перевернуть вверх тормашками и потрясти хорошенько, пока у него не лопнут глаза, как перезрелые фиги! Провалиться мне, если я стану расплачиваться за грязные сплетни!

Пираты хрипло загоготали, и Баджеру тоже пришлось растянуть губы в гримасу, весьма отдаленно напоминавшую улыбку.

— Но вот что ты там толкуешь о враче, а? Это уже, кажется, становится интересным!

Черная Борода откинулся на спинку кресла и принялся задумчиво сплетать и расплетать одну из косичек, свисавших ему на ухо.

Синее небо было безоблачно, словно Карибское море никогда не знало даже малейшего ветерка, и в канатном ящике «Ямайской Девы» Анна с братом немилосердно страдали от жары и духоты. Оба они с ног до головы были покрыты липким соленым потом, словно их только что окунули в морскую воду. Они давно уже ни о чем не говорили и перестали строить планы побега из своей тесной деревянной темницы. Анна, устало вытянув ноги, посмотрела на пряжки своих туфель, и внезапная мысль промелькнула у нее в голове.

— Лори… ты не спишь? — спросила она, прислушиваясь к тяжелому дыханию брата.

— Нет, только все тело у меня затекло так, что не повернуться…

Анна подползла к нему поближе:

— Смотри-ка, Лори — решетка в окне держится на цементе; нельзя ли попробовать выцарапать его пряжками от моих туфель?

Лори устало усмехнулся:

— Давай попытаемся. Что мы теряем, в конце концов? Они работали попеременно, потому что в узком треугольнике у самого форштевеня не было места для двоих. Ночь, наступившая внезапно после короткого сияющего великолепия красного и пурпурного заката, застала их за работой. Темное небо и черная вода были уже сплошь усеяны зелеными блестками ярких южных звезд, когда решетка, наконец, подалась, я Лори, весь в цементной пыли, осторожно втянул ее внутрь. Он просунул голову в отверстие, вознаградив себя за Труды глотком свежего прохладного ночного воздуха.

— Боюсь, — сказал он, втягивая голову обратно, — что мне никак не пролезть в эту щель…

— Но ведь ты же можешь попытаться?

Лори заколебался.

— Ладно, — сказал он. — Я попробую. Окно как раз по ширине моих плеч. Только ты пойдешь первой. Я попытаюсь осторожно спустить тебя в воду, чтобы не слышно было всплеска.

Он наклонился поближе к сестре:

— Ани, когда ты очутишься в воде, плыви вон к той скале, что выдается в море, и жди меня там!

Решительным жестом он достал из кармана тощий кожаный мешочек и протянул его Анне:

— У меня осталось несколько гиней. Возьми их…

Анна не поняла:

— Но… зачем мне деньги, Лори? Я думала, что мы сразу же обратимся к властям.

— Если они захотят нас вздернуть, то сделают это, обратимся ли мы к ним сами, или же им придется обшарить каждый куст на берегу, разыскивая нас. Я уже думал об этом, Ани… Мне кажется, нам следует попытать счастья. Чем мы рискуем? Боннет ни за что не решится донести, кто мы такие, иначе ему придется отвечать за пособничество в укрытии осужденных преступников. Он может только обвинить нас в том, что мы убежали от контракта. Ну и что? Это уже не так страшно. Во всяком случае, стоит попытаться!

— Но зачем же отдавать деньги мне, Лори?

— Потому что Боннет будет стараться поймать тебя живой, — спокойно ответил тот. — Это дает нам лишний шанс. Ведь меня они могут просто подстрелить…

Анна без дальнейших возражений взяла тощий кошелек.

— И еще одно, — продолжал Лори. — Если я не доберусь до берега вместе с тобой, то не оставайся у моря, Ани. Иди вглубь острова. Возможно, ты где-нибудь здесь встретишь шотландцев, даже наверняка встретишь. Ты еще очень молода, и кто-нибудь из них, несомненно, примет в тебе участие…

— Я уже начинаю сомневаться в том, что на свете существуют порядочные люди…

Анна подошла к отверстию, в котором прежде торчала решетка, и выглянула в прохладную бархатную ночь. Лори коснулся ее плеча:

— Я обвяжу тебя этой веревкой и спущу в воду. Потом ты ее отвяжешь, иначе ее тяжесть потащит тебя на дно.

Он обернул вокруг ее талии толстый смоленый трос и закрепил его большим неуклюжим узлом. Брат и сестра обменялись подбадривающим поцелуем, и Анна принялась протискиваться в узкое окно. Просунув голову и плечо, она почувствовала, что дальше продвигаться не может.

— Лори! — в отчаянии прошептала она. — Окно слишком узко! Вытащи меня обратно. Даже если пролезу я, то тебе это никогда не удастся!

— Я знаю, — спокойно ответил брат. — Я знал это, когда в первый раз просунул сюда голову. Но ты не можешь оставаться здесь, Ани. Ты должна спастись!

Он изо всех сил толкнул ее, зная, что причиняет ей боль. Платье ее лопнуло и сползло с плеч вместе с изрядной толикой кожи, но Анна уже была снаружи. Все произошло быстро и бесшумно, если не считать короткого возгласа боли и испуга и легкого скрипа натянувшейся веревки. Лори всей тяжестью повис на канате, удерживая Анну от падения в воду, затем осторожно стал выпускать канат. Наконец, веревка ослабла, и он понял, что Анна достигла поверхности воды. Тогда он отпустил канат, который змеей скользнул в узкое отверстие оконца.

Лори выглянул наружу и увидел внизу под собой Анну, плававшую в воде, придерживаясь одной рукой за борт корабля. При свете луны ее мокрое лицо казалось очень бледным, а волосы словно светились на темном фоне волн. Она пыталась отвязать веревку, но от тяжести ее тела узел так затянулся, что ей это никак не удавалось. Лори вполголоса чертыхнулся, заметив, как тяжелый канат начинает тянуть ее вниз. Ему показалось, будто он слышит ее жалобный плач, но это был всего лишь слабый плеск волн да неумолчные трели ночных цикад, доносившиеся с берега.

Анна некоторое время боролась с канатом, потом решила плыть, не отвязывая его. Вверху, в квадратном четырехугольнике окна, смутно бледнело лицо Лори, молча посылавшего ей прощальный привет. Она махнула ему рукой и поплыла в сторону темного берега.

Тяжелый канат тянул ее вниз. Он висел под ней в темной воде, словно цепь сверкающих драгоценностей, ибо море было живым и светилось, наполненное мириадами микроскопических существ, которые вспыхивали при каждом движении Анны, подобно россыпям жемчугов и бриллиантов. Платье и объемистые нижние юбки ее некоторое время сохраняли плавучесть, но затем намокли и тоже стали тянуть ее вниз, так что Анне, чтобы удержаться на поверхности, приходилось изо всех сил колотить руками и ногами по воде, подымая вокруг себя фонтаны пылающих фосфоресцирующих брызг.

Майор Боннет только что собрался сесть в шлюпку, дожидавшуюся его у берега, чтобы доставить на «Ройял Джеймс», когда он заметил яркое светящееся пятно под темным форштевенем бригантины. Пятно было вполне отчетливо видно даже на расстоянии полумили, и майору нетрудно было разгадать причину его возникновения. Он усмехнулся: несомненно, пятно означало попытку доктора Блайта бежать! Боннету, привыкшему к покорной пассивности креолок, не могло и в голову прийти, чтобы женщина способна была пойти на такой риск. Майор вошел в шлюпку и нащупал за поясом рукоятку пистолета. Все еще усмехаясь, он приказал гребцам отчаливать.

Не видя вокруг себя ничего из-за мелких фосфоресцирующих волн, изнемогая под тяжестью намокшей одежды и каната — ситуация, опасная даже для опытного пловца, — Анна не слышала скрипа кожаных уключин до тех пор, пока шлюпка майора Боннета не оказалась совсем рядом.

— Ба! — произнес Боннет, искренне удивленный. — Да это девчонка! Дорогая мисс Блайт, боюсь, что здесь для вас не совсем подходящее место. Позвольте мне… — он сделал знак негру-гребцу, и тот, бросив весла, схватил багор и протянул его к Анне. Девушка отчаянно забарахталась в воде, пытаясь ускользнуть от крючка, но она настолько выбилась из сил, что эта попытка едва не оказалась для нее последней. Взмахнув руками, она погрузилась в воду и пошла бы ко дну, если бы гребцу не удалось подцепить багром тянувшийся за ней канат и после некоторых усилий вытащить ее в шлюпку.

— Она почти совсем мертвый, масса, — встревоженно сказал негр.

— Ладно, — резко возразил Боннет. — Чего уставились, бездельники? Гребите к «Ройял Джеймсу», живо! Я с вас шкуру спущу, если она умрет прежде, чем мы доберемся до корабля!

Чернокожие гребцы обменялись испуганными взглядами, блестя фарфоровыми белками глаз, и налегли на весла. Боннет сел к рулю, держа на коленях мокрое и обмякшее тело бесчувственной девушки. Затем он заметил, как задрожали ее ресницы, и она чихнула, тихонько, словно котенок. Майор усмехнулся.

— Вам нелегко будет в это поверить, дорогая, — мягко проговорил он, — но ведь я только что спас вашу молодую, прекрасную жизнь!

Боннет знал, что Анна вряд ли слышит его, но, убедившись, что она, кажется, приходит в себя, он немного приободрился. Опустив руку за борт в теплую темную воду, он глядел на девушку почти с такой же нежностью, как какой-нибудь из его котов на измятую птичку в своих когтях.

«Ройял Джеймс» был в основном предназначен для быстрой перевозки почты и грузов между островами. На нем было восемь пушек среднего калибра, и он считался одним из самых быстроходных судов своего класса. Заботясь о собственном комфорте, Боннет отвел себе почти всю кормовую часть шлюпа, из-за чего его каюта казалась непропорционально просторной по сравнению с размерами судна. Вновь заняв свои апартаменты, майор почувствовал истинное облегчение после тесной и неуютной каюты на «Ямайской Деве». Он удобно устроился в глубоком кресле и закурил длинную белую трубку. Анна, измученная и едва живая от усталости, скорчилась на мягком ковре посреди каюты, где ее оставили втащившие ее сюда матросы. Пряди медно-золотистых волос, потемневшие от воды, прилипли к ее шее и обнаженным исцарапанным плечам. Она изрядно наглоталась морской воды, кашляла, и все тело ее сотрясала мелкая нервная дрожь.

— Итак, — произнес Боннет, усмехаясь, — вы были правы, когда говорили, что мне не следует недооценивать вас. Я бы никогда не поверил, что даже опытный пловец может проплыть такое расстояние с подобным грузом! Что же мне делать с вами? Если я посажу вас под стражу в штурманскую рубку или отправлю на полубак, то боюсь, что немногие из моей команды назавтра сохранят достаточно сил, чтобы карабкаться по вантам… Ладно, ладно, не тревожьтесь — вы останетесь здесь, со мной!

В глазах майора зажегся плотоядный огонек.

— А теперь, я думаю, вам необходимо обсушиться. Как же нам поступить? Позвать негров, чтобы они стащили с вас мокрые тряпки? Или вы позволите мне самому сделать это? Я очень сожалею, но у меня на борту нет ни одной женщины…

— Оставьте меня… — не глядя на него, непослушными губами хрипло прошептала Анна.

— Но, но — вы не должны оскорблять моего гостеприимства! — смеясь, возразил Боннет. — Как же вы думаете в этой мокрой одежде разделить со мной постель?

Анна попыталась что-то ответить, но голос ей не повиновался. Ее всю трясло от холода, слабости и нервного перенапряжения. Она сжалась в комок на полу, вцепившись пальцами в мягкий ворс ковра, словно противясь всяким попыткам оторвать ее от него. Редкие переживания могут так потрясти человеческую натуру, как поимка во время, казалось бы, успешной попытки к бегству.

Боннет сидел, молча наблюдая, как желтый свет лампы отражается на мокром шелке ее разорванного платья. Внезапно он почувствовал все возрастающее раздражение, зная по опыту, что игра окончилась.

— Очень хорошо, — сказал он. — Только я не собираюсь сидеть здесь всю ночь с вами. Так что, если вы не желаете причинить неприятности вашему брату… — при этих словах Анна подняла голову.

— Ну, вот и отлично! — сказал Боннет. — Рад, что вы, наконец, удостоили меня своим вниманием. Так вот: скоро сюда доставят вашего брата. Для него, бедняжки, немногое изменится — он всего лишь перейдет из одного канатного ящика в другой — но не в этом дело. Главное, что я не собираюсь во время сна подвергаться опасности с вашей стороны. А вы, я знаю, можете пойти на любое безрассудство, несмотря на обманчивую внешность!

Боннет видел, что Анна его слушает; большего от нее я данный момент и не требовалось.

— Я отдал распоряжение, чтобы завтра вашего брата подвесили к стеньге и высекли кнутом. Это произойдет без дополнительных напоминаний с моей стороны, и произойдет обязательно, если только я не отменю своего распоряжения. Пока я сплю, вы останетесь здесь, со мной. И — слушайте меня внимательно, дитя мое! — если к завтрашнему дню вы не заслужите моего доброго расположения, то не вы, а ваш брат подвергнется весьма чувствительному наказанию!

Он притворно зевнул, вежливо прикрывая пальцами рот, затем поднялся и потянул за шнурок звонка.

На вызов последовал почти мгновенный ответ в виде осторожного стука в дверь, что свидетельствовало о пребывании за нею бдительного стража.

— Запри дверь снаружи, приятель, — сказал Боннет, повысив голос, чтобы его было слышно по ту сторону тяжелой дубовой двери. — И не открывай ее ни при каких обстоятельствах, если я сам не прикажу тебе сделать это. Понял?

— Да, сэр! Так точно, сэр! — донесся в ответ хриплый голос, сопровождаемый стуком тяжелого смазанного засова.

Боннет дружелюбно кивнул Анне, которая в ужасе глядела на него широко раскрытыми глазами.

— Итак, — сказал он, — перед вами довольно сложная проблема. Поистине, я сгораю от любопытства, как вы ее решите!

Он снова зевнул, более естественно на сей раз, и, налив себе щедрую порцию бренди, принялся раздеваться. Однако, из какой-то нелепой скромности, он снял с себя только кафтан, сбросил сапоги и расстегнул подвязки.

Поколебавшись одно мгновение, он задумчиво взвесил в руке пистолет, затем аккуратно уложил его под подушку и натянул на себя тонкое одеяло. Лампу он оставил гореть и, лежа, продолжал некоторое время глядеть на Анну, открыв в улыбке тонкую белую линию зубов, поблескивавших из-под темных усов.

Анна слышала, как доставили на борт Лори. С палубы донеслись короткие звуки борьбы, возбужденные голоса, затем несколько резких криков боли, которые заставили Анну вздрогнуть, хотя она и не знала, кто кричал: Лори или его стражники. Шум борьбы переместился к носу. Затем загремела якорная цепь, и босые ноги торопливо затопали по палубе, готовя судно к выходу в море. Обессиленная Анна упала ничком на ковер, когда «Ройял Джеймс» качнуло на морской волне, и затем, не успев подняться, свалилась снова, когда судно встало под ветер. Теперь до нее доносились только птичье поскрипывание рангоута и погромыхивание штурвальной цепи.

Боннету, очевидно, надоело разглядывать ее, потому что он допил бренди и поплотнее завернулся в одеяло.

Анна долго неподвижно лежала на полу. Затем, когда силы понемногу возвратились к ней, и судорога от неудобной позы начала сводить ее члены, она осторожно поднялась на ноги, стараясь не производить шума, который мог бы разбудить Боннета. Спящий, он походил на дохлую земляную крысу с кустистыми усами, выступающими вперед зубами и тонкими приоткрытыми губами. Анну даже слегка замутило от презрения и отвращения к нему. Она все еще не в состоянии была задуматься над своим теперешним положением. В сущности, Боннет был бы даже удивлен, узнай он, как мало она поняла из того, что именно он от нее ожидает. Она знала лишь, что он возобновит свою грязную игру с ней. как только проснется, и инстинкт ей подсказывал, что, подобно испорченному мальчишке, швыряющему камни в подбитую птицу, он не остановится, пока его жертва не будет уничтожена.

Кок и Пок, устав охотиться за капельками морской воды, стекавшими с ее платья, отправились искать укромное местечко для сна на кровати своего хозяина. Внезапно Анна насторожилась: один из котов поднялся на кровати со вздыбленной, топорщащейся шерстью на спине, колыхавшейся, словно трава под ветром. В то же мгновение вскочил и второй кот, задрав вверх вытянутый, как палка, хвост с подергивавшимся концом. Они оба смотрели в одном направлении, и, следуя за их взглядами, Анна увидела серую тень, бесшумно скользившую по полу. Сначала ей показалось, будто это мохнатая шерстяная перчатка, растопыренные пальцы которой самостоятельно нащупывают себе дорогу. Затем, приглядевшись внимательнее, она увидела, что это огромный тропический паук. В обычное время он бы ее до смерти перепугал, но теперь она еще больше испугалась того, что коты разбудят Боннета.

Серое чудовище неторопливо проследовало в затемненный угол каюты, и оба кота, успокоившись, опять улеглись на кровати. Боннет продолжал безмятежно спать. Море, видневшееся сквозь несколько узких окошек в каюте, начало постепенно светлеть, предвещая близость рассвета.

Испуг при виде паука словно оживил Анну. Присев на полу, она задумалась над тем, что ей делать дальше. Можно было, воспользовавшись глубоким сном Боннета, вытащить пистолет у него из-под подушки… Хоть это было и рискованно, но стоило попытаться, чем просто сидеть без дела.

Анна осторожно подошла к кровати, шелестя пропитанными солью юбками. Коты подняли головы и с царственным любопытством уставились на нее. Она была уже у самой кровати и, сдерживая себя, осторожно запустила руку под подушку, как вдруг в ужасе заметила, что глаза Боннета широко раскрыты. Сколько времени он следил за ней — она не знала. Майор усмехнулся:

— Так… — процедил он. — Значит, вы решили повременить до рассвета?

Он подвинулся в постели, освобождая место для нее:

— Много же вам придется совершить за весьма короткое время, моя милая, если вы собираетесь спасти шкуру вашего братца! Но все же, — он приподнял край одеяла и насмешливо взглянул не нее, — я должен быть честным до конца и дать вам возможность попытаться!

— Нет! — в ужасе воскликнула Анна.

Боннет сел в постели. Через мгновение у него возникнут подозрения, и он вспомнит про пистолет…

— Я… я испугалась… — пробормотала Анна. — Я видела… огромного паука. Он заполз в угол, под стол…

Голос ее дрожал вполне убедительно.

— В самом деле? — проведя всю жизнь на Вест-Индских плантациях, где гигантские пауки были обыкновенным явлением, Боннет относился к ним едва ли с большим отвращением и опаской, чем Анна к мясной мухе. Тем не менее, он все же повернулся на локте, чтобы посмотреть туда, куда указывала Анна. Это движение приподняло угол подушки, и Анна, молниеносным движением схватив холодную, отделанную серебром рукоятку пистолета, мгновенно отпрыгнула в сторону. С легкой гримасой боли от впившейся в ее нежный палец твердой стали она с трудом взвела курок; черный порох блеснул на затравке. Боннет метнулся к ней, но было уже поздно. Усмешка исчезла с его лица.

— Ну, ну, вы — послушайте!.. — неуверенно пробормотал он.

— Долой с кровати! — шепотом приказала Анна. — Марш — вон туда, к стенке!

— Ради бога! — взмолился Боннет. — Уберите палец со спускового крючка, дитя мое! Вы понятия не имеете, как легко эта штука стреляет. Погодите! Я прошу вас — я умоляю вас! — погодите хотя бы одно мгновение! Я помогу вам, я помогу вашему брату, я…

Никогда в жизни Анна не представляла себе ситуацию более отчетливо, чем сейчас. Застрелив Боннета, она не достигнет свободы, потому что дверь заперта снаружи. Мысль ее работала так четко, что прежде чем Боннет также успел это сообразить, она уже стояла позади него.

— Послушайте, — оживился майор. — Вы не должны стрелять в меня, дитя! Они вам все равно не откроют дверь…

— Где ваш второе пистолет? — спросила Анна.

Челюсти и шея Боннета тряслись от испуга. Говорить ему, казалось, было неимоверно трудно:

— В… в кармане кафтана…

Он стоял, послушно упираясь спиной в дальнюю переборку каюты, и не двигался, пока Анна отыскала второй пистолет и сунула его себе за корсет, морщась от прикосновения холодной стали к обнаженной коже.

— Анна… мисс Блайт! Я умоляю вас… — несмотря на свой офицерский чин, Боннету ни разу еще не приходилось смотреть в дуло пистолета со взведенным курком, особенно в руках у человека, который имел столько оснований желать видеть его мертвым.

— Ложитесь на пол! — приказала Анна, и хотя она произнесла эти слова приглушенным шепотом, в них не было и тени нерешительности. — Ничком на пол, быстро! Сейчас я дерну за этот звонок, и когда мне ответят, вы прикажете привести сюда моего брата, немедленно!

Голос ее внезапно был перекрыт грохочущим ударом и визгом, словно гигантский бич хлестнул по кораблю. Спустя мгновение неподалеку раздался тяжелый всплеск, и вслед за этим грохот пушечного выстрела.

На палубе над их головами послышались вопли и неистовая беготня, и корабль резко накренился, когда штурвальный круто переложил руль на борт. Анна не удержалась на ногах, но быстро встала на четвереньки, не выпуская из рук пистолета. Боннет отлетел в сторону и с такой силой ударился о переборку, что в голове у него зазвенело. Однако он не делал попыток подняться. Первой его мыслью было изумление, что благодаря какому-то чуду пистолет в руке у Анны не выстрелил во время ее падения. И теперь он оставался лежать неподвижно, не желая искушать судьбу.

С палубы в каюту доносились крики и смятение, топот ног, бегущих по трапу, возбужденные голоса, возгласы и вопли: «Пираты!», «Черная Борода!..»— вперемешку с проклятиями, мольбами, богохульством и отрывистыми командами. Анна расслышала хлопанье поспешно спускаемых парусов и звонкий грохот якорной цепи, уходящей в воду.

— Проклятье! — сквозь стиснутые зубы проговорила она. — О, проклятье!..

Это было самое страшное ругательство из всех, какие она знала.

Черная Борода, с обнаженной шпагой, острие которой уже поблескивало маслянистой краснотой после того, как он ткнул ею в бедро замешкавшегося у него на пути и остолбеневшего от ужаса матроса, отодвинул засов и распахнул дверь капитанской каюты. Он весь пылал от негодования. Капитаны толстобрюхих купеческих лоханок, обреченных на разграбление, обязаны находиться на палубе, чтобы подобающим образом встретить капитана буканьеров, оказавшего им честь своим визитом. Таковы были понятия пиратского атамана о приличных манерах.

Ругательство застряло в его горле на полдороги. Сцена, открывшаяся ему, была весьма примечательной. Девица, в разорванной юбке и рваном платье, с растрепанными рыжими волосами, блестевшими в свете нарождающегося дня, стояла на коленях, держа пистолет над белым как мел и искаженным ужасом лицом человека, распростертого на полу. Два коричневых кота, словно геральдические львы, наблюдали эту сцену желтыми настороженными глазами.

Профессиональный взгляд пирата мгновенно отметил, что пистолет заряжен, и со взведенным курком. И хотя он был направлен в сторону от него, пистолет — все же есть пистолет. Черная Борода взмахнул шпагой:

— Эй, красавица, брось-ка эту хлопушку! — рявкнул он. Голос его, однако, звучал скорее удивленно, чем устрашающе.

Стук тяжелой двери, распахнутой настежь, грубая команда бросить пистолет, блеск острия шпаги, — все это одновременно свалилось на Анну. Она подняла глаза и с изумлением уставилась на впечатляющую фигуру пиратского вожака.

С того места, где она стояла на коленях, Тич казался ей чем-то вроде гигантского дерева с торчащими в разные стороны многочисленными ветками на вершине. Среди этой пышной кроны сверкал полный рот золотых зубов, и два живых, ясных карих глаза смеялись ей сверху вниз. Ей показалось, что из его ушей идет дым, но этот эффект производили два тлеющих и брызжущих искрами фитиля, заправленные под его черную шляпу с серебряным плюмажем.

— Так это и есть майор Боннет? — указал Черная Борода своей шпагой. Анна кивнула и послушно разжала пальцы на рукоятке пистолета. Глаза ее все еще были широко раскрыты.

— А где же этот проклятый доктор, которого он засадил здесь в клетку? — пират продолжал обращаться к Анне, словно распростертый на полу плантатор, дрожащий и корчащийся от ужаса, значил для него не более, чем часть обстановки каюты.

— Вы имеете в виду моего брата? — удивленно спросила Анна. Она поднялась с пола и выпрямилась.

Черная Борода посмотрел на нее с живым интересом.

— А-а, значит, вы — та самая барышня?.. — расхохотался он. — Ну, разрази меня гром! Все перевернулось с ног на голову! Мне говорили, будто этот лысый сопляк захватил вас, а оказывается — наоборот!

— Так и было, — ответила Анна. — Однако теперь кое-что переменилось. Но зачем вам понадобился мой брат, сэр?

Она сказала «сэр», обратившись к Черной Бороде, не только из привычной вежливости, но также потому, что весь облик пиратского атамана носил на себе печать такой подавляющей властности и авторитета, что, будь он хоть самим Сатаной, он вызывал бы к себе не меньше уважения и почтительности.

— Зачем он мне понадобился? Я хочу сделать из него честного морского разбойника, барышня, если он согласится стать у меня судовым врачом. Это лучше, чем подыхать под кнутом надсмотрщика на плантации! Так где же он?

— Кажется, его держат взаперти где-то на носу…

— Давай его сюда, Израэль! — отрывисто бросил Черная Борода ухмыляющемуся пирату, стоявшему рядом с ним. — Залей в него пинту рома, и тащи его сюда!

Несколько человек из команды пиратского корабля спустились вниз вслед за своим вожаком и столпились за ним в дверях каюты. При виде Анны они разразились оживленными возгласами и с хохотом принялись выкрикивать грубые непристойности по ее адресу. Один из пиратов, загорелый длинноволосый парень, сделал попытку прошмыгнуть мимо Черной Бороды в каюту, чтобы завязать с девушкой более тесное знакомство.

Пиратский атаман, не глядя, коротким тычком стукнул его в лицо тяжелой рукояткой шпаги, так что рот парня моментально залился кровью. В ответ молодой бандит осклабился окровавленной усмешкой, выплюнул на ковер два желтых зуба и нырнул обратно в толпу своих визжащих и улюлюкающих собратьев, которые покатились от хохота, хлопая его по плечам, подтрунивая и указывая на него пальцами, словно он отмочил в высшей степени остроумную шутку. Возможно, так оно и было по их стандартам.

Черная Борода усмехнулся, продолжая глядеть на Анну сверху вниз. Он был заинтригован ее спокойствием, не понимая, что это безразличие было всего лишь реакцией, наступившей после предельного напряжения.

— Вы что-то вроде пирата, сэр?

Из дверного проема раздался новый взрыв хохота. Черная Борода присоединился к нему.

— Что-то вроде этого, барышня! — сказал он, смеясь.

— И вы хотите, чтобы мой брат плавал с вами?

— Так точно — как хирург, костоправ, зашиватель ран, и всякое такое. Чтобы он подписал наш пиратский договор и получал свою законную долю добычи — как и все остальные — если он захочет. А не захочет — быть ему избитым в кровавые лохмотья!

Анна вспомнила о мистере Мэрки и о том, как он рассказывал ей об этих странных морских бродягах, которых звали буканьерами. «Одни из них уважают мужественных женщин, другие — нет. Все зависит от обстоятельств…».

Что зависит? От каких обстоятельств? — Анна не знала. Но по сравнению с той судьбой, которая ждала ее у Боннета, даже этот сомнительный шанс казался ей более привлекательным. Школа мисс Хукер едва ли могла просветить ее насчет того, что может сделать команда головорезов с такой молоденькой девушкой, как она; но эта школа научила ее, что каждый честный и мужественный человек, будь то джентльмен или простолюдин, должен уважать достоинство леди. Это было одним из незыблемых правил, наподобие того, что нельзя разговаривать с набитым ртом. Веди себя, как подобает леди — и любой мужчина будет относиться к тебе с уважением. Мисс Хукер наверняка упала бы в обморок, узнай она, куда собирается завести ее ученицу одно из ее золотых правил!

— Капитан, — указывая на скорчившегося на полу плантатора, сказала Анна. — Я обращаюсь к вам, как к джентльмену, и прошу спасти меня от этого низкого и порочного создания!

— Хо! — воскликнул Черная Борода. — Так он — порочное создание, вот как? В таком случае, он поистине должен устыдиться самого себя!

Громоподобный хохот за его спиной при этом заставил Анну поморщиться и зажать уши.

— И в чем именно, мисс, это создание проявило свою порочность? Не пытался ли он дать волю своим рукам, или — избави бог! — поцеловать вас? Или что-нибудь в этом роде, а? Может быть, он позволил себе говорить с вами не так, как подобает джентльмену? И уж не пытался ли он — я боюсь произнести это вслух! — затащить вас к себе в постель?

— Да… — пробормотала Анна с глазами, полными слез. — Он пытался…

— Ну, тогда он воистину плут и мошенник! И я был бы бессердечным, если бы оставил вас с ним, особенно принимая во внимание то, что я собираюсь захватить с собой вашего брата! Послушайте, — продолжал Черная Борода, забавляясь тем, что Анна принимает его слова за чистую монету, — а если я возьму вас под свое покровительство? Даю слово, что ничего, кроме добра, вы от меня не увидите! Не так ли, ребята? — обернулся он к ухмыляющимся физиономиям за своей спиной. — Не будет ли позором оставить барышню в лапах этого гнусного мошенника, когда имеются такие парни, как мы, чтобы защитить ее?

Анна, глядя то на него, то на хохочущую толпу за дверью, внезапно почувствовала, как вспыхнули ее щеки. Сконфузившись, она опустила голову. Черная Борода, наблюдая за ее безуспешными попытками прикрыть дыру на платье, понял вдруг всю глубину ее полудетской невинности и был весьма тронут этим открытием.

— Значит, уговор, — подбадривающе сказал он. — Я буду защищать вас лучше, чем кто-либо другой. Пойдемте отсюда — здесь вам больше нечего делать!

Немного поколебавшись, Анна неуверенно пробормотала:

— Так вы даете мне слово чести, что я буду находиться под вашей личной защитой?

Повысив голос так, что его слова были адресованы больше к пиратам за дверью, чем к ней, Тич провозгласил:

— Да, я даю вам в этом слово! Судовой врач — большая редкость среди команды. Девчонками мы можем набить полный трюм в любом порту, где только бросим якорь. Но врач — это редкая рыба, которая не часто попадается на крючок! Так что слушайте меня, ребята: будьте свидетелями, что я обещаю этой барышне относиться к ней с полным уважением!

— Спасибо, — просто ответила Анна; во взгляде ее светилось такое доверие и благодарность, что многие из людей за дверью опустили глаза в неожиданно наступившем неловком молчании.

 

Глава 5

Хотя пиратский корабль стоял в доброй сотне ярдов от небольшого шлюпа майора Боннета, размеры его заставили Анну широко раскрыть глаза от изумления. В ее представлении пиратский корабль должен был быть небольшим грязным суденышком с кучкой оборванных бродяг на борту. Но «Мщение королевы Анны» был ровно в пять раз больше «Ямайской Девы», и гордо покачивался на легкой волне, сверкая незапятнанной белизной, синью и золотом, словно королевский фрегат. Даже цепи, которые держали открытыми люки пушечных портов, обнажая грозные стволы крепостных орудий, были тщательно надраены и блестели на солнце до боли в глазах.

Анна любовалась этим изумительным зрелищем, выглядывая из-под полы широкого плаща Черной Бороды. Он тесно прижал ее к себе, деля с нею свой плащ и одновременно нанося шпагой удары и тычки направо и налево, пробивая себе дорогу сквозь толпу галдящих и Хохочущих пиратов, столпившихся на палубе «Ройял Джеймса». Кое-кто из них пытался ущипнуть или схватить Анну, несмотря на зуботычины, которыми награждал их капитан. Все это имело вид какой-то добродушной шалости и возни, в которой на сломанные пальцы и свернутые скулы обращали так же мало внимания, как на оцарапанное колено среди расшумевшейся компании мальчишек.

Возгласы и взрывы хохота носились в свежем утреннем воздухе вперемешку со сладковатым ароматом рома. Большинство пиратов завтракали чистейшим черным ромом и продолжали тянуть его в течение всего дня, так что часы их бодрствования проходили в неверном пьяном отупении, которое легко могло вылиться либо в плаксивый гнев, либо в полубезумный хохот.

От Черной Бороды тоже попахивало ромом, но его массивная рука твердо и уверенно лежала на плече девушки, и Анна заметила, что глаза его были насторожены и внимательны. Она продолжала доверчиво прижиматься к нему под плащом. Она слишком долго была предоставлена самой себе, оставаясь наедине со своими страхами и заботами; теперь так приятно было чувствовать себя под надежной защитой, держась за это большое крепкое тело, как бы ужасно и уродливо оно ни выглядело. Тич проявил к ней даже известную долю галантности, ибо заметив, что она морщится от едкого дыма фитилей, торчавших из-под его шляпы, он тут же выдернул их и затоптал на досках палубы, словно черных шипящих змей.

Спустя некоторое время на палубе появился Лори, сопровождаемый пиратом по имени Израэль Хендс. Лори был бледен, и его шатало так, что Анна подумала было, не заболел ли он от долгого заточения и тревоги. Но потом она заметила в его руке большую кожаную флягу и поняла по усмешкам стоявших поблизости матросов, что Лори удивил даже их тем количеством рома, которое он проглотил в один присест. Отмечая дорогу струйками рома из фляги, Лори подошел к ним, и Черная Борода распахнул плащ, отпуская Анну. Девушка бросилась к брату, и они обнялись. Слезы навернулись на глаза Лори, Анна почувствовала, как дрожат его колени. Выпитый ром сжигал его изнутри, словно пламя, поднимающееся вверх по стволу, потому что вот уже в течение многих часов он ничего не ел.

— К-какого черта все это значит? — окинув осоловелым взглядом окружающую сцену, громко спросил Лори. — Что это за шутки, и кто… ик! — он взмахнул флягой в сторону Черной Бороды, плеснув из нее черной жидкостью, — кто эта кошмарная образина?

— Лори! — поспешно вмешалась Анна. — Лори, я прошу тебя! Капитан… э-э… Чернобородый, — она вспомнила, что так называли его окружающие. — Он наш друг, Лори… Ради бога, держи себя в руках! Он единственный друг, который у нас есть в этом мире. Он хочет, чтобы ты присоединился к нему, стал его корабельным врачом. Он капитан буканьеров…

Лори нахмурился, изо всех сил стараясь постичь сказанное, и капитан Черная Борода шагнул к нему.

— Эй, парень, — произнес он добродушно-ворчливым тоном. — Это правда, что ты врач?

Лори осоловело кивнул.

— Ну, так что скажешь, парень? Пойдешь с нами, как один из нашей компании, или нет? Тройная часть для тебя, как для штурмана!

Очевидно, это должно было считаться величайшим комплиментом, так как Тич, видя, что Лори продолжает стоять молча, моргая и покачиваясь, произнес с ноткой раздражения в голосе:

— Клянусь дьяволом, парень — самое худшее, что с тобой может приключиться, это испытать немного неприятное ощущение вокруг шеи, если тебя поймают! — Он захохотал. — Провалиться мне, если что-нибудь, кроме боязни быть повешенным, мешает всяким благородным жуликам стать пиратами! Мы, настоящие буканьеры, гордимся тем, черт побери, что существует виселица: иначе все моря кишмя кишели бы различными трусливыми негодяями, — верно, ребята?

Его слова потонули в дружных возгласах одобрения, и Лори, настолько обалдевший от рома, что мог найти повод для веселья даже в ужасном облике Тича, тоже принялся улыбаться. Грубые слова и примитивная философия, которую они выражали, казались ему перлами остроумия и мудрости.

— В-верно, капитан Борода… ик!.. Черная Борода, я хотел сказать!.. Держите м-меня в трезвом виде, и я — хорош-ший врач, понятно? Держите м-меня трезвым — не оч-чень трезвым, конечно — вы понимаете! — но нем-множко трезвым, — и я ваш, сэр!

Он улыбался в ответ на дикие возгласы окруживших его пиратов, пошатываясь от дружелюбных толчков и одобрительных пинков, которые были несколько сильнее, чем он способен был выдержать. Затем лицо его помрачнело:

— А м-моя сестра, сэр — как же с ней?

— Лори, — решительно произнесла Анна. — Я вынуждена тоже присоединиться к вам. Капитан Чернобородый обещает мне свое личное покровительство. Так что за меня можешь не беспокоиться!

Лори кивнул, кое-как переварив эту новость.

— Н-но только ради бога, сэр, охраняйте ее ч-честь, иначе вам придется распл… плачиваться кровью! — немного неуверенным тоном проговорил он.

— Ба, ба, ба — такие слова между друзьями! — захохотал Тич. — Она ведь по своей доброй воле присоединяется к нам!

Он повысил голос, чтобы его слова были слышны каждому:

— Вот что я вам скажу! У нее всегда будет под рукой пара моих лучших пистолетов с серебряными рукоятками. Заряженные — да, да! И кинжал, смоченный мадагаскарским ядом! Она будет носить штаны, как и все мы, — и господи помилуй того, кто посмеет словом или поступком обидеть ее! Слышите? Я сам присмотрю за этим, имейте в виду, — а среди вас нет ни одного, кто бы не понимал, что это означает!

В толпе послышался приглушенный ропот. Тич поднял руку:

— Кажется, кто-то хочет возразить? Нет? Тогда все в порядке, ребята! Так и запишем. У нее будет оружие, и она будет одета так, как мы — или вроде того, как уж ей это удастся! — и ей одной будет дано право пускать оружие в ход без предварительного вызова. Согласны?

Пираты, обмениваясь веселыми взглядами и репликами, дружным гоготом выразили свое согласие.

— Итак, с этим решено, — продолжал Тич. — И — черт меня возьми! — если она, имея такие привилегии, не сумеет найти с нами общий язык, — ну что ж, выходит, тогда она ничего не смыслит, а, ребята?

Пираты покатились от хохота, награждая друг друга солидными тумаками, что, казалось, было необходимым условием для выражения их веселья.

Анна, не зная, куда деваться от стыда, стояла посреди всеобщего хохота и оживления. Подняв красное от смущения лицо, она с трудом пробормотала:

— Какой большой у вас корабль, капитан! И какой красивый…

— На борту его еще красивее, барышня! — с гордостью ответил Черная Борода. — И ты это увидишь!

И в самом деле, «Мщение королевы Анны» был красивым кораблем. Тич, любивший комфорт по своему вкусу обеспечил его себе в полной мере. Около года тому назад плавая на скромном шлюпе с косым парусным вооружением, он до самой гавани на Мартинике безуспешно преследовал купеческий корабль с французской Гвианы. Тот, даже не дав себе труда поднять все паруса, легко ускользал от него, словно барракуда, с каждой лигой увеличивая расстояние между собой и преследователем. Но в конце концов, уже на обратном пути в Гвиану, купцу чертовски не повезло, когда он, пробираясь в прибрежном тумане, снова натолкнулся на этот пиратский шлюп. Удачный выстрел, выпущенный наугад из носового орудия, разбил руль у купца, и Черная Борода взял судно в качестве приза. Он был достаточно опытным моряком, чтобы распознать хороший корабль, поскольку родился он в Бристольской гавани, постоянно забитой судами со всех концов света, и с девяти лет уже плавал палубным юнгой. Тич переименовал свой приз в «Мщение королевы Анны», словно тот был чем-то вроде привилегированного капера, и снабдил его сорока орудиями. Таким образом, размеры корабля, его скорость и вооружение сделали его наиболее грозным судом во всем Карибском море, где вообще было очень мало настоящих боевых кораблей. Репутация Черной Бороды, до сих пор уже известного среди островов Вест-Индии, как отважного и безжалостного пиратского капитана, отныне стала почти легендарной. Теперь он был самым опасным и удачливым пиратом во всех прибрежных водах Атлантики.

Внутри «Мщение королевы Анны» ни в коей мере не мог сравниться со своим безукоризненным внешним видом. На палубе тут и там валялись объедки, пустые фляги из-под рома; кое-где цветные стекла в вычурных витражах и панелях кормовых надстроек были выбиты. Подсвечники и фонари в темных проходах между палубами заросли нагаром и жирными потеками пролитого масла, словно заниматься таким тривиальным делом, как содержать их в чистоте, было делом недостойным мужчины и моряка. И по всему кораблю разносились клубы едкого и горького дыма с камбуза, когда кок разжигал плиту, готовя завтрак команде.

Но, в общем, это было самое чистое судно из всех, которые до сих пор приходилось видеть Анне. Во всем, что касалось надстроек, металлических частей, такелажа — оно просто сверкало. Тич, снова укрыв девушку полой плаща, с почти детской гордостью показывал ей свой корабль, улыбаясь и объясняя:

— Кое-кто из нас служил в королевском флоте, барышня. И нас приучили к тому, что на судне должен быть порядок. Так что всякий раз, когда мы берем приз и когда обстановка на море этому благоприятствует, мы переводим захваченную команду к себе на борт и, прежде чем отпустить их восвояси, заставляем все выскоблить до блеска. Ты еще не видела, с каким усердием, люди драят палубу и трут медяшку ради сохранения своей драгоценной жизни, — но, клянусь, на это стоит посмотреть!

Он провел Анну по низким орудийным палубам, окрашенным красной охрой, между рядами огромных, сверкающих начищенной медью пушек. Анна с изумлением вдыхала непривычный кисловатый запах квасцов, мелкими блестящими кристалликами покрывающих деревянную палубу в тех местах, где они были пролиты, чтобы предотвратить по жар. Пиратское судно, словно военный корабль во враждебных водах, всегда было в полной готовности отразить нападение. Пираты лежали вокруг орудий, потягивали ром и грызя сухари в ожидании завтрака. Другие храпели в подвесных койках или гамаках.

— Они так и спят, где попало, на всех палубах? — удивленно спросила Анна. Ее также несколько озадачило то, что никто из людей на орудийной палубе не проявлял стремления совершать по отношению к ней какой-либо фривольный поступок.

Черная Борода ответил одной фразой на оба вопроса, высказанный и невысказанный:

— Насчет этого я не устанавливаю никаких правил, барышня. Так уже принято среди нас, буканьеров! Но обычно палубная команда и мушкетеры размещаются на полубаке, причем каждый матрос делит свою койку с товарищем, так что, когда один спит, другой держит вахту, а потом меняются. Веселые ребята, эти наши палубные матросы!

Он осклабился, блеснув в улыбке золотыми зубами.

— Только никогда не поворачивайся к Ним спиной, если хочешь сохранить в целости свою юбчонку! Да, у нас на борту много драчунов — больше, чем нужно для корабля такого водоизмещения! Вон те головорезы между палубами — большинство из них канониры и орудийная прислуга…

— Прислуга? — улыбнулась Анна. Ей показалось ужасно комичной толстая важная барыня-пушка, которая имеет собственную прислугу из этих голых по пояс, загорелых до черноты, сверкающих зубами и белками глаз босоногих пиратов с засученными до колен штанами и серьгами в ушах. Тич заметил ее удивление при слове «прислуга», но это понятие было настолько привычным и будничным для него, что ему пришлось сделать усилие, чтобы подыскать подходящий синоним:

— Ну… подручные при пушках, что ли, — в свою очередь рассмеялся он. — Канониры не доставят тебе хлопот, барышня! Они вроде как… в общем, мы зовем их «морскими монахами», потому что у них нет никаких других забот кроме своих пушек. Ишь, как разлеглись на койках, каждый у своего орудия, — и ни один из них не несет вахты, разве что только в бою, да на учениях! Ты можешь разгуливать среди них так же спокойно, как в деревенской церкви — ручаюсь в этом! — потому что им вряд ли взбредет в голову блажь поволочиться за тобой. Редко кто из них не проклял женщину в душе, прежде чем отправиться в море! Грохот орудия, горячий пороховой дым вперемешку с ромом и азартной игрой, — вот и вся любовь и страсть, ради которой они живут на свете!

Он снова захохотал, снисходительно умалчивая о некоторых других чертах характера канониров.

— Чуточку тронутые, все они, — добавил он, словно этим объяснялось все остальное. Возможно, так оно и было в действительности.

Тич провел ее по темному проходу между большими мрачными орудиями в сторону кормы к грузовому трапу, который вел на ахтердек и в его капитанские апартаменты — величественную каюту внушительных размеров, занимавшую всю кормовую часть судна. Многочисленные цветные стекла в окнах каюты выходили на маленький аккуратный балкончик, нависший над рулем. Потолок был отделан белым с золотом, тяжелые портьеры, из синего шелка висели на окнах, затеняя каюту от слишком ярких, несмотря на раннее утро, солнечных лучей. Вдоль внутренней переборки располагалась широкая и низкая кровать черного дерева французской работы, украшенная резными купидонами и крылатыми нимфами. Кровать была застелена смятым покрывалом из красного шелка, потемневшим от пота в тех местах, где Черная Борода лежал во время душных и томительных тропических ночей. Заметив, что взгляд Анны остановился на пятнах, Тич сдернул драгоценное покрывало с кровати и, смяв его в комок, выбросил через ближайшее окно в море.

— Этого добра у нас хватает, — небрежно сказал он. — Легко досталось, легко и уходит — так водится у нас, буканьеров!

Один из пиратов накрывал в каюте длинный дубовый стол, расставляя на нем тарелки и блюда с едой. Это был худой рыжеволосый француз с ввалившимися щеками и красными, распухшими от ревматизма суставами пальцев, похожими на кисти винограда. Он бросил на Анну удивленный и недоброжелательный взгляд.

— О-ла-ла! — визгливо воскликнул он. — Ну и красотка! Прямо русалка — и волосы подстать: настоящий пучок водорослей!

Он захихикал и, присев на корточки от избытка чувств, замахал руками, словно диковинная птица крыльями:

— Где вы ее выудили, капитан, хотел бы я знать?

— Принеси еще тарелок, — невозмутимо бросил ему Черная Борода. — И закрой пасть, пока я не заткнул ее своим сапогом!

Он ободряюще улыбнулся Анне:

— Французик Танти — единственный человек на борту, который понимает толк в стряпне! Поэтому, черт побери, мы вынуждены терпеть его глупости, если не хотим жевать сырую солонину с сухарями!

У входа в каюту внезапно послышался глухой стук, словно упал мешок с песком. Тич быстро обернулся, мгновенно выдернув шпагу, так что свистящий звук выхваченного из ножен лезвия показался коротким, как хруст сломавшейся ножки у бокала. Увидев причину тревоги, он расхохотался. Виновником шума был Лори, который свалился на пол с блаженным выражением пьяного беспамятства на красном отекшем лице.

Анна впервые стала свидетельницей недюжинной силы капитана, когда тот нагнулся и одной рукой небрежно поднял безвольное тело Лори, как если бы оно было не тяжелее диванной подушки. Вытащив его в коридор, он окликнул кого-то за дверью в через мгновение вернулся в каюту один.

— Черт бы побрал такие порядки, когда приходится лечить судового врача в первый же день его пребывания на борту! — шутливо проворчал он. — Но я думаю, что добрый глоток морской водички приведет его в себя, и он поймет, что ром нельзя пить так, как парное молоко!

— Не пойти ли мне к нему? — с тревогой в голосе спросила Анна, беспокоясь о благополучии брата.

Тич взглянул на нее в упор:

— Что ж, если вы хотите меня обидеть… Я ожидал, что вы окажете мне честь разделить со мной завтрак!

— О!.. — испуганно произнесла Анна и села за стол.

Завтрак был великолепен. Горячий рис с маслом, корицей, имбирем и сахаром, толстые ломти жареного окорока с мягким белым хлебом и вместительная ваза с тропическими фруктами такого блеска и разнообразия цвета и форм, что Анна ничего подобного и во сне не видела, поскольку даже обыкновенный апельсин был для нее скорее курьезом, чем плодом, предназначенным в пищу.

Черная Борода ел шумно и со вкусом, помогая себе руками и кинжалом. Для Анны это была первая приличная еда за много недель, и ее не могло испортить насмешливое шипение французика Танти, который, прислуживая ей, всякий раз напоминал о ее неприбранных волосах. Воздавая должное роскошной трапезе, Анна отвечала ему спокойной улыбкой, заслужив молчаливое одобрение пиратского вожака.

После завтрака, разогревшись от вина и обильной пищи, борясь с дремотой, которая овладевала ею несмотря на необычность окружающего, Анна принялась внимательно разглядывать лицо Тича, едва различимое из-за густых и отталкивающих зарослей его бороды. Уродливое с первого взгляда, оно все больше и больше привлекало внимание Анны. И чем дольше она глядела на него, тем явственнее для нее проявлялось его истинное выражение сквозь ужасающую копну волос. Теперь она научилась даже распознавать, когда он улыбается, не разжимая губ. Ей вдруг очень захотелось, чтобы он вытер с бороды остатки завтрака, и она к собственному удивлению неожиданно произнесла:

— Вы испачкали бороду едой…

Тич подскочил. Его борода вообще очень редко упоминалась в беседе.

— Неужели, черт возьми?

Он быстро обтер бороду рукавом. Вид у него был смущенный и растерянный. Впрочем, длилось это всего несколько мгновений, пока он не вернул себе привычного самообладания, встав со стула и прошагав через всю каюту к маленькой двери возле кровати. Он распахнул дверь.

— Тут есть несколько шкафов с платьями и еще черт знает с чем, — сказал он. — Испанские бриджи, шали, уйма рубах… Выбирай, что тебе придется по вкусу, и посмотрим, черт побери, не удастся ли тебе стать менее похожей на полуутопленную крысу!

Голос его звучал громко и сердито, но Анна чувствовала, что это скорее от растерянности, чем от гнева.

Она поднялась и подошла к двери, которую он раскрыл. За дверью была небольшая кладовушка, хотя и значительно превосходившая размерами ту каморку, в которой ей довелось коротать тревожные дни и ночи на борту «Ямайской Девы»; однако по контрасту с соседней с нею капитанской каютой она казалась чем-то вроде стенною шкафа. Глаза Анны широко раскрылись от восторга, когда она заглянула внутрь. Это была настоящая сокровищница, набитая дорогими платьями, костюмами, рулонами шелка, увесистыми тюками цветного сатина, грудами разнообразных украшений и прочего добра, сваленного в кучу в страшном беспорядке, но, тем не менее, несомненно отличного качества.

Тут было множество цветных и шитых золотом кушаков и перевязей, и с полдюжины разукрашенных матросских сундуков с оторванными металлическими застежками. Некоторые из них стояли раскрытые настежь, демонстрируя всевозможные пожитки, составлявшие их содержимое. Куча сабель и шпаг с отделанными драгоценными камнями эфесами громоздилась в дальнем углу.

Пока Анна осматривала этот беспорядочный мир чудес, Тич подошел и встал сзади. Он положил руки ей на плечи, и она вдруг почувствовала, как его толстые и грубые пальцы сжались под разорванным воротником ее платья. Подцепив ткань платья обеими руками, словно собираясь поднять девушку за шиворот, как котенка, Тич неожиданно резким движением развел руки в стороны. Ветхое и пропитанное морской солью платье с треском разорвалось надвое от воротника до самого подола.

Анна испуганно вскрикнула и от неожиданности упала на четвереньки. Тич захохотал, и она вдруг ощутила сквозь ткань нижней сорочки увесистый шлепок, который он шутливо отпустил ей своей мясистой ладонью. Этот шлепок отбросил ее вперед, заставив растянуться во всю длину на полу заваленного всяким добром чулана. Платье ее осталось в руках у Черной Бороды.

Стоя на четвереньках на грудах сваленных тканей, Анна обернулась и взглянула на него, краснея от смущения и обиды.

— Ха-ха-ха! Ну и отличная же служанка из меня получилась! — хохотал Тич, вытирая кулаком выступившие от смеха слезы. — Что я за услужливый паж в дамском будуаре, черт меня побери!

Губы его, растянутые в широкой усмешке, открывали крупные, как у лошади, и желтые от никотина зубы. Он поднял ногу, и Анна сжалась в комок, ожидая очередного пинка. Но он только осторожно поставил на нее свой тяжелый морской сапог и словно пригвоздил ее к груде мягкого шуршащего развернутого шелка.

Едва ли Тич понимал, что подобная грубая шутка, которая отлично могла бы сойти среди портовых девиц, была для Анны хуже ночного кошмара. Ее охватил ужас и отчаяние. Пока Тич хохотал от восторга при виде ее беспомощного негодования, Анна вдруг ощутила твердую сталь карманного пистолета Боннета, впившуюся в ее грудь под корсажем. Барахтаясь с удвоенным отчаянием, Анна пыталась достать пистолет, и когда Тич, все еще смеясь, убрал сапог, она перевернулась и сунула руку за пазуху. Усмешка замерла на губах пирата при виде дула маленького пистолета, направленного прямо ему в лицо.

— Прочь от меня! — всхлипывая, крикнула Анна. Она прошмыгнула мимо Тича и выскочила в каюту. Черная Борода последовал за ней. Анна почувствовала замешательство, видя, что улыбка снова вернулась на его лицо.

— А ты умеешь пользоваться этой хлопушкой? — с вежливым любопытством спросил Тич.

— Умею!

— И ты смогла бы застрелить меня?

— Еще как! — решительно заявила Анна, стараясь не думать о последствиях сказанного. Однако ее ответ, казалось, больше позабавил Тича, чем огорчил. К ее неописуемому изумлению он вдруг принялся стаскивать с себя рубашку. Бросив ее на палубу, он нагнулся и стал засучивать свои широкие штаны, подвернув их до самого предела и обнажив коричневые загорелые бедра. Он занимался этой процедурой с невозмутимым спокойствием, время от времени сверкая зубами из-под густой чащи волос.

Анна в ужасе наблюдала за странными действиями пиратского капитана, не спуская с него пистолета. Она получила возможность убедиться, что тело его было крепким и загорелым, а мышцы при каждом движении шевелились и свивались в плотные бугры, как у чистопородной лошади. На фоне такого тела борода теперь выглядела еще более нелепой и отталкивающей, чем когда-либо.

— Видишь эти шрамы, барышня? — Тич поднял руки над головой и медленно повернулся кругом, все еще продолжая улыбаться.

Анна ахнула. Она и в самом деле увидела шрамы. Прямые рубцы от старых сабельных ударов, белые лепестки ножевых ран, синяки от контузий и синеватые сморщенные звезды от пуль. На некоторых местах виднелись широкие рубцы от более серьезных ранений. Все массивное загорелое тело Тича было покрыто шрамами, как поверхность моря морской пеной. Он медленно опустил руки и от души расхохотался ее ошеломленному виду.

— Ну, подсчитала, барышня? Двадцать две пистолетных раны, а может и двадцать три — не помню! А теперь стреляй из своей детской хлопушки, милочка, — и после того, как я тебя поцелую, я вытащу пулю пальцами, как плотник занозу!

Смеясь, он шагнул к ней. В дикой панике Анна вытянула руку, держа пистолет как можно дальше от себя, и он вдруг неожиданно выпалил, наполнив каюту резким звуком выстрела и кисловатым запахом порохового дыма. Однако Тич опытным, настороженным взглядом следил за курком, и как только кремень высек искру, он мгновенно пригнулся. Пуля свистнула над его головой, слегка задев волосы, и, отлетев рикошетом от тикового бимса, рассерженным шмелем загудела по каюте.

— Ого! Да ты, никак, довольно быстра на руку, девчонка! Будь я проклят, если это не очаровательное зрелище: барышня, которая не боится стрелять из пистолета!

Он глядела на Анну с явным интересом, немного взъерошенный и возбужденный опасной игрой, в которую только что играл ради собственного удовольствия.

— Значит, ты действительно пристрелила бы меня! — проговорил он не то спрашивая, не то утверждая. Протянув руку, он осторожно вынул пистолет из ее пальцев.

И тут ужасно оскорбительная фраза, которой пользовался мистер Мэрки при обращении с командой, неожиданно пришла на ум Анне:

— Вы… Вы — корабельная крыса! — задыхаясь от ярости, выкрикнула она.

— Да, да — ужасная, большая гадкая корабельная крыса!

Ничего лучшего, казалось, она не могла придумать, чтобы угодить ему:

— Господи ты боже мой! Ха-ха, вот это здорово! Ха-ха, так я — корабельная крыса, да? Ха-ха-ха, — ну что за девчонка, разорви меня сатана!

Анна сорвала с койки шелковое покрывало и завернулась в него. Она выглядела так комично и так испуганно, что от хохота у Тича потекли слезы, исчезая в густых зарослях его бороды.

— Дай-ка я тебя расцелую! — в восторге ревел он. — И будем друзьями!

Анна решительно отстранилась:

— Вы нарушаете свое обещание. И я действительно жалею, что не убила вас! О, почему я вас не убила!

Тич усмехнулся:

— А я тебе скажу, почему. Тебе надо было целить мне в живот, а не в голову. Ты что, не знала этого? Ты вроде бы неплохо для девчонки обращаешься с пистолетом, чтобы не знать о таких простых вещах!

Он сделал несколько шагов по каюте и, достав один из своих огромных пистолетов, одним движением большого пальца взвел курок:

— Видишь эту бутылку?

В следующее мгновение каюта, казалось, взорвалась от ужасного грохота, и бутылка разлетелась в пыль.

— Теперь давай ты, — сказал Тич, протягивая пистолет

— О, пожалуйста! — взмолилась Анна. — Прошу вас, здесь это получается слишком шумно…

— Тогда пойдем на палубу! — Тич снова отвернул штаны, приведя их в нормальное состояние, и снял с крючка перевязь с пистолетами.

— Я… я только надену на себя какую-нибудь одежду… — смущенно пробормотала девушка.

— Одежду! — словно эхо, отозвался Тич. — Вот еще! Стал бы я морочить себе голову таким вздором! Хотя… Впрочем, может, тебе действительно лучше нацепить что-нибудь на себя, прежде чем ты появишься на палубе… Ладно, выбирай себе одежду! Тут достаточно барахла, — он указал на кладовую. — Только побыстрее, и не копайся, потому что я не люблю, когда меня заставляют ждать!

Анна молча кивнула, шмыгнула в кладовку и плотно притворила за собой дверь. Тич захохотал. Поистине, эта девчонка представляла собой поразительную смесь дерзости и наивности, и приручить ее было бы так же забавно, как научить попугая говорить! Он пристегнул пояс со шпагой, взял пистолеты и вышел на залитую солнцем палубу.

Анна оделась с невероятной быстротой и уже через две минуты босиком выбежала вслед за ним. Сбросив грязное и измятое белье, она нацепила на себя первый попавшийся ей под руку костюм: рубаху и белые сатиновые бриджи, принадлежавшие, очевидно, какому-нибудь испанскому гранду — скорее всего, теперь уже мертвому. Бриджи внизу были снабжены вычурными бриллиантовыми застежками, которые болтались и хлопали ее по голым икрам, так как в спешке она не успела их застегнуть. Рубаха, которую она натянула, доходила ей чуть ли не до пят, поскольку прежний владелец ее был, по-видимому, крупным мужчиной, и выглядела на ней чем-то вроде ночной сорочки. Однако, боясь, как бы Тич не вернулся прежде, чем она успеет одеться, Анна подвернула рукава выше локтей, а подол затолкала в бриджи, затянувшись по талии широкой полосой зеленого шелка, которую она оторвала от валявшегося рядом толстого рулона. Теперь она чем-то напоминала маленького пузатого турка.

Настил палубы накалился. Горячий, словно из печки, воздух дрожал над палубой, и ярко-синее море сверкало и переливалось под дуновением легкого бриза, теплого, как дыхание ребенка. Волосы Анны, высохшие и кое-как расчесанные при помощи гребня с выломанными зубцами, который она обнаружила возле зеркала в каюте Тича, сияли, словно золото Ацтеков.

Сотня пар глаз уставились на Анну. Загорелые моряки с грубыми обветренными лицами приветствовали ее появление хриплыми возгласами, похожими на крики диковинных птиц, рассевшихся на реях. Никогда еще Анне не приходилось видеть таких высоких мачт, как на «Мщении». Они вздымались ввысь, толстые, словно могучие деревья, и превращались вверху в едва различимую черточку, которая, казалось, сливалась с небом. Немыслимое переплетение рей, канатов, талей и блоков, казалось, увеличивалось с высотой. И с каждой мачты, с каждой реи на нее глазели грубые, загорелые, налитые кровью и ромом лица пиратов.

— Хо! — воскликнул Черная Борода, окинув оценивающим взглядом костюм Анны. — Хм… — проговорил он, склонив на сторону свою огромную голову. — Пожалуй, я научу тебя еще кое-чему, а не только стрельбе из пистолета, — черт побери мою душу, если не так!

Анна смело расхохоталась и храбро протянула руку к одному из его пистолетов. Тич долго не раздумывал об установке мишени; рядом с ним на палубе валялся пустой бочонок из-под рома, и он резко поддал его ногой. К своему собственному изумлению, Анна увидела летящий в воздухе бочонок и ощутила в руке сильную отдачу от выстрела прежде, чем сообразила, что спустила курок.

Дикий хор голосов перекрыл звук пистолетного выстрела, воплями, выражая свой восторг и одобрение, а Тич засиял от удовольствия.

— Ого! — воскликнул он, хлопнув себя по ляжке. — Наповал! Клянусь преисподней, наповал!

Пират в распахнутой цветастой рубахе скользнул вниз по вантам и повис в нескольких фунтах над головой у Анны.

— Эй, капитан! — крикнул он. — Отправьте ее к нам на бак, капитан Черная Борода! Мы живо обратим ее в нашу веру!

Ответом был оглушительный хохот его приятелей, от которого птицы тучей сорвались с рей и закружились над кораблем.

Анна залилась краской, а Тич, довольно улыбаясь, произнес:

— Ну, разве не отличные ребята — твои корабельные товарищи, а?

Прежде чем Анна успела собраться с мыслями, чтобы ответить, смех и кошачьи вопли смолкли, и до нее донесся сдавленный крик марсового с фок-мачты:

— Эй, на палубе, э-хой! Военный фрегат на горизонте! Похоже, что «Скарборо», капитан!

— Стекло! — рявкнул Тич; улыбку словно ветром сдуло с его лица. Он схватил поданную ему подзорную трубу, зажал в зубах прикрепленный к ней кожаный ремешок и принялся торопливо карабкаться вверх по вантам, все выше и выше, пока не стал казаться снизу не крупнее чайки-поморника. У Анны закружилась голова, когда она наблюдала за его маленькой фигуркой, раскачивавшейся на фоне неба. Голос Черной Бороды доносился сверху, хриплый от волнения и расстояния:

— ..»Скарборо»… готовься… с обоих бортов… калить ядра!..

Он начал спускаться, скользя по вантам, наощупь привычно отыскивая опору среди рей и канатов. Тич тридцать лет прожил среди корабельных мачт, и до сих пор редко кто мог сравниться с ним в искусстве карабкаться по вантам. Но все же, достигнув палубы на квартердеке, он слегка запыхался.

Израэль Хендс с дюжиной более пожилых пиратов, которые то ли по старшинству, то ли по личным качествам составляли нечто вроде военного совета при Черной Бороде, уже собрались на палубе, ожидая его. Лица их выражали целую гамму оттенков, от возбуждения до полнейшего безразличия, за которыми эти люди привыкли скрывать свои истинные мысли и чувства.

Хендс заговорил первым:

— Собираетесь драться, капитан? С линейным кораблем?..

В душной жаре, стоявшей на палубе, лицо предводителя пиратов покрылось крупными каплями пота, но губы его сложились в жесткую усмешку, злую и напряженную от только что принятого рискованного решения.

— Разрази меня гром! — прорычал он. — Мне уже надоело бегать от него, как побитому псу! Да, я собираюсь драться!

— Но капитан, у него на борту…

Голос Тича возвысился до громоподобного рева, чтобы подавить всякие попытки возражения:

— Мне наплевать, что у него на борту! Да будь я гол, как Сатана, я все равно дрался бы с ним! Один!.. Эх вы, сосунки! Да разве я когда-нибудь подводил вас? Слушай меня: раскалить брандскугели в печках!

В следующие полчаса своеобразная дисциплина пиратского судна полностью вступила в свои права, регламентируя подготовку корабля к предстоящему сражению. Линейный фрегат британского флота был обнаружен слишком поздно, чтобы избежать стычки, но для подготовки к бою времени было вполне достаточно. Люди, слишком своевольные, чтобы подчиняться чьим бы то ни было приказам, кроме приказов Черной Бороды, разбежались по местам и скоро занялись своим привычным делом. Матросы из орудийной прислуги, пропитанные ромом, словно губка водой, которые за минуту до этого безмятежно возлежали на твиндеке, загорая под лучами солнца, проникавшими сюда сквозь открытые пушечные порты, теперь деятельно и энергично готовились к бою. Койки, гамаки, матросские мешки, матрацы — все это закладывалось в сетки, окружавшие орудия, для защиты если не от самого снаряда, то по крайней мере от щепок и обломков, которые будут яростно разлетаться в разные стороны во время обстрела. Больные и не успевшие еще оправиться от недавно полученных ран пираты беспрекословно превратились в исполнительных матросов, живо бегая с кожаными мешками, наполненными синеватым порохом, сгибаясь под тяжестью снарядов и ядер, которые они носили из крюйт-камеры в холщовых сумках, переброшенных через плечо, подтаскивая к орудиям из печей на нижней палубе раскаленные добела шипящие брандскугели. Лучшие стрелки разобрали мушкеты, и за каждым из них встал подручный с патронами, пыжами и запасными кремнями, предоставив себя во временное подчинение своему товарищу в качестве оруженосца и заряжающего.

«Скарборо», линейный фрегат флота его величества, командированный Британским адмиралтейством на Барбадос для поимки и уничтожения Черной Бороды, изменил курс и, судя по его топселям, направлялся прямо к ним. У Тича еще была возможность повернуть под ветер и пуститься в бегство, с довольно реальными шансами на успех. Но бежать он не хотел. Он приказал лечь в фордевинд не для того, чтобы бежать, а чтобы сберечь еще несколько драгоценных минут. Нужно было еще многое сделать. «Мщение королевы Анны» всегда находился в состоянии близком к боевой готовности, но, конечно, не в таком напряженном и безукоризненном, чтобы вступить в единоборство в фрегатом Британского королевского флота.

Все важные тросы, растяжки и крепления были дублированы, палубные надстройки разобраны, чтобы уменьшить опасность ранений щепками и обломками досок, нижние реи укреплены цепями, и между орудиями расставлены лохани с водой, в которой мокли одеяла, чтобы тушить пожары или местные взрывы. Лохани меньшего размера были заполнены разведенным уксусом для охлаждения стволов орудий, и повсюду, — в проходах между палубами, на реях среди вздымающихся под ветром парусов, — полуголые, мускулистые и загорелые пушкари развесили ведра с раствором квасцов. Из плотницкой каптерки были доставлены листы свинца, войлок и дубовые чурки, чтобы были под рукой для заделки пробоин, и Анна с изумлением наблюдала царящее повсюду оживление, матросов, разгоряченных ожиданием схватки, которые суетились, карабкались и перекликались по всему судну, натягивая дополнительные штуртросы на корме, закрепляя снасти и очищая фордек для предстоящей кровавой резни.

Однако оказалось, что Тич планирует нечто совсем другое чем просто стычка очертя голову, грудь с грудью с боевым кораблем. Он остановил матросов, которые принялись было натягивать вдоль бортов длинные полотнища брезента чтобы укрыть команду от прямого прицельного огня вражеских стрелков и палубных орудий, стреляющих картечью.

— Нет! — сказал он. — Ничего этого не нужно! Израэль, долой всех людей с палубы! Чтоб ни одной рожи не было видно! Все — в трюм! Отстегни люки орудийных портов, но не раскрывай их. Держи их закрытыми на веревочных петлях, а пушки чтоб глядели прямо в крышки люков, понял? Будь готов зарядить их брандскугелями и «летающими ангелами», — но чтоб ни звука, и ни одной живой души чтоб не было видно, слышишь?

Хендс был озадачен:

— Ни одного человека на вантах? — удивился он. — Ни одного гранатометчика, капитан? А как насчет орудийной прислуги для пушек верхней палубы?

— «Скарборо»— военный фрегат, Израэль, — принялся втолковывать ему Тич. — Он не откроет огонь против безобидного судна без единого человека на борту. Нас они не знают, а флаг мы им вывешивать не собираемся, понял? Нужно сделать так, чтобы наше судно казалось брошенным, уснувшим или пораженным какими-то волшебными чарами. А когда я дам команду открыть огонь — стреляй всем бортом прямо через закрытые люки портов, но не всеми орудиями сразу, а сначала четными, а потом нечетными. Ясно?

И это, в свою очередь, тоже было удивительной новостью для Хендса, потому что ни одно боевое судно не могло выдержать одновременный бортовой залп всех своих орудий. Одновременная отдача могла его просто перевернуть. Во всех канонах морских сражений признано было за правило стрелять последовательно от носа до кормы, орудие за орудием, поочередно. Тич же приказал произвести залп сразу из десятка пушек, и затем повторить его из другого десятка. Это было настолько похоже на самоубийство, что ни один моряк на борту не мог бы похвастать, будто видел когда-либо нечто подобное. Тем не менее, умное длинноносое лицо Хендса сморщилось в понимающей ухмылке. Если и была какая-нибудь возможность справиться с военным кораблем, то она могла заключаться только в чем-то вроде этой сумасбродной идеи Тича. Ухмылка на лице пиратского штурмана расплылась еще шире.

— А рулевой? — возбужденно спросил он. — Ведь они обязательно окликнут нашего штурвального и, чего доброго, пустят нас ко дну, если не получат удовлетворительного ответа!

Черная Борода усмехнулся:

— Они не увидят у штурвала ни одного матроса, Израэль!

Он обернулся к Анне, которая молча стояла рядом, широко раскрыв глаза. Несмотря на полуденный зной, легкий холодок тревоги пробегал по ее коже.

— Снимай-ка штаны, милая! — приказал капитан. — Долой эти испанские бриджи — и живо одевай белое платье! Впрочем, нет — оставайся лучше в своей рубахе, и пусть ее развевает ветром! Я не хочу, чтобы какая-нибудь близорукая обезьяна из этих королевских прислужников подстрелила тебя из мушкета приняв по ошибке за матроса. Ты будешь иметь честь стоять у штурвала и вести «Мщение»в бой против английского фрегата, девочка!

Анна ахнула:

— Но… но я ведь не умею управлять кораблем!

— Неважно, — махнул рукою Тич. — Крути им, как хочешь, пусть его шатает и болтает, как пьяную портовую девку, — и чем сильнее, тем лучше. «Скарборо» попытается подойти к нашему борту. Главное — держи курс, который я тебе укажу. Пусть корабль сам маневрирует, а не ты. А ты всего лишь держись за штурвал и постарайся не сбиться с курса. Ну, поняла? Я задам этим собакам загадку, и пусть они поломают над ней голову, пока не подохнут!

— Но ведь это королевское судно, — бледнея, возразила Анна. — Я не могу участвовать в борьбе против корабля его величества! Это же наши соотечественники!

— Ну да — и поэтому они за милую душу вздернут нас на рею, если только мы предоставим им такую возможность! А теперь — быстро, поворачивайся!

Видя, что она все еще колеблется, капитан опустил ладонь на рукоятку пистолета:

— Или мне вытащить твоего братца из подветренного шпигата и переломать ему все кости от черепа до коленных чашек? Не смей возражать мне, черт побери, или ты пожалеешь, что не осталась с Боннетом! Долой штаны и выпускай рубаху, пока я не влепил заряд в твоего благословенного братца!

Анна понимала, что это не было пустой угрозой. Ничто не могло помешать Тичу выполнить свое обещание. Онемевшими пальцами она поспешно принялась распутывать узел на кушаке.

Тон капитана смягчился:

— Не переживай и не думай о том, что это твои соотечественники, девочка! В нашей жизни у нас нет другого отечества, кроме палубы, по которой мы ходим. Вот наше королевство — корабль, и я на нем — король, будь я проклят! И с этого момента любое другое судно для тебя — иностранец и враг!

 

Глава 6

Капитан фрегата его величества «Скарборо» Хьюм хмурился, глядя на сверкающую синь океана. У него было достаточно причин для дурного настроения. Сорок его матросов валялись в своих выбеленных конках в жестоком приступе дизентерии. Десять трупов, зашитых в брезент, уже отправились за борт, с плеском погрузившись в морскую пучину под душераздирающий грохот барабанов, затянутых траурным крепом.

Досадная необходимость отправлять в море похоронную службу всегда заставляла капитана Хьюма покрываться испариной от острого сознания своей неполноценности, которая заключалась в том, что он, к несчастью, обладал высоким и визгливым голосом. Он знал, что за глаза команда зовет его «канюком», и тот факт, что канюк относится к категории хищных птиц, почти орлов, давал ему мало утешения.

Синий камзол капитана прилип к спине, словно облитый горячим супом, а кожаная перевязь огненным поясом сдавила живот. Крахмальные манжеты из французских кружев, которые так элегантно выглядят в Лондоне, раскисли от пота и немилосердно натирали его запястья, покрытые зудящей красной сыпью.

Хьюму даже в голову не приходило облегчить страдания, сбросив с себя какую-нибудь часть своего туалета. Без крахмального жабо он чувствовал бы себя так же неудобно, как и без штанов. Все это в совокупности составляло предписанную регламентом форму одежды капитана военного корабля флота его величества, и внесение в нее каких-либо изменений было бы равносильно нарушению устава. Тем не менее, он пребывал сейчас в таком настроении, когда ничтожная мелочь способна вывести человека из себя. А тут еще вахтенный офицер болтает какую-то чушь о «корабле-призраке»!

— Не откажите в любезности одолжить мне вашу подзорную трубу, мистер Роше! — с преувеличенной вежливостью сказал капитан Хьюм.

Даже невооруженным глазом было видно, что большой купеческий корабль либо лежал в дрейфе, либо был покинут своей командой. Топсели его свободно полоскались под ветром. Ни на палубе, ни на вантах не было, казалось, ни живой души. К тому же судно никак не отвечало на сигналы, даже намеком не сообщая о своей принадлежности, национальности и пути следования. Любой купеческий корабль при виде военного фрегата, приближающегося к нему с мушкетерами на фалах и реях и с готовыми к бою орудиями, должен был быть безумцем, чтобы не отвечать на сигналы или каким-нибудь другим способом не попытаться избавить себя от неизбежных неприятностей, вызванных таким беспрецедентным поведением. Орудийные люки «купца», были закрыты, что несколько успокаивало. Правда, их было что-то слишком много — двойной ряд по каждому борту — скорее как у крупного приватира или капера, чем у мирного торгового судна.

Это мог быть корабль, пораженный какой-нибудь повальной болезнью: чумой, холерой, оспой, — такие случаи нередко бывали в океане. Предоставленная самой себе в открытом море команда либо поголовно вымирала, либо в отчаянии покидала корабль и спасалась на шлюпках, чтобы опять-таки погибнуть в безбрежной водной пустыне от жары, голода и жажды — и от той же эпидемии, от которой они пытались бежать и которую неизбежно захватывали с собой в спасательную шлюпку. Разумеется, встреча с таким кораблем вызывала чертовски много хлопот и опасностей. Но болтать о том, будто на загадочном корабле у штурвала стоит какое-то привидение, — такой ерунды капитан Хьюм, конечно, не мог принимать всерьез!

Чертыхнувшись про себя в адрес вахтенного офицера, которому, очевидно, напекло в голову до галлюцинаций, капитан Хьюм поднес к глазу подзорную трубу. Снова мысленно обругав офицера, молодые глаза которого, зоркие, как у морского ястреба, свободно могли пользоваться оптикой при нулевом увеличении, капитан настроил трубу на собственное зрение — и вдруг нижняя челюсть его безвольно отвисла. Мозг отказывался воспринимать то, что видели его глаза, ошалело уставившиеся на юную и стройную женскую фигуру за штурвалом корабля. Да, да — это была несомненно женщина, молодая девушка, и — милосердный боже! — совершенно голая! Ласковый бриз игриво раздувал золотистые волосы, густым потоком ниспадавшие на ее обнаженные плечи… Впрочем, нет — на девушке, кажется, развевается какая-то легкая ткань, но настолько прозрачная, что солнечные лучи свободно проникают сквозь нее, а ветерок, плотно прижимая ее к нежному девичьему телу, словно обнажает его напоказ!

На лице лейтенанта Роже отразилось явное облегчение. Девушка-призрак и наполовину не была так страшна, если капитан тоже мог видеть ее!

С высоких мачт и ноков рей фрегата, раскачивавшихся на головокружительной высоте над поверхностью моря, послышались удивленные и испуганные возгласы. Зоркие глаза матросов, привыкшие обходиться без подзорной трубы, тоже разглядели «привидение».

По телу Хьюма под насквозь пропотевшим мундиром пробежал неприятный холодок. Как и всякий здравомыслящий человек, капитан, конечно, верил в привидения и в духов. Он верил в Кракена, морское чудище, и в абсолютно достоверный факт существования в темных глубинах океана морских дьяволов и водяных. Ему своими глазами приходилось видеть таинственные огоньки святого Эльма, зеленоватыми язычками мерцавшие на верхушках мачт, предупреждая моряков о приближении шторма, напущенного ведьмами.

Однако, несмотря на все свои страхи и суеверия, капитан Хьюм был морским офицером, и с кораблем призраков, появившимся в сфере его служебных полномочий, он обязан был поступить так, как велел его долг и честь.

— Окажите любезность, мистер Роше, — сказал капитан. — Прикажите дать один предупредительный выстрел. И передайте палубному офицеру мою просьбу подготовить абордажную команду. Да — и еще одно, мистер Роше: позаботьтесь, чтобы матросы прекратили эти дурацкие крики. Можно подумать, — голос его сорвался, взвизгнув, словно нож по фарфоровому блюду, — можно подумать, что им ни разу в жизни ни приходилось видеть самого обычного привидения!

И он с решительным стуком сложил подзорную трубу.

Анна стояла на борту «Мщения», широко расставив ноги и уцепившись обеими руками за рукоятки штурвала. Под напором океанских волн огромное колесо ходило ходуном, и ей приходилось прилагать все силы, чтобы удерживать его в том положении, какое указал ей капитан Тич. Фрегат британского королевского флота «Скарборо» теперь находился достаточно близко, чтобы она могла разглядеть зловещую желтую и черную окраску его бортов, делавшую корабль похожим на гигантскую злую осу. Ванты фрегата сверкали белизной. Он выглядел целеустремленным, решительным и ошеломляюще грозным. Все пушечные порты его были раскрыты, демонстрируя ряд мрачных черных отверстий, угрюмых и бездонных, как сама смерть. Синяя вода под бушпритом разбивалась в белоснежную пену, по которой военный корабль двигался медленно, уверенно и властно.

Анна разглядела также красные пятнышки, перемещавшиеся по палубе фрегата, и поняла, что это, очевидно, были пурпурные мундиры мушкетеров. Похоже было, будто на корабле среди четких геометрических линий, прочерченных вантами и реями на фоне безоблачного неба, неожиданно вырос обильный урожай спелых вишен. Щеки Анны залила пунцовая краска при мысли о том, в каком виде она предстала перед многочисленными мужскими взорами. Впрочем, эта мысль, случайно мелькнув, тут же исчезла, потому что штурвал отнимал все ее внимание.

«Скарборо» сделал первый предупредительный выстрел. Тич, скорчившийся за крышкой люка с подветренной от фрегата стороны, так, чтобы быть как можно ближе к Анне, удовлетворенно улыбнулся, увидев, что при звуке выстрела она всего лишь вздрогнула, но не сбилась с курса. А это было бы для нее вполне простительным, поскольку, хотя ядро и упало вдалеке от высоко задранного бушприта «Мщения», тупой грохот орудия и душераздирающий визг летящего снаряда были весьма впечатляющими.

Легкий устойчивый бриз, словно поток теплой воды, обвевал тело Анны, прижимая к нему белый шелк рубашки, полупрозрачным шлейфом игриво раздувая ее подол. Напряженными босыми ступнями она плотно упиралась в нагретые доски качающейся палубы «Мщения», стараясь изо всех сил, чтобы они не выскользнули у нее из-под ног. Хотя она и не знала, что орудийный выстрел «Скарборо» был всего лишь предупреждением, этот выстрел все же не очень ее напугал, ибо Анна была в таком возрасте, когда смерть представляется нелепой случайностью, которая может произойти с кем угодно, но только не с ней. Все события прошедших часов слились для нее в некое подобие сумбурного сна, где единственной реальностью был ветер и ритмичные толчки большого штурвального колеса.

Тич знал, что «Скарборо» выстрелит снова, и на этот раз снаряд будет послан так, чтобы нанести его кораблю определенные разрушения, замедлить его ход и облегчить тем самым высадку на его борт абордажной команды. Настолько он мог судить, команда фрегата была сейчас скорее озадачена, чем встревожена, потому что они не потрудились даже натянуть противоабордажных сетей. Наконец, раздался второй выстрел, и Анна почувствовала, как «Мщение» вздрогнул, словно раненое живое существо. Грохнул взрыв, сверкнуло пламя, и туго скатанный кливер с шумом свалился на палубу.

— Держи руль, девочка! — хрипло прокричал ей Тич. — Держи его крепче, миленькая!

Счастье продолжало сопутствовать ему. Анна на секунду отпустила штурвал, и нос фрегата с треском и скрипом ломающегося дерева врезался в борт пиратского корабля. Абордажная команда «Скарборо» повисла на вантах и реях, словно обезьяны, готовые к прыжку. «Мщение», вздрогнув от удара в левую скулу, стал разворачиваться вправо, отходя от фрегата и поворачиваясь к нему всем левым бортом, в то время как грозные орудия «Скарборо» уставились прямо в открытое море.

— Огонь! — заревел Тич. Пираты мгновенно высыпали из своих бесчисленных укрытий. Одновременно целый дождь разрывных гранат, оставляя за собой изогнутые, плюющиеся искрами дымные хвосты, посыпался на палубу «Скарборо». Квадратные крышки пушечных люков «Мщения», вышибленные прочь огненными языками орудийных выстрелов, разлетелись, как легкие лепестки, и сильная отдача от залпа всем бортом буквально отбросила оба судна друг от друга.

Благодаря этой же отдаче тяжелый штурвал сильно дернулся в руках у Анны и сшиб ее с ног. Она упала на крышку кормового люка. Целое море черных и серебряных капель вспыхнуло у нее перед глазами, застилая весь солнечный свет. Никто не заметил ее падения. Впрочем, если бы и заметил, то не обратил бы на это внимания.

Вокруг нее бушевал настоящий ад. Пираты, занятые каждый только своим делом и своей судьбой, вопили, как взбесившиеся черти. Мушкеты гремели, и разрывы гранат, словно огненные красные и желтые цветы смерти, распускались в клубах черного и коричневого дыма.

Анна лежала без сознания и не видела, как израненный и опустевший «Скарборо» отчаянно отбивался от пирата, огрызаясь и наскакивая на него, словно полупарализованный пес на дикого кабана. Тич, имея преимущество в маневре, продолжал кружить вокруг него, громя своими орудиями разрушенный бульварк фрегата, за которым уже начали появляться язычки пламени. Раз или два невидящие глаза Анны бессильно раскрывались в багровый мрак и грохот, но только затем, чтобы закрыться снова. Доски палубы под пей тряслись и подскакивали, как ветки дерева, раскачиваемого ветром, но она продолжала лежать в беспамятстве, и горящие пороховые искры от ревущих и изрыгающих пламя пушек огненными светлячками тлели в ее волосах и прожигали мелкие черные точки в белом шелке ее беспорядочно смятой рубахи.

Старший канонир пиратского судна, огромный мулат по имени Фрейтас, был первым, кто заметил ее. Он поставил перед выбивающейся из сил орудийной прислугой, — мокрой от пота, черной от копоти и обшарпанной, как дохлые вороны, — сверхчеловеческую задачу: перетащить тысячедвухсотфунтовую каронаду на крышку кормового люка, чтобы воспользоваться лучшим обзором и более выгодной позицией, которую обеспечивала палуба в этом месте. Тут он и увидел неподвижно распростертое тело Анны. В лучшие времена тело девушки, мертвое или живое, едва ли означало бы для Фрейтаса нечто большее, чем предмет любопытства, но теперь, в лихорадочном безумии битвы, овладевшем им, оно превратилось в помеху, которую следовало устранить.

— Уберите ее прочь с дороги! — заорал он. Не более чем через час дневной свет померкнет: небо уже начинало кровоточить пурпурным закатом, словно с него постепенно ножом сдирали кожу. — Захи Лонг! — окликнул он. — Эй, Дик Гринзейл! Уберите эту проклятую девчонку! Если она мертва — за борт! Очистить палубу!

Двое матросов, с трудом переводя дыхание, подскочили к неподвижно лежавшей Анне. Гринзейл схватил ее, намереваясь оттащить тело девушки к кормовому клюзу, но тут же отпустил, почувствовав, как она шевельнулась в его руках. Он принялся открывать крышку люка, потому что обломки, громоздившиеся повсюду, преграждали дорогу на главную палубу.

— Зачем ты тащишь ее вниз? — закричал Захария Лонг прямо в ухо своему товарищу, пытаясь перекричать грохот и рев боя.

— Она жива! — заорал в ответ Гринзейл. — Взвали ее мне на спину!

Он спустился по трапу на несколько ступеней, и Захария взгромоздил безвольно повисшее тело Анны на плечи приятеля. Ему не терпелось вернуться в битву. Как и остальные пираты, Захария и Дик были черны, как негры, от сажи и сгоревшего пороха. Изорванные в клочья рубахи Матросов потемнели от пота. Несмотря на то, что ни один из них не был ранен, кровь покрывала их с ног до головы, высыхая рыжими и коричневыми пятнами, ибо в бою никто не мог уберечься от фонтанов брызжущей крови. Каждый взрыв гранаты, щепки разлетающегося вдребезги палубного настила, падающие сверху обломки рангоута разбрасывали вокруг себя раненых, изувеченных и мертвых, как солому с вил. Даже на корабле-победителе кровь неизменно была повсюду.

Когда оба матроса со своей ношей спустились вниз, над их головами что-то застонало, загрохотало, послышались ругательства и проклятия. Это орудийная прислуга принялась из последних сил передвигать тяжелую каронаду.

Гринзейл двигался со всей осторожностью, на которую был способен. Достигнув последней ступеньки у главного прохода, он остановился, чтобы перевести дух. Здесь, внизу, царил беспросветный мрак, поскольку все светильники были погашены перед боем из опасения возникновения пожара. Захария подул на тлеющий кончик фитиля, который дымился у него за ухом, и с его помощью зажег фонарь, раскачивавшийся на скобе в переборке. Корабль все еще продолжал сотрясаться от орудийных залпов.

— Сюда! — сказал Лонг своему партнеру и смолк в недоумении. — Эх ты, безголовый мужлан! Да ведь ты спустился не в тот трюм!

— Почему не в тот? — сердито нахмурился Гринзейл, щурясь в мерцающем свете фонаря.

— Потому что здесь тупик, дубовая башка! Через провизионный отсек нет выхода на палубу. Поворачивай обратно!

Они находились на средней палубе, которая у обычных торговых судов класса и тоннажа «Мщения» служила бы для размещения офицерских кают, и которая поэтому была изолирована от матросского кубрика на баке. Узкий трап вел отсюда дальше вниз, к кладовым, где капитан и его офицеры обычно хранили провизию, вино, запасы рома для команды, а также такие предметы экстренной необходимости, как ручное огнестрельное оружие и картузы с синеватым мушкетным порохом. Во все дозволяющей атмосфере пиратского корабля большинство этого добра было перенесено в средний трюм, где любой из команды имел к нему свободный доступ, и помещения здесь почти не использовались, разве что корабельным коком.

— Не могу открыть люк, — мрачно констатировал Гринзейл после нескольких бесплодных попыток. — Они взгромоздили на него пушку!

— Так неси ее в каюту Черной Бороды, дурень!

Гринзейл с минуту стоял в нерешительности. Нежная ноша в его руках, беззащитная и издающая тонкий клеверный аромат женского тела, вызывала в нем неясное беспокойство. Оба пирата переглянулись, и Гринзейл, покрепче перехватив безжизненное тело. Анны, уверенно шагнул мимо Захария к трапу, ведущему вниз.

Он спустился по запятнанным морской водой ступеням и обнаружил, что дверь в провизионную кладовую французика Танти открыта. Задвижка замка, по всей вероятности, отскочила при резком толчке от бортового залпа. Гринзейл распахнул дверь ногой и вошел, сопутствуемый Захарией, который держал фонарь высоко над головой. Светящиеся точки многочисленных глаз свернули на них из темных углов и закоулков, и до слуха матросов донесся встревоженный шорох, топот и писк, когда сотни коричневых тел метнулись в щели между мешками и бочками.

Со вздохом облегчения Гринзейл опустил Анну на кучу пустых мешков, сваленных у переборки.

— Маленькая, а тяжелая! — проговорил он. Глаза Анны все еще были закрыты.

— Что ты задумал, Дик? — встревоженно спросил Захи. — Хочешь засесть по самый киль в этом мелководье, да?

В ответ Гринзейл нервно пожал плечами. Это был долговязый парень с худым вытянутым лицом. Среди команды он пользовался заслуженной репутацией отчаянного головореза забияки. Но сейчас лицо его было мрачным.

— Вот что я скажу тебе, Захи! Я не какой-нибудь сводник, чтобы таскать на горбу любовниц Черной Бороды в его гнездышко и укладывать их в его проклятую расфуфыренную постельку!

Захи хихикнул:

— Так почему же ты не бросил ее за борт, парень?

— Ах, вот как, приятель — тебя интересует, почему я этого не сделал, да?

Тон, которыми были произнесены эти слова, хоть и приглушенные грохотом орудийной пальбы, заставил Захарию Лонга заморгать и с опаской взглянуть на собеседника. Он знал, как мгновенно вспыхивает Гринзейл по всяким пустякам. Он мог рыдать, как теленок, слушая какую-нибудь сентиментальную песенку, и тут же мог всадить нож в певца, усмотрев в очередном куплете воображаемое оскорбление для себя.

— Ладно! Если ты не собираешься возиться с нею, то брось ее, приятель, и пошли! Я не желаю, чтобы меня накрыли здесь, внизу, когда остальные заняты делом! Клянусь богом, Дик — килевание меня совсем не прельщает!

Быть пойманным где-нибудь в трюме во время битвы считалось среди буканьеров более тяжким преступлением, чем убийство. Как впоследствии историки обнаружат в аккуратно заполненном корабельном журнале капитана Тича, это было единственным нарушением пиратских законов, которое подлежало наказанию килеванием. Матрос мог уснуть на вахте и получить за это всего лишь ведро забортной воды в рукава поднятых рук. За применение оружия против своего товарища уставом было предусмотрено отсечение мизинца. Но человек, которого обнаружили скрывающимся во время сражения, наказывался протаскиванием под кораблем вдоль всего киля, от носа до кормы, так что острые ракушки, покрывавшие корабельное днище, неизбежно сдирали с него кожу и мясо до костей. Наказание могло быть и более жестоким, — если вообще эту процедуру можно было назвать наказанием, — когда во время килевания стреляли из пушки в воду. При этом у несчастного лопались барабанные перепонки, а зачастую и глазные яблоки.

Гринзейл нерешительно огляделся в янтарном полусумраке трюма. Очередной орудийный залп тряхнул корабль, словно выколачиваемый мешок. Затем внезапно все стихло. Стрельба прекратилась. Наступившая тишина казалась более мучительной, чем царивший до сих пор грохот. Захария настороженно повел головой, прислушиваясь:

— Вроде стихло там, наверху… Сейчас Черная Борода прикажет вышибить дно из бочки с ромом!

— Успеется с ромом, — возразил Гринзейл. — Мы и так получим свою долю!

Над головой послышался топот босых ног, словно шум от крыльев низко летящей стаи гусей, и смешанный гул голосов, торжествующих и оживленных.

Пираты в замешательстве переглянулись:

— Мы как раз под каютой Черной Бороды… — вполголоса проговорил Захи.

В обширной каюте капитана Тича победное пиршество было уже в полном разгаре. Тичу и его людям было отчего праздновать: их судно было первым пиратским кораблем, который победил в открытом бою, один на один, английский военный фрегат. И с этого дня на протяжении многих недель и даже месяцев, пока шокированное Британское адмиралтейство справится от ошеломляющей новости, Карибское море будет безраздельно принадлежать Тичу для бесконтрольного разбоя. Такая неслыханная удача заставляла пиратов буквально сходить с ума от радости. Слышно было, как они топали, прыгали, орали песни, хвастались друг перед другом, сдабривая все это огромными неопрятными глотками рома, вина, — всего, что было под рукой, — и в свирепом веселье награждая друг друга увесистыми тумаками. Фляги с ромом, бренди и голландским джином беспрерывной цепочкой покатилось в каюту. Кто-то выпалил из пистолета, и громогласный хохот Тича доносился даже сквозь толстые доски палубного настила.

— Смотри, как близко мы от Черной Бороды! — встревоженно проговорил Захи.

— Пошел он к черту! — ухмыльнулся Гринзейл. Он запустил пальцы в мягкие волосы Анны и повернул к свету ее бледное лицо.

— Эй, кто-то идет — слышишь? — отрывисто вскрикнул Захи.

Это был несомненно голос французика Танти, горланившего старую матросскую песню:

Отважное сердце и пара штанов —

и что еще нужно для нас, моряков?..

Слышно было, как он, спотыкаясь, спускался по ступеням трапа, который вел в кладовую.

— Прячь ее, быстро! — единым духом прошептал Захи, и поскольку Гринзейл даже не пошевельнулся, принялся за дело самостоятельно, набросив на Анну охапку пустых мешков.

— Пырни-ка лучше ножом этого французского слизняка, — предложил Гринзейл.

Захи выразил искренний протест:

— Да ты что? Ребята тебе глаза повышибают! Точно, говорю тебе! Танти — единственный кок, который когда-либо был у нас на судне!

Гринзейл пробормотал проклятие в адрес стряпни Танти и положил ладонь на рукоятку ножа.

— Нет, нет! — Захи поспешно схватил его за руку. В это мгновение Французик Танти толкнул разбитую дверь и в изумлении заморгал на них глазами.

— А что вы, ребята, делаете здесь? — спросил он.

— А, Танти! — с деланной небрежностью приветствовал его Захи. — Мы только что спустились сюда из каюты Черной Бороды, чтобы поймать пару крыс для забавы. Хотим напоить их пьяными и заставить драться, понимаешь?

При упоминании о крысах Танти брезгливо поморщился:

— Слушайте, ребята — будьте друзьями и притащите-ка ко мне парочку мешков муки, ладно? Там сейчас такое твориться — ей-богу! — что никого не допросишься помочь. Только послушайте, как они орут, эти черти!

Сверху донесся еще более сильный гул голосов, топот ног и пьяные крики.

— Я собираюсь устроить сегодня такой ужин, что вы все языки проглотите!

— А что это будет, Танти? — заискивающе спросил Захи. Он изо всех сил старался не смотреть на мешки, которые начали слегка шевелиться.

Лицо Танти расплылось в улыбке:

— Пирог, мой мальчик! Как у родной матушки!

Из-под мешков послышалось неясное бормотание. Танти озабоченно повернул голову по направлению шума:

— Черт бы побрал этих проклятых крыс! Пошли быстрее, ребята, прошу вас!

Он отобрал несколько мешков с мукой и указал на них, недвусмысленно давая матросам понять, в чем именно должна заключаться их помощь.

Захария Лонг заколебался. Ему очень хотелось присоединиться к пирушке наверху. Он не желал обидеть кока Танти и, конечно, был далек от мысли вступать в конфликт с Черной Бородой. Избегая глаз Гринзейла, он закинул на плечо один из мешков.

— Я… я принесу своей мешок попозже, Танти, — нахмурясь, проговорил Гринзейл. — Как только поймаю крыс… Оставь мне фонарь!

Некоторое время он стоял, прислушиваясь к их удаляющимся шагам, потом нагнулся и стащил мешки, прикрывавшие тело Анны. Она все еще была без сознания. Он отстегнул флягу с ромом, висевшую у него на поясе, и влил немного жидкости в полураскрытые губы девушки. Она поперхнулась, закашлялась, глотнула, и ресницы ее задрожали. Гринзейл присел рядом с ней на корточки. Угрызения совести нисколько не тревожили его. Терпеливо, словно кот, поджидающий добычу, он молча сидел и ждал…

Некоторое время Анна лежала с закрытыми глазами, прислушиваясь к неясному шуму, крикам и голосам, доносившимся до нее словно из гулкого ущелья. Затем, с трудом приоткрыв веки, она увидела перед собой желтое пятно света, которое постепенно расширялось. Она приняла его за солнечный свет, поскольку глаза ее, все еще с трудом различавшие предметы, не разглядели в полумраке очертания тусклого фонаря. Ложе, на котором она лежала, показалось ей удивительно удобным, мягким и уютным. Сначала она воспринимала все это бездумно, не отдавая себе отчет в том, где она и что с ней. Затем до ее сознания дошел запах прелой муки и тошнотворный сладковатый аромат гнили, доносившийся от мешков и покрытых паутиной бочек, нагроможденных вокруг нее.

Первой отчетливой мыслью Анны было то, что она лежит в какой-то кладовке или погребе. Она широко раскрыла глаза, одновременно подняв голову, и увидела перед собой ухмыляющуюся, измазанную сажей зверскую рожу с блестящими белками глаз и оскаленными зубами. В своем неожиданном пробуждении к действительности она не сразу поняла, что это был один из пиратов Черной Бороды; в первую минуту она вообще не приняла его за человеческое существо…

Капитан Тич от души предавался разнузданному веселью, царившему вокруг. Он ни разу не вспомнил об Анне. Только после очередного хвастливого упоминания о том, как ему удалось натянуть нос фрегату, мысли его обратились к девушке.

— Эй, а где моя девчонка? — заревел он. Лори Блайт, скромно сидевший неподалеку от Черной Бороды за уставленным едой и напитками столом, покрылся смертельной бледностью. Он тоже задавал себе этот вопрос. Вероятнее всего, ей удалось уцелеть в бою, потому что каждого мертвеца из состава команды тащили к Лори в надежде на хирургическое чудо, и Анны не было ни среди мертвых, ни среди раненых. Он не сомневался в том, что Анна непременно разыскала бы его, если бы получила какую-нибудь травму. Впрочем, весьма многие из буканьеров обходились без этого, несмотря на зияющие раны и вздувшиеся синяки от контузий. Лори обратил внимание на своего соседа по столу, который с аппетитом ел и пил, оживленно принимая участие в общем грубом весельи и совершенно не заботясь о кровоточащей ране на голове, стоившей ему целиком левого уха. Из-за такой мелочи он не считал возможным беспокоить корабельного хирурга! У других были раздавлены пальцы отдачей собственных пушек — травма, способная уложить в постель не менее чем на месяц любого из эдинбургских горожан, — но эти люди здесь, казалось, вообще не ощущали боли. Вряд ли они были физически более выносливы, чем эдинбургские фермеры или ремесленники; просто, примирившись с неизбежностью смерти, грозившей им на каждом шагу, пираты относились к своему телу, как к чему-то временному и недолговечному, служащему всего лишь орудием для драк и удовольствий. Поэтому незначительное ранение или потеря какой-нибудь второстепенной части тела нс вызывали в них тревог и огорчений, если это обстоятельство не мешало им осушить до дна добрую флягу с ромом. Что касается Анны, то Лори успокаивал себя надеждой, что она, вероятно, благоразумно укрылась в каком-нибудь закоулке, чтобы избежать необходимости участвовать в пирушке в столь мало подходящей для нее компании.

— Где же, черт побери, эта девчонка! — снова заревел Тич и для пущего эффекта выпалил в потолок из обоих своих пистолетов с таким грохотом, что каждому из присутствующих в каюте показалось, будто его оглушили ударом дубинки по ушам.

— Она лежала на крышке кормового трюма, — с виноватым видом сказал Фрейтас. — Я приказал двум парням снести ее вниз…

— Каким двум парням, черт тебя подери? — Тич был уже на ногах. Глаза его метали молнии, и он яростно жевал косички своей бороды.

Предчувствуя, что Фрейтас сейчас назовет его имя, Захи Лонг хрипло откликнулся:

— Это был я, капитан — я и Дик Гринзейл. Она была уже мертвая — совсем мертвая, капитан, когда мы ее подняли, — а Фрейтас сказал: «Если она мертва, то бросьте ее за борт»… — ну, мы и бросили. Всего лишь девчонка, капитан! Мы таких, бывало, целыми дюжинами отправляли за борт, — помните, капитан Тич?

Лори вскочил на ноги:

— Проклятый пес! Откуда ты взял, что она была мертва?

Захи всерьез обиделся на то, что его подвергают такому тщательному допросу по пустяшному поводу смерти какой-то девчонки.

— Ее прошила насквозь мушкетная пуля, — воинственно отпарировал он.

— Куда? Куда ее ранило? — заорал Лори. — Скажи мне, куда?

Он шагнул к Захи с таким угрожающим видом, что тот присел и выхватил нож, чтобы встретить его во всеоружии.

Тич выдернул свою шпагу из досок палубы, куда он воткнул ее, чтобы она не мешала за столом, и острое лезвие, мелькнув, словно солнечный блик, впилось в предплечье Захи. Кровь густой волной хлынула из раны.

— Он врет! — кричал Лори.

Как тигр, которому знакомы все тропки и шорохи джунглей, так и Тич отлично знал все повадки его людей. Доктору Блайту вовсе не нужно было убеждать его в том, что Лонг лжет.

— Захи, — вкрадчиво проговорил он, — куда вы девали ее, Захи?

— Пусть дьявол простит меня, капитан — она мертва, сэр! Мертва!

По мере того, как шпага Тича медленно приближалась к его лицу, Захи опускался перед ней на колени, словно перед святыней. Капитан буканьеров был разгневан. Его достоинству предводителя был брошен вызов. Девушка не была общим достоянием, она принадлежала лично ему, и с его собственностью посмели обойтись так бесцеремонно! Он приставил острие шпаги к морщине на лбу Захи между его кустистыми бровями и продолжал нажимать на эфес до тех пор, пока затылок несчастного не уперся в переборку каюты. Захи скорчился на полу, с ужасом уставившись широко раскрытыми глазами в лицо капитану, который невозмутимо и аккуратно, со знанием дела, медленно снимал с него скальп.

— Мертва или нет, — приговаривал Тич, — я хочу знать правду!

Лезвие шпаги проникало все дальше между кожей и черепом. Голос Тича стал нежным, как у женщины, уговаривающей больного ребенка:

— Ты только скажи мне правду, Захи, старый приятель — всего лишь правду, дружище!..

Кровь, смешанная с потом, крупными каплями стекала по лицу матроса. Захи казалось, будто лезвие шпаги, холодное до онемения, со скользящей ледяной медлительностью вдавливается в его мозг. Рот его раскрылся, язык запал, и из глотки вот-вот готов был вырваться вопль отчаяния и агонии. Тем не менее, довольно долго он вообще не издавал ни звука. Он походил на безмолвную картину, изображавшую кричащего человека. Крик нарастал и вспухал у него внутри; казалось, его можно было осязать, как набухшую сережку у индюка.

— В баталерке у Танти… — прохрипел он сухим шепотом, словно с трудом проталкивая слова сквозь великий крик, застрявший у него в глотке.

Лори первым добежал до двери. Сначала у него было преимущество по крайней мере в том, что он был на ступень трезвее остальных. Но затем его оттеснила толпа возбужденных пиратов, которые, зная свое судно, как собственные пять пальцев, не задумывались над тем, каким путем удобнее добраться до провизионной кладовой.

Тич, не спеша, пронзил шпагой тело Захи и так же неторопливо извлек ее из раны. Несмотря на это, он все же был одним из первых, добравшихся до узкого трапа в провизионку. Двое здоровенных головорезов застряли в проходе как раз перед ним, не желая уступить друг другу дорогу и преградив путь для остальных. Тич своим огромным сапогом толкнул их так, что оба кубарем скатились по крутым ступеням трапа. Он невозмутимо прошагал по их извивающимся телам; пираты с визгом и улюлюканьем последовали за ним. Не тревога за Анну, не чувство жалости к ней заставляли пиратов мчаться сломя голову, сшибая друг друга с ног и не обращая внимания на толчки и зуботычины. Любая инициатива кого-нибудь из команды неизменно вызывала в них стадное чувство подражания и то бессмысленное соперничество, которое порой побуждало их садиться в кружок и жечь на медной жаровне серу и мокрую пеньку, с единственной целью установить, кто из них сможет дольше выдержать пребывание в едком дыму.

Приближающаяся толпа горланивших пиратов устроила такой тарарам, что Гринзейлу сгоряча показалось, будто корабль подвергся нападению неприятеля.

— Прячься! Быстрее! — в суетливой спешке крикнул он Анне, которая, оцепенев от ужаса, лежала на спине на куче мешков и глядела на него, словно в трансе. Потеряв от страха всякий интерес к своей беззащитной жертве, Гринзейл заметался по тесной кладовке, сорвал тяжелую крышку с огромной бочки из-под патоки и сунул в нее руку. Убедившись, что бочка пуста по крайней мере настолько, насколько он в состоянии был дотянуться, Гринзейл, не мешкая, нырнул в нее головой вперед.

Испуганный голос пирата помог Анне немного прийти в себя. Она села на своем странном ложе, с трудом соображая, где она и что с ней, и в это время Тич с дюжиной молодцов ворвался в кладовую.

— Что за черт! — заорал Тич. Он огляделся, готовый к любой опасности, и, вероятно, услышал какое-то царапанье или движение внутри бочки, так как схватил фонарь и заглянул в нее. Внезапно вся его массивная фигура затряслась от хохота:

— Ба! Да это Гринзейл — он нырнул в лохань с патокой! И тонет в ней, клянусь Сатаной!

Быстрый в решениях — как и всегда в случае опасности — Тич сообразил, что если он попытается выудить из бочки своего попавшего в беду матроса, то скорее всего затолкает его еще глубже в густую лоснящуюся коричневую жидкость, поближе к смерти. Не долго думая, он выхватил у ближайшего пирата широкий тесак, стукнув его владельца, пытавшегося было возражать, рукоятью по голове, чтобы не терять время на споры, и принялся тяжелым лезвием сбивать обручи с бочки. То, что за одну и ту же провинность он убил одного человека и спасает от смерти другого, не показалось Тичу нелепым, поскольку Захи его рассердил, а приключение Гринзейла он нашел комичным и забавным.

Мощные удары, следовавшие один за другим, заставляли бочку прыгать и сотрясаться. Густые струи патоки брызнули из щелей между клепками. Затем обручи слетели, и бочка развалилась, словно разрезанное на дольки яблоко. При виде Гринзейла пираты завопили от восторга, и пока блестящая пирамида темной густой жидкости медленно оседала вокруг него, они прыгали и бесновались, словно радуясь тому, что их товарищ попал в такое неудобное положение. Тич трясся от хохота.

— Шланги сюда! — орал он. — Четыре матроса на помпу! Пусть дьявол поджарит мой огузок, если мы не должны смыть сироп с этого красавчика!

По мере того как в кладовую набивалось все больше людей с фонарями, пираты заметили Анну, съежившуюся среди мешков. Немедленно десяток рук ухватили ее и вытолкнули прямо в центр замешательства. Лори, пытавшегося было вырвать ее у них, оттерли локтями в сторону. Другие боролись за право быть поближе к Гринзейлу, который, ослепленный патокой, беспомощно стоял посреди толпы, ловя воздух широко раскрытым ртом, кашляя, сопя и отплевываясь. Те, кто не мог пробиться к центру буйного веселья, разрывали мешки с мукой, переворачивали чаны с патокой или карабкались повыше, чтобы опорожнить мешки с рисом или картофелем на головы теснившейся толпы. Вскоре полсотни хохочущих, орущих и стонущих буканьеров барахтались в липкой коричневой массе с Анной, Гринзейлом и Лори в самой середине.

Танти появился в дверях и в диком ужасе заорал при виде всего этого столпотворения. Подобно многим людям его типа, он был аккуратен и щепетилен, как пчела. Он тут же принялся раздавать тумаки направо и налево, и даже пустил в ход свой нож для очистки овощей, однако никто не обращал на него ни малейшего внимания.

Наконец, толкаясь и хохоча, пираты покинули разгромленную баталерку, таща за собой Анну, Гринзейла, Лори и Танти, оставляя на палубе липкие отпечатки босых ног, измазанных в патоке, муке и рисе. Так они протопали по кормовому проходу и поднялись вверх по трапу на полуют, где и появились перед ошеломленными взорами остальной команды, имея вид скорее кошмарных чудовищ, состряпанных из растаявшего пряника, чем человеческих существ.

На палубе во всю заработали отливные помпы с брезентовыми шлангами, и потоки теплой заборной воды хлынули на веселящуюся хохочущую толпу.

Тич, сохраняя личное достоинство, сумел остаться чистым во всей этой кутерьме. Пираты хватали друг друга, толкались, боролись, стараясь подставить соседа под потоки воды из шлангов, фыркали, отплевывались, тогда как те, кто не присутствовал при кульминационном акте спектакля, хохотали, рычали и визжали в пьяном восторге. Затем, из чистой дурашливости, атмосфера веселья внезапно обернулась драмой. Некий мулат, голый по пояс, затесался в толпу и, схватив Анну сзади за волосы, потащил ее за собой. Лори вырвался из рук добродушно боровшихся с ним пиратов и со сдавленным криком ярости ударил мулата кулаком в лицо. Тот мгновенно выхватил нож — и одновременно с этим над палубой грохнул пистолетный выстрел, яркой вспышкой свернув в темноте сгустившихся сумерек. Мулат, скорчившись от боли, схватился за раздробленную руку.

— Ну нет, ребята! — сказал Тич, убирая дымящийся пистолет. — Мы не можем позволить себе ни с того, ни с сего снова остаться без доктора — верно?

Анна вырвалась из толпы и, дрожа, прижалась к кормовому люку. Толпа угрожающе заворчала. Тич повысил голос до крика:

— Утопиться мне на этом месте, ребята — мы идем к Сен-Китсу! Много рома, много женщин-и ни одного военного корабля во всем Карибском море, после того, как мы потопили «Скарборо»! Зачем же нам сейчас перерезать друг другу глотки из-за полуутопленной маленькой карамельки на палочке? Убери ее вниз, Блайт! Забирай свою сестру, парень, прежде чем кто-нибудь примется слизывать с нее патоку!

Хохот разрядил появившиеся было опасные настроения, и команда начала расходиться, усталая и веселая.

Некоторое время спустя в. судовом журнале «Мщения королевы Анны» дневные происшествия были должным образом записаны собственным изменчивым почерком капитана Эдварда Тича:

«Сего дня принял на борт от Боннета хирурга и девицу и поставил их на довольствие. Сего дня заметил» Скарборо»— обвел дураков вокруг пальца — поставил девицу у штурвала, а вся команда попряталась. Сосунки клюнули на приманку и поперли глазеть на чудо. Я держался с подветренной стороны и всыпал им полный заряд из крупных и мелких орудий, из носовых и всем бортом. Не то, чтобы сразу, но все-таки потопил. Из команды потерял девять человек, и сверх того еще девять орали так, как вроде бы были ранены серьезно. Потом возникла чертовски забавная кутерьма в провизионной кладовке. Подстрелил мулата — он проявил плохие манеры по отношению к девице посреди всей компании, а также собственноручно заколол канонира Захи Лонга. Потом все взялись за выпивку и легли на курс к Сент-Китсу «.

Даже для Черной Бороды это был весьма хлопотливый день.

 

Глава 1

В бархатной темноте, с кое-как закрепленными парусами, свободно развевающимися на мачтах подобно небрежно накинутому платью, » Мщение королевы Анны» легко несся сквозь ночь по направлению к Сен-Китсу. Приказав штурвальному держаться курса, весьма приблизительно проложенного по звездам, Израэль Хендс предоставил остальной команде заниматься всем, чем ей заблагорассудится. Это было продиктовано чистым благоразумием, а не просто беспечностью или отсутствием дисциплины, ибо Хендс сознавал, что после такой победы даже матрос, добровольно вызвавшийся стоять на руле, будет мертвецки пьян еще до рассвета, и никто не мог гарантировать, что марсовые не свалятся с салинга, забывшись в пьяном сне на своем качающемся насесте. Таковы уж они были по натуре. Человек, сочетавший опасности и бесшабашную разгульную жизнь пирата с нормальным риском и трудностями профессии моряка, обычно становился немного ненормальным; во всяком случае, у него в значительной степени притуплялся естественный инстинкт самосохранения.

И все же, хотя пиратский корабль плыл по пустынному ночному океану без сигнальных огней, без вахтенных и впередсмотрящих, с небрежно поставленными парусами и с полупьяным рулевым у штурвала, он сейчас находился в большей безопасности, чем когда-либо. Теперь на всем пространстве Карибского моря не было ни одного вооруженного судна, которое могло бы потягаться с пиратом в открытом бою. Словно сознавая это, «Мщение» спокойно резал форштевнем поверхность моря, безмятежно переваливаясь на волне и оставляя за кормой светящийся след, подобно гигантскому плугу, вспахивающему россыпи зеленого жемчуга.

Палуба все еще сохраняла дневное тепло, и команда разлеглась на ней живописными беспорядочными группами, каждая из которых концентрировалась вокруг бочонка с густым и черным ромом. Люди ели, пили и развлекались, как умели. Одни, столпившись вокруг музыканта, извлекавшего из скрипки плаксивые, царапающие ухо и душу мелодии о страданиях моряка, утирали с бородатых и обветренных щек слезы сентиментальной жалости к самим себе, хриплыми голосами хором подхватывая припев. Другие, кого дневные опасности и драки не смогли насытить до предела, с риском для жизни повисали над бортом корабля с факелами в руках, пытаясь загарпунить светящихся зеленоватым призрачным светом тунцов и сарганов, которые всплывали на поверхность моря, привлеченные красными отблесками пылающей и брызжущей искрами просмоленной пакли факелов.

В капитанской каюте на корме, восседая в любимом плетеном кресле из тростника, капитан Тич играл в кости со своими ближайшими помощниками и друзьями. Это были пожилые буканьеры, аристократы среди профессиональных грабителей и убийц, чье мастерство, сила или громкая слава позволяли им по пиратскому обычаю требовать к себе обращения:»лорд такой-то» или «лорд сякой-то», и брать себе дополнительную долю при дележе любой добычи. Тич был вдребезги пьян, но не терял контроля над собой и над окружающим. Груды золотых луидоров и дукатов с зубчатыми краями валялись на неприбранном столе. Как и все, к кому богатство приходит без труда и нечестным путем, пираты были фанатичными игроками.

— Куда опять пропала эта проклятая девчонка? — неожиданно спросил Тич.

— Она в лазарете, ухаживает за ранеными и помогает убирать беспорядок, который там натворил доктор, — сообщил Израэль Хендс.

— Вот как, черт побери! — Тич даже потряс головой, помогая себе переварить эту удивительную информацию. Сам он никогда и не пытался проявить какую-нибудь заботу о раненых товарищах, разве что только заносил их имена в бортовой журнал, чтобы впоследствии не возникало споров и кривотолков при дележе и выплате специальных премий за ранения и увечья. Законы пиратов, которые буканьеры чтили с почти комическим благоговением, устанавливали, что за потерю глаза или одной из конечностей потерпевший получает до тысячи дукатов компенсации, и сотню дукатов за потерю фаланги пальца. Ранения тела и внутренних органов не признавались достойными внимания, ибо считалось, что пират, чей желудок не в состоянии переварить мушкетную пулю или осколок гранаты — не пират, а нечто вроде симулянта.

— Ну и как — понравилась девица тем двум парням, или, нет? — спустя некоторое время снова спросил Тич.

— Гринзейл говорит, что они не успели приняться за нее как следует…

— Хо! — с обновленным интересом пьяно осклабился Тич. — Так вот как обстоят дела? Значит, она все еще невеста?

Компания за столом оживилась, зная странную слабость своего вожака. Рожденный во грехе и выросший без семьи, бездомный подкидыш Тич был чрезвычайно щепетилен в вопросах матримониальных и брачных церемоний.

— Которой же будет эта новенькая по счету? — спросил Гиббонс. — Пятнадцатой, или уже шестнадцатой миссис Тич, а?

Тич бросил на него сердитый взгляд.

— Я ведь венчался с ними в церкви, разве не так? — свирепо спросил он. Правду сказать, он и сам удивлялся этой своей слабости в такой же степени, в какой она забавляла остальных. — Я не желаю, чтобы хоть один из моих сыновей не знал, кто его отец! Пятнадцать жен, или пятьдесят — какая разница, если все оформлено честь по чести, как этого требует Библия?

Он схватил флягу с ромом и добрым глотком восстановил утраченное душевное равновесие.

— А что вы подарите ей на свадьбу, капитан? — усмешка на расплывшейся физиономии Гиббонса была льстивой и заискивающей. Он чувствовал, что его дерзость едва не зашла слишком далеко.

Тич обнажил в широкой ухмылке два ряда пожелтевших от табака зубов.

— Себя! — после небольшой паузы заявил он. — И этого достаточно, я полагаю!

Новый взрыв хохота последовал за этим заявлением, потому что успехи Тича в этой области уже превратились в веселую, хоть и несколько фривольную легенду.

— Да, да! — повторял Тич, довольный своей шуткой. — Я подарю ей самое лучшее, что у меня имеется — самого себя!

И он, запустив пятерню в бочонок со съедобными моллюсками, с удовольствием отправил себе в рот целую пригоршню.

В ярком свете солнечного утра, зеленоватом от многочисленных бликов, отраженных со сверкающей спокойной поверхности океана, Анна украдкой пробиралась по кормовому трапу к каюте Черной Бороды. Ей было необходимо раздобыть себе приличную одежду. Повсюду в проходах и на палубе барка в живописных позах валялись спящие пираты, наполняя воздух густым храпом и не менее густым винным перегаром. Анна старалась ступать осторожно, на цыпочках, боясь разбудить кого-нибудь из них. Она отлично понимала, что это было бы не менее опасно, чем попасть в лапы к молодому игривому и неуклюжему медведю.

Анна чувствовала себя удивительно бодрой и свежей, несмотря на долгие часы, проведенные среди стонов и мук в гнетущей и одуряющей атмосфере госпитального отсека. Лори искусно управлялся с ранеными, оперируя их с грубой профессиональной уверенностью. Кровь, нечистоты, тяжелый запах искалеченных, изломанных болью тел не вызывали у Анны отвращения, ибо она всецело была поглощена трагедией, разыгрывавшейся перед ней на тускло освещенной фонарем сцене. Руки ее покрылись синяками от судорожных пожатий пожилых и бородатых мужчин, окликавших ее на пороге смерти, называя матерью, дочерью или именем девушки, которая когда-то была им дорога. Лишенные обычной наглости и самоуверенности в свои последние минуты, умирающие пираты неожиданно оказывались застенчивыми, робкими и до странности одинокими людьми. Они изо всех сил старались вспомнить забытые молитвы, словно литания была паролем, который они должны были произнести, прежде чем войти в распахнувшиеся перед ним ворота смерти.

Анна осторожно подняла защелку на двери каюты Тича. Черная Борода спал на своей огромной кровати, шумно дыша, с лицом, покрытым крупными каплями пота. Он был полностью одет, и даже в сапогах; на полу, под его бессильно свисавшей с кровати рукой, лежала груда золотых монет. Очевидно, сон одолел его, когда он подсчитывал свой выигрыш, словно ребенок, захвативший с собой в постель любимую игрушку. Анна с минуту смотрела на него, припоминая многочисленные шрамы, покрывавшие его тело. Теперь она понимала, какими ужасными ранами были они когда-то. Она поймала себя на мысли о том, будет ли он также молиться и вспоминать забытые имена, когда придет его черед умирать…

Тич с глубоким стоном повернулся в постели. Монеты под его рукой рассыпались, звеня, но этот звук не разбудил его. Анна тихонько проскользнула в гардеробную, осторожно прикрыв за собой дверь.

Теперь она спокойно могла выбрать себе подходящий костюм, и здесь, среди такого разнообразия богатых материй, это было поистине восхитительным занятием, поскольку давало пищу самой изощренной фантазии. Тем не менее, Анна решила свести до минимума свой женский облик. В одном из сундуков, наиболее разукрашенном орнаментом и принадлежавшем некогда, очевидно, какому-нибудь испанскому гранду, она нашла пару черных сатиновых бриджей, достаточно плотных, чтобы быть теплыми. Ей все еще трудно было свыкнуться с тем, что каждый новый день здесь, в благодатном климате тропического моря, хоть и рождается прохладным, как в Шотландии, вскоре неизменно наполняется дрожащим ослепительно-золотым зноем.

Она выбрала себе шелковую рубашку, в изобилии украшенную кружевами, и излишнюю длину подола отрезала коротким мадагаскарским кинжалом, блестевшим вдоль лезвия серебряной насечкой.

Анна одевалась медленно, наслаждаясь роскошью мягкой чистой одежды. Она зачесала волосы назад одним из сломанных гребней Тича, предварительно очистив его от черных жирных волос, жестких, словно стальные пружинки. Завершив прическу подходящей по цвету лентой, Анна отмерила кусок приглянувшегося ей зеленого шелка на кушак и уже собралась отрезать его своим острым серебристым кинжалом, как в это время дверь распахнулась, и на пороге выросла фигура Тича.

— Эй, возьми-ка мой нож! — крикнул он. — Держи!

Он бросил нож с кажущейся небрежностью, но лезвие с тупым стуком уверенно вонзилось в рулон шелка у самой руки Анны.

— Благодарю вас, у меня есть свой, — невозмутимо ответила девушка.

— Ах, вот как? — Тич был разочарован, как мальчик, которому не удалось напугать или смутить ее. Он вошел в маленькую каюту и, положив руки на плечи Анны, принялся поворачивать ее перед собой.

— О, бриджи! Очень разумно. Пусть меня заплюет дьявол, девочка, если мы не сделаем из тебя толкового пирата!

На губах Анны заиграла озорная усмешка.

— А знаете, ведь я уже была пираткой! — сказала она. Озадаченный вид капитана окончательно развеселил ее:

— Мы, бывало, играли в пиратов в саду старого Маккензи, нашего соседа, — пояснила Анна. — Мы брали на абордаж его яблони, которые были испанскими галеонами и поэтому подлежали разграблению. Я была капитаном Киддом, а моя подружка Флора — капитаном Генри Мейнерингом.

— И случалось вам попадать в плен? — с лукавой усмешкой в глазах поинтересовался Тич.

— О, ему долго не удавалось нас захватить! Но однажды он со своими собаками застал нас на дереве и предъявил ультиматум: либо он задаст нам трепку, либо пожалуется родителям. Нам пришлось согласиться на первый вариант, потому что отец Флоры был священником в Лористауне…

Этот маленький комический случай ужасно развеселил Тича:

— Ваш сосед был ловкий пройдоха! Ей-богу, он знал, какую сделку вам предлагает! Клянусь Сатаной, несколько Румяных яблочек — слишком дешевая цена за право отшлепать пару розовых девичьих задков! И давно это случилось?

Лицо Анны залилось румянцем:

— Это было прошлым летом…

— Надо бы поглядеть, не осталось ли там синяков! — снова захохотал Тич. Он явно собирался использовать до конца выгодную ситуацию. — Так, значит, вы непрочь и своровать по мелочам, если что где плохо лежит, да?

— Это было вовсе не воровство! — возмущенно вспыхнула Анна. — То-есть, конечно… Я хочу сказать, что мы никогда не считали это воровством. Таким, как… Ну, как…

— Как то, которым занимаюсь я, например? — добродушно прищурясь, подхватил Тич. — Так ведь и это тоже не воровство. Воровство — низкое, подлое занятие, пригодное только для трусов. Мы же воюем, голубушка, — а война, несомненно, достаточно мужественная профессия!

— Война?

— Конечно! — воскликнул Тич. — Война тех, у кого ничего нет, против тех, кто имеет все! На своем корабле — я король, и я нахожусь в состоянии войны со всем миром, как и любой король, если он того пожелает! Каждый честный пират из берегового братства скажет тебе то же самое. Причем это не пустая выдумка и не отговорка для успокоения совести, — нет, это чистая правда, как мы ее понимаем! Вздумается, например, английскому королю затеять войну — и тогда всякое честное судно, которое только держится на плаву, становится либо буканьером, либо призом, в зависимости от того, кто из них покрепче или посмелее. Но наступает мир — и храбрым парням приходится снова превращаться в ничто, подыхать с голоду или жрать вонючую солонину за нищенскую плату, на которую не проживет даже огородное пугало! Те, кто рискует жизнью во время войны, убивая или погибая, отправляясь на дно ко всем чертям или захватывая призы во имя его величества короля, — да, да, и теряя при этом также руки и ноги! — вдруг становятся негодяями, совершая то же самое для себя! А ведь прежде считалось, что они делают святое дело. Значит, для короля можно и грабить, и убивать, а для себя самого — нет? Ну, тогда я — король! И я благословляю своих подданных на ратные подвиги!

Анна наконец завязала свой шелковый кушак вокруг талии и оглянулась в поисках зеркала, чтобы полюбоваться достигнутым эффектом.

— Эти парни, — продолжал Тич, показывая жестом, что он имеет в виду своих пьяных головорезов, — все были честными моряками. Ни один из них не ушел в море с тем, чтобы стать пиратом. Но в море приходится работать до седьмого пота и кровавых мозолей, чтобы набить мошну какого-нибудь жирного бристольского купца, которого стошнит, если он увидит мясного червя в своей бороде, но который считает, что для матроса и такая жратва — слишком большая роскошь! Потом начинается война, и парня заставляют сражаться, — а ведь это тоже профессия, ремесло, которому обучаются с трудом и риском. И, выучившись этому ремеслу — неужели же человек должен оставить его, потому что где-то какой-то напыщенный индюк вздумает подписать бумажку о мире? А?

— Да, да, конечно, — рассеянно ответила Анна. — То-есть, я хочу сказать — нет…

Она сделала несколько шагов по каюте и с огорчением заметила, что ее новые сатиновые бриджи слишком тесно обтягивают бедра. Пожалуй, их нужно будет потом распустить в швах, потому что материал превосходный, и жаль от них отказываться. Анна с удовольствием провела по бриджам рукой. «Как кожица на сливе», — подумала она про себя, а вслух сказала:

— Наверное, у вас не найдется иголки с ниткой, капитан?

— Что? Иголки с ниткой? — Тич подошел поближе и со странной кривой усмешкой поглядел на Анну сверху вниз. — Ах ты, маленький храбрый бесенок! Значит, ты взаправду решила обосноваться здесь со своей корзинкой для рукоделия? Выходит, ты и впрямь ничего не боишься, а?

Он грубо притянул ее к себе:

— Ну-ка, посмотрим, насколько я прав! Посмотрим, посмотрим…

Почувствовав его силу, Анна непроизвольно охнула. Тело капитана было твердым, как дерево. Когда он прижал ее к переборке, ей вдруг вспомнилось, как однажды в детстве одна из отцовских лохматых лоулендских рабочих лошадей прижала ее к стенке стойла. Ей даже показалось, будто она снова ощущает твердый лошадиный бок и шершавую колючую гриву. Отец, придя тогда ей на помощь, сказал, не повышая голоса: «Стой спокойно, Анна, не дай ей почувствовать, что ты испугалась. Стой спокойно…» Теперь, попав в лапы Тича, Анна вспомнила этот совет и не делала никаких попыток освободиться.

Тич, казалось, чувствовал себя на вершине блаженства:

— Знаешь ли что, козочка? Когда мы завтра придем в Сен-Китс, я на тебе женюсь! Что ты на это скажешь, а?

Анна ощущала острый мускусный запах его разгоряченного тела, жар которого проникал даже сквозь пропотевшую во время сна рубаху. Она ничего не ответила.

— Я спрашиваю: что ты на это скажешь?

Он встряхнул ее так, что Анне стало больно от железных пальцев, впившихся в ее плечи.

— Если вы… дадите мне возможность… я вам отвечу, — с трудом проговорила она, почти задыхаясь. С минуту Тич еще держал ее, явно обескураженный, но затем медленно ослабил объятия.

— Что ж, я вам отвечу, — повторила Анна, оправляя свой смятый костюм. — Во-первых, я не уверена, что вполне доверяю вам, капитан Тич, потому что вы уже дали мне несколько обещаний, выполнения которых я до сих пор жду. Кроме того, если бы я даже и была склонна выйти замуж за джентльмена… э-э… вашего звания и ранга, то об этом не спрашивают в подобной манере. Отсюда я полагаю, что это, должно быть, своеобразная шутка, а я, к сожалению, слишком тупа, чтобы понять ее!

— Джентльмена моего звания и ранга? — подхватил Тич те ее слова, которые больше всего его заинтересовали. — Это я-то — джентльмен со званием и рангом? И какого же ранга джентльменом я, по-твоему, являюсь?

У Анны чуть было не вырвалось, что она вообще не считает его джентльменом; но он даже отступил от нее на шаг, и на лице его отразилось такое уморительное желание поскорее услышать ответ, что она сочла неблагоразумным отказываться от столь многообещающего начала игры.

— Ну… — неуверенно протянула она. — По званию вы, скорее всего, капитан…

— Клянусь богом, это так! — самодовольно рявкнул Тич. — И я ношу это звание по праву, поскольку таковым и являюсь!

— В таком случае, хотя я и не помню, имеется ли в табеле о рангах упоминание о пиратском корабле, но в книге этикета говорится вполне ясно, что при распределении мест за столом, а также во время приемов или представлений, капитан военного судна — даже иностранного — имеет преимущества перед полковником и младшим сыном эрла или барона, а на борту собственного судна у него преимущество перед всеми, кроме членов королевской семьи и Министра Короны. Я довольно много времени провела за изучением подобного рода вещей в пансионате мисс Хукер.

— Ах, вот как?

— Да, капитан Тич, и я очень удивлена тем, что джентльмен вашего положения ведет себя так, как вы вели себя утром и ведете себя сейчас!

Анна, следуя наставлениям мисс Хукер, невольно подражала также ее тону. Опешивший капитан ошеломленно заморгал глазами, но затем его физиономия начала медленно расплываться в улыбке:

— Эй, эй — погоди-ка минутку! Ты, кажется, собираешься читать мне нотации? Не торопись, голубушка! Я не какой-нибудь модный щелкопер, — я мужчина, в чем ты скоро убедишься! И у тебя не будет нянек, чтобы прикладывать примочки к синякам, когда я тебе это продемонстрирую!

— Воистину, капитан Тич, вам должно быть стыдно говорить со мной таким тоном! У нас в Шотландии есть предводители кланов, которые спят на земле со своими людьми и едят простую, грубую пищу. Однако это благородные люди и джентльмены чести. И хотя они так же, как и вы, завоевали свои титулы в бою, ведя своих людей к победам, они никогда не посмеют нарушить обещания, данного ими леди!

— Возможно, — пожал плечами Тич. — Ты лучше скажи-ка, что это за обещание, о котором ты мне все уши прожужжала, словно пчела?

— Вы обещали, — холодно ответила Анна, — что дадите мне два пистолета и научите с ними обращаться, чтобы я могла защитить себя от тех из вашей команды, кто не является джентль… ну, кто будет плохо себя вести по отношению ко мне. Не думаю, чтобы я смогла по-настоящему убить человека, но напугать его…

— Однако, ты сделала чертовски удачную попытку прострелить мне башку! — улыбнулся Тич. Анна покраснела:

— Я тогда очень испугалась… — виновато проговорила она. — Но ведь вы же сами потом убили человека, который покушался на мою честь. Мне сказал об этом Лори. Конечно, это ужасно, но… Мой отец, например, тоже убил нескольких человек в споре, касавшемся вопросов чести, а Лори заколол по крайней мере двух джентльменов на Дуэли… Я хотела сказать, что очень сожалею о случившемся, капитан, и в то же время глубоко признательна вам за то, что вы рисковали жизнью, защищая мою честь. Я думаю, что это был благородный поступок, хотя и надеюсь, что вам больше не придется его повторить!

Тич, который уже совершенно позабыл о Захи Лонге, должен был напрячь мозги, чтобы сообразить, о чем, черт побери, толкует эта девчонка.

— А-а, — протянул он, с трудом пытаясь подавать усмешку. — Да, конечно, это было чертовски благородно с моей стороны! Так ты говоришь, за столом я должен занимать такое место, словно я почище графа, да?

Это сообщение было для него поистине ошеломляющей новостью.

— Младшего сына эрла, капитан Тич!

— Черт побери! А я даже и не подозревал об этом!

Тич был не единственным среди пиратов, кого одолевали честолюбивые стремления казаться лучшими, чем они были на самом деле. Серьезность, с которой старшие по званию и положению буканьеры именовали себя «лордами», тщеславие, которое заставляло их выцарапывать грубые подобия гербов на рукоятках своего оружия, тот факт, что не было в мире ни одного пиратского капитана, который не изобрел бы собственного флага для украшения мачт своего судна, — все это явственно свидетельствовало о том, что каждый из них (хотя в большинстве своем все они были безродными отщепенцами) тешил себя иллюзиями, будто он в той или иной степени принадлежит к аристократам, будучи незаслуженно забытым и обойденным судьбой.

— Скажи-ка, а может ли это дать мне право носить титул и иметь собственный герб, если я, предположим, переберусь в Лондон, и меня до той поры не повесят? — заинтересованно спросил Тич. Что ж, ничего плохого не было в том, чтобы знать о подобных вещах, хотя, конечно, трудно было ожидать, что они когда-нибудь осуществятся.

— Любой джентльмен со званием и положением может быть удостоен дворянского титула и права на ношение собственного герба, капитан Тич!

— Разрази меня гром! — сказал потрясенный Тич. — Чтоб меня смыло за борт через кормовой клюз!

Он подошел к кровати и тяжело опустился на нее.

— Надеюсь, вы не сочтете за грубость, капитан, если я напомню вам о пистолетах?

— Что? Ах, да — пистолеты! Конечно же, ты получишь пистолеты, поскольку я дал тебе слово джентльмена. У тебя будут два маленьких хорошеньких пистолета с серебряными рукоятками, которые не стыдно носить и королю! Слишком малы для мужских ладоней, но убивают они достаточно ловко. В синем бархатном ящичке на полке в… нет, лучше я сам достану их для тебя!

Он исчез в кладовой с сокровищами и через некоторое время вернулся с великолепной маленькой синей шкатулкой, отделанной золотым орнаментом в испанском стиле.

— Боже, какая прелесть! — ахнула Анна, когда капитан ногтем большого пальца откинул крышку шкатулки. — Да это просто ювелирные украшения!

Два пистолета — возможно, подарок какого-нибудь испанского гранда своему сыну, или миниатюры, созданные мастером-оружейником как образец своего мастерства — сверкали, словно две серебристые смертоносные бабочки. Вороненые стволы и курки, казалось, были выточены из черного эбонита, и им подстать был аккуратный пороховой рог и изящный маленький винтовой пресс для придания пулям соответствующей формы, чтобы они точно подходили по размеру ствола.

— Любопытная особенность у этих пистолетов, — с гордостью заявил Тич, словно он сам был автором этой конструкции. — Ствол у них внутри вроде бы имеет винтовые канавки. Я никогда до сих пор еще не видел ничего подобного. Но этими прелестными игрушками ты можешь свободно вышибить глаз у птицы, до того точно они бьют! А к маленькой ручке леди они придутся, словно перчатки!

С энтузиазмом мальчишки-школьника он показал, как следует заряжать их, как фиксировать кремень и запал, и как засовывать пистолеты за кушак, чтобы они не цеплялись курками и всегда были под рукой.

— А теперь, — озорно прищурился он, — дает ли это право на один поцелуй джентльмену моего ранга?

Анна заколебалась. Тич ухмыльнулся и притянул ее к себе, царапая грубыми пальцами шелк ее рубашки. Анна закрыла глаза. Тич сжал ее крепко, до бот, и противиться этой силе было так же бесполезно, как если бы она была грудным младенцем. Поцелуй был далеко не из приятных, но Анна терпела, как только могла — напряженная, с закрытыми глазами — пока у нее не закружилась голова. Она с трудом оторвалась от него, полузадушенная, безмолвно раскрывая рот в тщетных попытках отдышаться, как новорожденный котенок в корзинке.

— Ах ты, моя маленькая прелесть! — проговорил Тич, словно пораженный неожиданным сюрпризом. — Моя маленькая прелесть!

— У-уф! — наконец выдохнула Анна. — Ох, уж эта ваша борода!

— А что? Разве она тебя пугает? — ухмыльнулся пират.

— Н-ну, как вам сказать… некоторым образом, пожалуй, пугает. Я никогда не видела, чтобы мужчина выращивал у себя на лице такую копну волос! Возможно, под нею вы выглядите даже весьма приятно и привлекательно… Хотелось бы мне посмотреть, какой вы на самом деле!

Тич осклабился, демонстрирую крупные желтые зубы, в каждой дыре которых был запломбирован кусок золота.

— Я уже слышал однажды то же самое от одной кабацкой потаскушки, — сказал он. — На Мадагаскаре, в нашу брачную ночь…

Анна остолбенела от неожиданности:

— Я… я и не знала, что вы были женаты! То-есть, я хочу сказать… А что случилось с вашей женой?

— Она умерла.

— Она была красивая?

— О да, вполне! — Тич захохотал, вспоминая: — Упрашивала меня подрезать бороду до половины. Ныла и канючила, и подбиралась ко мне под мышку, — и что ты думаешь? Будь я проклят, если я не поддался на ее уговоры! Только имей в виду, я тогда был здорово пьян, — взял, и отхватил пару дюймов! Не больше, понимаешь? — всего несколько дюймов, чтобы ублажить ее!

— И правильно сделали! — сказала Анна. — Такая бородища ужасно портит вашу внешность. Даже стыдно смотреть! По-моему, подрежь вы бороду наполовину, вы стали бы выглядеть выше. И солиднее. Не так… э-э… дико, как сейчас, а строже и серьезнее, как и подобает мужчине. Все эти разноцветные ленточки похожи на… я хочу сказать — у вас столько врожденного достоинства, что они вам просто не к лицу!

— Клянусь штанами дьявола! — заорал Тич. — Гляди-ка: такая пигалица, а уже заговорила, словно законная жена!

Он сердито зашагал по каюте; однако, минуту спустя он подошел к зеркалу и принялся внимательно разглядывать в нем свое отражение.

— У моего отца тоже была красивая борода, — продолжала Анна. — И он тоже отрастил ее слишком длинной. А потом, когда он ее укоротил, то стал казаться более высоким и широкоплечим. Уж я-то знаю, раз говорю! У отца борода была рыжая — такая же жесткая, как у вас, только рыжая. Он отлично владел шпагой и уверял, что после того, как укоротил бороду, глаз его стал более зорким и реакция быстрее. Я хорошо помню, как он часто повторял это!

— Ах, вот оно что! Неужели он взаправду так говорил? — прищурившись, насмешливо протянул Тич. — Но что мог он знать о настоящем искусстве драки на шпагах, кроме всяких дурацких терций, кварт и финтов? Он ведь был чем-то вроде придворного лакея — разные там ленты, банты, эполеты, табакерки с нюхательным табаком — разве не так?

— Ну что касается лент, капитан Тич, то тут вы могли бы дать ему сто очков вперед! Вот уж, поистине, такого количества он не нацеплял на себя за всю свою жизнь. И он вовсе не был щеголем! Он сам обрабатывал свою землю и носил простую одежду. И простой, но честный клинок. Он говорил, бывало, что шпага — это оружие для защиты чести и достоинства человека, а не тросточка для украшения паркетных шаркунов!

— О, тогда он говорил, как мужчина! И я бы с удовольствием предоставил ему место в кубрике на своем корабле! Впрочем, и по тебе видно, что он был настоящим мужчиной. Ишь, какую красотку отстрогал! Отличная работа, что и говорить! Но я готов побиться об заклад, что завтра ты познакомишься с мужчиной еще получше!

— Завтра? — не поняла Анна. — С кем это я должна познакомиться завтра?

— Клянусь локтем Сатаны! Разве я не говорил, что завтра на тебе женюсь?

— Вы все шутите, капитан Тич! Неужели вы не можете стать серьезным? Ведь я еще слишком молода, чтобы думать о замужестве!

— Ничего не молода, если я так говорю! — в глазах у Тича заплясали шаловливые чертики. — А сколько же тебе должно быть лет, чтобы джентльмен, который садится за стол перед эрлами и баронами, по праву мог отправиться с тобою к венцу?

— Ну — семнадцать или восемнадцать… — ответила Анна, наморщив лоб.

— И что же к тому времени у тебя появится такого, чего бы не было сейчас, а? — Тич затрясся от смеха, довольный своим остроумием, в то время, как Анна, хмурясь, продолжала рассуждать над теорией этого вопроса.

— Не об этом речь, капитан Тич! Жена должна быть достаточно взрослой, чтобы управлять хозяйством мужа, и мисс Хукер говорит, что иначе прислуга не будет…

— Хозяйством? — перебил Тич. — Так ты собираешься вести за меня хозяйство на корабле? Командовать матросами и орудийной прислугой, да?

Анна смутилась и, покраснев, опустила голову:

— Нет, разумеется, я не думала… Но, капитан Тич, вы говорите так, словно кроме вас в мире больше нет мужчин, за которых я могла бы выйти замуж!..

— А разве это не так? Разве ты не беглая рабыня, моя козочка? И разве любой уважающий закон мужчина не должен отрезать тебе за это ухо и отправить обратно к Боннету?

— О!.. — Анна была смущена и расстроена. — Но вы же обещали мне свою защиту…

— Разве есть лучший способ защитить тебя, чем сделав своей женой?

— Но… мы едва знаем друг друга!

— Завтра ты меня достаточно хорошо узнаешь, могу тебе в этом поклясться!

— Вы… вы это серьезно? Вы в самом деле не шутите? Вы действительно просите меня стать вашей женой?

— Ничего я не прошу, моя милая! Я просто говорю тебе об этом, вот и все!

— И я не смею ни слова сказать по этому поводу?

Тич усмехнулся:

— Ты можешь сказать «да», если хочешь. Это я тебе разрешаю!

— Но, капитан Тич! Так не просят руки у леди! Сначала вы должны непременно получить разрешение у моего брата ухаживать за мной, потом попросить меня…

— Просить! Просить! Я не какой-нибудь проклятый нищий, чтобы выпрашивать подаяние! Я просто беру то, что мне нравится! Но, — добавил достойный претендент на аристократический титул, увидев вытянувшееся лицо Анны, — если уж ты так близко к сердцу принимаешь все эти церемонии, ты можешь пойти и сказать своему брату, что я хочу с ним поговорить. Он мужчина, и скорее поймет, что лучше, а что хуже!

Лори, героически потрудившись на поприще хирургии и воздержания, положил конец и тому и другому, и теперь спал с липкими от рома губами, как ребенок, дорвавшийся до меда. Анна окликнула брата по имени и принялась тормошить его за плечо, пока его опухшие веки не дрогнули, слегка приоткрыв узкие щелочки глаз.

— Лори, мне хотелось бы, чтобы ты не пил так много!

— О!.. Мне бы тоже этого хотелось!.. — Он с трудом поднял голову. — Боже, как мне плохо! Который час? Как у тебя дела, Ани? О, господи, ну и влипли же мы в историю на сей раз! Кажется, они напали на английский фрегат, военное судно флота его величества? Было ли это на самом деле? Или это всего лишь кошмар? Как у тебя дела, Ани? Ах, да, конечно… я уже спрашивал тебя об этом… Что же нам теперь делать?

— Лори, капитан Тич только что предложил мне выйти за него замуж. Стать его женой, понимаешь? Он хочет, чтобы ты пошел и поговорил с ним насчет этого.

Лори так резко подскочил на койке, что это движение заставило его скривиться от мучительной боли в голове.

— Я надеюсь, ты сказала ему, чтобы он убирался ко всем чертям? — спросил он. — Хотя нет… то-есть, я хочу сказать: что ты ему ответила, Ани?

— Да он вообще не дал мне возможности ответить что-либо! По-моему, он решил твердо настаивать на этом намерении.

— О, если бы я мог нормально соображать! — воскликнул Лори. — Не осталось ли там немного рома во фляге? Ну ладно, ладно. Я сам достану…

Нетвердой рукой он поднес флягу ко рту, сделал глоток, закашлялся, затрясся и снова выпил.

— Я сам скажу ему это за тебя — предложу ему отправиться к черту! Если ты, конечно, этого хочешь, Ани…

Он произнес это без особого энтузиазма. Он никого еще в жизни так не боялся, как капитана Черную Бороду.

— Этакое отвратительное животное, истинное воплощение дьявола! Надо же было вдолбить себе такое в башку! Бесстыжая свинья!

Алкоголь начал постепенно подогревать его рассудок, и холодный озноб, сотрясавший все его тело, понемногу уменьшился. Внезапно он представил себе невероятную картину: он стоит перед Чернобородым и предлагает ему убираться к черту!

— Он не… он не тронул тебя, Ани?

— Он меня поцеловал, — ответила Анна. — Это мне не очень понравилось… Лори, а правда ли, будто считается, что это очень приятно, когда тебя целуют? Одни девчонки в пансионате говорили, что это восхитительно, другие уверяли, что это гнусно. А я так и не знаю…

— Ах, так вот, значит, какие беседы вы вели у себя в пансионате? — Лори отхлебнул еще глоток рома, чтобы побороть подкатившую к горлу тошноту.

— Да, мы частенько болтали насчет этого. Только когда не было мисс Хукер, конечно! Лоринда — ты помнишь ее, такая пухленькая, румяная дочка Сандерсона? Она нам рассказывала, как двоюродный брат целовал ее однажды с полудня до вечера, и каждый новый поцелуй был приятнее предыдущего. У нее от этого даже все заболело внутри, как бывает, когда чересчур долго смеешься, — говорила она. Но Изабель Броди утверждала, будто целоваться — ужасно… и Полли Мек-Дональд тоже говорила так… Капитан Тич поцеловал меня, а я так ничего и не почувствовала. Просто сердце стало биться чаще, словно от быстрого бега…

— И у него хватило наглости позволить себе такую вольность? — нерешительно проговорил Лори. — Впрочем, если он, как ты говоришь, просил тебя стать его женой… Что ж, я думаю, в его положении он мог бы просто… Значит, он хочет меня видеть и поговорить со мной об этом?

Анна кивнула:

— Да, я сказала ему, что он должен получить твое разрешение ухаживать за мной, поскольку ты теперь мой единственный опекун. И еще я сказала, что даже если ты и согласишься, то это не значит, что я приму его предложение.

— И как же он это воспринял?

— Он сказал, что ему не нужно просить чьего бы то ни было разрешения, но чтобы доставить мне удовольствие, он сделает это.

Лори, болезненно сморщив лицо, устало проговорил:

— В таком случае, он в большей степени джентльмен, чем я мог предположить. Конечно, я пойду и поговорю с ним. Однако, что я должен ему сказать? Разумеется, ничто не может заставить тебя выходить за него замуж, если ты этого не хочешь, — но, Ани, что ты сама-то об этом думаешь? Видишь ли, — Лори виновато отвел глаза в сторону, — он может не очень благожелательно встретить твой отказ, а мы сейчас полностью от него зависим, ты знаешь… Случается, что многие девушки предпочитают именно некрасивых мужчин…

— Не думаю, чтобы мне хотелось выходить за него замуж, Лори. Правда, он был довольно добр ко мне. Смотри, какие хорошенькие пистолеты он мне подарил! И обещал показать, как ими пользоваться, чтобы я могла себя защищать. Но я мечтала о более приятном и красивом муже… А он ведь так груб и неотесан, правда?

— Потому что груб тот мир, в котором он живет, — возразил Лори. — И мы сами попали в этот грубый мир. Поэтому лучше иметь его в качестве Друга, чем врага… Впрочем, я все же поговорю с ним…

Он поднялся с койки:

— Боже, как голова трещит! Ну и влипли же мы с тобой в историю! Пиратский корабль с командой головорезов!.. Посмотри, есть ли вода в том ведре?

Он с фырканьем ополоснул водой голову и шею.

— О-о! Вот теперь-то немного лучше. Никогда не думал, что настанет день, когда я окажусь на пиратском корабле, Ани! Да, это действительно банда головорезов, только я не думаю, чтобы они были хуже обычных солдат в любой стране мира. Много жратвы, вдосталь рому — чего же им еще желать? Боже, ну и дерутся же они! Ты когда-нибудь видела нечто подобное? То-есть, конечно, я хочу сказать… Я бы никогда не поверил, если бы не видел сам, собственными глазами, как ловко они расправились вчера с тем военным кораблем!

Лори потянулся за перевязью со шпагой, но потом передумал:

— Нет, лучше не брать с собой оружия. Мирно и по-хорошему обсудить дело — это, по-моему, единственный способ договориться с таким человеком, как капитан Тич. Конечно, разговор на шпагах — вещь стоящая, но при встрече с ним у меня почему-то возникает ощущение, будто шпага его не берет…

Проводив Лори, Анна осталась в каюте одна. Одиночество и тоска охватили ее, словно жгучая внутренняя боль. Тоска по любви, по спокойной мирной жизни, по прошлому, когда она могла пользоваться уважением всех окружающих и ходить в церковь по воскресеньям, тоска по мужчинам, которые снимали бы перед ней шляпы, следили бы за своими манерами и улыбались бы ее расцветающей красоте. Тоска по отцу, по старым, беспорядочно разбросанным постройкам отцовской усадьбы, по лошадям, которых она любила баловать, по собакам, от которых валил пар, когда они поздними осенними вечерами возвращались с охоты и, высунув языки и тяжело дыша, устало валились на каменную плиту перед пылающим камином, и она насухо вытирала их чистыми полотенцами… Мэдж умерла, и так много умерло вместе с ней… Больше не было никого, к кому можно было бы прибежать, кто мог бы положить прохладную освежающую руку на горячий лоб, кому можно было бы поведать о всех заботах и тревогах, которые, конечно, не стоили того, чтобы из-за них плакать, но которые, тем не менее, все же оставались заботами и тревогами…

Анна с ногами забралась на койку Лори, поудобнее устроившись в его не успевшей еще остыть развороченной постели, и неожиданно почувствовала твердую сталь пистолетов за своим кушаком. Боже мой, пистолеты! Что сказали бы девицы из Академии мисс Хукер, если бы она когда-нибудь смогла рассказать им об этом?

И тут Анна вдруг поняла, что никогда больше не увидит своих подружек, их свежих, оживленных, счастливых лиц, таких ясных и невинных! Анна склонила голову к коленям, и тихие печальные слезы медленно полились из ее глаз…

Дверь в капитанскую каюту Тича была открыта настежь. Лори заколебался, стучать ему или нет, но потом решил, что приличнее будет все же постучать. Ответа не последовало, и он постучал снова.

— Ради Сатаны, парень, не стой там, колотя в переборку! — загремел из-за двери голос Тича. — Если я не захочу тебя видеть, то у меня хватит сил вышвырнуть тебя вон!

Войдя, Лори застал капитана за не свойственным ему делом. Прилежно склонившись над корабельным журналом в прикусив от усердия кончик языка, он неумело водил по бумаге гусиным пером, скрипевшим под мощным нажимом его грубых пальцев. Увидев, кто вошел, Тич с облегчением отшвырнул перо, словно обрадовавшись предлогу от него избавиться. Схватив кожаную флягу, стоявшую у его локтя, он протянул ее Лори:

— На-ка, выпей, доктор! Это хорошая голландская выпивка. Я собираюсь жениться на твоей сестре, она тебе говорила?

— Она… э… да, она сказала, что вы хотели поговорить об этом со мной.

— Верно. Я женюсь на ней завтра, когда мы придем в Сен-Китс. Там мы найдем попа — какого-нибудь святого Джона, который сможет пробормотать положенные молитвы и заклинания. А ты уж позаботься о том, чтобы она была в подобающем настроении. Понял, парень? Смотри, я полагаюсь на тебя!

— Я… э… капитан Тич, а не лучше ли будет предоставить ей немного времени для размышления? Видите ли, она еще очень молода и совершенно неопытна в жизни. Не могли бы вы немного подождать? Мне кажется, я неплохо справляюсь с обязанностями корабельного врача…

— Которым ты и являешься, парень! Да, я слышал об этом. И ты получишь свою тройную долю от каждого приза, который мы возьмем, как было условленно!

Лори почувствовал, что тело его покрылось испариной.

— Да, но… моя сестра? Я уверен, что вы не знаете, как мало она смыслит в жизни, капитан. Неужели же вам чем-то повредит, если вы немножко подождете?

Добродушное настроение Тича постепенно сменилось раздражением:

— Послушай, парень! Мы оба джентльмены, и оба во многом отличаемся от остальных. Так что я не стану бить тебя по роже за то, что ты вступаешь со мной в пререкания. Я попытаюсь договориться с тобой, как и полагается между джентльменами. Скажи-ка мне, парень: есть ли у тебя герб?

— Ну да, — несколько удивленный, ответил Лори. — Да, наш род имеет свой герб. Но…

— Тогда я буду тебе очень обязан, если ты набросаешь какой-нибудь подходящий герб для меня. Посмотри! — Тич толкнул через стол толстый корабельный журнал, и Лори с удивлением увидел, что одна из его страниц была сплошь испещрена неуклюжими попытками изобразить геральдический щит. — Я не получил образования в этой области, — продолжал Тич, — но для человека твоего сорта это ведь не составит большого труда, верно?

— Полагаю, что так… Ладно, посмотрим, что я смогу сделать, — ответил Лори, пытаясь скрыть свое изумление. — Но, капитан… Предположим, моя сестра заявит, что не желает выходить за вас замуж? Может, вы все-таки дадите мне немного времени, чтобы… чтобы убедить ее?

— Или для того, — хитро прищурился Тич, — чтобы вы смогли улизнуть с корабля в Сен-Китсе, оставив меня без жены и без судового врача?

Смертельная бледность покрыла лицо Лори, который как раз об этом и думал.

Тич без видимых признаков гнева в упор глядел на него:

— Я немало имел дела с людьми, парень. Я знаю, чем они дышат. Меня не так-то легко провести, в чем уже многие убеждались. Так слушай, что я тебе скажу: стоит только вам сбежать с корабля в Сеи-Китсе или в другом месте, где мы бросим якорь, как я тут же заявлю местным жителям, что даю им один день для вашей поимки. Всего один день — после чего открою огонь и сравняю их паршивый город с землей, так что останутся одни головешки. Как ты думаешь, найдут они вас после этого? О, найдут — можешь в этом не сомневаться! Найдут и притащат на борт в целости и сохранности! А тогда уж я буду с тобой говорить иначе. Мы ведь заключили сделку — значит, ты должен ее выполнять. Я вытащил вас из рабства, и на борту моего корабля ты — свободный человек, который имеет справедливую долю в общей добыче и провианте. Жизнь здесь грубая, это верно, — но лучше жить такой жизнью, чем рисковать ею в поисках лучшего. Да стоит тебе только очутиться на берегу без моей поддержки и зашиты — и ты мертв! Повешен за пиратство или забит насмерть палками за бегство от Боннета. А останешься со мной, будешь честно выполнять свою работу — и ты дождешься того дня, когда сможешь сойти на берег с моим благословением и достаточным количеством золота, чтобы выкупить обратно все то, что полагается иметь джентльмену. Дом на берегу, слуг — может быть, даже целое поместье! Что же касается твоей сестры, парень, то насчет ее я решил твердо. Поможешь мне — и можешь рассчитывать на мою благодарность. Станешь на моем пути — и я раздавлю вас обоих, как червей! Да ты и сам подумай: что ей здесь еще остается? Я — командир отличного судна, богатый человек. Уважаемый. Стань она моей женой — и никто ни словом, ни жестом не посмеет оскорбить или обидеть ее, если не захочет тут же отдать богу душу. А не будь она моей женой, потеряй я к ней интерес — как долго сможешь ты защищать ее, а, парень? Сколько времени пройдет, прежде чем ты увидишь, как она пошла по рукам от одного матроса к другому, словно фляга с ромом? Сможешь ли ты остановить двух, трех, шестерых человек, которым взбредет в голову позабавиться с нею?

Лори стоял неподвижно, уставясь в палубу, чувствуя, как цепенеет его затылок и ладони покрываются липким холодным потом.

— Послушай, парень, — дружелюбным тоном продолжал Тич. — Я обещал, что стану защищать ее. А как же еще лучше я смогу выполнить свое обещание, если не женившись на ней? Все по правилам, в церкви, с кольцами, на библии — как полагается! И разрази меня гром, если я собираюсь обижать ее или наказывать строже, чем она того заслужит!

Лори зажмурил глаза и скривился, словно от зубной боли.

— Эй, не строй такую кислую физиономию, парень! Всякая девчонка любит поломаться и пожеманничать, прежде чем ее поведут к венцу. А потом муж скорехонько выколачивает из нее дурь, и чем громче она при этом визжит, тем сильнее к нему привыкает! Каждый настоящий мужчина знает это. Так что иди и скажи своей сестре, что ты согласен, и что все это к лучшему. И будет разумнее, если она перестанет кочевряжиться и поселится здесь, на корме, пока мы не станем на якорь в Сен-Китсе завтра на рассвете. Ни на юте, ни на нижней палубе она не может считать себя в безопасности. Лучше, если девочка будет поближе ко мне. И если я хоть пальцем трону ее прежде, чем поп сделает все то, что положено по закону — можешь забирать себе мое судно со всеми его потрохами! Даю тебе в этом слово!

С глубоким вздохом, похожим на стон, Лори повернулся, чтобы покинуть каюту Тича. Череп его раскалывался от боли, мысли путались, а в голове стоял неумолчный гул, словно в пустой бочке, которую стягивают железными обручами.

— А герб нарисовать мне не забудешь? — окликнул его Тич.

— Нет, — хрипло ответил Лори. — Не забуду…

Вернувшись к себе в каюту, Лори увидел, что Анна безмятежно спит, простершись на его койке, погруженная в сладкую нирвану девичьих грез. Губы ее полураскрылись, и на них покоилась нежная улыбка, как у невинного ребенка. Дверь в каюту была не заперта, и Лори пришел в ужас при мысли о том, что любой праздношатающийся бездельник мог свободно наткнуться на нее. Анна даже вынула из-за пояса свои пистолеты — очевидно, их твердые рукоятки причиняли ей беспокойство. Лори с горечью подумал, что Тич, пожалуй, был прав, предлагая ей переселиться на корму ради ее же собственной безопасности.

Лори двигался осторожно, боясь разбудить Анну. Он был рад, что может оттянуть время, когда должен будет сообщить сестре то, с чем он пришел. Непреодолимая усталость и апатия овладели им, словно разговор с Тичем отнял у него все силы. Могучая воля этого человека подавляла его, и он чувствовал себя перед ней жалким и беспомощным, как птенец перед носорогом.

Лори сел в угол, погруженный в ставшее уже привычным состояние плаксивого самоунижения. О, зачем только отец убил этого Ранвика! Поистине, это было причиной всех их злоключений! Даже если бы попытка спасти отца и удалась, они все равно лишились бы и дома, и поместья, и все равно остались бы без крова над головой. И как долго Анна могла бы оставаться в безопасности, будучи голодающей бездомной нищенкой в неуютных шотландских долинах, зависящей от прихоти любого мужика, который согласился бы дать ей хлеб и укрытие? Даже если бы отцу и удалось избежать казни, спасти свою жизнь, он все равно был бы несчастным изгоем, и его дети были бы обречены на жалкое прозябание в общей камере Кэслгейтской тюрьмы…

Лори решил попытаться смыть эти грустные мысли добрым глотком вина, и почувствовал себя немного лучше.

В конце концов, этот Тич был бравым парнем, царьком в своем собственном мире. Король братства изгнанников! И он будет защищать то, что ему принадлежит, хотя бы во имя собственного престижа!

Лори глотнул еще рома, и его участие в этом деле начало представляться ему этаким ловким и тонким дипломатическим маневром, достойным Макиавелли. Да, он притворялся, будто противодействует Тичу — как раз в достаточной степени, чтобы тот почувствовал еще большее желание жениться на Анне! Лори тихонько захихикал про себя. Конечно, этому неотесанному бродяге никогда и в голову не пришло бы жениться на Анне, попади она одна к нему в лапы! Подобным людям это никогда не приходит в голову. И теперь только остается убедить Анну в том, что это будет к лучшему. Ведь она — такая же изгнанница, поставленная вне закона — станет королевой среди этих отщепенцев! А эти люди не из тех, кого следует презирать. Вовсе нет! Мужественные, смелые, закаленные бойцы, достаточно богатые и независимые, — да им может позавидовать любой представитель так называемого «порядочного» общества!

Лори бессмысленно улыбнулся; струйка рома потекла по его подбородку. И все же, мысль о браке Анны с Тичем щемящим комком засела в его горле. Осторожно, украдкой, чтобы не разбудить сестру, он потянулся за второй флягой и приложил ее к губам…

Анна проспала почти три часа, пока неуклюжее движение Лори не заставило ее вздрогнуть и проснуться. С минуту она, моргая, глядела на него, пытаясь сообразить, где она находится.

— О, Лори! — вздохнула она. — Я видела такой хороший сон…

Тут она заметила, в каком он состоянии, и легкая счастливая улыбка увяла на ее лице.

— Ты снова пил…

— Я праздную! — не смутившись, захохотал он ей в ответ. — Маленький интимный праздник, Ани! Все будет хор… шо… Знаешь, — он пьяно подмигнул сестре, — этот парень Тич здорово влюбился в тебя, в-верно! Сказал мне… почти рыдал!.. умолял меня убедить тебя стать его ж-женой! Обещал, что будет зашш… защищать тебя. Клялся своей честью! Сказал мне, что не может применять грубых приемов. Не может — и все тут! Золотое сердце!..

Анна ахнула:

— Он в самом деле говорил это?

Лори поспешно закивал головой, с преувеличенной искренностью пытаясь убедить ее в справедливости своих слов:

— Знаешь, что он сказал? Он сказал: «Можешь забрать весь мой к… рабль, — сказал он мне, — если я хоть пальцем трону твою сесс… тру до ж-женитьбы!». Весь к… рабль! Он так и сказал: «Отдам тебе весь мой к… рабль!..»— Лори прищелкнул пальцами: — Вот так-то: весь к… рабль, если он тронет тебя пальцем до ж-женитьбы! Умолял меня, чтобы я тебя уго… уговорил…

— Мне кажется, — неуверенно проговорила Анна, — что в каждом человеке можно найти что-нибудь хорошее, если поглубже разобраться… Или почти в каждом, — добавила она, припомнив Боннета.

— О, в нем много х… хорошего, в капитане Тиче! — Лори нетвердым жестом помахал пальцем перед носом, хитро прищурившись. — Это ф-факт! Обещал целый к… рабль… если хоть пальцем…

— Но…

— Умолял меня уговорить тебя, Ани… А годика через два — глядишь, он и остепенится, осядет где-нибудь на берегу… Купит дом — бо-ольшой дом, Ани! Слуги, плантации… Я снова смогу быть врачом! Это наш единственный шанс, Ани! Чуд-десный шанс!..

— О!.. — дрожащим голосом растерянно пробормотала Анна. — Что же мне делать, Лори? Что сказать ему… Мне как-то не верится, что он осядет, купит дом, и все такое… Хотя, по-видимому, все они так поступают, если им удается выжить и сохранить здравый рассудок!..

Она прерывисто вздохнула и продолжала:

— К тому же он слишком уродлив, и, кажется, сам сознает это. Впрочем, это не так уж важно… То-есть, не важно, если он в самом деле добр под своей грубой личиной… И эта отвратительная борода! Интересно, как бы он выглядел без нее? И сумею ли я убедить его подстричь ее покороче?

— Все, что захочешь! — с пьяной уверенностью провозгласил Лори. — Как только выйдешь за него замуж — сможешь за… аставить его делать все, что захочешь!

Анна кивнула, потому что ей показалось, будто во все это легко поверить:

— И ты думаешь, что это — единственный выход для меня, Лори!

— Аб-бсолютно…

Только теперь Анна расплакалась, молча, без стонов и всхлипываний; крупные слезы катились но ее округлым девичьим щекам, стекая к подбородку.

— О, Лори, не о таком муже я мечтала!..

Неожиданно Лори сорвался с места:

— Тошнит… — отрывисто объявил он. — Меня страшно… ужасно… тошнит…

 

Глава 2

Таверна «Золотой Утес» на Обезьяньем холме считалась лучшей среди подобного рода заведений. Собственно говоря, в настоящее время она была единственной таверной на Сен-Китсе, ибо другие, расположенные поближе к городу, потерпели жестокий разгром во время недавней стычки с французами и теперь нуждались в основательном ремонте и реставрации.

Здание таверны служило когда-то частной резиденцией некоему французскому аристократу. В окружавшем ее тенистом саду шелестели листвой кокосовые пальмы и прочие экзотические представители тропической флоры. На фронтальной лужайке среди вишен и желтых папайя гордо высилось роскошное дерево манго, высокое, как английский вяз, и щедро усыпанное румяными плодами.

Первый лейтенант британского королевского флота Роберт Мэйнард, пребывавший на Сен-Китсе в отпуске по болезни в связи с поврежденной коленной чашечкой, хмуро глядел с балкона на пышную зелень тропического сада, сверкавшую под ослепительными лучами яркого утреннего солнца, и тосковал по туманным склонам Шотландии.

В подзорную трубу он разглядел сорокапушечный барк, который стоял на якоре у мыса Блафф-Пойнт, и который, очевидно, пришел сюда на рассвете. Еще накануне вечером в проливе у Блафф-Пойнта стояло с полдюжины судов, а теперь там было только это одно. Примечательным было то, что хотя судно стояло на якоре вот уже около двух часов, его бегучий такелаж все еще не был прибран, что могло свидетельствовать либо о вопиющей бесхозяйственности, либо о каком-то бедствии на борту. Однако, на судне не было видно ни желтого чумного флага, ни других признаков несчастья.

Для профессионального глаза лейтенанта барк не выглядел запущенным, потому что, насколько он мог заметить, все его снасти были отлично заправлены. Скучая, лейтенант раздумывал о загадочном пришельце, как вдруг увидел, что на судне внезапно вспыхнула суматошная деятельность. Ванты и реи в одно мгновение покрылись полуголыми матросами, и паруса барка упали и были закреплены с такой быстротой, которая могла бы сделать честь даже военному кораблю. Заинтригованный лейтенант сложил свою подзорную трубу и медленно, прихрамывая, спустился вниз к конюшням. Из-за поврежденного колена ему были предписаны ежедневные прогулки верхом, и сегодня ничто не мешало ему избрать для этой цели побережье у мыса Блафф-Пойнт, чтобы поближе взглянуть на загадочное судно.

Мойнард направил лошадь между толстыми стволами кокосовых пальм к ослепительно-белому песчаному берегу, испещренному многочисленными следами крабов и морских птиц. Спокойную воду залива слегка рябил ласковый утренний ветерок, и моряки с таинственного барка начали спускать шлюпки, готовясь к высадке на берег.

Лейтенант сразу опознал в них пиратов, как только поднес к глазу подзорную трубу, ибо каждый из них носил на себе недвусмысленное свидетельство своей принадлежности к братству морских разбойников: пару тяжелых пистолетов в тряпичной петле, ловко скрученной из концов пестрого шейного платка. Яркие шелковые рубахи, цветастые шарфы и пояса, золотые украшения и вычурные эфесы шпаг, подтверждая догадку лейтенанта, делали пиратов похожими скорее на каких-то восточных танцоров, чем на простых моряков.

Первая шлюпка доставила на берег высокого человека в строгой одежде, который сидел на корме с видом властным и авторитетным. У него была самая огромная и самая отталкивающая борода, какую Мэйнарду когда-либо приходилось видеть, и хотя лейтенант был пока еще новичком в здешних краях, он без особого труда догадался, что этот человек был не кто иной, как пресловутый капитан Черная Борода.

Рядом с пиратским вожаком Мэйнард с удивлением разглядел стройную фигурку молодой девушки, почти ребенка. Он мог бы принять ее за мальчика, если бы не длинные рыжеватые волосы, отливавшие на солнце медно-золотистым блеском. Лейтенант решил было, что это пленница, и сердце на мгновение замерло у него в груди; но потом он увидел, как она вместе с другими перебирается через мелководье на берег, и заметил за ее зеленым шелковым кушаком пару пистолетов и отделанную золотом шпагу восточной работы, доходившую ей чуть не до щиколоток. На девушке были узкие черные бриджи и мужская сорочка, и выглядела она странно бледной и задумчивой. Однако, когда бородатый пират, улыбаясь, заговорил с ней, она ответила ему короткой улыбкой, и лейтенант Мэйнард, сжимая коленями бока своей норовистой лошади, внезапно почувствовал какое-то неясное беспокойство.

Теперь ему стало понятным, почему остальные суда покинули пролив у Блафф-Пойнта, бросив на берегу часть груза, который они так и не взяли на борт, торопясь поскорее убраться подальше. Никому не улыбалось делить якорную стоянку с Черной Бородой!..

Ранним утром, как только якорь «Мщения» лег на грунт, Анна вышла на палубу, чтобы вдохнуть свежего воздуха и посмотреть на берег, к которому они приплыли. Девушка не спала всю ночь, терзаемая сомнениями и тревогой. Наконец, к утру она смирилась со своей судьбой, приняв решение во всем покориться Тичу и постараться быть с ним приветливой и послушной. Как ни мал был ее жизненный опыт, безошибочный женский инстинкт подсказал Анне единственно правильный метод приручения этого дикаря. Мягкая покорность, словно слабая капля воды, часто успешно справляется там, где бывает бессильной тяжелая кирка каменотеса…

Тич пребывал в отличном расположении духа. Поспешное бегство трусливых купцов немало развлекало его, еще раз показав, какой страх наводит на всех его грозная репутация. Он избрал Блафф-Пойнт для своей стоянки не только потому, что его корабль имел большую осадку и поэтому нуждался в сравнительно глубоких водах пролива. Тич пользовался удобной стоянкой у Блафф-Пойнта еще тогда, когда опасался крейсировавшего в здешних водах английского военного корабля. И хотя теперь этих опасений не существовало, тем не менее в знакомой стоянке заключались определенные преимущества.

Увидев Анну на палубе, Тич подошел к ней и принялся оживленно комментировать достоинства и выгоды цветущего острова применительно к своей разбойничьей профессии:

— Когда прибываешь в порт, — говорил он, скаля в улыбке желтые зубы, — то прежде чем начать его грабить, надо постараться заполучить к себе на борт десяток-другой местных жителей побогаче и посолиднее. После этого их слуги напрочь теряют охоту защищать добро своих хозяев, а их жены и дочери становятся такими покладистыми, что никто и не поверит!

Он громко захохотал, и Анна, хоть и не так уверенно, тоже засмеялась вместе с ним.

Спустя некоторое время, словно в качестве иллюстрации к этому правилу, на палубе появилась кучка дрожащих и испуганных горожан. К их ногам была прикована тяжелая якорная цепь с крупными звеньями, которую достаточно было выпустить в воду, чтобы утопить несчастных в проливе на глубине десяти фатомов…

Тич, Анна и еще несколько наиболее приближенных к капитану пиратов неторопливо поднимались по склону холма к таверне «Золотой Утес», предоставив остальной команде освобождать городские лавки от запасов вина, черного рома и прочих горячительных напитков, а после завершения этой первоочередной задачи — и от всего остального, что им придется по душе. Тобиас Галвей, хозяин «Золотого Утеса», изменился в лице, увидев группу пиратов во главе с Чернобородым, направляющихся к таверне. Впрочем, если бы он их и не увидел, то во всяком случае услышал бы наверняка, ибо веселая компания хохотала, орала, горланила и стреляла из пистолетов с единственной целью наделать побольше шума.

— Поскорее укройте куда-нибудь своих дочерей! — сказал ему лейтенант Мэйнард, спрыгивая с лошади и морщась от боли, поскольку быстрая скачка отнюдь не способствовала выздоровлению его больного колена. — Я бы на вашем месте поторопился припрятать кое-что из наиболее ценных вещей, Галвей, а потом позволил бы этим головорезам поймать вас при попытке спрятать какую-нибудь мелочь, притворившись, будто это все, что у вас есть. Иначе, что бы они ни нашли, эти бандиты все равно станут вас пытать, чтобы заставить признаться, где вы спрятали остальное.

Жирные щеки Галвея затряслись от страха.

— Деньги мои они могут забирать, — сказал он. — Но, во имя божье, сэр — мои дочери! — Он вытер рукой вспотевшее лицо. — Да смилостивится небо над ними! Тут есть одно укромное местечко, которым они пользовались в детстве для игры в прятки… Может быть, оно сгодится? Они покажут вам это место, сэр. Ведь вы пойдете с ними, не правда ли? Вам тоже лучше спрятаться, потому что Черная Борода не знает жалости к офицерам королевского флота. Идите с Бель и Кларой, сэр!

— Не думаю, чтобы я стал от кого-нибудь прятаться, — возразил Мэйнард. — Во всяком случае, не от этого отребья!

Лейтенант нашел обеих дочек хозяина в главном обеденном зале, обширном красивом помещении, отделанном резными панелями из красного дерева. Некогда это был зал для приемов, и здесь все еще сохранилась приподнятая площадка в виде эстрады для оркестра в дальнем конце. Обе девицы, пухленькие и запыхавшиеся, с трясущимися локонами черных волос, свисавшими вокруг их розовых шеек словно гроздья переспевших фруктов, были заняты тем, что усердно старались открыть маленькую задвижную дверь сбоку оркестровой платформы. Глаза их горели от возбуждения — вопреки ожиданиям Мэйнарда, который был уверен, что найдет молодых креолок в состоянии смертельного испуга; по всей вероятности, он несколько недооценивал легкомысленный характер этих юных девиц.

— Мы слышали вас через окно, — пыхтя, проговорила Клара, дергая покоробившуюся дверцу в тщетных попытках ее открыть. Черные глаза ее глядели на лейтенанта с обожанием: — Вы удивительный храбрец, мистер Мэйнард!

Лейтенант покраснел.

— Это и есть то место, где вы собираетесь прятаться? — спросил он голосом, которым привык отдавать команды на квартердеке. Эффект не замедлил сказаться: девицы вздрогнули, кудряшки их затряслись, и юбки задрожали.

— Дверца заела… — жалобно проговорила Бель.

Лейтенант одним рывком распахнул дверцу. Открылась маленькая тесная клетушка, увешанная фестонами паутины. Девицы принялись жеманничать, жаться друг к дружке и хихикать.

— У-у!.. — протянула Бель. — Там темно… Вы пойдете с нами, мистер Мэйнард? А то нам страшно…

— Быстрее! — приказал лейтенант. — Залезайте внутрь!

Сквозь открытое окно из сада уже доносился хохот и крики приближавшихся пиратов. Лейтенант втолкнул дочерей трактирщика в тесную каморку под эстрадой, заметив мимоходом, что их больше занимали испорченные наряды, чем угроза оказаться в руках у мародеров. Он снова задвинул панель на место, придвинув к ней вплотную тяжелое кресло для более надежной маскировки, и торопливо захромал в свою комнату за пистолетами. Он до сих пор еще твердо не решил, как будет действовать в столь неожиданно сложившейся ситуации. Вероятнее всего следовало предположить, что вскоре его ждет гибель, но эта мысль как-то не особенно тревожила его. Страх смерти, — он давно постиг эту бесспорную истину, — был всегда хуже самой смерти… Мэйнард плотно прикрыл за собой дверь и невозмутимо принялся осматривать свои тяжелые морские пистолеты.

Тобиас Галвей торопливо спускался по кухонной лестнице, бережно придерживая обеими руками края передника, куда он ссыпал наиболее ценные сокровища из своей заветной шкатулки, намереваясь зарыть их где-нибудь в саду. Тут-то его и застукали пираты, которые на всякий случай проникли в дом не с фасада, а через заднюю дверь. Хотя Тич и не ожидал в таверне ни засады, ни ловушки, но он не просуществовал бы так долго в роли пиратского вожака, если бы твердо не усвоил ту истину, что мерами предосторожности никогда не следует пренебрегать. При виде Черной Бороды у Галвея от страха подкосились ноги, и сверкающие драгоценности со стуком посыпались на выскобленный до белизны каменный пол кухни.

— Ага-а! — весело заржал Тич. — Вставай, собака, и готовь нам свадебный пир! Мы поможем тебе подобрать твои побрякушки — верно, ребята?

В ответ послышались оживленные возгласы, и хохочущие пираты в дикой свалке бросились на пол, выхватывая друг у друга из-под носа рассыпавшиеся монеты и драгоценности. Среди прочих предметов Тич заметил серебряное ожерелье с изумрудами — великолепное изделие тончайшей перувианской работы. Острие его шпаги высекло сноп искр с каменного пола, воткнувшись в то место, где лежало ожерелье. Дюжина протянутых загорелых рук моментально отдернулись назад, чтобы заняться более безобидными объектами грабежа. Тич поднял ожерелье на конце шпаги и протянул его Анне:

— Что ты скажешь об этой связке зеленых яблок, козочка? По-моему, им не хватает твоих розовых щечек, а?

Увидев сверкающее зеленое ожерелье, Анна заколебалась, переведя взгляд на жирное страдающее лицо его владельца. Первой ее мыслью было отвергнуть предложение Черной Бороды; потом она сообразила, что такой ее поступок ни к чему не приведет. Для жалкого, дрожащего и перепутанного толстяка ожерелье все равно было потеряно безвозвратно, независимо от того, откажется она от него, или нет. А камни были так великолепны!

И тем не менее, она не могла заставить себя взять их…

— Ну, берешь или нет? — грубовато спросил Тич, почувствовав ее колебание и недовольный им. — Или ты все еще сомневаешься, будет ли это честным поступком? А как, по-твоему, заполучил их этот толстый слизняк? Да наверняка выманил за бесценок у пьяного бедняги-матроса, который в свою очередь отобрал их у какого-нибудь проклятого испанца! Впрочем, вот что я тебе скажу, — продолжал он со злорадной ухмылкой. — Я заставлю его драться со мной! И если мне повезет и я окажусь победителем, то ожерелье будет моим законным призом, и я смогу тебе его подарить без лишних разговоров. Эй вы, швабры, дайте-ка ему шпагу!

Кто-то из пиратов, ухмыляясь, сунул в руку упирающемуся Галвею свою тяжелую шпагу. Лицо трактирщика стало болезненно-зеленым. Он знал, что в поединке с Черной Бородой для него возможен только один исход. Анна заметила его ужас, и чувство сострадания охватило ее.

— Стойте! — закричала она, сама удивившись тому, как громко прозвучал ее голос под сводами помещения. — Стойте! Если ожерелье предназначено мне, то я и должна за него драться!

Одобрительный! хор голосов покрыл жалобные стоны Галвея. Шутка пришлась пиратам по душе. Косматая борода Тича расползлась в широкой улыбке удовольствия:

— Будешь драться с барышней — слышишь ты, жирный боров? Становись в стойку, живо!

Шпага Анны, со свистом вылетев из ножен, мгновенно оказалась в ее руке. Пираты, толкаясь и перебрасываясь солеными шуточками, расступились, образовав вокруг Анны и трактирщика нечто вроде дуэльной площадки. Загорелые лица моряков сияли от возбуждения в предвкушении невиданного зрелища.

Галвей стоял посреди своей кухни, словно парализованный. Он никогда до сих пор не видел женщин-пираток. Одного вида пиратского капитана и его команды было достаточно, чтобы довести до медвежьей болезни любого миролюбивого человека. Но эта медноволосая девица с холеной кожей и большими, широко раскрытыми полудетскими глазами, два смертоносных пистолета за широким кушаком, затянутым вокруг ее тонкой талии, и, наконец, шпага, которую она так ловко держит в руке, — это было так ужасно и неправдоподобно, что скорее походило на кошмарный сон! Как ни мало был сведущ Галвей в искусстве фехтования, даже для него было очевидно, что девица достаточно хорошо владеет шпагой. Поэтому он не видел никакого другого исхода из этой шутки, кроме смерти.

— Эй, пошевеливайся! — прикрикнул на него один из пиратов. — Живее, ты, каракатица!

Грохнул пистолетный выстрел, и тяжелая свинцовая пуля, ударившись о каменный пол, взвизгнула у самых ног Галвея. Его жирные щеки залоснились от пота; он в отчаянии зажмурился и вслепую замахнулся шпагой на девушку. Анна шутя парировала удар. Галвей поскользнулся, с трудом удержал равновесие, и сделал внезапный выпад. Анна только этого и ждала: она надеялась, что первый неловкий жест толстяка поможет ей спасти несчастного. Как и любой опытный фехтовальщик, она парировала выпад, отведя клинок в сторону, и легким поворотом кисти резко вывернула запястье противника, вырвав шпагу из его чересчур Крепкого захвата. «Шпагу держи легко, как пойманную птичку в кулаке, — говорил, бывало, ей отец. — И никогда — слышишь? — никогда не сжимай ее!».

Тобиас Галвей, очевидно, ни от кого не получал таких полезных инструкций, и оружие со звоном вылетело из его обессилевших пальцев.

Пираты завопили от восторга. Тобиас Галвей в изнеможении упал на колени.

— Во имя милосердия… — взмолился он. — Пощадите… Я… я с радостью признаю себя побежденным… Я не боец и не военный, я мирный человек…

Хохот пиратов заглушил жалобные причитания несчастного.

— Боец! — насмешливо проговорил Тич. — Какой из тебя боец, приятель? По-моему, ты даже не мужчина! Вот, возьми, — он протянул Анне ожерелье, все еще висевшее на его шпаге. — Этот мешок с салом отдает его тебе. Ты ведь сама слышала! Бери, бери, не стесняйся — это военный трофей, а не просто воровская добыча!

Анна взглянула на Галвея, и оба поняли, что она подарила ему жизнь в обмен на это ожерелье. Ответный взгляд толстяка умолял ее взять его.

— Ладно, — сказала Анна и с горечью добавила: — Моего отца повесили за то, что он защищал свою собственность, и сегодня вор топчет его землю! Так что же такое закон, а что — произвол? Где грань между грабежом и завоеванием? Господь, возможно, знает, во я — нет…

Тич с изумлением уставился на нее.

— Ну да, — не совсем воняв смысл ее тирады, произнес он. — Мы все родились голыми, и поэтому обязаны либо воевать, либо грабить, если не хотим продолжать ходить нагишом!

Анна надела ожерелье, встряхнув головой, отчего ее длинные волосы мягкой золотистой волной легли на плечи. Этот жест, полный естественной грации, вызвал у пиратов очередные возгласы одобрения.

— Браво! — воскликнул Гиббонс. — Надеюсь, петлю палача ты наденешь так же лихо, когда придет время!

— Я тоже надеюсь, — ответила Анна. Толстый трактирщик во все глаза глядел на нее, от изумления даже забыв свой ужас перед пиратами.

— Хочешь еще что-нибудь, крошка? — Тич обвел концом шпаги помещение, предлагая ей во владение все движимое и недвижимое имущество таверны.

Анна растерялась, отыскивая предлог, который мог бы послужить ей извинением от дальнейшего участия в неизбежном грабеже. От душной жары, царившей в таверне, от возбуждения, вызванного поединком, от дюжины разгоряченных мужских тел, толпившихся вокруг нее, рубаха и бриджи девушки были мокрыми, хоть выжимай.

— Я… — проговорила она, наконец, — я хотела бы горячую ванну…

— Слышишь, пес? — заорал Тич. — Горячую ванну для леди, или она вышибет твои жирные буркалы из своих пистолетов, — верно, моя маленькая козочка?

Анна засмеялась, подчиняясь ходу игры ради безопасности Галвея, и была искренне удивлена, увидев, как красный, словно томатный сок, румянец невыразимого ужаса заменил бледность щек трактирщика. Толстяк и в самом деле поверил, что она способна вышибить ему глаза из пистолетов! Никогда еще ни один взрослый человек так не боялся ее. Это было странное и необычное ощущение.

— Э… ванна, миледи, — да, да, конечно, — прошу вас сюда! — пробормотал Тобиас Галвей, направляясь на трясущихся ногах к лестнице, ведущей наверх. Шпага Анны вновь заняла свое место в серебряных ножнах у ее стройного бедра, и девушка последовала за толстым хозяином таверны.

Лейтенант Мэйнард был свидетелем почти всей этой сцены. Он стоял наверху на лестничной площадке, держа в каждой руке по пистолету. Однако, до сих пор он так и не решил, что делать. Погибнуть в схватке с пиратами — к этому он, как и любой морской офицер, был готов без всяких колебаний. Но его бросало в жар при мысли о перспективе быть убитым на глазах этой насмешливой юной бродяжки. Этого он не мог допустить ни за что на свете!

Мэйнард поспешно заковылял назад в свою комнату и подкрепился стаканом сухого вина из своих скудных запасов. Вскоре после этого он услышал, как девушка поет за стеной, принимая ванну. Голос ее мелодично сочетался с журчанием льющейся воды. Бесстыдная маленькая потаскушка! У лейтенанта возникла дикая мысль ворваться к ней в комнату и захватить ее, в надежде что это принесет ему определенные выгоды. Но он знал, что не сможет заставить себя стрелять в голую девицу, а, поддавшись неизбежному в таком случае замешательству, скорее всего сам будет застрелен.

Наконец, пение прекратилось, и лейтенант услышал, как девушка с удивительной мягкостью разговаривает с перепуганными невольницами, которые таскали для нее все новые и новые кувшины с горячей водой. У нее был интеллигентный голос с легким южно-шотландским акцентом, и Мэйнард, чья мать была уроженкой Эдинбурга, внезапно почувствовал странное волнение, как и тогда, когда впервые увидел ее, сходящую на берег с борта пиратского корабля. Вспомнив, как она улыбалась Черной Бороде, Мэйнард вдруг проникся надеждой, что в течение ближайших часов сумеет отнять жизнь у этого бородатого негодяя, прежде чем сам лишится своей собственной. Однако, как он ни старался заставить себя думать о предстоящей схватке с пиратами, мысли его постоянно возвращались к этой загадочной девице.

У лейтенанта было достаточно времени для размышлений, потому что пираты не утруждали себя обыскиванием дома. Спальни, как таковые, мало их интересовали. Но вот снизу донесся отчаянный рыдающий вопль — как Мэйнард догадался, из обеденного зала — и вслед за этим взрыв оживленных голосов и хриплого хохота. Мэйнард, поморщившись, поднялся из-за стола и взялся за оружие, зная, что означает весь этот шум. Пираты обнаружили Бель и Клару в их укромном тайничке…

Гигантская многоножка, напугав до смерти обеих девиц, заставила их выдать себя пиратам. Впрочем, они и без того рано или поздно выдали бы себя хихиканьем, перешептыванием и шуршанием юбок. Необычное приключение, острое ощущение опасности, заглушаемое еще более острым любопытством, привели скучающих юных креолок в чрезвычайное возбуждение. Но когда в тусклом полумраке маленькой клетушки Клара вдруг увидела на стене возле своей головы многоножку, она издала непроизвольный вопль ужаса. Насекомое было не менее двух футов в длину, и шириной с ленту для волос. Клара знала, что стоит многоножке свалиться со стены ей на шею, как тут же двадцать пар цепких коготков вопьются в ее кожу, и чудовище повиснет на ней, конвульсивно подергиваясь, впрыскивая острыми роговыми челюстями смертельный яд в ее тело. «Сантапеда» была одним из самых страшных насекомых Вест-Индии…

Бель тоже увидела многоножку. С визгом, взметнув тучу пыли своими обширными юбками, она рванулась к двери таким же непроизвольным движением, как отдернутая рука, случайно коснувшаяся пламени горящей свечи.

Тич и дюжина его приятелей уютно расположились за длинным столом, наполняя самые дорогие кубки Галвея его лучшими винами. Гиббонс, подмигивая и лукаво ухмыляясь, подошел и шпагой выдернул задвижную дверцу.

— Ого! — изумленно воскликнул он. — Да тут никак припрятано целое сокровище из молоденьких невест!

— Тащи их сюда! — оживленно распорядился Тич. Борода его была мокрой от вина.

Гиббонс вытащил Бель за волосы и, засунув руку по самое плечо в тесную пыльную каморку, ухитрился поймать Клару за щиколотку. Он вытащил ее наружу, отчаянно отбивающуюся, в смятенном беспорядке белых кружев и оборок нижнего белья, с длинной юбкой, задравшейся на голову. Гиббонс, который умел действовать весьма энергично в ситуациях, требовавших немедленных решений, быстро закрепил юбку в таком положении, проворно перевязав ее у Клары над головой собственным желтым шарфом. Остальные пираты, хохоча, последовали его примеру, проделав то же самое с Бель, которая, ничего не видя, тут же в панике стала носиться по обширному столовому залу, словно курица с отрубленной головой.

Довольный Тич визжал от хохота.

— На стол их! — орал он. — Заставим-ка их поплясать на столе! Припудрим их немножко черной пудрой!

Припудривание «черной пудрой» было грубой популярной забавой во флибустьерских тавернах. Хохочущие пираты подняли обеих девиц на длинный стол и принялись выковыривать из своих пистолетов круглые свинцовые пули, оставляя пыжи и порох. Выстрелы холостыми зарядами не могли причинить серьезных повреждений несчастным невольным танцовщицам, но горящий порох, вылетая из пистолетных стволов, жалил и прижигал их весьма ощутимо. Обе ослепленные девицы с завязанными на головах подолами, боясь, как бы не свалиться со стола, визжали и подскакивали среди холостых пистолетных залпов, беспомощно барахтаясь внутри своих юбок в тщетных попытках освободиться. Их чулки, панталоны и батистовые кружева сорочек дымились и тлели от горящих пороховых газов.

Внезапно раздался выстрел, прогремевший более резко и внушительно. Пират, который только что протискивался сквозь толпу перед Тичем, схватился за грудь, удивленно глядя, как кровь просачивается меж его скрюченных пальцев. Колени у него медленно подкосились, и он замертво рухнул на пол. Ошеломленные пираты обернулись и увидели смертельно бледного лейтенанта Мэйнарда, стоявшего на верхней ступеньке лестницы с дымящимся пистолетом в одной руке, со вторым пистолетом со взведенным курком в другой и с обнаженной шпагой под мышкой.

— Трусливые собаки! — презрительно бросил лейтенант. — Черная Борода, гнусный пес, ты будешь со мной драться, или я немедленно прострелю тебе башку!

Тич со своим обычным обезоруживающим спокойствием, которое всегда овладевало им в минуты смертельной опасности, медленно растянул губы в улыбке:

— Конечно же, я буду драться, мой юный петушок!

Мэйнард указал пистолетом в сторону несчастных пленниц:

— Сперва освободи этих девушек! Отпусти их!

Тич добродушно кивнул. Его люди, которые не раз уже были свидетелями, как он выходит из подобных положений, с невозмутимыми лицами окружили стол. Тич протянул руки к ближайшей из сестер и осторожно помог ей сойти. Когда ее ноги коснулись пола, он обхватил ее, визжащую и отбивающуюся, поперек талии и прижал к себе.

— Ну, а теперь стреляй в меня, петушок! — хихикнул он. — Ты думал, что мы пожертвуем нашей забавой ради такого желторотого птенца? Может, ты меня и узнал, парень, — но, клянусь Сатаной, ты меня еще не знаешь! Выбирай одно из двух: либо ты сейчас же отбросишь в сторону свои хлопушки, либо получишь возможность полюбоваться свеженькими внутренностями этой девчонки! Ну?..

Мэйнард, поколебавшись, уронил пистолеты.

«Поторопился, дурак! — в сердцах выругался он про себя. — Будь у меня хоть крупица разума, я бы их всех мог держать в руках!».

Тич отпустил всхлипывающую девицу.

— Ну, парень, — спокойно сказал он, — я вижу, что ты не трус. И я дам тебе честный шанс. Это милость, которую мы иногда оказываем таким, как ты — большей частью для нашего собственного развлечения, ха-ха!

По лицу Тича расплылась широкая усмешка:

— Ты можешь выбрать трех из моих людей — любых, по одному за раз. Если свалишь их всех, сможешь уйти отсюда в целости и сохранности, — может, и без штанов, но зато живым!

Мэйнард пожал плечами:

— Значит, ты просто боишься, если посылаешь своих псов драться со мной вместо себя!

В ответ Тич лишь усмехнулся и покачал головой. По усмешкам других пиратов Мэйнард видел, что если они в чем и могли сомневаться, то только не в личном мужестве своего капитана. Он сделал последнюю попытку:

— Если я уложу троих твоих негодяев, Черная Борода, — ты будешь драться со мной?

— Может, буду, — ответил пиратский предводитель. — А может, и нет. Сегодня день моей свадьбы, парень, так что мне следует избегать драк, чтобы сэкономить силы для предстоящего поединка!

Когда утихли рев и хохот, возникшие в ответ на это замечание, канонир Фрейтас, мулат, чье плотное коренастое тело было сплошь покрыто пучками жестких курчавых волос, деловито поплевал на руки. Сжав рукоять своего огромного палаша, он возбужденно засопел, широко раздувая ноздри короткого приплюснутого носа, и бросился на Мэйнарда. Лейтенант спокойно принял яростный, рубящий сплеча удар на конец своей шпаги, пропустил лезвие палаша по всей ее длине и легко отвел удар в сторону. Когда палаш Фрейтаса со свистом пронесся мимо и с треском врезался в пол, шпага Мэйнарда, словно спущенная тугая пружина, снова мелькнула в воздухе и глубоко вонзилась в подреберье мулата. Фрейтас упал, выкашливая из легких кровавую пену, и спустя мгновение был мертв.

Мэйнард был немало озадачен неожиданной реакцией со стороны окружавших его пиратов. Они восприняли смерть своего товарища оживленными возгласами одобрения, словно присутствовали при невинной забаве. И не прошло и секунды короткого замешательства, как на открытое место, самоуверенно улыбаясь, выскочил другой пират. Это был любитель отчаянных сабельных драк, убежденный в собственной ловкости и неуязвимости, на что он в обычных условиях имел несомненные основания. Однако сейчас опьянение явственно чувствовалось во взгляде его полуприщуренных глаз. Нанося удары и парируя их, мягкими кошачьими шагами кружа вокруг Мэйнарда, он вскоре начал тяжело дышать; обнаженная грудь его покрылась потом, вздымаясь, словно кузнечные меха. Наконец, он совершил пьяную ошибку, сделав слишком длинный выпад, и Мэйнард убил его.

Зубы Мэйнарда были оскалены в страшной гримасе. Больное колено причиняло ему невыносимые страдания. Он получил несколько незначительных порезов и тоже был покрыт кровью.

— Ого! — с заинтересованным любопытством воскликнул Тич. Он был похож на мальчишку, которому подарили шкатулку с секретом, и который с пристальным вниманием разглядывает ее, пытаясь отыскать скрытую защелку. — Ну-ка, Козел, пощупай его своей длинной рапирой!

Пират по кличке «Козел» был старшим марсовым на «Мщении». Это был маленький кривоногий человечек с клочком жиденькой бороденки на подбородке, но чрезвычайно живой, гибкий и подвижный. Корсиканец по происхождению, он держал типично корсиканскую стойку «длинного ножа»— полупригнувшись, широко расставив согнутые в коленях ноги и раскинув руки. Его свирепое загорелое сморщенное личико находилось на уровне рукоятки рапиры. Все его тело было устремлено вперед, и Мэйнард вскоре начал ловить ртом воздух. На его рубашке появилась свежая кровь, отмечая те места, где острие рапиры коснулось его груди. Это зрелище и увидела Анна, спускаясь по лестнице после ванны.

Мэйнард, хромая все заметнее, при виде ее оступился и неудачно парировал удар, так что рапира маленького корсиканца насквозь пронзила его бедро. Но поскольку это была хромая нога лейтенанта, и он не полностью опирался на нее, то ему удалось сохранить равновесие и сделать ответный выпад, который попал в цель. Козел упал с хриплым стоном, и шпага Мэйнарда, вырванная из его руки тяжестью падающего тела, отлетела в сторону по навощенному полу. Один из пиратов поддал ее ногой, отбросив подальше, и Тич ее подобрал.

Он смеялся, вполне довольный зрелищем, которое стоило ему трех его лучших людей. Однако теперь он нахмурился:

— Э, да это никак офицерская шпага? — произнес он. — Клянусь Сатаной, я почти догадывался об этом! Так ты, значит, щеголь с квартердека?

— Я первый лейтенант военного флота его величества, — с достоинством ответил Мэйнард. «Черт побери! — думал он, с трудом превозмогая отвратительную тошнотворную слабость. — Что за гнусное невезение! Надо же ей было явиться как раз во-время, чтобы увидеть, как я убиваю карлика!».

Анна стояла, держась обеими руками за горло, где поблескивало завоеванное ею ожерелье. Она тоже чувствовала тошноту, видя, как сочатся кровью раны Мэйнарда; но вместе с тем она видела также маленькую мягкую ямочку на его крутом подбородке, высокую загорелую шею на мужественных плечах, почти таких же широких, как у Черной Бороды. Ей казалось, что весь пол вокруг усеян мертвыми мужчинами, и кровь внезапно снова приобрела для нее свой истинный трагический смысл.

Тич, казалось, не обратил никакого внимания на появление Анны. Незаметным движением он раздавил под столом стеклянный фужер для вина, зачерпнул пригоршню мелких острых осколков и украдкой затолкал их в ствол пистолета, приготовленного для «припудривания черной пудрой». Он заталкивал большим пальцем в ствол очередной осколок, когда Анна бросилась к нему и положила руку ему на плечо.

— Прошу вас! — взмолилась она. — Не убивайте его!

— Э? — Тич даже вздрогнул от такой необычной просьбы. Он снизу вверх посмотрел на Анну: — А что, разве он приглянулся тебе? Если бы я подумал, что это так, то сразу перерезал бы ему…

— Нет, нет! — поспешно перебила его Анна. — Это только… Я уже довольно насмотрелась на всякие убийства — трупы, кровь, пистолеты, ножи… Я… я устала… и боюсь, что сегодня ночью увижу мертвецов во сне!

Тичу показалось, что он понял.

— А ведь и верно, — согласился он. — Сегодня неподходящая ночь, чтобы видеть мертвецов! Ведь сегодня твоя брачная ночь, не так ли, козочка?

Глаза Анны в испуге расширились, когда она вспомнила, что ее ожидает сегодня ночью.

— Пожалуйста… — пробормотала она. — Если уж я решила выйти за вас замуж, то не хочу представлять вас в роли убийцы!

— А ты за это поцелуешь меня покрепче, правда?

— О да! — торопливо кивнула Анна, готовая сейчас пообещать все, что угодно, лишь бы спасти лейтенанта.

Тич осклабился в довольной улыбке:

— Ну что ж, девочка, твое желание для меня главное, потому что будь я проклят, если хочу, чтобы ты полночи хныкала у меня под ухом! Так что мы с тобой заключим честный договор: ты будешь сегодня со мной мила и приветлива, как если бы я был самым красивым мужчиной из всех, кого ты знала, а я за это обязуюсь сегодня никого больше не убивать. По рукам?

Глаза Анны засветились благодарностью, и она согласно кивнула.

Тич громко захохотал густым самодовольным смехом деревенского острослова, которому удалось отмочить очередную сомнительную шутку.

— Ну что, здорово я напугал тебя, верно? — наклонившись, проговорил он ей на ухо. — А ведь стрелялка-то пустая! Я только собирался поддразнить ею этого парня!

Мэйнард, закрыв глаза от усталости и боли, опустился на здоровое колено. Он едва соображал, где он и что с ним. С трудом придя в себя при очередном взрыве хохота, он сквозь кровавый туман увидел девушку, стоявшую рядом с Чернобородым; ее рука была в ладони разбойника, а лицо обращено к уродливой физиономии бандита. Мэйнард мог бы поклясться, что заметил нечто вроде мягкой благосклонности в ее взоре. К такому головорезу! Собрав остатки сил, он поднялся на ноги и встал, пошатываясь и придерживаясь рукой за спинку стула.

Тич с пистолетом в руке шагнул к нему.

— Я хочу, чтобы ты передал кое-что от меня старому Грогу, мой нежный юный красавчик, — проговорил он, скаля зубы. Мэйнард удивился тому, что пирату известна кличка главнокомандующего английским военным флотом в Вест-Индии.

— Ты имеешь в виду коммодора Вернона? — устало спросил он.

— Ну да, а как же! Старый дружище, добряк Грог Вернон! Скажи ему, что это я третьего дня потопил его военный корабль «Скарборо»! Скажи ему, что это сделал капитан Тич, потому что я не хочу, чтобы другие посягали на эту честь!

— Я не передаю сообщений от бандитов, — сказал Мэйнард. Он ожидал взрыва ярости, но Тич не шевельнул ни одним мускулом. После молчаливого обмена взглядами, полными взаимной ненависти, Тич сделал пистолетом жест, разрешающий лейтенанту удалиться.

— Как хочешь… — процедил он сквозь зубы. Мэйнард молча повернулся и, стараясь не упасть, хромая, медленно пошел прочь из зала. Выстрел из пистолета, нацеленного пониже спины, стегнул его, как удар бича.

— И все же ты передашь ему мое сообщение! — визгливо захохотал Тич. — Скажешь ему: вот что думает капитан Черная Борода об английском военном флоте!

Анна ахнула, когда раздался пистолетный выстрел. Однако видя, что Мэйнард все еще стоит, она убедилась, что Тич не нарушил своего обещания. Анна не видела многочисленных болезненных, хотя и поверхностных ранений, которые причинили ему осколки стекла, но когда Мэйнард, из последних сил цепляясь за лестничные перила, полуползком, медленно и мужественно ретировался, она с трудом удержалась, чтобы не броситься ему на помощь. Она отлично сознавала, что ради него самого не должна этого делать, и скрепя сердце, осталась в зале.

Анна заставила себя сесть за стол, на свободное место, оставленное для нее рядом со стулом Тича. Руки ее дрожали, и она крепко сцепила пальцы, чтобы унять эту дрожь. Тич по-своему сдержал свое обещание, и теперь ей приходилось держать свое. Призвав на помощь все свое самообладание, Анна потянулась к фужеру, наполненному аракой; руки ее все еще дрожали.

Убитые пираты так и оставались лежать на полу, неприкосновенные по пиратским законам до тех пор, пока их товарищи по корабельной койке не соблаговолят подобрать их оружие и личные вещи. Это являлось незыблемым и неотъемлемым правом оставшихся в живых.

Тич и его люди, крича и жестикулируя, оживленно обсуждали события, свидетелями которых они только что были, с хохотом и ужимками изображая мучительное смущение Мэйнарда, получившего достойный урок приличных манер от их находчивого капитана. Анна отпила глоток из фужера и отломила кусочек медового пряника, пытаясь настроить себя на общее веселье.

— Ого-го! — весело гоготал Тич. — Вот это свадьба, так свадьба! Эту-то я надолго запомню!

— Постой, постой, — возразил Израэль Хендс. — Ведь свадьбы-то еще не было! Какая же свадьба без венчания? Скоро станет чертовски темно, а свадебные блюда на камбузе уже давно перепрели! Это нечестно с Твоей стороны, капитан, и это совсем на тебя не похоже!

— Тринадцать акул тебе в глотку! — заорал Тич. — Так что же ты сидишь здесь, Иззи, и лаешь, как пес на причальную тумбу? Тащи сюда поскорее какого-нибудь Святого Джона, и мы быстренько обтяпаем это дельце!

— Да где же его взять-то, священника? — с пьяной озабоченностью заморгал Израэль Хендс. — Ведь здесь, на Сен-Китсе, все сплошь ирландские католики. Это всякий знает!

— Так тащи пастора, черт побери! На худой конец, и он сгодится!

— К-хм… — смущенно прокашлялся Гиббонс. — Пастора тоже нет, капитан… Пришлось пристрелить его нынче утром. Уж очень он несговорчивым оказался, капитан! Ни за что не хотел стать заложником. Проклял мои глаза по всем правилам, и ни на йоту не уступил! Да и других подбивал сопротивляться…

— Как! — в искреннем замешательстве закричал Тич. — Ты, олух царя небесного, застрелил единственного Святого Джона на этом проклятом острове, чертовски хорошо зная, что я прибыл сюда жениться! О, боже!..

Он в отчаянии охватил лицо руками.

Наступило долгое томительное молчание. Израэль Хондс со своей обычной предусмотрительностью встал из-за стола, где теперь могло случиться все что угодно, и незаметно выскользнул на веранду.

— Эй, капитан! — закричал он оттуда. — Какой-то шлюп появился в заливе! Он как раз спускает паруса… — Хендс прищурил глаза, зоркие, как у коршуна, несмотря на его начинающие седеть волосы: — Это тот самый шлюп, с борта которого мы сняли костоправа на траверзе Антигуа, капитан!

— Тот самый, на котором вы нас нашли? — вздрогнула Анна. Хендс, вернувшись к столу, пожал плечами. Девица, по его мнению, не значила ровно ничего, и поэтому не стоила даже упоминания.

— Но… это же корабль майора Боннета! — вскрикнула Анна.

Действительно, это был «Ройял Джеймс», одномачтовый шлюп майора Боннета. Незадачливый майор, вне себя от злости, направлялся к Сен-Китсу, чтобы запастись провиантом и водой. Пираты, побывав у него на борту, лишили его не только его несчастных пленников. Все его лучшие вина и припасы исчезли тоже. Боннет придавал слишком большое значение личному комфорту, чтобы предпринимать рейс на Барбадос, не имея в перспективе ничего лучшего, чем делить со своей командой гнилую воду и вонючую солонину из бочонков.

Увидев, что сорокапушечный барк Тича, с черным флагом, неподвижно свисавшим с верхушки мачты, уже обосновался в Сен-Китсской гавани, майор Боннет на минуту подумал, что было бы, пожалуй, более благоразумным лечь на обратный курс и убраться отсюда по добру, по здорову. Но его злополучная обида превысила благоразумие.

— Проклятье! — визгливо выругался он сквозь зубы. — Эти бандиты уже обчистили меня до нитки. Больше они все равно взять ничего не смогут. Становись на якорь! Убрать паруса! Шлюпку мне! Я еду на берег…

— Что? — встрепенулся Тич, внезапно воспламенившись какой-то новой идеей. Как и все экзальтированные натуры, разочаровавшись в возможности осуществления одной забавы, он мгновенно забыл о ней, тут же ухватившись за другую, более реальную. Израэль Хендс во-время переключил его внимание, подсунув ему новую игрушку; впрочем, он не был бы Израэлем Хендсом, если бы не изучил до тонкостей особенности характера своего капитана.

— Эй, Израэль! — закричал Тич. — Тащи-ка сюда этого майора, чтоб его черти взяли! Скажи ему, чтобы он убрал свой груз с этого шлюпа. Я собираюсь нанять его!

Шлюп майора Боннета. «Ройял Джеймс», был великолепным судном. Он был специально построен для того, чтобы служить приватиром, и киль его был заложен в последние месяцы войны. Но мир был заключен еще до того, как его успели построить, и шлюп до сих пор так и не смог выполнить своего предназначения. Судно было рассчитано на скорость, на умелое обращение, а также на мелководье Карибских бухточек и заливов. Снабженное высокими бульварками, оно было очень удобно для морского грабежа, так как за ними легко можно было скрыть и пушки, и людей. Теперь, когда «Скарборо» больше не тревожил капитана Тича, охотясь за ним по всему Карибскому морю, пиратский вожак решил, что может спокойно вернуться на некоторое время к использованию более маневренного и легко вооруженного судна, что в условиях Карибского архипелага, изобиловавшего множеством узких проливов и лагун, давало немалые преимущества.

— Нанять?.. — недоумевая, повторил Хендс, изумленно уставясь на Черную Бороду.

— Ну да, скажи ему, что я собираюсь использовать судно в качестве приватира, и выделю ему его долю в призах, как хозяину корабля. Можешь сказать ему вообще все, что тебе придет в башку, Израэль, ибо легче обещать, чем спорить! Волоки его сюда! Мы тут же составим нужные бумаги, да заодно и отпразднуем заключение договора. Не пропадать же хорошей жратве, черт побери, если свадьба не состоялась!

Он сделал знак своему лейтенанту и вышел вместе с ним на веранду:

— Видишь ли, Израэль, эта посудина может взять на борт десяток орудий и человек сорок матросов. У бедняги «Мщения» есть несколько пробоин в обшивке, шпангоут нуждается в переборке, да и вообще его нужно основательно подлатать. Так что ты отбери мне немного лучших парней и прикажи им перенести свои койки и пожитки на борт этого шлюпа. Ричардс может принять команду на «Мщении»и присмотреть, чтобы его привели в порядок, а потом последовать за мной на Тортугу. Ты останешься со мной, разумеется!

— А девица? — спросил Хендс, хитровато ухмыляясь. — Ведь она, кажется, так и не стала твоей женой?

— Она отправится со мной, — буркнул Тич. — Ибо я не собираюсь отказываться от намерения сыграть с нею свадьбу! Ты знаешь, что она мне сказала, Иззи? Она сказала, что если мне срезать бороду наполовину, то я буду здорово смахивать на ее папочку! Что ты на это скажешь, а? На ее папочку!

Он сплюнул на веранду, но Хендс так и не понял, был ли он недоволен этим сравнением, или только озадачен.

— А ее братец-костоправ, он остается на «Мщении»? — спросил Хендс.

Тич нахмурился.

— Нет, он пойдет с нами. Теперь, пока поблизости нет ни одного военного корабля, надо не терять времени и действовать. Действовать, черт побери! Пусть-ка и он тоже заработает на свою проклятую выпивку!

— Ну, немало же придется ему потрудиться, чтобы заработать на всю ту выпивку, которую он ухитряется заливать в свое нутро! — пробормотал Хендс, ухмыляясь.

Перспектива снова встретиться с майором Боннетом странным образом подействовала на Анну. Она вздрогнула, словно от озноба. Это был не страх — скорее отвращение, как при воспоминании об омерзительном пауке. Воспользовавшись тем, что внимание пиратов было занято обсуждением новой затеи Чернобородого, она потихоньку выскользнула из-за стола и вышла на веранду, надеясь найти успокоение в прохладном ночном воздухе.

В саду — на скамьях, креслах, табуретах, перевернутых лоханях, а то и просто на земле — сидели и лежали пираты, горланя песни, ругаясь и споря, хватая руками куски пищи из стоявших перед ними полных блюд и запивая еду невероятным количеством вина. Кое-кто из них заметил Анну, и в саду поднялся оживленный шум, сдобренный скабрезными замечаниями; впрочем, он тут же стих, как только ее узнали. Ни в пьяном, ни в трезвом виде никто из пиратов не смел ни словом, ни мыслью посягать на собственность Черной Бороды.

Один из пирующих поднялся с земли и направился к ней. С радостным облегчением Анна узнала в нем Лори и бросилась к нему.

— Лори, послушай — здесь английский морской офицер, его только что ранили! Он истекает кровью. По-моему, он наверху. Пожалуйста, пойди к нему! Ты как — в порядке?

— Ты хочешь спросить, не очень ли я пьян? — усмехнулся Лори. — Не волнуйся, сестренка! Верно, я был пьян, но я немного поспал на послеобеденном солнышке. Только недавно проснулся. Я весь искусан муравьями, но не пьян! Так в чем там дело? Кто он, этот парень?

Анна быстро рассказала ему о том, что произошло.

— Сходи к нему, Лори, пожалуйста! Прошу тебя, быстрее!

Лори пожал плечами:

— Не думаю, чтобы это доставило большое удовольствие милорду Черной Бороде, но будь я проклят, если стану сидеть здесь, сложа руки, когда наверху истекает кровью мой соотечественник! Ладно, предоставь это мне. Я сделаю все, что смогу.

Он озабоченно посмотрел на сестру:

— Как ты себя чувствуешь среди этих типов, Ани? Они тебя не трогают?

Было очевидно, что проснувшиеся угрызения совести снова мучают его.

— Не обо мне сейчас речь! — перебила его Анна. — О, Лори, поторопись! Он ведь может умереть от потери крови 1

Лори хотел было еще о чем-то спросить сестру, но потом передумал и смущенно замолк. Не глядя на Анну, он с виноватым видом коснулся ее плеча, повернулся и вошел в дом.

Анна осталась овна на веранде, очарованная прелестью темного ночного сада, утопавшего в серебристом свете луны. Воздух был напоен густым дурманящим ароматом тропических зарослей; казалось, он весь дрожал и вибрировал от бесчисленного множества летающих светляков, огромных гудящих жуков, гигантских бабочек и прочих насекомых. Все вокруг жило лихорадочной жизнью, словно стремясь наверстать знойные часы долгой дневной спячки…

Прохладный ветерок с залива заставил Анну вздрогнуть и плотнее прикрыть распахнутый ворот рубахи. Она вернулась в дом через высокое французское окно в дальнем углу веранды и обнаружила, что стоит неподалеку от лестницы, ведущей наверх…

Анна не сразу сориентировалась в темном коридоре верхнего этажа, пока за одной из дверей не услышала голосов Лори и Мэйнарда. Она постучала, и голоса мужчин мгновенно замолкли.

— Кто там? — после минутной напряженной паузы спросил из-за двери Лори.

— Это я, Анна! Можно мне войти? Я хотела… Я думала… может быть, я сумею чем-нибудь помочь?

Стукнула тяжелая щеколда, и Лори отворил дверь:

— Боже, как ты меня напугала! Ну, входи же скорее, Ани!

Шагнув через порог, Анна очутилась в маленькой, скудно меблированной комнатке. Одинокая свечка в канделябре тускло освещала таз с розоватой водой, окровавленные тряпки, разбросанные на полу, и блестящую сталь хирургических инструментов на табурете у узкой кровати, на которой лежал Мэйнард. Лицо его осунулось от боли и тревожной настороженности, а в глазах можно было прочесть все что угодно, кроме дружелюбия и приветливости.

— Хотел бы я знать, — с трудом проговорил он, — что может понадобиться здесь этой девице?

— Ладно, Мэйнард, — быстро вмешался Лори. — Это моя сестра. Это она прислала меня помочь вам… Все в порядке, Ани, — добавил он, отвечая на безмолвный вопрос в ее встревоженных серых глазах. — У него множество повреждений мягких тканей, но ничего опасного. Он выздоровеет, можешь не беспокоиться. Сейчас принесу спирт и попытаюсь остановить кровотечение. Не открывай дверь никому, пока меня не будет!

Лори вышел из комнаты. Мэйнард продолжал хмуриться; он был ужасно бледен от потери крови.

— Вы все — гнусное сборище мерзавцев и убийц! — заявил он Анне. — Ваш брат — если он действительно ваш брат! — смахивает на джентльмена: но что это за джентльмен, который водит компанию с бандитами? А что касается вас, то я могу обойтись и без забот бесстыдной кабацкой девки! Оставьте меня! Оставьте меня в покое! Я не желаю, чтобы моих ран касались руки негодяев!

— Мой брат — квалифицированный хирург, — мягко возразила Анна. — И, помогая вам, он, вполне возможно, рискует собственной жизнью! Я понимаю, что у вас нет оснований быть признательным ни одному из нас, но вы бы могли, по крайней мере, попытаться быть повежливее…

Яркие пятна гневного румянца вспыхнули на бледных щеках лейтенанта:

— Клянусь богом, лучшая вежливость по отношению к любому из вас — это помочь вам поскорее встретиться с петлей палача!

Он сделал неудачное движение и поморщился от боли.

— Послушайте, — сказал он, пытаясь сохранить самообладание. — Я, вероятно, был слишком резок. Что ж, прошу меня простить. Разумеется, все, что я сказал, относится к Черной Бороде и его банде, а не лично к вам. Но, во имя всевышнего — что делаете здесь вы, в компании этих кровавых ублюдков? Да еще, как мне показалось, по своей доброй воле…

Он хотел было подняться, но от бессилия и боли снова упал на подушки. При виде его страданий сердце Анны смягчилось, и она позабыла свой гнев, который был вызван резкими словами Мэйнарда.

— Лежите, лежите спокойно, прошу вас! — быстро проговорила она, укладывая раненого обратно в постель. — Я подам вам все, что нужно. Только лежите и не шевелитесь!

— Вы, кажется, очень озабочены состоянием моего здоровья, мадам…

— Да, — просто ответила Анна. — Вы держались достойно, мистер Мэйнард, и вели себя так, как и подобает настоящему мужчине и джентльмену. Мы с братом находимся в страшной компании — это верно, но мы еще не разучились ценить настоящее мужество!

— Скажите, — спросил лейтенант после минутного молчания. — Это правда, что Черной Бороде удалось выйти победителем из схватки со «Скарборо»? Вы слышали об этом?

— Да, правда, — сказала Анна. — И я не просто слышала. Я видела, как это произошло. Собственно говоря, это я стояла у штурвала корабля капитана Тича, когда он захватил «Скарборо»…

— Что? Вы — у штурвала? Да вы либо сумасшедшая, либо самая отчаянная лгунья, какую только видел свет! Помилуйте — да неужели же вы настолько глупы, что думаете, будто я поверю вам?

— Мистер Мэйнард, очень жаль, что человек, проявивший такую храбрость, пользуется сейчас своим болезненным состоянием, чтобы оскорблять женщину! Будь вы здоровым — клянусь, я дала бы вам пощечину!

Мэйнард ошеломленно уставился на Анну:

— Пожалуй, вы действительно говорите правду… Но тогда, значит, со «Скарборо»и в самом деле произошло худшее, что может случиться?

Анна кивнула, все еще слишком рассерженная, чтобы говорить.

— В таком случае, чем скорее этот негодяй будет повешен, тем лучше для честных людей! Э-э… мои извинения, госпожа пиратка — ведь он, кажется, ваш покровитель? И как это вы с братом умудрились спутаться с этой бандой грабителей? Должен признаться, мне было бы чрезвычайно любопытно это узнать?

— Не думаю, чтобы это в какой-либо степени касалось вас, сэр?

Анна вся пылала от негодования и досады. Впервые увидев лейтенанта, она внезапно почувствовала какое-то необъяснимое волнение и тревогу. Прежде, встретив подобного человека, она вступила бы в счастливую волшебную страну флирта, случайных многозначительных взглядов, случайных прикосновений, случайных — но заранее запланированных — встреч у подружек на балах и вечерних приемах, — словом, всех тех многочисленных хитроумных и нежных способов, которые придумала прекрасная половина рода человеческого для привлечения к себе внимания без ущерба для своей женской осторожности, благоразумия и достоинства. Теперь же, когда она пришла сюда, проявляя о раненом искреннюю тревогу и заботу и в глубине души надеясь, что, помогая ему, сможет хоть на мгновение вернуть себе кое-что из того, что она потеряла, — он предпочел ее оттолкнуть и презрительно высмеять.

Наступило долгое томительное молчание. Наконец, Мэйнард глухо произнес:

— Ненависть к бандитам — в моей крови, мадам, а ваш Черная Борода — бандит, хотя, вне всякого сомнения, достаточно ловкий и отважный. Прошу прощения за мои резкие слова, которые не могут относиться к вам, если вы не принадлежите к его банде. Я не имел намерения высмеивать вас — и поверьте, если вы против своей воли оказались в такой двусмысленной ситуации, то я искренне соболезную вам и обещаю помочь всем, чем смогу!

Анне следовало бы запомнить его лицо именно таким, каким она видела его сейчас: бледное, искаженное от боли, и тем не менее полное сострадания к ней. Но она все еще чувствовала себя чересчур оскорбленной, когда раздался стук в дверь, и голос Лори попросил ее отворить. С легким вздохом Анна откинула щеколду. Лори торопливо вошел в комнату, неся с собой бутылку и полотенца.

— Анна, — поспешно проговорил он, — тебе лучше вернуться к Тичу, если ты не хочешь скандала. Представляешь, что будет, если он обнаружит тебя здесь?

Анна согласно кивнула и молча направилась к двери, не взглянув на раненого лейтенанта. Но Мэйнард с усилием, которое стоило ему многого, поднялся на подушках и протянул к. ней руку:

— Пожалуйста, — сказал он, — примите мою благодарность. Возможно, в моем положении не очень-то уместно выражать вам сочувствие, но я в самом деле искренне сочувствую вам! И я очень хотел бы надеяться на встречу с вами при более счастливых обстоятельствах!

Анна с минуту колебалась, но затем вернулась и пожала протянутую руку:

— Я… я тоже этого желаю, мистер Мэйнард…

Лори, недоуменно глядевший на эту сцену, счел необходимым вмешаться:

— Бога ради, приятель, лежите спокойно, если не хотите истечь кровью! Анна, умоляю тебя — уходи отсюда немедленно!

Анна молча прошла по темному коридору к лестнице, ведущей вниз. Сердце ее билось так, что казалось, будто стук его явственно отдается в ее ушах. Снизу, из столового зала, доносились вопли, хохот и крики пирующих пиратов. Поняв, что там сейчас не до нее, и что ее присутствие среди разгульного веселья осатаневших от рома пьяных бандитов вряд ли может пойти ей на пользу, Анна вздохнула, повернулась и тихонько прошмыгнула назад по коридору в свою комнату…

 

Глава 3

— Чувствуешь запах золота в этом бризе, девочка? — Тич, весело сопя, с наслаждением принюхался к теплому утреннему ветерку. — Это ветер удачи! Он дует в паруса испанских галеонов, плывущих домой из Панамы. И ты скоро их увидишь, если только я не проклятый невезучий пес! Они идут мимо Ямайки, через Наветренный проход, чтобы потихоньку прокрасться в открытое море мимо таких, как мы, веселых ребят!

Он довольно расхохотался:

— Корабли сокровищ, моя милая, нагруженные золотом, драгоценностями, жемчугом и сапфирами! Шестидесятипушечные галеоны, битком набитые золотом! А при виде нас они подбирают юбки и бегут, как старые жирные купчихи! Ну, а теперь — передышка! Отдохни и хорошенько оботрись от пота, если не хочешь заболеть золотухой!

Анна послушно опустила тяжелый тренировочный палаш, переводя дыхание и отбрасывая тыльной стороной ладони прядку золотистых волос, упавшую на ее мокрый вспотевший лоб. Она ухватилась за поручень юта, ощутив под натруженными руками нагретое солнцем горячее дерево, подставляя разгоряченное лицо освежающему дуновению легкого ветерка.

В течение многих недель «Ройял Джеймс» крейсировал к северу от Тортуги, захватывая тут и там незначительные призы, чтобы обеспечить себя провизией, пополнить запасы крепких напитков и захватить пару-другую сундуков с монетами и драгоценностями, ожидая появления более крупной добычи. Капитан Тич, осторожный и осмотрительный, с тщательно подобранной командой, которой он почти доверял, относился к Анне с дружелюбной снисходительностью и сентиментальной жалостью, как к хромой чайке или пойманному жуку. От скуки он проводил много часов, обучая ее настоящим, боевым приемам владения саблей, благодаря чему Анне пришлось сделать несколько обескуражившее ее открытие, что искусство фехтования, которое до тонкостей знал и великолепным мастером которого являлся ее отец, становилось относительно бесполезным, если противник в свою очередь также не был джентльменом с благородными и рыцарскими манерами. Сабли в руках корсаров были отнюдь не инструментом утонченного благородства и куртуазной вежливости, но оружием свирепых атак, в которых единственным законным правилом было либо поразить врага, либо умереть.

Теперь Анна владела шпагой и пистолетом так, как с ними и следовало обращаться в тесных помещениях и бешеной сутолоке палубных боев или трактирных драк. Она была прилежной ученицей, сознающей, что если уж ей довелось очутиться в подобной компании, то она должна научиться хотя бы защищаться на равных условиях и равным оружием.

Так проходили дни, — дни вахт, попоек и энергичных упражнений во владении оружием, время от времени прерывавшиеся возбуждением погони и захвата случайного приза, — и ночи, напоенные зноем, пропитанные дурманящим острым ароматом рома. Но неизменно — при дневном свете или при свете луны — несколько пиратов постоянно находились на продуваемых ветром реях, внимательно вглядываясь вдаль, высматривая на горизонте красные и коричневые паруса испанских королевских кораблей с сокровищами, ныне уже не так многочисленные после того, как слава и богатство Испании поуменьшилось, в двух разрушительных войнах.

Наконец, терпение буканьеров было вознаграждено, и галеоны были выслежены; атмосфера на маленьком шлюпе сразу стала тревожной и напряженной. Анна сама взбиралась на высокие реи, чтобы увидеть испанцев: пять больших галеонов, переваливавшихся с волны на волну в кильватерной колонне и похожих скорее на плавучие крепости, чем на какого бы то ни было рода транспортные средства. Внешний облик их был странно враждебным и угрожающим. Теперь уже Тич оставил роль неуклюжего деревенского увальня. Глаза его горели яростным возбуждением, голос стал резким и отрывистым. Он проявлял превосходные знания мореходного дела и расчетливую отвагу, — чем и заслужил в свое время авторитет среди своей дикой команды, — заставляя судно плясать, как стрекоза, на опасном расстоянии пушечного выстрела от галеонов. Делал он это, казалось, без всякой видимой причины, кроме бесшабашного желания полюбоваться, как «доны» бегают по палубе, выкатывают свои громадные орудия и сдирают с них чехлы, готовясь к бою. Потом он опять уходил подальше, кружа вокруг галеонов, как гиена вокруг стада слонов.

Смысл подобных беспричинных на первый взгляд маневров заключался в стремлении Тича отогнать неуклюжие корабли в холодные воды восточной Атлантики, где шторм и непогода, как он надеялся, разбросают их и отделят какой-нибудь корабль от защиты остальных, превратив его тем самым в доступную жертву для пирата.

— Но, капитан, — удивлялась Анна, щуря глаза от нестерпимого блеска ничем не омрачаемого солнечного заката, — как вы можете ожидать шторма в такую безоблачную погоду?

— О, шторма у нас будет сколько угодно! — ответил Тич. — Боюсь, что скоро тебе понадобятся более плотные штаны, чем эти бриджи, моя красавица! В тысяче милях к востоку отсюда лежит зима. Или ты забыла, что на свете все еще существуют холодные страны?

К собственному изумлению, Анна даже рассмеялась от неожиданности: она действительно забыла об этом!

Девять ночей спустя игла компаса задрожала, и всем находившимся на палубе шлюпа показалось, будто звездное небо над их головами начало раскачиваться из стороны в сторону. Это было верным признаком приближающегося шторма. Вскоре на палубу стали долетать пенные брызги с гребней темных злых волн, которые бились о борта с таким звуком, словно это были мешки, наполненные звеньями якорных цепей. Анна, проснувшись от холода в своей маленькой тесной каютке, услышала над головой топот ног и громкий голос Тича, выкрикивавшего на палубе команды матросам, ставившим штормовую оснастку. Закутавшись в одеяло, она вышла в тускло освещенный качающимся фонарем кормовой проход и тут же наткнулась на Тича, который только что спустился вниз. Вода стекала с него ручьями, как с намокшего черного пуделя. Он отжал одной рукой воду из своей необъятной бороды, а другой притянул к себе Анну, улыбаясь прямо в ее широко раскрытые глаза, глядевшие на него поверх одеяла.

— А-а! — воскликнул он. — Это ты, маленький хорошенький чертенок, — ты принесла мне удачу! Прислушайся, какой ветер!

— А долго он продлится? — спросила Анна, дрожа и стуча зубами от холода.

— Дня два или три, — ответил Тич. Он отхлебнул порядочную порцию рома из черной фляги и протянул ее девушке: — Влей-ка немного жару в свои жилы, мой маленький пират — тебе предстоит отчаянная штормовая встряска!

Анна послушно отпила глоток и закашлялась; глаза ее светились, как у кошки, в возбужденном ожидании предстоящих событий.

Шлюп перенес непогоду без каких-либо серьезных повреждений. Когда небо стало проясняться, Тич принялся ходить по кругу, словно гончая, вынюхивающая след добычи, пока не заметил верхние топсели галеонов. Теперь их было только четыре. Где-то позади затерялся пятый, и вскоре они нашли и его, ковыляющего по бурному морю, подобно раненому Левиафану. Шторм обошелся с громоздким кораблем не так милостиво, как с маленьким вертким шлюпом: он потерял все свои мачты, кроме одной. Тич тщательно осмотрел корабль через подзорную трубу, отмечая его сильные и слабые места.

— Всего два орудия на корме, — проговорил он. — Неужели же «доны» так никогда ничему и не научатся? Ладно, Израэль, дружище — подберись-ка к нему в кильватер! Рискнем получить парочку ядер от этих неуклюжих подонков!

Хендс послушно кивнул, отлично зная этот маневр. Он заключался в том, чтобы подойти к кораблю противника с кормы, где были не страшны залпы тяжелых бортовых орудий, и выстрелами из мушкетов подавить прислугу кормовых пушек, так называемых «базилисков». Для увеличения дальности стрельбы мушкеты заряжались двойным зарядом пороха, и чтобы их не разорвало, туго обматывались проволокой в несколько рядов, так что толщина стволов достигала нескольких дюймов. Это было рискованным действием, ибо «базилиски» стреляли на три тысячи шагов — дистанция, почти в три раза превышавшая расстояние эффективного мушкетного выстрела. Для проведения такого маневра требовалась виртуозная ловкость как в управлении кораблем, так и в обращении с оружием, но таковыми и являлись нормальные профессиональные качества буканьеров. Задачей пиратов было подобраться как можно ближе к корме галеона и пушечными выстрелами с близкой дистанции вывести из строя его руль. После этого огромный корабль начинал беспомощно дрейфовать по ветру, а буканьеры, словно охотничий пес, кусающий медведя за хвост, продолжали нападать на него, обстреливая его со всех сторон до тех пор, пока жертва не опускала, наконец, гордые цвета своего флага и не сдавалась на милость победителя, какой бы эта милость ни была.

Анна, повязав голову цветастым платком, чтобы предохранить уши от ледяного ветра, а волосы от пороховых искр, вылетавших из стволов орудий и носившихся повсюду, восхищенно глядела на галеон, который вырастал перед ней подобно неприступной громаде по мере того, как расстояние между ними сокращалось. Его высокая кормовая надстройка величественно возвышалась над водой, словно башня собора, в изобилии снабженная балюстрадами, балкончиками, резными окошками и сотней-другой деревянных раскрашенных фигур святых. Кормовые каронады галеона продолжали извергать из своих жерл клубы оранжевой огненной смерти, ураганом проносившейся над палубой нападающего шлюпа. Но пираты при помощи тяжелых нантских мушкетов, каленых ядер и дико визжащих. обрывков цепей, которыми они вместо шрапнели заряжали пушки, методично крушили в щепы кормовую надстройку и руль галеона, превращая их в жалкие руины. Задолго до темноты искалеченная и подбитая жертва опустила свой изорванный осколками флаг.

Тич отер пот с измазанных сажей щек.

— На абордаж! — заревел он и повел орду в сорок орущих и воющих пиратов вдоль фордека к бушприту, запутавшемуся в беспорядочном переплетении спутанных и рваных остатков такелажа испанца. Гигантский палаш Черной Бороды сверкал над головами, фитиль дымился под его черной шляпой, перевитая лентами борода топорщилась вокруг его покрытого копотью лица, сверкавшего яростным оскалом зубов.

Старший офицер испанского корабля, высокий моряк, одетый в изысканный черный костюм, встретил захватчиков со шпагой, протянутой эфесом вперед в знак полной и безоговорочной капитуляции.

— Где капитан? — рявкнул Тич.

Испанец, выпучив глаза, остолбенело глядел на пирата. Кадык его судорожно двигался по шее вверх и вниз, словно он пытался проглотить застрявшее в глотке впечатление от внешности Черной Бороды, отнявшее у него дар речи.

— Мертв… в своей каюте, — наконец, выдавил он из себя. Он оправился настолько, что даже решился добавить: — Капитан лишил себя жизни, сеньор, чтобы избежать позора сдачи таким, как вы!

— Ну, и черт с ним, да и с тобой заодно! Показывай, где тут у вас кладовка с монетой!

Черной Бороде пришлось помахать палашом в дюйме от лица испанца, потому что тот неожиданно увидел Анну в окружении заросших ухмыляющихся физиономий, и последние остатки здравого смысла окончательно покинули его.

— Я спрашиваю, где ваша проклятая казна? — выходил из себя Черная Борода. — Ваши драгоценности, парень! Ты что, оглох? Да разрази тебя гром — ты думаешь, мы здесь затем, чтобы нюхать твою напомаженную прическу?

— Последний приказ моего благородного капитана, сеньор, — пробормотал заплетающимся языком испанец, — гласил, чтобы я без всяких возражений передал вам ключи от сокровищницы. Но я должен испросить у вас милосердия, сеньор, к его старой и больной матери, которая направляется домой в Испанию, чтобы умереть на родине…

Тич раздраженно нахмурился. Он не привык, чтобы добыча сочеталась с такими эмоциональными проблемами, как последняя воля покойного и испанские старухи-матери, плывущие домой, чтобы умереть.

— Мы не причиним ей зла, приятель, — после минутного раздумья сказал он, — если она в самом деле такая старая и больная, как ты говоришь!

Его решение было продиктовано скорее суеверным страхом перед проклятием мертвеца, чем каким бы то ни было чувством сострадания. Да и кого могла интересовать сейчас какая-то испанская старуха, когда в руках у него находились ключи от сокровищ?

Перед входом в сокровищницу галеона Черная Борода и его люди остановились в изумлении и замешательстве. Вся носовая часть огромного корабля была переоборудована в гигантский сводчатый склеп с массивной кованой дверью, подвешенной на железных скобах, каждая величиной с бочонок из-под рома.

— Черт побери… — ошеломленно пробормотал Израэль Хендс. — Похоже на ворота Брайдвэллской тюрьмы…

Дверь и вправду походила на крепостные ворота. Пираты принесли фонари, чтобы получше ее рассмотреть. Вся поверхность двери была покрыта затейливым орнаментом в мавританском стиле, и среди причудливых переплетений и завитков на довольно значительном расстоянии друг от друга виднелись отверстия тринадцати замочных скважин. Над дверью скалил зубы желтый череп, искусно вырезанный из кости, а под ним красовалась надпись на нескольких языках.

Тич некоторое время молча разглядывал все это, затем обернулся к испанскому офицеру:

— Что это значит, шелудивый пес? Один ключ для всех замков?

Он посчитал пальцем отверстия замочных скважин и сердито спросил:

— Где остальные двенадцать ключей, ты, хитрая свинья?

— Имеется только один ключ, капитан, — с достоинством ответил испанец. — И выбор зависит от вас — воспользоваться им или нет!

Гиббонс поднес фонарь к надписи над дверью, пытаясь прочесть ее, но для его скудных познаний в грамоте эта мудреная задача была явно не под силу. Израэль Хендс, выйдя вперед, отыскал английский вариант надписи и, запинаясь, прочел по слогам:

«Грабители и бандиты, вы стоите перед вратами, за которыми скрывается ваша гибель. Устремите свой взор на тринадцать замочных скважин. Одна из них открывает дорогу к сокровищам. Остальные — к неизбежной и ужасной смерти. Попытайтесь — и Господь да сжалится над вами!».

Губы Тича медленно растянулись в недоброй усмешке. Он протянул ключ испанскому офицеру:

— Ну, мне все это не грозит! Ты откроешь дверь!

Испанец был бледен, но спокоен.

— В таком случае, капитан, мы все погибнем. Каждому из нашей команды известно, что двенадцать замочных скважин приводят в действие спуск запала, а сразу за этой дверью находится камера, наполненная первоклассным порохом тончайшего помола. Секрет дверного замка был известен одному нашему капитану, сеньор…

Улыбка погасла на губах у Тича. Ему приходилось слышать о беспорядках на борту этих испанских кораблей с сокровищами, чьи команды, истощенные плохим питанием и жестоким обращением, частенько восставали, чтобы обрести одновременно и свободу, и богатство. Это предохранительное устройство, вероятно, и было ответом Филиппа Анжуйского как мятежникам, так и пиратам. Построив огромный флот для перевозки сокровищ из многочисленных колоний своей необъятной империи, он позаботился о том, чтобы каждый галеон был подобен пистолету со взведенным курком, заряженному чрезмерным количеством пороха и готовому взорваться в пыль при малейшем неверном прикосновении к спуску.

Теперь Тичу стало понятным, почему капитан галеона предпочел умереть, наложив на себя руки. Секрет подлинной замочной скважины был известен только ему, и смерть от пули из собственного пистолета была просто милостью по сравнению с теми пытками, которые ему пришлось бы претерпеть, и с тем позором, которым он покрыл бы себя, если бы в конце концов не выдержал пыток и выдал секрет.

— Проклятье… — хрипло выругался Тич сквозь зубы, и хотя голос его был не громче обычного шепота, он явственно прозвучал во внезапно наступившем угрюмом молчании…

В своей пышной до абсурда каюте, на роскошной кровати среди надушенных подушек и тончайших простыней, источавших ароматы садов Кастилии, лежал капитан испанского галеона. Он был несомненно мертв. Взглянув на него, Анна невольно подумала, что он выглядит слишком молодо и обладает поразительно грубыми чертами лица для испанского аристократа, настолько знатного и влиятельного, чтобы командовать кораблем с сокровищами.

Анна устало протерла глаза. В течение долгих часов она и Лори — самые грамотные среди разношерстной пиратской братии — внимательно просматривали всю корабельную документацию, все тяжелые, переплетенные в тисненую кожу судовые журналы галеона, тщетно ища ключ к сокровищнице. То, что записи в них велись на витиеватом и вычурном испанском языке, отнюдь не помогало им в их нелегкой кропотливой работе.

Израэль Хендс с тщательной предосторожностью исследовал все тринадцать отверстий, но не был в состоянии отыскать хотя бы малейший — истинный или воображаемый — намек на то, какое из них было настоящей замочной скважиной.

Гиббонс накачивал в отверстия морскую воду, чтобы исследовать их и подмочить пороховой заряд, но это, очевидно, также было предусмотрено, поскольку вода вытекала обратно совершенно чистой, без единого серовато-коричневого зернышка пороха, которое могло бы свидетельствовать о том, что вода достигла своей цели.

Секрет оставался навечно погребенным в пробитом черепе испанского капитана, уставившегося остекленевшим взором в вычурный балдахин над своею кроватью…

Анна отвела глаза от очередного документа и устало обвела взглядом роскошную каюту. По обилию драпировок, золоченых резных украшений, хрустальных флаконов с помадами, притираниями и ароматическими эссенциями ее можно было бы принять за будуар избалованной и капризной куртизанки, если бы не коллекция великолепных шпаг на одной из стен, с длинной рапирой, красовавшейся на самом почетном месте. Теперь оружие для владельца этой коллекции было бесполезным, но победа, тем не менее, оставалась за ним. Тич сдался. Он сидел тут же, в кресле, молча обхватив голову руками, в угрюмой неподвижности. Он не привык к поражениям, и тяжело переживал неудачу.

Анна услышала шорох в соседней каюте и вспомнила, что там была заперта мать покойного капитана, которая вот уже несколько часов находилась без пищи и воды, без ухода и помощи. Движимая чувством естественного сострадания, Анна взяла со стола блюдо с едой и графин вина и отнесла все это к старухе.

Старая дуэнья сидела почти в такой же позе, как и Тич в каюте рядом, сгорбившись над столом и обхватив ладонями лицо, закрытое густой вуалью. На столе перед ней лежали серебряные четки. Пираты, убедившись в том, что она в самом деле старая, седая, некрасивая, да еще вдобавок страдает мучительным, рвущим грудь кашлем, оставили ее в покое. Когда дверь отворилась, она продолжала сидеть, не поднимая глаз и тихонько всхлипывая.

— Я принесла вам еду, — участливо произнесла Анна. При звуках нежного девичьего голоса всхлипывания мгновенно прекратились, но голова старой дуэньи еще ниже склонилась над четками.

— Грасиас… — прошептала испанка через некоторое время. Похоже было, что она немного знает английский язык, хотя, по-видимому, не расположена разговаривать на нем.

— Могу ли я чем-нибудь помочь вам? — спросила Анна. В ответ старуха снова принялась всхлипывать. Анна в порыве жалости взяла ее за руку, пытаясь лаской ободрить и утешить ее. Рука старухи была вялой и влажной, с длинными пальцами и гладкой кожей. Впрочем, не совсем гладкой…

Анна резко отшатнулась.

— Капитан Тич! — окликнула она. Ее звонкий юный голос дрожал от напряжения. — Зайдите, пожалуйста, сюда! Кажется, я нашла ваш ключ…

Из большой каюты донеслось проклятье, и через мгновение в дверях появился Черная Борода. Он увидел перевернутый стул, разбитый графин с вином и обнаженный испанский кинжал на толстом ворсистом ковре. Анна острием своей шпаги прижала старуху к переборке. Траурная вуаль была сорвана, и ничем не прикрытые черные глаза кастильского гранда яростно сверкали в бешеной злобе.

— Вот капитан галеона, — сказала Анна, прерывисто дыша и отходя в сторону.

Груз корабля с сокровищами, как оказалось, состоял из серебряных слитков. Ценность их была неимоверной, но объем и вес явились причиной того, что процесс перегрузки их на «Ройял Джеймс» оказался чрезвычайно трудоемким и длительным. Несмотря на лихорадочную деятельность Тича и его призовой команды, последняя связка слитков была перенесена на борт шлюпа лишь к полудню следующего дня.

Анна крепко спала в своей каюте, утомленная пережитыми приключениями. Тич спустился вниз и потряс ее за плечо.

— Как ты узнала? — отрывисто спросил он. — Как ты узнала, что это не женщина?

Анна улыбнулась и протянула ему свою маленькую тонкую ладонь:

— Мне кажется, я единственная женщина на свете, у которой между большим и указательным пальцами имеется мозоль от эфеса шпаги!

— Ну, разрази меня гром! — изумленно воскликнул Тич, и бородатая физиономия его медленно расплылась в широкой улыбке. — Ах ты, маленький чертенок! Клянусь дыханием Сатаны, у тебя есть голова на плечах!

Несмотря на улыбку, взгляд его оставался напряженным и жестким. Анна отнесла это за счет усталости, хотя до сих пор ей еще никогда не приходилось видеть его усталым. Выйдя на палубу, она ощутила на борту шлюпа атмосферу тревоги и беспокойства. Израэль Хендс ответил на ее оживленное приветствие резко, почти грубо. Обычно захват такой богатой добычи отмечался грандиозной триумфальной попойкой, но, хотя палубная команда и марсовые матросы были уже достаточно пьяны, пиратские вожаке и старейшины настороженно бродили среди буканьеров, словно приглядываясь и прислушиваясь к чему-то. Спустя некоторое время даже Анна почувствовала неповоротливость шлюпа и заметила, как тяжело он взбирается на волну. В своей жадности Тич перегрузил шлюп слитками до предела, граничащего с потерей плавучести.

Хендс настаивал на том, чтобы утопить часть слитков, разгрузив корабль. Команда была против, и Тич замкнулся в нерешительности, в которой алчность боролась с присущим ему чувством осторожности.

Шлюп кое-как продержался на плаву в течение этого дня и последовавшей ночи. Наутро даже самым упрямым стало ясно, что дальше так продолжаться не может. Малейшего ветерка было бы достаточно, чтобы перевернуть судно вверх килем. Хендс и те из команды, кто его поддерживал, убедили Тича в том, что если он не хочет выбросить в море часть добычи, то должен по крайней мере пожертвовать своими пушками. Тич с большой неохотой согласился. Все орудия, запасные якорные цепи, пирамиды ядер и множество палубных надстроек — все полетело за борт. Но не успела последняя пушка с тяжелым всплеском скрыться в зеленоватых волнах океана, как Тич уже пожалел о содеянном и с горечью принялся сетовать на тех, кто толкнул его на этот непоправимый шаг. «Ройял Джеймс» из хорошо вооруженного боевого корабля превратился в беспомощную лоханку, зависящую от произвола любого встречного, тяжелую в управлении и едва плетущуюся по волнам, словно обожравшийся боров, торопящийся поскорее убраться в свой хлев.

По мере того как проходили дни, вся команда стала разделять беспокойство капитана, постоянно пребывая в состоянии тревожной настороженности. Никогда еще реи на мачтах не были усеяны таким количеством добровольных впередсмотрящих. Грубые шутки и веселье были забыты, и жизнь на корабле замерла, словно все ощущали нависшее над ними проклятье. «Ройял Джеймс»с пустыми орудийными портами и с переполненными трюмами, как тать в ночи, украдкой пробирался к Тортуге, ожидая за каждой волной увидеть роковую западню.

В один из дней Тич, потный и грязный, появился из грузового трюма, где он инспектировал перераспределение драгоценных слитков, сместившихся от тяжелых качков шлюпа. Он был угрюм и раздражителен. Анна попыталась развеселить его, спросив мимоходом, во сколько примерно он оценивает свою добычу. В ответ Тич ударил девушку по лицу.

— А тебе какое дело? — прорычал он. — Достаточно того, что ты получишь свою долю!

В эту ночь Анна не сомкнула глаз и проплакала до утра. Ей почему-то вспомнился лейтенант Мэйнард, и горячее, непреодолимое желание снова увидеть его овладело всем ее существом…

 

Глава 4

Капитан Флай был маленьким тщедушным человечком, отчаянным головорезом и известным сквернословом, о котором молва утверждала, будто на его совести лежит больше убийств, чем у любого буканьера в Испанском Мэйне.

Он сидел за грязным столом у одного из многочисленных припортовых кабачков на Тортуге и обмахивался, словно веером, обрывком пальмового листа. У его локтя стояла фляга с голландским джином и кувшин с соком недозрелого кокосового ореха, о которых он совсем забыл, поскольку следил за тем, как шлюп Червой Бороды лавирует при входе в узкую и переполненную якорную стоянку в бухте Кайона Бэй.

Для того, чтобы войти в тщательно охраняемую пиратскую твердыню, Тичу пришлось вывесить на мачте свои опознавательные знаки, что он сделал с большой неохотой, ибо отлично сознавал, какой интерес возбудит он своим прибытием. Капитан Флай был только одним из многочисленных буканьеров, наблюдавших за входом в гавань своего знаменитого коллеги по разбою. Состояние корабля Тича интриговало их и давало пищу для различных домыслов и предположений, поскольку шлюп сидел в воде очень низко, зияя пустыми орудийными люками, со снесенными за борт большинством палубных надстроек. Из всего этого можно было бы сделать заключение, что корабль прошел через отчаянные передряги, ураганные штормы и бури. Но проницательный глаз Флая подметил в этом куда более любопытную деталь. Капитан Тич, прославившийся на весь Карибский архипелаг отчаянной храбростью, был не менее известен своею предусмотрительностью и точным расчетом. Он никогда не пожертвовал бы орудиями, если бы его корабль не был перегружен до предела чем-то более ценным, чем пушки. И тут уже не могло быть двух мнений относительно того, чем именно нагрузил Чернобородый трюмы своего шлюпа…

— Потрафило косматому дьяволу, — проворчал Флай, подводя вслух итого своих наблюдений. — Не иначе, как набил себе брюхо сокровищами с испанского галеона. Ну-ка, Джессон, собирай ребят! Наклевывается небольшая работенка…

Хорошо смазанная якорная цепь «Ройял Джеймса»с грохотом пошла в воду. Капитан Тич стоял на палубе и неспокойно хмурился, пристальным взглядом обшаривая скопление мачт стоявших в гавани судов и одновременно наблюдая за тем, как огромные полотнища парусов с выступившими на них пятнами морской соли одно за другим свертываются над его головой. Оживленные голоса матросов на реях доносились сверху, перекликаясь с пронзительными криками чаек, гнездившихся на обрывистых скалистых берегах бухты.

«Мщение королевы Анны» уже давно должен был находиться здесь, ожидая прибытия своего капитана, но Тич, сколько ни вглядывался, не мог обнаружить даже намека на его присутствие. Зато он сразу распознал корабли двух своих злейших врагов — шестидесятипушечную бригантину «Сольдадо» капитана Шиверса и меньшее по размерам, но не менее опасное «Ночное Облачко» капитана Неда Флая.

— Взгляни-ка, барышня, — хмуро сказал Тич, обращаясь к Анне. — Запомни эти две лоханки — бригантину и шхуну. Хорошенько запомни, ради своего собственного благополучия! Ибо их ни в коем случае нельзя причислить ни к твоим, ни к моим доброжелателям. Сдыхая я от жажды, и ни один из них не задаст себе труда даже плюнуть в мою пустую кружку! Запомни их, как самых опасных разбойников!

Анна весело рассмеялась тому, что не кто иной, как Черная Борода обозвал других опасными разбойниками. Долгие недели на море покрыли кожу девушки коричневым загаром и придали ее телу твердую упругость спелого яблока. Она давно перестала замечать тяжесть шпаги у бедра. Шпага теперь стала для нее такой же привычной, как некогда была громоздкая юбка, и без нее она считала бы свой костюм неполным.

— Вам очень жалко тех пушек, которые вы бросили в море?

Тич выпучил на девушку глаза, раздраженный тем, что она угадала его сокровенные мысли.

— У-гу, — сердито проворчал он.

Это было большой ошибкой — до такой степени разоружить корабль, направляясь в наиболее опасный из всех разбойничьих портов в мире. Тич полагался на то, что встретит на Тортуге «Мщение», который мог бы взять тяжело нагруженный сокровищами шлюп под защиту своих орудий. Алчность заставила его пойти на рискованный шаг, и теперь, убедившись в своем просчете, он готов был обвинить в нем кого угодно, но только не себя. Он не был суеверен, но сейчас даже присутствие Анны раздражало его, поскольку, как утверждает матросская молва, женщина на борту приносит несчастье. Поэтому, если Тич и упрекал себя в чем-либо, то только в том, что позволил себе поступить вопреки общепринятому предрассудку.

Команда его состояла из отборных головорезов, но это отнюдь не означало, что они послушно подчинялись всем требованиям дисциплины. Как только якорь касался дна, ничто не могло заставить их оставаться на борту, даже если речь шла об охране сокровищ. Каждый считал, что эта задача может быть возложена на товарища. Все таверны и злачные места Тортуги неудержимо манили их на берег. Вздумай Тич запретить им это, они все равно нашли бы способ улизнуть с корабля, подрывая тем самым авторитет своего капитана и заставляя его терять лицо перед такими же, как и он, пиратскими вожаками. Тич перебрал в уме всех, на кого бы мог положиться, и обнаружил, что их отчаянно мало. Израэль Хендс, доктор Блайт, да еще, пожалуй, Гиббонс были достаточно рассудительными, чтобы понимать, что сокровища не следует оставлять без присмотра. Останется также молодой Том Гринсид, ибо он неизменно пребывал в состоянии молчаливого и безграничного очарования Черной Бородой. Осторожный Французик Танти тоже может предпочесть остаться на борту, хотя в драке от него и мало толку…

— Шестеро мужчин, считая меня, чтобы держать вахту в гавани, битком набитой ворами! — в сердцах произнес Тич.

Анна стянула с головы шелковый шарф и, встряхнув волосами, заставила их заструиться и засверкать под горячими лучами утреннего солнца. Она понимала причину тревоги своего капитана и, хоть и ощущала некоторую неловкость, однако старалась не показывать этого.

— А меня вы не принимаете в расчет? — спросила она. — Ведь я тоже могу оказаться полезной, не так ли?

Тич ответил коротким смешком. Право же, она представляла собой чертовски приятное зрелище, эта девчонка, — да и к чему было обращаться с ней сурово? Бросить ее за борт — что ж, он не остановился бы и перед этим, если бы обстоятельства вынудили его пойти на такую крайность. Но теперь?.. Чем это могло бы помочь им теперь?

— Клянусь Сатаной, в тебя вселился сам веселый Роджер, — сказал Тич, скаля в улыбке крупные желтые зубы. — Браво, мой верный и храбрый помощник: ты можешь рассмешить даже висельника перед казнью! Подай-ка мне вон ту флягу с ромом, — мне нужно промочить глотку…

После полудня, как Тич и предполагал, шлюп был покинут всеми, кроме него самого, Анны и тех пятерых, на кого он и рассчитывал. Все остальные отправились на берег, «чтобы, — как сердито писал в тот день Чернобородый в своем корабельном журнале, — поскорее опустошить свои кошельки и души в грязных вертепах и притонах разврата». Мало кто из них сумел удержать язык за зубами, когда ром начал оказывать свое предательское действие, и вскоре то тут, то там стали раздаваться хвастливые намеки относительно королевского приза в слитках серебра, который Черная Борода захватил у испанцев. Слух об этом быстро распространился по всему побережью Кайона-Бэй, и несколько пиратских подзорных труб принялись недвусмысленно обшаривать обезлюдевший маленький шлюп.

Тич понимал, что единственным шансом на спасение для него оставалась попытка улизнуть из гавани именно в тот момент, когда от него этого меньше всего ожидали. Лучшим временем для такого бегства было начало отлива сразу после наступления сумерек, т. е. самое неподходящее время для навигации в быстро мелеющих узких фарватерах Кайонской бухты. Тич долго не колебался, принимая свое решение, хотя оно и означало бросить на произвол судьбы большинство из людей своей команды. Это обстоятельство ни в коей мере не тревожило Тича, поскольку ради спасения сокровищ он готов был пойти и не на такие жертвы. Поэтому, как только закат солнца на Тортуге воспламенил пурпуром и багрянцем безоблачный горизонт над океаном, и очертания многочисленных судов в гавани начали расплываться в смутные силуэты, усеянные огоньками фонарей, Тич вместе с Гиббонсом взялись за перекладины кабестана, именуемого «разрывателем сердец», и, напрягая все силы, осторожно, звено за звеном, подняли из воды тяжелую якорную цепь. Израэль Хендс стоял у штурвала, выполняя головоломный трюк, заключавшийся в том, чтобы отыскать дорогу в открытое море среди полузатопленных песчаных мелей. Лори расположился на носу с шестом в руке для промерки глубин, а Анна с молодым Гринсидом, словно призрачные крабы, карабкались на реи, распуская зарифленные топсели. Еще прежде, в холодной штормовой Атлантике, Анне приходилось порой взбираться на брам-рею грот-мачты, и даже оттуда пугающая высота заставляла цепенеть от ужаса все ее члены. Теперь же, глядя вниз сквозь бархатную черноту ночи, она видела палубу, которая казалась ей не шире лезвия ножа, а фигуры Тича и Гиббонса, копошившиеся у блоков кабестана, едва ли можно было принять за человеческие существа. И тем не менее, она не ощущала никакого страха. Сколько раз в течение многих недель у нее тревожно замирало сердце, когда она наблюдала, как матросы беззаботно ступали среди шатких переплетений канатов и натянутых полотнищ там, наверху, высоко над палубой, даже в суровую непогоду, когда мачты шлюпа раскачивались, словно удочка в руках рыболова, вычерчивая исками рей замысловатые узоры по всему небу. Сейчас же они казались ей устойчивыми, как скала. Забираться на самую высокую мачту оказалось нисколько не страшнее, чем карабкаться на дерево. Анна дергала тугие узлы слишком нежными, не приспособленными для такой работы пальцами, и когда гигантское полотнище вдруг с шумом разворачивалось под ней, напрягаясь под ветром подобно белой обрывистой стене, — внезапный, всепоглощающий восторг, от которого замирало сердце, бурным потоком захлестывал все ее существо. Она спустилась на палубу разгоряченная, с пылающими щеками и высоко вздымающейся грудью, сияя от радости и от сознания отлично выполненного трудного дела. Тич протянул руки и поймал ее в объятия, когда Анна спрыгнула с последней выбленки ванта.

— Ну что, моя маленькая искорка! — проговорил он ей в ухо, шумно дыша после тяжелой работы у кабестана. — Не говорил ли я, что сделаю из тебя отличного матроса?

Он притянул девушку к себе и звучно расцеловал ее в обе щеки. Его удивляло, что он до сих пор не охладел к ней. Другие его увлечения не выдерживали такого длительного срока.

Шлюп под аккомпанемент тихого шипения воды под килем медленно скользил по спокойной поверхности бухты сквозь теплую темноту. Ни один крик, ни одно движение не донеслось с других судов; казалось, все свидетельствовало о том, что замысел Тича удался как нельзя лучше…

Тич не знал, что капитан Флай уже намного опередил его. Сообразив, что Тич не из тех, кто будет безучастно сидеть в порту, дрожа от страха и ожидая, пока его ограбят, капитан Флай снарядил небольшой быстроходный баркас и вывел его на траверз мыса Кайона Пойнт. В спокойных водах Тортуги такой баркас легко мог соперничать в скорости со шлюпом, лишенным необходимого числа команды. Когда в быстро надвигающихся сумерках капитан Флай увидел, как корабль Тича с полураспущенными парусами огибает мыс, он удовлетворенно кивнул.

— Так, так, — мягким кошачьим тенорком промурлыкал он про себя. — Иди, иди, лохматая черная обезьяна! Торопись поскорее зарыть свое проклятое сокровище! Нед Флай выроет его за тебя, как только ты отвернешь от него свой грязный жирный зад!

На следующее утро Анна проснулась, разбуженная пронзительными голосами птиц, отдаленным лающим кашлем красношерстных обезьян-ревунов и резкими металлическими криками попугаев. Зеленые ветви деревьев заглядывали в квадратные решетчатые окна маленькой каютки, однако мерное покачивание шлюпа свидетельствовало о том, что он все еще продолжает плыть. Анна быстро вскочила с постели и оделась.

На палубе она увидела Тича, который сам стоял у штурвала, осторожно нащупывая дорогу в извилистом проливчике, настолько узком, что временами, казалось, он совсем смыкался перед форштевнем шлюпа, нависая над его бортами ослепительно-яркой зеленью тропических зарослей, населенных разнообразной живностью.

— Где мы? — широко раскрыв от удивления глаза, спросила Анна.

— Эспаньола, — коротко хохотнул Тич, довольный впечатлением, которое произвел на Анну необычный пейзаж. — Держим курс на Отравленный Ручей. Это испанская территория, и никто не рискнет явиться сюда. Разве только сумасшедший… или такой отчаянный парень, как я!

Сегодня он был явно доволен собой, и к нему снова вернулась его былая самоуверенность.

— Через полминуты вода станет такой синей, как твои бриджи. Это Кайманье Озеро — ядовитое болото, до краев наполненное отравленной водой. Пить ее нельзя, а вот кайманы преспокойно живут в ней и не дохнут! Ты когда-нибудь видела каймана?

— Каймана? Я даже не знаю, что это такое!

— Это такие крокодилы с квадратной башкой. Здоровенные и свирепые, как дьявол! Некоторые из них достигают футов двадцати в длину. Они выводятся на песчаных отмелях в центре озера, и как раз там я и собираюсь закопать все свое богатство!

Тич провел шлюп вверх по проливу так далеко, как это позволяло мелководье, и бросил якорь только тогда, когда дно судна начало цепляться за грунт. Он пристально и внимательно всматривался в дрожащее знойное марево впереди.

— Дальше мы пойдем на шлюпках, — сказал он.

Лори, моргая опухшими со сна глазами, решил вмешаться в разговор:

— Мне кажется, капитан, что любой из ящиков со слитками продавит дно шлюпки, как яичную скорлупу!

Поскольку Тич не удосужил его ответом и только бросил на него угрюмый взгляд, подчеркнув свое пренебрежение презрительным плевком на разделяющую их палубу, Лори поспешил добавить:

— Но, разумеется, вам это лучше знать, капитан, сэр!

— Вот именно, доктор Блайт! Занимайтесь-ка лучше отпиливанием своих культяпок!

Вид Лори — и довольно надменный тон его охрипшего от постоянного пьянства голоса — начинал действовать на Тича раздражающе, как красная тряпка на быка. Этот молодой щелкопер был хорошим врачом, но долго ли он сможет оставаться таковым, продолжая предаваться неумеренному пьянству? Сам Тич и его головорезы могли допиваться до бесчувствия, но на следующий день просыпались, чувствуя лишь легкое недомогание. И уж, конечно, ни один из них никогда не терзался раскаянием в угрызениями совести. А Лори Блайт, казалось, неизменно пребывал в состояния постоянного и унылого самобичевания. Никто никогда не слышал, например, чтобы он затянул песню за выпивкой. Чем больше он пил, тем молчаливее и угрюмее становился, а его манеры делались все более высокомерными. Однако к Тичу он относился всегда с усердным подобострастием, что удивляло и раздражало пиратского вожака, воспитанного в принципах своеобразной демократии, царившей на пиратских судах.

— Эй, Израэль! — окликнул он своего лейтенанта. — Нам придется вытащить все эти ящики на палубу и расколотить их. Сможешь придумать подходящую снасть?

Задача была довольно сложной и трудоемкой уже потому, что каждый ящик сам по себе являлся прочным стальным сейфом. А потом надо было еще ухитриться осторожно спустить с борта в шлюпку тяжелые блестящие слитки серебра при помощи хитроумной петли, придуманной Хендсом.

Когда наконец первый груз был готов, Тич обвел взглядом своих вспотевших помощников.

— Кому-то надо остаться здесь и караулить шлюп, — проговорил он, словно размышляя вслух.

— Может быть, оставим девчонку? — предложил Хендс. Этот выбор казался наиболее целесообразным, поскольку Анна меньше остальных годилась для тяжелой физической работы по перетаскиванию и закапыванию слитков.

Тич, прищурясь, взглянул на девушку и нерешительно покачал головой.

— Не-ет… — протянул он. — Тут в зарослях могут быть индейцы…

Он имел в виду бледнокожих туземцев-карибов, которые до сих пор так и не смирились с испанскими колонизаторами и продолжали вести жестокую войну с незванными пришельцами из-за океана.

— Придется установить регулярные вахты, — продолжал Черная Борода. — Но больше одного человека на смену выделить не удастся.

Он снова посмотрел на свою малочисленную команду:

— Вы первый, Гринсид — слышишь, парень? Между делом можешь расколотить еще пару ящиков. Но держи глаза открытыми и пистолет наготове! И — вот еще что: привяжи-ка на носу бочонок с порохом. В случае чего — сразу стреляй в него. Как бы далеко мы ни были, взрыв-то мы все равно услышим и тут же вернемся. Понял? Но только когда будешь стрелять — смотри, куда палишь, потому что мы оставим шлюпку у первой излучины, а сами пройдем через заросли, чтобы обойти сзади тех, кто на тебя нападет. Понял это, парень?

Гринсид сверкнул белозубой улыбкой на загорелом до черноты лице в знак того, что он все понял. Остальные спустились вниз и разместились в двух глубоко сидящих в воде тяжело груженых шлюпках. Разобрав весла, они медленно отправились вверх по течению в свою трудную и опасную экспедицию.

Еще задолго до центрального озера они почувствовали его ядовитые испарения, которые заставили всех мучительно кашлять. Глаза Анны слезились от невыносимой рези, потому что вода в протоке стала синей от большой концентрации сернокислых солей и медного купороса, накачиваемых из каких-то придонных вулканических источников. Озеро было примерно в милю шириной, и посреди него виднелась небольшая полоска песчаной отмели. Это были голые выходы песчаника, удерживаемого складками твердых вулканических пород. Здесь не было видно ни кустика, ни травинки. Мелкие и крупные крабы ползали по горячим камням, ящерицы лежали неподвижно, греясь на солнце, но молниеносно исчезали, как только шлюпки подплывали поближе. Песок был сухой и горячий, словно его раскалили на железном противне.

Путешественники с трудом продвигались сквозь удушливый зной под аккомпанемент стрекочущих, жужжащих и звенящих насекомых, тучами вившихся над озером. Гигантские аллигаторы-кайманы издавали громкое басовитое мычание, словно рассерженные быки, протестуя против непрошенного вторжения, и время от времени взбивали хвостами воду вокруг шлюпок, щелкая зловещими зубастыми челюстями.

Только после наступления темноты Тич распорядился прекратить изнурительную работу по перевозке и выгрузке сокровищ. В сумерках силуэт шлюпа казался огромным, заполнившим собой все узкое пространство пролива. Анна ела неохотно и улеглась в эту ночь, тревожно прислушиваясь к голосам жаб, реву кайманов и ночным звукам джунглей. Команда вынуждена была с ног до головы вымазаться свиным салом и жечь в горшках сухие табачные листья, чтобы защитить себя от москитов и невидимых простым глазом песчаных блох, мириадами кишевших в прибрежном песке «. Ночь не принесла с собой отдыха, и Анна страдала больше, чем кто-либо другой. Ее кожа, более нежная, чем у мужчин, была не только непривычна к укусам этих крылатых и бескрылых кровососов, но и реагировала на них болезненными волдырями, которые затем превращались в мокнущие язвы. К утру она почувствовала легкий озноб, но не придала этому значения, отнеся его за счет холодного ночного ветра.

Работа возобновилась при первом же проблеске дня. Во время подготовки шлюпок ко второму рейсу Лори, успевший уже как следует приложиться к фляге с ромом, неловко оступился, и тяжелый груз серебряных слитков, выскользнув из петли, грохнулся вниз, проломив дно у шлюпки, словно это была жалкая яичная скорлупа, а не прочные дубовые доски.

— Ах, дьявол тебя разрази! — заорал Тич. Слитки исчезли, погрузившись на илистое дно пролива. Наполовину груженая шлюпка мгновенно наполнилась водой и тоже затонула. Пираты, оцепенев от неожиданности, молча наблюдали, как она опускалась на дно вместе со своим бесценным грузом.

Огромные ручищи Тича сжались в кулаки. Он весь кипел от ярости.

— Ну, погоди же ты, проклятая пьяная свинья! — хрипел он, хватаясь за пистолеты. — Сейчас я сделаю с твоей башкой то же самое, что ты сделал с моей шлюпкой!

Лори, моментально протрезвев, бледный, как смерть, в ужасе отпрянул в сторону:

— Это… это случайность, капитан Тич, сэр…

— Ну да, и притом последняя в твоей жизни!

Анна поспешила броситься между ними.

— Послушайте, капитан! — торопливо проговорила она. — Вы можете вычесть это из нашей доли — из моей и Лори. У нас ведь осталось не так уж много груза, и достаточно будет одной шлюпки, чтобы перевезти его на отмель Считайте, что это наша доля свалилась за борт, вот и все! Да и яму теперь придется копать поменьше…

Тич неохотно отпустил рукоятки пистолетов.

— Ну, смотри! — медленно приходя в себя, сказал он. — Только держись от меня подальше, Блайт, слышишь? Оставайся на вахте на борту — и, ради вечного спасения, оставайся трезвым, иначе, клянусь парадными штанами Сатаны, я выпущу из тебя кишки, и никакая проклятая девчонка меня не остановит!

Он тоже страшно устал и был взвинчен до предела. Анне никогда еще не приходилось видеть его в такой бешеной ярости. Дрожа от страха больше, чем от озноба, она с трудом перебралась через борт и спустилась в ожидавшую внизу уцелевшую шлюпку.

Солнце поднялось в зенит, когда последняя груда серебряных слитков была, наконец, доставлена на отмель. Тич с трудом разогнул натруженную поясницу и вытер рукавом покрытое испариной лицо. Пот лил с него ручьями, рубаха и бриджи на нем были мокрыми, хоть выжимай. Воспаленные глаза слезились, и мучительный кашель то и дело сотрясал всю его мощную фигуру.

— Уф-ф… — прохрипел он, откашлявшись и сплюнув в сторону. — Теперь осталось только зарыть все это добро. Ну-ка, девочка, бери шлюпку, возвращайся на корабль и привези сюда пару бочонков питьевой воды. Нам придется еще часа три копаться в этом чертовом песке, а проклятый туман здесь похуже, чем пороховой дым!

Анна молча кивнула. Ее собственная гортань была настолько обожжена ядовитыми испарениями, что она с трудом могла говорить.

— И следи в оба за этими бестиями-кайманами, — хрипло продолжал Тич. — Они наглеют с каждым разом, когда мимо них проплывает шлюпка!

Хендс тоже разогнул спину. Он стоял по плечи в яме, вырытой в мягком пористом песчанике.

— А разумно ли будет отпускать девчонку одну? — спросил он. — Если она где-нибудь напорется на топляк и утопит шлюпку, то мы останемся здесь навечно, потому что еще никому не удавалось пересечь это проклятое озеро вплавь!

— Ради бога, капитан, пусть она отправляется! — взмолился Гиббонс. — Мы столько раз уже проделали этот путь, и ничего не случилось. Почему же она не сумеет провести туда и обратно пустую шлюпку? А если я не промочу глотку, то сдохну от жажды в этом пекле!

И Тич после минутного колебания согласился, потому что и его глотка горела, как открытая рана.

— Только будь осторожна! — напутствовал он ее.

Анна гребла, стараясь не плеснуть веслом, ибо по собственному опыту знала, что всплески привлекают внимание кайманов. Когда она обогнула последнюю излучину и обернулась, чтобы посмотреть на показавшийся за поворотом шлюп, ей почудилось, будто на судне пожар: от раскаленных солнцем досок палубы поднимались вверх дрожащие потоки горячего воздуха, словно вся палуба была охвачена невидимым пламенем.

Никаких признаков присутствия Лори на борту не было заметно. Вероятнее всего, он спустился вниз, в относительную прохладу трюма, не забыв, конечно, захватить с собой флягу с ромом. Анна вздохнула, благодаря судьбу за то, что вернулась на шлюп одна: по крайней мере никто кроме нее не узнает, как легкомысленно отнесся ее брат к своим обязанностям вахтенного. Она подгребла к борту и привязала шлюпку к свисающему с палубы трапу, надежно прикрепив ее узлом с двойной петлей, чтобы не унесло течением. Усталая и измученная, девушка с трудом поднялась на палубу, которая простиралась перед ней, зловеще безлюдная, безмолвная и горячая, словно пекарская печь. Анна дрожала от озноба, и ей было непонятно, почему в такой знойный день она ощущает ледяной холод, пронизывающий ее до костей. Она никогда еще не слыхала о болотной лихорадке…

Открытый люк трюма показался ей мрачным и холодным, но когда она начала спускаться вниз по трапу к тому месту, где бочки с водой были упрятаны подальше от солнца, сухой жар нагретого межпалубного пространства охватил ее и вызвал легкое головокружение. По контрасту с дневным светом здесь, внизу, царила чернильная тьма. Анна зажмурила глаза, стараясь привыкнуть к мраку, и вдруг почувствовала, что к обычному затхлому запаху трюма примешивается острый и едкий запах немытых и потных человеческих тел, — запах, к которому она успела привыкнуть и который частенько доносился до нее с пушечной палубы или из открытых трюмных люков. В следующее мгновение четверо дюжих головорезов Неда Флая, вынырнув из темноты, схватили ее; грубые заскорузлые пальцы затолкали ей в рот жесткую шершавую тряпку. Анна боролась с мужеством отчаяния, и ее молодая гибкая сила поразила нападавших. Но веревки у них были наготове, и когда последняя петля была затянута ловкими, огрубевшими в матросской работе руками, девушка перестала сопротивляться, превратившись в подобие туго спеленутого грудного младенца с кляпом во рту вместо соски. Пираты потащили ее в каюту Тича, где капитан Флай с нетерпением ожидал минуты, когда он сможет ее допросить. Тем не менее, он не подавал вида, что торопится, а с важным видом шагал взад и вперед по каюте.

— Та-ак, — протянул он, вдоволь покрасовавшись перед беспомощной девушкой. — Насколько я понимаю, твой любезный красавчик находится где-то поблизости. Зарывает свои сокровища где-нибудь в районе ручья, а? Ты, конечно, не собираешься сообщить нам, где именно, и, без сомнения, не скажешь, сколько парней случилось ему захватить с собой? А? Или я ошибаюсь? Если да, то стоит тебе только кивнуть, и твое положение сразу облегчится!

Борьба стоила Анне всех ее сил, и отвратительный кляп во рту, казалось, вот-вот причинит ей смерть от удушья. Грудь разрывалась, и девушке чудилось, будто сердце колотится прямо о стягивающие ее веревки.

— Ну-ну, повремени, повремени, — усмехнулся Флай. — Потяни время, милочка моя! Будь чуточку упрямой, если хочешь; учить тебя уму-разуму будет для нас сплошным удовольствием!

Подручные Флая оживленно загоготали и с готовностью сгрудились вокруг, но капитан остановил их:

— Постойте, парни, сейчас не время! Или вы хотите, чтобы нас всех прихлопнули здесь, словно мышей в мышеловке? А это может случиться, если мы вовремя не заметим Черную Бороду с его оборванцами, выгребающих из-за ближайшей излучины!

Тревожная нотка в его голосе образумила пиратов. Мысль о том, что Черная Борода находится где-то поблизости, далеко не успокаивала их.

— Ну-ка, живей на палубу, и глядите в оба! — поторопил их Флай. — Эта девчонка никуда от нас не денется, так что нечего пороть горячку! Мы сможем держать ее в трюме столько, сколько понадобится!

Его сообщники нехотя разошлись, подчиняясь скорее очевидной необходимости, чем приказу. Последним остался пират по имени Джессоп.

— Вот что, Нед, — сказал он. — Там вполне достаточно парней, чтобы держать вахту. Я лучше помогу тебе здесь.

Флай был немало шокирован таким бесцеремонным неповиновением, но не подал вида и только молча кивнул головой. Он знал, что с Джессопом спорить не следует. Это был долговязый парень, едва достигший двадцати лет, с лицом, обожженным солнцем, с редкими белесыми волосами и красновато-розовыми, как у кролика, глазами альбиноса. Его маленький плотно сжатый рот можно было бы принять за девичий, если бы мрачные мысли не оттягивали его губы с одной стороны так сильно, что казалось, будто с них не сходит постоянная угрюмая усмешка. Никто никогда не слыхал от него доброго слова, никогда не проявлял он ни сострадания к слабому, ни восхищения перед сильным, и часто подвергался неожиданным приступам яростной и беспричинной злобы, словно сумасшедший, каковым он, по-видимому, и являлся.

Джессоп подошел и остановился возле Анны.

— Эй, птичка! — сказал он. — Ну как, удобно тебе сейчас? Может, ты хочешь, чтобы я проверил твою оснастку?

Анна, насколько это было возможно в ее беспомощном положении, отвернула от него лицо и закрыла глаза.

Нед Флай, держа в зубах незажженную черную сигару, мерял шагами каюту и размышлял над планом дальнейших действий. Пустой бочонок для воды, который Анна привезла с собой, свидетельствовал о том, что девушку послали пополнить питьевые запасы Черной Бороды. Шлюпка появилась из-за верхней излучины; следовательно, Тич и его люди должны были находиться где-то дальше вверх по течению. Флаю никогда прежде не приходилось подниматься вверх по Отравленному Ручью. Открыто нападать на противника он не хотел. Устраивать здесь засаду было тоже рискованно, ибо если Черная Борода заподозрит неладное и вернется сюда, разыскивая свою девчонку, он будет начеку и готовым к любым неожиданностям. А Нед Флай вовсе не хотел рисковать; он отлично понимал, что справиться с Черной Бородой можно было лишь при том условии, если тот ни о чем не будет подозревать.

— Джессоп, — обернулся Флай к долговязому пирату, который продолжал бесцеремонно разглядывать связанную девушку. — Вот что я скажу тебе, парень. Я постараюсь, чтобы ты первым заполучил девчонку. Но прежде ты должен выполнить для меня одно небольшое поручение. Договорились?

— Ладно, выкладывай, — процедил Джессоп сквозь зубы.

— Бери-ка шлюпку, парень, на которой приплыла эта красотка. Проберись осторожно вверх по ручью и посмотри, нет ли где-нибудь поблизости Черной Бороды. Мне бы хотелось порасспросить девицу кое о чем, и я бы предпочел, чтобы ее дружок находился в это время чуть подальше, чем на расстоянии одного женского визга…

Озабоченно пожевав размочаленный конец сигары, он добавил:

— Но не приведи господь, если они заметят тебя! Слышишь? Лучше бы тебе встретиться лицом к лицу с самим Сатаной, чем с этим косматым павианом!

— Ладно, — сказал Джессоп, пожав плечами. — Но только смотри, капитан Флай — ты не очень-то тверд в своих обещаниях. Советую на сей раз сдержать слово…

Оставшись вдвоем с Анной, Флай сплюнул на пол коричневую слюну.

— Итак, через некоторое время Черная Борода явится разыскивать тебя, моя дорогая… — сказал он, обращаясь к девушке, — …и будет аккуратно пристрелен из засады, встретив, наконец, более умного соперника, с которым ему тягаться не по зубам! А потом ты нам покажешь, где зарыты его сокровища, не так ли? О, можешь не сомневаться — покажешь, поверь мне на слово!

Ухмыльнувшись, он невозмутимо высек огня для своей сигары.

Люди Неда Флая захватили шлюп не без предварительной осторожной разведки. Но целый час, который они провели в колючих прибрежных зарослях, потея и подвергаясь мучительным пыткам от укусов насекомых, не позволил им выявить ни малейшего признака присутствия живой души на борту. Однако в после этого, опасаясь всяких неожиданностей, они украдкой подобрались к трапу и осторожно, на цыпочках разбрелись по палубе, держа ножи и пистолеты наготове. Если бы Лори был трезв, он, скорее всего, был бы уже мертв. К счастью, едва дождавшись, пока шлюпка Тича скрылась за поворотом, Лори кое-как вскарабкался по снастям грот-мачты до брамселей в поисках прохлады и убежища от летающих кровопийц и ядовитых испарений, уютно прикорнул за плетеным ограждением марсовой площадки и мирно захрапел в пьяном забытьи. Он не взял с собой никакого оружия, хотя не забыл прихватить наполовину опустошенную флягу с ромом. Он не видел, как люди Флая поднялись на борт шлюпа, и не имел ни малейшего понятия о том, что случилось с его сестрой.

Тело Анны сводило судорогой от неудобного положения и туго затянутых веревок, однако сильнее физической боли ее мучила неизвестность. Где Лори? Что с ним? Было наиболее вероятным, что его захватили врасплох и прирезали, потому что люди Флая вряд ли рискнули бы выдать свое присутствие громким звуком пистолетного выстрела. Впрочем, ее-то ведь они не убили, и к тому же было очевидно, что Флай нуждается в информации…

Слабая надежда — в сущности, не столько надежда, сколько жалкий протест против безнадежного отчаяния — оставалась у Анны, что ее брат мог забраться куда-нибудь в укромный уголок и допиться до чертиков, на время избежав обнаружения. Впервые в жизни Анна молила бога о том, чтобы Лори был пьян до бесчувствия и как можно дольше не приходил в себя!..

Анна хорошо знала, что без шлюпки ни Тич, ни его люди не могли покинуть отмель. Даже если бы ядовитые воды озера были свободны от кайманов и чисты, как роса, они были бы так же отрезаны от окружающего мира, как если бы очутились на необитаемом острове посреди океана. Ибо, как большинство пиратов, они просто не умели плавать!

Анна старалась дышать спокойно, насколько это позволял ей тряпичный кляп, мучительно ломая голову в поисках выхода. Это была адская задача, тяжелая вдвойне потому, что мысли ее беспрерывно путались, и время от времени она впадала в туманное и душное полузабытье. Однако сознания она не теряла. Она слышала, как вернулась шлюпка. Джессоп не заботился о том, чтобы сохранять тишину. Он стукнул шлюпкой о борт судна и шумно протопал по проходу, очень довольный собой.

— Я поднялся вверх по течению, капитан, до того места, где пролив расширяется в большое озеро. Кабельтовых пять или шесть — и ни малейшего признака какой-нибудь лодки или Черной Бороды вообще. Наверное, они отправились за озеро. Так что мы можем содрать с девчонки шкуру, и косматый урод не услышит, как блеет его овечка!

Не ожидая выражений одобрения, Джессоп пересек каюту и своим ножом разрезал узлы, которые удерживали кляп во рту у Анны. Девушка с трудом вытолкнула языком тряпку изо рта.

Нед Флай довольно рассмеялся:

— О, в таком случае у нас есть время для маленькой хитрости!

Это была его любимая фраза.

— Скажи-ка, парень, — обратился он к долговязому пирату. — Если ты снова поднимешься на этой шлюпке немного вверх по течению и расколотишь ее там у берега ручья, то что подумает Черная Борода, когда вернется искать свою красотку?

Он лукаво сощурился и посмотрел на Анну.

— Он подумает, что его возлюбленную утащил аллигатор. Верно? И как же он поступит в таком случае? Он обольет слезами свою лохматую бородищу и уберется восвояси. А мы преспокойно вернемся сюда, и девочка покажет нам, где он зарыл свои сокровища. А? Что ты на это скажешь, моя милая? Не правда ли, это лучше, чем видеть своего красавчика с дыркой в черепе, верно?

Этот план казался Флаю идеальным, потому что он предпочитал во что бы то ни стало избежать открытой стычки с Черной Бородой, даже из засады.

Анна с трудом проглотила горькую слюну. Воспаленный мозг ее лихорадочно искал выхода… и не находил. Освободиться, бежать — любой ценой, любой хитростью, уловкой — и добраться до Тича прежде, чем он и его товарищи погибнут от жары и жажды на этом крохотном клочке раскаленного песка!

Нед Флай пронзительным свистом созвал в каюту всех остальных пиратов.

— Корби, Даниэльс — несите девчонку в баркас, — приказал он. — Ханни, ты более ловкий: открой окно, чтобы выветрился табачный дым. Потом поможешь мне осмотреться, не оставили ли мы здесь каких-нибудь следов. А ты, Джессоп, отгони шлюпку вверх по течению, как я говорил, и разбей ее там. Захвати с собой бочонок с водой, парень. Сделай все так, чтобы комар носа не подточил! Обратно вернешься берегом, мы будем ждать тебя в баркасе.

Пираты выволокли Анну из каюты на палубу у кормовой надстройки. Грубые руки матросов и тугие веревки, впившиеся в тело, причиняли ей невыносимые страдания. Голова девушки, безвольно свисавшая вниз, раскалывалась от боли, глаза резало от ослепительной синевы безоблачного неба. И вдруг на его фоне Анна отчетливо увидела черный силуэт головы и плеч, перегнувшихся через ограждение марсовой площадки грот-мачты. Голова почти моментально скрылась из вида, нырнув обратно за поручни, но Анна уже поняла, что это мог быть не кто иной, как Лори. Глаза девушки наполнились слезами. Теперь, когда она убедилась, что Лори жив, маленькая надежда на спасение снова затеплилась в ее сердце. Затем голова Лори показалась опять, и Анна неистово взмолилась в душе, чтобы у него хватило здравого смысла не предпринимать ничего скоропалительного и необдуманного.

Пираты подтащили ее к поручням фальшборта.

— Стойте! — в отчаянии забилась она в руках у бандитов. — Мне надо кое-что сказать капитану Флаю!..

Ее громкие крики достигли капитанской каюты, и любопытство вынудило Флая выйти на палубу.

— Так, так, — вкрадчиво проговорил он, приближаясь к Анне. — Что же ты хочешь сказать мне, моя милая?

— Я… — нерешительно пробормотала Анна. — Я хочу сказать, капитан… Я хотела попросить… — Эти веревки причиняют мне боль, и я прошу вас… Я не буду пытаться бежать, уверяю вас!..

Она изо всех сил старалась оттянуть время, чтобы собраться с мыслями, которые, казалось, терялись в дрожащем багровом тумане, затопившем ее сознание. Тягучий лихорадочный жар медленной волной наплывал на нее и уходил, уступая место ледяному ознобу.

На лисьей физиономии Флая появилась злорадная ухмылка:

— О, вы слышите это, ребята? Веревка, оказывается, причиняет ей боль! Боже, какие мы неотесанные и злые грубияны, право!

Он вытащил один из своих длинноствольных пистолетов и, с трудом просунув его ствол под веревку наподобие импровизированного турникета, еще сильнее закрутил петлю.

— А это как тебе понравится, моя девочка? Так, наверное, будет лучше, правда? Ну, а теперь, может быть, ты нам еще что-нибудь скажешь? Например, где Черная Борода закапывает свои сокровища, а?

Анна закусила губу от острой режущей боли и от мысли о том, что насмешливый голос Флая может достичь мачты, где притаился Лори, и вызвать того на какой-нибудь необдуманный отчаянный поступок, который все испортит. Она хорошо знала горячий нрав своего брата, и опыт прошедших недель убедил ее в том, что умение владеть шпагой у Лори не выходило за пределы хорошо поставленной школы, тогда как любой средний буканьер, понаторевший в абордажных боях, свободно мог разрубить его своим палашом надвое, как цыпленка.

Стараясь говорить громко и отчетливо, так, чтобы Лори мог ее услышать, Анна с трудом произнесла пересохшими губами:

— Прошу вас, выслушайте меня, капитан! Черная Борода на отмели… посреди озера. Эта шлюпка — единственная… Без нее он не сможет выбраться оттуда…

Нед Флай широко раскрыл глаза и в восторге всплеснул руками; пистолет, крутнувшись в петле, выскользнул из нее и с громким стуком упал на палубу.

— Значит, Черная Борода сам себя заточил на отмели, этакий умник? Вот это новость!

— А ведь это похоже на правду, приятели! — вставил Джессоп. — Я нигде не заметил ни одной лодки — ни на озере, ни у берегов ручья!

— А не обнаружил ли ты каких-нибудь следов их присутствия, парень?

— Нет, ничего такого я не видел. Но аллигаторы ревели так, как если бы там кто-то был! Похоже, что она не врет! Если компания Черной Бороды действительно находится на одной из тамошних отмелей, то без шлюпки им оттуда ни за что не выбраться!

Флай, оправившись от первой радости, вызванной этим неожиданным известием, снова напустил на себя хитрую мину:

— Девчонка что-то слишком быстро заговорила! Нет ли здесь ловушки… Почему ты нам рассказала об этом, моя милая? Ведь не для того же, чтобы меня порадовать, пусть черти пропьют мою шкуру!

Анна изо всех сил старалась сохранить свое ускользающее сознание. Она твердо помнила, что ей нужно было во что бы то ни стало удалить Флая и его головорезов с палубы, или заманить их обратно в каюту, чтобы дать Лори возможность спуститься с мачты и потихоньку улизнуть на шлюпке. С ней или без нее — это теперь уже не имело значения…

— Ваша шкура меня не интересует, — прохрипела она, стараясь попасть в тон пиратам. — Я больше забочусь о своей…

Уроки вежливости и приличий, полученные в пансионате мисс Хукер, были начисто забыты. Да и вряд ли они могли пригодиться здесь, на раскаленной тропическим солнцем палубе пиратского корабля, среди ядовитых испарений отравленного болота!

— Часть сокровищ находится здесь неподалеку, — продолжала Анна, с горечью думая о том, как недалека была она от истины. — Если вы меня развяжете и возьмете с собой на берег, я покажу вам, где… Торопиться некуда: Черная Борода не сможет сам выбраться с отмели. У него нет ни капли воды…

При одном упоминании о воде у нее помутилось в голове от жажды.

— Они там все погибнут, и ничто их не спасет! Сперва вы погрузите на корабль ту часть сокровищ, которая находится здесь. Мы целых два дня закапывали их! А потом отправитесь на отмель за остальным, когда вам уже некому будет помешать. Там столько сокровищ, что хватит на всех. Только имейте в виду, что без меня вам их ни за что на свете не найти!..

Флай добродушно усмехнулся:

— Ну, что за умница, право! Ты все уже продумала за меня, моя прелесть? Беда только в том, что я тебе ни на грош не верю! Но правда ли, будет лучше, если мы отправимся с визитом к Черной Бороде и сами во всем убедимся? Никогда не мешает немного повременить, чтобы потом не оказаться в дураках!

Он обернулся к своим людям:

— Вы трое пойдете со мной — Корби, Даниэльс и Ханни! Разворачивайте баркас! Джессоп, — он многозначительно подмигнул альбиносу, — ты остаешься здесь на борту и держишь вахту. Оттащи девчонку назад в каюту и проследи, чтобы она чего-нибудь не натворила, пока мы будем отсутствовать. Пожалуй, распусти немного эти веревки, а то она, кажется, уже посинела!

Перспектива остаться наедине с Джессопом ничуть не улыбалась Анне. Тем не менее, это все же давало Лори какой-то шанс воспользоваться подходящим моментом. Анна в изнеможении закрыла блестевшие от лихорадки глаза, мысленно произнося благодарственные молитвы за то, что у Лори хватило здравого смысла оставаться спокойным на своем наблюдательном посту.

Флай и его люди перебрались в баркас, хохоча, словно мальчишки, отправляющиеся на пикник.

— Эй, не очень торопитесь, капитан! — окликнул их Джессоп с борта шлюпа. Нед Флай ответил ему усмешкой:

— Не волнуйся, Джессоп! Вахта у тебя будет достаточно долгой. Я собираюсь подойти к Черной Бороде на расстояние мушкетного выстрела и дать ему возможность полюбоваться, как мы пьем воду, пока он поджаривается там, на отмели! Я заставлю этого пса издохнуть от жажды, можешь на меня положиться!

Джессоп наблюдал, как баркас, стукаясь о борт, пробирался по узкому проходу между шлюпом и берегом. Затем, пинком распахнув дверь в капитанскую каюту, он втащил Анну внутрь и усадил ее у столба, поддерживавшего полог над кроватью.

— Эге, — проговорил он, с любопытством разглядывая девушку. — Старый хорек был прав, ты и верно синеешь! Небось, хотелось бы, чтобы я развязал эти веревки, а?

Горло Анны настолько пересохло, что она едва сумела прохрипеть:

— Пожалуйста… побыстрее!

— Ишь, чего захотела! — злобно захихикал Джессоп. — Побыстрее! Я не из тех, кто любит торопиться!

Он удобно устроился в плетеном кресле Тича, продолжая разглядывать пленницу.

— Давно мне хотелось попробовать, какие сигары курит Черная Борода! — проговорил он и снова визгливо рассмеялся.

Лори мучительно страдал от похмелья и острого ощущения собственной вины. Он клял себя на чем свет стоит за свою преступную слабость, беспечность и безволие. Неуклюже сползая по качающимся вантам вниз на палубу, он несколько раз едва не сорвался. К сожалению, угрызений совести было недостаточно, чтобы смыть дурман опьянения, и когда он наконец спустился вниз, доски палубы расплывались перед его глазами, словно в тумане, и все предметы казались дрожащими и бесплотными в знойном мареве ослепительного дня.

Лори почти дошел до входа в каюту Тича, прежде чем сообразил, что он безоружен. Целую вечность, казалось, добирался он до своей каюты и искал пистолет. Прошла еще целая вечность, пока он после долгой возни и произнесенных шепотом проклятий убедил себя в том, что пистолет, наконец, надлежащим образом заряжен и осмотрен.

— Один маленький глоток рома — вот что мне нужно! — подумал он, с отвращением глядя на свои дрожащие пальцы. Он потянулся было за флягой, лежавшей у койки, как вдруг внезапная решимость заставила его отбросить ее прочь. К счастью, кожаная фляга не наделала достаточно шума, чтобы он мог выйти за пределы его крошечной каютки.

Это нравственное усилие настолько ослабило Лори, что он с трудом мог удержать трясущимися руками тяжелую рукоять пистолета. Он снова совершил нелегкий путь на палубу, запинаясь и спотыкаясь спустился по трапу и подошел к капитанской каюте. Крупные капли пота покрывали его лицо, когда он остановился у двери и прислушался.

Из-за двери доносился мужской голос и запах сигарного дыма. Лори услышал, как застонала Анна, и тут медлительность и осторожность оставили его. Он распахнул дверь и ворвался в каюту. Ошеломленный пират хрипло вскрикнул и выронил на пол сигару из полураскрытых губ. Он едва успел приподняться в кресле, когда Лори спустил курок.

Вся каюта, казалось, задрожала от грохота пистолетного выстрела. Вспышка огня, клуб черного дыма, фейерверк рассыпавшихся искр, — и Джессоп, целый и невредимый, стоящий у кресла. Выражение испуга еще не успело сойти с его лица, но в руке он уже держал нож. Лори остолбенело глядел на пирата, не понимая, почему тот продолжает стоять, но Джессоп вовсе и не собирался падать.

— Ты промахнулся, будь ты проклят! — обрадованно воскликнул он и метнул свой длинный нож. Стальное лезвие, тускло сверкнув в полумраке каюты, вонзилось в грудь Лори по самую рукоятку.

Джессоп ошибался. Лори не промахнулся. Пыж, удерживавший пулю в стволе, был забит слишком свободно, и когда Лори споткнулся на трапе, четырехунцовая пуля незаметно вывалилась из ствола. Он выстрелил всего лишь горстью пороха и небольшим комком ваты…

За мгновение до смерти Лори уже осознал, что произошло. Мозг его прояснился, и он понял, что совершил свою последнюю ошибку в жизни. Он не ощущал боли от ножа Джессопа, только холодную обессиливающую тошноту, подступившую к горлу. Рукоять ножа казалась ему неимоверно огромной — зловещий черный предмет, насильно вторгшийся в его тело. Согнувшись пополам, зажав обеими руками рану в груди и с трудом удерживаясь на ослабевших и подкашивающихся ногах, он слышал приглушенные рыдания Анны и, даже не глядя в ее сторону, видел, как она бьется в бессильной агонии…

Жгучая ненависть, боль и обида за сестру, за отца, за свою никчемную загубленную жизнь внезапно вспыхнула в его груди, словно вдохнув новые силы в его умирающее тело. Последним отчаянным усилием Лори распрямился, выдернул нож из раны и, уже падая, швырнул его в Джессопа…

Жестокая усмешка снова кривила тонкие бледные губы пирата. Он тоже был настолько поражен страхом и неожиданностью, что мгновения, казалось, замерли для него, словно замороженные. Он видел, как пальцы Лори вцепились в рукоять ножа, и затем — все в то же бесконечно замедленное мгновение — нож выскользнул из раны, теперь уже темнокрасный, взвился в воздух и медленной изогнутой дугой поплыл но направлению к нему. Джессопу казалось, будто у него в запасе целая вечность, чтобы уклониться от ножа. Он даже успел удивиться, почему он стоит неподвижно и не уходит с его пути. Но он просто не мог этого сделать, потому что все происшедшее уложилось в один короткий миг, равный промежутку между двумя ударами сердца. Самодовольная усмешка так и осталась на его губах, когда нож воткнулся ему в мягкую ямку у основания шеи, там, где начинаются ребра…

Секунды, в течение которых двое мужчин балансировали на краю смерти, промелькнула перед Анной настолько быстро, что она даже не поняла, что же, в сущности, случилось. Она видела только, как выпалил пистолет, затем в грудь Лори вонзился нож, оказавшийся почему-то потом в горле у Джессопа. Она видела, как оба мужчины упали и остались лежать, глядя в потолок широко раскрытыми остекленевшими глазами, словно две тряпичные куклы. Оба были мертвы… И она сидела на полу рядом с ними, такая же беспомощная, как и они, опутанная веревками, которые живыми огненными змеями впивались в ее тело…

Губы ее задрожали и искривились в безмолвном отчаянии. Затем ей вдруг показалось, будто доски палубы внезапно вздыбились перед ней, и она нырнула лицом вниз, навстречу им…

Тич узнал баркас Неда Флая почти сразу, как только тот показался из-под густой листвы, нависшей над проливом, в едком тумане ядовитых испарений.

— Ложись! — хрипло крикнул он своим людям. Ему сразу, без всяких объяснений стала понятной вся картина: бандиты, выследившие ее от самой стоянки в Кайона Бэй, ловушка, нападение на шлюп… И в самом деле, был момент, когда Тичу показалось, будто он услыхал приглушенный пистолетный выстрел…

— Не поднимайте голов, ребята! — прохрипел он. — Мы должны подманить этих собак на расстояние мушкетного выстрела. Черт бы побрал этих проклятых дураков — девчонку и ее братца! — в сердцах выругался он и, помолчав, угрюмо добавил: — Или предателей…

Однако Нед Флай был чересчур осторожным трусом, чтобы попасться в столь очевидную ловушку. Не заметив никакого движения ни на одном из островков, он опустил парус и медленно подошел на веслах поближе к отмели. Решив, что находится на надлежащем расстоянии, он выстрелил из своего длинного мушкета и проследил, как пуля плеснула о воду. Затем поддрейфовал немного и снова выстрелил. На этот раз пуля взметнула столбик песка на самом краю отмели, и Флай, увидев это, тут же бросил якорь. С дюжину огромных аллигаторов, раздраженно промычав, метнулись в ядовито-синюю воду и взбурлили ее под поверхностью своими хвостами.

На другом конце так тщательно вымеренного предела досягаемости эффективного мушкетного выстрела его громкий хвастливый голос был едва слышен, но насмешливые и торжествующие нотки в нем, тем не менее, звучали довольно отчетливо:

— Черная Борода, э-хой! Ты… собака! Я собираюсь… полюбоваться, как ты сдохнешь… жажды!

С отмели не донеслось ни звука. Флай заорал снова:

— Эй, Черная Борода! Твоя красотка у меня! Она сразу разобралась в том, кто из нас настоящий мужчина! Теперь она собирается немного поплавать со мной!..

Сообщники Флая заржали от восторга, размахивая перед своими далекими невидимыми врагами полными флягами с водой, изображая пантомимой муки жажды, хватаясь за глотки и высовывая языки. Так они забавлялись до тех пор, пока послеполуденная жара постепенно не спала, перейдя в душные тропические сумерки. На отмели царило полное безмолвие. Люди Тича не сделали ни одного выстрела, ни малейшим движением не выдали своего присутствия здесь, чтобы не прибавлять радости своим противникам.

Когда небо начало краснеть, и пульсирующий рев тысяч лягушек заглушил все звуки над огромным пространством отравленного озера, Флай отдал приказ поднимать якорь. Он устал от веселья. Он хохотал так, что даже щеки у него заболели.

Кайманы постепенно выползали на песок отмелей, издавая бычий рев перед наступающей ночью. Тич, мокрый от пота, который начинал уже холодить его тело, неподвижно лежал за песчаным холмом, наблюдая, как уплывают его враги. Лицо его было мрачным, но спокойным.

— Пора, ребята, — проговорил он. — Стреляйте, пока еще не стемнело!

Нед Флай был немало озадачен, когда услышал внезапный дружный треск мушкетных выстрелов, которые донеслись до него с отмели, где находились попавшие в западню люди. Было не похоже, чтобы они стреляли ему вслед, разве что только они совсем помешались от жары. Обернувшись, он увидел, что люди Чернобородого стреляют в крокодилов.» Много же это вам поможет! — злорадно подумал он. — Рано или поздно вы все равно попадете кайманам на закуску!».

— К утру они все перебесятся от жажды, — удовлетворенно произнес Флай, усаживаясь к рулю. — И тогда мы высадимся на отмель и прикончим их без помех. Не всякому выпадает шанс похвастать, что он собственноручно зарезал Черную Бороду его собственным ножом!

Когда они вернулись на шлюп, Анна все еще лежала без сознания на полу капитанской каюты. Лицо ее было покрыто крупными каплями пота, полураскрытые губы потрескались и пересохли, и сквозь них с трудом прорывалось частое и поверхностное дыхание. Пираты, побледнев, в изумлении уставились на два других тела, распростертые рядом.

— Это еще кто такой? — спросил Даниэльс, переворачивая сапогом труп Лори Блайта.

— Кто-нибудь из команды Черной Бороды, — сказал Флай. Он был явно обескуражен. — Мы его не заметили, когда осматривали корабль. Попали бы мы в переделку, если бы Джессоп не ухитрился отправить его к праотцам!

— А что делать с девчонкой, капитан?

— По мне, так хоть вышвырните ее за борт, — ответил Флай. — Теперь мы и без нее знаем, где зарыто сокровище. А то уложите ее в постельку, если охота!

Он разрезал веревки, связывавшие Анну, и встал над ней, разглядывая ярко-алые пятна лихорадочного румянца на восково-бледном лице лежавшей в беспамятстве девушки.

— Болотная лихорадка!.. — с суеверным ужасом пробормотал он. — Пронеси, господи… Ну ее к черту, ребята — лучше с нею не связываться! Когда мы погрузим сокровища на борт, вы сможете скупить на корню половину всех девок в карибском море! Не троньте ее, пусть валяется. Сдохнет — не наша забота… Где здесь ром, черт побери? И киньте жребий, кому из вас троих стоять вахту!

— Вахту? — ехидно засмеялся Даниэльс. — Мы знаем, что ты хитрый пройдоха, капитан Нед Флай, но пусть меня сожрут акулы, если ты на сей раз не перехватил! На кой черт нам эта вахта? Как они, по-твоему, умудрятся выбраться с отмели? А кроме них — кого нам здесь бояться?

Флай указал на труп Лори:

— Он-то ведь не был на отмели, верно? Может, ты и прав, но раз я сказал, что мы должны стоять вахту, то и будет! Передай мне флягу с ромом!

Они пили и лениво препирались; затем наскоро состряпали грубую еду из провизии, найденной в баталерке, и снова пили ром, благодушно разглагольствуя о том, как они распорядятся своим богатством и как будут хвастать в тавернах Тортуги, что им собственноручно удалось заманить капитана Черную Бороду в ловушку. Флай не переставал настаивать, чтобы была выставлена вахта, и остальные, наконец, согласились на это.

Ханни, на которого выпал жребий, с недовольным ворчанием захватил с собой на палубу флягу с ромом и удобно устроился на носу на бухте каната, положив пистолет рядом с собой. Корби, Даниэльс и Флай оставались в каюте, продолжая пьянствовать. Некоторое время они провели за картежной игрой, затем, вконец утомившись, повалились кто где попало и захрапели.

Никто из них даже не поинтересовался Анной: страшное слово» болотная лихорадка» отпугивала их от нее, словно табу. Зловещий призрак мертвых кораблей с командой, состоящей сплошь из мертвецов, вставал перед их глазами при одном упоминании об этом грозном биче тропических морей.

Несчастная девушка металась в беспамятстве, стонала и бессвязно бормотала что-то потрескавшимися горячечными губами. Она так и оставалась лежать на полу, когда Тич, словно огромный мокрый медведь, с шерсти которого ручейками стекала вода, осторожно прокрался в каюту и легонько потряс Неда Флая за плечо. Лезвие ножа в его руке было красным, как спелый плод папайи, от крови только что зарезанных Ханни, Корби и Даниэльса.

— Дьявол… Черная Борода! — прохрипел Флай. Это был скорее долгий, мучительный стон, чем членораздельно произнесенные слова.

Тич кивнул:

— Ну да, это я. Я хотел, чтобы ты меня увидел, Нед. Жаль было убивать тебя во сне, чтобы ты так и умер, думая, будто посмеялся надо мной!

— Как же ты выбрался с отмели? — маленькие глазки Флая точно примерзли, неподвижно уставясь на острие ножа, который навис над ним, словно неотвратимый приговор судьбы. — Ты что, сумел проплыть все это расстояние? Или девчонка меня обманула? Скажи, она предала меня, да?

— Да — только не тебя, а меня она предала, Нед… Я не умею плавать. Но дохлые аллигаторы отлично плавают, Нед, приятель! Или ты не знал об этом? Да, да — плавают, как бревна, если только не выпустить из них воздух. Так что вот я и приплыл, Нед, чтобы повидаться с тобой и поцеловать тебя на сон грядущий!

Медленно и бесстрастно Тич опустил нож, погрузив его широкое лезвие в трепещущее горло своего врага.

Он постоял с минуту, глядя на труп убитого, затем зажег фитиль в масляном фонаре, висевшем в каюте, и подошел взглянуть на Анну. Не сказав ни слова, он вышел, затем вернулся с ведром забортной воды и методически облил Анну с ног до головы. Девушка ахнула и слегка пошевелилась, веки ее задрожали, но не раскрылись. Ее сухие губы в беспамятстве еле слышно прошептали:

— Лори…

Тич обернул больную в плотное одеяло, разжал ей ножом зубы и влил в рот из кружки изрядную порцию черного рома. Анна закашлялась, захлебнулась и выплюнула бы прочь обжигающую жидкость, если бы Тич грубо не промассировал ей горло большим пальцем. Он совершил все это без всяких эмоций, и когда спустя некоторое время обильная испарина выступила на теле Анны, и цвет ее лица изменился от восково-бледного до желтого, он сдернул с нее промокшее покрывало и заменил его сухим. После этого он вышел, оставив ее лежать на полу.

 

Глава 5

Когда Тич вернулся на Тортугу, он первым делом отыскал среди портовых кабаков и прочих веселых заведений пиратской столицы всех членов своей команды. Он возглавил их в быстром и внезапном налете на «Ночное Облачко», с которого снял восемь его кулеврин для перевооружения «Ройял Джеймса». Будучи достаточно предусмотрительным, чтобы захватить с собой голову покойного капитана Флая в качестве своеобразного свидетельства, что он имеет определенные права на подобные действия, Тич не встретил особо серьезной оппозиции.

Покончив с этим, Тич во главе своих людей торжественно вступил в Кайону, чтобы отпраздновать наконец успешное завершение своего фантастического рейда. Празднование продолжалось целых два дня, во время которых Тич пребывал на берегу, ни разу не удосужившись поинтересоваться состоянием здоровья Анны.

В Кайоне он узнал, что «Мщение» вообще не появлялся в водах Тортуги, хотя кое-кого из его команды видели здесь среди экипажей других буканьерских судов. Капитан Ричардс, опытный моряк и талантливый мореход, блестяще доказал, что он был непроходимо туп и беспомощен в роли пиратского вожака. Имея в своем распоряжении все Карибское море, полностью отданное на его милость, он на вооруженном до зубов грозном «Мщении» сумел взять всего лишь несколько жалких призов. На судне началось брожение, и даже раздавались голоса, требовавшие его смещения. Но боясь, что это может быть воспринято, как мятеж против Черной Бороды, — на что не решились бы даже самые отчаянные пираты, — многие предпочли просто при удобном случае сбежать с корабля и присоединяться к другим буканьерским компаниям. Последние сведения о «Мщении» сводились к тому, что он с неполной командой на борту был посажен на мель своим потерявшим лицо капитаном у Зазубренных Островов неподалеку от Флориды под предлогом кренгования — длительного процесса сцарапывания ракушек и морских водорослей с киля и подводной части корабля.

Тич воспринял эту новость безразлично. Он не был особенно удивлен. Его выбор не зря пал на капитана Ричардса, когда он решал, кому предоставить власть над разношерстной бандой своенравных пиратов на время своего отсутствия. Он знал, что Ричардс начисто лишен честолюбия, и что вряд ли в его голову придет вздорная мысль, будто он сможет командовать «Мщением» лучше, чем Тич. Не в большей степени также огорчила Тича значительная потеря людей команды. Чем меньше претендентов на дележ добычи, тем большая доля серебряных слитков останется для него самого!

За двое суток непрерывного дебоша Тич успел вдоволь насытиться всеми сомнительными удовольствиями, которые могла предоставить ему Кайона. Правда, выбор был не очень-то обширным, поскольку главный город и порт Тортуги, если не считать роскошного губернаторского дворца, представлял собой скопище грубых строений и хижин, покрытых пальмовыми листьями, населенных искателями приключений, трапперами, мулатами, карточными шулерами, кабацкими девками, матросами, оставшимися на берегу, и просто темными личностями без определенных занятий. Со всех сторон город окружала буйная зелень тропических джунглей, начинавшихся прямо у его стен. Воздав щедрую дань гостеприимству достойных жителей Кайоны, капитан Тич направил бушприт «Ройял Джеймса»в открытое море, имея на борту едва ли с дюжину человек команды. Курс лежал к восточному побережью Флориды на соединение с «Мщением», чтобы какой-нибудь предприимчивый буканьер не успел опередить его и не увел корабль у него из-под носа.

«Мщение королевы Анны» был уже снова на плаву, когда Тич явился за ним на Зазубренные Острова. Но это уже больше не был тот великолепный боевой корабль, который знаменитый пират оставил на попечение Ричардса. Всякое подобие дисциплины на борту исчезло бесследно. Грозные некогда пушки были настолько запущены, что многие из них представляли большую опасность для самих капониров, чем для врага, стволы их вместо уксусного раствора промывались прямо забортной водой, из-за чего орудия покрылись пятнами окислов, а большинство запальных отверстий заросли ржавчиной. Из порохового погреба несло сыростью и отвратительным зловонием — вообще во всех помещениях стоял устойчивый запах разложения, гнили и мокрой плесени, которая в Карибском море быстро поражает любой корабль, если своевременно не заботиться о надлежащей вентиляции подпалубных помещений. Паруса были сложены кое-как, непросушенными и влажными от морской воды, и теперь их вряд ли стоило даже разворачивать. Тараканы вызывающе шевелили усами на внутренних переборках и хрустели под ногами на полу кают. Муравьи и термиты выели лысые проплешины на драгоценных коврах Тича. Пустые бочонки из-под рома и гниющие объедки усыпали палубу. Капитан Ричардс с остатками команды даже пальцем не шевельнули, чтобы исправить положение. Напротив, они, казалось, ожидали поощрения за усердие в разведении свинарника на корабле.

Как ни странно, Тич почти не проявил признаков гнева при виде разрушения своего флагманского корабля. Причина заключалась в том, что это обстоятельство помогло ему решить одну важную проблему.

После победы над королевским фрегатом «Скарборо» командование таким громоздким судном, как «Мщение», с командой, превышавшей две сотни человек, стало иметь больше отрицательных сторон, чем преимуществ. Огромная пестрая толпа полупьяных головорезов требовала постоянных усилий для поддержания надлежащего порядка и дисциплины на борту, богатых призов и неизменной удачи в сражениях. Непредвиденные обстоятельства помогли Тичу припрятать ценный груз серебряных слитков в таком месте, о котором кроме него знали только четыре человека. При «честном дележе» ему пришлось бы ограбить еще не менее сорока испанских галеонов, чтобы довести свою законную долю в добыче до тех размеров, какими он обладал теперь.

Таким образом, перед Тичем встала дилемма: либо оставить себе все сокровище, обманув своих прежних соратников и обведя их вокруг пальца прежде, чем те успеют опомниться, либо честно разделить добычу среди тех, кто доверил ему свою жизнь и судьбу, кто сражался рядом плечом к плечу и делил с ним все тяготы многотрудной и опасной жизни пирата. Это был выбор между алчностью и долгом, между властью и авторитетом с одной стороны и соблазном единоличного обладания несметными сокровищами с другой. Собственно говоря, это была проблема, которая рано или поздно возникала перед любым удачливым пиратским вожаком, и редко кто из них решал ее не в свою пользу. Тич тоже недолго терзался сомнениями: ведь кроме собственной выгоды никаких других достойных внимания аргументов для него просто не существовало.

— Что ж, парень, — сказал он капитану Ричардсу. — Ты сделал все, на что был способен. Переноси теперь свои пожитки на «Ройял. Джеймс»и принимай его под свою команду. А мы тем временем поищем парочку-другую подходящих призов, чтобы пообтереть немного плесень с команды, а то они у тебя все закисли, как сухари, вымокшие в трюмной водичке! Да, вот еще: там, во второй каюте, ты найдешь девицу — прикажи-ка перетащить ее сюда на борт!

…От этой красотки тоже следовало отделаться. Никто еще до сих пор, а тем более девчонка, не держал его в руках так, как держала она, зная точные координаты места, где он зарыл свои сокровища. До сих пор у нее еще был защитник — ее брат, единственный ученый врач и хирург, которого когда-либо имели пираты и которого вряд ли когда-либо будут иметь. Теперь никто больше не стоял у него на пути…

Тич потянулся к фляге с ромом. Он знал уже, как поступит с Анной Блайт. И, конечно, с Хендсом, Гиббонсом и Гринсидом тоже — если только сумеет до них добраться…

Прошло больше недели, прежде чем Анна нашла в себе достаточно сил, чтобы самостоятельно встать с постели. Хотя ее во время болезни перенесли со шлюпа на барк, Тич ни разу не заглянул к ней и не поинтересовался ее здоровьем. Том Гринсид, который по-своему привязался к ней благодаря совместно пережитым опасностям и приключениям, приносил ей похлебку и копченую говядину, матросские сухари, размоченные в подслащенной патокой воде, и овсяные лепешки, смазанные свиным жиром, причем все эти деликатесы он выманивал у Танти-повара якобы для себя.

Оправившись настолько, чтобы суметь без посторонней помощи выйти на палубу, Анна увидела, что «Мщение», глубоко зарываясь в волны, медленно переваливается на тяжелой зыби под холодным хмурым небом. Нескончаемое лето синего Карибского моря и удушливый зной тропиков казались здесь, в прохладных широтах севернее тридцатого градуса, чем-то нереальным и призрачным, как волшебный сон. Связки соленой выпотрошенной камбалы вялились на вантах. Несколько пиратов у бульварка отвернулись от наблюдения за далеким, едва различимым побережьем Америки и с молчаливым любопытством уставились на Анну. Большинство из них видели ее только мельком, еще на Антигуа. Но те, кто плавал с Анной на «Ройял Джеймсе», так упорно распространяли фантастические слухи о ее умении обращаться во шпагой и пистолетом, что, в конце концов, сами поверили в эти небылицы так же твердо, как и их слушатели в матросском кубрике и портовых кабаках. Анна, сама того не подозревая, уже превратилась среди них в живую легенду.

Дул легкий бриз, но воздух был прохладным, и Анна с наслаждением ощущала, как он освежает ее щеки и лоб. Берег Америки казался угрюмой и безжизненной пустошью с темной полоской соснового леса на горизонте. Ни дымка, ни строения, ни живого существа, ни клочка вспаханной земли, — ничто не оживляло этого унылого безлюдья.

Анна оставалась на палубе больше часа, надеясь увидеться с Тичем, но его нигде не было видно. Озябнув, она удрученно сошла вниз. Постепенно она начала понимать, что Тич попросту избегает ее. Мать она потеряла давно, отец был казнен, Мэдж умерла, Лори убит… Корабль стал для нее плавучей тюрьмой: ни одного близкого человека, ни одного участливого лица или ободряющей улыбки. Даже то благосклонное покровительство, которое Тич когда-то оказывал ей, теперь исчезло бесследно… И все же Тич был для нее всем, что у нее оставалось — единственной надеждой на поддержку и защиту, единственной живой душой, от которой она могла ожидать хоть каплю доброты и участья. Надеждой, основанной на том, что ей удастся затронуть в его душе какие-нибудь струнки жалости и сочувствия… Это была слабая и обреченная на крушение надежда, почти потонувшая в страхе, что вместо того он просто швырнет ее своим матросам на потеху. Пока Анна болела, Тич отобрал у нее оба серебряных пистолета и осыпанный драгоценными камнями клинок, которые когда-то подарил…

Анна посмотрела в зеркало и ужаснулась тому, что увидела. Щеки ее ввалились и потеряли прежнюю живую окраску, губы были болезненно бледными. Никакие ухищрения косметики не в состоянии были исправить тот ущерб, который болезнь нанесла ее некогда свежему и цветущему лицу. Анна провела много времени перед зеркалом, устало расчесывая свои длинные волосы, стараясь вернуть им здоровый блеск, и тщетно натирая щеки рассолом, чтобы придать им румянец. Затем она выпила немного бренди с водой — смешную дозу по сравнению с той, что совсем недавно не оказывала на нее сколько-нибудь заметного эффекта, — но даже и этот ничтожный глоток заставил все в ее голове поплыть кругом. Анна в отчаянии бросилась в постель и разрыдалась, не в силах совладать с собой, хотя и понимала, что это нанесет еще больший ущерб ее внешности.

Освежающий сон избавил наконец измученную девушку от ее печальных дум, и, проснувшись, Анна почувствовала себя бодрее. Она решила во что бы то ни стало повидаться с Тичем и поговорить с ним начистоту, ибо это было лучше, чем неопределенное тревожное ожидание.

Черная Борода в одиночестве трудолюбиво потел над записями в корабельном журнале. Он с безразличным видом покосился на Анну, когда та вошла к нему в каюту.

— А-а! — проворчал он. — Никак, уже выздоровела?

— Да, благодарю вас… — Анна пыталась улыбнуться, но что-то во взгляде пиратского вожака наполнило ее сердце холодком, и слова получились тусклыми и невыразительными.

— Где мы сейчас плывем? — спросила Анна о первом, что пришло ей на ум, лишь бы нарушить воцарившееся тягостное молчание.

— Побережье Северной Каролины, — буркнул Тич и снова вернулся к своей титанической борьбе с пером и чернилами.

Анна нервным движением поправила волосы, ощутив ладонью их ломкость, безжизненность и сухость.

— Вы на меня сердитесь, капитан? — наивно спросила она.

Тич передернул плечами, что в равной степени могло означать как отрицание, так и утверждение. Анна заметила, что он опять начал отращивать бороду. Она решилась на последнюю попытку в тщетной надежде вернуть себе его расположение:

— Чем я перед вами провинилась? Я ведь не виновата, что они захватили меня — я дралась до последнего, как могла…

— Дралась! Разрази меня гром, если я в этом хоть капельку сомневаюсь! Хороша была драка, клянусь Сатаной, — пятеро дюжих верзил против одной девчонки! — Тич снова ожил, что было очевидно, ибо он весь покраснел от ярости. — И чем же закончилась эта драка? Ха! Тем, что ты меня предала! Разболтала им, где спрятаны мои сокровища! Все выболтала, как трусливая трясогузка! Так что же, если кто-нибудь набросится на тебя в следующий раз, ты и ему разболтаешь, где капитан Черная Борода прячет свои сокровища, да?

Это было настолько несправедливо, что глаза Анны наполнились злыми слезами.

— Это неправда! Я сказала им про отмель только для того, чтобы они поскорее убрались со шлюпа! Тогда мы с Лори могли бы что-нибудь придумать…

Тич был глух к ее объяснениям, но упоминание о Лори заставило его поднять голову:

— Вот как? — зловеще прорычал он. — Придумать? Мы оставили твоего проклятого братца с бочонком пороха на бушприте. Ему не нужно было ничего придумывать, а только пустить в него пулю. Но он этого не сделал. Почему? По-моему, ответ здесь может быть только такой: либо он решил стакнуться с Флаем, чтобы разделить сокровище, поскольку его доля — да и твоя тоже — пошла за борт, либо он был настолько пьян, что его захватили прежде, чем он успел выстрелить. И тогда ты, видя, что он мертв, продала меня с потрохами, чтобы спасти собственную шкуру!

— Но послушайте — неужели вы не можете понять? Я ни за что в жизни не предала бы вас! — Губы Анны скривились в отчаянии, горе ее было слишком велико, чтобы думать о хитростях и уловках женского обаяния. — Ведь вы… Ведь я собиралась стать вашей женой…

— Моей женой! — взревел Тич. — Моей шестнадцатой женой, если я не ошибаюсь в подсчетах! У меня они были всех типов и цветов, а ты была бы самой нудной и назойливой из всей кучи!.. Жена! А что такое — жена? Еще одна девка из тех, которыми я мог бы набить целый трюм!

Потрясение от всего услышанного стерло последние краски с лица Анны. Никогда до сих пор Тич не говорил с ней таким тоном. Он же продолжал хмуро глядеть на несчастную девушку, невозмутимо вытирая кончик пера.

— Моей женой! — кривя губы в насмешливой и злой гримасе, иронически цедил он. — И как же ты представляла себе нашу супружескую жизнь? Маленький домик, куча сопливых ублюдков — так, что ли? И меня, верного мужа, привязанного к твоему переднику до тех пор, пока борода не поседеет? Так вот что я скажу тебе, моя козочка: мне надоело с тобой возиться! А теперь — отцепляйка от меня свои абордажные крючья и отваливай!

Анна гордо выпрямилась.

— Высадите меня на берег! — холодно проговорила она. — Или убейте меня — мне все равно. Все это время я пыталась отыскать в вас хорошие, благородные черты, капитан Тич. А вы оказались просто грубым скотом» Не смелым мужчиной, ведущим войну со всем миром, — просто скотом. Что ж, кончайте со мной! Убейте меня или высадите где-нибудь на берег. Больше мне вам нечего сказать.

Тич схватил флягу с ромом:

— Ладно, я высажу тебя на берег! Именно это я и собирался сделать!

Он со смаком отхлебнул порядочный глоток и громко рыгнул, как бы символизируя этим возвращение к своим прежним привычкам.

В сохранившихся отрывках корабельного журнала «Мщения королевы Анны» можно обнаружить запись, в которой говорится, что в день 17 августа 1718 года некая Анна Блайт «предстала перед судом в составе: капитан Эдвард Тич, мастер-канонир Харрет Гиббонс, капитан Хендс, милорды Томас Миллер и Джон Тимберхэд, квартирмейстер, — по обвинению в трусости и предательстве. Обвиняемая ничего не сказала в свою защиту, поэтому она в тот же день была приговорена к отчуждению согласно Статье Третьей Хартии Берегового Братства…».

После завершения издевательской процедуры «суда», когда Анну под охраной отвели в ее каюту, Израэль Хендс отозвал Тича в сторону:

— Капитан, — сказал он, — зачем нам высаживать эту девчонку на берег? К чему лишние хлопоты? Бросим ее нашим парням, да и дело с концом! Даже высадить ее на бикхед было бы куда проще!

Часто, чтобы избавить себя от хлопот настоящего «отчуждения» путем высадки на необитаемый остров (который, кстати, и не всегда оказывался под рукой), команды буканьеров применяли более простую и доступную ее разновидность: «отчуждение на бикхеде». Эта процедура заключалась в том, что осужденного заковывали в цепи и помещали на бикхед — узкую площадку у основания бушприта, — предоставляя ему там возможность по собственному усмотрению выбирать, когда свалиться за борт — раньше или позже, — причем это зависело исключительно от мужества и выносливости осужденного.

— Иззи, ты умный парень, — ответил Тич, широко ухмыляясь. — Но не такой умный, как я, иначе капитаном был бы ты, а я ходил бы у тебя в помощниках! Наплевать мне на девчонку; не в ней сейчас дело. Высадив ее на остров, я сумею избавиться еще от кое-какого бесполезного балласта на борту, в чем ты скоро убедишься!

Следующие два дня Тич посвятил поискам подходящего места для «отчуждения»и, наконец, остановил свой выбор на пустынном островке, расположенном в нескольких лигах мористее бухты Топселя, где имелся всего один шанс из тысячи на то, что какое-нибудь случайное судно пройдет достаточно близко, чтобы заметить здесь человека.

Островок был почти полностью лишен растительности: несколько кустиков колючей травы, пучок хилого кустарника, да пара низкорослых сосен с мертвыми верхушками, искривленные и скрюченные непрерывными ветрами. Питьевой воды здесь не было; осужденный мог рассчитывать только на те запасы, которые он возьмет с собой.

Тич отлично знал побережье Северной Каролины. Цепочка мелких островов с разбросанными между ними песчаными отмелями тянулась вдоль него, образуя чуть ли не вторую береговую линию. Острова были необитаемы, если не считать морских птиц, и представляли собой немалую опасность для мореплавания, потому что во время прилива многие отмели покрывались водой. Проходившие мимо торговые суда предусмотрительно старались держаться подальше от этого гибельного лабиринта и редко появлялись здесь, кроме хорошо промаркированных буями и вешками фарватеров, которые вели к Брансуику и Баттауну. В самом начале своего приватирства Тич облюбовал эти места для стоянок и укрытия, поскольку ему было известно, что здешние мелководные проливы считаются устьями рек и речными протоками и, следовательно, обладают с одобрения губернатора Северной Каролины иммунитетом к морским законам, карающим за пиратство. Островки отвечали также всем необходимым условиям для высадки провинившихся на берег, чем Тич и пользовался неоднократно.

Однако, «отчуждение» было не из тех наказаний, которые легко налагались любой компанией буканьеров, ибо оно требовало соблюдения определенного ритуала и носило характер чуть ли не религиозной церемонии. Можно было подвергнуть человека килеванию, заковать его в кандалы, распять на шканцах для порки, и если он, случалось, помирал во время экзекуции, то это расценивалось просто как несчастный случай. Капитан буканьеров мог собственноручно пристрелить или проткнуть шпагой члена команды, который проявил неповиновение или вызвал его недовольство — особенно во время битвы, — и об этом капитане стали бы судить, в худшем случае, как о чересчур горячем и быстром на руку. Но намеренно отклониться от курса, иногда даже на день или два, отыскать подходящий пустынный остров, бросить якорь, снарядить баркас, переправить приговоренного на берег и оставить его здесь наблюдать в безнадежном отчаянии, как бывшие его друзья и товарищи гребут обратно, поднимают якорь, распускают паруса и неотвратимо уплывают прочь, — это было рассчитанным, заранее продуманным действием, которое не могло быть совершено под горячую руку, и которое неизменно производило сильное впечатление на каждого человека на борту.

Когда якорь пошел вниз и команда поняла, что они достигли места высадки, между пиратами возникло брожение и недовольство. Некоторые не понимали, почему Анну не отдали им на бак, другие ревниво ворчали, что из-за какой-то девчонки устраивается полная церемония «отчуждения»— финал хоть и незавидный, но которого удостаивался далеко не всякий.

Анну вывели на палубу и оттолкнули к носовым шпигатам. На лице ее не было ни кровинки, словно оно было вылеплено из воска. Она все еще не понимала, что ее ожидает, и особенно не тревожилась, поскольку совершенно не представляла себе сущность «отчуждения», в результате которого ее ждала верная гибель. Гринсид успокаивал ее, объясняя, что по пиратским законам «отчужденному» оставляют на берегу запас воды и пищи на три дня, полную норму рома и заряженный пистолет. После стольких кровавых сцен, свидетельницей которых Анна была за несколько месяцев совместного плавания с Черной Бородой, это показалось ей чуть ли не актом милосердия. Она была счастлива уж тем, что Тич не отдал ее на потеху команде, что в ее представлении явилось бы куда более ужасным концом.

Наконец, баркас был подготовлен и спущен на воду, и вся команда высыпала наверх, чтобы наблюдать за экзекуцией. Тич стоял рядом с осужденной. С минуту он, казалось, колебался, ища нужных слов для прощального напутствия, затем шагнул вперед и, заключив Анну в объятия, отвесил ей долгий поцелуй. Возбужденные пираты, которые по случаю предстоящего необычного спектакля до грани отупения накачались ромом, сначала остолбенели, затем громкими воплями выразили свое одобрение и восторг. Некоторые из них, отпуская грубые шуточки, столпились вокруг Тича, подбадривая его на очередные действия, но он так же резко оттолкнул Анну от себя. Девушка, словно затравленный зверек, растерянно озиралась по сторонам, не зная, куда деваться от смущения, красная от стыда и полуобезумевшая от горя.

— Ребята! — Тич, казалось, даже не повысил голос, но, тем не менее, его расслышали все в окружающей толчее и сумятице. — Кое-кто из вас обижался на меня за то, что я держу девчонку только для себя одного. Но пусть меня проглотит Сатана, если я не привык к честной дележке! Так что те, которые думают, будто я поступил с ними нечестно, могут отправиться сейчас вместе с нашей юной корабельной подружкой на берег, чтобы привести дела в соответствие со справедливостью, как посчитают нужным! Мы простоим здесь до сумерек…

Дикий рев многочисленных глоток послышался в ответ на слова Тича. Шумная толпа оживленно бросилась к баркасу. Голос Тича гремел над расходившейся буйной пиратской ватагой:

— Можете захватить с собой добрый бочонок рому и немного поразмяться на берегу! Но оружия не брать — я не хочу, чтобы кто-нибудь из моих славных парней поцарапался в этой веселой забаве!

Кое-кто из старых пиратов, словно смущенные выражением глубокого страдания, отразившегося в глазах у Анны, отступили на задний план. Это возбудило подозрение в других, менее остальных разгоряченных ромом и предстоящим развлечением, и они тоже повременили присоединиться к орущей компании, недоумевая, почему жалкие всхлипывания какой-то девчонки вызвали такую нерешительность у старых и огрубевших ветеранов. И все же, когда баркас отчалил от борта, в него набилось порядочно желающих приятно провести время на берегу. Вместе с Анной их было шестнадцать человек.

Остров находился на расстоянии кабельтова от барка, который из-за мелководья не мог подойти поближе. Тяжелый перегруженный баркас двигался медленно, толчками, точно пьяный, и несколько раз зачерпнул бортом воды, потому что развеселившиеся пираты из озорства раскачивали его из стороны в сторону. Когда, наконец, оживленная компания высыпала на берег, баркас накренился, и бочонок с ромом вывалился в воду. Многие даже не заметили этого, и только благодаря усилиям нескольких более здравомыслящих пиратов бочонок был спасен. Его с криками и хохотом выкатили на берег.

Пьяная орава обступила Анну, которая теряя сознание от ужаса беспомощно пятилась от наседавших на нее раскрасневшихся и осатанелых рож. Грубые руки со всех сторон тянулись к ней, хватали ее, рвали на ней платье, вскоре превратившееся в жалкие лохмотья. Еще немного — и сознание покинуло бы несчастную, но тут звучный грохот орудийного выстрела внезапно раскатился над песчаным побережьем, заставив вздрогнуть обезумевшую толпу пьяных насильников. Пираты замерли и, обернувшись, увидели обширный клуб белого дыма, расплывающийся у борта барка. Десятифунтовое чугунное ядро, выпущенное из пушки-базилиска, врезалось в баркас и, прежде чем люди на берегу успели сообразить, что случилось, второе ядро снова ударило в утлое суденышко, разбив его вдребезги. Обломки баркаса, словно стая перепуганных птиц, с визгом разлетелись по сторонам, усеяв щепками песчаный берег.

Добив баркас для пущей уверенности третьим выстрелом, Харрет Гиббонс, осклабившись, обернулся к Черной Бороде, ожидая одобрения; тот мрачно кивнул ему и, взобравшись на стеньгу, крикнул оставшимся на берегу людям:

— Э-гей, мои козлятки! У вас есть ром, и есть девица — чего же вам больше нужно? Веселитесь хорошенько, и — счастливо оставаться!

Его громкий хохот донесся до берега, перекрывая шум прибоя.

Только теперь многим стало понятно, почему столько пиратов отказались от поездки на остров: большинство из тех, кто остался на борту барка, были избранными людьми Тича, которые вместе с ним участвовали в захвате испанского галеона. Ни он, ни они не желали делить сокровище с остальными.

До туго соображающих, лишенных вожака людей на острове не сразу дошел весь смысл случившегося. Они тупо глядели на удалявшийся барк, и их недоуменные тревожные стенания вскоре выросли в завывающий хор смятения и отчаяния. Мысли Анны вихрем проносились в ее голове, обгоняя друг друга. Изменившаяся ситуация снова вернула ей самообладание, и она с большим хладнокровием готова была встретить очередную атаку пиратов, которая не заставила себя долго ждать.

— А что, ребята, — заявил один из наиболее философски настроенных «отчужденных». — У нас действительно есть ром, да и девчонка никуда не делась. Может, это какая-нибудь шутка Черной Бороды? Чего нам ломать головы над этим? Давайте-ка лучше займемся тем, что у нас есть, а там посмотрим!

— Эй вы, послушайте! — перебила его Анна. — Хотите, я объясню вам, почему вас бросили здесь, на берегу?

Пираты столпились вокруг нее, жадно ловя каждое ее слово, то и дело перебивая ее возгласами ярости и негодования, когда она рассказала им о сокровищах испанского галеона. Лица у всех потемнели от гнева.

— Я помогала ему зарывать сокровища, — продолжала Анна. — И если мы отсюда выберемся, я смогу провести вас туда. Никто из людей Тича не знает, где находится это место, а я знаю!

— Но как же мы, по-твоему, выберемся отсюда? — послышались вопросы со всех сторон.

— Есть один шанс, — ответила Анна. — Но сперва пусть каждый из вас поклянется могилой своей матери, что не причинит мне ни малейшего зла!

Протрезвевшие пираты переглянулись, потрясенные неожиданным финалом своей веселой забавы.

— Я даю эту клятву, — сказал один. — Да, да, охотно даю, ради одной только надежды снова взглянуть в гнусные зенки Черной Бороды! И ради шанса натянуть ему нос и добраться до сокровищ! Вот тебе мое слово, Анна Блайт!

После того, как каждый принес требуемую клятву, Анна сказала:

— Том Гринсид… Может, кто-нибудь из вас помнит, как он ухаживал за мной, когда я болела?

Кое-кто из пиратов утвердительно кивнул.

— Так вот: он влюбился в меня по уши! И поклялся, что сегодня или завтра, как только Чернобородый станет где-нибудь на якорь, он улизнет с барка на яле и вернется сюда за мной!

Том Гринсид действительно обещал ей это. Впрочем, его уверения вряд ли следовало принимать всерьез, ибо продиктованы они были скорее жалостью и состраданием, чем твердыми намерениями. Том Гринсид был потрясен жестоким приговором Тича и старался хоть немного ободрить и утешить несчастную девушку. Анна отлично понимала, что Гринсид никогда не решится предать Черную Бороду, перед которым он преклонялся и которого боготворил со всем пылом своей еще не успевшей огрубеть юной души. И все же теперь, вспомнив об этом, Анна получила крохотную надежду удержаться. Когда она с большей убежденностью, чем этого заслуживала ее надежда, передала пиратам уверения Гринсида, они поверили в них, потому что ни во что другое им верить не оставалось.

— Гринсид не мореход, — с сомнением произнес один из пиратов. — На расстоянии четырех-пяти лиг открытого моря ему никогда не найти нас!

— Я знаю, как подать ему сигнал, — уверенно возразила Анна. — Если поджечь эти сухие сосны, то огонь будет виден достаточно далеко, чтобы держать на него курс!

Это была первая мысль, которая пришла ей в голову, когда она впервые увидела остров.

Действительно, при помощи пороха и намоченной в роме ветоши развести огонь было бы несложно. Но оказалось, что в спешке они забыли захватить с собой пистолет, наличие которого требовали суровые правила мрачного ритуала «отчуждения». Не было пистолетов также и у пиратов: подчиняясь приказу Черной Бороды, они оставили все оружие на борту «Мщения». Тем не менее, трое из них, порывшись в карманах своих рваных штанов, обнаружили кремень и огниво. Они были моряками, а значит — мастерами на все руки. Получив слабый шанс на спасение, они все свои усилия направили на его реализацию. Приготовили факелы из сорванных веток, травы и тряпок и вымочили их в роме, расчистили место на песке с подветренной стороны под сухой сосной и сложили здесь весь горючий материал. Однако подавать какие-либо сигналы сегодня пираты не рискнули из опасения, что Черная Борода крейсирует где-нибудь поблизости и сможет их увидеть. Одну из сосен решено было поджечь завтра ночью, а вторую — на следующую ночь. Таким образом, в перспективе у пиратов было три ночи: три ночи холода, голода и страха. Три ночи отчаяния и надежды. Три ночи ожиданий и молитв для Анны…

Холодные звезды невозмутимо глядели на жалкую кучку дрожащих и беспомощных людей, толпившихся на маленьком островке, насквозь продуваемом промозглым ветром; низкие рваные облака безучастно проносились мимо. Несчастные руками и ножами выкапывали из песка ракушек и моллюсков и высасывали их студенистое содержимое. Наутро они уничтожили всех крабов, суетливо перебегавших по песчаному берегу, соорудили из штанов и рубах нечто вроде сачков и ловили ими мелкую рыбешку, которую тут же пожирали сырой. Анну тошнило при виде этой варварской трапезы, и лишь на второй день она решилась высосать несколько устриц.

Наутро третьего дня одна из сосен имела вид черного и обугленного кола. Голод, словно едкая кислота, обжигал желудки, и большая половина запасов рома была израсходована. Людей все сильнее мучила жажда.

Затем, на счастье, пошел дождь — сильный и затяжной ливень, который длился несколько часов и заставил злополучных изгнанников дрожать от холода, прижимаясь друг к другу в тщетных попытках согреться теплом тела товарища. Но зато он погасил возобновившиеся было проявления дурных намерений и вспышки беспричинной злобной ярости, то и дело возникавшие среди пиратов. Когда дождь кончился, в разбитом корпусе баркаса оказалось достаточно пресной воды, чтобы продлить надежду на спасение еще на несколько дней. Неподалеку от баркаса был обнаружен раненый дельфин-афалина, которого шквалом выбросило на берег. Дельфин был тут же разделен на части и съеден целиком, вплоть до маслянистой головы и жесткой, словно резиновой, кожи на губах. Дождь и шквал помешали развести второй сигнальный огонь, и пираты решили сберечь для этой цели остаток рома и не поджигать оставшуюся сосну до тех пор, пока на горизонте не появится какое-нибудь судно, которое сможет ответить на их призыв. Ибо теперь никто из них не верил, что Гринсид вернется, хотя никто и не догадывался, насколько обоснованными были эти сомнения.

В капитанской каюте «Мщения королевы Анны», освещенной единственной тусклой свечой в раскачивающемся фонаре, сидели Тич, Израэль Хендс и Харрет Гиббонс. Все трое низко склонились над столом, тесно прижавшись головами друг к другу, и их голоса звучали не громче приглушенного журчания воды за бортом.

— Дело сделано, приятели, — проговорил Тич, бросая на собеседников колючие взгляды из-под густых лохматых бровей. — Теперь нас всего трое — не больше, и не меньше, чем нужно! Четвертую часть сокровища отдадим губернатору Идену, чтобы он выправил нам нужные бумаги, а остальное разделим поровну. Пусть меня проглотит акула, если это не самая крупная добыча, которая доставалась кому-либо со время Генри Моргана!

Двое остальных согласно кивнули. Никто не вспоминал о Томе Гринсиде. Удар по голове так легко утихомирил ничего не подозревавшего парня, что о нем поистине не стоило говорить.

— У нас два корабля и сорок человек, — продолжал Тич. — Это слишком много. У «Мщения» чересчур глубокая осадка, чтобы он мог подняться вверх по Отравленному Ручью. Но только мы трое знаем об этом. Ты, Израэль, прикинешься в стельку пьяным и посадишь «Мщение» на рифы. Я перед всей командой обругаю тебя проклятым идиотом и прикажу Ричардсу снять судно с мели. Если ты обстряпаешь дельце как следует, ему это не сразу удастся. Мы оставим ему дюжину человек команды, чтобы заняться барком, а всех остальных возьмем на борт шлюпа. Два десятка человек и пушки шлюпа обеспечат нам надежную протекцию, пока я буду вести переговоры с губернатором Иденом и предложу ему состояние в обмен на чистые документы…

Хендс и Гиббонс переглянулись. Они, как и Тич, знали, что совесть губернатора Идена в большей степени зависела от тяжести мешка с золотом, чем от принципов.

— Послушай, капитан, — сказал Хендс. — Ты говоришь, что только мы трое знаем, где зарыто сокровище. Так зачем нам отдавать четвертую часть губернатору Идену? Четвертую часть сокровища, как бы не так! — Он лукаво прищурился. — Да этого хватит, чтобы каждый из нас купил в Лондоне дворянский титул и стал джентльменом еще до того, как запустит руки в собственный мешок с шерстью!

— Что же ты предлагаешь? — спросил Тич. Он был достаточно рассудителен, чтобы отнестись со вниманием к словам Хендса, особенно когда тот говорит с таким хитрым блеском в глазах.

— А вот послушай, — продолжал Израэль. — Мы ничего не будем говорить губернатору Идену о сокровище, а станем на якорь на нашем старом месте в заливе Окракоки, куда сам дьявол не доберется, кроме как на плоскодонном баркасе, да и то лишь если будет знать условия навигации в тамошних водах. Ты скажешь губернатору, что мы потеряли наш сорокапушечный корабль, и что нам осточертело пиратство, но что мы охотно купим у него документы о помиловании в обмен, скажем, на его хозяйскую долю в дюжине мелких призов, которые мы впоследствии возьмем среди островков, заливчиков и в прибрежных водах, где нам некого и нечего бояться, кроме его собственного закона…

Тич в восторге всплеснул руками:

— Клянусь Дьяволом, Израэль — ведь пройдет месяца три, а то и больше, прежде чем губернатор пронюхает о галеоне с сокровищами, а за это время мы, конечно, сумеем взять дюжину призов, да, пожалуй, и не одну, если приложим к этому мозги! Так что если он и узнает о галеоне до того, как будут готовы бумаги — что ж, приманка в виде четвертой части сокровища все еще останется висеть у нас на крючке! И будь я проклят, если он на нее не клюнет! Не на одну, так на другую! У нас в руках верный выигрыш, а проиграть мы не сможем; это как раз то условие, при котором я особенно люблю делать свои ставки!

 

Глава 6

Первый лейтенант Роберт Мэйнард с военного фрегата «Перл» волею случая оказался на данный отрезок времени старшим по званию среди британских морских офицеров к северу от Багамских островов, поскольку его капитан последние несколько недель находился в госпитале в Уильямсбурге, Виргиния, по случаю перелома бедренной кости. К сожалению для Мэйнарда, такое положение не могло продолжаться долго, ибо в метрополии имелось достаточно морских офицеров бесспорно выше его рангом, которые теперь, после окончания войны с Испанией, оказались не у дел и влачили жалкое существование на половинном содержании. Кто-нибудь из них неизбежно должен был вскоре заменить Мэйнарда, приняв команду над «Перлом»и его вспомогательным двадцатипушечным шлюпом «Лейм», в чью задачу входило исследование и нанесение на карту восточного побережья Северной Каролины. Оба военных корабля стояли на якоре в устье Джеймс Ривер, и их офицеры буквально выходили из себя, безуспешно пытаясь наладить расшатавшуюся дисциплину среди корабельных команд, изнуренных длительным безделием в заграничном порту вблизи от приморского города, жители которого радушно принимали матросов — а еще радушнее их денежки — в любое время дня и ночи.

Мэйнард оправился от многочисленных ранений, полученных во время стычки с пиратами в «Золотом Утесе». Все тело его пониже спины было сплошь покрыто мелкими шрамами от осколков стекла; впрочем, лейтенант не особенно этим огорчался, поскольку не мог представить себе такой ситуации, при которой данное обстоятельство могло бы бросить тень на его морскую или общественную карьеру. Наиболее опасной была рана, нанесенная рапирой, проколовшей бедро, но и она благополучно зажила благодаря тому, что доктор Блайт своевременно залил ее чистым тростниковым спиртом — лечение весьма эффективное, хоть и в тысячу раз более болезненное, чем сама рана.

К несчастью, поврежденное до этого колено зажило менее удачно, и именно из-за него Мэйнарду теперь приходилось подворачивать при ходьбе левую ногу носком внутрь, что издали можно было принять за хромоту. Вся беда, однако, заключалась в том, что никто при этом не вспоминал ни о его больном колене, ни об ударе шпагой, а только о его позорном ранении, вследствие чего при виде злополучного лейтенанта на лицах его товарищей-офицеров неизменно появлялись брезгливые гримасы.

Коммодору Вернону репутация Мэйнарда была известна достаточно хорошо, чтобы не сомневаться в том, что он действительно убил в поединке четырех пиратов Черной Бороды, хотя доказательств этому, кроме слов самого Мэйнарда, не было. Но то, что ему всадили пониже спины заряд битого стекла из пистолета в знак презрения ко всему британскому флоту, было не только написано чернилами в рапорте лейтенанта, но и неизгладимо отпечаталось на его теле. Не будь Мэйнард известен своей личной храбростью, которая порой граничила с безрассудством в битвах и сражениях, он вполне мог бы предстать перед военным судом за то, что позволил превратить себя в своего рода ходячее клеймо позора для чести всех британских моряков.

Черная Борода еще более усугубил дело, начав активно разбойничать в водах Северной Каролины, губернатор которой, как стало известно, оказывал ему покровительство. Сведения о кораблях, подвергшихся нападению за последние несколько месяцев, распространялись вдоль всего побережья и доходили до соседней Виргинии. Наглость пирата приводила в ярость весь британский флот и особенно Мэйнарда, который отлично отдавал себе отчет в том, что если он когда-нибудь и сможет смыть позорное пятно со своей репутации, то только кровью Черной Бороды.

Было раннее утро, когда маленький посыльный шлюп «Сифорд» вернулся на стоянку у Джеймс Ривер. Его прибытие внесло долгожданное разнообразие в унылую рутину тоскливых будней. Суда обменялись общепринятыми сигналами военно-морской вежливости, и Мэйнард просигналил на «Сифорд», чтобы его командир, лейтенант Таскин, явился к нему на корабль.

В каюте у Мэйнарда уже стоял приготовленный графин с лимонным пуншем. Лейтенант Таскин был весьма приятным молодым человеком, очень гордившимся своим первым продвижением по службе. Когда с формальными приветствиями было покончено и офицерское собрание распущено, оба лейтенанта отправились в тесную каюту Мэйнарда и с облегчением сняли душные напудренные парики, ибо хоть и стоял ноябрь, но день был слишком жарким, чтобы носить на голове копну чужих волос, когда собственные были еще достаточно густыми.

— Счастлив поздравить вас, сэр, с благополучным выздоровлением, — немного смутившись, сказал Таскин.

Мэйнард молча кивнул, налил гостю стакан пунша и принялся вскрывать конверты с почтой. Таскин помогал ему, добавляя необходимые комментарии и пояснения. Внезапно он подскочил на стуле и схватился руками за голову:

— Боже мой, сэр, я совсем забыл! У меня на борту молодая леди, которая уверяет, будто знакома с вами!

— Вот как? — удивился Мэйнард.

— Мисс Хукер, сэр, — доложил Таскин, просияв от удовольствия. Заметив, что Мэйнард недовольно поморщился, он быстро добавил: — Нет, нет, сэр — все в порядке! У меня имеется распоряжение коммодора доставить ее сюда. По дороге на Ямайку нас задержал голландский пакетбот из Северной Каролины. Капитан пакетбота передал мне на борт женщину и восемь человек матросов, которых они сняли с какой-то безымянной отмели к юго-востоку от бухты Топселя. Бедняги подверглись нападению пиратов — нашего, кстати, старого приятеля… гм, гм… Черной Бороды… — Таскин отвел глаза и поспешно продолжал: — Он и высадил их на эту пустынную отмель. Неслыханная вещь — так поступить с молодой дамой, не правда ли, сэр? Но им, кажется, удалось убедить пиратов в том, будто у них на судне желтая лихорадка, и Черная Борода, естественно, не захотел иметь дела ни с юной леди, ни с командой, а попросту высадил их на первый попавшийся островок и оставил там погибать. Несчастным удалось поджечь единственную сосну, которая там росла, и таким образом дать о себе знать. Сначала их там было шестнадцать человек, но потом между ними завязалось нечто вроде ссоры из-за девушки. Не могу сказать, чтобы я осуждал их за это… о, простите, сэр! — лицо юного лейтенанта залилось краской. — Я совсем забыл, что она ваша знакомая, сэр! Я очень сожалею…

— Продолжайте, — сказал Мэйнард. Какой-то инстинкт заставил его придержать вопросы, которые вертелись у него на кончике языка.

— Так что когда их спасли, в живых оставалось всего восемь человек, и с ними мисс Хукер — все в ужасном состоянии. Они пробыли на острове целых девять дней без пищи и воды, а ведь многие из них было ранены. Двое умерли после того, как я взял их на борт. Мисс Хукер спросила меня, знаю ли я вас, ну и я, конечно, сказал, что знаю… Мне кажется, ей известно о ваших… э-э… приключениях с Черной Бородой на Антигуа, сэр…

Мэйнард устало закрыл глаза. Пульс острыми молоточками застучал у него в висках.

— Как она выглядит? — неожиданно вырвалось у него прежде, чем он успел остановиться.

Таскин озадаченно взглянул на него:

— Мисс Хукер, сэр? Позвольте, но ведь я думал… Впрочем, сэр, она весьма хороша собой. Волосы темно-рыжие, лет около девятнадцати, а росту примерно вот такого: — Таскин провел ладонью на уровне своего розового уха. — Но… но разве вы с ней не знакомы? Мисс Анна Хукер, — мне показалось, что она порядочно знает о вас…

— Да, кажется, я ее припоминаю, — кивнул Мэйнард. — Продолжайте…

Ему нетрудно было догадаться, каким образом этой авантюристке стало так много известно о нем: впечатлительный и доверчивый юный лейтенант по простоте душевной сам все ей и выболтал. И, разумеется, Мэйнард теперь знал, кто такая эта мисс Хукер: любовница Черной Бороды!

— Продолжайте, — повторил он, удивляясь, отчего у него вдруг пересохло в горле.

— Слушаюсь, сэр. Когда я спросил у нее, где она хочет сойти на берег, чтобы связаться с друзьями, она ответила, что никого не знает в этой части света. То-есть, никого, кроме вас. Если я не ошибаюсь, она направлялась в колонии со своим братом, который был убит в схватке с пиратами, защищая ее.

— Кажется, он был врачом? — осторожно спросил Мэйнард.

Таскин утвердительно кивнул:

— Он самый. Понимаете, сэр, я очутился в довольно затруднительном положении и не знал, что делать — я не мог изменить курс, имея срочные депеши на борту. Вот я и взял ее с собой. Зашел на базу на Ямайке и, естественно, передал ее коммодору. Старый Грог пришел от нее в телячий восторг-прошу прощения, сэр! Я хочу сказать, он сделал все, что мог, чтобы помочь ей. Похоже на то, что она с братом была на Антигуа в то время, когда Черная Борода бесчинствовал в тех краях. Очевидно, тогда вы и встретились с ней?

— Да, — сказал Мэйнард и улыбнулся. — Да, именно тогда я и встретился с ней…

— Мисс Хукер, без сомнения, оказала вам большую услугу в беседе с коммодором, сэр. Она рассказала ему, как вы убили в единоборстве четырех бандитов Черной Бороды. Разумеется, коммодор знал об этом и раньше, но… кажется, мисс Хукер действительно своими глазами видела, как это случилось? — голос лейтенанта повысился до во просительной нотки.

Мэйнард снова кивнул:

— Да, кажется, она видела это. А что еще она говорила коммодору?

— О, не только коммодору, сэр! Она пользовалась огромным успехом на балах и званых вечерах на Ямайке. и везде рассказывала о том, как подло, исподтишка вам выстрелили в спину из пистолета после того, как вы отказались передать коммодору бесстыдное сообщение Черной Бороды. Она говорила, что ваш отказ был самым смелым поступком из всех, какие ей когда-либо приходилось видеть. Благодаря ее рассказам, сэр, множество людей почувствовали значительное облегчение — если вы извините меня за то, что я коснулся этой щекотливой темы!

— Я рад, что хоть кто-то почувствовал от этого облегчение, — ответил Мэйнард. — Потому что я — нет. А почему она вернулась сюда с вами?

— Приказ коммодора, сэр, доставить ее сюда, — вот все, что мне известно. — Таскин поднялся со стула. — Какие будут распоряжения, сэр? Прикажете переправить ее к вам на борт?

— Да, — сказал Мэйнард. — Да, пожалуйста, будьте настолько любезны, мистер Таскин!

Пока маленький гиг с «Сифорда» совершал свое короткое путешествие с таинственной пассажиркой на борту, лейтенант Мэйнард стоял на гакаборте, опершись о леерное ограждение, и молча смотрел вниз на черную воду, разделявшую оба судна. Что, во имя неба, могла означать вся эта загадочная история?

— Пэдни! — окликнул он своего каютного юнгу. — Прибери-ка со стола и вымой стаканы. Да приготовь каких-нибудь лакомств — миндаль, конфеты… — и открой бутылку хорошей мадеры. И, Пэдни, посмотри в буфете, не найдется ли там парочки хрустальных бокалов, которые еще не разбились?

…Сквозь мягкие серые краски рассвета в устье реки было видно, как девушку осторожно опустили с борта «Сифорда»в неустойчивый маленький гиг. На фоне дюжих здоровяков-матросов она выглядела удивительно хрупкой и нежной. Лейтенант не видел ее лица под низко опущенным капюшоном из блестящей темно-синей ткани; он разглядел только белоснежную пену кружев, на мгновение мелькнувшую из-под ее платья, когда она перебиралась через борт. И тем не менее, Мэйнард знал, что это она, хоть и вряд ли он смог бы объяснить, на чем основывалась эта уверенность. В последний раз он видел ее с распущенными волосами, в сорочке и бриджах, с пистолетами, залихватски засунутыми за кушак. Тогда лицо ее было бледным, а Глаза сверкали вызовом и решительностью. Теперь же, когда гиг подошел поближе и он наконец увидел ее лицо, оно показалось ему спокойным и безмятежным под легким налетом бронзового загара. У Мэйнарда было достаточно времени, чтобы внимательно рассмотреть свою странную гостью, пока гиг подтягивался к борту фрегата. Девушка тоже заметила лейтенанта, и лицо ее оживилось.

Мэйиард напустил на себя официальный вид и спрятал за маской холодности обуревавшие его тревожные и противоречивые чувства. Анна не обнаружила на лице лейтенанта ни тени улыбки, когда он приветствовал ее на борту, а выражение его глаз было суровым и настороженным. И несмотря на это, Анна тепло улыбнулась: просто удивительно, насколько ей запомнилась каждая черточка его лица — твердый подбородок с ямочкой посередине, решительная и упрямая челюсть, мягкий овал щек… Жестом неподдельного дружелюбия и симпатии Анна уверенно протянула ему руку в перчатке.

— Как я рада видеть вас снова! — искренне проговорила она. — Какое счастье, что вы оправились от ваших ужасных ран!

— Благодарю вас, мадам, — с легким поклоном ответил Мэйнард. Он чувствовал себя явно не в своей тарелке. Очевидно, предполагалось, что он должен быть другом этой девицы, да к тому же, по-видимому, у коммодора имелись какие-то солидные основания, чтобы послать ее к нему. Нельзя было также продолжать игру в холодную вежливость под взглядами юного Таскина, который буквально пожирал глазами каждый оттенок в разыгрывавшейся перед ним сцене. Мэйнард поймал себя на том, что улыбается своей гостье, хотя еще не решил окончательно, стоит ли ему попытаться сделать это…

Когда, наконец, они остались вдвоем в кают-компании на квартердеке «Перла»— лейтенант Таскин отправился на берег с депешами для колониальной администрации, — Анна поудобнее устроилась в кресле, откинув назад свой капюшон и встряхнув головой с пышной прической темно-золотистых волос. Некоторая скованность, тривиальные разговоры, чопорная манерность ( — Передайте, пожалуйста, блюдце! — Возьмите еще бисквита! — Благодарю вас, я уже сыта! — ), царившие до сих пор в каюте, теперь уступили нахлынувшему на них чувству искренней радости от встречи друг с другом. Легкий холодок официальной вежливости растаял бесследно под влиянием сердечного тепла, которое излучали обе пары глаз.

— Мистер Мэйнард, — немного смутившись, проговорила Анна. — В прошлый раз вы видели меня в дурной компании. Вы не скрывали своего неодобрения, и я… Я хочу сказать, что знаю, насколько вы были правы. Но теперь… Думаю, теперь я намного умнее!

— Я уверен, мадам, что эту компанию вам навязали силой. Тогда я просто не сумел сообразить, что в то время вы нуждались не в порицаниях, а в помощи. Поверьте, я не перестаю упрекать себя за это!

— О, вы великодушный человек, мистер Мэйнард! Настолько же великодушный, как и храбрый! — Анна смущенно улыбнулась. — Знаете, я раз сто репетировала, что я скажу вам при встрече, и что вы ответите мне. Я все так тщательно продумала, словно готовила торжественную речь на выпускном вечере в школе. А теперь все это вдруг вылетело у меня из головы! Я даже не в состоянии припомнить — просто я так рада, так счастлива видеть… что вы благополучно выздоровели… Ах да, я это уже говорила, но если бы вы знали, как часто я думала об этом…

Растерявшийся Мэйнард не знал, что сказать.

— Очевидно, мои раны выглядели страшнее, чем были в действительности, — запинаясь, пробормотал он. — Как видите, они не помешали мне выполнять свои обязанности, мадам.

— О, я не сомневаюсь, что понадобились бы значительно более веские причины, чтобы помешать вам выполнять свои обязанности, мистер Мэйнард! Что ж, я тоже прибыла сюда, чтобы исполнить свой долг… Столько всего мне хотелось сказать вам, — и все же, пожалуй, я так бы и не решилась, если бы не стечение обстоятельств, благодаря которым я просто обязана рассказать вам все о себе. Только тогда вы поймете, почему коммодор Вернон послал меня к вам…

— Он послал вас ко мне? Значит, это была его инициатива?

Анна кивнула:

— У меня для вас письмо, которое я ношу при себе, и которое не должно попасть в руки никому… кроме вас, разумеется! — Анна подняла на него улыбающиеся глаза. — Коммодор очень осторожный человек. Он мне сказал, — она ловко воспроизвела хорошо знакомый Мэйнарду хриплый басок адмирала: — «Этот парень Мэйнард — один из лучших моих офицеров; никак не пойму, как это он умудрился получить полный заряд битого стекла в…! Твердый, как кремень, и ни перед кем не отступит в вопросах долга и чести. Но — чем черт не шутит?.. Так что порасспрашивай его немного, дитя мое, — потолкуй с ним прежде, чем отдашь ему мое письмо!..»

Мэйнард рассмеялся. Его рассмешило скорее шутливое подражание ворчанию Старого Грога, чем смысл того, что он услышал. Это была как раз такого сорта шутка, какие он понимал и ценил.

— Что бы ни писал мне коммодор Вернон, для меня это приказ, — сказал он, вставая. — И я думаю, что меня нет нужды подвергать предварительным беседам, чтобы заставить подчиниться приказу. А теперь — если вы удовлетворены, — не будете ли вы любезны познакомить меня с письмом?

Анна положила руку на вырез платья, где, по-видимому, и хранилось письмо.

— Нет, — сказала она. — Сначала я должна вам объяснить… Потому что это не приказ. Это предложение. И более того — мне кажется, даже нелегальное…

Никогда до сих пор они так просто и свободно не беседовали между собой. Обоим казалось, будто они знали друг друга всю жизнь.

— Что ж, ладно, — сказал Мэйнард, терпеливо опускаясь обратно в кресло. — В таком случае, о чем же, по-вашему, мне следует сначала узнать?

Начало повествования Анны о своих злоключениях он прослушал вполуха, поскольку его мысли всецело были заняты письмом коммодора. Но потом необыкновенная история ее похождений настолько захватила лейтенанта, что он перестал ощущать что-либо, кроме глубокого изумления и восхищения мужеством и находчивостью этой юной и отважной девушки, которой столько пришлось пережить.

— И вы обо всем этом рассказали коммодору Вернону? — спросил он после задумчивой паузы, когда Анна закончила свою исповедь.

— Да, рассказала. Он был добр ко мне и требовал того же от других. Сначала я колебалась, но потом мне стало просто невмоготу пользоваться его добротой и скрывать от него правду о себе.

— И он не подумал передать вас в руки властей? Ему должно было прийти в голову, что это его первейший долг.

— Он сказал… — Глаза Анны увлажнились, и она опустила голову, чтобы скрыть вот-вот готовые хлынуть слезы. — Он сказал, что ребенок не должен держать ответ за грехи родителей… Что главный и основной дочерний долг — это ее долг по отношению к отцу!

— Клянусь богом, он был прав! — Мэйнард успокаивающим жестом прикоснулся к ее руке, лежавшей на крышке стола. — И сыновний тоже. Ваш брат совершил мужественный поступок, мисс Блайт. Это был человек действия, и я уважаю его за это!

— Благодарю вас… — Анна снова овладела собой. — А теперь осталось совсем немного из того, что я должна вам сообщить. Губернатор Виргинии собирается назначить премию за захват Черной Бороды. С этой целью он намерен частным образом оснастить два корабля и направить их на поимку пиратов. Коммодор Вернон хотел бы, чтобы вы возглавили эту экспедицию. Он почему-то уверен, что вы согласитесь. Но в таком случае вам придется отправиться в воды Северной Каролины, где в настоящее время разбойничает Черная Борода. Ваши же полномочия не распространяются так далеко.

Мэйнард угрюмо кивнул:

— Верно. Мне понадобились бы санкции губернатора Идена на то, чтобы охотиться за пиратами в его водах. А он никогда их не даст. Он уже дважды отказывал мне в этом.

— Тем не менее, мистер Мэйнард, коммодор в беседе со мной намекнул, что между вами и Чернобородым имеется небольшое неулаженное дело чести. А вопросы чести, сказал он, не знают границ. Если, предположим, Черная Борода сумеет улизнуть от вас или одержит над вами победу, тогда вам, по всей видимости, придется предстать перед военным судом за то, что вы напали на него без ведома и вопреки воле тамошней администрации. Это может быть расценено, как пиратство. Но если вам удастся его уничтожить, то губернатор Иден никогда не станет на защиту мертвеца. И тогда все будет кончено. Вы освободите Карибское море от страшного негодяя…

— Вы хотите сказать, — медленно проговорил Мэйнард, — что коммодор предлагает мне сознательно преступить закон?

Анна достала письмо, помятое и согретое теплом ее груди, и слегка смутившись, положила его на стол.

— Он не предлагает вам этого, мистер Мэйнард. Он не имеет права приказывать вам делать то, что не соответствует вашим понятиям о долге и чести. Но он просит вас подумать…

Мэйнард сорвал с пакета сургучную печать. Письмо было написано не в форме официальной депеши, а в виде частного послания, адресованного лично ему. Он бегло пробежал глазами бумагу, затем с внезапным пристальным интересом взглянул на Анну и снова принялся внимательно читать письмо с самого начала.

Анна сидела молча, скромно спрятав руки внутри маленькой меховой муфты. Мэйнард долго изучал письмо, словно пытаясь найти в нем ответ на собственные мысли и сомнения. Затем он встал из-за стола, взял письмо и поднес его к пламени свечи. Он держал бумагу над огнем до тех пор, пока она не превратилась в пепел, который он растер в порошок между пальцами.

— Вам известно, — хрипло спросил он, — что было в этом письме?

— Да. Там было сказано, что вы должны взять меня с собой.

— Верно. Но объясните мне, почему? Почему коммодор решил, что вам необходимо принять участие в такой рискованной авантюре?

Анна пожала плечами:

— Потому что здесь, в Уильямсбурге, немало шпионов губернатора Идена. Следовательно, Черная Борода сразу же узнает и о целях, и о характере вашей экспедиции. Вам не удастся захватить его врасплох.

— Да? — пренебрежительно усмехнулся Мэйнард, который был скорее солдатом, чем стратегом. — Ну, и что же?

— А то, что у него будет время приготовиться к встрече и решить, стоит ли вступать с вами в драку, или лучше спрятаться за спину губернатора Идена, да еще потребовать, чтобы вас привлекли к ответственности за нарушение его — как вы это называете?

— Территориальных вод?

Анна приняла его подсказку с легкой улыбкой:

— А если по Уильямсбургу распространится слух, что некая рыжеволосая девица… — улыбка снова образовала мягкие ямочки на ее щеках, — … чудом спаслась с необитаемого острова и собирается сопровождать вас, чтобы свидетельствовать против Черной Бороды и всей его команды, а также чтобы показать вам все секретные места, где он может скрываться, то Черная Борода и об этом услышит…

— Но позвольте! — воскликнул Мэйнард. — Каждому известно, кто такой Черная Борода и где он скрывается! Каким же образом это может помочь нам?

— Я знаю, где зарыты его сокровища, — спокойно ответила Анна. — Когда Черная Борода проведает, что я осталась в живых, он не станет убегать от вас. Он не будет прятаться за губернатора Идена, а останется на месте и будет драться с вами. Потому что он захочет избавиться от меня, как от ненужного свидетеля. Я должна сыграть роль кусочка сыра в мышеловке…

Мэйнард в изумлении уставился на нее:

— И это идея коммодора Вернона?

— Нет, мистер Мэйнард, моя…

Две недели, проведенные Анной в Уильямсбурге пока готовилась экспедиция, немало способствовали укреплению ее сил и здоровья. Погода стояла отличная, мягкая и ровная, словно в далекой родной Шотландии ранней осенью, да и многие местные поселенцы тоже были шотландцами по происхождению. Впервые после отъезда из Эдинбурга Анна так долго находилась на берегу вдали от знойных тропиков и опасных приключений. Адмирал Вернон и другие влиятельные лица на Ямайке снабдили ее достаточным количеством конфиденциальных рекомендательных писем, чтобы двери лучших домов неизменно были широко открыты перед ней; впрочем, пользовалась она ими весьма умеренно. Большую часть времени она предпочитала проводить в маленькой таверне неподалеку от гавани, стараясь свести к минимуму любопытство, которое ее присутствие возбуждало в Уильямсбурге. Для нее было истинным наслаждением раскрыть поутру окно и слушать нежное пенье птиц, потому что в тропиках птицы либо кричали резкими, противными голосами, либо вовсе были немыми. Даже местная трава и кустарники казались ей более приятными, чем яркая, ядовитая зелень Карибских островов, да и насекомые здесь опять были обыкновенными, а не походили на бредовые порождения ночных кошмаров.

Анна часто виделась с лейтенантом Мэйнардом, которому постоянно приходилось сталкиваться с трудностями в оснащении своей маленькой армии. Было получено разрешение на приобретение двух судов, но поскольку лимит на тоннаж и водоизмещение официально не был установлен, Мэйнард оказался в зависимости от щедрости колониального департамента финансов. Зная из бесед с Анной о том, что корабль Черной Бороды оснащен по меньшей мере десятью орудиями крупных калибров, Мэйнард сначала запросил у казначейства разрешение на приобретение быстроходной голландской шхуны в 4000 тонн водоизмещения, которая стояла на якоре у Джеймс Ривер. Шхуна очень подходила бы для его целей, поскольку была плоскодонной, имела очень малую осадку и, следовательно, была способна плавать между песчаными отмелями Окракоки с минимальными шансами сесть на мель. Но голландский шкипер, почуяв возможность заключения выгодной сделки, заломил такую невероятную цену, что губернатор Спотсвуд, человек весьма умеренного риска, отказал в разрешении на покупку.

— Можете выбирать любую другую пару из стоящих в порту судов, — сказал он Мэйнарду. — А мы поможем вам экипировать их таким образом, чтобы это соответствовало вашим планам.

На эти условия можно было бы согласиться, если бы не одно обстоятельство: главная задача судов экспедиции состояла в том, чтобы доставить Мэйнарда и его людей на предельно близкое расстояние от Черной Бороды. Исходя из этого, выбор Мэйнарда поневоле ограничивался самыми мелководными судами, какие только можно было отыскать среди многочисленных каботажных и рыбачьих суденышек, заполнявших гавань в Уильямсбурге. В большинстве своем это были небольшие плоскодонки, едва ли крупнее обычного баркаса с мачтами, но расчитывать пересечь Окракокские мели — даже при полном приливе — можно было только на них.

Наконец, два маленьких плоскодонных шлюпа были отобраны, реквизированы, оснащены, команды из военных моряков-добровольцев укомплектованы и официальные санкции подписаны. Тихим погожим вечером Мэйнард и Анна сидели в таверне за поздним ужином. Беседа, начавшаяся было непринужденно, постепенно угасала, пока не перешла, наконец, в натянутое молчание, которое никто не хотел нарушить ни фальшивым оживлением, ни откровенной исповедью. Оба предпочитали держать при себе переполнявшие их мысли и чувства.

Анна осторожно, чтобы не нашуметь, положила на стол фруктовую вилку.

— Мистер Мэйнард, — опустив глаза, тихо спросила она. — Скажите, что вы думаете обо мне?

Неожиданный вопрос вывел лейтенанта из тяжелой задумчивости. Он вздрогнул и рассеянно заморгал, точно школьник, застигнутый врасплох на уроке.

— Я… я не знаю, — растерянно ответил он. — Я уж и так, и сяк ломаю голову, — все равно получается чертовски неудобно для дамы на таком маленьком суденышке!

— Я привыкла к подобным неудобствам, мистер Мэйнард.

— Да, да, я знаю, — но одна, среди такого количества мужчин…

— И к этому я тоже привыкла!

— Да… гм… полагаю, что так… — Анна поняла, что он краснеет, потому что загорелое лицо его потемнело в свете свечи. — Но я-то ведь еще не привык!

Неожиданно для себя Анна вдруг рассмеялась:

— И это все, о чем вы тревожитесь? Не о смерти, не о том, что вам предстоит атаковать десятипушечный шлюп двумя жалкими болотными лодчонками, не о том, что поражение означает конец вашей карьеры и, может быть, самой жизни, — а только о том, как я сумею устроиться?

Так же неожиданно, как и рассмеялась, Анна почувствовала вдруг горький комок, внезапно подкативший к горлу. Она низко опустила голову, пытаясь справиться со своими чувствами; глаза ее наполнились слезами, губы задрожали и сложились в печальную гримасу.

— Я… мне очень жаль, право… — прошептала она. — Опять я заставила вас смутиться, верно?

Лейтенант потянулся через стол и взял ее руку, чувствуя, как ее пальцы под его ладонью сжались в маленький дрожащий кулачок.

— Боже, — задыхаясь, проговорил он, — как вы смогли пережить все это? Как вам удалось не сойти с ума? Как вы можете сидеть здесь, словно…

На лице Анны мелькнуло слабое подобие улыбки:

— Словно кто?

— Словно… — он покачал головой, тщетно пытаясь найти нужные слова, которые вдруг разбежались. Он хотел сказать: словно тихий ангел… словно нежный цветок… словно чистый ребенок… словно святая, к коленям которой я мечтаю припасть, как жаждущий странник к благословенному источнику… Но, конечно, подобные разговоры намного превышали возможности незамысловатого лексикона скромного лейтенанта. Он не был поэтом.

Огонек свечи отражался в глазах у Анны и поблескивал в ее волосах; в полутемной таверне ее золотистая загорелая кожа казалась матово-бледной. Лейтенант чувствовал неловкость, продолжая держать ее руку в своей, но он был не в силах разжать ладонь, чтобы не нарушить ту странную и волнующую связь, которая внезапно возникла между ними, и которую, казалось, сохраняло это слабое прикосновение. И все же он не мог решиться на тот единственный логический шаг, к которому влекли его чувства: чересчур ярким было воспоминание о том солнечном утре на Сеи-Китсе, когда он впервые увидел ее рядом с Черной Бородой.

— Он… он что-нибудь значил для вас? — пересилив себя, спросил лейтенант. — Вы… любили его?

Вопрос был довольно неопределенный, но Анна сразу поняла, кого он имел в виду.

— Любила? — спокойно улыбнулась она. — О нет, конечно! Его нельзя любить. Нет, нет — не потому, что он уродлив, или груб, или слишком погряз в своем гнусном пиратстве; он просто неспособен воспринимать любовь — вот и все…

Свободной рукой Анна поднесла к губам бокал и отпила глоток, стараясь собраться с мыслями.

— Моя нянька, Мэдж — она была уроженкой горной Шотландии, — рассказывала мне однажды, как в ранней юности она пыталась приручить волчонка. Это был маленький волчонок — жалкий, несчастный комочек серой шерсти. Он был голоден, но не разрешал ей кормить его. Он прокусил ей руку до кости. Он просто не понимал ни любви, ни сострадания, ни жалости — ничего такого. Он был всего лишь ребенком, но он был волк, ибо природа создала его волком, и никакого другого ответа на вопрос: кем быть? — он не знал…

Анна осторожно убрала руку из-под ладони Мэйнарда.

— Черная Борода тоже создан таким… Ненавижу ли я его? Желаю ли я его смерти? Нет, это все не то! Я просто знаю, что он обречен, и знаю, что самое лучшее для него — умереть. Это звучит ужасно, правда? Можете ли вы понять меня?

— Да, — ответил лейтенант и с удивлением обнаружил, что способен улыбнуться. — Да, мне кажется — могу…

После кофе они немного погуляли в скромном садике таверны под спокойной луной и ясными виргинскими звездами. Анна ожидала, что лейтенант ее поцелует, но он не сделал этого. Прощаясь, он печально взял ее за руку.

— Как бы там ни было, — сказал он, — жребий брошен, и теперь уже ничего не изменишь. Кроме одного: я не допущу, чтобы вы присутствовали при схватке. Ваша жизнь не должна подвергаться опасности, и я найду способ заблаговременно переправить вас на берег. К тому же, я не могу позволить вам увидеть, как я его убью, — ибо, по всей видимости, живым он мне не сдастся!

— А если он убьет вас? — не смогла удержаться Анна, и Мэйнард с искренним изумлением посмотрел сверху вниз на ее освещенное лунным светом лицо:

— Убьет меня? Этот подонок?

Казалось, подобная мысль никогда до сих пор не приходила ему в голову, и Анна почувствовала вдруг странное успокоение.

— Спокойной ночи, — ответила она на его скупой салют и долго молча смотрела, как он уходит по тропе, слегка прихрамывая, с рукой на эфесе шпаги, широкоплечий и решительный, — человек, для которого долг, честь и верность были не моральными принципами, а просто образом жизни.

«Или смерти…»— подумала Анна, повернувшись, чтобы войти в дом.

Широкий залив Окракоки, где Тич устроил свою стоянку, представлял собой великолепную стратегическую позицию, превосходно отвечавшую его целям. Тич со своим шлюпом занял командное положение над входом в залив и пространством открытого моря позади. Но добраться до «Ройял Джеймса» можно было только по сложному и извилистому фарватеру, до такой степени усеянному едва прикрытыми водой песчаными мелями и банками, что даже самому мелководному судну пришлось бы двигаться здесь с беспомощной медлительностью слепца, нащупывающего дорогу при помощи мерного шеста и лота под постоянным прицелом дальнобойных орудий Тича.

Используя все преимущества своей позиции, Тич с командой в тридцать человек мог действовать по двум направлениям, в зависимости от обстоятельств. Как только мистер Тобиас Найт, секретарь губернатора Северной Каролины, посылал им весточку о том, что судно с достойным внимания грузом собирается либо отплыть из Баттаунской гавани, либо прибыть туда, пираты — если это соответствовало их настроению — выбирались из залива и отправлялись на охоту за призом. Остальное же время они недурно проводили, устраиваясь за счет местного населения.

Капитан Тич завел себе, наконец, очередную жену — дочь крупного землевладельца Де-Розетта, плантатора и негоцианта. Последней жене Тича исполнилось всего пятнадцать лет. Свадебную церемонию возглавил сам губернатор Иден, и его, по-видимому, нисколько не тронуло, что маленькая и дрожащая фея-невеста проплакала весь обряд от начала до конца, а Тич с Израэлем Хендсом вынуждены были поддерживать ее с обеих сторон, чтобы она не упала. При этом ответы, которые ей положено было давать согласно ритуалу, пришлось буквально вытряхивать из нее в соответствующие моменты.

Тич во-всю наслаждался роскошным ощущением безопасности. Зарытое сокровище ожидало только его прихоти, чтобы снова появиться на свет, когда он того пожелает. Морской разбой, лишенный риска и азарта, потерял для него былой интерес и превратился в наскучившее развлечение от безделья. Он теперь позволял себе — чего никогда не делал прежде — проводить ночь за ночью в пьяных кутежах в роскошном доме Де-Розеттов, который он наводнил своими висельниками и их временными подругами, без чувств валиться в постель на рассвете, просыпаться в полдень и снова пьянствовать, допиваясь до сумасшествия. И с утра до поздней ночи для него шипели и скворчали на кухне пухлые розовые бифштексы, а многочисленная челядь, да и сами хозяева готовы были ежесекундно сломя голову броситься выполнять любую, самую чудовищную прихоть пиратского атамана.

Губернатора Идена вполне удовлетворяло такое положение вещей, при котором половинная доля каждого приза, захваченного Черной Бородой в водах Северной Каролины, попадала в его личные склады и магазины. Если позволяли обстоятельства, он старался оформить эту процедуру легально, как это было, например, с французским кораблем с грузом сахара и какао, направлявшимся на Мартинику. Черная Борода захватил его, перебил всю команду и открыто, среди бела дня привел под парусами в Баттаунскую гавань. Затем он с четырьмя ближайшими помощниками явился к губернатору и, ухмыляясь, дал под присягой письменную клятву в том, что нашел в открытом море брошенный французский корабль без единой живой души на борту.

Губернатор Иден назначил следственную комиссию, проинструктированную таким образом, что корабль в конце концов был признан бесхозным, а груз — законной собственностью нашедшего. Но потом, опасаясь, как бы эта история не выплыла наружу, он приказал вывести судно в открытое море и там затопить, под тем предлогом, что оно якобы загромождает гавань. Разумеется, Тичу в связи с этим была выплачена солидная компенсация из общественных денег колонии.

За ведение официальных бумаг по этому, в частности, делу мистер Тобиас Найт, секретарь и письмоводитель губернатора, получил с ограбленного судна двадцать голов сахару, тогда как Тич и губернатор Иден взяли каждый по шестьдесят голов, а остальное было разделено между командой.

При таком покровительстве у Тича были все основания уверовать в свою полную и абсолютную безнаказанность. Он наслаждался этим благостным чувством и утром двадцатого ноября тысяча семьсот восемнадцатого года, когда мистер Тобиас Найт прислал ему на плантацию Де-Розетта извещение о том, что некая частная экспедиция в составе двух небольших одномачтовых шлюпов четыре дня тому назад вышла из Кикветана, Виргиния, имея на борту предписание губернатора Спотсвуда, копию которого мистер Найт предусмотрительно прилагал.

К счастью, Тич только что проснулся и поэтому был еще достаточно трезв, чтобы быть в состоянии разобрать написанное. Он разгладил толстый хрустящий лист желтой бумаги и, водя пальцами по строчкам, медленно прочел слово за словом:

«Дано сие на основании Акта, принятого и утвержденного Сессией Верховного Суда, имевшей место в Столице Уильямсбурге одиннадцатого дня ноября месяца в Пятый год царствования Короля нашего Георга Первого, и поименного» Актом О Борьбе С Пиратством «.

Вышеуказанным Актом кроме всего прочего установлено, что всяк и каждый, или каждые, кто до или после четырнадцатого дня ноября месяца Господа нашего года одна тысяча семьсот восемнадцатого и до четырнадцатого дня ноября месяца будущего года Господа нашего одна тысяча семьсот девятнадцатого изловит или захватит в плен Пирата или Пиратов на суше или на море, или в случае сопротивления убьет таковых Пирата или Пиратов между тридцать четвертым и тридцать девятым Градусами Северной широты и в пределах ста лиг от Континента Виргиния, или в пределах Провинции Виргиния, или в пределах Северной Каролины, то оные будут уполномочены получить и получат из рук Казначея Колонии соответствующее вознаграждение, а именно: за Эдварда Тича, обычно именуемого Капитаном Тичем или Черной Бородой — сто фунтов, за любого другого командира Пиратского судна, парусника или галеры — сорок фунтов, и за каждого Пирата, захваченного на борту такого судна — десять фунтов.

Посему, для поощрения всех тех, кто изъявит желание послужить Его Величеству и своей Стране в таком справедливом и почетном деле, как Спасение от людей, которые поистине могут быть названы Врагами Человеческими, я почел целесообразным с Согласия и Одобрения Консула Его Величества издать настоящее Предписание.

Боже, храни Короля.

А. Спотсвуд, Его Величества Лейтенант —

губернатор и Главнокомандующий

Колонии и Доминиона Виргиния.»

К этому акту была приколота записка, написанная мелким аккуратным почерком Тобиаса Найта:

«Капт. Тич, спешу приветствовать Вас. Его Превосходительство сего дня получил дальнейшую информацию о том, что экспедиция, хоть и участвуют в ней двое Офицеров и сорок Нижних Чинов из Команд фрегата Его Величества» Перл»и шлюпа «Лайм», не имеет с собой никакой артиллерии, но вооружена только мушкетами и тому подобным ручным оружием. К тому же это Предписание не имеет никаких Прав и никакой Власти в этой Провинции, и если Вы предпочтете не тратить своих Людей на встречу с ними, то Вы приглашаетесь немедленно явиться к Его Превосходительству и разместиться здесь под законной охраной. Однако, поскольку стало известно, что в этой экспедиции участвует Женская Персона по имени Анна Блайт (или Хукер), которая заявляет, будто являлась членом Вашей Команды, и что Вы высадили ее на пустынный остров, откуда она была спасена Провидением и шлюпом Его Величества «Сифорд», Его Превосходительство несколько встревожен тем, что это обстоятельство может причинить ему неприятности в случае, если окажется правдой и станет известным в Провинции. Если, паче чаяния, Вы будете не в состоянии отрицать это обвинение, то, пожалуй, Вам следует предпочесть встретиться и расправиться с экспедицией силой, приняв меры к тому, чтобы вышеназванная Персона женского пола не осталась в живых.

Ваш покорный слуга,

Тобиас Найт.»

Тич ухмылялся, читая Предписание. То, что его голова оценена, да еще в два с половиной раза дороже головы любого другого капитана в Обеих Америках, чрезвычайно ему польстило. Он нисколько не был встревожен сообщением о какой-то экспедиции, которая состояла всего из двух жалких одномачтовых шлюпов и сорока человек, не имевших ни одной пушки. Но неожиданное известие о том, что Анне Блайт удалось спастись, привело его в сильнейшее волнение.

— Гиббонс, ты слышал? Эта проклятая девчонка все еще жива!

— Какая проклятая девчонка? — спросил Гиббонс, с болезненной гримасой приподнимаясь на локте. Он провел ночь на полу банкетного зала.

— Та, которая знает, где мы припрятали сокровище! — прорычал Тич, вскакивая с постели. — Сколько у нас людей?

— А черт его знает, капитан… — Гиббонс все еще не мог окончательно проснуться; он сидел на полу, зевая во весь рот и почесываясь. — Может, дюжина, а может — две…

Последствия ночного дебоша невыносимо мучили его, вызывая настоятельную потребность опохмелиться. Рыча от нетерпения, Тич сунул в руки своему неустойчивому лейтенанту флягу с ромом, искренне сожалея о том, что на прошлой неделе во время пирушки нашел весьма забавной идею исподтишка прострелить под столом колено Израэлю Хендсу. Теперь, благодаря этой дружеской шутке, Хендс находился в Баттауне, навсегда превратившись в хромого инвалида.

— Позаботься, чтобы шлюп был подготовлен к бою, — приказал Тич. — Да пошли в город пару матросов, чтобы вытащить из кабаков столько людей, сколько они смогут до наступления темноты!

Он сердито вырвал флягу из рук Гиббонса и влил себе в глотку изрядную порцию рома. Впервые в жизни он чувствовал себя застигнутым врасплох, растерянным и подавленным. И виной этому была все та же проклятая девчонка! Среди мертвецов всех рангов она была единственным призраком, который восстал из могилы, чтобы явиться к нему. Из всех товарищей, которых он предал, из всех злополучных жертв, которых он убил из прихоти, она была единственной, кого он не мог полностью выбросить из памяти. Остатки его личного дневника явственно свидетельствуют о том, что призрак Анны Блайт по меньшей мере дважды заставлял его просыпаться в холодном поту. Поскольку она в то время была жива, то не могла быть настоящим призраком и, следовательно, являлась просто порождением его нечистой совести. Кто знает — возможно, капитан Тич был не таким уж твердокаменным, каким он любил казаться…

Анна переоделась в бриджи, серую грубошерстную куртку с рубахой в синюю и белую клетку, серые шерстяные чулки и башмаки с круглыми носками и медными пряжками — единственную одежду, которую она смогла подобрать по росту в корабельной кладовой фрегата» Перл «. Она предпочла бы более женственный костюм ради возможности произвести впечатление на лейтенанта Мэйнарда, но резонно рассудила, что такой костюм был бы непрактичным в условиях плавания на маленьком шлюпе, настолько тесном, что в его носовой трюм могли поместиться одновременно только восемь из двадцати человек команды, а для защиты от дождя и ветра у штурвала служил простой брезентовый навес.

Лейтенант Мэйнард распорядился нарастить и укрепить — насколько это было возможно — бульварки обоих шлюпов, чтобы они могли противостоять хотя бы выстрелам из ручного оружия. Мистер Тобиас Найт был неправильно информирован, будто крохотные суденышки Мэйнарда не имели на борту никакой артиллерии. На носу каждого шлюпа красовался небольшой фальконет — пушчонка с диаметром ствола в два дюйма, стрелявшая полуторафунтовыми ядрами. Каждая из этих пушек весила по пятьсот фунтов — и, несомненно, это было лучшим из всего того, что Мэйнард мог подобрать при сложившейся ситуации.

Анна расхохоталась, впервые увидев их. Она так привыкла к огромным пушкам кораблей Черной Бороды, что фальконеты показались ей просто игрушкой. Ее смех вызвал одобрительные улыбки у матросов, которые занимались тем, что привязывали пушчонки канатами за казенную часть, чтобы они не скатились за борт при качке. Присутствовавший тут же лейтенант вопросительно поднял бровь. Он был в самом лучшем расположении духа, совершая свой первый шаг на пути к опасности.

— В чем дело? — спросил он. — Что здесь смешного?

— Ваши пушки-детеныши, — ответила Анна. — Они просто прелесть! Это из них стреляют по воробьям, да?

Взрыв хохота и оживленные возгласы последовали за этой шуткой, и на лице Мэйнарда появилась довольная улыбка. Обстановка показалась ему достаточно благоприятной для того, чтобы объяснить людям тактику предстоящего сражения и общую задачу всей кампании в том объеме, в каком им это необходимо было знать.

А тактика, которую он избрал, была предельно простой: Мэйнард знал, что в команде Тича насчитывалось не более тридцати или сорока человек, тогда как оба его суденышка могли взять на борт по двадцать человек каждое. Исходя из этого, Мэйнард собирался проскочить на своих плоскодонках сквозь плотную завесу артиллерийского огня пиратов, сознательно допуская при этом гибель половины своего людского состава, и с оставшимися двадцатью матросами взять корабль Тича на абордаж. В ходе схватки он надеялся убить Тича и таким образом положить конец сопротивлению пиратов. Он рассчитывал — как впоследствии оказалось, ошибочно, — что оба его шлюпа смогут пройти над отмелями залива Окракоки и приблизиться к тяжеловооруженному кораблю Черной Бороды с носа и с кормы, избежав благодаря этому бортового залпа его орудий.

— Эти пушки, — закончил лейтенант, указывая на фальконеты, — может быть, и маленькие, но с близкого расстояния они вполне смогут пробить дыру в лоханке Чернобородого пониже ватерлинии и вышибить из этих трусливых собак надежду на спасение бегством!

Он взвесил в руке одно из чугунных ядер:

— Что ж, они достаточно тяжелые, — улыбнулся он. — Главное — если влепить их в надлежащее место!

Матросы ответили ему одобрительным хохотом.

Переход от Джеймс Ривер до устья залива Окракоки занял пять дней. Стоял ноябрь, ясный и прохладный, и шлюпы обеспечивали весьма плохую защиту от холода. Единственным их достоинством в глазах Мэйнарда была мелкая осадка. Ради этого он пожертвовал всем, возлагая надежды именно на это свойство своей флотилии.

На обоих шлюпах царила бодрая атмосфера; люди были уверены в победе, хотя все отлично сознавали, что им предстоит померяться силами с вооруженной до зубов, превосходно защищенной шайкой отчаянных головорезов и закаленных бойцов, наиболее опасных из всех, когда-либо плававших по морям. Мэйнард был умелым организатором и опытным командиром. У него, по-видимому, совершенно отсутствовали какие бы то ни было сомнения в исходе операции, и его уверенность поднимала дух команды, как это обычно и бывает среди бойцов и солдат.

Черная Борода, казалось, подготовил все, чтобы достойно принять непрошенных гостей. Ему повезло больше, чем он ожидал, в сборе своих людей среди кабаков и винных лавок Баттауна. Теперь у него на борту было двадцать пять человек, и только четырех нехватало до полного комплекта. Боевой дух их был достаточно высок, потому что предчувствие жаркой схватки всегда воодушевляло их. Тич всех заставил принимать участие в подготовке к сражению. Под орудийные лафеты были подбиты специальные деревянные клинья, чтобы опустить стволы и дать возможность пушкам стрелять сверху вниз прямой наводкой, сведя таким образом до минимума» мертвое пространство «. Тич счел более целесообразным дать первый залп зарядом из обрывков цепей и кусков железа, чтобы перебить на шлюпах возможно большее число нападающих, чем стрелять круглыми ядрами по такой ничтожной цели. Отсутствие у противника артиллерии в немалой степени ободряло и потешало пиратов; в противовес этому возле каждого зловещего орудия Тича стояли наготове лохани, набитые пергаментными пакетами с пороховыми зарядами, прикрытые толстыми кожаными крышками, чтобы предохранить их содержимое от разлетающихся искр. Пирамиды гранат из обожженной глины, словно темно-коричневые тыквы, начиненные порохом и осколками камней, повсюду виднелись на палубе в тех местах, где их удобнее было схватить и ручной пращой метнуть в неприятеля.

К концу дня Тич послал двух переодетых рыбаками пиратов в невинного вида пироге к устью залива, чтобы во-время обнаружить приближающегося врага. Вскоре после сумерек они вернулись и, ухмыляясь, доложили, что два одномачтовых шлюпа — как и было описано — без малейших признаков наличия пушек на борту, — да и, пожалуй, чересчур маленькие, чтобы иметь таковые! — стали на якорь у первой отмели, чтобы, по всей видимости, дождаться рассвета.

— Ну, ребята, — сказал Тич, выслушав разведчиков, — кажется, нам не составит большого труда разделаться с ними, как только они завтра сунутся сюда — если только посмеют сунуться! Мы пустим их на дно, как дырявую баржу с дохлыми свиньями! Но если вам случится повстречать у них на борту девчонку, то — во имя страшного суда! — берите ее живьем!

Он безмятежно пропьянствовал всю ночь на берегу и вернулся на борт на рассвете, когда первые лучи солнца едва успели окрасить в розовый цвет. темное небо над горизонтом. Он живо растолкал спящую команду и привел ее в состояние боевой готовности.

Зрелище, которое представляли собой два жалких маленьких шлюпа, — медленно, наощупь продвигавшиеся по заливу, — было поистине смехотворным. Очевидно, они уже успели встретиться с трудностями при переходе через мелководье. Теперь перед ними плыла весельная шлюпка, промерявшая путь шестом. Вокруг шлюпов плавало множество веретенообразных бочонков с водой и доски от разобранных палубных надстроек, которые были брошены за борт в отчаянных попытках облегчить шлюпы и уменьшить их осадку. Пока Тич наблюдал за ними в подзорную трубу, один из шлюпов угодил на мель. Тич и его люди надрывались от хохота, потешаясь над отчаянными усилиями своих врагов снова поставить судно на чистый киль. А рассвет тем временем разгорался все ярче и ярче, словно затем, чтобы еще более упростить задачу для пиратских канониров.

Весьма довольные собой и развитием событий, веселые и оживленные, словно на пирушке, пираты подняли якорь и, поймав легкий ветерок, вывели» Ройял Джеймс» на фарватер, чтобы иметь возможность маневрировать парусами при наведении пушек на цель.

— Дай-ка по ним разок! — приказал Тич канониру носового орудия. Грохнул выстрел, и ядро взметнуло воду между маленькими суденышками. Это словно послужило сигналом к тому, чтобы на мачтах обоих шлюпов одновременно взвились флаги королевского британского военно-морского флота; однако, ничем другим они не выдали, что вообще придают значение этому выстрелу.

— Дьявол вас побери со всеми потрохами! — заорал Тич. — Кто вы такие?

Теперь шлюпы находились на расстоянии окрика. Лейтенант Мэйнард, на минуту отвлекшись от сложной задачи маневрирования между предательскими отмелями залива, приложил ладони рупором ко рту и прокричал в ответ:

— Вы видите по цветам нашего флага, что мы не пираты!

Глаза Тича под густыми нахмуренными бровями злобно сузились. Он стоял, на целую голову возвышаясь над окружавшими его людьми, и легкое облачко темного дыма поднималось над тлеющим запальным фитилем, торчавшим из-под полей его черной шляпы. Его подзорная труба внимательно обшаривала оба суденышка, выискивая какую-нибудь уловку, хитрость или ловушку — быть может, спрятанную короткоствольную каронаду или еще что-нибудь в этом роде. Но ничего подобного не было видно. Мэйнард даже выбросил за борт оба свои фальконета, чтобы придать судам дополнительную плавучесть.

— Эй, вы! Пошлите шлюпку ко мне на борт! — крикнул Тич. — Я хочу наконец знать, кто вы такие, разрази вас гром!

— …не могу использовать шлюпку, — послышался ответ. — Она промеряет глубины. Но я прибуду к вам сам на своем судне!

И тут со шлюпов до Тича донесся смех. Его всего затрясло от злобы и негодования. В этом бесстрашном, неотвратимом приближении крохотных суденышек, смеющихся под наведенными на них жерлами смертоносных орудий, одного выстрела которых хватило бы, чтобы пустить их ко дну, было что-то отчаянное, роковое и неизбежное, похожее на дурной сон. Тич в бешенстве схватил флягу с ромом и отхлебнул большой глоток. Его люди растерянно переглянулись — не потому, что он пил перед боем, но потому, что он буквально почернел от ярости. Никогда прежде Тич не терял спокойствия и самообладания, пока не наступал момент пускать в ход сабли и палаши, и пираты привыкли воспринимать его первый яростный вопль, как сигнал к рукопашной схватке. Но сейчас Тич уже впал в неистовство, а враг все еще находился на расстоянии мушкетного выстрела.

— Будь проклята моя душа, если я дам пощаду хоть одному из вас! — орал он, брызжа слюной и чертыхаясь.

Мэйнард убрал паруса, и его люди взялись за весла, чтобы поскорее сократить расстояние между судами.

— Я не ожидаю от вас пощады! — закричал лейтенант. — Но и вы тоже не ждите пощады от меня!

У него не было красного флага, чтобы поднять на мачте в знак того, что пощады не будет никому. Тем не менее, такое предупреждение должно было быть сделано: этого требовали неписанные законы морской войны. Но как раз в тот момент, когда лейтенант кричал свое предупреждение, орудия пиратского шлюпа открыли беглый огонь. «Ройял Джеймс» окутался дымом, сквозь который молниями сверкали яркие вспышки выстрелов, в быстром чередовании прокатившиеся вдоль всего борта от носа до кормы. Людям, сидевшим спиной к пиратскому кораблю и, согнувшись в три погибели, ворочавшим тяжелыми веслами на тесных палубах утлых суденышек, на миг показалось, будто перед ними внезапно с грохотом разверзлись гигантские врата преисподней, и жгучее дыхание ада опалило их.

Когда дым рассеялся, двадцать девять человек остались лежать неподвижно на палубах шлюпов. Одиннадцать уцелевших — почерневшие, оборванные, покрытые с ног до головы своей и чужой кровью, в жалких лохмотьях, в которые превратилось их платье, — ошеломленно уставились друг на друга и на окружавшую их кровавую бойню, чтобы затем снова схватиться за весла и продолжать упорно грести.

— Берегись! — внезапно закричал Мэйнард. — Бросай весла и марш в трюм, живо!

Узкие и тесные пространства под палубами едва уместили дюжину уцелевших моряков, когда на шлюпы с пиратского корабля посыпался дождь шипящих, плюющихся и брызжущих огнем гранат. Однако теперь, благодаря предусмотрительности Мэйнарда, они не добавили новых смертей к общему итогу и без вреда взорвались на усыпанных трупами палубах, разбрасывая во все стороны руки, ноги и головы, оторванные у мертвецов.

Тич пристально всматривался сквозь завесу дыма, более густого и плотного, чем от орудийных залпов. На шлюпах не было заметно никаких признаков жизни.

— Да они там все подохли, кроме троих или четверых! — обрадованно воскликнул Тич. — Пошли, ребята — на абордаж! Прикончим собак до последнего!

Когда Тич и два десятка пиратов с визгом и воем скатились вниз на ближайший шлюп, Мэйнард поднял своих людей из-под палубы. Началась невообразимая свалка, в которой люди дрались скорее за место на палубе, чем из желания поразить врага. В ход пошли зубы, пальцы, кулаки и ножи, потому что в ужасной тесноте невозможно было не только размахнуться оружием, но и извлечь его из-за пояса или из ножен. Осатаневшие люди рвали друг другу волосы и бороды, выдавливали пальцами глаза, впивались в глотки, кусались и царапались, словно стая взбесившихся дьяволов. Черная Борода, зловеще оскалясь, раздавал удары направо и налево, крякая, словно мясник, разрубающий окровавленные говяжьи туши. У Мэйнарда была только одна цель — добраться до него, и вскоре оба вожака встали друг против друга так близко, что могли бы обменяться рукопожатием. Их пистолеты выпалили одновременно; Тич держал свой пистолет в левой руке, собираясь воспользоваться им, как дубинкой, когда увидел, что пистолет Мэйнарда направлен ему прямо в грудь. Пуля лейтенанта попала Тичу в живот, а выстрел пирата стегнул Мэйнарда по лицу, мгновенно обагрившемуся кровью. Тич не мешкал. Крича от ярости, он взмахнул палашом; Мэйнард отчаянно парировал, и снова был ослеплен потоком крови, когда соскользнувшее лезвие все же резануло его по пальцам. Здоровой рукой лейтенант выхватил второй пистолет, в упор разрядил его в Черную Бороду, наотмашь ударил его рукояткой по локтю и плечу, затем отшвырнул пистолет и перехватил окровавленную шпагу в левую руку. Но в неистовой толчее он не сумел во-время поменять позицию ног, чтобы нанести уверенный удар, и снова гигантский палаш Тича взвился над его головой.

Сквозь кровавый туман, застилавший его глаза, Мэйнард вдруг увидел, как голова Тича дернулась от страшного удара сзади, который напрочь отхватил его ухо, и в мокрой от пота спутанной массе его чудовищной бороды внезапно сверкнуло блестящее острие сабли.

И все же этот гигант не хотел умирать. Но теперь Мэйнард улучил возможность, упав на одно колено, вонзить свою шпагу снизу вверх в нижнюю часть живота Тича. С жестоким оскалом на черном от крови и копоти лице, Мэйнард, обливаясь потом, всем телом навалился на эфес шпаги, словно пытаясь столкнуть со стены тяжелый камень.

Кровь хлынула изо рта Тича и потекла по бороде, как будто в нее вплели новую алую ленту. Он выхватил еще один пистолет и выпалил в голову Мэйнарда, сорвав с нее порядочный клок кожи. Мэйнарду показалось, будто непомерный груз тянет его вниз на скользкую и липкую палубу, и шпага, повернувшись в его руке, выскользнула из ослабевших пальцев. Черная Борода падал, широко выпучив невидящие глаза, но, падая, умудрился вытащить из шейной петли свой последний пистолет и, уже лежа на слякотном настиле, бесполезно разрядил его прямо в синее небо над головой.

Мэйнард, стоя перед ним на коленях, вынужден был перевернуть его, чтобы извлечь свою шпагу. Все еще на коленях, прерывисто дыша и чувствуя, как кровь заливает его лицо, он приставил острие шпаги к шее Тича и, используя раненую правую кисть для дополнительного усилия, обеими руками изо всех сил вонзил окровавленное лезвие в горло пирата. Их лица сблизились настолько, что это можно было принять за долгий поцелуй. Полураскрытые губы, отравленное кровью дыхание, со свистом вырывавшееся из груди, остановившийся взгляд… Наконец, Тич глубоко вздохнул, тело его обмякло, и он умер.

Как всегда в подобных сражениях внезапно все было кончено, и яростная схватка прекратилась, словно прозвучал какой-то беззвучный сигнал. Люди стояли или лежали на палубе, моргая в тупом замешательстве, сознавая уже, что битва окончена, но так еще и не поняв, кто же победил. Не оставалось ни одного человека, кто не был бы окровавлен с ног до головы. Мэйнард отер тыльной стороной ладони кровь, заливавшую глаза, и только теперь наконец увидел у своих ног невероятно изрубленный труп Черной Бороды. Когда оставшиеся в живых люди лейтенанта подошли и сгрудились вокруг него, все еще слишком ошеломленные Недавним боем, чтобы осознать совершившееся, Мэйнард нагнулся и с трудом перевернул навзничь гигантское тело Тича. Он насчитал у него пять пистолетных и двадцать пять сабельных ран. Этот человек умер, как умирает дикий зверь — рыча и огрызаясь, с застывшим яростным оскалом на окостеневших губах.

Мэйнард с усилием заставил себя поднять шпагу раненой рукой и аккуратно довершил отделение головы Тича от туловища. Это был последний раз, когда правая рука Мэйнарда смогла взяться за эфес шпаги, ибо суставы ее, глубоко вскрытые, поблескивали костями в розоватом месиве, напоминавшем мясо краба.

С крайнего выступа Мыса Окракоки, где за два часа до рассвета Мэйнард высадил ее на берег, Анна в морскую подзорную трубу пыталась проследить за развитием боя, Но на таком расстоянии могла разглядеть только перемешивающиеся клубы желтого и белого дыма. Сухие, как треск ломающихся веток, мушкетные выстрелы и глухие удары рвущихся гранат после грохота орудий Тича казались слабыми и незначительным. Когда, наконец, наступила тишина, Анна увидела черный предмет, медленно ползущий на верхушку мачты маленького шлюпа Мэйнарда. В груди ее похолодело, как в проруби, потому что она приняла этот предмет за «Веселого Роджера»— черный флаг, который пираты поднимали на мачту в знак победы. Однако, когда загадочный предмет достиг клотика, он не развернулся в форму флага, и Анна в тревоге внимательно вглядывалась в него, не зная, бежать ли ей, или оставаться. Только когда оба шлюпа поменяли галс и медленно направились к мысу, ведя за собой пиратский корабль с полураспущенными парусами, Анна наконец поняла, что черный предмет был отрезанной головой Тича. Корабли возвращались домой, словно охотники с добычей, торжествующе демонстрируя всем голову убитого зверя…

Анна упала на колени в мокрую от утренней росы траву, и слезы заструились по ее щекам сквозь плотно сомкнутые веки. Это не были слезы ни грусти, ни печали, ни жалости. Человек по имени Тич перестал существовать. Тот, кто словно жадный ребенок хватал от жизни все что мог, нисколько не заботясь ни о загубленных судьбах, ни о разрушенных надеждах, тот, кто пуще всего старался превратить себя в зловещую легенду, наводящую ужас и смертельный страх, теперь навеки останется всего лишь легендой. И ни одно живое сердце не вспомнит о нем с нежностью и печалью, ни одна живая душа не прольет слезу над его безымянной могилой. Хотел ли он этого, или нет — это было то, что он получил…

Анна плакала, как плачут дети, когда музыка внезапно становится слишком громкой, голоса актеров слишком резкими, а краски декораций слишком яркими и фальшивыми. Все, что произошло с ней с того памятного вечера, когда они с Мэдж отправились в карете из Пансиона мисс Хукер к причалам Лейтского порта, промелькнуло в промежутке немногим более года. Из ребенка она превратилась в женщину, и ужасное познание пришло на смену детской наивности. Он уже почти завершился, этот фантастический год Анны Блайт, — и теперь она, стоя на коленях, пыталась слезами проложить дорогу назад к детству…

Так Мэйнард и нашел ее, заплаканную и опустошенную. Он помог ей встать на ноги и смущенно произнес, извиняясь за свой вид:

— Я полагаю, вам приходилось видеть кровь и прежде, сударыня…

Из всех ответов, которые можно было бы ожидать от Анны в этот момент — слова потрясения, радости или сожаления, — история доносит до нас лишь то, что она некоторое время молча стояла, глядя на лейтенанта, как бы изучая степень и характер его ранений, и затем сказала:

— Сэр, ради бога, поторопитесь найти хирурга!

Местный плантатор по имени Беллами довез Анну в карете до Уильямсбурга, хотя до сих пор неясно, было ли это предусмотрено заранее, или она просто не захотела снова оказаться на борту «Ройял Джеймса». Но, как бы то ни было, Анна отсутствовала в столице Северной Каролины в тот момент, когда лейтенант Мэйнард вошел в гавань, чтобы передать тело Черной Бороды и остатки его команды соответствующим властям и подвергнуть следствию опечатанные склады и документы губернатора Чарльза Идена.

Из всей команды Черной Бороды только двое избежали последовавшего приговора к смертной казни через повешение. Одним из них был некто Самуэль О'Делл, который присоединился к Черной Бороде за день до схватки с Мэйнардом и получил в рукопашном бою семьдесят ран. Суд, очевидно, признал, что он и так был достаточно наказан за свое незадачливое двадцатичетырехчасовое пребывание в пиратах, и он был помилован. Другим был Израэль Хендс, которого арестовали в Баттауне и приговорили к повешению, но который получил высочайшее помилование после того, как вызвался открыть королевским властям место, где было спрятано сокровище Тича. Однако когда два года спустя английское адмиралтейство после обычных в таких случаях проволочек и откладываний послало фрегат «Уинчелси», чтобы от имени короля объявить сокровище собственностью короны, то никакого сокровища они не нашли. Доклад капитана Мерилла того времени гласит, что посреди Кайманьего Озера в центре маленькой песчаной отмели они наткнулись на следы обширной осыпавшейся траншеи или чего-то в этом роде, а в прибрежной грязи среди ракушек и тины обнаружили какие-то бесформенные металлические каркасы, насквозь проржавевшие и покрытые окислами, которые при известной доле воображения можно было принять за останки испанских сейфов для перевозки ценностей. Как показало следствие, они были вскрыты еще до того, как попали в воду, и, конечно, оказались совершенно пустыми.

Таким образом, история не дает нам точного отчета в том, что случилось со сказочным сокровищем Черной Бороды. Но история позволяет сделать кое-какие допущения, которые проливают некоторый свет на то, что могло с ними случиться. Ибо известно, например, что после того, как лейтенант Мэйнард был свисая с флота по инвалидности из-за потери способности владеть своей правой рукой, он женился на некоей девице Анне Джеймс, шотландке по происхождению, зарегистрированной как уроженка Виргинии и имевшей волосы необычного темно-рыжего цвета. Свадьба состоялась в Лондоне в 1720 году, но за несколько месяцев до этого лейтенант Мэйнард приобрел одно из самых крупных поместий в Керколди, Восточная Шотландия, причем стало известно, что он участвует в доходах нескольких Вест-Индских плантаций и является фактическим владельцем небольшой флотилии из восьми торговых судов, зарегистрированных в Нью-Йорке. Это состояние даже по тем временам считалось весьма значительным, что было немного странным для отставного морского офицера невысокого ранга, чья премия за захват Черной Бороды и его команды в сумме составляла, как полагают, чистых 400 фунтов.