Глава 1
Дисциплина в Пансионате благородных девиц была очень строгой. И хотя урок в это сырое октябрьское утро 1717 года был посвящен всего лишь искусству ношения модной юбки с кринолином, задранный вверх острый подбородок мисс Хукер, хозяйки и наставницы Пансионата, выражал непререкаемый авторитет.
Мадам стояла в центре зала с высоким беленым потолком (стиль Регенства только начинал входить в моду в Эдинбурге), властвуя над притихшим классом своих застенчивых светловолосых воспитанниц.
— Попытаемся еще раз пройти вокруг комнаты с достоинством, приличествующим молодым леди, — произнесла мисс Хукер. — Не будем широко расставлять ноги, а также не будем семенить ими с бесстыдной суетливостью, словно собираемся сбросить с себя платье на глазах у тех, к кому мы приближаемся для приветствия.
Класс шестнадцатилетних юных леди затрепетал, встряхнул длинными локонами, склонил белые нежные шеи и с шелестящим шорохом цветных шелков возобновил свой осторожный парад.
Гигантских размеров кринолин был поистине мудреным изобретением. При умелом обращении он придавал чарующую плавность волнистым и элегантным складкам широкой юбки. Но при малейшем неловком движении он вдруг заставлял юбку неистово дергаться вверх и вниз, что приводило к нежелательному обнажению некоторых интимных деталей туалета, причем в тем большей степени, чем отчаянней незадачливая модница пыталась это предотвратить.
Это была эпоха длинных платьев из. драгоценного китайского шелка с облегающими тесными рукавами, с кружевными оборочками над локтями и кружевными ахи полотняными манжетами. Модной считалась прямая линия талии, зачастую украшенная маленькими декоративными фартучками, легкими и нежными, как цветочные лепестки. Стиль века отдавал предпочтение здоровью и крепости тела, естественному блеску глаз и цвету кожи. Корсет не более чем на одну пядь затягивал талию и нижнюю часть груди над причудливой колоколообразной юбкой, которая едва прикрывала икры ног и была натянута на два больших круглых обруча, благодаря чему их носительница превращалась в некую богато разукрашенную и тщательно ухоженную безделушку, помещенную в футляр наподобие ногтя китайского мандарина.
Мисс Хукер оглядела свой класс, удрученно вздохнула, хлопнула в ладоши, и весь парад затрепетал и замер в сознании своего ничтожества и бесталанности.
— Мисс Блайт! — обратилась мисс Хукер к одной из воспитанниц. — Вполне допустимо, что щедрые небеса одарили вас естественной грацией, чему кое-кто из этих неуклюжих телок определенно может позавидовать…
Она сделала паузу, наблюдая, как яркий румянец покрыл нежные щечки юной мисс Анны Блайт.
— … или — что более вероятно! — то место, через которое я вколачиваю в вас науку, еще не забыло урока, преподанного ему вчера…
Румянец на лице Анны сделался более интенсивным и распространился от корней золотисто-рыжих волос до границы обнаженных плеч.
— Но я должна отметить, — продолжала мисс Хукер, довольно улыбаясь, — что сегодня вы демонстрируете весьма сносную осанку! — Она сделала жест, достойный римских патрициев: — Прошу вас выйти сюда и показать нам, как легко и живо должна ходить молодая леди, не демонстрируя при этом своих подвязок каждому джентльмену в городе!
Анна вышла из круга, слегка прикрыв от смущения большие серые глаза, и, высоко подняв голову, пошла вдоль притихшей стайки своих подруг, ощущая на себе их завистливые взгляды. Шуршащий шелест тяжелой розовой парчи был теперь единственным звуком, нарушавшим тишину, если не считать четкого стука каблучков по навощенному полу.
Дивные бедра Анны Блайт двигались свободно и непринужденно, окруженные обручами кринолина, не стесненные близостью ткани, словно нижняя часть ее тела шагала в собственной решетчатой беседке.
Мисс Хукер отметила грациозность девушки и кивком выразила ей свое суровое одобрение.
— Теперь, приподняв в подобающей леди манере одну сторону кринолина и в соответствующий момент опустив другую, вы пройдете в дверь и затем вернетесь обратно. Я надеюсь, вы сумеете убедить нас в том, что это может быть проделано с должной элегантностью, а не так, как некоторые толстые куры протискиваются сквозь щель в заборе!
Но дверь, едва Анна успела к ней приблизиться, внезапно распахнулась, пропустив в зал маленького большеглазого негритенка-слугу. Он молча проскользнул мимо Анны, одарив ее мимоходом скрытой дружелюбной улыбкой (Анна была его любимицей), и в почтительной позе вытянулся перед хозяйкой.
— Доктор Лор-ри Блайт, мэм, — провозгласил он нараспев. — По оч-чень ср-р-рочному делу!
— Мой брат? — удивилась Анна.
Мисс Хукер нахмурилась.
— Класс продолжает тренировку, — сухо сказала она. — Ибо, несомненно, для многих из вас это крайне необходимо! Мисс Блайт может сопровождать меня в мой кабинет… Мне будет очень неприятно, если визит доктора Блайта окажется вызванным какими-нибудь легкомысленными мотивами, — озабоченно добавила она, проходя по коридору безукоризненной походкой, которая, однако, будучи переведена на язык музыки, напоминала бы стаккато по сравнению с плавными движениями молодой девушки, следовавшей за нею.
Доктор Лори Блайт мерял шагами роскошный турецкий ковер в заставленном мебелью салоне мисс Хукер и в явном волнении то и дело подносил к носу очередную понюшку табаку. Это был хорошо сложенный молодой человек, чьи медно-золотистые вьющиеся волосы, едва заметные под париком, выдавали его родство с Анной. Галстук его был смят, и бриджи забрызганы грязью. Он резко обернулся, когда обе женщины вошли в открытую дверь.
— Мои извинения, мисс Хукер, мадам! У меня ошеломляющая новость для сестры. Анна, дорогая, мне очень жаль тебя огорчать, но… Видишь ли, отец арестован. Его взяли сегодня утром и отвезли в городскую тюрьму. Вечером он предстанет перед судом… по обвинению в убийстве.
— Убийстве?! — взвизгнула мисс Хукер, потеряв присущее ей самообладание.
— Да, мадам. Мистер Ранвик, уполномоченный магистрата. Отец убил его сегодня утром.
Мисс Хукер тяжело опустилась в кресло. Анна стояла, оцепенев, с испугом вглядываясь в лицо брата.
— Но ведь… мистер Ранвик был уже в весьма преклонных годах, — пробормотала мисс Хукер. — Его седые волосы должны были помешать ему участвовать в какой бы то ни было дуэли…
— Седые волосы не мешали Ранвику быть негодяем, — с горечью возразил Лори. — Весь Эдинбург знает, что мой отец был непричастен к заговору Мерсейского эрла, мадам, но Ранвик счел возможным поверить лжесвидетельству и пустить нас по миру! Сегодня утром он явился, чтобы привести в исполнение приказ о конфискации нашего имения…
— И ты говоришь, отец убил его? — прошептала Анна. — Лори, да уж не пьян ли ты?
— Сегодня я трезв, Ани, — пожал плечами Лори, с полнейшим безразличием относясь к оскорбительному вопросу.
Анна, словно окаменев, крепко сжимала побелевшие кисти рук, не в силах отвести взгляд от мрачной фигуры брата:
— Отвези меня к отцу? Лори, прошу тебя! Мисс Хукер, можно мне уехать, мадам?
— Конечно, дитя мое! — мягко ответила мисс Хукер. — Хотя городская тюрьма — вовсе не место для таких, как ты. И, несомненно, вовсе не место для таких джентльменов, как твой отец! Если твое присутствие сможет облегчить его страдания, поезжай к нему. Ваша карета ждет вас, доктор Блайт?
Анна заметила, как смутился ее брат:
— Э-э… нет, мадам. Я очень торопился. Моей лошади придется увезти нас обоих…
В сером бархатном дорожном плаще с отороченным мехом капюшоном, надвинутом на бледный лоб, Анна вскарабкалась на круп коня позади брата. Приведя в более или менее приличный вид свой костюм, отнюдь не приспособленный для верховой езды, она тесно прижалась к брату, когда конь галопом вынес их за школьную ограду.
За воротами, пустив коня легкой рысью, Лори обернулся и бросил через плечо:
— Карета стоит немного дальше по дороге, Ани. Она нагружена багажом, и я не хотел бы, чтобы ее видела мисс Хукер.
— Но почему, Лори?
— Видишь ли… — поколебавшись, ответил брат. — Может случиться, что тебе больше не придется вернуться в школу. У меня есть одна мысль, как спасти отца, но если дело не выгорит, то все это может кончиться виселицей для меня, да и для тебя тоже. Ты мне доверяешь, Ани?
Лори показалось, будто он слышит за спиной всхлипывания сестры, но это были всего лишь вздохи, вызванные слишком тесным корсетом, на котором отражалось каждое движение лошади.
— О, Лори, конечно! Как я могу не доверять тебе?
Брат жестом благодарности нежно погладил ее пальцы, цепко державшиеся за перевязь его шпаги:
— Отлично, сестренка! Видишь — вот и наша карета, там, у деревьев. И Мэдж тоже там. Она тебе все объяснит. Слезай с лошади и беги к ней, потому что я должен беречь каждое мгновение, если хочу, чтобы мой план осуществился!
Он развернул коня и пустил его галопом по направлению к Эдинбургу. Анна откинула капюшон и, забыв о всяком достоинстве и элегантности, подобрала длинные юбки и бросилась бежать к карете, где ее с распростертыми объятиями встречала ее старая нянька Мэдж.
Мэдж молча обняла Анну, вложив в это молчаливое изъявление любви и сочувствия все тепло своего старого сердца.
— О, моя крошка!.. — вздыхала Мэдж, когда лошади потащили карету на дорогу. Экипаж кренился и качался на неровностях почвы, и они обе крепко держались друг за друга, чтобы не свалиться с сидения.
— Бедное дитя мое, — произнесла Мэдж, когда колеса кареты, наконец, попали в наезженную колею дороги. — Какое ужасное несчастье! Бедный ваш отец…
— Что задумал Лори, Мэдж? Каким образом он собирается спасти его?
Мэдж потуже обернула тонкую меховую накидку вокруг своей жилистой шеи, дрожа от холода и от горя:
— Лучше бы вам не знать об этом, детка! Это чистейшее безумие, которое всех нас приведет на виселицу!
— Мэдж, дорогая, милая — ну, я прошу тебя! Ведь я уже почти взрослая! Скажи мне, что он собирается делать?
— У вашего брата возникла сумасбродная идея подкупить городского палача. Он говорит, что если это делалось прежде, то почему не может быть сделано опять? Неудачно завязанный узел на петле, неловкий толчок с лестницы…
Анна в ужасе зажмурилась.
— …и группа отчаянных товарищей под эшафотом устраивают схватку с солдатами и отбирают у ник тело бедного мастера Блайта… Ой-е, я слыхивала о подобных попытках, но никогда не слыхала, чтобы они заканчивались! успешно. Кое-кто из приятелей-медиков вашего брата уже согласился участвовать в похищении бедного хозяина и в попытке вернуть ему жизнь при помощи бесовских ухищрений, двигая его руками и надавливая ему коленом на живот. Это все закончится для них виселицей, — сказала я Лори. Но он хороший мальчик и хороший сын, и он должен попытаться. А мы будем молить господа о ниспослании ему удачи!
Глаза Анны были плотно закрыты. Она чувствовала отвратительную слабость, охватившую все ее тело, и молча прикусила губу, пытаясь побороть тошноту, подступающую к ее горлу.
— Мой брат доктор, Мэдж, — примирительно сказала она. — Я знаю, для тебя он всегда оставался ребенком, но он — доктор. И он должен знать, за что берется.
Мэдж с сомнением пожала плечами:
— Он говорил что-то о серебряной трубке, о каких-то опытах, которые он будто бы проводил еще будучи студентом в коммерческом госпитале над несчастной потаскушкой, вздернутой на виселицу в Канонгейте. Не знаю, дитя мое… Я ничего не знаю! Я знаю только то, что вам не следует завтра быть в Эдинбурге во время…
Фатальное слово «казни» так и осталось непроизнесенным.
— Я останусь дома и буду молиться, — просто ответила Анна.
Крупный костистый нос Мэдж, казалось, начал причинять беспокойство своей хозяйке, потому что она вдруг усердно стала промокать его большим клетчатым носовым платком.
— Дитя мое, — произнесла она через некоторое время после того, как манипуляции с платком привели к успешным результатам. — Двери вашего дома закрыты для вас. На дом вашего отца и на его имение наложен арест…
Анна молча восприняла сообщение об этом новом несчастье.
— Вам придется отправиться в Данди и остановиться там у моей сестры. У нее вы будете в безопасности.
— И отец с Лори приедут к нам туда?
— О нет! В Шотландии им оставаться нельзя. Они должны будут уехать очень далеко, и пройдет много времени, прежде чем они смогут вернуться.
— А мне нельзя будет уехать вместе с ними?
Мэдж покачала головой:
— Нет, моя девочка. Это было бы слишком тяжелым путешествием для вас. А сейчас мы едем в Лейтские доки. Я должна попытаться нанять для Лори и мастера Блайта каюту на любом корабле, капитан которого ценит золото дороже собственной шеи. Неважно, куда отправляется корабль, — сказал мне Лори, — лишь бы капитан согласился принять их на борт и уйти в море послезавтра с первым утренним приливом. Я уполномочена предложить ему за это двести золотых соверенов, если потребуется. Двести золотых соверенов за место на корабле, отправляющемся нивесть куда! Боже милостивый, да этого достаточно, чтобы купить десять домов в Эдинбурге! Но что стоит золото, если на карту поставлена жизнь человека?
Обе женщины, старая и молодая, молча сидели рука об руку, тесно прижавшись друг к другу, пока карета, неуклюже переваливаясь и трясясь на разбитой грунтовой дороге, везла их к Лейтским причалам. Анна, видя вокруг себя знакомую с детства черную кожу обивки одного из лучших ландо своего отца, чувствовала, как горячие слезы неудержимо текут по ее щекам.
— О, как счастлива была я сегодня утром, милая Мэдж! — неожиданно сказала она. — Мисс Хукер похвалила меня, и… и я была счастлива! Это были последние минуты моего детства, последние хорошие минуты в моей жизни!
— Подъезжаем к Лейтсу, — строго сказала Мэдж. — Приведите в порядок свой нос, заправьте волосы под капюшон и сядьте прямо. Просто счастье, что муж моей сестры был моряком! Из-за этого и мне кое-что известно об этих доках. Тут легче отыскать белую ворону, чем порядочного человека. И если нашему хозяину и Лори нужен корабль, готовый преступить любой закон ради наживы, то могу вам обещать, что здесь мы его обязательно найдем!
Она решительным жестом поправила меховую муфту, висевшую на длинной шелковой ленте у нее на груди:
— Держитесь поближе ко мне, дитя мое! Молю господа, чтобы нам удалось успешно закончить наши дела и убраться отсюда еще до наступления темноты!
Капитан Даниэль Баджер с «Ямайской Девы» оперся обоими локтями на изрезанный ножами стол таверны и вежливо улыбнулся щербатой улыбкой двум дамам в низко надвинутых на лоб капюшонах.
— Две сотни соверенов, мэм? Послушать вас, так можно подумать, будто эта сумма сама по себе может пресечь всякие возражения. А по-моему, это очень незначительная плата за нарушение распоряжений моего фрахтовщика и за то, что я пропущу целых три прилива ради двух джентльменов, которым срочно понадобилось отправиться в морское путешествие на моем корабле!
Он повел в сторону черным чубуком своей прокопченной трубки:
— Что вы на это скажете, мистер Мэрки?
Мистер Мэрки, грузный массивный джентльмен, одетый в грубую матросскую куртку, не сказал ничего. Он сидел на засаленной деревянной скамье, наклонившись вперед, и не отрывал взгляда от капюшона, скрывавшего лицо молодой леди. В его огромном, как лошадиное колено, кулаке была зажата кожаная баклага с пивом, о которой он, казалось, совсем забыл. Он весь был поглощен созерцанием юного и чистого существа, сидевшего рядом с ним. Лицо этой девушки, несомненно, не могло иметь ничего общего с рябыми и конопатыми физиономиями портовых «дам»: оно должно было быть нежным, чистым и свежим, как морской ветерок. Кроме сентиментальной любви к своей матери, с которой он расстался давным-давно, мистеру Мэрки едва ли было знакомо что-либо из области нежных эмоций. Зато у него был довольно богатый, хотя и несколько беспорядочный опыт в оценке вещей и явлений. А что именно скрывал капюшон Анны, он легко мог себе представить.
— Видите, уважаемые леди, — сказал капитан Баджер, не дождавшись ответа от своего компаньона. — Мой первый помощник, мистер Мэрки, согласен со мной. Так что не добавить ли нам еще пятьдесят, чтобы закончить дело по справедливости?
Мэдж негодующе фыркнула, сердито сжимая в пальцах свою многострадальную муфту:
— Ни пенни больше, капитан! Сомневаюсь, чтобы вся ваша посудина стоила столько, сколько я вам предлагаю!
— О, если вам нужна посудина, мэм, то я, к моему сожалению, ничего подходящего не могу вам предложить. «Ямайская Дева»— не посудина, а бригантина, причем самая лучшая из парусников ее класса!
Эта сомнительная шутка каким-то образом дошла до мистера Мэрки. Он захохотал и, придвинувшись на скамье поближе к Анне, пригласил и ее оценить тонкий юмор своего патрона, толкнув девушку в бок огромным локтем:
— А для вас, леди, все едино — что лохань, что бригантина, да? Ха-ха!
Анна в некотором замешательстве вежливо попыталась улыбнуться. В глазах и горле у нее щипало от спертого воздуха таверны. Дыхание мистера Мэрки действовало на нее, словно угольный чад из жаровни. Мэдж сидела прямо и настороженно, не спуская глаз с Баджера:
— Двести соверенов вполне достаточно, капитан, и это мое последнее слово! Если вы отказываетесь, мне придется поискать в другом месте!
— Ладно, пусть будет двести, мэм, ибо только бессердечный человек может допустить, чтобы вы бродили по Лейтским тавернам в такой поздний час! Остановимся на двухстах и выпьем за вас и вашу милую дочь!
Маленькие, покрасневшие от морского ветра глаза капитана Баджера хитро блеснули:
— Или это не ваша дочь, мэм? Я вижу на молодой леди плащ из очень дорогого, тонкого сукна…
Мэдж пропустила оскорбление мимо ушей.
— Значит, мы договорились, — холодно произнесла она. — Вы снимаетесь с якоря во время третьего прилива я держите курс на северо-восток к выходу из залива Фертоф Форт, где в миле от Галлейна ожидаете двух джентльменов. Мы наймем лодку, чтобы переправить их к вам на борт…
— Снимаетесь с якоря — вы сказали? О, да мы сделаем из вас настоящего моряка, мэм, — ей-богу, сделаем! Не так ли, мистер Мэрки?
Но первый помощник опять погрузился в созерцательные раздумья, придавив своей толстой ляжкой ногу Анны, которая сидела очень смирно, не желая добавлять Мэдж собственных хлопот.
Она и в самом деле вынуждена была сидеть смирно, ибо туша мистера Мэрки почти вплотную прижала ее к стене таверны. Рассчитанная на двух человек, скамья не была предусмотрена для размеров мистера Мэрки. Он был настолько громоздок, что оставалось лишь удивляться, зачем он избрал себе профессию моряка, при которой жизнь человека протекает в низких и тесных помещениях, где приходится экономить каждый лишний фут свободного пространства. Его рука по толщине не уступала талии Анны, а в рукаве его пропитанной морской солью куртки свободно поместилась бы она вся целиком. Унаследовав от кельтских предков длинные стройные ноги, Анна сидя казалась неожиданно маленькой. Иначе дело обстояло с мистером Мэрки, чья верхняя половина была сработана с еще большей щедростью, чем монументальные нижние конечности, доблестно носившие на себе тяжесть его тела. В обращении с Анной он изо всех сил старался показать себя с лучшей стороны: внимательным, мужественным я — в той степени, как он это понимал — веселым и остроумным. Однако преуспел он лишь в том, что совершенно подавил ее своей массой, жарким дыханием, запахом моря я пота, блестящими черными волосами на руках и груди, видневшейся из-под ворота распахнутой куртки, и бугристыми желваками мышц на толстой жилистой шее. Анна не понимала причины его намеренной близости, и эта близость не только стесняла, но и тревожила ее, заставляя пульс учащенно биться где-то возле самого горла.
— Еще одно — последнее условие, мэм, — обратился к Мэдж капитан Баджер, пытаясь придать своей речи более приличествующую обстоятельствам тональность; как и у большинства людей, привыкших изъясняться криком, голос его при этом походил на хриплый неестественный шепот. — Вы уверяете, что джентльмены уплатят мне две сотни фунтов, как только поднимутся на борт. Но предположим, что они не согласятся на это? Мне придется пропустить целых три прилива, ожидая их — и все впустую? Так не будет ли справедливым, если я попрошу вас о небольшой гарантии, мэм?
— Скажем, двадцать фунтов вперед, капитан? — Мэдж покопалась в своей муфте, нащупывая кошелек, засунутый в укромное место за подкладку. Капитан Баджер протестующе вытянул руки:
— Проще сделать не так, мэм! Проще — и удобнее для нас обоих. Вы с молодой леди подниметесь сегодня вечером к нам на корабль и останетесь на борту до тех пор, пока мы не подберем ваших двух джентльменов, и они не расплатятся с нами, честно и благородно. Верно, а? А потом мы отправим вас обратно на берег на той же лодке, которая доставит нам обоих джентльменов. Что вы на это скажете, мэм?
Из глотки мистера Мэрки вырвался гулкий возглас одобрения:
— Верно, капитан — провалиться мне на этом месте, если не так!
Его обветренное морщинистое лицо медленно расплылось в масляной улыбке.
— Нет! — решительно сказала Мэдж, вставая из-за стола.
— А почему бы нам и не согласиться, Мэдж? — мягко возразила Анна. — Может быть, тогда мне удалось бы повидать отца. Хоть на несколько минут перед прощанием…
— Значит, один из этих джентльменов — ваш отец? — вкрадчиво спросил капитан Баджер.
— О!.. — спохватилась Анна, испуганно поднося руку ко рту. Нависло тяжелое молчание. Снова, как и тогда, когда они впервые вошли в эту маленькую таверну с низким прокопченным потолком, Анна почувствовала на себе пристальные ощупывающие взгляды мужских глаз, уставившихся на нее с загорелых, дубленых морским ветром лиц, окружавших ее со всех сторон. Она смущенно опустила лицо, спрятав его поглубже в спасительный капюшон.
— Мэдж, дорогая! — сделала она еще одну попытку, нарушая неловкое молчание. — Ну, я прошу тебя! Может быть, это моя последняя возможность увидеть отца… Я уверена, что нам не будет очень неудобно на… э-э… бригантине.
Мэдж пренебрежительно фыркнула, но, тем не менее, снова села за стол.
— Удобно, удобно — клянусь, вам будет удобно! — суетливо вмешался капитан Баджер. — У меня на «Ямайской Деве» две отличные каюты, и одна из них уже занята превосходным джентльменом. О да, у меня на борту — прекрасное общество! Армейский майор, леди, который сочтет за честь оказать вам свое покровительство, даже если бы я сам не считал это своим первейшим долгом. Видит бог, я сам намерен защищать вас! Майор Боннет плывет с нами до Барбадоса. О, он понимает толк в кораблях, этот майор Боннет! «Ямайская Дева»— Вест-Индский пакетбот на службе у Адмиралтейства, мэм! Пятнадцать рейсов совершил я туда и обратно по поручению Вест-Индской компании, и меня знают и уважают всюду. Так что у нас на борту вы проведете две ночи в полной безопасности. Это будет даже интересным приключением для юной леди, — да и для вашей милости тоже, мэм! Среди благородных дам не много найдется таких, кто положа руку на сердце может со спокойной совестью заявить, что им приходилось бывать на борту настоящего Вест-Индского океанского пакетбота! И ни одна душа не посмеет обидеть или оскорбить вас — в том порукой мое слово и честь!
Мэдж решилась.
— Ладно, — сказала она. — Если это правда, что у вас уже есть на борту такой благородный пассажир, я согласна. Но предупреждаю, что джентльмены, о которых у нас с вами шла речь — отец и брат этой юной леди. Они считаются по праву лучшими шпагами в Шотландии, и довольно вспыльчивы к тому же. Они призовут вас к ответу, если вы хоть малейшим словом или жестом обидите этого ребенка или — я в этом тоже нисколько не сомневаюсь — меня!
— Так, так — лучшие шпаги, говорите вы? В таком случае кое-что начинает проясняться и становиться на свое места — не правда ли, мистер Мэрки? Вероятнее всего речь идет об убийстве во время дуэли, что и вынуждает джентльменов срочно отправиться в морской вояж. Впрочем, меня это не касается, мэм — они ведь платят за все, верно? А до остального мне дела нет. Я гарантирую им приятное путешествие на борту «Ямайской Девы». На этот раз груза мы взяли немного, и она полетит по волнам легко, как морская чайка! И не воняет она, как работорговец, потому что я до сих пор еще ни разу не загрязнял ее трюмы черным товаром. Что касается нас, то мы — простые моряки, и если добрые сердца и честные намерения смогут примирить вас с несколько, может быть, грубоватыми манерами, то и вы будете чувствовать себя достаточно удобно в течение тех нескольких часов, которые проведете у нас на борту!
Капитан до дна осушил свою кружку и вытер рукавом редкие усы:
— Нам пора идти, леди. Я пришлю парочку матросов за вашими сундуками и багажом. Небо чистое, море спокойное. Леди будут спать сегодня, как в собственной колыбельке, — верно, мистер Мэрки?
Мистер Мэрки поднялся со скамьи, словно только что очнувшись от сна. Он выпрямился и неохотно перенес тяжесть своего тела в сторону от Анны. Одним могучим движением колена он отодвинул тяжелый стол и ухмыльнулся:
— Верно, капитан — как в собственной колыбельке!
Он подмигнул Анне, что придало его мясистому одутловатому лицу какое-то сатанинское выражение.
Шум в таверне постепенно затихал по мере того, как они продвигались между столами к выходу. Здесь Мэдж распорядилась о доставке багажа на «Ямайскую Деву», и шум в таверне вспыхнул с новой силой, как только дверь за ними захлопнулась.
Вдалеке, на залитой лунным светом спокойной глади Лейтского порта Анна увидела, как вздрогнули и закачались на приливной волне верхушки мачт больших океанских кораблей, стоявших на рейде. Заправленные спермацетовым маслом фонари горели на баке, освещая резные и раскрашенные деревянные фигуры под бушпритами судов. Анна смотрела, как дрожат и переливаются желтые огоньки в черной ночной воде залива, с опаской следуя вместе с Мэдж за капитаном Баджером, который неуклюже, но уверенно шагал впереди них среди таинственных теней причалов.
Через плечо он то и дело бросал короткие предупреждения:
— Не споткнитесь о тумбу, леди. Осторожно… Пригнитесь под этим тросом, мадам… Не поскользнитесь, здесь мокрые камни…
Анна вдыхала острый сырой запах пропитанного морской солью дерева, черной корабельной смолы, призрачные, едва уловимые ароматы экзотических пряностей, перемешанные со свежим дыханием моря. С кораблей через мерцающее темное пространство воды доносились запахи грубой стряпни и смутные, неясные голоса. Невообразимое переплетение канатов, снастей, мачт, туго скатанные полотнища парусов на реях и колышущиеся палубы судов составляли зыбкий плавучий деревянный табор этих морских скитальцев, для которых Лейтский порт и даже сам Эдинбург вряд ля означали что-нибудь большее, чем десяток портовых кабачков и несколько ночей, проведенных на суше на чуждом им берегу. Как странно, — подумала Анна, — что несмотря на близость Эдинбурга к морю, она так редко встречала в нем моряков. Они жили в своем, обособленном и загадочном мире…
Мэдж с достоинством шествовала в двух шагах перед Анной, прокладывая путь своей питомице. Анна легко представила себе ее брезгливо поджатые губы и недовольное выражение лица. Подобно всем хорошим слугам, у Мэдж в высшей степени было развито чувство благопристойности и приличия.
— Взгляните на небо, мэм! — сиплым голосом бодро воскликнул капитан Баджер. — Чисто, как совесть священника!
Он указал на ночное небо чубуком своей трубки, дабы уничтожить всякие неясности относительно того, какое именно небо он имел в виду:
— Мы все будем спать сегодня крепко и спокойно на борту «Ямайской Девы»!
Мэдж, у которой, казалось, снова возродились сомнения. ответила пренебрежительным ворчанием.
Но октябрьская ночь пела в ушах у Анны, словно морская раковина. После минутной слабости в карете, когда она почувствовала себя такой беспомощной и растерянной, она больше не плакала. Она сама удивлялась своему спокойствию.
Сзади за ее спиной слышалось сопение мистера Мэрки, непрестанно напевавшего что-то себе под нос, тогда как его уши чутко прислушивались к каждому шороху и движению платья Анны. Солидный запас рома, которым он без особых усилий нагрузился в таверне, постепенно улетучивался под действием холодного ночного воздуха.
— Вот мы и пришли, леди, — сказал капитан Баджер, останавливаясь возле самого маленького из двухмачтовых суденышек, покачивавшихся на швартовах у волнореза. — Вот она, «Ямайская Дева»— самая прочная и надежная из всех бригантин, когда-либо выходивших в море!
Мэдж остановилась как вкопанная и уставилась на корабль:
— Вы хотите сказать… Вы собираетесь пересечь Атлантический океан на этой грязной тесной скорлупке? — Голос ее звучал явной смесью испуга и отвращения. — Да ведь она не больше крестьянской телеги! И — боже мой, что за вонь! Как от метлы, которой чистят свинарник!
Она поспешно прикрыла свой длинный нос муфтой из кроличьих шкурок.
— Ну, что вы! — мягко возразил капитан Баджер. — На ней просто немного душно после того, как стих ветер, мэм. Стоит вам войти на борт и дождаться свежего бриза, который начнется вместе с приливом, как вы не почувствуете никакого запаха, кроме чистой свежести, словно вы откусили кусок красного шотландского яблока!
Он улыбнулся, отчего его маленькие глазки превратились в две узкие щелки:
— Шагайте смелее, леди! Палуба как раз на уровне причала, так что вам не придется ни карабкаться вверх, ни спускаться вниз — шагайте прямо по сходням!
Продолжая демонстративно прикрывать нос, Мэдж вошла на палубу бригантины. Анна сделала шаг следом за ней и вдруг почувствовала, как две здоровенные ручищи плотно сомкнулись вокруг ее талии — руки настолько огромные, что прикрыли всю ее стройную фигурку целиком, от бедер до груди. Это были руки мистера Мэрки, подхватившего ее сзади. Прижав девушку к своей бочкообразной груди, в которой еще звучали остатки переполнявших его мелодий, он перенес ее по зыбким сходням так, что ноги Анны ни разу их не коснулись.
— Хо-хо! — прохрипел он ей прямо в ухо. — Грот-марсель опущен, корабль развернут кормой и взят мною на буксир!
От его дыхания несло чем-то, напоминавшим паленую кожу. Он позволил Анне немного побрыкаться, прежде чем опустил ее на палубу.
— О!.. — растерянно пробормотала Анна, не зная, сердиться ей или нет. Мистер Мэрки, казалось, выжал из нее весь дух, под ребрами покалывало и болело; это были самые крепкие объятия, какие она когда-либо ощущала в своей жизни. — Благодарю вас… Вы очень сильный, мистер Мэрки!
Мистер Мэрки осклабился, сплюнул на палубу и растер плевок подошвой матросского сапога.
— Хо-хо! — самодовольно произнес он. — Все мамзели так считают!
Он проследил взглядом за Мэдж, которая в сопровождении капитана Баджера удалялась в сторону кормы. Анна попыталась было последовать за нею, но мистер Мэрки удержал девушку, положив ей руку на плечо.
— Я перенес вас на борт, — сказал он, — и это было совсем не трудно! Совсем! Провалиться мне на атом месте, если в вас есть хоть капля тяжести! Да я одной рукой мог бы поднять такого цыпленка, как вы, на грот-стеньгу и держать вас там на весу, чтобы ваши юбки полоскались по ветру, словно мой носовой платок!
Анна с удивлением взглянула на него. Она никак не ожидала услышать подобную речь от мистера Мэрки. Да и тот, казалось, удивился не меньше ее, так как глаза его заморгали и губы зашевелились, словно он повторял все сказанное еще раз про себя. Затем он наклонился к ней и с отталкивающе-игривым выражением на лице доверительно произнес:
— Вы говорите, я сильный, мэм? Я мог бы показать вам настоящую мужскую силу, — клянусь дочкой бомбардира, мог бы!
— Ваше дыхание еще более зловонно, чем ваш корабль, — холодно бросила Анна, отвернув от него лицо. — И если уж речь зашла о носовом платке, то вам, несомненно, не мешало бы им воспользоваться!
Игривое выражение медленно сползло с физиономии мистера Мэрки, унося с собой все его блаженное самодовольство. Он убрал руку с плеча Анны, и девушка увернулась от него, чувствуя, как бешено колотится ее сердце. Испуганная и смущенная, она бросилась бежать вслед за Мэдж, обеими руками придерживая развевающуюся юбку.
«Мне не следовало говорить этого! — упрекала она себя. — Это было жестоко!»
У сходного трапа Анна обернулась и увидела, что мистер Мэрки все еще продолжает стоять на прежнем месте. Он не сделал ни одного движения, чтобы последовать за ней.
Мистер Мэрки не двинулся с места до тех пор, пока Анна полностью не скрылась из вида. Тогда он поднял обе руки ладонями вверх и, глядя на них, медленно сжал их в кулаки. Произведя эту манипуляцию, он окинул взглядом палубу от носа до кормы. Заметив матроса, наполовину укрывшегося в тени на шкафуте, он окликнул его:
— Это ты, Данкин, вонючий шваб?
— Никак нет, сэр — не Данкин, сэр! Матрос Мюллет, сэр!
— Ага! Ну, ты тоже сгодишься. Поди-ка сюда, приятель!
Мистер Мэрки стоял, слегка покачиваясь, пока матрос не приблизился к жму на расстояние двух футов. Тогда он молча размахнулся и изо всех сил ударил огромным кулаком в бледное и круглое, как луна, лицо парня. Послышался хруст дробящихся костей. Удар сшиб матроса Мюллета с ног и швырнул его к дальним шпигатам, где он дернулся несколько раз и затих бесформенной грудой тряпья.
Немного отведя душу таким образом, мистер Мэрки поплелся на полубак в свою каюту.
Мэдж и Анна стояли в узком проходе у каморки, которая предназначалась им в качестве спальни.
— И вы собираетесь предложить нам спать здесь?! — с негодованием воскликнула Мэдж. — В этом… в этом гнусном закутке?
Маленькая деревянная клетушка, которую капитан Баджер удостоил громкого звания «отдельная каюта», едва достигала пяти футов в длину и шести в ширину. В ней находилась узкая койка, прикрепленная к переборке, а под ней в простом деревянном корыте, стоявшем прямо на палубе, лежал тощий матрас, из тех. что матросы обычно именуют «ослиным завтраком».
— Помилуйте, сударыня, — невозмутимо возразил Баджер. — Я уверен, что вы сможете устроиться здесь со всеми удобствами! Ваши чемоданы будут доставлены на борт через пару минут, так что вы ни в чем не будете испытывать недостатка. Сегодня с вечерним приливом мы должны выйти из гавани — вы сами понимаете, мадам: иначе мой наниматель заподозрит неладное. Но как только мы отойдем на достаточное расстояние, чтобы нас не было видно с берега, мы тотчас же меняем курс и поворачиваем на северо-восток. А завтра ночью, как и было условленно, мэм, я брошу якорь у Галлейна. Затем, когда прибудут ваши два джентльмена и вы с ними попрощаетесь — вас доставят на берег, и дело с концом!
Он оскалил в улыбке кривые искрошенные зубы и затопал прочь по узкому трюмному проходу, унося с собой плюющийся маслом фонарь, бросавший причудливые тени на закопченные балки низкого потолка.
Мэдж в замешательстве глядела ему вслед, колеблясь между гневом и растерянностью. Однако Анна, внимательно оглядев крохотную каюту, решительно принялась развязывать ленты, поддерживавшие ее кринолин.
— Милая Мэдж, — спокойно резюмировала она. — Нам придется снять юбки, чтобы поместиться здесь вдвоем. И даже чтобы протиснуться в эту дверь!
Мэдж с отсутствующим видом кивнула; она все еще пребывала в нерешительности.
— Входи же, Мэдж, — сказала Анна. — Все будет хорошо! Видишь — на двери с внутренней стороны два крепких засова. Если бы они собирались поступить с нами дурно, они не поместили бы нас сюда. И лотом, — с мягкой укоризной добавила она, — нам следует думать сегодня не о собственных удобствах, а о бедном отце! Мы должны молить бога, чтобы Лори сумел спасти его, и чтобы мы вскоре смогли увидеть их обоих целыми и невредимыми!
— Аминь… — суховато произнесла Мэдж. Ей вдруг показалось, что они поменялись ролями, и Анна, внезапно став взрослой, успокаивает и уговаривает ее, как ребенка.
Войдя в каюту, они освободились от своих бесчисленных нижних юбок, шелестя материей и то и дело натыкаясь друг на друга в тесном помещении.
— Ах! — ужаснулась Мэдж. — Ни одной простыни! Только грязные одеяла, да еще и мокрые ж тому же! Я не буду спать под этим отвратительным тряпьем! Скорее простою здесь всю ночь, не сомкнув глаз!
— Мы можем воспользоваться нашим нижним бельем, Мэдж!
Анна решительно разорвала пополам пару своих нижних юбок из тончайшего ирландского батиста. Мэдж глядела на нее в безмолвном ужасе.
— Видишь — получились неплохие простыни! И мы можем оставить их потом здесь для Лори и отца. Не забудь, что им придется спать здесь не одну ночь. Сколько нужно плыть до Барбадоса, Мэдж?
— Не знаю, — ответила Мэдж, которая, если говорить правду, не знала даже, где находится этот Барбадос. Ее морщинистая шея задрожала, словно она вот-вот готова была расплакаться.
— Дитя мое, — сказала она. — Простите свою бедную старую Мэдж! Вы, подобно вашему отцу, полны мужества и решительности, а я… я…
Она отвернулась и молча принялась разрывать на простыни свои собственные нижние юбки.
Неожиданно раздавшийся громкий стук в дверь заставил обеих женщин замереть и в тревоге прислушаться.
— Это всего лишь я, капитан Баджер! — бодро прокричал сквозь дверь сей достойный джентльмен. — Я пришел предупредить вас, леди, чтобы вы не пугались, если услышите среди ночи шум и всякого рода крики и вопли. Это мои парни притащат на борт проклятого старого дьявола, беглого негра-слугу, принадлежащего майору Боннету!
Он пожелал им спокойной ночи и снова удалился восвояси. Вскоре обе женщины, утомленные дневными переживаниями, отправились ко сну. Очевидно, проклятый старый дьявол в лице беглого негра-слуги воспринял свое возвращение довольно смирно, потому что они не слыхали ни одного звука, свидетельствовавшего о его доставке на корабль. Мэдж, вопреки всем страхам и волнениям, вскоре тихонько засопела своим длинным носом, а через некоторое время заснула и Анна.
Глава 2
Майор Стид Боннет проснулся рано. Как владелец плантации — пожалуй, одной из самых богатых на Барбадосе — он привык вставать на рассвете, ибо в тропиках основная работа начиналась именно в эти первые прохладные часы дня.
Всего лишь узкий коридорчик отделял его маленькую каюту от тесной каморки, где Анна и Мэдж все еще лежали в тяжелом забытьи после богатого событиями дня. Два сиамских кота уютно свернулись клубочком в ногах его теплой постели, уставившись на хозяина немигающим взглядом миндалевидных желтых глаз. Майор нежно поглаживал пальцами босой ноги их мягкую шелковистую шерсть.
— А где же этот черный негодяй Овидий? — добродушно спрашивал он котов. — Сидит в трюме, закованный в цепи! Ай-яй-яй! Внизу, в темноте, среди крыс!.. Кто из вас хочет вкусную, жирную крысу, а?
При звуке знакомого слова коты пошире раскрыли свои холодные изумрудные глаза и выпустили острые кривые когти.
Майор Боннет аккуратно, чтобы не потревожить котов, спустил ноги на пол и плеснул в лицо холодной забортной водой из стоявшего рядом ведра. Затем он провел по усам серебряным гребнем, всунул тощие бедра в синие сатиновые бриджи, поверх них натянул длинные, до колен, белые шелковые чулки и пристегнул их золотыми форменными пряжками. Черт бы побрал этого проклятого негра! Где это видано, чтобы джентльмен, вынужден был одеваться самостоятельно? Пожалуй, придется выпустить черного бездельника из трюма…
Майор Боннет был скорее озадачен, чем рассержен попыткой Овидия убежать от него. Что этот черный кретин собирался делать здесь, в Англии, даже если бы ему и удалось улизнуть? Он был седой, как лунь, и слишком стар, чтобы завербоваться на какой-нибудь корабль, как это обычно делали беглые рабы. Нет, у этих скотов положительно нет разума; нечего искать здравый смысл в их поступках! И ничего страшного, если наказание будет отложено на пару месяцев, до прибытия на Барбадос…
Майор Боннет зевнул, слегка прошелся помадой по губам и коснулся маленькой надушенной губкой уголков глаз, что заставило их на мгновение заслезиться. Ничто не придает такого блеска глазам, как капля французских духов! Он спрыснул ароматической эссенцией длинные каштановые усы и принялся изучать в зеркале достигнутые результаты.
Майору Боннету не терпелось познакомиться с двумя дамами, которые явились на борт ночью — особенно с той, чей голос был таким мягким и нежным, и которая совершенно не имела представления о том, как свободно передается по низким переборкам бригантины даже самый интимный шепот. Ему было чрезвычайно любопытно лежать в своей каюте и слушать их приглушенное бормотание. И это странное упоминание о чьем-то отце и о том, что кто-то собирается его снасти… Нет, майор был положительно заинтригован!
После того как якорь был поднят и обе дамы, по всей вероятности, заснули, майор Боннет заглянул к капитану Баджеру, чтоб глотнуть на сон грядущий крепкого французского коньяку и разузнать кое-что поподробнее о своих новых соседях.
Хитрому коротышке Баджеру было известно значительно больше, чем могли предположить обе женщины, но и это, однако, была еще не вся история. Похоже, что отец и брат девушки бежали от закона, да к тому же слыли заправскими бойцами на шпагах. Почему же они сразу не явились на корабль? Видит бог, на борту этой проклятой «Ямайской Девы»и без них уже предостаточно всякого нелегального груза!
Боннет поправил галстук, закурил утреннюю сигару и продолжал размышлять над заинтересовавшей его загадкой. Оба кота, Кок и Пик, неодобрительно зафыркали, как и всегда, когда едкий сигарный дым попадал в их чувствительные ноздри, спрыгнули на пол и важно, с достоинством прошествовали к двери, высоко задрав прямые, как палка, хвосты. Открывая им дверь, майор Боннет почувствовал, что его внезапно осенило. В Эдинбурге готовились к казни: должны были повесить какого-то вспыльчивого драчуна, который проткнул шпагой чиновника магистрата. Зовут его Блайт — и, говорят, он даже что-то вроде джентльмена. Значит, та, что помоложе, должна быть его дочерью! Вот оно что!
Майор Боннет чуть не вдвое согнул гибкое худощавое тело, чтобы пронести свой модный парик «рамилье» под низкой дверной притолокой каюты. Выпрямившись и приобретя приличествующую его достоинству осанку, он поднялся на палубу, в прохладу и свежесть раннего утра.
Анна уже была здесь. Она отказалась от своего непослушного кринолина, осознав его полную непрактичность на борту корабля, и теперь, стоя у поручней юта, с удовольствием ощущала, как легкий ветерок игриво прижимает свободные складки платья к ее длинным стройным бедрам. Мягкие рыжевато-золотистые волосы ее слегка развевались под дуновением утреннего бриза. Оба кота уже успели с ней познакомиться и теперь терлись у ее щиколоток, издавая хриплое мяуканье, напоминавшее крики морских чаек. Обычно они были далеко не так дружелюбны с посторонними.
Анна наклонилась, чтобы их погладить, и ангельская улыбка на губах майора Боннета сделалась езде более умильной. Поистине эта девушка — настоящая находка для ценителя!
— Приятный денек, не так ли, мисс Блайт? — вежливо обратился он к ней, и Анна улыбнулась в ответ, прежде чем сообразила, что он не мог знать ее имени. Ома побледнела:
— Вы знаете меня, сэр?
Глядя в ее широко раскрытые глаза, серые, словно октябрьская вода в Ла-Манше, майор Боннет просиял от восторга. Испуг придает молоденьким девушкам такую неповторимую прелесть!
— К сожалению, мисс Блайт, я не имею чести знать вас. Позвольте представиться: майор Стид Боннет, ваш слуга, мадам!
Он отвесил ей церемонный поклон, и Анна ответила ему не очень уверенным реверансом. Глаза ее все еще были полны очаровательного испуга.
— А теперь прошу вас, мисс Блайт — я полагаю, мне известна ваша история или, по крайней мере, часть ее — прошу вас считать меня своим другом! Я не подведу вас, — в этом порукой мое слово офицера!
Он посвятил весь долгий день, все обаяние своей небрежной элегантности, чтобы завоевать ее доверие. Его победа была облегчена тем, что Мэдж мгновенно растаяла перед ним. В конце концов, вечером, сидя в освещенной свечами маленькой каюте на квартердеке и потягивая сладкую коричневую мадеру, майор с любопытством выслушал от Анны подробный рассказ о случившемся.
Теперь его задачей было повести дело так, чтобы извлечь из него определенную выгоду и для себя.
Дождавшись, когда Анна и Мэдж отправились в свою тесную каморку, чтобы отдохнуть в ожидании утреннего прилива и решения тех проблем, которые он принесет с собой, майор Боннет послал за капитаном Баджером.
— Бренди, Баджер? Садитесь, дружище, садитесь! Чувствуйте себя как дома — черт возьми, ведь это же ваш корабль, не так ли?
Майор щедрой рукой разлил коньяк, некоторое время задумчиво разглядывал на свет свой бокал, затем коротко бросил.
— Баджер, мне нужна эта девчонка!
Дэн Баджер ухмыльнулся и пожал плечами:
— Мне следовало бы сразу догадаться, что вы ею заинтересуетесь, майор, сэр! Но только тут мало шансов… После того, как ее брат и отец прибудут с деньгами на борт, она тотчас же отправится на берег. Таков уговор, сэр!
— А вы их не ждите, Баджер! Придумайте что-нибудь, найдите какой-нибудь предлог, причину — неужели же мне вас учить? Я плачу вам за это две сотни золотых, капитан!
— Клянусь богом, я был бы чрезвычайно рад, майор, если бы имел возможность вам услужить. Вы знаете это, сэр. Но неужели вы хотите, чтобы я похитил этого ребенка? И убил старую няньку? Ведь я же не смогу удержать все это в секрете от команды! К тому же, они не какие-нибудь безвестные личности. У этого семейства солидные связи в Эдинбурге, а мне приходится часто пользоваться этим портом, майор! Дважды в году я прибываю сюда по торговым делам, и у меня нет ни малейшего желания закончить свои дни на Бэрнтислендской виселице! И еще мне говорили, будто ее отец и брат ловко владеют шпагой. Предположим, им удастся бежать; что, если они последуют за нами на другом корабле? Это отчаянные люди, и они не остановятся ни перед чем, поскольку терять-то им нечего!
— Что из того — я тоже владею шпагой! — примирительно сказал Боннет. — Но мне кажется, я понимаю, что у вас на уме: нет смысла разрушать пчелиный улей, когда и без того имеется много способов добраться до меда!
Майор откинулся на спинку кресла, мечтательно полуприкрыв глаза и постукивая элегантными пальцами по затянутому в шелк колену. Коты терлись у его лодыжек, мяуча и подрагивая задранными вверх хвостами.
— Если у молодого Блайта ничего не выйдет со спасением отца, — задумчиво произнес он, — то его вздернут тоже. Верно?
— Совершенно верно, майор, сэр! Если его поймают, то непременно повесят — я в этом нисколько не сомневаюсь!
— Значит, если лодка не появится на рассвете — что тогда? Вряд ли вы согласитесь отпустить обеих дам на берег, рискуя собственной шеей, как сообщник в предпринимавшемся побеге?
Искрошенные зубы Дэна Баджера снова обнажились в хитрой ухмылке:
— Ну что ж, майор — если лодка не появится, то, похоже, вам ничто не помешает заполучить свою игрушку!
Он отхлебнул бренди из стакана:
— Мы сможем найти какой-нибудь предлог, чтобы на одну ночь удержать их на борту после того, как бросим якорь в Барбадосе. А за это время вы сумеете все подготовить, чтобы снять девчонку с борта без лишних свидетелей. Я полагаю, вторая дама вам не понадобится — не правда ли, сэр?
— О… да, пожалуй! — сказал Боннет. — Впрочем, девочка, кажется, очень привязана к своей старой няньке…
Баджер некоторое время молча ломал голову над смыслом этой загадочной реплики, но потом, наконец, сдался:
— Я не совсем понимаю, майор, что вы хотите этим сказать?
— Я хочу сказать, — терпеливо объяснил Боннет, — что вид Мэдж, привязанной к столбу для порки плетьми, будет, пожалуй, весьма эффективным средством, чтобы заставить девочку перестать дуться!
— Конечно, майор! — хихикнул Баджер. — Разумеется, сэр!.. И меня вы, надеюсь, тоже не забудете?
— Я не забуду вас, Баджер. Я всегда оплачиваю свои коммерческие сделки, разве не так?
— Конечно, конечно, сэр! Не обижайтесь — я и в мыслях не имел оскорбить вас даже намеком, сэр!
Боннет принял извинения легким пожатием плеч и знаком предложил Баджеру составить ему компанию в распитии очередной порции бренди.
Свечи в маленькой каюте почти догорели, когда вахтенный матрос на корме хрипло закричал:
— Капитан, сэр! Шлюпка курсом на нас, сэр!
Легкая светящаяся бледно-зеленая полоска пролегла над горизонтом на востоке. Чайки скорбными криками приветствовали рассвет, в решетчатом курятнике на корме послышалась возня и хлопанье крыльев, и предрассветную тишину неожиданно пронзил звонкий и призывный крик петуха. Капитан Баджер распахнул створку окна, и холодный октябрьский воздух проник в духоту каюты, на миг ослепив его. Он навел подзорную трубу на темный предмет качавшийся вдалеке на волнах.
— В шлюпке только один пассажир, майор, — прокомментировал он увиденное. — Молодой парень, сидит скрючившись, словно побитый…
Довольная улыбка промелькнула на худощавом лице майора Боннета. Он не счел нужным даже встать и посмотреть самому:
— Сколько гребцов в шлюпке?
— Двое на веслах, майор. Рыбаки… Вряд ли нам удастся захватить их без хлопот и шума!
— Отлично, — сказал Боннет. — Пусть он поднимется на борт. Молодой парень, вы говорите? Значит это ее брат. Конечно, он прошляпил все дело…
Майор вежливо прикрыл зевок кружевным обшлагом своего сюртука:
— Да, пусть поднимется на борт! С неудачниками всегда нетрудно сладить. По крайней мере будет чем заняться во время путешествия…
Он пощекотал коричневое горло Кока, и выражение его лица стало вдруг очень похожим на блаженное удовольствие, расплывшееся на морде кота.
Анна не раздевалась и не уснула всю ночь, если не считать коротких периодов легкой дремоты. Она лежала на узкой деревянной койке в ожидании утра, пока суета и хлопанье крыльев в курятнике над ее головой не дали ей знать о приближающемся рассвете. Тогда она тихонько встала, чтобы не разбудить Мэдж, которая беспокойно храпела внизу под ней. Анне хотелось остаться наедине со своими мыслями и молитвами во время этого последнего мучительного ожидания шлюпки с Галлейна.
Перекинув через руку дорожный плащ, Анна отодвинула тяжелые засовы на двери своей каморки и выскользнула в узкий трюмный проход.
«Ямайская Дева» слегка покачивалась на плавучем якоре. Сквозь двери каюты на квартердеке пробивался свет. До Анны донеслись слабые, несвязные звуки голосов: хриплый льстивый тон капитана Баджера и четкие, уверенные реплики майора Стида Боннета. Анна с признательностью улыбнулась, подумав о том, какой хороший человек этот майор Боннет! Очевидно, он тоже не может уснуть в ожидании лодки. Возможно, он окажется очень полезным для отца и Лори, когда они доберутся до Вест-Иидии…
Анна наощупь в темноте поднялась по трапу на палубу и загляделась на то, как черный горизонт постепенно окрашивается в бледные зеленоватые краски рассвета. Укрывшись от холодного ветра среди ящиков и тюков, нагроможденных на палубе, она терпеливо принялась ждать. Неподалеку от нее заключенный в клетку петух просунул ярко-красную голову между деревянными прутьями решетки и громогласно провозгласил наступление нового дня.
И в следующее мгновение, словно откликнувшись эхом на петушиный крик, раздался хриплый возглас вахтенного.
Анна пристально всматривалась в темное зыбкое пространство между судном и берегом, примерно с милю шириной. Некоторое время она вообще ничего не видела, поскольку глаза ее не привыкли к призрачным и колеблющимся ночным теням моря. Затем она разглядела лодку, подпрыгивавшую на волнах, подгоняемую утренним бризом. И вместе с холодным осенним рассветом в ней медленно прояснялось сознание того, что она видит в лодке только одну знакомую фигуру — ее брата Лори. Он сидел у руля, сгорбившись, обхватив живот обеими руками. Его шатало.
Теперь ей хорошо было видно его бледное лицо, обращенное к «Ямайской Деве». Анна поняла, что отец ее мертв. Лори потерпел неудачу, и теперь он был дважды беглец: он бежал от тягостных воспоминаний я от преследования Эдинбургских властей… И все же Анна не успела еще полностью осознать весь смысл случившегося, с удивлением ловя себя на мысли о том почему она не плачет в такой момент.
— Эй! На корабле!.. — донесся до нее голос Лори, ослабленный ветром и расстоянием.
— Шлюпка, э-хой! — прозвучал хриплый ответ вахтенного, и несколько пар босых ног торопливо протопали по влажному палубному настилу. Затем от центрального трапа прошуршали легкие шаги, и Анна почувствовала чью-то руку у себя на плече. Это была Мэдж, которая тихо подошла сзади. По разлившейся бледности на ее лице Анна увидела, что Мэдж все поняла…
Когда Лори помогли подняться на борт, стало очевидным, что его скрюченная поза в шлюпке была следствием не ранения, а мертвецкого опьянения. Лори был отчаянно, вдребезги пьян. Матросы хихикали, перемигиваясь и перебрасываясь шуточками по адресу своего нового пассажира. Майор Боннет, наблюдая с подходящей дистанции, прятал ухмылку в надушенный носовой платок. Анна с помощью Мэдж отвела брата в свою крохотную каюту, помогла ему распустить шейный платок и обмыла холодной забортной водой из кожаного ведра его лицо, покрытое пылью со следами засохшего пота.
— Что произошло, Лори? Что случилось с отцом? — допытывалась Анна, но ее брат только плакал, дрожал и не отвечал ни слова. Анна по нескольку раз повторяла этот вопрос, но Лори, казалось, вовсе не желал отрезветь настолько, чтобы предстать перед необходимостью ответить. Он погружался во все более глубокий пароксизм стонов, вздохов и бессвязного бормотания, пока, наконец, оттолкнув от себя обеих женщин, он не выбежал из каюты. Поднявшись на палубу, Лори бросился к корме и перегнулся через фальшборт; плечи его непрерывно вздрагивали.
Когда он, наконец, выпрямился, Анна стояла рядом. Глядя, как он дрожащими пальцами вытирает побледневшие губы, она спокойно спросила:
— Отец мертв, да?
Голова Лори упала на грудь:
— Да.
Он положил руку ей на плечо, и Анна отвела его обратно в их маленькую каморку.
— Это я виноват во всем… — проговорил Лори. — Я потерял голову…
Он плотно сжал веки и скривился, словно от невыносимой боли.
— Все было подготовлено. Палач подкуплен, даже кое-кто из солдат, охранявших ступени на эшафот… Дюжина верных друзей ожидали под помостом… Нам оставалось только броситься вперед и поддержать его тело…
— О, боже мой! — простонала Мэдж, готовая вот-вот упасть в обморок.
Лори, которого снова начала бить непроизвольная дрожь, сел на койку и закрыл лицо руками.
— Да, — сказал он. — Я все подготовил… Боже мой, как умно я все организовал!..
Анна коснулась его плеча, пытаясь приободрить его и успокоить, но он с яростью отбросил ее руку:
— Я договорился с Данвье — с лучшим из хирургов! — чтобы он втайне ждал в доме за площадью и был готов оказать немедленную помощь при шоке. Понимаешь? Ничего больше и не нужно было!
Мэдж покачала головой, то ли не понимая, то ли сомневаясь, чтобы последствия казни через повешение можно было так просто устранить.
— Прозекторы в нашей анатомичке однажды выпотрошили висельника, провисевшего в петле более получаса, и сердце у него все еще продолжало биться!
— Лори, прошу тебя!.. — взмолилась Анна, чувствуя, как тошнота подступает к ее горлу.
— Все было так тихо и спокойно на этой площади, — продолжал ее брат. — Они все ненавидели Ранвика, ты же знаешь! Все так спокойно… Я могу поклясться, что видел слезы на глазах у солдат. Мы стояли — нас было около дюжины — и отец сверху взглянул на нас. Он понял все. Он знал… Затем брат Ранвика поднялся на эшафот вслед за шерифом. Он прошел мимо палача и встал перед отцом… Мы все так и подались вперед. Они стояли лицом к лицу, высоко над нами — Абель Ранвик и отец. Я видел, как шевельнулась челюсть у Абеля Ранвика — я сразу понял, что он собирается сделать! — и он плюнул… О, боже мой, Анна!.. — Лори обхватил голову обеими руками, вспоминая те мучительные мгновения. — Все было бы в порядке, если бы я сумел сдержаться… Но перед этим я немного выпил для храбрости… Короче говоря, я потерял рассудок и со шпагой в руке бросился на эшафот!..
— Боже милосердный! — ахнула Мэдж. — Это же государственная измена, мастер Лори — во время экзекуции, да еще в присутствии верховного шерифа!..
Лори в знак согласия опустил голову. Действительно, это было государственной изменой — напасть со шпагой на исполнителей приговора королевского суда!
— Да… и что еще больше усугубило положение — Мак-Блейн и молодой Энджи Дугальд бросились вслед за мной. Бог знает, о чем они думали! Солдаты попытались схватить нас сзади, и наши друзья вступили с ними в схватку, чтобы отвлечь от нас. Абель Ранвик бросился бежать от меня по помосту, я — за ним. Королевский сенешаль выхватил кинжал, но я ударил его шпагой по руке. И пока мы все вопили, толкались и ругались, словно пьяные мужики, палач… Он, должно быть, потерял голову или просто решил ею не рисковать. О, Анна, Мэдж — он сделал это!.. Я слышал, как ахнула толпа… Все было напрасно, все мои труды пропали даром!
— А твои друзья? — шепотом спросила Анна.
— Я видел, как умер Дугальд, — ответил брат. — И еще четверо или пятеро были убиты или сбиты с ног… Отчаянные головы — со шпагами против алебард!
— Дугальд? — Анна знала этого веселого веснушчатого и рыжеволосого здоровяка. — Его отец погиб во время восстания Мерсейского эрла… Что станет с его несчастной матерью?
— Ей недолго придется плакать, — угрюмо бросила Мэдж. — Ее повесят, дитя мое! Пусть всевышний сжалится над вами, мастер Лори, за те несчастья, в которые вы ввергли своих друзей!
Слезы с новой силой потекли по небритым щекам Лори:
— Клянусь муками господними, я с радостью отдал бы свою жизнь за них, если бы мог!
— Да, да, конечно! — торопливо вмешалась Анна. Горло ее, словно петлей, захлестнуло спазмой, которая не давала ей свободно дышать. Она склонилась над братом, пытаясь заглушить собственную сердечную боль тем, что успокаивала и утешала его.
Мэдж отправилась на камбуз за горячей водой, но тут же влетела обратно, едва не теряя сознания от ужаса и тревоги:
— Господи, спаси нас! О, боже! Эти хохочущие головорезы снялись с якоря и вышли в открытое море! О, Анна, дитя мое! Остановите их, мастер Лори! Они увозят нас!
Но Лори было не до того: его тошнило. Сердце Анны замерло на мгновение. Только теперь она расслышала на палубе у себя над головой топот и беготню, грохот якорной цепи, треск и хлопанье парусины, взвизгивание талей и скрип снастей; корабль слегка накренился, и за бортом мерно зажурчала вода. Ну, конечно — иначе и быть не могло! Теперь, после всего случившегося, им оставалось только одно: бежать!
Анна успокаивающим жестом обняла худые дрожащие плечи своей обезумевшей от горя няньки:
— Мэдж, милая, разве ты не понимаешь? Они вынуждены были так поступить. Мы ведь теперь не можем вернуться назад — никто из нас…
Помощник капитана «Ямайской Девы» сидел за завтраком, постукивая сухарем о край стола и терпеливо дожидаясь, пока личинки жука-долгоносика покинут свои извилистые ходы, прогрызенные в твердом как камень и абсолютно несъедобном на вид куске.
Мистер Мэрки не принадлежал к числу тех привередливых моряков, которые предпочитают есть в темноте или отвернувшись спиной к окну, чтобы не оскорблять зрение видом корабельной пищи. Если черви находят ее вполне съедобной, то и для него она достаточно хороша!
Откусив порядочный кусок сухаря, он задумчиво принялся его жевать. Он едва ли ощущал вкус пищи; впрочем, вкуса, как такового, и не было. Мистер Мэрки думал об Анне Блайт. Пожалуй, «думал»— было не совсем подходящим словом, просто беспорядочные и смутные стремления и эмоции стучались в его толстый череп, словно обломки кораблекрушения в обшивку судна. Он допил свой черный кофе с патокой и поднялся по трапу на палубу,
— Капитан Баджер, — серьезно спросил он, отирая ладонью липкие губы. — Значит, и девица, и старуха, и этот пьяный молодчик — все они плывут с нами до Барбадоса?
Дэн Баджер довольно ухмыльнулся. Он был в превосходном настроении. Этому петушку, изрядно потрепанному и помятому, да еще назюзюкавшемуся, как речной лоцман, придется-таки вытряхнуть свой кошелек в карман капитана Баджера в уплату за провоз трех пассажиров до Вест-Индии! Двести пятьдесят золотых соверенов — практически стоимость всего груза в кормовом трюме «Ямайской Девы»!
— Да, мистер, — ответил он своему помощнику. — Они собираются доставить нам это удовольствие. Сдается мне, у них внезапно появился вкус к морским прогулкам! — Капитан захохотал. — Да, им нужен Барбадос! Они все сходятся на том, что лучше сбежать на край света, чем оставаться дома и щипать пеньку в Эдинбургской тюрьме. Честно говоря, я не особенно осуждаю их за это!
Взгляд мистера Мэрки скользнул в сторону, где у борта лежали штабеля тяжелых тиковых бревен. И постепенно в его мозгу начала зарождаться идея, вырисовываясь все явственнее, словно паутина под усердными стараниями трудолюбивого паука:
— Не пристукнуть ли мне молодого щеголя сегодня ночью, да и за борт — а, капитан? И старуху тоже?
Баджер так широко растянул в улыбке щербатый рот, что у него даже зубы заломило от холодного морского ветра.
— О, я завидую вашему, уму, мистер Мэрки — положительно завидую! — сказал он. — Тонкий и изворотливый, как у змеи! Братца прихлопнуть, сестрицу затащить к себе в постель! Взбудоражить всю команду и дать майору Боннету повод проткнуть вас шпагой — просто для того, чтобы досадить мне и заставить делать работу первого помощника наряду со своей собственной!
Он протянул руку и постучал кургузым пальцем по необъятной груди мистера Мэрки:
— Смотрите, чтобы с этим молодым франтом не приключилось ничего неожиданного, мистер, потому что сейчас я сообщу вам новость, которая вас удивит. Этот парень — врач. Доктор, понимаете? Во время всего нашего путешествия у нас на борту будет собственный врач, чего с нами еще ни разу не случалось за последние пятнадцать навигаций! А когда мы доберемся до Барбадоса — с божьей помощью! — то сколько, по-вашему, можно там получить за молодого здорового и сильного доктора? Сколько нам за него заплатят береговые братья — капитан Авери, например? Или Барто Робертс? Или, скажем, Черная Борода?
Все это было слишком мудреным для мистера Мэрки. Он ухватился за последнее из того, что понял:
— Черная Борода? — осклабился он. — Мой старый корабельный товарищ! Мы с ним служили под командой капитана Хорнигольда. Во время войны с французами, на ямайском капере. Еще до того, как они занялись пиратством — он и капитан Хорнигольд, то-есть. Честно говоря, я его немного побаивался в те дни, Черную Бороду! Мы все его боялись. Это был настоящий дьявол. Бешеный, как барракуда!
— А в наши дни вы бы боялись его еще больше, и я ничуть не был бы этим удивлен! — засмеялся капитан Баджер и собрался было уходить, но в медлительном мозгу мистера Мэрки все еще оставался непереваренный кусок:
— А если не сплавлять этого молодого доктора за борт, капитан, то, может, просто легонько стукнуть его по голове? Чтобы он лежал спокойно до поры, до времени. Так было бы порядочнее…
Капитан Баджер непритворно удивился:
— К чему это, мистер? Зачем бить его по голове, легонько или не легонько? Он же не буйствует во хмелю? Да и не так уж он бывает и пьян: может, лишь чуточку больше, чем вся остальная команда!
— Но молодая леди, капитан… Она ведь его сестра. Парню может не понравиться глядеть на то, как я с ней забавляюсь…
— Эй вы, чурбан с соленой башкой! Держитесь подальше от девчонки, мистер! Ей предназначено стать личной собственностью майора Боннета, когда мы прибудем на Барбадос… хотя она пока и не подозревает об этом.
— Прошу прощения, капитан, она ею не будет!
Капитан Баджер остановился, словно налетел на рею:
— Что с вами, мистер? Уж не собираетесь ли вы поднять бунт?
— Нет, капитан, я не намерен бунтовать. Это нехорошее слово! — Мистер Мэрки набожно сплюнул в сторону, чтобы очистить рот от скверны. — Но я об этой девице, капитан. Пока я на борту, она не достанется никакому надушенному щеголю с Барбадоса! Будь он хоть трижды джентльмен! Мне приходилось спроваживать на тот свет французов, от которых куда больше пахло мужчиной, да и португальцев тоже!
— Мне бы не хотелось иметь на борту беспорядков такого сорта, — безразличным тоном произнес капитан Баджер. — Не забывайте, что на судне — я хозяин. Малейший беспорядок, и я посажу вас на цепь, даже если сначала мне пришлось бы вас пристрелить. Кстати, пистолеты на борту «Ямайской Девы» имеются только у меня, если не считать пистолетов майора Боннета, мистер! Помните об этом!
— Да, сэр! — голосом, похожим на рычание, ответил мистер Мэрки. — Этого я никогда не забуду!
Капитан Баджер повернулся уходить, но опять передумал:
— Послушайте, мистер Мэрки! Не будем ссориться, словно глупые матросы! На борту ведь есть и другие женщины. Или вы о них забыли? Теперь, когда мы отошли от берега на безопасное расстояние, я думаю, их уже можно выпустить на палубу погулять. Прикажите открыть носовой трюм!
— Да, сэр! — без особой теплоты в голосе ответил мистер Мэрки и отправился выполнять приказание.
На нижней, так называемой «пушечной» палубе, где однако никаких пушек не было, в низком и тесном межпалубном пространстве толпился обычный нелегальный груз «Ямайской Девы»— несколько семей шотландских эмигрантов. Все они были несостоятельными должниками, которые решились на отчаянную меру, чтобы вырваться из Толбутской и Канонгэйтской тюрем: они подписали кабальный договор, обязывающий их проработать семь лет на плантациях в Вест-Индии.
Тюрьма была отнюдь не удобным местом для должников. Их содержали хуже, чем уголовных преступников, о чем свидетельствует выдержка из Шотландского Судебного Уложения, трактующая правила содержания заключенных, обвиняемых в неуплате долгов:
«…После того, как должник заключен в тюрьму, он не имеет права выходить на свежий воздух даже под стражей, ибо кредиторы заинтересованы в том, чтобы должник содержался в самом строгом режиме, дабы телесные страдания вынудили его расплатиться с долгами…».
В тюрьме, в лишенных окон каменных мешках не более пяти футов в длину и ширину и шести футов с небольшим в высоту помещались до полудюжины должников, каждый со своими женами и детьми. В дневное время дверь камеры оставалась открытой, чтобы жены и дети могли приходить и уходить, но сам должник оставался прикованным цепью к стене. На ночь их запирали всех вместе. Воды не было, кроме той, которую можно было приносить в кувшинах, и, конечно, не было и речи хоть о каком-нибудь примитивнейшем устройстве, заменявшем канализацию.
Содержавшийся в таких условиях человек должен был каким-то образом ухитриться отработать свои долг, причем эту проблему вдобавок осложняло еще то, что на каждого узника, попавшего в долговую тюрьму, тут же, немедленно надевались ножные и поясные кандалы. Снять их можно было только откупившись у тюремщика. Это было узаконенным дополнительным заработком надсмотрщиков, и они никогда не упускали случая воспользоваться им в полной мере. Средняя плата за освобождение от дополнительных оков обычно соответствовала сумме, которую простой ремесленник мог заработать лишь в течение двух-трех лет.
Вряд ли следует удивляться тому, что людей в подобных невыносимых условиях нетрудно было склонить к решению поставить свою подпись под кабальным договором. В документе, который они подписывали, обычно ни слова не говорилось ни о деньгах, ни об условиях работы: эти вопросы улаживались уже на месте с владельцем плантации. Сумма вербовочных денег рассчитывалась так, чтобы только-только покрыть тривиальный долг и иметь возможность поставить на месте прибытия убогую хижину. Работа, на которую обрекали себя эти несчастные, представляла собой обычный рабский труд на плантациях.
Тем не менее, перспектива на целых семь лет отдать свое тело, душу и все мыслимые человеческие права на произвол хозяина, — человека, которого они до сих пор и в глаза не видели, и который будет владеть ими безраздельно и бесконтрольно на основании официального документа и добровольно поставленной подписи, — для многих представлялась более привлекательной, чем альтернатива безнадежного прозябания в каменном мешке, на цепи, прикованной к тюремной стене, в то время, как самые дорогие тебе существа — твоя жена, твои дети — худые, словно скелеты, копошатся у твоих ног, в парше и чесотке, в грязи и непристойности, и медленно гибнут у тебя на глазах.
У них оставался единственный шанс — скорее даже не шанс, а некая смутная надежда, наподобие той, что влечет игрока в лотерею: если они не погибнут во время морского путешествия, если они перенесут семь лет каторжного, рабского труда на тропических островах, под палящим солнцем, в знойной духоте болот, истязаемые лихорадкой и плетью надсмотрщика, — то, закаленные всеми невзгодами, они могут надеяться на жизнь лучшую, чем та, которую они когда-либо знали у себя дома. Кабальный раб не имел никакой легальной защиты против плантатора, который свободно мог истязать его, сечь плетьми, морить голодом и совершать немыслимые надругательства над его женой и детьми. Однако, с другой стороны, по истечении семи лет жалкий раб становился свободным. И как свободный белый человек — особенно шотландец — он имел возможность выбирать себе любую работу или занятие. Он мог стать надсмотрщиком на плантациях, управляющим или ремесленником — и это на благословенных островах, где сама природа источала богатство, где земля сочилась молоком и медом и давала немыслимые урожаи, и где даже умение считать после десяти ценилось как весьма редкое и чрезвычайно высокое достоинство!
Чтобы достичь этого райского блаженства кабальный раб должен был перенести все муки чистилища, пройти через все семь кругов ада, подобно герою древних сказаний. И морское путешествие было отнюдь не самой меньшей из этих мук.
Доставка завербованных в Вест-Индию оплачивалась согласно условиям контракта; однако это не распространялось на членов их семей. Люди становились беспомощными жертвами таких капитанов, как Дэн Баджер, который за пару соверенов готов был устроить на голых досках межпалубного отсека настоящий цыганский табор. Несчастным переселенцам предоставлялось самим заботиться о хлебе насущном в течение двух долгих месяцев плавания.
Это была нездоровая и опасная практика. Закон запрещал ее, и морские власти прилагали все усилия, чтобы ее прекратить — не в связи с заботой о здоровье и благополучии вовлеченных в эту аферу людей, но из-за того, что от нее страдали интересы судовладельцев.
Капитан Баджер редко отправлялся в плавание, не имея у себя на борту нескольких таких семей. Ночью, накануне отплытия, тайком, втихомолку поднимались они на корабль. Их тут же прятали в укромных уголках, в трюмах, между тюками и ящиками, строго предупреждая, чтобы они не смели ни пикнуть, ни пошевелиться, пока судно не выйдет в открытое море. Они испуганно забивались в указанные им дыры и щели, обматывая тряпками рты своих младенцев, ни на минуту не спуская глаз со своих котомок и мешков с жалкой провизией: мукой, которую быстро испортит морская влага, ячменем, который тут же растащат трюмные крысы; сыром, который постепенно превратится в зеленый комок мохнатой плесени, картофелем, который мало-помалу сморщится в сырые скользкие комки, и вяленым и копченым на скорую руку мясом, которое вскоре закишит червями и отвратительными насекомыми.
Никто не предупреждал их о том, что так будет, ибо на этом основывалась часть хорошо рассчитанного плана увеличения капитанских доходов. Через одну-две недели пребывания в море капитан Баджер и его помощник начнут продавать переселенцам продовольствие из своих личных запасов: куски желто-зеленой солонины и рыжие сухари, кишащие червями. Цена зависела от того, насколько клиент пришелся по вкусу хозяину. Весельчак, умеющий петь и играть на каком-нибудь музыкальном инструменте, мог рассчитывать на то, что будет питаться лишь чуточку хуже, чем основная команда. Значительными привилегиями пользовались также семьи с хорошенькими дочерьми.
Даже те, кто сумел принести с собой достаточно провизии и сохранить ее, зависели от капитанского произвола, потому что им никогда не удавалось запастись достаточным количеством воды. И над всем этим нависало тревожное сознание того, что их имена не внесены ни в капитанский реестр, ни в списки команды, так что, в сущности, они просто не имели никакого официального права на существование…
Когда мистер Мэрки приказал открыть люки трюма, переселенцы, жмурясь от яркого света дня, выползли из своих закутков. Анна, оставив в своей каюте храпевшего в пьяном сне Лори, вышла на палубу и была немало удивлена, увидев ее переполненной толпою грязных и истощенных мужчин, женщин и детей. Среди них был один древний старик, дрожавший и тихонько плакавший. Две женщины держали на руках младенцев, закутанных в рваные платки. Никто из них не обратил на Анну ни малейшего внимания. Все они еще находились под ошеломляющим воздействием тесноты и мрака своего недавнего заточения. Они молча сидели на корточках, сбившись в кучу, неотрывно глядя на удаляющиеся от них навсегда берега родной Шотландии.
Майор Боннет, развлекавшийся с палубы юта созерцанием этой беспорядочной толпы, вежливо окликнул Анну:
— Доброе утро, мисс Блайт! Не желаете ли присоединиться ко мне?
Оба сиамских кота, балансируя на качающейся палубе, тесно прижимались к его ногам, высоко задрав вытянутые напряженные хвосты. Свежий октябрьский бриз взъерошивал их золотистую шерсть.
— Кто эти люди, майор? — спросила Анна, пытаясь сладить с развевающейся от ветра юбкой. — Я и не знала, что на корабле есть еще другие пассажиры!
Боннет усмехнулся:
— О, не вы первая недооценивали жадность капитана Баджера, моя милая юная леди! Но не волнуйтесь: они не потревожат ваш покой, если вы с самого начала поставите их в соответствующие рамки. Впрочем, они, конечно, будут донимать вас попрошайничаньем, если только заметят хоть малейшую слабость с вашей стороны… — Он брезгливо покосился на жалкую кучку дрожащих оборванцев. — Что за гнусный сброд! Рабочий скот, быдло, годное лишь Для работы на плантациях. Кстати, по-моему — это даже одна из моих партий. Человеческое отребье, — я только молю господа, чтобы они не заразили весь корабль тюремной дизентерией!
Майора Боннета нисколько не тревожило, что его тонкий резкий голос отчетливо слышен на нижней палубе. Одна из матерей, скорчившись над своим ребенком, посмотрела на него грустным и полным тупой обреченности взглядом. Анна подумала, что несмотря на изможденность и пустоту этого лица, женщине было не больше двадцати лет.
— Но здесь женщины, майор, — сказала она. — И эти несчастные маленькие дети… Они ведь не смогут работать на плантациях. Что же вы станете с ними делать?
— А что захочу! В течение ближайших семи лет у этих подонков будет не больше прав, чем у домашней скотины! — Серые глаза майора блеснули на Анну сверху вниз. — Никогда не подписывайте вербовочный акт, моя дорогая юная леди! В вашем положении это было бы трагической ошибкой!
Лицо Анны залилось румянцем.
— Не думаю, чтобы это могло случиться, — холодно возразила она. — О, да вы, конечно, шутите! Прошу прощения…
— Нет, это я должен просить у вас прощения! Неподходящее время для шуток после такого печального известия о вашем отце, мисс Блайт! Примите мои соболезнования по поводу тяжелой утраты…
— Благодарю вас, — спокойно ответила Анна. Помолчав, она добавила: — Это был вчерашний день. Он прошел. Сегодня же нам придется самим научиться вести новую жизнь!
— Весьма разумно, моя дорогая. Я восхищаюсь вашим мужеством! Есть ли у вас… э-э… друзья в Вест-Индии?
Анна покачала головой:
— Нет, майор, у нас никого нет. Но Лори врач, и я уверена, что в Вест-Индии нужны врачи. Как-нибудь мы справимся!
Она бросила полный жалости и сочувствия взгляд на тощих эмигрантов, сидевших на палубе:
— Мы должны быть более благодарны судьбе, чем эти несчастные!
— Гм-м… — протянул майор Боннет, явно недовольный таким направлением разговора. Он решил переменить тему:
— Я слышал, что ваш брат не только доктор, но и неплохой боец на шпагах?
— О, да! Отец… — при мысли об отце Анна почувствовала, что слезы вот-вот готовы хлынуть из ее глаз. Майор Боннет сочувственно пощелкал языком, и через мгновение Анна снова справилась с собой.
— Отец учил его владеть шпагой, — храбро превозмогла она себя, глядя на майора блестящими от слез глазами. — Мой отец был действительно непревзойденным фехтовальщиком. Он одинаково хорошо владел и саблей, и шпагой, майор. Он проводил целые часы, обучая нас…
— Нас? — эхом отозвался Боннет, улыбаясь. — Он и рас тоже учил, мисс Блайт?
— О, да! Пока мне не исполнилось четырнадцать лет, он давал мне уроки ежедневно. Но потом отец решил, что я стала слишком взрослой, чтобы продолжать упражнения. Помню, как я плакала, когда он объявил мне об этом, потому что очень уж я любила этот спорт! Я так завидовала своему брату, который имел возможность продолжать занятия! Отец надеялся, что Лори станет чемпионом Эдинбурга, но… — Анна смущенно запнулась, и майор Боннет быстро подхватил неоконченную фразу:
— Вы сказали «но», мисс Блайт? Что же ему помешало?
Более опытная женщина догадалась бы сразу, что вопрос поставлен с умыслом, но Анна приняла его, как и прочие мелкие и крупные неприятности последних дней, с откровенным прямодушием:
— Я бы не хотела говорить об этом, майор Боннет, если бы не боялась, что вскоре вам и без того все станет ясно. Лори… мой брат… Видите ли, дело в том, что мой брат пьет… немного больше, чем это полагается настоящему фехтовальщику. Я бы даже сказала — больше, чем это полагается вообще…
— О, что вы, мисс Блайт! Конечно же, вы преувеличиваете!
Поколебавшись, Анна твердо возразила:
— Нет, майор, к сожалению, не преувеличиваю. И я надеюсь, сэр, что во время нашего путешествия вы не станете делать ничего, что могло бы поощрить в нем его слабость!
— Конечно, конечно! — успокаивающе заверил ее Боннет.
Они продолжали беседовать еще некоторое время, потом Боннет, взглянув через плечо Анны, заметил:
— Вот, кажется, и ваш брат решил подняться на палубу подышать свежим воздухом!
Немного встревожившись, Анна обернулась. Лори только что появился в тамбуре сходного люка и с растерянным видом стоял, недоуменно глядя на толпу тощих оборванцев на палубе. Лицо его было смертельно бледным, но Анна с облегчением заметила, что он постарался привести в относительный порядок свой измятый и испачканный костюм и придать себе более или менее приличный вид. Анна окликнула его, и Лори присоединился к ним, поднявшись по трапу на полуют.
Майор Боннет тепло приветствовал его, пожав ему руку:
— Ваша сестра сообщила мне о горьких обстоятельствах смерти вашего отца, доктор Блайт, и о вашей смелой попытке спасти его. Примите мое уважение, сэр!
— Какая там смелая попытка! — с горечью возразил Лори. — Я потерпел неудачу там, где любой другой мог бы добиться успеха! И я обрек на изгнание свою сестру и себя самого!
Он изо всех сил старался сохранить самообладание. Он был вконец измучен долгим нервным напряжением и приступами морской болезни. Анна заметила, как дрожат у него руки.
— Знакомы ли вам эти проклятые варварские острова, которые зовутся Вест-Индией, сэр? — спросил Лори, нарушая неловкое молчание.
— Майор Боннет живет в Вест-Индии, Лори, — с мягким упреком сказала Анна. — Возможно, он вовсе не считает ее такой уж варварской!
Боннет рассмеялся:
— Ну, что вы! Доктор Блайт вскоре сам увидит наши острова, и тогда вряд ли можно будет скрыть от него правду. Да, это варварская земля. Но я должен признаться, что нахожу ее очень привлекательной. Понюшку, доктор?
Оба мужчины церемонно обменялись щепотками табаку, каждый из золотой табакерки другого, раскланялись друг перед другом, как этого требовал этикет, вслед за чем достали свои носовые платки и встряхнули ими в воздухе. Анна поморщилась, заметив довольно засаленные кружевные манжеты брата и его далеко не первой свежести платок; однако майор Боннет, казалось, не обратил на это внимания.
— Я как раз собирался немного подрессировать своих котят, — с нежной улыбкой заявил он. — Не согласитесь ли вы помочь мне, мисс Блайт, и вы, доктор?
Он обернулся и нетерпеливо закричал:
— Эй, где ты там, проклятый негодяй? Овидий!
Седой, меланхолического вида негр появился из-за решетки кормового люка. Его стилизованный красный с золотом турецкий костюм был жестоко измят и испачкан. На длинных черных запястьях, высовывавшихся из рукавов виднелись следы запекшейся крови, а умное выразительное лицо его было искажено непритворным ужасом.
— Жуткое зрелище, правда? — добродушно усмехнулся Боннет. — Провел ночку в цепях, старый дуралей! Пытался бежать — от меня, лучшего из всех хозяев! Да ладно уж, не бойся! Не стану я тебя наказывать плетьми, пока мы не прибудем на Барбадос. Во всяком случае, за это не буду!
Он так дружелюбно погрозил негру тростью с янтарным набалдашником, что Анна не удержалась от вопроса:
— Вы действительно будете бить его, майор?
— Я? Боже мой — нет, конечно! У меня для этого есть люди — верно, Овидий?
— Йес-сэр! — хрипло ответил Овидий. В руках он осторожно держал хорошенькую шкатулочку из голубого бархата, из которой доносилось тоненькое попискивание. Когда он протянул шкатулку хозяину, оба кота сразу насторожились; длинные острые когти их впились в деревянный настил палубы, а бледно-коричневые глотки издали почти собачье ворчание.
— Достань-ка мне одну, парень!
Овидий расстегнул кожаную застежку, сунул черные пальцы внутрь шкатулки и покопался в ней. Лицо его скривилось, и он отдернул руку с каплей темной крови на указательном пальце; в руке оказалась зажатой маленькая белая мышка, не крупнее его ногтя. Мышка широко раскрывала крохотный розовый рот в отчаянном крике, заглушаемом ритмичным шумом и плеском волн. Оба кота подобрались, прижались к палубе и замерли; их нервное напряжение выдавала только жадная дрожь мускулов да дергающиеся кончики хвостов.
Майор Боннет нежно, двумя пальцами взял мышку, словно виноградинку или понюшку табаку. Одно мгновение он держал ее навесу, извивавшуюся и кричащую. Кот, словно подброшенный пружиной, без видимого усилия прыгнул с палубы на плечо Боннету и пробежал по его вытянутой руке. Как только кот достиг запястья, Боннет отшвырнул мышь, и Кок прыгнул за ней. Пок золотистой стрелой метнулся следом.
— Поглядите, как они работают, доктор! — с доброй улыбкой сказал Боннет. — Они, знаете ли, так же хороши, как вышколенные охотничьи собаки. Смотрите, как Пок отрезает ей путь и гонит в сторону партнера — ах, превосходно!
Раздался пронзительный финальный писк, и острые дюймовые когти Кока впились в тело жертвы.
— Пусти ее, мой мальчик! Так… Теперь снова хватай! Ах, прекрасная работа!
Майор Боннет повернул улыбающееся лицо к Анне:
— Знаете, это для них очень полезно, потому что здесь им нет другой возможности поразмяться, если не считать случайную крысу или жука. Следующую мышь, Овидий! Да быстрее же ты, неповоротливый дурак! Не хотите ли вы бросить эту мышку, моя милая юная леди?
— Нет… — превозмогая дурноту, сказала Анна. — Извините меня, пожалуйста!
Она резко повернулась, так что ткань юбки плотно прижалась к ее ногам, и бросилась вниз по трапу.
Лори сделал было движение, чтобы последовать за ней, но потом передумал и остался. Овидий с поклоном протянул ему очередную маленькую жертву. Лори покачал головой:
— Если не возражаете, я предпочел бы остаться просто зрителем.
— Не щепетильность ли, а, доктор? Впрочем, нет — конечно, нет! Просто такая охота слишком ничтожна для вас. Жалкая охота — согласен! — по сравнению с той, которую вы увидите на Барбадосе!
— Гм… представляю себе, — пробормотал Лори. Неожиданно он снова с тревогой начал ощущать раздражающее ритмичное покачивание корабля.
Боннет бросил мышь, проследил, как она умерла, затем жестом отослал Овидия прочь:
— На сегодня, пожалуй, довольно. Наблюдать смерть в такой мизерной форме, должно быть, неинтересно для медика. Боюсь, что я вас утомил…
Он поправил свои кружевные манжеты и оглянулся Анны нигде не было видно.
— Не составите ли вы мне компанию за бутылочкой, доктор? У меня есть великолепный кларет, который скоро испортится от качки. Вы окажете мне честь, если поможете распить его. Или, может быть, немного бренди?
— Пожалуй, бренди, — с благодарностью ответил Лори.
Мужчины в сопровождении котов спустились по трапу. Дверь в каюту женщин была приоткрыта, и оттуда доносились звуки их голосов. Коты, мурлыча, проскользнули в каюту через дверную щель.
— Мои коты мне изменили! — с огорченным смехом заметил Боннет. — Пошли?
Они проследовали дальше по проходу в сторону кормы.
— Этим утром, как только я узнал, что вы прибыли на борт я приказал перенести мои вещи в каюту капитана Баджера, предоставив мою собственную маленькую каютку в ваше распоряжение, доктор Блайт, так как она расположена рядом с каютой вашей сестры.
— И капитан не возражал?
— Баджер? Господи, да конечно же нет! Баджер отлично устроится в своей штурманской рубке. И он должен быть еще доволен, ибо я подозреваю, что он содрал с вас три шкуры за проезд до Барбадоса, доктор!
«Вот именно», — подумал Лори. Вслух же он сказал:
— Благодарю вас! Вы очень любезны, майор…
Следуя за Боннетом, он не знал, что о нем думать. Но имея в перспективе предстоящую выпивку, Лори не особенно об этом беспокоился.
Майор Боннет, откупоривая очередную бутылку бренди, сказал с дружелюбной улыбкой:
— С вами пить — одно удовольствие, доктор Блайт! Вы держитесь, как истинный джентльмен!
Лори, в расстегнутой сорочке и со съехавшим набок галстуком на потной шее, с трудом поднял глаза на говорившего и затем снова уставился на бутылки, стоявшие перед ним на столе. Губы его зашевелились, но ему пришлось приложить значительное усилие, чтобы заставить их повиноваться:
— Сож-жалею… что не с-смогу отплатить з-за гост… приимство, Боннет, — проговорил он. — Н-не взял с собой ни капли сп-ик! — иртного!
— В таком случае, вы должны оказать мне честь быть моим гостем, когда вам заблагорассудится, Блайт! Этот старый разбойник Баджер в открытом море дерет по соверену за бутылку рома! Впрочем, ром у него очень недурен, а лишний соверен для вас, конечно, не составит большой проблемы?
Лори был слишком пьян, чтобы обнаружить подвох в вопросе Боннета:
— В… вряд ли. Я… у меня меньше двадцати сов… ренов после оплаты за п-проезд…
Он отхлебнул порядочный глоток коньяку:
— Н-не слишком много, чтобы начинать н-новую жизнь!..
Боннет наклонился к нему с улыбкой.
— Ничего страшного! — сказал он, похлопывая своего гостя по плечу. — Вам нечего беспокоиться. Врачи в Вест-Индии — большая редкость. Вот у меня в имении, например — более двух тысяч рабочих, и ни одного врача!
— А… а ч-то, если они… ик!.. заболеют?
— Они умирают, — просто ответил Боннет. Он доверху долил наполовину пустой стакан Лори и слегка коснулся горлышком бутылки своего. — Не будет ли это слишком самонадеянным с моей стороны, доктор Блайт? То-есть, я хочу сказать: что, если я предложу вам должность хирурга на моих плантациях? Мы сможем уточнить вопрос об оплате, когда прибудем на Барбадос и вы подробнее ознакомитесь с тамошними условиями жизни, но я с удовольствием выдал бы вам сейчас сотню гиней авансом, если бы вы согласились сразу подписать формальный договор. А? Может быть, вы почувствуете себя лучше, когда в кошельке у вас снова забренчат лишние монеты?
— Р-разумеется… — хрипло пробормотал Лори. — Вес-сьма обязан вам, сэр, вес-сьма…
Он пьяно уставился на коричневый пергамент, который майор Боннет разложил перед ним на столе.
— Ч-что это? — спросил он и глупо захихикал.
— О, просто обычный контракт — нечто вроде джентльменского соглашения: «Я, доктор Лори Блайт, настоящим принимаю на себя обязательство проработать на плантации майора Стида Боннета в течение семи лет…»— и всякое такое. Чистейшая формальность, знаете ли: просто мне хочется иметь уверенность, что вас не перехватит кто-нибудь из моих соседей! Вот здесь поставьте свою подпись…
Лори нетвердой рукой нащупал чернильницу, сконцентрировав все свое внимание на том, чтобы не попасть пером мимо нее. Черные печатные слова на пергаменте сломали свои стройные ряды и, словно муравьи, разбежались по странице. Лори снова захихикал и прикрыл глаза рукой, с трудом соображая, что это всего лишь иллюзия, вызванная опьянением. Палец майора Боннета терпеливо указывал место, где следует поставить подпись, и Лори, плотно закрыв один глаз и прищурив другой, видел его довольно отчетливо. Он нацарапал свое имя буква за буквой, выписывая их с тщательной добросовестностью полуграмотного крестьянина. Дождавшись, когда он закончит, Боннет высушил чернила, посыпал их мелким белым песком. Ничего, подпись сойдет…
— Еще стаканчик? — спросил он, складывая и убирая документ.
Лори колебался не дольше секунды, затем решительно протянул стакан:
— Последний! — серьезно сказал он. Боннет наполнил стакан, пристально вглядываясь в лицо юноши, чтобы убедиться, достаточно ли он пьян. По-видимому, пьян он был достаточно.
— А вот и сотня гиней! — Майор бросил на стол мешочек размером с яблоко, но тяжелый, как графин с вином, потому что монеты в нем были из чистого золота. Лори с благодарностью принял мешок и запрятал его во внутренний карман камзола, под левую подмышку, где у джентльмена обычно расположен карман для денег, вшитый таким образом, чтобы тяжесть золота не нарушала плавности линий и элегантности покроя. Боннет, казалось, кое-что вспомнил:
— Да, послушайте, Блайт — есть еще одна проблема. Она касается вашей сестры и ее… скажем, ее безопасности.
— Безопасности?.. — словно эхо, озадаченно отозвался Лори.
— Вы позволите мне говорить откровенно? Не задевая при этом ваших чувств? Видите ли, ваша сестра — умная и очаровательная молодая леди, обладающая неоспоримой привлекательностью. Она, несомненно, вызовет интерес у белого населения Барбадоса, среди которого могут оказаться… м-м… не совсем благонамеренные личности. Я знаю о вашей репутации лучшего фехтовальщика во всем Эдинбурге, мой дорогой друг. Но мне кажется, что из чистого благоразумия — принимая во внимание ваше несколько щекотливое положение беглеца от закона — вам следует стараться не наживать себе врагов; я хочу сказать, стараться избегать ненужных дуэлей. И поэтому было бы лучше, если бы всем с самого начала стало известно о том, что мисс Анна Блайт находится также под моим личным покровительством. Другими словами, Блайт, я счел бы за честь, если бы вы доверили ее защиту мне.
Боннет улыбнулся и тотчас же извлек из своей шкатулки с документами еще один пергамент:
— Вы старше двадцати одного года, Блайт, не так ли?
Лори кивнул:
— Двадц… ать четыре, — пробормотал он. — Н-но я н-не…
— Я только напомню вам, что вы являетесь ее законным опекуном и вследствие этого можете заключать любые соглашения от ее имени. Я счел бы за честь и был бы тронут до глубины души, если бы вы позволили мне, как барбадосскому землевладельцу, разделить с вами ответственность этого опекунства. Видите ли, Блайт, — заговорил он быстро и настойчиво, — она ведь всего лишь ребенок и отвечать за себя не может. А ваше положение очень щекотливое. Лучший выход — я уверяю вас! — поставить подпись под этой припиской, заверяющей, — как это и понятно само собой, — что ваша сестра включается в условия нашего контракта, который таким образом распространяет мое покровительство также и на нее де-юре и де-факто…
Слова назойливо звучали в ушах у Лори, не оставляя следа в его сознании; на это, собственно, они и были рассчитаны. Боннет расстелил пергамент на столе:
— Только поставьте вот здесь ее имя и распишитесь — вот здесь — в качестве ее опекуна, мой мальчик. Губернатор — мой друг. Я лично переговорю с ним… гарантирую его поддержку… о высылке обратно и речи быть не может… в случае, если начнется расследование… Вы закончили? Великолепно!
Майор невозмутимо посыпал документ песком и спрятал его в свою шкатулку.
— Оч-ч… благ-дарен вам, сэр… — заплетающимся языком пробормотал Лори. — Ваш-ша д-бр-та к нам обоим… — Я с-час п-пойду расскажу с-сестре, немедленно рас-скажу Анне… Ваш-ш… д-бр-та…
Он попытался подняться и чуть не упал. Боннет, ожидавший этого, ловко его поддержал:
— Будет лучше, если вы сначала пойдете к себе и поспите часок-другой, — посоветовал он. — Иначе ваша сестра подумает, что вы немного перехватили через край. Абсурд, конечно — но она может так подумать…
Глава 3
Анна едва сдерживала смех, когда усилившаяся качка судна заставляла ее кататься взад и вперед по койке. Это напоминало садовые качели с той лишь разницей, что здесь, словно для пущего эффекта, качели раскачивались также и в стороны. Анна пыталась сдерживать эти по-детски непосредственные проявления веселья, понимая, что хорошо воспитанная молодая леди едва ли может находить удовольствие в экстравагантных прыжках и неожиданных позах. В подобных ситуациях леди полагается страдать морской болезнью. Мэдж, показывая достойный пример, уже скорчилась на полу крохотной каютки, взирая на потертое кожаное ведро с такой смесью обожания и отвращения, которая вряд ли может возникнуть при любых других обстоятельствах. Между палубами — в тесных, сырых, продуваемых жестокими сквозняками закоулках, где обшивка не переставала тоскливо скрипеть, словно плетеная корзина, разрываемая на части — дрожали от холода несчастные переселенцы, закутанные в жалкое тряпье, сбившиеся в тесную кучку в поисках тепла и все же неимоверно далекие друг от друга в своих стремлениях и надеждах. Но несмотря на все эти трудности и невзгоды, ничто не могло помешать Анне восхищаться мощью и раздольем гигантских зеленоватых волн Атлантики по мере того, как «Ямайская Дева» все дальше и дальше уплывала на запад.
В дверь каюты постучался корабельный плотник:
— Это всего лишь я, старый Чипс, леди, — сказал он. — Я пришел, чтобы задраить иллюминаторы. Приказ капитана, мэм…
Он с безразличным видом перешагнул через распростертую на полу Мэдж и вошел в каюту. С собой он принес толстый квадратный деревянный щит, точно по размеру маленького окошка каюты. Двумя-тремя уверенными ударами молотка он ловко пригнал щит на место.
— Вот и все, — сказал он. — Теперь вам придется посидеть в темноте, мисс, но зато эта заглушка надежно защитит вас от всяких штучек океана. Становится немного ветренно, мисс.
Мэдж болезненно сморщилась от этого известия:
— Вы хотите сказать, что будет еще хуже?
Старый Чипс склонил голову, словно смешная серая птица, и искоса взглянул на нее:
— Неужели вы позволили этой дамской погодке обеспокоить вас, мэм? — Он вежливо покосился на ведро. — Хм, значит, все-таки позволили! Выбросили немного груза за борт — вижу, вижу! — и это в такую тишь! Что ж, в таком случае, мэм, мы увидим, какого цвета ваши внутренности — и не позже, чем завтра утром, помяните мое слово!
Обернувшись к Анне, он произнес с ободряющей улыбкой:
— Вот вам моток веревки, мисс. Будь я на вашем месте, я бы привязал этот подсвечник покрепче к столу — и все остальное, что может свалиться.
— Я заметила, что корабль начинает дрожать, — сказала Анна. — Это первый признак приближающегося шторма, да?
— Дрожать? — Плотник выпучил глаза, чтобы подчеркнуть несоответствие такого определения. — Да эта старая корова начинает трясти своими боками при мало-мальски свежем ветерке! Болты проржавели, такелаж не выдерживает даже тяжести паука! Вы заметили, как ее тряхнуло несколько минут тому назад? Это сорвало нижний брамсель с фок-мачты!
Он похлопал себя по карману:
— Я всегда ношу при себе пару фунтов гвоздей для гарантии, чтобы в случае чего сразу пойти прямо на дно. Все эти жалкие попытки удержаться среди волн не для меня, мисси — нет, не для меня!
С пола, где скорчилась Мэдж, донесся жалобный стон, и плотник, кивнув на прощание Анне, удалился, насвистывая, уверенный в том, что оставил о себе наилучшее ободряющее впечатление.
Шторм, разразившийся над «Ямайской Девой», швырял и трепал ее в течение следующих четырех дней. Зеленая пенистая вода гуляла по проходам и врывалась фонтанами брызг в двери кают. Канаты лопались с треском, ветер срывал с мачт обрывки парусов, и всякий раз, когда это происходило, бригантина дергалась, словно споткнувшийся конь, и на палубе раздавались хриплые голоса, топот ног и суета. Дважды капитан Баджер вынужден был объявить общий аврал, и мистер Мэрки обходил корабль, собирая под свою команду всех, кто только был способен оказать помощь в борьбе со взбесившимся океаном.
Даже майор Боннет снизошел до того, что позволил промокнуть своим тонким шелковым рубашкам и оцарапал пальцы, помогая натягивать пропитанные соленой морской водой штормовые канаты. Анна, трепеща от ужаса и восторга при виде безграничной мощи океана, находилась на палубе даже во время самых яростных вспышек шторма; впервые увидев Боннета без его напудренного парика, она нашла весьма забавным, что он почти так же лыс, как яблоко.
Мэдж неподвижно лежала, стеная и плача, на своем мокром матраце в луже морской воды на полу каюты. Она наотрез отказалась покинуть это место, хотя Анна изо всех сил старалась убедить ее в преимуществах верхней койки. Мэдж заявила, что койка с ее высокими бортами слишком напоминает ей гроб, и она не собирается лечь в него, пока жива — что, по ее твердому убеждению, продлится недолго.
Во время шторма Лори оставался подозрительно безучастным ко всем авралам. Как врач, он мог бы многое сделать, ибо для скученных в тесных и грязных трюмах истощенных и голодных переселенцев подобное путешествие не могло не иметь печальных последствий. В первые дни, сразу после выхода в море, воодушевленный тем, что ему удалось (как он считал) обеспечить свое будущее и будущее сестры под покровительством майора Боннета, Лори несколько раз спускался в межпалубный отсек, чтобы помочь несчастным, насколько это было в его силах. За столом он оказался даже весьма интересным собеседником и веселым компаньоном. Но затем, как это с ним обычно случалось, его оптимизм постепенно уступил место депрессии по мере того, как обстоятельства смерти отца принимали в его воображении гигантские, гипертрофированные размеры. Анна отлично знала, что Лори был часто подвержен резким переменам настроения. За последнее время он стал мрачным и неразговорчивым, и теперь в течение целой недели сидел взаперти в своей каюте, словно усиливающийся шторм вызывал у него приступы морской болезни. Всякий раз, когда Анна пыталась заставить его встряхнуться, она находила его угрюмым, замкнутым, с отсутствующим взглядом, беспробудно пьяным и непрестанно терзающимся угрызениями совести. Самые тяжелые, невыносимые страдания за все время путешествия доставляло Анне сознание того, что Лори позволил себе так низко опуститься.
В насквозь промокшем от морской воды плаще Анна пробиралась по твиндеку, прижимая к груди бочонок с солониной, которую ей, используя все свое очарование, удалось выпросить у кока для жалких эмигрантских семей. Неожиданно раздался оглушительный треск, словно выпалили из пушки, и «Ямайская Дева» немедленно накренилась на один бок.
— Пробоина! Боже, помилуй нас! — послышался отчаянный крик рулевого, и по верхней палубе загрохотали тяжелые матросские сапоги.
Анна бросила бочонок и по накренившемуся трапу вскарабкалась на верхнюю палубу, на которой царила полная сумятица и беспорядок. Фок-мачта была расколота и раскачивалась из стороны в сторону, пронзительно скрипя, словно гигантская птица, пытающаяся освободиться из силков. Снасти, такелаж, обрывки парусины колотились о палубу с такой силой, что представляли собой не меньшую опасность, чем дубинка в руках взбесившегося великана. Крепежные канаты лопнули, и весь палубный груз, грохоча, бочка за бочкой, ящик за ящиком валился за борт в кипящий океан.
— Капитан! Капитан! Первому помощнику раздробило ногу! — кричал кто-то, не переставая. Другой голос вопил: — Где этот проклятый доктор? — Перекрывая ветер, ему отвечал отдаленный третий голос: — Провались он, этот доктор! Говорю тебе, от него пользы, как…
Со злыми слезами на глазах Анна спустилась вниз, в трюмный проход, по которому, шипя, перекатывалась вода. По дороге она зацепилась подолом, пытаясь удержаться на скользких ступенях трапа, и снизу доверху разорвала свою длинную юбку; но в общей суматохе она даже не заметила этого.
Дверь каюты брата была не заперта: она то распахивалась настежь, то снова захлопывалась, следуя отчаянным попыткам рулевого выровнять угрожающий крен «Ямайской Девы». Лори лежал навзничь, скатившись в угол своей перекосившейся койки. Его немногочисленное имущество было в беспорядке разбросано вокруг. Он храпел.
Анна громко окликнула его по имени. В окрике ее не было обычных мягких ноток; злость и стыд за брата заставили ее голос звучать резко и решительно. Лори с трудом разлепил опухшие воспаленные веки, затем снова сомкнул их и мгновенно захрапел опять. Анна схватила кружку с полки над его изголовьем и наполнила ее грязной водой из кожаного сливного ведра под умывальником:
— Ну, погоди! Сейчас ты у меня выпьешь…
Смысл слова «выпьешь», по-видимому, дошел до Лори. Он слегка повернул голову и приоткрыл рот, с трудом шевеля ослабевшими челюстями. Без всякой жалости и колебаний Анна вылила ему в глотку полную кружку грязной мыльной воды. Она снова наклонилась к сливному ведру и, пока Лори, лежа навзничь, откашливался и задыхался, ловя ртом воздух в жестоком приступе тошноты, вылила ему в рот еще одну кружку.
Спустя несколько минут Лори пришел в себя достаточно, чтобы попытаться встать на ноги. Его густые рыжие волосы слиплись и торчали в разные стороны от многочисленных повторных окунаний в морскую воду, которая теперь доходила почти до колен на полу каюты. Он был зол, растерян и немного испуган, но Анна не позволила ему пуститься в выяснение отношений:
— Мистер Мэрки потерял ногу! — злобно выкрикнула она ему в лицо. — Слышишь, ты — потерял ногу, борясь со штормом, который всем нам угрожает смертью! Мы все выбиваемся из сил, а ты лежишь здесь, как пьяная свинья! Ему нужен врач, Лори! Ему нужен ты!
С болезненной гримасой Лори попытался пошевелить головой из стороны в сторону:
— Ладно, Ани… Дай мне еще минуту — и я буду на палубе!
Он неуклюже принялся приводить в порядок свой растрепанный костюм. Анна наблюдала за ним, внутренне раскаиваясь за свою вспышку гнева, но твердо решив не просить никаких извинений.
«Ямайскую Деву» сильно бросало. Сломанная мачта рухнула, словно поваленное дерево, увлекая за собой и грот мачту. Это спасло судно, ибо ослабило напор ветра на центральную часть и уменьшило опасный крен, который не позволил бы «Ямайской Деве»и нескольких секунд удержаться на поверхности. Обе мачты свалились за борт вместе с немыслимым переплетением спутанных вант и снастей, и когда весь этот хаос был обрублен матросскими топорами и сброшен в море, судно превратилось в беспомощную игрушку ветра и волн. Непосредственная угроза миновала, но судно потеряло управление, целиком очутившись во власти разбушевавшейся стихии. Почти весь палубный груз был утерян, даже свиньи и куры под аккомпанемент собственного визга и кудахтанья были смыты за борт.
Массивное тело мистера Мэрки было перенесено в сравнительно укрытое место. Его правая нога ниже колена представляла собой сплошную раздробленную массу, сочившуюся лимфой и кровью. Гигантские кулаки моряка были крепко сжаты, и он изо всех сил колотил ими. себя по бедру, словно в надежде на то, что новая боль сможет каким-то образом отвлечь его от жестоких страданий.
Лори протолкался мимо людей, столпившихся вокруг раненого, и, опустившись рядом с ним на колени, принялся быстро и умело ощупывать поврежденную конечность. Среди матросов послышались удивленные голоса, и мистер Мэрки недоверчиво посмотрел на Лори. Вряд ли он полностью сознавал окружающее, поскольку в первое время даже не узнал его.
— А-а, это вы, доктор! — прохрипел он наконец и попытался изобразить на своей зубастой физиономии некое отдаленное подобие улыбки.
Капитан Баджер, тоже стоявший на коленях возле своего изувеченного помощника, обернулся и пристально взглянул на Лори. Ярость шторма и для него не прошла бесследно: с его лица на время исчезло выражение алчности и лукавства. Он тяжело поднялся с колен и устало отошел в сторону:
— Отлично, доктор — хорошо, что вы оказались под рукой. Да еще в трезвом виде, кажется! Что ж, делайте вашу работу. Если что понадобится — скажите. Только ради бога, поскорее отнимите у него ногу и законопатьте его, пока он не истек кровью!
Голова Лори разламывалась от боли, в горле пекло от соленой морской воды, а в желудке тяжелым комом ворочалась отвратительная тошнота.
— Мне нужно что-нибудь вроде операционного стола, — сказал он. — И веревки, чтобы привязать пациента.
Баджер кивнул ближайшему матросу:
— Очистите эту решетку люка от обломков и положите его сверху!
— Придется привязать его к люку, — сказал Лори, додумав о том, что при такой качке неплохо было бы привязать и его самого. — Здоровую ногу укрепить в вытянутом положении. Есть у вас хирургический турникет, капитан? И вообще, какие-нибудь инструменты?
— Вроде чего инструменты, доктор?
— Ну — пила… Вообще, всякие?
— Можете воспользоваться моей ножовкой, доктор, — вмешался плотник. — Она слегка заржавела от морской воды, но я могу вам ее одолжить.
Лори кивнул:
— Хорошо. Тащите ее сюда. И немного поточите ее, если сумеете! Нужно, чтобы она пилила быстро и чисто. Мне также понадобится немного дегтя и жаровня — плесните рому на угли, если нужно, но добудьте мне огня! И топор с широким лезвием, надо будет накалить его докрасна…
— Доктор… — прохрипел мистер Мэрки. — Вышибите из меня дух — на время! Я вам буду очень признателен… — Он покопался в складках своей насквозь промокшей куртки и извлек откуда-то из ее недр увесистую такелажную свайку. — Стукните пару раз по башке покрепче… Во имя милосердия, доктор!
— Эй, эй — постойте! — вмешался капитан Баджер. — У мистера Мэрки череп, как причальная тумба! Вам придется расколотить его вдребезги, прежде чем он потеряет сознание!
— Тогда принесите бренди, — распорядился Лори. — Побольше бренди — и побыстрее!
Капитан Баджер заколебался. Его мгновенная решимость не жалеть ничего для спасения своего помощника внезапно угасла сама собой.
— Ром был бы подешевле, — пробормотал он, — а результат не хуже…
— О, боже! — взмолился несчастный мистер Мэрки. — Ром, бренди или удар по черепу — какая разница? Только вышибите из меня сознание, ради милосердия господнего!..
Он осушил подряд три фляги черного рома, удовлетворенно икнул, закрыл глаза и со вздохом облегчения погрузился в небытие…
— …и больше он не произнес ни звука, — впоследствии Лори рассказывал Анне. — Ни единого стона в течение всей процедуры! Впрочем, я тоже не медлил, несмотря на качку и все остальное. Я досчитал только до восьмидесяти трех от первого надреза до прижигания. В Коммерческом Госпитале не работают быстрее — со всеми необходимыми инструментами и оборудованием! Ногу он, конечно, потерял, но, кажется, не особенно огорчен этим. Хотелось бы мне иметь его выдержку!
Лори был доволен собой. Теперь он стал большим человеком в глазах команды «Ямайской Девы», которая следила за его уверенным и безжалостным мастерством с благоговейным ужасом, граничившим с полуязыческим восхищением. Его искусству они приписали и то, что мистер Мэрки не издал во время операции ни единого стона или крика. И теперь вся команда до последнего матроса считала, что на их долю выпало неслыханное счастье иметь у себя на борту такого чудодейственного врача. Это происшествие было главной темой для разговоров, даже в большей степени, чем разрушения, причиненные штормом, который, к счастью, немного поутих.
Когда на следующий день Лори пришел навестить своего пациента, мистер Мэрки, казалось, больше страдал от жесточайшего похмелья, чем от последствий грубой ампутации. Он криво усмехнулся:
— Доброе утро, доктор! Боже, что такое вы подмешали в эту выпивку, сэр?
Лори засмеялся:
— Вы проглотили больше двух кварт чистого рому, мистер Мэрки! И нет ничего удивительного в том, что у вас немного побаливает голова. Пейте побольше воды, а если у вас найдется парочка-другая лимонов, то ничего не случится, если вы сжуете их целиком, вместе с кожурой. Но как ваша нога? Чувствуете какие-нибудь боли?
Мистер Мэрки еще сильнее наморщил лоб:
— Боли? — Он с минуту раздумывал над этим вопросом. — Не-е, — наконец процедил он. — Боли — нет; я хочу сказать — не то, что вы могли бы назвать болью, сэр. Немного саднят, может быть — вот и все!
— Вы удивительный человек! — воскликнул Лори, который всего лишь каких-нибудь двенадцать часов тому назад ржавой пилой отпилил ногу лежавшему перед ним моряку. — Вот уж, поистине, железная выдержка! Куда до вас всяким плаксивым пижонам!
— А? Пижонам? — по-видимому, это слово сумело-таки проникнуть сквозь трясину сознания первого помощника. — Доктор… можете подойти поближе?
Лори, который только что собрался осмотреть место ампутации и уже приподнял грубое, покрытое налетом соли одеяло, прикрывавшее ноги мистера Мэрки, с легким удивлением обернулся:
— Поближе?
— У-гу, — поближе, доктор…
Пожав плечами, Лори приблизился настолько, что очутился в зоне действия ароматического дыхания мистера Мэрки:
— В чем дело?
— Это слово «пижон», что вы сказали, сэр, навело меня на мысль. Вы хороший человек, доктор. Вы сделали мне добро. Я должен предупредить вас: держитесь подальше от майора Боннета, этого насквозь провонявшего французскими духами пижона! У него имеются кое-какие виды на вашу сестру, сэр!
— По-моему, у вас лихорадка, — сказал Лори. Он положил ладонь на узкий выступ лба мистера Мэрки и убедился, что это действительно так. — Вам просто необходимо как следует отдохнуть и успокоиться.
На следующее утро мистер Мэрки сделал еще одну попытку. Голова его прояснилась, и он сидел на своем рундуке, который был едва ли больше размером, чем полка над его морским сундучком. Его подвесная койка, скатанная и упакованная в грубый джутовый мешок, лежала вместо подушки в изголовьи. Плотник уже успел смастерить ему деревянную ногу, готовую к употреблению сразу же, как только заживет культя, и мистер Мэрки в настоящий момент был занят вырезанием на деревяшке своего факсимиле, отдаленно напоминавшего некую карикатуру на скамеечку для дойки с тремя ножками: это было все, чего мистер Мэрки сумел достичь в сложном искусстве начертания своих инициалов. Когда Лори зашел к нему, достойный моряк отложил в сторону матросский нож и с гордостью сдул стружки со своей работы:
— Вот, доктор, моя новая нога! Как она вам нравится?
«Положительно, он становится чересчур болтливым! — с усмешкой подумал Лори. — Странное осложнение после операции, — впрочем, не опасное, поскольку, кажется, единственное!»
Пока он осматривал культю, некоторое время оба молчали. Наконец, Лори удовлетворенно кивнул и снова наложил повязку:
— Конечно, сейчас рано еще говорить что-нибудь определенное, мистер Мэрки, но, по-моему, заживление идет благополучно. Если все будет нормально, вам удастся избежать гангрены.
— А скоро я смогу попробовать мою новую ногу? — мистер Мэрки протянул Лори протез для осмотра. — Видите наконечник? Он будет держать меня на палубе в любую качку получше моей собственной ноги! — Было очевидно, что он нисколько не жалеет о случившемся. — Смогу ли я ходить до того, как мы прибудем на Барбадос, сэр?
— Что вам сказать? — ответил Лори. — Я не знаю. Любому другому я бы категорически заявил, что это абсолютно невозможно, даже если бы нам осталось плыть еще полгода. Но к вам, я полагаю, нельзя подходить с обычными мерками!
— Доктор… — заговорщически проговорил мистер Мэрки в самое ухо Лори, снизив голос до хриплого шепота. — Послушайте моего совета и не сходите на берег на Барбадосе. Прошлый ветерок немного сдул нас с курса к северу. Если мы по дороге зайдем в какой-нибудь другой порт — немедленно бегите с корабля вместе с сестрой! И не заикайтесь об этом ни одной живой душе, иначе дьявол заполучит ее!
— Какой дьявол? Кого заполучит? — спросил Лори без особой заинтересованности. Исходя из собственного опыта, он относил разговорчивость моряка за счет нервного возбуждения, возникавшего иногда в результате послехирургического шока.
— Боннет! Майор Боннет — он заполучит вашу сестру!
— Не волнуйтесь! Я позабочусь о том, чтобы с ней не приключилось ничего плохого, — добродушно ответил Лори.
Моряк успокоенно кивнул:
— Я — ваш друг, сэр! Запомните это. Все, что я смогу для вас сделать…
— Хотите, я скажу вам, что вы можете для меня сделать? — сказал Лори, бросив украдкой быстрый взгляд на низкую дверь каюты. — Вы можете предложить мне стаканчик из вашей фляги!
— О, с превеликим удовольствием! — ответил мистер Мэрки, протягивая руку за черной кожаной флягой, висевшей рядом с ним на гвозде, вбитом в переборку…
«Ямайская Дева» снова прыгала по ленивым волнам спокойного океана, делая едва ли более трех узлов при полном ветре из-за сломанных мачт, а также потому, что теперь она держала курс прямо на юг и шла в крутой бейдевинд к западному ветру. На камбузе вновь весело трещал огонь, погасший было во время шторма, и ужин этим вечером в крохотной кают-компании, освещенной тусклым светом свечей, прошел оживленно, словно праздник. Мэдж все еще не выходила из каюты; у нее появились симптомы значительно более серьезного заболевания, чем простая морская болезнь. Но майор Боннет сегодня, казалось, превзошел самого себя. Снова безупречно одетый, надушенный, в белоснежном парике, который не опозорил бы его владельца и в кафе на Пэлл-Мэлл, он принес три бутылки отличного кларета к ужину, состоявшему из консомэ из соленой говядины и морских сухарей с жирной рыбьей ухой.
Майор завел свою обычную приятную беседу, немного излишне вычурную и приправленную едким юмором, совершенно не считаясь с мнениями и чувствами присутствующих за столом, что начинало уже немного надоедать Анне. Лори рассказал ей о своей будущей работе в качестве хирурга на плантациях и об обещании Боннета связаться с губернатором Барбадоса в случае, если их разоблачат и выдадут властям, как беглецов от британского правосудия.
Несмотря на юные годы и недостаток житейского опыта, Анне потребовалось не много времени, чтобы сообразить, в какую зависимость от Боннета попадут они с братом, приняв его покровительство. Благодаря постоянному общению, обусловленному спецификой жизни на корабле, где никуда не спрячешься и где все постоянно у всех на виду, Анна вскоре поняла, что Боннет был человеком мстительным и злым, как оса. Он не считал нужным сдерживать свои прихоти и не отличался особой щепетильностью при достижении своих целей. Лори ничего не сказал Анне о сотне гиней, которые он получил от майора в качестве задатка. Ему вовсе не хотелось отчитываться перед сестрой, сколько денег он потратил на выпивку на борту «Ямайской Девы». Он также ничего не сказал ей и о том, что подписал документы, которые, как он думал (если он вообще думал о них), были едва ли чем-то большим, чем простым джентльменским соглашением между ним и Боннетом.
К концу еды, почти осушив третью бутылку, Боннет впервые за все время их совместного путешествия позволил себе совершить грубость. Наклонившись вперед, он положил руку на колено Анны, и этот жест так поразил ее, что на мгновение она растерялась и словно оцепенела.
— Сказали ли вы вашей очаровательной сестре о том, что я буду иметь честь оказывать ей покровительство, когда мы прибудем на Барбадос, доктор? — спросил майор.
Лори был явно обескуражен этим вопросом.
— Э-э… да… конечно, — торопливо проговорил он. — Видишь ли, Анна, майор Боннет, кажется, хорошо знает губернатора, и…
— Мы с ним близкие друзья, — вставил Боннет. — Общие дела, общие интересы… Представляю, как он будет завидовать мне, когда узнает, что у меня есть такая прелестная воспитанница!
Его пальцы двинулись немного дальше, и Анна резко отстранилась.
— Воспитанница? — повторила она. — Боюсь, что я не понимаю…
Боннет усмехнулся:
— Ну, конечно же! Ведь я лично буду вас воспитывать и учить исполнению своих обязанностей — как же может быть иначе?
Наступило неловкое молчание.
— Я что-то не помню, — холодно проговорила Анна, — чтобы я нанималась исполнять какие бы то ни было обязанности для вас, майор Боннет!
— А ваш брат ничего не сказал вам о контракте?
Лори не мог видеть жеста майора, но по тому, как Анна отшатнулась и как внезапно напряглась вся ее фигура, он понял, что тут что-то не в порядке.
— Мы, конечно, говорили об этом, — пробормотал он, на мгновение пожалев, что так усердно воздавал должное кларету. — Насколько я понимаю, Ани, это был документ, согласно которому майор… гм, гм… принял на себя полномочия… э-э… твоего юридического доверенного лица… — При этих словах губы Боннета иронически скривились, — … чтобы иметь возможность выступать на законном основании против любой попытки вернуть нас обратно в Шотландию!
— Что это такое — юридическое доверенное лицо? — спросила Анна.
Боннет расхохотался. Он убрал руку с колена Анны я теперь ласково поглаживал ею своего кота, свернувшегося клубочком у него на коленях. Весь вид и поведение майора выражали безукоризненную благопристойность.
— Если говорить честно, мисс Блайт, мне до сих пор ни разу не приходилось встречаться с подобной формулировкой! Ваш брат хочет сказать, что он выразил согласие, чтобы я взял на себя роль вашего покровителя, наподобие доброго дядюшки, что ли, — пожалуй, так вам будет понятнее.
Кок принялся хрипло мяукать у него на коленях.
— Да, именно так — нечто вроде дядюшки! Это будет для меня большой честью и не меньшим удовольствием. Есть много способов, при помощи которых можно сделать вашу жизнь на Барбадосе по-настоящему интересной!
— Благодарю вас, — неуверенно произнесла Анна. — Вы очень добры…
Она заметила скрытую насмешку в глазах майора, и это ее слегка обеспокоило.
В тот вечер они больше не касались этой темы, но атмосфера оставалась натянутой, и когда подали коньяк, Анна извинилась и ушла. Она собиралась обсудить этот вопрос с Лори на следующий день, но из этого ничего не вышло, потому что тот, казалось, старательно избегал ее. Майор Боннет, напротив, не менее старательно искал с нею встреч, так что Анне никак не удавалось от него избавиться. Манеры и тон речей майора слегка изменились, словно каждая произнесенная им фраза содержала в себе некий скрытый смысл. Анна решила, что он, вероятно, пытается таким образом убедить ее в своих дружеских чувствах и, будучи совершенно чуждым ей как по натуре, так и по воспитанию, очевидно, считает шутливо-покровительственный тон весьма подходящим для своей роли «доброго дядюшки».
Лори не появился на следующий день к завтраку; не вышел он и к обеду. Было просто удивительно, как он ухитряется избегать встреч с сестрой на таком маленьком суденышке! Обе трапезы, проведенные наедине с Боннетом, сопровождались все теми же двусмысленностями и намеками. Воспользовавшись первым подходящим предлогом, Анна распрощалась с ним и вернулась к себе в каюту, чтобы присмотреть за Мэдж. Бедная старушка чувствовала себя все хуже, и последнее время даже не вставала с постели. Убедившись, что у Мэдж есть все необходимое, Анна постучала в крохотную каютку Лори. Оттуда до нее донесся его громкий храп. Анне пришлось стучать несколько раз, прежде чем брат, наконец, неохотно отодвинул дверной засов. Он был весь измят и растрепан, волосы всклокочены, и от него сильно разило алкоголем.
— Анна… — проговорил он. — О, боже мой!
Он опустился на свою смятую и скомканную постель и потянулся за флягой, стоявшей у изголовья.
— Лори, я весь день разыскиваю тебя!
— Я был занят… — буркнул он.
— Занят пьянством, насколько я вижу! Ради бога, Лори, неужели ты не можешь оставить в покое эту флягу хотя бы до тех пор, пока я здесь?
— Как ты разговариваешь со старшим братом? — плаксивым тоном произнес он, пытаясь принять позу оскорбленного достоинства.
— Лори, я хочу знать: что за отношения у тебя с майором Боннетом? Ты никогда не говорил мне о назначении его моим… Поверенным, адвокатом — или как там еще?
Лори провел по лбу трясущимися пальцами:
— Ани, он обманул меня… в отношении тебя, я хочу сказать. После того, как ты ушла вчера вечером, все сразу прояснилось. Я вспомнил, как Мэрки все время пытался мне кое-что втолковать. Я выложил это ему — Боннету, то есть, — и спросил, насколько это правда. И он прямо в лицо заявил мне, что это вполне возможно… Он обманул меня, Ани, заставив подписать проклятые бумаги!..
— Лори, прошу тебя, попытайся взять себя в руки! Я ничего не понимаю!
Лори застонал, обхватив голову руками.
— Лори… что за бумаги ты подписал?
— Я был пьян, Ани! Господи! Ты должна понять — я был слишком пьян, чтобы соображать. Я подписал контракт на семь лет. Я думал, что это договор на работу хирургом в его имении. Возможно, я и буду им работать — бог знает. Но не как джентльмен. Как раб, Ани — как официальный, купленный раб! И ты тоже… Он заплатил мне сто гиней. Я думал, что это он по доброте душевной. Мне следовало бы его лучше знать! Вчера вечером я пришел к нему в каюту, предложил ему вернуть деньги, которые у меня остались, сказал, что я передумал, что мы решили покинуть корабль в первой же гавани и самостоятельно попытать счастья. Он рассмеялся. Тогда я стал умолять его уничтожить хотя бы твой контракт, Ани… Он расхохотался мне в лицо!
— Он просто поддразнивает тебя, — сказала Анна. — Верно? Вы оба… вы оба слишком много выпили.
— Нет. Мне очень жаль, Ани, но… Это не шутка. Во всяком случае, не такого рода шутка, как ты думаешь. Дело не во мне, Ани. Ему нужна ты. Он совершенно ясно дал это понять. Я вышел из себя, угрожал, что убью его, но он сказал… — голос Лори осекся. — Он сказал, что если я убью его, меня повесят. Но этим я нисколько не помогу тебе, потому что ты все равно будешь представлять собой часть его имущества, которое доставят на Барбадос и продадут с аукциона. Он так прямо и сказал. И он именно это и имеет в виду! Сегодня он весь день гулял с пистолетом за поясом…
— Так вот почему… — задумчиво проговорила Анна. — Вот почему все это время он расшаркивается и раскланивается, ухаживает за столом, подает руку на палубе… — Она тревожно перебирала в памяти все свои встречи с Боннетом. — И сегодня он заявил мне, будто надеется, что Барбадос не покажется мне неуютным! Ускользал от моих вопросов, ухмылялся и облизывал усы, как противный надушенный кот… — У Анны перехватило дыхание, и она разрыдалась; Лори, который думал, будто знает свою младшую сестренку, был поражен, обнаружив, что она плачет от гнева.
— Я немедленно иду к майору Боннету! — заявила Анна, взяв себя в руки. Глаза ее все еще были влажными и сверкали от негодования. — О, как он смеет! Мы такого же благородного происхождения, как и он! Он не может так поступать! Он даже надеяться не может на то, что я стану его рабыней! Я сейчас же иду к нему и выскажу все это прямо ему в глаза!
Когда Анна распахнула дверь в каюту майора, Боннет сделал движение, чтобы встать. Но, заметив выражение ее лица, он слегка пожал плечами и снова откинулся на подушки. Свои худые ноги он протянул к печке, которую Овидию каким-то чудом удалось разжечь.
— Итак, я вижу, что моя невинная забава в кошки-мышки окончена… — зевнул он, небрежно поглаживая теплое горло Кока. — Ну что ж, игра с мышкой, к сожалению, вообще не длится долго — верно, Кок, старый дружище?
Анна заколебалась:
— Так, значит — это была просто игра? — с сомнением в голосе спросила она. — Просто шутка?
— Игра? О, да! Но шутка — нет! Совсем не шутка, моя дорогая! Ваш брат подписал контракт за себя и — я имею удовольствие вам сообщить — за вас также. Теперь вы оба — моя собственность на предстоящие семь лет. Не больше и не меньше, чем те оборванцы в трюме, между палубами, или где там они торчат. Будете служить мне и исполнять все мои желания, моя милая. Забавно, не правда ли?
— Мы пожалуемся губернатору Барбадоса! — воскликнула Анна. — Вы обманом заставили моего брата подписать бумагу, когда он был пьян! Закон не потерпит такого жульничества!
— Закон? — пожал плечами майор Боннет. — Ах, вот как? Закон, который вы преступили уже тем, что оказались здесь, на борту «Ямайской Девы»! Теперь вам понадобилась его поддержка? Но если вы станете апеллировать к закону, то губернатору, пожалуй, придется в первую очередь повесить вашего брата, не так ли?
Он лениво усмехнулся:
— Эта мысль, возможно, является для вас неожиданной, но я ее сразу принял во внимание и взвесил все очень тщательно. Даже если не считаться с тем, что губернатор — мой близкий друг, он, разумеется, поверит скорее мне, чем беглым шотландским ренегатам… Боюсь, что вам придется смириться с сознанием того, что с момента высадки на Барбадос вы становитесь моей собственностью…
— Неужели в вас нет ничего человеческого? — в ужасе ахнула Анна.
Майор Боннет аккуратно откусил заусеницу на ногте мизинца:
— Не совсем деликатный вопрос, — сказал он, разглядывая девушку с ног до головы и самодовольно ухмыляясь. — Вы чрезвычайно милы, дитя мое! Восхитительны! Ну-с, так какую же работу мне для вас придумать, когда мы прибудем ко мне домой?
— Если вы думаете, что я собираюсь работать на вас…
— Что ж, у вас, конечно, имеется определенный выбор. Вы можете либо повиноваться добровольно, либо вас заставят. И вы, я вижу, предпочитаете более длительный и трудный вариант?
— Нет ничего, что смогло бы заставить меня…
— Ну конечно же, нет! Я верю, что в вас существует мученическая жилка! Однако я полагаю, что угроза причинить страдания Лори или Мэдж… Да что там — даже судьба такой неблагодарной скотины, как Овидий — этого глупого создания, совершенно вам чужого — небезразлична для вас! Хотите, мы поставим небольшой эксперимент? Что вы скажете, например, если после того, как вы покинете мою каюту, — а вы, по всей видимости, собираетесь это сделать, — я займусь тем, что сожгу раскаленной кочергой одно из кожаных ушей этого урода Овидия?
— Вы не посмеете!
— Скажи ей, Овидий. Посмею ли я?
— Йес-сар… Йес-сар… — хриплым голосом поспешно подтвердил Овидий, и Анна поняла, что он нисколько в этом не сомневается. Она взглянула на негра с тревожным сочувствием. Раз или два она слышала, как он поет грустные меланхолические песни голосом глубоким и вибрирующим, словно церковный орган, и однажды видела, как он, ухватившись за поручни фальшборта, смотрел в пустынное безбрежье океана таким несчастным и потерянным взглядом, что она отказалась от прежнего намерения заговорить с ним и осторожно прошла на цыпочках мимо. Овидий, несомненно, был рабом большую часть своей жизни. Возможно, он был сыном раба, а может — туземцем или воином, захваченным в юности работорговцами. И теперь он стоит здесь, в потертой и рваной турецкой ливрее, напяленной на него в насмешку над его собственным достоинством. Это его ухо будет гореть и корчиться под раскаленным железом, но боль — и даже больше того, унижение! — будет ощущать также и она.
С белым, как алебастр, лицом Анна сделала шаг вперед:
— Как может человек — джентльмен! — находить удовлетворение в подобных поступках? — с горящими от ненависти глазами воскликнула она.
Заметив насмешку в глазах Боннета, она снова взяла себя в руки, вернув утраченный на мгновение контроль над своими действиями и чувствами.
— Если вы позволяете себе подобные гнусности, — более спокойным тоном продолжала Анна, — то ничего, кроме глубокой ненависти и отвращения к вам они вызвать не могут. Неужели вам не понять этого? Как может это доставлять вам удовольствие? И какая вам польза от такой бессмысленной и ненужной жестокости?
Боннет продолжал со спокойной насмешкой разглядывать возмущенную девушку:
— Боюсь, что вы не совсем понимаете, моя дорогая. За последнее время в Вест-Индии возникла новая мода — кстати, я был одним из первых, кто ее ввел — запрягать в экипажи джентльменов так называемых «пони-герлс»… — Улыбка на его лице расширилась. — Вы их увидите целое множество — отборных юных девиц, тщательно подобранных по мастям, телосложению и темпераменту. В воскресный день они целыми рядами стоят у коновязей возле церкви, а в базарные дни разъезжают по городу. Мы любим соперничать друг с другом ловкостью, быстротой и… хм… красотой наших «лошадок». Некоторые из модных дам на Барбадосе являются настоящими знатоками и ценителями этого спорта. У мадам Фэверли, например, парадный выезд состоит из двух дюжин! Моя «конюшня» значительно скромнее. У меня их было всего пять до последнего времени…
Крепко сцепив пальцы, Анна в ужасе глядела на него:
— И вы поступите так… со мной?
В горле у нее пересохло, и голос был едва слышен.
— А что — почему бы и нет? В сущности, вы выглядели бы весьма импозантно. Мне завидовал бы весь Барбадос!
Он поудобнее устроился в кресле, и Анна заметила у него за поясом пистолет, наполовину спрятанный в складках рубашки.
— Другие плантаторы не имеют ничего лучшего, чем темнокожих полукровок, — продолжал он. — Я же буду иметь удовольствие обладать единственной чистокровной гнедой кобылкой на всем острове!
— Мой брат убьет вас! — побледнев, сказала Анна.
— В самом деле? Тогда лучше не говорите ему ничего о нашем разговоре, дитя мое. Ведь если он необдуманно поддастся минутному эффекту, то, несомненно, закончит свое путешествие в кандалах. Капитан Баджер сейчас не в лучшем расположении духа, после того, как шторм нанес такие повреждения его кораблю. Он не потерпит никаких глупостей со стороны вербованных рабочих…
Анна вздрогнула, и Боннет с деланным изумлением приподнял брови:
— А-а, вы полагали, что капитан ничего не знает? Он все знает, моя дорогая! Я принял кое-какие меры предосторожности, поместив вербовочные акты в его сейф. Ваш и вашего брата. Через несколько дней, я думаю, мы пройдем мимо острова Антигуа и там, возможно, встретим одно из моих торговых судов. Если нет — я зафрахтую какой-нибудь корабль, чтобы переправить вас обоих на Барбадос.
— А что будет с Мэдж? — спросила Анна, вне себя от холодной ярости. — Она больна, она же не может двигаться?
— Кто? Мэдж? Не может двигаться? Тогда она останется здесь.
«Он сумасшедший! — в ужасе подумала Анна. — Явно безнадежно помешанный!..». Но сознание этого ничем не могло ей помочь.
Боннет зевнул и потянулся в кресле:
— Ну-с, а теперь вы можете идти…
Она была уже у двери.
— Да, прежде чем вы уйдете… Овидий, грязный черный негодяй! Поблагодари леди за ухо!
— Йес-сар, — сказал Овидий. — Благодарю вас, мэм!
Его коричневые умные глаза остановились на лице Анны, и молчаливое сочувствие в них испугало ее сильнее, чем все происходившее до сих пор. Со слезами бессилия, едва сдерживая рыдания, Анна бросилась к двери, выбежала в темный, узкий, залитый водой трюмный проход и остановилась. Какой смысл бежать? Куда? Они все были узниками на этом корабле, а шипящий океан вокруг представлял собой тюрьму еще более надежную…
Лори ожидал сестру в каюте. Взгляд, брошенный на ее обезумевшее лицо, рассказал ему все.
— Ничего не вышло, да?
— Ничего… — ответила Анна, в изнеможении опускаясь на узкую шаткую койку. — Что ты о нем думаешь, Лори? Он сумасшедший, правда?
— Я не знаю… Хотя нет, впрочем, не думаю… По-моему, это просто исключительно жестокий, злой и коварный мерзавец. Но чтобы он был сумасшедшим — нет, вряд ли!
— А какая нам в этом разница?
Лори успокаивающе улыбнулся:
— Разница небольшая, конечно. Что он тебе сказал?
Анна заколебалась. Всего лишь пару месяцев тому назад она, не задумываясь, высказала бы Лори все, что лежало у нее на сердце. Но не теперь. В эти дни она почему-то чувствовала себя старшей.
— Он наговорил целую кучу наглого вздора — в основном по поводу того, что всерьез собирается осуществить свои права по этим… вербовочным актам, — так, кажется, вы их называете?
— И какие же планы, — сдержанно спросил Лори, — он строит в отношении тебя, Ани?
Анна отвернулась, достала из кармана гребень и принялась приводить в порядок растрепавшуюся прическу, стараясь, чтобы Лори не заметил слез, блеснувших в ее глазах. Слезы теперь были бесполезны.
— Лори, он мне сообщил одну вещь: мы сейчас плывем к острову Антигуа, а не на Барбадос. Он сказал, что, возможно, встретит там один из своих кораблей или наймет какое-нибудь судно, чтобы переправить нас — меня и тебя — на свою барбадосскую плантацию. Лори, когда мы прибудем туда — на Антигуа — нам надо во что бы то ни стало попытаться сойти на берег!
— Они поймают нас за пару часов, Ани. Эти плантаторы… У них должна быть крепкая круговая порука: ведь их всего большая горсточка, а остальные — рабы… Нет, это безнадежно!
— Я же не собираюсь бежать! Я хочу сойти на берег а обратиться за помощью к властям. Рассказать им, кто мы такие… Об отце…
— Но они нас попросту вздернут — неужели ты этого не понимаешь? Или отправят обратно в Эдинбург, чтобы нас повесили там. Ты этого хочешь?
Анна молча кивнула.
— Ах, проклятый негодяй! Значит, он сказал тебе что-нибудь гнусное, да? Я убью его — и пусть меня потом вешают, сколько угодно! По крайней мере, приятно будет сознавать, что умираешь не зря! — Лори схватился за голову. — У меня череп раскалывается от боли…
— А что будет со мной, если ты убьешь его? Ты дашь себя повесить и позволишь им продать меня с торгов, как… как… — Анна хотела сказать: «как лошадь», но ее пересохшее горло не в силах было произнести это слово. Наступило долгое молчание. Лори с болезненной гримасой раскачивался из стороны в сторону, обхватив голову руками.
— Я не знаю… — наконец, проговорил он.
— Этот остров Антигуа… — задумчиво сказала Анна. — Туда заходят корабли. Если нам как-нибудь удастся сойти на берег, мы, может быть, сумеем пробраться на борт одного из них. Спрячемся… Потом, когда корабль выйдет в открытое море, они, возможно, даже обрадуются тому, что у них на борту оказался судовой врач…
— А ты, Ани? Тебе они тоже обрадуются? Девушка в море, среди грубых матросов…
— Матросы всего лишь люди, Лори. Позволь мне сказать тебе кое-что. Когда я пришла к нему — к Боннету — знаешь, что он сделал? Он грозился сжечь ухо у Овидия, если… если я не буду послушной. Как ты думаешь, что будет, если мы оба окажемся у него в руках? Вот что я скажу тебе, Лори: я скорее предпочту очутиться посреди океана на любом корабле, среди самых отъявленных подонков, каких только можно себе вообразить, — чем стать тем, кого он собирается из меня сделать!
— Боже мой… — в ужасе прошептал Лори.
— Одно только меня тревожит: что будет с бедняжкой Мэдж? Что с нею станет? Что нам делать с ней?
— Мэдж? — эхом отозвался Лори, настолько захваченный водоворотом мыслей, что не сразу сообразил, о ком идет речь. — Ах, Мэдж!.. — он заколебался. — Что ж; она, бедняжка… Во всяком случае, у нее дорога ясна, Ани. Путь ее предрешен. Я не решался сказать тебе об этом раньше, но теперь это уже не имеет значения…
— Что это значит, Лори?
— Мэдж умирает, Ани…
— Но… из-за морской болезни? Разве от этого умирают?
Когда-то, целую вечность тому назад — в начале истекающего часа — известие о том, что Мэдж умирает, было бы воспринято Анной, как сообщение о конце света. А теперь это был всего лишь унылый шепот, едва различимый за грохотом свалившихся на них несчастий.
— Я думаю… — проговорила Анна после долгой паузы, — … мне следует пойти к ней?
— Да, — сказал Лори. — Мне кажется, тебе следует пойти к ней…
Майор Боннет, удовлетворенно мурлыча себе под нос и наслаждаясь теплом от печки, отхлебнул глоток коньяку и передал бутылку капитану Баджеру:
— Я послал за вами, Баджер, потому что хочу, чтобы вы сделали для меня одну мелочь.
— Да, майор, сэр? — Дэн Баджер отмерил себе щедрую дозу коньяку. — Все, что вам будет угодно, майор! Вам следует только намекнуть — вы ведь знаете меня, сэр!
— Спасибо. Во-первых, скоро ли, по-вашему, мы прибудем на Антигуа?
— М-м… Шторм прошел стороной, но погода мне все же не нравится… Буря может снова навалиться на нас. Но если нам повезет, и если наши временные мачты выдержат, то, может быть — дней через шесть, сэр…
— Хм-м… Шесть дней, говорите? Видите ли, Баджер, дело в том, что девчонке все известно.
Баджер хитро осклабился:
— И я не удивлюсь, если ей не особенно понравилась ваша идея — а, сэр?
— Откровенно говоря, Баджер, мне бы хотелось избежать скандалов. Во всяком случае, на данном этапе, когда игра почти сыграна. Я не хочу, чтобы она покончила с собой, и наоборот — не хочу, чтобы она или ее братец пытались покончить со мной. Есть ли у вас здесь какое-нибудь подходящее местечко, куда можно было бы поместить их обоих?
Баджер осторожно поставил на стол пустой стакан:
— Не могу сказать, чтобы мне это нравилось, сэр. Вы знаете, какая у нас команда. Им в голову лезет всякая чушь о парне после того, как он так ловко отхватил ногу у мистера Мэрки. Не то, чтобы у них был какой-нибудь резон питать любовь к мистеру Мэрки, — нет: но вы знаете, как бывает среди моряков, майор. Для них подчас попросту не существует никаких резонов.
— Плевать мне на команду, Баджер! Меня нисколько не интересует, что они думают! И что думаете вы тоже, кстати!
Баджер воспринял слова майора с дружелюбной улыбкой и с надеждой протянул к нему свой пустой стакан.
— Мне только требуется от вас, Баджер, чтобы вы поместили их обоих куда-нибудь в надежное место, где они не могли бы причинить вреда ни мне, ни себе. Это-то уже вполне резонно, кажется?
— Что ж, майор, это резонно. Я попытаюсь… благодарю вас, майор, ваше здоровье, сэр! — я попытаюсь поговорить с доктором Блайтом и втолковать ему, что если он будет вести себя тихо и мирно до тех пор, пока мы доплетемся до Антигуа, то я посмотрю, нельзя ли будет помочь ему и его сестре улизнуть с борта на берег. Таким образом, братец будет вести себя достаточно спокойно в течение ближайших дней, считая меня на своей стороне и думая, будто у него имеется кое-что припрятанное в рукаве. И это вполне резонно — не так ли, сэр? К тому же я слышал, что мистера Мэрки еще немного беспокоит нога, и ему не помешает находиться пару лишних дней под присмотром врача. А накануне прибытия в Антигуа я заманю их обоих в канатный ящик и запру там до тех пор, пока вы не сделаете необходимых приготовлений для доставки их на берег по вашему усмотрению. Там им, конечно, будет не очень удобно, но зато уютно, и — заметьте! — мы будем гарантированы от любых неожиданностей.
— Канатный ящик! Идиот, да они там повесятся!
Капитан Баджер снисходительно усмехнулся:
— Для этого им придется здорово изловчиться, майор, поскольку канатный ящик высотой всего в четыре фунта. Мне приходилось слыхивать о всяких странных и удивительных историях на море, но никогда я не слыхал, чтобы кто-нибудь повесился в канатном ящике!
Боннет удовлетворенно принял к сведению эти заверения:
— Черт побери, Баджер — вы настоящая проклятая хитрая лиса! Но только смотрите, не вздумайте затеять со мной двойную игру, мой дорогой капитан, иначе я выпушу из вас кишки!
— Я? — с выражением оскорбленной невинности выпучил глаза капитан Баджер. — Да разве стал бы я думать о том, чтобы провести вас, майор, когда вы собираетесь, так сказать, компенсировать все расходы по этому делу? О, нет, майор — вы можете положиться на честного Дэна Баджера, сэр! Отличный коньяк, между прочим — если вы позволите мне заметить это…
Они обменялись улыбками и через минуту оба принялись хохотать…
В эту ночь умерла Мэдж. Жизнь в течение последних дней едва теплилась в ее истощенном и измученном теле. На следующее утро, в знойной духоте приближающихся тропиков, капитан Баджер прочел заупокойную молитву. В сущности, ему было в высшей степени наплевать на смерть Мэдж, но благодаря присущему морякам драматизму он произносил печальные слова молитвы с таким чувством и проникновенностью, что Анна, изо всех сил пытавшаяся крепиться и не проявлять никаких признаков слабости, не могла удержать слез. Лори не присутствовал на этой маленькой печальной церемонии. Он собирался прийти, но разделил свою скорбь с бутылкой рома, и к нужному сроку уже не в состоянии был держаться на ногах. Майор Боннет тоже отсутствовал. Но все рабочие-переселенцы и свободные от вахты члены судовой команды нестройными голосами подхватили заупокойную молитву, когда маленький жалкий сверток, зашитый в грубую парусину, соскользнул по наклонной доске в море.
Когда участники траурной церемонии начали расходиться, к Анне осторожно приблизился коротышка-плотник.
— Мэм, — проговорил он, понизив голос. — Мистер Мэрки шлет вам свои комплименты. Он будет счастлив побеседовать с вами наедине, с глазу на глаз…
Сказав это, он тут же смешался с толпой и исчез.
Анна остановилась в нерешительности. При обычных обстоятельствах она ни за что бы не пошла в маленькую сырую клетушку мистера Мэрки. Но события последних дней очень изменили взгляды Анны на условности и приличия. Пансионат мисс Хукер остался где-то в другом, далеком мире…
Анна спустилась вниз по центральному трапу.
Мистер Мэрки лежал в койке, почесывая забинтованную культю и попыхивая короткой глиняной трубочкой, дым из которой, словно горный туман, слоился пластами в полумраке тесной каютки. Когда моряк увидел Анну, радость и удивление смягчили резкие морщины на его грубом уродливом лице. Он предпринял мужественную попытку скрыть замешательство и казаться приветливым хозяином.
Анна закрыла за собой плохо пригнанную деревянную дверь.
— Вы хотели меня видеть, мистер Мэрки? — спросила она. — Как сегодня ваша нога?
Моряк посмотрел на свой обрубок и молча кивнул, не ответив на вопрос.
— Мисс… — начал было он и запнулся.
— Да? — приветливо отозвалась Анна. — Вы хотите мне что-то сказать?
— За мной небольшой должок, мэм, — проговорил Мэрки. — Доктор позаботился о моей ноге, так что я вам вроде бы кое-что должен… — Он был в явном замешательстве, поскольку проявление благодарности было для него необычным делом. — Послушайте, — серьезно продолжал он. — Бегите с корабля в первом же порту, не дожидаясь Барбадоса! Скажите доктору, чтобы он попытался отыскать береговых братьев, буканьеров то-есть. Среди них имеются неплохие парни. Хорошие ребята — смелые, хотя и немного диковатые. Они будут очень рады иметь его у себя на борту…
— Я вижу, вся команда уже знает обо мне и… майоре Боннете, — пожала плечами Анна; однако скрытая ирония в этом замечании не дошла до мистера Мэрки. Нахмурившись, он продолжал:
— Это настоящий злодей, мэм! Породистый, чистых кровей, но хитрющий, как змея! Он хочет заполучить вас — вот что я знаю!
— Да, — сказала Анна. — Я тоже знаю об этом. Но если Лори… если мой брат свяжется с буканьерами, то что будет со мной? Что же, по-вашему, должна делать я, мистер Мэрки?
«Он знает этих людей лучше, чем я или Лори, — думала Анна. — Ему знакомы эти места. — Может быть, он действительно сумеет помочь…»
— Мне приходилось слыхать, — медленно проговорил Мэрки, — о женщинах, которые отправлялись с пиратами в море и неплохо там жили. Совсем неплохо, мэм! Одни буканьеры уважают мужественных женщин, другие — нет. Все зависит от обстоятельств…
Он опять сунул в рот свою трубку и не сказал больше ни слова, хотя Анна в нерешительности ожидала еще несколько минут. Не то, чтобы мистер Мэрки захотел прекратить беседу. Он просто выдохся, поскольку не привык к таким длительным словоизлияниям.
— Что ж, спасибо… — сказала Анна. — Мне пора идти!
— О!.. — огорченно протянул мистер Мэрки и молча смотрел, как она отодвинула засов, осторожно выглянула из-за двери, чтобы убедиться, что там никого нет, и затем выскользнула в узкий сырой коридор.
— Прощайте, — прошептала она.
Мистер Мэрки кивнул головой:
— Оставьте дверь открытой, — попросил он. — Я люблю слушать шум, который доносится с верхней палубы…
Вернувшись в свою каюту, которая теперь, без Мэдж, показалась ей странно просторной и пустой, Анна села на сундук и дала волю слезам. Несколько последовавших дней она почти безвыходно оставалась в каюте, не желая рисковать встречей с Боннетом. Всякий раз, когда она пересекала коридор между каютами, ища поддержки и успокоения у Лори, она находила его либо храпящим в пьяном сне, либо настолько угнетенным угрызениями совести и беспробудным пьянством, что в конце концов она начала избегать и его. После того, как она перестала приходить к обеду в кают-компанию, Овидий ухитрялся приносить ей еду вниз, в каюту, между двумя тарелками, завернутыми в полотенце, чтобы сохранить тепло. Умные большие карие глаза негра смотрели на девушку с тупой болью сострадания.
Дни стали невыносимо жаркими: знойное марево висело над океаном — совсем как летом в Шотландии. Духоту не облегчало едва заметное движение судна, попавшего в штиль. У Анны не было подходящей одежды для такого климата, совершенно ей чуждого и необычного. Ей и в голову не приходило одеть на себя что-нибудь другое, кроме тех платьев, которые она захватила с собой. Она сидела в душном и горячем полумраке своей каютки, не то дремля, не то размышляя, в состоянии, близком к отчаянию, когда капитан Баджер шагнул к ней в открытую дверь и слегка кашлянул, чтобы привлечь ее внимание:
— Добрый день, мисс. Я хотел спросить — слыхали ли вы, как марсовый крикнул: «земля»?
— Да, — вяло ответила Анна. — Я слышала это…
— И у вас нет желания выйти на палубу и взглянуть на нее?
— Ни малейшего.
Капитан несколько смешался:
— Ну, ладно. Я думал… А, впрочем, все равно! Видите ли, имеется маленькое затруднение, в котором вы могли бы мне помочь, если бы захотели, мисс Блайт…
Когда Анна снова не проявила никаких признаков заинтересованности, он добавил хриплым шепотом, словно заговорщик:
— Я о молодом мистере Блайте. Он тут устроил небольшой скандал на борту, и я думал, что вы поможете уговорить его прийти в себя…
— Что такое? — встревожилась Анна, поднимаясь. — Какой скандал?
— Он заперся в канатном ящике на носу, мисси. Забрался туда, чтобы выпить без помех, — я ничего не имею против этого, мэм, но он набрался так, что задвинул засов изнутри, и сейчас барабанит в дверь, словно взбесившийся дьявол, и орет, будто мы его заперли!
Анна вздохнула. Ей и без глупых выходок брата было достаточно своих забот и тревог. Она молча пошла за капитаном Баджером по тесному проходу, который вел к форпику. Жара и духота, казалось, заставили вспотеть даже корабельные балки. Из-за маленьких закрытых дверей в конце прохода доносились крики и стук.
— Скажите ему, — прошептал Баджер, — чтобы он отошел от двери! Скажите, что вы привели с собой друзей, которые попытаются выломать дверь.
— Я не понимаю… — озадаченно проговорила Анна.
— Я знаю, как отодвинуть снаружи внутренний засов! Надо только, чтобы он отошел подальше от двери, — объяснил Баджер. Он стоял как раз между Анной и дверью в канатный ящик, так что ей пришлось окликнуть Лори через его плечо:
— Это я, Лори, слышишь? Это я, Анна! Отойди от двери! Я привела друзей, и они сейчас ее выломают!
Из-за двери послышался удивленный голос Лори. Голос был хриплый и глухой, словно от перепоя:
— Ани? — прохрипел он. — Это в самом деле ты? Ты уверена, что там у вас все в порядке?
— Все в порядке, Лори, не беспокойся! Но почему ты не можешь открыть дверь с твоей стороны?
Наступила мгновенная пауза, словно этот вопрос застал Лори врасплох. Затем последовал ответ:
— Не могу, потому что с этой стороны нет запора!
Баджер, подмигнув Анне, снисходительно пожал плечами:
— Я ведь говорил вам, мисс, что он слегка перехватил! Но все же лучше бы вам уговорить его отойти от двери, пока он сам себя не изувечил!
Анна кивнула:
— Ладно… Лори, послушай меня! Отойди от двери!
Из-за запертой двери послышался шаркающий звук.
— Гляди-ка! — удивленным тоном произнес Баджер. — Дверь-то и с этой стороны заперта!
Он отодвинул тяжелый металлический засов, и Анна вдруг почувствовала, как сильные руки схватили ее и швырнули в узкий проем. Она налетела на Лори, который в это мгновение бросился было вперед, и они оба покатились в темноту на бухты канатов. Дверь моментально захлопнулась. До них донесся лязг торопливо задвигаемого засова и хриплый смешок Баджера:
— Так-то лучше, мисс! Согласитесь, что это удобнее, чем хватать вас, тащить, устроить тарарам и переполошить всю команду! Будьте умницей и сидите спокойно. Вам обоим будет уютно здесь, пока мы не доберемся до гавани!
— Что вы собираетесь с нами делать? — заорал Лори так, что его злой пропитый голос едва не оглушил Анну в тесноте их маленькой мрачной тюрьмы.
— Я? — переспросил Баджер. — Я этого не знаю. Я всего лишь выполняю распоряжения вашего хозяина. Если бы я мог, я охотно бы пошел вам на помощь. Но поскольку вы являетесь собственностью майора Боннета, я обязан поступать с вами так, как скажет он. А теперь сидите спокойно и не шумите — так будет лучше для вас. Иначе я прикажу не давать вам ни пищи, ни воды!
До них донесся звук его удаляющихся шагов, и постепенно привыкшие к полумраку канатного ящика глаза Анны разглядели смутные очертания фигуры брата. Он сидел, скорчившись, словно от боли, обхватив голову руками.
— Лори… ты ранен?
— Меня ударили чем-то, пока я лежал на койке в своей каюте, — мрачно ответил он. — У меня на голове шишка размером с… Ладно, впрочем, все это ерунда, потому что, кажется, с нами все кончено! Я смутно припоминаю, как кто-то вошел ко мне, нагнулся… И потом я очутился на земле…
— А долго ты уже здесь сидишь?
— Я не знаю, — ответил он. — Боже! Клянусь, что это был последний раз, когда я прикоснулся хоть к капле спиртного! Обещаю тебе!
— Да, — вздохнула Анна. — Судя по всему, так оно, очевидно, и будет!
Глава 4
«Ямайская Дева» была одним из многочисленных кораблей, которые, уцелев после жестокого шторма, с изорванным такелажем, со сломанными и кое-как наспех починенными мачтами приплелись в длинную и вместительную бухту Антигуа.
Гавань была забита различного рода судами, потому что многие каботажные шлюпы и пакетботы, перевозившие товары между островами, предпочли пережидать непогоду в спокойных водах Антигуа.
На полуюте «Ямайской Девы» майор Боннет элегантно ковырял зубочисткой в зубах, пряча в носовой платок довольную улыбку: среди теснившихся в гавани судов он заметил свой собственный одномачтовый шлюп «Ройял Джеймс». Подобно многим интриганам, которые долгое время вынуждены сдерживать свое нетерпение, Боннет был почти на пределе; он жаждал поскорее очутиться среди собственных стен, чтобы без помех развернуть, наконец, свою новую игрушку и вдоволь насладиться ею.
Однако капитан Баджер решил, что маневрировать поврежденным судном в переполненной гавани будет небезопасно, и отвернул в сторону к следующему заливу у мыса Файф Айлендс. Боннет в раздражении направился к нему:
— Послушайте, Баджер, высадите-ка меня здесь! Дайте мне лодчонку и пару гребцов. Я хочу попасть на «Ройял Джеймс»и сделать кое-какие приготовления к приему пассажиров!
Баджер хотел было отказать, но потом передумал и, пожав плечами, отдал соответствующее распоряжение.
Готовясь спуститься по трапу в шлюпку, Боннет обернулся к капитану:
— Я вернусь за ними, как только освобожусь. Смотрите, чтобы все было в порядке — слышите, Баджер?
Он произнес это безразличным тоном, но глаза его были далеко не безразличными.
— Да, сэр! Конечно, сэр! — ответил Баджер. — Мы будем ждать вас в заливе у Пятой мили. Маленький совет, майор, если позволите: лучше повремените до темноты, пока я не отпущу своих молодцов на берег. Среди команды и так уже ходят разные слухи и разговоры по поводу девчонки и ее брата. Моряки — народ сентиментальный, сэр; однако стоит им только попасть на берег, и они тут же позабудут обо всем. Уж я-то их достаточно хорошо знаю!
Боннет, поразмыслив, нехотя кивнул в знак согласия. Разумнее было не допускать никаких скандалов на Антигуа, где располагалась военная база, и где он не пользовался особым влиянием.
В канатном ящике «Ямайской Девы» Анна с братом провели голодную, неуютную ночь. Тюрьма их была чуть побольше платяного шкафа треугольной формы, едва шести футов у входа, сужавшаяся к носу до нескольких дюймов, и нигде не превышавшая высоту плеча взрослого мужчины. Прочная дверь была так тщательно подогнана, что практически была водонепроницаемой, выполняя функции внутренней переборки. Таким образом, горячий душный воздух тропического дня проникал к ним лишь через небольшое зарешеченное вентиляционное отверстие у самого бушприта бригантины.
Лори и Анна по очереди менялись у этого окошечка, любуясь побережьем Антигуа — их первого в жизни тропического острова. Остров раскинулся по обе стороны гавани: обширные пространства зеленых лугов, долин, ухоженных и обработанных пальмовых рощ. Плантации сахарного тростника поднимались до самого подножья холмов, словно тучные поля высокой пшеницы. Холмы четко вырисовывались на фоне ослепительно-яркого неба; их покрывала пышная растительность, в которой выделялись высокие пальмы с веероподобными листьями, казавшимися даже на таком расстоянии неестественно огромными. Вдоль побережья вились тропинки и дорожки, затененные массой незнакомых деревьев, среди которых Анне удалось распознать только мирт.
— И все же, Лори, это чем-то напоминает Шотландию, верно? — храбро заметила она. Лори, в пропотевшей рубахе и бриджах, согласился, что, как ни странно, действительно напоминает.
Вдоль побережья, по мере того как парусник продвигался к якорной стоянке у Пятой мили, среди тенистой зелени садов тут и там проглядывали богатые усадьбы плантаторов. Дома казались Анне странными и необычными: на крышах у них не было труб. Ей также никогда до сих пор не приходилось видеть апельсиновых деревьев, и она изумлялась живым ярким золотым плодам, усыпавшим их.
«Ямайская Дева» бросила якорь в полумиле от берега, став к нему левым бортом. Окошечко канатного ящика было расположено как раз на левом борту, и поэтому оба узника были лишены возможности видеть, как огромный четырехмачтовый барк величественно вошел в гавань, обогнув мористее восточный мыс острова. Зрелище было действительно впечатляющим, хоть барк и был изрядно потрепан штормом. Капитан Баджер мгновенно побледнел, распознав вновь прибывшего в подзорную трубу: буканьер, с сорока пушками на орудийных палубах!
Став на якорь, опасный сосед спустил черный флаг, как бы подчеркивая свои мирные намерения. Кроме этого маневра ничто не выдавало присутствия живых существ на мрачном корабле, который тяжело покачивался на крупной океанской зыби со все еще не убранным штормовым такелажем, с парусами, полощущимися на реях, словно в знак презрения к ветрам и непогоде.
Баджер понимал, что ему нечего бояться буканьера — вид его бригантины с поломанными мачтами, перепутанным такелажем и смытым за борт палубным грузом был так же мало привлекателен, как неубранная постель портового бродяги. Все же, как только подвернулся удобный момент, он потихоньку поднял якорь и, отдавшись на волю течения, отдрейфовал на три кабельтова подальше от барка, пока выступ мыса не укрыл его от глаз буканьеров.
К полудню все на Антигуа знали, что пират по кличке «Черная Борода» стал на якорь у мыса Файф Айлендс, очевидно собираясь переждать здесь непогоду в ожидании перемены ветра. Кое-кто из плантаторов и членов их» семей отправились на опустошенные ураганом прибрежные холмы, чтобы поглазеть на знаменитый корабль и поохать от зловещего вида двойного ряда его пушечных портов Вскоре с высокого борта пиратского корабля были спущены на воду четырехвесельные шлюпки, и высадившиеся на берег люди Черной Бороды толпой хлынули в город Сент-Джонс. Островитяне, дрожа от ужаса, тем не менее не в силах были оторвать от них восхищенных взглядов. И действительно, зрелище было незаурядное!
Пираты шумной и галдящей толпой заполнили портовые таверны, держась с таким высокомерием и заносчивостью, что могли бы показаться смешными, если бы кому-нибудь из горожан пришла в голову блажь покончить свои земные счеты, смеясь. На головах у них была пестрая коллекция всевозможных головных уборов, от офицерской треуголки до простого клетчатого платка; многие ходили с непокрытой головой, но все они были длинноволосые, и все, как один, босиком. Широкие мешковатые штаны до колен ничем не отличали их от обычных матросов, но яркие, кричащих расцветок шелковые рубахи и множество драгоценностей, которыми они были увешаны с головы до ног, выдавали в них морских разбойников, если бы ничто другое не делало того же с такой же наглядностью. На шее каждого из них был повязан шелковый платок, ловко скрученный вдвое так, что концы его образовывали две петли. В каждой из этих петель торчало по пистолету, и их шишковатые рукоятки болтались чуть ли не у самых ушей, словно диковинные серьги.
Множество всякого другого оружия сверкало за широкими цветными кушаками разгульной пиратской братии. Тесаки, блестевшие от жира и остро отточенные, висели у каждого, щегольски подвязанные к левому бедру, наподобие металлических хвостов каких-то странных и опасных чудовищ.
Губернатор Антигуа и его маленький военный гарнизон в форту Крысьего Острова были официально уведомлены о прибытии пиратов, когда в форт был доставлен оскорбительный и беспрецедентный по своей наглости «подарок», достойный разве что какого-нибудь захудалого деревенского старосты. Он состоял из нескольких бутылок мадеры и шкатулки с явно краденными безделушками, причем у большинства из них камни покрупнее были выдраны «с мясом». Официальный долг губернатора обязывал его повернуть орудия форта против пиратского корабля, тем более, что тот находился буквально под боком. Однако, с другой стороны, нетрудно было себе представить последствия подобного доблестного поступка: губернатор отлично отдавал себе отчет в том, что сорок пушек пирата раздавят Крысий Остров с такой же легкостью, как каблук таракана. К тому же, сто шестьдесят буканьеров Черной Бороды вдвое превышали численность гарнизона на Антигуа. Поэтому, поразмыслив, губернатор примирился с неизбежностью, успокоив себя сомнительной надеждой, что Черная Борода снова уберется в море, как только шторм утихнет окончательно и его люди получат сполна всю порцию грубых береговых удовольствий, о которых они столько мечтали во время своих долгих морских скитаний.
Самого Черную Бороду видели, когда он высадился на берег вскоре после полудня. Однако в городе он не появлялся. Облюбовав себе обширную усадьбу плантатора в укромном уголке среди прибрежных холмов, пиратский капитан вместе со своими приближенными отправился прямо туда и недвусмысленно дал понять хозяину, что рассчитывает на гостеприимство. Слуги-негры, вспотев от ужаса, суетливо бросились накрывать столы на увитой плющом и диким виноградом веранде, готовя импровизированный пир.
Черепаховый суп, жаркое из свинины, груды разнообразной дичи, жареная летучая рыба, индейки в пироги, заливное и сыры доставлялись из кухни и погребов с расточительной щедростью и поспешностью, которая лучше всего свидетельствовала о стремлении владельца плантации любой ценой избежать риска не угодить своим страшным гостям. Сам хозяин сидел в дальнем конце веранды, наблюдая с вымученной улыбкой на загорелом лице, как Черная Борода тискает его дочь, и пытаясь притвориться, будто эта шаловливая возня доставляет ему глубочайшее личное удовлетворение.
Ветер немного поутих, но в воздухе заметно посвежело. Капитан Баджер справил необходимые формальности по прибытию в порт и отправился прогуляться до усадьбы плантатора на мысе Файф Айлендс, расположенной в миле от Сент-Джонса. Он надел свой лучший синий костюм и длинный белый жилет, оба, правда, слегка подпорченные морской водой.
Прогулка была приятной, но еще более приятными были мысли Баджера о том, что ждет его в конце пути. Хорошо наезженная колесами экипажей дорога благоухала ароматом растущих по обочинам олеандровых кустов и цветов бугенвиллии. Яркие птицы, по-тропически безголосые, трещали и щелкали среди широких листьев карликовых пальм.
Ветер, почти совершенно утихнув в городе, здесь, на склоне более открытого морю мыса, был все еще довольно свеж и доносил с собой водяную пыль с пенистых верхушек волн, с шумом разбивавшихся о берег. Баджер подошел к дому никем не потревоженный и, по всей видимости, никем не замеченный.
Как все моряки, совершавшие рейсы в Вест-Индию, Баджер слыхал множество описаний Черной Бороды. Будучи более проницательным, чем большинство его коллег, он понимал, что жуткое обличье бристольского пирата было создано намерено; его причудливое и эксцентрическое уродство служило всего лишь маской, рассчитанной на то, чтобы внушать ужас врагам наподобие грубой боевой раскраски воинов-дикарей.
Тем не менее, потрясение при виде этой легендарной личности было весьма ощутимым и неожиданным даже для Баджера. Он буквально остолбенел у подножья ступеней, которые вели на веранду, не в силах двинуться на своих кривых подкосившихся ногах, едва дыша пересохшим горлом и уставившись широко раскрытыми глазами на пиратского атамана.
Огромная борода, черная настолько, что отливала зеленью в мягком свете затененной веранды, росла из-под самых глаз капитана Эдварда Тича и доходила ему до пояса. Это, несомненно, была самая большая борода во всем Карибском море, и Тич заплетал ее на множество косичек, торчавших в разные стороны и перевязанных ленточками разных цветов. Густые и длинные бакенбарды, заплетенные в косы и тоже перевязанные лентами, были франтовато заправлены за уши. Дубленую морским ветром сизо-красную кожу на его лице — по крайней мере доступную для обозрения часть ее — сплошь покрывали багровые шрамы. Подобные же шрамы и синеватые следы от многочисленных ран красовались на загорелых мускулистых руках и открытой груди капитана, причем в таком изобилии, что кожа их по расцветке напоминала эдинбургский мрамор.
Баджер, выдерживая почтительное расстояние, остановился и нерешительно окликнул пиратского вожака:
— Э-хм… Капитан Тич, сэр!.. Я принес новости, которые могут вам пригодиться! — Баджер умел быть весьма любезным, если это ему ничего не стоило.
Тич медленно снял с колен пухленькую заплаканную девчонку и посмотрел на Баджера настороженным, но ничего более не выражавшим взглядом.
— Так что же ты стоишь? — сказал он после короткого изучения фигуры своего нежданного посетителя. — Поднимайся-ка сюда, приятель, и выпей кружку рома, если ты честный плут!
Баджер приблизился, всем своим видом пытаясь выразить дружелюбное безразличие. Черная Борода подтолкнул к нему через стол расплескавшуюся кружку и жестом руки указал место на скамье рядом с собой, что одновременно служило высочайшим разрешением сидеть в его присутствии.
— Помоги-ка жирной дочке нашего хозяина пристегнуть подвязки, Израэль! — сказал он, обратившись к человеку с лисьим лицом, который сидел рядом с ним, ухмыляясь, словно голодный пес. Голос пиратского атамана отнюдь не походил на громоподобный рык, как это можно было ожидать, хоть и звучал достаточно громко и повелительно.
— Я капитан Баджер, сэр, с «Ямайской Девы». Мой помощник, Бен Мэрки, плавал когда-то с вами под командой Хорнигольда, сэр!
Черная Борода кивнул:
— Помню Мэрки, как же! Здоровенный увалень, и один из тех, кого я хотел бы иметь в своей команде! — сказал он дружелюбно, хотя и немного снисходительно. — Так какое же дело у тебя ко мне, приятель?
Баджер решился:
— Что бы вы сказали, капитан, о перспективе иметь у себя на борту собственного судового врача, сэр? Здоровый молодой врач и отличный хирург, сэр — могу присягнуть Святой Девой! — которого вы в любую минуту можете взять к себе на борт. Разве эти сведения не стоят какой-нибудь жалкой сотни золотых, сэр?
Черная Борода ничего не ответил, но бросил украдкой косой взгляд на человека, которого он назвал Израэлем. Баджер не упустил движения заинтересованности среди пиратов. Канониров среди моряков найти было нетрудно; временами попадались даже люди, сведущие в навигации. Палубную команду и простых матросов ничего не стоило набрать почти в любом порту, тем более таком прославленному вожаку, как Черная Борода. Но врач? Врачи были такой редкостью, как если бы их вовсе не существовало. Котел расплавленного вара, парусная игла и просмоленный шпагат — вот все, на что большинство буканьеров могли рассчитывать при лечении ран, полученных в бесчисленных сражениях.
Ободренный произведенным впечатлением, Баджер продолжал:
— Одного молодого хирурга-шотландца по имени Блайт хотят насильно затащить на борт «Ройял Джеймса»— это шлюп, принадлежащий майору Боннету из Барбадоса, сэр — и отплыть с ним с ночным приливом, если ветер поутихнет…
— Как так: затащить? — потребовал разъяснений Тич.
— Дело в том, что этот майор Боннет обманом заставил его подписать кабальный договор на семь лет. На него самого и на его сестру — очаровательная штучка, доложу я вам, сэр! Если вы захватите их обоих, то врача можете оставить у себя, а за девицу Боннет готов будет заплатить хоть тысячу гиней выкупа, поскольку он от нее без ума и собирается сделать из нее любимую игрушку!
Баджер не мог устоять против искушения заслужить репутацию хитрого пройдохи. Он был весь во власти страстного желания завоевать расположение этого краснорожего бандита.
Кое-кто из пиратов, взглянув друг на друга, обменялись усмешками. Все это было им не в диковинку. Где бы не бросал якорь корабль Черной Бороды, везде его ожидали трусливые мошенники, предлагавшие различного рода подлые сделки, для совершения которых у них было готово все, кроме смелости самим выполнить опасную работу.
Неожиданно Черная Борода расхохотался:
— Так, говоришь — выкуп, да? — сказал он. — Выкуп в тысячу золотых за девицу? Эх, парень! Да если бы я захотел получить выкуп от этого пижона Боннета, мне стоило бы всего лишь взять его вот этими руками, перевернуть вверх тормашками и потрясти хорошенько, пока у него не лопнут глаза, как перезрелые фиги! Провалиться мне, если я стану расплачиваться за грязные сплетни!
Пираты хрипло загоготали, и Баджеру тоже пришлось растянуть губы в гримасу, весьма отдаленно напоминавшую улыбку.
— Но вот что ты там толкуешь о враче, а? Это уже, кажется, становится интересным!
Черная Борода откинулся на спинку кресла и принялся задумчиво сплетать и расплетать одну из косичек, свисавших ему на ухо.
Синее небо было безоблачно, словно Карибское море никогда не знало даже малейшего ветерка, и в канатном ящике «Ямайской Девы» Анна с братом немилосердно страдали от жары и духоты. Оба они с ног до головы были покрыты липким соленым потом, словно их только что окунули в морскую воду. Они давно уже ни о чем не говорили и перестали строить планы побега из своей тесной деревянной темницы. Анна, устало вытянув ноги, посмотрела на пряжки своих туфель, и внезапная мысль промелькнула у нее в голове.
— Лори… ты не спишь? — спросила она, прислушиваясь к тяжелому дыханию брата.
— Нет, только все тело у меня затекло так, что не повернуться…
Анна подползла к нему поближе:
— Смотри-ка, Лори — решетка в окне держится на цементе; нельзя ли попробовать выцарапать его пряжками от моих туфель?
Лори устало усмехнулся:
— Давай попытаемся. Что мы теряем, в конце концов? Они работали попеременно, потому что в узком треугольнике у самого форштевеня не было места для двоих. Ночь, наступившая внезапно после короткого сияющего великолепия красного и пурпурного заката, застала их за работой. Темное небо и черная вода были уже сплошь усеяны зелеными блестками ярких южных звезд, когда решетка, наконец, подалась, я Лори, весь в цементной пыли, осторожно втянул ее внутрь. Он просунул голову в отверстие, вознаградив себя за Труды глотком свежего прохладного ночного воздуха.
— Боюсь, — сказал он, втягивая голову обратно, — что мне никак не пролезть в эту щель…
— Но ведь ты же можешь попытаться?
Лори заколебался.
— Ладно, — сказал он. — Я попробую. Окно как раз по ширине моих плеч. Только ты пойдешь первой. Я попытаюсь осторожно спустить тебя в воду, чтобы не слышно было всплеска.
Он наклонился поближе к сестре:
— Ани, когда ты очутишься в воде, плыви вон к той скале, что выдается в море, и жди меня там!
Решительным жестом он достал из кармана тощий кожаный мешочек и протянул его Анне:
— У меня осталось несколько гиней. Возьми их…
Анна не поняла:
— Но… зачем мне деньги, Лори? Я думала, что мы сразу же обратимся к властям.
— Если они захотят нас вздернуть, то сделают это, обратимся ли мы к ним сами, или же им придется обшарить каждый куст на берегу, разыскивая нас. Я уже думал об этом, Ани… Мне кажется, нам следует попытать счастья. Чем мы рискуем? Боннет ни за что не решится донести, кто мы такие, иначе ему придется отвечать за пособничество в укрытии осужденных преступников. Он может только обвинить нас в том, что мы убежали от контракта. Ну и что? Это уже не так страшно. Во всяком случае, стоит попытаться!
— Но зачем же отдавать деньги мне, Лори?
— Потому что Боннет будет стараться поймать тебя живой, — спокойно ответил тот. — Это дает нам лишний шанс. Ведь меня они могут просто подстрелить…
Анна без дальнейших возражений взяла тощий кошелек.
— И еще одно, — продолжал Лори. — Если я не доберусь до берега вместе с тобой, то не оставайся у моря, Ани. Иди вглубь острова. Возможно, ты где-нибудь здесь встретишь шотландцев, даже наверняка встретишь. Ты еще очень молода, и кто-нибудь из них, несомненно, примет в тебе участие…
— Я уже начинаю сомневаться в том, что на свете существуют порядочные люди…
Анна подошла к отверстию, в котором прежде торчала решетка, и выглянула в прохладную бархатную ночь. Лори коснулся ее плеча:
— Я обвяжу тебя этой веревкой и спущу в воду. Потом ты ее отвяжешь, иначе ее тяжесть потащит тебя на дно.
Он обернул вокруг ее талии толстый смоленый трос и закрепил его большим неуклюжим узлом. Брат и сестра обменялись подбадривающим поцелуем, и Анна принялась протискиваться в узкое окно. Просунув голову и плечо, она почувствовала, что дальше продвигаться не может.
— Лори! — в отчаянии прошептала она. — Окно слишком узко! Вытащи меня обратно. Даже если пролезу я, то тебе это никогда не удастся!
— Я знаю, — спокойно ответил брат. — Я знал это, когда в первый раз просунул сюда голову. Но ты не можешь оставаться здесь, Ани. Ты должна спастись!
Он изо всех сил толкнул ее, зная, что причиняет ей боль. Платье ее лопнуло и сползло с плеч вместе с изрядной толикой кожи, но Анна уже была снаружи. Все произошло быстро и бесшумно, если не считать короткого возгласа боли и испуга и легкого скрипа натянувшейся веревки. Лори всей тяжестью повис на канате, удерживая Анну от падения в воду, затем осторожно стал выпускать канат. Наконец, веревка ослабла, и он понял, что Анна достигла поверхности воды. Тогда он отпустил канат, который змеей скользнул в узкое отверстие оконца.
Лори выглянул наружу и увидел внизу под собой Анну, плававшую в воде, придерживаясь одной рукой за борт корабля. При свете луны ее мокрое лицо казалось очень бледным, а волосы словно светились на темном фоне волн. Она пыталась отвязать веревку, но от тяжести ее тела узел так затянулся, что ей это никак не удавалось. Лори вполголоса чертыхнулся, заметив, как тяжелый канат начинает тянуть ее вниз. Ему показалось, будто он слышит ее жалобный плач, но это был всего лишь слабый плеск волн да неумолчные трели ночных цикад, доносившиеся с берега.
Анна некоторое время боролась с канатом, потом решила плыть, не отвязывая его. Вверху, в квадратном четырехугольнике окна, смутно бледнело лицо Лори, молча посылавшего ей прощальный привет. Она махнула ему рукой и поплыла в сторону темного берега.
Тяжелый канат тянул ее вниз. Он висел под ней в темной воде, словно цепь сверкающих драгоценностей, ибо море было живым и светилось, наполненное мириадами микроскопических существ, которые вспыхивали при каждом движении Анны, подобно россыпям жемчугов и бриллиантов. Платье и объемистые нижние юбки ее некоторое время сохраняли плавучесть, но затем намокли и тоже стали тянуть ее вниз, так что Анне, чтобы удержаться на поверхности, приходилось изо всех сил колотить руками и ногами по воде, подымая вокруг себя фонтаны пылающих фосфоресцирующих брызг.
Майор Боннет только что собрался сесть в шлюпку, дожидавшуюся его у берега, чтобы доставить на «Ройял Джеймс», когда он заметил яркое светящееся пятно под темным форштевенем бригантины. Пятно было вполне отчетливо видно даже на расстоянии полумили, и майору нетрудно было разгадать причину его возникновения. Он усмехнулся: несомненно, пятно означало попытку доктора Блайта бежать! Боннету, привыкшему к покорной пассивности креолок, не могло и в голову прийти, чтобы женщина способна была пойти на такой риск. Майор вошел в шлюпку и нащупал за поясом рукоятку пистолета. Все еще усмехаясь, он приказал гребцам отчаливать.
Не видя вокруг себя ничего из-за мелких фосфоресцирующих волн, изнемогая под тяжестью намокшей одежды и каната — ситуация, опасная даже для опытного пловца, — Анна не слышала скрипа кожаных уключин до тех пор, пока шлюпка майора Боннета не оказалась совсем рядом.
— Ба! — произнес Боннет, искренне удивленный. — Да это девчонка! Дорогая мисс Блайт, боюсь, что здесь для вас не совсем подходящее место. Позвольте мне… — он сделал знак негру-гребцу, и тот, бросив весла, схватил багор и протянул его к Анне. Девушка отчаянно забарахталась в воде, пытаясь ускользнуть от крючка, но она настолько выбилась из сил, что эта попытка едва не оказалась для нее последней. Взмахнув руками, она погрузилась в воду и пошла бы ко дну, если бы гребцу не удалось подцепить багром тянувшийся за ней канат и после некоторых усилий вытащить ее в шлюпку.
— Она почти совсем мертвый, масса, — встревоженно сказал негр.
— Ладно, — резко возразил Боннет. — Чего уставились, бездельники? Гребите к «Ройял Джеймсу», живо! Я с вас шкуру спущу, если она умрет прежде, чем мы доберемся до корабля!
Чернокожие гребцы обменялись испуганными взглядами, блестя фарфоровыми белками глаз, и налегли на весла. Боннет сел к рулю, держа на коленях мокрое и обмякшее тело бесчувственной девушки. Затем он заметил, как задрожали ее ресницы, и она чихнула, тихонько, словно котенок. Майор усмехнулся.
— Вам нелегко будет в это поверить, дорогая, — мягко проговорил он, — но ведь я только что спас вашу молодую, прекрасную жизнь!
Боннет знал, что Анна вряд ли слышит его, но, убедившись, что она, кажется, приходит в себя, он немного приободрился. Опустив руку за борт в теплую темную воду, он глядел на девушку почти с такой же нежностью, как какой-нибудь из его котов на измятую птичку в своих когтях.
«Ройял Джеймс» был в основном предназначен для быстрой перевозки почты и грузов между островами. На нем было восемь пушек среднего калибра, и он считался одним из самых быстроходных судов своего класса. Заботясь о собственном комфорте, Боннет отвел себе почти всю кормовую часть шлюпа, из-за чего его каюта казалась непропорционально просторной по сравнению с размерами судна. Вновь заняв свои апартаменты, майор почувствовал истинное облегчение после тесной и неуютной каюты на «Ямайской Деве». Он удобно устроился в глубоком кресле и закурил длинную белую трубку. Анна, измученная и едва живая от усталости, скорчилась на мягком ковре посреди каюты, где ее оставили втащившие ее сюда матросы. Пряди медно-золотистых волос, потемневшие от воды, прилипли к ее шее и обнаженным исцарапанным плечам. Она изрядно наглоталась морской воды, кашляла, и все тело ее сотрясала мелкая нервная дрожь.
— Итак, — произнес Боннет, усмехаясь, — вы были правы, когда говорили, что мне не следует недооценивать вас. Я бы никогда не поверил, что даже опытный пловец может проплыть такое расстояние с подобным грузом! Что же мне делать с вами? Если я посажу вас под стражу в штурманскую рубку или отправлю на полубак, то боюсь, что немногие из моей команды назавтра сохранят достаточно сил, чтобы карабкаться по вантам… Ладно, ладно, не тревожьтесь — вы останетесь здесь, со мной!
В глазах майора зажегся плотоядный огонек.
— А теперь, я думаю, вам необходимо обсушиться. Как же нам поступить? Позвать негров, чтобы они стащили с вас мокрые тряпки? Или вы позволите мне самому сделать это? Я очень сожалею, но у меня на борту нет ни одной женщины…
— Оставьте меня… — не глядя на него, непослушными губами хрипло прошептала Анна.
— Но, но — вы не должны оскорблять моего гостеприимства! — смеясь, возразил Боннет. — Как же вы думаете в этой мокрой одежде разделить со мной постель?
Анна попыталась что-то ответить, но голос ей не повиновался. Ее всю трясло от холода, слабости и нервного перенапряжения. Она сжалась в комок на полу, вцепившись пальцами в мягкий ворс ковра, словно противясь всяким попыткам оторвать ее от него. Редкие переживания могут так потрясти человеческую натуру, как поимка во время, казалось бы, успешной попытки к бегству.
Боннет сидел, молча наблюдая, как желтый свет лампы отражается на мокром шелке ее разорванного платья. Внезапно он почувствовал все возрастающее раздражение, зная по опыту, что игра окончилась.
— Очень хорошо, — сказал он. — Только я не собираюсь сидеть здесь всю ночь с вами. Так что, если вы не желаете причинить неприятности вашему брату… — при этих словах Анна подняла голову.
— Ну, вот и отлично! — сказал Боннет. — Рад, что вы, наконец, удостоили меня своим вниманием. Так вот: скоро сюда доставят вашего брата. Для него, бедняжки, немногое изменится — он всего лишь перейдет из одного канатного ящика в другой — но не в этом дело. Главное, что я не собираюсь во время сна подвергаться опасности с вашей стороны. А вы, я знаю, можете пойти на любое безрассудство, несмотря на обманчивую внешность!
Боннет видел, что Анна его слушает; большего от нее я данный момент и не требовалось.
— Я отдал распоряжение, чтобы завтра вашего брата подвесили к стеньге и высекли кнутом. Это произойдет без дополнительных напоминаний с моей стороны, и произойдет обязательно, если только я не отменю своего распоряжения. Пока я сплю, вы останетесь здесь, со мной. И — слушайте меня внимательно, дитя мое! — если к завтрашнему дню вы не заслужите моего доброго расположения, то не вы, а ваш брат подвергнется весьма чувствительному наказанию!
Он притворно зевнул, вежливо прикрывая пальцами рот, затем поднялся и потянул за шнурок звонка.
На вызов последовал почти мгновенный ответ в виде осторожного стука в дверь, что свидетельствовало о пребывании за нею бдительного стража.
— Запри дверь снаружи, приятель, — сказал Боннет, повысив голос, чтобы его было слышно по ту сторону тяжелой дубовой двери. — И не открывай ее ни при каких обстоятельствах, если я сам не прикажу тебе сделать это. Понял?
— Да, сэр! Так точно, сэр! — донесся в ответ хриплый голос, сопровождаемый стуком тяжелого смазанного засова.
Боннет дружелюбно кивнул Анне, которая в ужасе глядела на него широко раскрытыми глазами.
— Итак, — сказал он, — перед вами довольно сложная проблема. Поистине, я сгораю от любопытства, как вы ее решите!
Он снова зевнул, более естественно на сей раз, и, налив себе щедрую порцию бренди, принялся раздеваться. Однако, из какой-то нелепой скромности, он снял с себя только кафтан, сбросил сапоги и расстегнул подвязки.
Поколебавшись одно мгновение, он задумчиво взвесил в руке пистолет, затем аккуратно уложил его под подушку и натянул на себя тонкое одеяло. Лампу он оставил гореть и, лежа, продолжал некоторое время глядеть на Анну, открыв в улыбке тонкую белую линию зубов, поблескивавших из-под темных усов.
Анна слышала, как доставили на борт Лори. С палубы донеслись короткие звуки борьбы, возбужденные голоса, затем несколько резких криков боли, которые заставили Анну вздрогнуть, хотя она и не знала, кто кричал: Лори или его стражники. Шум борьбы переместился к носу. Затем загремела якорная цепь, и босые ноги торопливо затопали по палубе, готовя судно к выходу в море. Обессиленная Анна упала ничком на ковер, когда «Ройял Джеймс» качнуло на морской волне, и затем, не успев подняться, свалилась снова, когда судно встало под ветер. Теперь до нее доносились только птичье поскрипывание рангоута и погромыхивание штурвальной цепи.
Боннету, очевидно, надоело разглядывать ее, потому что он допил бренди и поплотнее завернулся в одеяло.
Анна долго неподвижно лежала на полу. Затем, когда силы понемногу возвратились к ней, и судорога от неудобной позы начала сводить ее члены, она осторожно поднялась на ноги, стараясь не производить шума, который мог бы разбудить Боннета. Спящий, он походил на дохлую земляную крысу с кустистыми усами, выступающими вперед зубами и тонкими приоткрытыми губами. Анну даже слегка замутило от презрения и отвращения к нему. Она все еще не в состоянии была задуматься над своим теперешним положением. В сущности, Боннет был бы даже удивлен, узнай он, как мало она поняла из того, что именно он от нее ожидает. Она знала лишь, что он возобновит свою грязную игру с ней. как только проснется, и инстинкт ей подсказывал, что, подобно испорченному мальчишке, швыряющему камни в подбитую птицу, он не остановится, пока его жертва не будет уничтожена.
Кок и Пок, устав охотиться за капельками морской воды, стекавшими с ее платья, отправились искать укромное местечко для сна на кровати своего хозяина. Внезапно Анна насторожилась: один из котов поднялся на кровати со вздыбленной, топорщащейся шерстью на спине, колыхавшейся, словно трава под ветром. В то же мгновение вскочил и второй кот, задрав вверх вытянутый, как палка, хвост с подергивавшимся концом. Они оба смотрели в одном направлении, и, следуя за их взглядами, Анна увидела серую тень, бесшумно скользившую по полу. Сначала ей показалось, будто это мохнатая шерстяная перчатка, растопыренные пальцы которой самостоятельно нащупывают себе дорогу. Затем, приглядевшись внимательнее, она увидела, что это огромный тропический паук. В обычное время он бы ее до смерти перепугал, но теперь она еще больше испугалась того, что коты разбудят Боннета.
Серое чудовище неторопливо проследовало в затемненный угол каюты, и оба кота, успокоившись, опять улеглись на кровати. Боннет продолжал безмятежно спать. Море, видневшееся сквозь несколько узких окошек в каюте, начало постепенно светлеть, предвещая близость рассвета.
Испуг при виде паука словно оживил Анну. Присев на полу, она задумалась над тем, что ей делать дальше. Можно было, воспользовавшись глубоким сном Боннета, вытащить пистолет у него из-под подушки… Хоть это было и рискованно, но стоило попытаться, чем просто сидеть без дела.
Анна осторожно подошла к кровати, шелестя пропитанными солью юбками. Коты подняли головы и с царственным любопытством уставились на нее. Она была уже у самой кровати и, сдерживая себя, осторожно запустила руку под подушку, как вдруг в ужасе заметила, что глаза Боннета широко раскрыты. Сколько времени он следил за ней — она не знала. Майор усмехнулся:
— Так… — процедил он. — Значит, вы решили повременить до рассвета?
Он подвинулся в постели, освобождая место для нее:
— Много же вам придется совершить за весьма короткое время, моя милая, если вы собираетесь спасти шкуру вашего братца! Но все же, — он приподнял край одеяла и насмешливо взглянул не нее, — я должен быть честным до конца и дать вам возможность попытаться!
— Нет! — в ужасе воскликнула Анна.
Боннет сел в постели. Через мгновение у него возникнут подозрения, и он вспомнит про пистолет…
— Я… я испугалась… — пробормотала Анна. — Я видела… огромного паука. Он заполз в угол, под стол…
Голос ее дрожал вполне убедительно.
— В самом деле? — проведя всю жизнь на Вест-Индских плантациях, где гигантские пауки были обыкновенным явлением, Боннет относился к ним едва ли с большим отвращением и опаской, чем Анна к мясной мухе. Тем не менее, он все же повернулся на локте, чтобы посмотреть туда, куда указывала Анна. Это движение приподняло угол подушки, и Анна, молниеносным движением схватив холодную, отделанную серебром рукоятку пистолета, мгновенно отпрыгнула в сторону. С легкой гримасой боли от впившейся в ее нежный палец твердой стали она с трудом взвела курок; черный порох блеснул на затравке. Боннет метнулся к ней, но было уже поздно. Усмешка исчезла с его лица.
— Ну, ну, вы — послушайте!.. — неуверенно пробормотал он.
— Долой с кровати! — шепотом приказала Анна. — Марш — вон туда, к стенке!
— Ради бога! — взмолился Боннет. — Уберите палец со спускового крючка, дитя мое! Вы понятия не имеете, как легко эта штука стреляет. Погодите! Я прошу вас — я умоляю вас! — погодите хотя бы одно мгновение! Я помогу вам, я помогу вашему брату, я…
Никогда в жизни Анна не представляла себе ситуацию более отчетливо, чем сейчас. Застрелив Боннета, она не достигнет свободы, потому что дверь заперта снаружи. Мысль ее работала так четко, что прежде чем Боннет также успел это сообразить, она уже стояла позади него.
— Послушайте, — оживился майор. — Вы не должны стрелять в меня, дитя! Они вам все равно не откроют дверь…
— Где ваш второе пистолет? — спросила Анна.
Челюсти и шея Боннета тряслись от испуга. Говорить ему, казалось, было неимоверно трудно:
— В… в кармане кафтана…
Он стоял, послушно упираясь спиной в дальнюю переборку каюты, и не двигался, пока Анна отыскала второй пистолет и сунула его себе за корсет, морщась от прикосновения холодной стали к обнаженной коже.
— Анна… мисс Блайт! Я умоляю вас… — несмотря на свой офицерский чин, Боннету ни разу еще не приходилось смотреть в дуло пистолета со взведенным курком, особенно в руках у человека, который имел столько оснований желать видеть его мертвым.
— Ложитесь на пол! — приказала Анна, и хотя она произнесла эти слова приглушенным шепотом, в них не было и тени нерешительности. — Ничком на пол, быстро! Сейчас я дерну за этот звонок, и когда мне ответят, вы прикажете привести сюда моего брата, немедленно!
Голос ее внезапно был перекрыт грохочущим ударом и визгом, словно гигантский бич хлестнул по кораблю. Спустя мгновение неподалеку раздался тяжелый всплеск, и вслед за этим грохот пушечного выстрела.
На палубе над их головами послышались вопли и неистовая беготня, и корабль резко накренился, когда штурвальный круто переложил руль на борт. Анна не удержалась на ногах, но быстро встала на четвереньки, не выпуская из рук пистолета. Боннет отлетел в сторону и с такой силой ударился о переборку, что в голове у него зазвенело. Однако он не делал попыток подняться. Первой его мыслью было изумление, что благодаря какому-то чуду пистолет в руке у Анны не выстрелил во время ее падения. И теперь он оставался лежать неподвижно, не желая искушать судьбу.
С палубы в каюту доносились крики и смятение, топот ног, бегущих по трапу, возбужденные голоса, возгласы и вопли: «Пираты!», «Черная Борода!..»— вперемешку с проклятиями, мольбами, богохульством и отрывистыми командами. Анна расслышала хлопанье поспешно спускаемых парусов и звонкий грохот якорной цепи, уходящей в воду.
— Проклятье! — сквозь стиснутые зубы проговорила она. — О, проклятье!..
Это было самое страшное ругательство из всех, какие она знала.
Черная Борода, с обнаженной шпагой, острие которой уже поблескивало маслянистой краснотой после того, как он ткнул ею в бедро замешкавшегося у него на пути и остолбеневшего от ужаса матроса, отодвинул засов и распахнул дверь капитанской каюты. Он весь пылал от негодования. Капитаны толстобрюхих купеческих лоханок, обреченных на разграбление, обязаны находиться на палубе, чтобы подобающим образом встретить капитана буканьеров, оказавшего им честь своим визитом. Таковы были понятия пиратского атамана о приличных манерах.
Ругательство застряло в его горле на полдороги. Сцена, открывшаяся ему, была весьма примечательной. Девица, в разорванной юбке и рваном платье, с растрепанными рыжими волосами, блестевшими в свете нарождающегося дня, стояла на коленях, держа пистолет над белым как мел и искаженным ужасом лицом человека, распростертого на полу. Два коричневых кота, словно геральдические львы, наблюдали эту сцену желтыми настороженными глазами.
Профессиональный взгляд пирата мгновенно отметил, что пистолет заряжен, и со взведенным курком. И хотя он был направлен в сторону от него, пистолет — все же есть пистолет. Черная Борода взмахнул шпагой:
— Эй, красавица, брось-ка эту хлопушку! — рявкнул он. Голос его, однако, звучал скорее удивленно, чем устрашающе.
Стук тяжелой двери, распахнутой настежь, грубая команда бросить пистолет, блеск острия шпаги, — все это одновременно свалилось на Анну. Она подняла глаза и с изумлением уставилась на впечатляющую фигуру пиратского вожака.
С того места, где она стояла на коленях, Тич казался ей чем-то вроде гигантского дерева с торчащими в разные стороны многочисленными ветками на вершине. Среди этой пышной кроны сверкал полный рот золотых зубов, и два живых, ясных карих глаза смеялись ей сверху вниз. Ей показалось, что из его ушей идет дым, но этот эффект производили два тлеющих и брызжущих искрами фитиля, заправленные под его черную шляпу с серебряным плюмажем.
— Так это и есть майор Боннет? — указал Черная Борода своей шпагой. Анна кивнула и послушно разжала пальцы на рукоятке пистолета. Глаза ее все еще были широко раскрыты.
— А где же этот проклятый доктор, которого он засадил здесь в клетку? — пират продолжал обращаться к Анне, словно распростертый на полу плантатор, дрожащий и корчащийся от ужаса, значил для него не более, чем часть обстановки каюты.
— Вы имеете в виду моего брата? — удивленно спросила Анна. Она поднялась с пола и выпрямилась.
Черная Борода посмотрел на нее с живым интересом.
— А-а, значит, вы — та самая барышня?.. — расхохотался он. — Ну, разрази меня гром! Все перевернулось с ног на голову! Мне говорили, будто этот лысый сопляк захватил вас, а оказывается — наоборот!
— Так и было, — ответила Анна. — Однако теперь кое-что переменилось. Но зачем вам понадобился мой брат, сэр?
Она сказала «сэр», обратившись к Черной Бороде, не только из привычной вежливости, но также потому, что весь облик пиратского атамана носил на себе печать такой подавляющей властности и авторитета, что, будь он хоть самим Сатаной, он вызывал бы к себе не меньше уважения и почтительности.
— Зачем он мне понадобился? Я хочу сделать из него честного морского разбойника, барышня, если он согласится стать у меня судовым врачом. Это лучше, чем подыхать под кнутом надсмотрщика на плантации! Так где же он?
— Кажется, его держат взаперти где-то на носу…
— Давай его сюда, Израэль! — отрывисто бросил Черная Борода ухмыляющемуся пирату, стоявшему рядом с ним. — Залей в него пинту рома, и тащи его сюда!
Несколько человек из команды пиратского корабля спустились вниз вслед за своим вожаком и столпились за ним в дверях каюты. При виде Анны они разразились оживленными возгласами и с хохотом принялись выкрикивать грубые непристойности по ее адресу. Один из пиратов, загорелый длинноволосый парень, сделал попытку прошмыгнуть мимо Черной Бороды в каюту, чтобы завязать с девушкой более тесное знакомство.
Пиратский атаман, не глядя, коротким тычком стукнул его в лицо тяжелой рукояткой шпаги, так что рот парня моментально залился кровью. В ответ молодой бандит осклабился окровавленной усмешкой, выплюнул на ковер два желтых зуба и нырнул обратно в толпу своих визжащих и улюлюкающих собратьев, которые покатились от хохота, хлопая его по плечам, подтрунивая и указывая на него пальцами, словно он отмочил в высшей степени остроумную шутку. Возможно, так оно и было по их стандартам.
Черная Борода усмехнулся, продолжая глядеть на Анну сверху вниз. Он был заинтригован ее спокойствием, не понимая, что это безразличие было всего лишь реакцией, наступившей после предельного напряжения.
— Вы что-то вроде пирата, сэр?
Из дверного проема раздался новый взрыв хохота. Черная Борода присоединился к нему.
— Что-то вроде этого, барышня! — сказал он, смеясь.
— И вы хотите, чтобы мой брат плавал с вами?
— Так точно — как хирург, костоправ, зашиватель ран, и всякое такое. Чтобы он подписал наш пиратский договор и получал свою законную долю добычи — как и все остальные — если он захочет. А не захочет — быть ему избитым в кровавые лохмотья!
Анна вспомнила о мистере Мэрки и о том, как он рассказывал ей об этих странных морских бродягах, которых звали буканьерами. «Одни из них уважают мужественных женщин, другие — нет. Все зависит от обстоятельств…».
Что зависит? От каких обстоятельств? — Анна не знала. Но по сравнению с той судьбой, которая ждала ее у Боннета, даже этот сомнительный шанс казался ей более привлекательным. Школа мисс Хукер едва ли могла просветить ее насчет того, что может сделать команда головорезов с такой молоденькой девушкой, как она; но эта школа научила ее, что каждый честный и мужественный человек, будь то джентльмен или простолюдин, должен уважать достоинство леди. Это было одним из незыблемых правил, наподобие того, что нельзя разговаривать с набитым ртом. Веди себя, как подобает леди — и любой мужчина будет относиться к тебе с уважением. Мисс Хукер наверняка упала бы в обморок, узнай она, куда собирается завести ее ученицу одно из ее золотых правил!
— Капитан, — указывая на скорчившегося на полу плантатора, сказала Анна. — Я обращаюсь к вам, как к джентльмену, и прошу спасти меня от этого низкого и порочного создания!
— Хо! — воскликнул Черная Борода. — Так он — порочное создание, вот как? В таком случае, он поистине должен устыдиться самого себя!
Громоподобный хохот за его спиной при этом заставил Анну поморщиться и зажать уши.
— И в чем именно, мисс, это создание проявило свою порочность? Не пытался ли он дать волю своим рукам, или — избави бог! — поцеловать вас? Или что-нибудь в этом роде, а? Может быть, он позволил себе говорить с вами не так, как подобает джентльмену? И уж не пытался ли он — я боюсь произнести это вслух! — затащить вас к себе в постель?
— Да… — пробормотала Анна с глазами, полными слез. — Он пытался…
— Ну, тогда он воистину плут и мошенник! И я был бы бессердечным, если бы оставил вас с ним, особенно принимая во внимание то, что я собираюсь захватить с собой вашего брата! Послушайте, — продолжал Черная Борода, забавляясь тем, что Анна принимает его слова за чистую монету, — а если я возьму вас под свое покровительство? Даю слово, что ничего, кроме добра, вы от меня не увидите! Не так ли, ребята? — обернулся он к ухмыляющимся физиономиям за своей спиной. — Не будет ли позором оставить барышню в лапах этого гнусного мошенника, когда имеются такие парни, как мы, чтобы защитить ее?
Анна, глядя то на него, то на хохочущую толпу за дверью, внезапно почувствовала, как вспыхнули ее щеки. Сконфузившись, она опустила голову. Черная Борода, наблюдая за ее безуспешными попытками прикрыть дыру на платье, понял вдруг всю глубину ее полудетской невинности и был весьма тронут этим открытием.
— Значит, уговор, — подбадривающе сказал он. — Я буду защищать вас лучше, чем кто-либо другой. Пойдемте отсюда — здесь вам больше нечего делать!
Немного поколебавшись, Анна неуверенно пробормотала:
— Так вы даете мне слово чести, что я буду находиться под вашей личной защитой?
Повысив голос так, что его слова были адресованы больше к пиратам за дверью, чем к ней, Тич провозгласил:
— Да, я даю вам в этом слово! Судовой врач — большая редкость среди команды. Девчонками мы можем набить полный трюм в любом порту, где только бросим якорь. Но врач — это редкая рыба, которая не часто попадается на крючок! Так что слушайте меня, ребята: будьте свидетелями, что я обещаю этой барышне относиться к ней с полным уважением!
— Спасибо, — просто ответила Анна; во взгляде ее светилось такое доверие и благодарность, что многие из людей за дверью опустили глаза в неожиданно наступившем неловком молчании.
Глава 5
Хотя пиратский корабль стоял в доброй сотне ярдов от небольшого шлюпа майора Боннета, размеры его заставили Анну широко раскрыть глаза от изумления. В ее представлении пиратский корабль должен был быть небольшим грязным суденышком с кучкой оборванных бродяг на борту. Но «Мщение королевы Анны» был ровно в пять раз больше «Ямайской Девы», и гордо покачивался на легкой волне, сверкая незапятнанной белизной, синью и золотом, словно королевский фрегат. Даже цепи, которые держали открытыми люки пушечных портов, обнажая грозные стволы крепостных орудий, были тщательно надраены и блестели на солнце до боли в глазах.
Анна любовалась этим изумительным зрелищем, выглядывая из-под полы широкого плаща Черной Бороды. Он тесно прижал ее к себе, деля с нею свой плащ и одновременно нанося шпагой удары и тычки направо и налево, пробивая себе дорогу сквозь толпу галдящих и Хохочущих пиратов, столпившихся на палубе «Ройял Джеймса». Кое-кто из них пытался ущипнуть или схватить Анну, несмотря на зуботычины, которыми награждал их капитан. Все это имело вид какой-то добродушной шалости и возни, в которой на сломанные пальцы и свернутые скулы обращали так же мало внимания, как на оцарапанное колено среди расшумевшейся компании мальчишек.
Возгласы и взрывы хохота носились в свежем утреннем воздухе вперемешку со сладковатым ароматом рома. Большинство пиратов завтракали чистейшим черным ромом и продолжали тянуть его в течение всего дня, так что часы их бодрствования проходили в неверном пьяном отупении, которое легко могло вылиться либо в плаксивый гнев, либо в полубезумный хохот.
От Черной Бороды тоже попахивало ромом, но его массивная рука твердо и уверенно лежала на плече девушки, и Анна заметила, что глаза его были насторожены и внимательны. Она продолжала доверчиво прижиматься к нему под плащом. Она слишком долго была предоставлена самой себе, оставаясь наедине со своими страхами и заботами; теперь так приятно было чувствовать себя под надежной защитой, держась за это большое крепкое тело, как бы ужасно и уродливо оно ни выглядело. Тич проявил к ней даже известную долю галантности, ибо заметив, что она морщится от едкого дыма фитилей, торчавших из-под его шляпы, он тут же выдернул их и затоптал на досках палубы, словно черных шипящих змей.
Спустя некоторое время на палубе появился Лори, сопровождаемый пиратом по имени Израэль Хендс. Лори был бледен, и его шатало так, что Анна подумала было, не заболел ли он от долгого заточения и тревоги. Но потом она заметила в его руке большую кожаную флягу и поняла по усмешкам стоявших поблизости матросов, что Лори удивил даже их тем количеством рома, которое он проглотил в один присест. Отмечая дорогу струйками рома из фляги, Лори подошел к ним, и Черная Борода распахнул плащ, отпуская Анну. Девушка бросилась к брату, и они обнялись. Слезы навернулись на глаза Лори, Анна почувствовала, как дрожат его колени. Выпитый ром сжигал его изнутри, словно пламя, поднимающееся вверх по стволу, потому что вот уже в течение многих часов он ничего не ел.
— К-какого черта все это значит? — окинув осоловелым взглядом окружающую сцену, громко спросил Лори. — Что это за шутки, и кто… ик! — он взмахнул флягой в сторону Черной Бороды, плеснув из нее черной жидкостью, — кто эта кошмарная образина?
— Лори! — поспешно вмешалась Анна. — Лори, я прошу тебя! Капитан… э-э… Чернобородый, — она вспомнила, что так называли его окружающие. — Он наш друг, Лори… Ради бога, держи себя в руках! Он единственный друг, который у нас есть в этом мире. Он хочет, чтобы ты присоединился к нему, стал его корабельным врачом. Он капитан буканьеров…
Лори нахмурился, изо всех сил стараясь постичь сказанное, и капитан Черная Борода шагнул к нему.
— Эй, парень, — произнес он добродушно-ворчливым тоном. — Это правда, что ты врач?
Лори осоловело кивнул.
— Ну, так что скажешь, парень? Пойдешь с нами, как один из нашей компании, или нет? Тройная часть для тебя, как для штурмана!
Очевидно, это должно было считаться величайшим комплиментом, так как Тич, видя, что Лори продолжает стоять молча, моргая и покачиваясь, произнес с ноткой раздражения в голосе:
— Клянусь дьяволом, парень — самое худшее, что с тобой может приключиться, это испытать немного неприятное ощущение вокруг шеи, если тебя поймают! — Он захохотал. — Провалиться мне, если что-нибудь, кроме боязни быть повешенным, мешает всяким благородным жуликам стать пиратами! Мы, настоящие буканьеры, гордимся тем, черт побери, что существует виселица: иначе все моря кишмя кишели бы различными трусливыми негодяями, — верно, ребята?
Его слова потонули в дружных возгласах одобрения, и Лори, настолько обалдевший от рома, что мог найти повод для веселья даже в ужасном облике Тича, тоже принялся улыбаться. Грубые слова и примитивная философия, которую они выражали, казались ему перлами остроумия и мудрости.
— В-верно, капитан Борода… ик!.. Черная Борода, я хотел сказать!.. Держите м-меня в трезвом виде, и я — хорош-ший врач, понятно? Держите м-меня трезвым — не оч-чень трезвым, конечно — вы понимаете! — но нем-множко трезвым, — и я ваш, сэр!
Он улыбался в ответ на дикие возгласы окруживших его пиратов, пошатываясь от дружелюбных толчков и одобрительных пинков, которые были несколько сильнее, чем он способен был выдержать. Затем лицо его помрачнело:
— А м-моя сестра, сэр — как же с ней?
— Лори, — решительно произнесла Анна. — Я вынуждена тоже присоединиться к вам. Капитан Чернобородый обещает мне свое личное покровительство. Так что за меня можешь не беспокоиться!
Лори кивнул, кое-как переварив эту новость.
— Н-но только ради бога, сэр, охраняйте ее ч-честь, иначе вам придется распл… плачиваться кровью! — немного неуверенным тоном проговорил он.
— Ба, ба, ба — такие слова между друзьями! — захохотал Тич. — Она ведь по своей доброй воле присоединяется к нам!
Он повысил голос, чтобы его слова были слышны каждому:
— Вот что я вам скажу! У нее всегда будет под рукой пара моих лучших пистолетов с серебряными рукоятками. Заряженные — да, да! И кинжал, смоченный мадагаскарским ядом! Она будет носить штаны, как и все мы, — и господи помилуй того, кто посмеет словом или поступком обидеть ее! Слышите? Я сам присмотрю за этим, имейте в виду, — а среди вас нет ни одного, кто бы не понимал, что это означает!
В толпе послышался приглушенный ропот. Тич поднял руку:
— Кажется, кто-то хочет возразить? Нет? Тогда все в порядке, ребята! Так и запишем. У нее будет оружие, и она будет одета так, как мы — или вроде того, как уж ей это удастся! — и ей одной будет дано право пускать оружие в ход без предварительного вызова. Согласны?
Пираты, обмениваясь веселыми взглядами и репликами, дружным гоготом выразили свое согласие.
— Итак, с этим решено, — продолжал Тич. — И — черт меня возьми! — если она, имея такие привилегии, не сумеет найти с нами общий язык, — ну что ж, выходит, тогда она ничего не смыслит, а, ребята?
Пираты покатились от хохота, награждая друг друга солидными тумаками, что, казалось, было необходимым условием для выражения их веселья.
Анна, не зная, куда деваться от стыда, стояла посреди всеобщего хохота и оживления. Подняв красное от смущения лицо, она с трудом пробормотала:
— Какой большой у вас корабль, капитан! И какой красивый…
— На борту его еще красивее, барышня! — с гордостью ответил Черная Борода. — И ты это увидишь!
И в самом деле, «Мщение королевы Анны» был красивым кораблем. Тич, любивший комфорт по своему вкусу обеспечил его себе в полной мере. Около года тому назад плавая на скромном шлюпе с косым парусным вооружением, он до самой гавани на Мартинике безуспешно преследовал купеческий корабль с французской Гвианы. Тот, даже не дав себе труда поднять все паруса, легко ускользал от него, словно барракуда, с каждой лигой увеличивая расстояние между собой и преследователем. Но в конце концов, уже на обратном пути в Гвиану, купцу чертовски не повезло, когда он, пробираясь в прибрежном тумане, снова натолкнулся на этот пиратский шлюп. Удачный выстрел, выпущенный наугад из носового орудия, разбил руль у купца, и Черная Борода взял судно в качестве приза. Он был достаточно опытным моряком, чтобы распознать хороший корабль, поскольку родился он в Бристольской гавани, постоянно забитой судами со всех концов света, и с девяти лет уже плавал палубным юнгой. Тич переименовал свой приз в «Мщение королевы Анны», словно тот был чем-то вроде привилегированного капера, и снабдил его сорока орудиями. Таким образом, размеры корабля, его скорость и вооружение сделали его наиболее грозным судом во всем Карибском море, где вообще было очень мало настоящих боевых кораблей. Репутация Черной Бороды, до сих пор уже известного среди островов Вест-Индии, как отважного и безжалостного пиратского капитана, отныне стала почти легендарной. Теперь он был самым опасным и удачливым пиратом во всех прибрежных водах Атлантики.
Внутри «Мщение королевы Анны» ни в коей мере не мог сравниться со своим безукоризненным внешним видом. На палубе тут и там валялись объедки, пустые фляги из-под рома; кое-где цветные стекла в вычурных витражах и панелях кормовых надстроек были выбиты. Подсвечники и фонари в темных проходах между палубами заросли нагаром и жирными потеками пролитого масла, словно заниматься таким тривиальным делом, как содержать их в чистоте, было делом недостойным мужчины и моряка. И по всему кораблю разносились клубы едкого и горького дыма с камбуза, когда кок разжигал плиту, готовя завтрак команде.
Но, в общем, это было самое чистое судно из всех, которые до сих пор приходилось видеть Анне. Во всем, что касалось надстроек, металлических частей, такелажа — оно просто сверкало. Тич, снова укрыв девушку полой плаща, с почти детской гордостью показывал ей свой корабль, улыбаясь и объясняя:
— Кое-кто из нас служил в королевском флоте, барышня. И нас приучили к тому, что на судне должен быть порядок. Так что всякий раз, когда мы берем приз и когда обстановка на море этому благоприятствует, мы переводим захваченную команду к себе на борт и, прежде чем отпустить их восвояси, заставляем все выскоблить до блеска. Ты еще не видела, с каким усердием, люди драят палубу и трут медяшку ради сохранения своей драгоценной жизни, — но, клянусь, на это стоит посмотреть!
Он провел Анну по низким орудийным палубам, окрашенным красной охрой, между рядами огромных, сверкающих начищенной медью пушек. Анна с изумлением вдыхала непривычный кисловатый запах квасцов, мелкими блестящими кристалликами покрывающих деревянную палубу в тех местах, где они были пролиты, чтобы предотвратить по жар. Пиратское судно, словно военный корабль во враждебных водах, всегда было в полной готовности отразить нападение. Пираты лежали вокруг орудий, потягивали ром и грызя сухари в ожидании завтрака. Другие храпели в подвесных койках или гамаках.
— Они так и спят, где попало, на всех палубах? — удивленно спросила Анна. Ее также несколько озадачило то, что никто из людей на орудийной палубе не проявлял стремления совершать по отношению к ней какой-либо фривольный поступок.
Черная Борода ответил одной фразой на оба вопроса, высказанный и невысказанный:
— Насчет этого я не устанавливаю никаких правил, барышня. Так уже принято среди нас, буканьеров! Но обычно палубная команда и мушкетеры размещаются на полубаке, причем каждый матрос делит свою койку с товарищем, так что, когда один спит, другой держит вахту, а потом меняются. Веселые ребята, эти наши палубные матросы!
Он осклабился, блеснув в улыбке золотыми зубами.
— Только никогда не поворачивайся к Ним спиной, если хочешь сохранить в целости свою юбчонку! Да, у нас на борту много драчунов — больше, чем нужно для корабля такого водоизмещения! Вон те головорезы между палубами — большинство из них канониры и орудийная прислуга…
— Прислуга? — улыбнулась Анна. Ей показалось ужасно комичной толстая важная барыня-пушка, которая имеет собственную прислугу из этих голых по пояс, загорелых до черноты, сверкающих зубами и белками глаз босоногих пиратов с засученными до колен штанами и серьгами в ушах. Тич заметил ее удивление при слове «прислуга», но это понятие было настолько привычным и будничным для него, что ему пришлось сделать усилие, чтобы подыскать подходящий синоним:
— Ну… подручные при пушках, что ли, — в свою очередь рассмеялся он. — Канониры не доставят тебе хлопот, барышня! Они вроде как… в общем, мы зовем их «морскими монахами», потому что у них нет никаких других забот кроме своих пушек. Ишь, как разлеглись на койках, каждый у своего орудия, — и ни один из них не несет вахты, разве что только в бою, да на учениях! Ты можешь разгуливать среди них так же спокойно, как в деревенской церкви — ручаюсь в этом! — потому что им вряд ли взбредет в голову блажь поволочиться за тобой. Редко кто из них не проклял женщину в душе, прежде чем отправиться в море! Грохот орудия, горячий пороховой дым вперемешку с ромом и азартной игрой, — вот и вся любовь и страсть, ради которой они живут на свете!
Он снова захохотал, снисходительно умалчивая о некоторых других чертах характера канониров.
— Чуточку тронутые, все они, — добавил он, словно этим объяснялось все остальное. Возможно, так оно и было в действительности.
Тич провел ее по темному проходу между большими мрачными орудиями в сторону кормы к грузовому трапу, который вел на ахтердек и в его капитанские апартаменты — величественную каюту внушительных размеров, занимавшую всю кормовую часть судна. Многочисленные цветные стекла в окнах каюты выходили на маленький аккуратный балкончик, нависший над рулем. Потолок был отделан белым с золотом, тяжелые портьеры, из синего шелка висели на окнах, затеняя каюту от слишком ярких, несмотря на раннее утро, солнечных лучей. Вдоль внутренней переборки располагалась широкая и низкая кровать черного дерева французской работы, украшенная резными купидонами и крылатыми нимфами. Кровать была застелена смятым покрывалом из красного шелка, потемневшим от пота в тех местах, где Черная Борода лежал во время душных и томительных тропических ночей. Заметив, что взгляд Анны остановился на пятнах, Тич сдернул драгоценное покрывало с кровати и, смяв его в комок, выбросил через ближайшее окно в море.
— Этого добра у нас хватает, — небрежно сказал он. — Легко досталось, легко и уходит — так водится у нас, буканьеров!
Один из пиратов накрывал в каюте длинный дубовый стол, расставляя на нем тарелки и блюда с едой. Это был худой рыжеволосый француз с ввалившимися щеками и красными, распухшими от ревматизма суставами пальцев, похожими на кисти винограда. Он бросил на Анну удивленный и недоброжелательный взгляд.
— О-ла-ла! — визгливо воскликнул он. — Ну и красотка! Прямо русалка — и волосы подстать: настоящий пучок водорослей!
Он захихикал и, присев на корточки от избытка чувств, замахал руками, словно диковинная птица крыльями:
— Где вы ее выудили, капитан, хотел бы я знать?
— Принеси еще тарелок, — невозмутимо бросил ему Черная Борода. — И закрой пасть, пока я не заткнул ее своим сапогом!
Он ободряюще улыбнулся Анне:
— Французик Танти — единственный человек на борту, который понимает толк в стряпне! Поэтому, черт побери, мы вынуждены терпеть его глупости, если не хотим жевать сырую солонину с сухарями!
У входа в каюту внезапно послышался глухой стук, словно упал мешок с песком. Тич быстро обернулся, мгновенно выдернув шпагу, так что свистящий звук выхваченного из ножен лезвия показался коротким, как хруст сломавшейся ножки у бокала. Увидев причину тревоги, он расхохотался. Виновником шума был Лори, который свалился на пол с блаженным выражением пьяного беспамятства на красном отекшем лице.
Анна впервые стала свидетельницей недюжинной силы капитана, когда тот нагнулся и одной рукой небрежно поднял безвольное тело Лори, как если бы оно было не тяжелее диванной подушки. Вытащив его в коридор, он окликнул кого-то за дверью в через мгновение вернулся в каюту один.
— Черт бы побрал такие порядки, когда приходится лечить судового врача в первый же день его пребывания на борту! — шутливо проворчал он. — Но я думаю, что добрый глоток морской водички приведет его в себя, и он поймет, что ром нельзя пить так, как парное молоко!
— Не пойти ли мне к нему? — с тревогой в голосе спросила Анна, беспокоясь о благополучии брата.
Тич взглянул на нее в упор:
— Что ж, если вы хотите меня обидеть… Я ожидал, что вы окажете мне честь разделить со мной завтрак!
— О!.. — испуганно произнесла Анна и села за стол.
Завтрак был великолепен. Горячий рис с маслом, корицей, имбирем и сахаром, толстые ломти жареного окорока с мягким белым хлебом и вместительная ваза с тропическими фруктами такого блеска и разнообразия цвета и форм, что Анна ничего подобного и во сне не видела, поскольку даже обыкновенный апельсин был для нее скорее курьезом, чем плодом, предназначенным в пищу.
Черная Борода ел шумно и со вкусом, помогая себе руками и кинжалом. Для Анны это была первая приличная еда за много недель, и ее не могло испортить насмешливое шипение французика Танти, который, прислуживая ей, всякий раз напоминал о ее неприбранных волосах. Воздавая должное роскошной трапезе, Анна отвечала ему спокойной улыбкой, заслужив молчаливое одобрение пиратского вожака.
После завтрака, разогревшись от вина и обильной пищи, борясь с дремотой, которая овладевала ею несмотря на необычность окружающего, Анна принялась внимательно разглядывать лицо Тича, едва различимое из-за густых и отталкивающих зарослей его бороды. Уродливое с первого взгляда, оно все больше и больше привлекало внимание Анны. И чем дольше она глядела на него, тем явственнее для нее проявлялось его истинное выражение сквозь ужасающую копну волос. Теперь она научилась даже распознавать, когда он улыбается, не разжимая губ. Ей вдруг очень захотелось, чтобы он вытер с бороды остатки завтрака, и она к собственному удивлению неожиданно произнесла:
— Вы испачкали бороду едой…
Тич подскочил. Его борода вообще очень редко упоминалась в беседе.
— Неужели, черт возьми?
Он быстро обтер бороду рукавом. Вид у него был смущенный и растерянный. Впрочем, длилось это всего несколько мгновений, пока он не вернул себе привычного самообладания, встав со стула и прошагав через всю каюту к маленькой двери возле кровати. Он распахнул дверь.
— Тут есть несколько шкафов с платьями и еще черт знает с чем, — сказал он. — Испанские бриджи, шали, уйма рубах… Выбирай, что тебе придется по вкусу, и посмотрим, черт побери, не удастся ли тебе стать менее похожей на полуутопленную крысу!
Голос его звучал громко и сердито, но Анна чувствовала, что это скорее от растерянности, чем от гнева.
Она поднялась и подошла к двери, которую он раскрыл. За дверью была небольшая кладовушка, хотя и значительно превосходившая размерами ту каморку, в которой ей довелось коротать тревожные дни и ночи на борту «Ямайской Девы»; однако по контрасту с соседней с нею капитанской каютой она казалась чем-то вроде стенною шкафа. Глаза Анны широко раскрылись от восторга, когда она заглянула внутрь. Это была настоящая сокровищница, набитая дорогими платьями, костюмами, рулонами шелка, увесистыми тюками цветного сатина, грудами разнообразных украшений и прочего добра, сваленного в кучу в страшном беспорядке, но, тем не менее, несомненно отличного качества.
Тут было множество цветных и шитых золотом кушаков и перевязей, и с полдюжины разукрашенных матросских сундуков с оторванными металлическими застежками. Некоторые из них стояли раскрытые настежь, демонстрируя всевозможные пожитки, составлявшие их содержимое. Куча сабель и шпаг с отделанными драгоценными камнями эфесами громоздилась в дальнем углу.
Пока Анна осматривала этот беспорядочный мир чудес, Тич подошел и встал сзади. Он положил руки ей на плечи, и она вдруг почувствовала, как его толстые и грубые пальцы сжались под разорванным воротником ее платья. Подцепив ткань платья обеими руками, словно собираясь поднять девушку за шиворот, как котенка, Тич неожиданно резким движением развел руки в стороны. Ветхое и пропитанное морской солью платье с треском разорвалось надвое от воротника до самого подола.
Анна испуганно вскрикнула и от неожиданности упала на четвереньки. Тич захохотал, и она вдруг ощутила сквозь ткань нижней сорочки увесистый шлепок, который он шутливо отпустил ей своей мясистой ладонью. Этот шлепок отбросил ее вперед, заставив растянуться во всю длину на полу заваленного всяким добром чулана. Платье ее осталось в руках у Черной Бороды.
Стоя на четвереньках на грудах сваленных тканей, Анна обернулась и взглянула на него, краснея от смущения и обиды.
— Ха-ха-ха! Ну и отличная же служанка из меня получилась! — хохотал Тич, вытирая кулаком выступившие от смеха слезы. — Что я за услужливый паж в дамском будуаре, черт меня побери!
Губы его, растянутые в широкой усмешке, открывали крупные, как у лошади, и желтые от никотина зубы. Он поднял ногу, и Анна сжалась в комок, ожидая очередного пинка. Но он только осторожно поставил на нее свой тяжелый морской сапог и словно пригвоздил ее к груде мягкого шуршащего развернутого шелка.
Едва ли Тич понимал, что подобная грубая шутка, которая отлично могла бы сойти среди портовых девиц, была для Анны хуже ночного кошмара. Ее охватил ужас и отчаяние. Пока Тич хохотал от восторга при виде ее беспомощного негодования, Анна вдруг ощутила твердую сталь карманного пистолета Боннета, впившуюся в ее грудь под корсажем. Барахтаясь с удвоенным отчаянием, Анна пыталась достать пистолет, и когда Тич, все еще смеясь, убрал сапог, она перевернулась и сунула руку за пазуху. Усмешка замерла на губах пирата при виде дула маленького пистолета, направленного прямо ему в лицо.
— Прочь от меня! — всхлипывая, крикнула Анна. Она прошмыгнула мимо Тича и выскочила в каюту. Черная Борода последовал за ней. Анна почувствовала замешательство, видя, что улыбка снова вернулась на его лицо.
— А ты умеешь пользоваться этой хлопушкой? — с вежливым любопытством спросил Тич.
— Умею!
— И ты смогла бы застрелить меня?
— Еще как! — решительно заявила Анна, стараясь не думать о последствиях сказанного. Однако ее ответ, казалось, больше позабавил Тича, чем огорчил. К ее неописуемому изумлению он вдруг принялся стаскивать с себя рубашку. Бросив ее на палубу, он нагнулся и стал засучивать свои широкие штаны, подвернув их до самого предела и обнажив коричневые загорелые бедра. Он занимался этой процедурой с невозмутимым спокойствием, время от времени сверкая зубами из-под густой чащи волос.
Анна в ужасе наблюдала за странными действиями пиратского капитана, не спуская с него пистолета. Она получила возможность убедиться, что тело его было крепким и загорелым, а мышцы при каждом движении шевелились и свивались в плотные бугры, как у чистопородной лошади. На фоне такого тела борода теперь выглядела еще более нелепой и отталкивающей, чем когда-либо.
— Видишь эти шрамы, барышня? — Тич поднял руки над головой и медленно повернулся кругом, все еще продолжая улыбаться.
Анна ахнула. Она и в самом деле увидела шрамы. Прямые рубцы от старых сабельных ударов, белые лепестки ножевых ран, синяки от контузий и синеватые сморщенные звезды от пуль. На некоторых местах виднелись широкие рубцы от более серьезных ранений. Все массивное загорелое тело Тича было покрыто шрамами, как поверхность моря морской пеной. Он медленно опустил руки и от души расхохотался ее ошеломленному виду.
— Ну, подсчитала, барышня? Двадцать две пистолетных раны, а может и двадцать три — не помню! А теперь стреляй из своей детской хлопушки, милочка, — и после того, как я тебя поцелую, я вытащу пулю пальцами, как плотник занозу!
Смеясь, он шагнул к ней. В дикой панике Анна вытянула руку, держа пистолет как можно дальше от себя, и он вдруг неожиданно выпалил, наполнив каюту резким звуком выстрела и кисловатым запахом порохового дыма. Однако Тич опытным, настороженным взглядом следил за курком, и как только кремень высек искру, он мгновенно пригнулся. Пуля свистнула над его головой, слегка задев волосы, и, отлетев рикошетом от тикового бимса, рассерженным шмелем загудела по каюте.
— Ого! Да ты, никак, довольно быстра на руку, девчонка! Будь я проклят, если это не очаровательное зрелище: барышня, которая не боится стрелять из пистолета!
Он глядела на Анну с явным интересом, немного взъерошенный и возбужденный опасной игрой, в которую только что играл ради собственного удовольствия.
— Значит, ты действительно пристрелила бы меня! — проговорил он не то спрашивая, не то утверждая. Протянув руку, он осторожно вынул пистолет из ее пальцев.
И тут ужасно оскорбительная фраза, которой пользовался мистер Мэрки при обращении с командой, неожиданно пришла на ум Анне:
— Вы… Вы — корабельная крыса! — задыхаясь от ярости, выкрикнула она.
— Да, да — ужасная, большая гадкая корабельная крыса!
Ничего лучшего, казалось, она не могла придумать, чтобы угодить ему:
— Господи ты боже мой! Ха-ха, вот это здорово! Ха-ха, так я — корабельная крыса, да? Ха-ха-ха, — ну что за девчонка, разорви меня сатана!
Анна сорвала с койки шелковое покрывало и завернулась в него. Она выглядела так комично и так испуганно, что от хохота у Тича потекли слезы, исчезая в густых зарослях его бороды.
— Дай-ка я тебя расцелую! — в восторге ревел он. — И будем друзьями!
Анна решительно отстранилась:
— Вы нарушаете свое обещание. И я действительно жалею, что не убила вас! О, почему я вас не убила!
Тич усмехнулся:
— А я тебе скажу, почему. Тебе надо было целить мне в живот, а не в голову. Ты что, не знала этого? Ты вроде бы неплохо для девчонки обращаешься с пистолетом, чтобы не знать о таких простых вещах!
Он сделал несколько шагов по каюте и, достав один из своих огромных пистолетов, одним движением большого пальца взвел курок:
— Видишь эту бутылку?
В следующее мгновение каюта, казалось, взорвалась от ужасного грохота, и бутылка разлетелась в пыль.
— Теперь давай ты, — сказал Тич, протягивая пистолет
— О, пожалуйста! — взмолилась Анна. — Прошу вас, здесь это получается слишком шумно…
— Тогда пойдем на палубу! — Тич снова отвернул штаны, приведя их в нормальное состояние, и снял с крючка перевязь с пистолетами.
— Я… я только надену на себя какую-нибудь одежду… — смущенно пробормотала девушка.
— Одежду! — словно эхо, отозвался Тич. — Вот еще! Стал бы я морочить себе голову таким вздором! Хотя… Впрочем, может, тебе действительно лучше нацепить что-нибудь на себя, прежде чем ты появишься на палубе… Ладно, выбирай себе одежду! Тут достаточно барахла, — он указал на кладовую. — Только побыстрее, и не копайся, потому что я не люблю, когда меня заставляют ждать!
Анна молча кивнула, шмыгнула в кладовку и плотно притворила за собой дверь. Тич захохотал. Поистине, эта девчонка представляла собой поразительную смесь дерзости и наивности, и приручить ее было бы так же забавно, как научить попугая говорить! Он пристегнул пояс со шпагой, взял пистолеты и вышел на залитую солнцем палубу.
Анна оделась с невероятной быстротой и уже через две минуты босиком выбежала вслед за ним. Сбросив грязное и измятое белье, она нацепила на себя первый попавшийся ей под руку костюм: рубаху и белые сатиновые бриджи, принадлежавшие, очевидно, какому-нибудь испанскому гранду — скорее всего, теперь уже мертвому. Бриджи внизу были снабжены вычурными бриллиантовыми застежками, которые болтались и хлопали ее по голым икрам, так как в спешке она не успела их застегнуть. Рубаха, которую она натянула, доходила ей чуть ли не до пят, поскольку прежний владелец ее был, по-видимому, крупным мужчиной, и выглядела на ней чем-то вроде ночной сорочки. Однако, боясь, как бы Тич не вернулся прежде, чем она успеет одеться, Анна подвернула рукава выше локтей, а подол затолкала в бриджи, затянувшись по талии широкой полосой зеленого шелка, которую она оторвала от валявшегося рядом толстого рулона. Теперь она чем-то напоминала маленького пузатого турка.
Настил палубы накалился. Горячий, словно из печки, воздух дрожал над палубой, и ярко-синее море сверкало и переливалось под дуновением легкого бриза, теплого, как дыхание ребенка. Волосы Анны, высохшие и кое-как расчесанные при помощи гребня с выломанными зубцами, который она обнаружила возле зеркала в каюте Тича, сияли, словно золото Ацтеков.
Сотня пар глаз уставились на Анну. Загорелые моряки с грубыми обветренными лицами приветствовали ее появление хриплыми возгласами, похожими на крики диковинных птиц, рассевшихся на реях. Никогда еще Анне не приходилось видеть таких высоких мачт, как на «Мщении». Они вздымались ввысь, толстые, словно могучие деревья, и превращались вверху в едва различимую черточку, которая, казалось, сливалась с небом. Немыслимое переплетение рей, канатов, талей и блоков, казалось, увеличивалось с высотой. И с каждой мачты, с каждой реи на нее глазели грубые, загорелые, налитые кровью и ромом лица пиратов.
— Хо! — воскликнул Черная Борода, окинув оценивающим взглядом костюм Анны. — Хм… — проговорил он, склонив на сторону свою огромную голову. — Пожалуй, я научу тебя еще кое-чему, а не только стрельбе из пистолета, — черт побери мою душу, если не так!
Анна смело расхохоталась и храбро протянула руку к одному из его пистолетов. Тич долго не раздумывал об установке мишени; рядом с ним на палубе валялся пустой бочонок из-под рома, и он резко поддал его ногой. К своему собственному изумлению, Анна увидела летящий в воздухе бочонок и ощутила в руке сильную отдачу от выстрела прежде, чем сообразила, что спустила курок.
Дикий хор голосов перекрыл звук пистолетного выстрела, воплями, выражая свой восторг и одобрение, а Тич засиял от удовольствия.
— Ого! — воскликнул он, хлопнув себя по ляжке. — Наповал! Клянусь преисподней, наповал!
Пират в распахнутой цветастой рубахе скользнул вниз по вантам и повис в нескольких фунтах над головой у Анны.
— Эй, капитан! — крикнул он. — Отправьте ее к нам на бак, капитан Черная Борода! Мы живо обратим ее в нашу веру!
Ответом был оглушительный хохот его приятелей, от которого птицы тучей сорвались с рей и закружились над кораблем.
Анна залилась краской, а Тич, довольно улыбаясь, произнес:
— Ну, разве не отличные ребята — твои корабельные товарищи, а?
Прежде чем Анна успела собраться с мыслями, чтобы ответить, смех и кошачьи вопли смолкли, и до нее донесся сдавленный крик марсового с фок-мачты:
— Эй, на палубе, э-хой! Военный фрегат на горизонте! Похоже, что «Скарборо», капитан!
— Стекло! — рявкнул Тич; улыбку словно ветром сдуло с его лица. Он схватил поданную ему подзорную трубу, зажал в зубах прикрепленный к ней кожаный ремешок и принялся торопливо карабкаться вверх по вантам, все выше и выше, пока не стал казаться снизу не крупнее чайки-поморника. У Анны закружилась голова, когда она наблюдала за его маленькой фигуркой, раскачивавшейся на фоне неба. Голос Черной Бороды доносился сверху, хриплый от волнения и расстояния:
— ..»Скарборо»… готовься… с обоих бортов… калить ядра!..
Он начал спускаться, скользя по вантам, наощупь привычно отыскивая опору среди рей и канатов. Тич тридцать лет прожил среди корабельных мачт, и до сих пор редко кто мог сравниться с ним в искусстве карабкаться по вантам. Но все же, достигнув палубы на квартердеке, он слегка запыхался.
Израэль Хендс с дюжиной более пожилых пиратов, которые то ли по старшинству, то ли по личным качествам составляли нечто вроде военного совета при Черной Бороде, уже собрались на палубе, ожидая его. Лица их выражали целую гамму оттенков, от возбуждения до полнейшего безразличия, за которыми эти люди привыкли скрывать свои истинные мысли и чувства.
Хендс заговорил первым:
— Собираетесь драться, капитан? С линейным кораблем?..
В душной жаре, стоявшей на палубе, лицо предводителя пиратов покрылось крупными каплями пота, но губы его сложились в жесткую усмешку, злую и напряженную от только что принятого рискованного решения.
— Разрази меня гром! — прорычал он. — Мне уже надоело бегать от него, как побитому псу! Да, я собираюсь драться!
— Но капитан, у него на борту…
Голос Тича возвысился до громоподобного рева, чтобы подавить всякие попытки возражения:
— Мне наплевать, что у него на борту! Да будь я гол, как Сатана, я все равно дрался бы с ним! Один!.. Эх вы, сосунки! Да разве я когда-нибудь подводил вас? Слушай меня: раскалить брандскугели в печках!
В следующие полчаса своеобразная дисциплина пиратского судна полностью вступила в свои права, регламентируя подготовку корабля к предстоящему сражению. Линейный фрегат британского флота был обнаружен слишком поздно, чтобы избежать стычки, но для подготовки к бою времени было вполне достаточно. Люди, слишком своевольные, чтобы подчиняться чьим бы то ни было приказам, кроме приказов Черной Бороды, разбежались по местам и скоро занялись своим привычным делом. Матросы из орудийной прислуги, пропитанные ромом, словно губка водой, которые за минуту до этого безмятежно возлежали на твиндеке, загорая под лучами солнца, проникавшими сюда сквозь открытые пушечные порты, теперь деятельно и энергично готовились к бою. Койки, гамаки, матросские мешки, матрацы — все это закладывалось в сетки, окружавшие орудия, для защиты если не от самого снаряда, то по крайней мере от щепок и обломков, которые будут яростно разлетаться в разные стороны во время обстрела. Больные и не успевшие еще оправиться от недавно полученных ран пираты беспрекословно превратились в исполнительных матросов, живо бегая с кожаными мешками, наполненными синеватым порохом, сгибаясь под тяжестью снарядов и ядер, которые они носили из крюйт-камеры в холщовых сумках, переброшенных через плечо, подтаскивая к орудиям из печей на нижней палубе раскаленные добела шипящие брандскугели. Лучшие стрелки разобрали мушкеты, и за каждым из них встал подручный с патронами, пыжами и запасными кремнями, предоставив себя во временное подчинение своему товарищу в качестве оруженосца и заряжающего.
«Скарборо», линейный фрегат флота его величества, командированный Британским адмиралтейством на Барбадос для поимки и уничтожения Черной Бороды, изменил курс и, судя по его топселям, направлялся прямо к ним. У Тича еще была возможность повернуть под ветер и пуститься в бегство, с довольно реальными шансами на успех. Но бежать он не хотел. Он приказал лечь в фордевинд не для того, чтобы бежать, а чтобы сберечь еще несколько драгоценных минут. Нужно было еще многое сделать. «Мщение королевы Анны» всегда находился в состоянии близком к боевой готовности, но, конечно, не в таком напряженном и безукоризненном, чтобы вступить в единоборство в фрегатом Британского королевского флота.
Все важные тросы, растяжки и крепления были дублированы, палубные надстройки разобраны, чтобы уменьшить опасность ранений щепками и обломками досок, нижние реи укреплены цепями, и между орудиями расставлены лохани с водой, в которой мокли одеяла, чтобы тушить пожары или местные взрывы. Лохани меньшего размера были заполнены разведенным уксусом для охлаждения стволов орудий, и повсюду, — в проходах между палубами, на реях среди вздымающихся под ветром парусов, — полуголые, мускулистые и загорелые пушкари развесили ведра с раствором квасцов. Из плотницкой каптерки были доставлены листы свинца, войлок и дубовые чурки, чтобы были под рукой для заделки пробоин, и Анна с изумлением наблюдала царящее повсюду оживление, матросов, разгоряченных ожиданием схватки, которые суетились, карабкались и перекликались по всему судну, натягивая дополнительные штуртросы на корме, закрепляя снасти и очищая фордек для предстоящей кровавой резни.
Однако оказалось, что Тич планирует нечто совсем другое чем просто стычка очертя голову, грудь с грудью с боевым кораблем. Он остановил матросов, которые принялись было натягивать вдоль бортов длинные полотнища брезента чтобы укрыть команду от прямого прицельного огня вражеских стрелков и палубных орудий, стреляющих картечью.
— Нет! — сказал он. — Ничего этого не нужно! Израэль, долой всех людей с палубы! Чтоб ни одной рожи не было видно! Все — в трюм! Отстегни люки орудийных портов, но не раскрывай их. Держи их закрытыми на веревочных петлях, а пушки чтоб глядели прямо в крышки люков, понял? Будь готов зарядить их брандскугелями и «летающими ангелами», — но чтоб ни звука, и ни одной живой души чтоб не было видно, слышишь?
Хендс был озадачен:
— Ни одного человека на вантах? — удивился он. — Ни одного гранатометчика, капитан? А как насчет орудийной прислуги для пушек верхней палубы?
— «Скарборо»— военный фрегат, Израэль, — принялся втолковывать ему Тич. — Он не откроет огонь против безобидного судна без единого человека на борту. Нас они не знают, а флаг мы им вывешивать не собираемся, понял? Нужно сделать так, чтобы наше судно казалось брошенным, уснувшим или пораженным какими-то волшебными чарами. А когда я дам команду открыть огонь — стреляй всем бортом прямо через закрытые люки портов, но не всеми орудиями сразу, а сначала четными, а потом нечетными. Ясно?
И это, в свою очередь, тоже было удивительной новостью для Хендса, потому что ни одно боевое судно не могло выдержать одновременный бортовой залп всех своих орудий. Одновременная отдача могла его просто перевернуть. Во всех канонах морских сражений признано было за правило стрелять последовательно от носа до кормы, орудие за орудием, поочередно. Тич же приказал произвести залп сразу из десятка пушек, и затем повторить его из другого десятка. Это было настолько похоже на самоубийство, что ни один моряк на борту не мог бы похвастать, будто видел когда-либо нечто подобное. Тем не менее, умное длинноносое лицо Хендса сморщилось в понимающей ухмылке. Если и была какая-нибудь возможность справиться с военным кораблем, то она могла заключаться только в чем-то вроде этой сумасбродной идеи Тича. Ухмылка на лице пиратского штурмана расплылась еще шире.
— А рулевой? — возбужденно спросил он. — Ведь они обязательно окликнут нашего штурвального и, чего доброго, пустят нас ко дну, если не получат удовлетворительного ответа!
Черная Борода усмехнулся:
— Они не увидят у штурвала ни одного матроса, Израэль!
Он обернулся к Анне, которая молча стояла рядом, широко раскрыв глаза. Несмотря на полуденный зной, легкий холодок тревоги пробегал по ее коже.
— Снимай-ка штаны, милая! — приказал капитан. — Долой эти испанские бриджи — и живо одевай белое платье! Впрочем, нет — оставайся лучше в своей рубахе, и пусть ее развевает ветром! Я не хочу, чтобы какая-нибудь близорукая обезьяна из этих королевских прислужников подстрелила тебя из мушкета приняв по ошибке за матроса. Ты будешь иметь честь стоять у штурвала и вести «Мщение»в бой против английского фрегата, девочка!
Анна ахнула:
— Но… но я ведь не умею управлять кораблем!
— Неважно, — махнул рукою Тич. — Крути им, как хочешь, пусть его шатает и болтает, как пьяную портовую девку, — и чем сильнее, тем лучше. «Скарборо» попытается подойти к нашему борту. Главное — держи курс, который я тебе укажу. Пусть корабль сам маневрирует, а не ты. А ты всего лишь держись за штурвал и постарайся не сбиться с курса. Ну, поняла? Я задам этим собакам загадку, и пусть они поломают над ней голову, пока не подохнут!
— Но ведь это королевское судно, — бледнея, возразила Анна. — Я не могу участвовать в борьбе против корабля его величества! Это же наши соотечественники!
— Ну да — и поэтому они за милую душу вздернут нас на рею, если только мы предоставим им такую возможность! А теперь — быстро, поворачивайся!
Видя, что она все еще колеблется, капитан опустил ладонь на рукоятку пистолета:
— Или мне вытащить твоего братца из подветренного шпигата и переломать ему все кости от черепа до коленных чашек? Не смей возражать мне, черт побери, или ты пожалеешь, что не осталась с Боннетом! Долой штаны и выпускай рубаху, пока я не влепил заряд в твоего благословенного братца!
Анна понимала, что это не было пустой угрозой. Ничто не могло помешать Тичу выполнить свое обещание. Онемевшими пальцами она поспешно принялась распутывать узел на кушаке.
Тон капитана смягчился:
— Не переживай и не думай о том, что это твои соотечественники, девочка! В нашей жизни у нас нет другого отечества, кроме палубы, по которой мы ходим. Вот наше королевство — корабль, и я на нем — король, будь я проклят! И с этого момента любое другое судно для тебя — иностранец и враг!
Глава 6
Капитан фрегата его величества «Скарборо» Хьюм хмурился, глядя на сверкающую синь океана. У него было достаточно причин для дурного настроения. Сорок его матросов валялись в своих выбеленных конках в жестоком приступе дизентерии. Десять трупов, зашитых в брезент, уже отправились за борт, с плеском погрузившись в морскую пучину под душераздирающий грохот барабанов, затянутых траурным крепом.
Досадная необходимость отправлять в море похоронную службу всегда заставляла капитана Хьюма покрываться испариной от острого сознания своей неполноценности, которая заключалась в том, что он, к несчастью, обладал высоким и визгливым голосом. Он знал, что за глаза команда зовет его «канюком», и тот факт, что канюк относится к категории хищных птиц, почти орлов, давал ему мало утешения.
Синий камзол капитана прилип к спине, словно облитый горячим супом, а кожаная перевязь огненным поясом сдавила живот. Крахмальные манжеты из французских кружев, которые так элегантно выглядят в Лондоне, раскисли от пота и немилосердно натирали его запястья, покрытые зудящей красной сыпью.
Хьюму даже в голову не приходило облегчить страдания, сбросив с себя какую-нибудь часть своего туалета. Без крахмального жабо он чувствовал бы себя так же неудобно, как и без штанов. Все это в совокупности составляло предписанную регламентом форму одежды капитана военного корабля флота его величества, и внесение в нее каких-либо изменений было бы равносильно нарушению устава. Тем не менее, он пребывал сейчас в таком настроении, когда ничтожная мелочь способна вывести человека из себя. А тут еще вахтенный офицер болтает какую-то чушь о «корабле-призраке»!
— Не откажите в любезности одолжить мне вашу подзорную трубу, мистер Роше! — с преувеличенной вежливостью сказал капитан Хьюм.
Даже невооруженным глазом было видно, что большой купеческий корабль либо лежал в дрейфе, либо был покинут своей командой. Топсели его свободно полоскались под ветром. Ни на палубе, ни на вантах не было, казалось, ни живой души. К тому же судно никак не отвечало на сигналы, даже намеком не сообщая о своей принадлежности, национальности и пути следования. Любой купеческий корабль при виде военного фрегата, приближающегося к нему с мушкетерами на фалах и реях и с готовыми к бою орудиями, должен был быть безумцем, чтобы не отвечать на сигналы или каким-нибудь другим способом не попытаться избавить себя от неизбежных неприятностей, вызванных таким беспрецедентным поведением. Орудийные люки «купца», были закрыты, что несколько успокаивало. Правда, их было что-то слишком много — двойной ряд по каждому борту — скорее как у крупного приватира или капера, чем у мирного торгового судна.
Это мог быть корабль, пораженный какой-нибудь повальной болезнью: чумой, холерой, оспой, — такие случаи нередко бывали в океане. Предоставленная самой себе в открытом море команда либо поголовно вымирала, либо в отчаянии покидала корабль и спасалась на шлюпках, чтобы опять-таки погибнуть в безбрежной водной пустыне от жары, голода и жажды — и от той же эпидемии, от которой они пытались бежать и которую неизбежно захватывали с собой в спасательную шлюпку. Разумеется, встреча с таким кораблем вызывала чертовски много хлопот и опасностей. Но болтать о том, будто на загадочном корабле у штурвала стоит какое-то привидение, — такой ерунды капитан Хьюм, конечно, не мог принимать всерьез!
Чертыхнувшись про себя в адрес вахтенного офицера, которому, очевидно, напекло в голову до галлюцинаций, капитан Хьюм поднес к глазу подзорную трубу. Снова мысленно обругав офицера, молодые глаза которого, зоркие, как у морского ястреба, свободно могли пользоваться оптикой при нулевом увеличении, капитан настроил трубу на собственное зрение — и вдруг нижняя челюсть его безвольно отвисла. Мозг отказывался воспринимать то, что видели его глаза, ошалело уставившиеся на юную и стройную женскую фигуру за штурвалом корабля. Да, да — это была несомненно женщина, молодая девушка, и — милосердный боже! — совершенно голая! Ласковый бриз игриво раздувал золотистые волосы, густым потоком ниспадавшие на ее обнаженные плечи… Впрочем, нет — на девушке, кажется, развевается какая-то легкая ткань, но настолько прозрачная, что солнечные лучи свободно проникают сквозь нее, а ветерок, плотно прижимая ее к нежному девичьему телу, словно обнажает его напоказ!
На лице лейтенанта Роже отразилось явное облегчение. Девушка-призрак и наполовину не была так страшна, если капитан тоже мог видеть ее!
С высоких мачт и ноков рей фрегата, раскачивавшихся на головокружительной высоте над поверхностью моря, послышались удивленные и испуганные возгласы. Зоркие глаза матросов, привыкшие обходиться без подзорной трубы, тоже разглядели «привидение».
По телу Хьюма под насквозь пропотевшим мундиром пробежал неприятный холодок. Как и всякий здравомыслящий человек, капитан, конечно, верил в привидения и в духов. Он верил в Кракена, морское чудище, и в абсолютно достоверный факт существования в темных глубинах океана морских дьяволов и водяных. Ему своими глазами приходилось видеть таинственные огоньки святого Эльма, зеленоватыми язычками мерцавшие на верхушках мачт, предупреждая моряков о приближении шторма, напущенного ведьмами.
Однако, несмотря на все свои страхи и суеверия, капитан Хьюм был морским офицером, и с кораблем призраков, появившимся в сфере его служебных полномочий, он обязан был поступить так, как велел его долг и честь.
— Окажите любезность, мистер Роше, — сказал капитан. — Прикажите дать один предупредительный выстрел. И передайте палубному офицеру мою просьбу подготовить абордажную команду. Да — и еще одно, мистер Роше: позаботьтесь, чтобы матросы прекратили эти дурацкие крики. Можно подумать, — голос его сорвался, взвизгнув, словно нож по фарфоровому блюду, — можно подумать, что им ни разу в жизни ни приходилось видеть самого обычного привидения!
И он с решительным стуком сложил подзорную трубу.
Анна стояла на борту «Мщения», широко расставив ноги и уцепившись обеими руками за рукоятки штурвала. Под напором океанских волн огромное колесо ходило ходуном, и ей приходилось прилагать все силы, чтобы удерживать его в том положении, какое указал ей капитан Тич. Фрегат британского королевского флота «Скарборо» теперь находился достаточно близко, чтобы она могла разглядеть зловещую желтую и черную окраску его бортов, делавшую корабль похожим на гигантскую злую осу. Ванты фрегата сверкали белизной. Он выглядел целеустремленным, решительным и ошеломляюще грозным. Все пушечные порты его были раскрыты, демонстрируя ряд мрачных черных отверстий, угрюмых и бездонных, как сама смерть. Синяя вода под бушпритом разбивалась в белоснежную пену, по которой военный корабль двигался медленно, уверенно и властно.
Анна разглядела также красные пятнышки, перемещавшиеся по палубе фрегата, и поняла, что это, очевидно, были пурпурные мундиры мушкетеров. Похоже было, будто на корабле среди четких геометрических линий, прочерченных вантами и реями на фоне безоблачного неба, неожиданно вырос обильный урожай спелых вишен. Щеки Анны залила пунцовая краска при мысли о том, в каком виде она предстала перед многочисленными мужскими взорами. Впрочем, эта мысль, случайно мелькнув, тут же исчезла, потому что штурвал отнимал все ее внимание.
«Скарборо» сделал первый предупредительный выстрел. Тич, скорчившийся за крышкой люка с подветренной от фрегата стороны, так, чтобы быть как можно ближе к Анне, удовлетворенно улыбнулся, увидев, что при звуке выстрела она всего лишь вздрогнула, но не сбилась с курса. А это было бы для нее вполне простительным, поскольку, хотя ядро и упало вдалеке от высоко задранного бушприта «Мщения», тупой грохот орудия и душераздирающий визг летящего снаряда были весьма впечатляющими.
Легкий устойчивый бриз, словно поток теплой воды, обвевал тело Анны, прижимая к нему белый шелк рубашки, полупрозрачным шлейфом игриво раздувая ее подол. Напряженными босыми ступнями она плотно упиралась в нагретые доски качающейся палубы «Мщения», стараясь изо всех сил, чтобы они не выскользнули у нее из-под ног. Хотя она и не знала, что орудийный выстрел «Скарборо» был всего лишь предупреждением, этот выстрел все же не очень ее напугал, ибо Анна была в таком возрасте, когда смерть представляется нелепой случайностью, которая может произойти с кем угодно, но только не с ней. Все события прошедших часов слились для нее в некое подобие сумбурного сна, где единственной реальностью был ветер и ритмичные толчки большого штурвального колеса.
Тич знал, что «Скарборо» выстрелит снова, и на этот раз снаряд будет послан так, чтобы нанести его кораблю определенные разрушения, замедлить его ход и облегчить тем самым высадку на его борт абордажной команды. Настолько он мог судить, команда фрегата была сейчас скорее озадачена, чем встревожена, потому что они не потрудились даже натянуть противоабордажных сетей. Наконец, раздался второй выстрел, и Анна почувствовала, как «Мщение» вздрогнул, словно раненое живое существо. Грохнул взрыв, сверкнуло пламя, и туго скатанный кливер с шумом свалился на палубу.
— Держи руль, девочка! — хрипло прокричал ей Тич. — Держи его крепче, миленькая!
Счастье продолжало сопутствовать ему. Анна на секунду отпустила штурвал, и нос фрегата с треском и скрипом ломающегося дерева врезался в борт пиратского корабля. Абордажная команда «Скарборо» повисла на вантах и реях, словно обезьяны, готовые к прыжку. «Мщение», вздрогнув от удара в левую скулу, стал разворачиваться вправо, отходя от фрегата и поворачиваясь к нему всем левым бортом, в то время как грозные орудия «Скарборо» уставились прямо в открытое море.
— Огонь! — заревел Тич. Пираты мгновенно высыпали из своих бесчисленных укрытий. Одновременно целый дождь разрывных гранат, оставляя за собой изогнутые, плюющиеся искрами дымные хвосты, посыпался на палубу «Скарборо». Квадратные крышки пушечных люков «Мщения», вышибленные прочь огненными языками орудийных выстрелов, разлетелись, как легкие лепестки, и сильная отдача от залпа всем бортом буквально отбросила оба судна друг от друга.
Благодаря этой же отдаче тяжелый штурвал сильно дернулся в руках у Анны и сшиб ее с ног. Она упала на крышку кормового люка. Целое море черных и серебряных капель вспыхнуло у нее перед глазами, застилая весь солнечный свет. Никто не заметил ее падения. Впрочем, если бы и заметил, то не обратил бы на это внимания.
Вокруг нее бушевал настоящий ад. Пираты, занятые каждый только своим делом и своей судьбой, вопили, как взбесившиеся черти. Мушкеты гремели, и разрывы гранат, словно огненные красные и желтые цветы смерти, распускались в клубах черного и коричневого дыма.
Анна лежала без сознания и не видела, как израненный и опустевший «Скарборо» отчаянно отбивался от пирата, огрызаясь и наскакивая на него, словно полупарализованный пес на дикого кабана. Тич, имея преимущество в маневре, продолжал кружить вокруг него, громя своими орудиями разрушенный бульварк фрегата, за которым уже начали появляться язычки пламени. Раз или два невидящие глаза Анны бессильно раскрывались в багровый мрак и грохот, но только затем, чтобы закрыться снова. Доски палубы под пей тряслись и подскакивали, как ветки дерева, раскачиваемого ветром, но она продолжала лежать в беспамятстве, и горящие пороховые искры от ревущих и изрыгающих пламя пушек огненными светлячками тлели в ее волосах и прожигали мелкие черные точки в белом шелке ее беспорядочно смятой рубахи.
Старший канонир пиратского судна, огромный мулат по имени Фрейтас, был первым, кто заметил ее. Он поставил перед выбивающейся из сил орудийной прислугой, — мокрой от пота, черной от копоти и обшарпанной, как дохлые вороны, — сверхчеловеческую задачу: перетащить тысячедвухсотфунтовую каронаду на крышку кормового люка, чтобы воспользоваться лучшим обзором и более выгодной позицией, которую обеспечивала палуба в этом месте. Тут он и увидел неподвижно распростертое тело Анны. В лучшие времена тело девушки, мертвое или живое, едва ли означало бы для Фрейтаса нечто большее, чем предмет любопытства, но теперь, в лихорадочном безумии битвы, овладевшем им, оно превратилось в помеху, которую следовало устранить.
— Уберите ее прочь с дороги! — заорал он. Не более чем через час дневной свет померкнет: небо уже начинало кровоточить пурпурным закатом, словно с него постепенно ножом сдирали кожу. — Захи Лонг! — окликнул он. — Эй, Дик Гринзейл! Уберите эту проклятую девчонку! Если она мертва — за борт! Очистить палубу!
Двое матросов, с трудом переводя дыхание, подскочили к неподвижно лежавшей Анне. Гринзейл схватил ее, намереваясь оттащить тело девушки к кормовому клюзу, но тут же отпустил, почувствовав, как она шевельнулась в его руках. Он принялся открывать крышку люка, потому что обломки, громоздившиеся повсюду, преграждали дорогу на главную палубу.
— Зачем ты тащишь ее вниз? — закричал Захария Лонг прямо в ухо своему товарищу, пытаясь перекричать грохот и рев боя.
— Она жива! — заорал в ответ Гринзейл. — Взвали ее мне на спину!
Он спустился по трапу на несколько ступеней, и Захария взгромоздил безвольно повисшее тело Анны на плечи приятеля. Ему не терпелось вернуться в битву. Как и остальные пираты, Захария и Дик были черны, как негры, от сажи и сгоревшего пороха. Изорванные в клочья рубахи Матросов потемнели от пота. Несмотря на то, что ни один из них не был ранен, кровь покрывала их с ног до головы, высыхая рыжими и коричневыми пятнами, ибо в бою никто не мог уберечься от фонтанов брызжущей крови. Каждый взрыв гранаты, щепки разлетающегося вдребезги палубного настила, падающие сверху обломки рангоута разбрасывали вокруг себя раненых, изувеченных и мертвых, как солому с вил. Даже на корабле-победителе кровь неизменно была повсюду.
Когда оба матроса со своей ношей спустились вниз, над их головами что-то застонало, загрохотало, послышались ругательства и проклятия. Это орудийная прислуга принялась из последних сил передвигать тяжелую каронаду.
Гринзейл двигался со всей осторожностью, на которую был способен. Достигнув последней ступеньки у главного прохода, он остановился, чтобы перевести дух. Здесь, внизу, царил беспросветный мрак, поскольку все светильники были погашены перед боем из опасения возникновения пожара. Захария подул на тлеющий кончик фитиля, который дымился у него за ухом, и с его помощью зажег фонарь, раскачивавшийся на скобе в переборке. Корабль все еще продолжал сотрясаться от орудийных залпов.
— Сюда! — сказал Лонг своему партнеру и смолк в недоумении. — Эх ты, безголовый мужлан! Да ведь ты спустился не в тот трюм!
— Почему не в тот? — сердито нахмурился Гринзейл, щурясь в мерцающем свете фонаря.
— Потому что здесь тупик, дубовая башка! Через провизионный отсек нет выхода на палубу. Поворачивай обратно!
Они находились на средней палубе, которая у обычных торговых судов класса и тоннажа «Мщения» служила бы для размещения офицерских кают, и которая поэтому была изолирована от матросского кубрика на баке. Узкий трап вел отсюда дальше вниз, к кладовым, где капитан и его офицеры обычно хранили провизию, вино, запасы рома для команды, а также такие предметы экстренной необходимости, как ручное огнестрельное оружие и картузы с синеватым мушкетным порохом. Во все дозволяющей атмосфере пиратского корабля большинство этого добра было перенесено в средний трюм, где любой из команды имел к нему свободный доступ, и помещения здесь почти не использовались, разве что корабельным коком.
— Не могу открыть люк, — мрачно констатировал Гринзейл после нескольких бесплодных попыток. — Они взгромоздили на него пушку!
— Так неси ее в каюту Черной Бороды, дурень!
Гринзейл с минуту стоял в нерешительности. Нежная ноша в его руках, беззащитная и издающая тонкий клеверный аромат женского тела, вызывала в нем неясное беспокойство. Оба пирата переглянулись, и Гринзейл, покрепче перехватив безжизненное тело. Анны, уверенно шагнул мимо Захария к трапу, ведущему вниз.
Он спустился по запятнанным морской водой ступеням и обнаружил, что дверь в провизионную кладовую французика Танти открыта. Задвижка замка, по всей вероятности, отскочила при резком толчке от бортового залпа. Гринзейл распахнул дверь ногой и вошел, сопутствуемый Захарией, который держал фонарь высоко над головой. Светящиеся точки многочисленных глаз свернули на них из темных углов и закоулков, и до слуха матросов донесся встревоженный шорох, топот и писк, когда сотни коричневых тел метнулись в щели между мешками и бочками.
Со вздохом облегчения Гринзейл опустил Анну на кучу пустых мешков, сваленных у переборки.
— Маленькая, а тяжелая! — проговорил он. Глаза Анны все еще были закрыты.
— Что ты задумал, Дик? — встревоженно спросил Захи. — Хочешь засесть по самый киль в этом мелководье, да?
В ответ Гринзейл нервно пожал плечами. Это был долговязый парень с худым вытянутым лицом. Среди команды он пользовался заслуженной репутацией отчаянного головореза забияки. Но сейчас лицо его было мрачным.
— Вот что я скажу тебе, Захи! Я не какой-нибудь сводник, чтобы таскать на горбу любовниц Черной Бороды в его гнездышко и укладывать их в его проклятую расфуфыренную постельку!
Захи хихикнул:
— Так почему же ты не бросил ее за борт, парень?
— Ах, вот как, приятель — тебя интересует, почему я этого не сделал, да?
Тон, которыми были произнесены эти слова, хоть и приглушенные грохотом орудийной пальбы, заставил Захарию Лонга заморгать и с опаской взглянуть на собеседника. Он знал, как мгновенно вспыхивает Гринзейл по всяким пустякам. Он мог рыдать, как теленок, слушая какую-нибудь сентиментальную песенку, и тут же мог всадить нож в певца, усмотрев в очередном куплете воображаемое оскорбление для себя.
— Ладно! Если ты не собираешься возиться с нею, то брось ее, приятель, и пошли! Я не желаю, чтобы меня накрыли здесь, внизу, когда остальные заняты делом! Клянусь богом, Дик — килевание меня совсем не прельщает!
Быть пойманным где-нибудь в трюме во время битвы считалось среди буканьеров более тяжким преступлением, чем убийство. Как впоследствии историки обнаружат в аккуратно заполненном корабельном журнале капитана Тича, это было единственным нарушением пиратских законов, которое подлежало наказанию килеванием. Матрос мог уснуть на вахте и получить за это всего лишь ведро забортной воды в рукава поднятых рук. За применение оружия против своего товарища уставом было предусмотрено отсечение мизинца. Но человек, которого обнаружили скрывающимся во время сражения, наказывался протаскиванием под кораблем вдоль всего киля, от носа до кормы, так что острые ракушки, покрывавшие корабельное днище, неизбежно сдирали с него кожу и мясо до костей. Наказание могло быть и более жестоким, — если вообще эту процедуру можно было назвать наказанием, — когда во время килевания стреляли из пушки в воду. При этом у несчастного лопались барабанные перепонки, а зачастую и глазные яблоки.
Гринзейл нерешительно огляделся в янтарном полусумраке трюма. Очередной орудийный залп тряхнул корабль, словно выколачиваемый мешок. Затем внезапно все стихло. Стрельба прекратилась. Наступившая тишина казалась более мучительной, чем царивший до сих пор грохот. Захария настороженно повел головой, прислушиваясь:
— Вроде стихло там, наверху… Сейчас Черная Борода прикажет вышибить дно из бочки с ромом!
— Успеется с ромом, — возразил Гринзейл. — Мы и так получим свою долю!
Над головой послышался топот босых ног, словно шум от крыльев низко летящей стаи гусей, и смешанный гул голосов, торжествующих и оживленных.
Пираты в замешательстве переглянулись:
— Мы как раз под каютой Черной Бороды… — вполголоса проговорил Захи.
В обширной каюте капитана Тича победное пиршество было уже в полном разгаре. Тичу и его людям было отчего праздновать: их судно было первым пиратским кораблем, который победил в открытом бою, один на один, английский военный фрегат. И с этого дня на протяжении многих недель и даже месяцев, пока шокированное Британское адмиралтейство справится от ошеломляющей новости, Карибское море будет безраздельно принадлежать Тичу для бесконтрольного разбоя. Такая неслыханная удача заставляла пиратов буквально сходить с ума от радости. Слышно было, как они топали, прыгали, орали песни, хвастались друг перед другом, сдабривая все это огромными неопрятными глотками рома, вина, — всего, что было под рукой, — и в свирепом веселье награждая друг друга увесистыми тумаками. Фляги с ромом, бренди и голландским джином беспрерывной цепочкой покатилось в каюту. Кто-то выпалил из пистолета, и громогласный хохот Тича доносился даже сквозь толстые доски палубного настила.
— Смотри, как близко мы от Черной Бороды! — встревоженно проговорил Захи.
— Пошел он к черту! — ухмыльнулся Гринзейл. Он запустил пальцы в мягкие волосы Анны и повернул к свету ее бледное лицо.
— Эй, кто-то идет — слышишь? — отрывисто вскрикнул Захи.
Это был несомненно голос французика Танти, горланившего старую матросскую песню:
Отважное сердце и пара штанов —
и что еще нужно для нас, моряков?..
Слышно было, как он, спотыкаясь, спускался по ступеням трапа, который вел в кладовую.
— Прячь ее, быстро! — единым духом прошептал Захи, и поскольку Гринзейл даже не пошевельнулся, принялся за дело самостоятельно, набросив на Анну охапку пустых мешков.
— Пырни-ка лучше ножом этого французского слизняка, — предложил Гринзейл.
Захи выразил искренний протест:
— Да ты что? Ребята тебе глаза повышибают! Точно, говорю тебе! Танти — единственный кок, который когда-либо был у нас на судне!
Гринзейл пробормотал проклятие в адрес стряпни Танти и положил ладонь на рукоятку ножа.
— Нет, нет! — Захи поспешно схватил его за руку. В это мгновение Французик Танти толкнул разбитую дверь и в изумлении заморгал на них глазами.
— А что вы, ребята, делаете здесь? — спросил он.
— А, Танти! — с деланной небрежностью приветствовал его Захи. — Мы только что спустились сюда из каюты Черной Бороды, чтобы поймать пару крыс для забавы. Хотим напоить их пьяными и заставить драться, понимаешь?
При упоминании о крысах Танти брезгливо поморщился:
— Слушайте, ребята — будьте друзьями и притащите-ка ко мне парочку мешков муки, ладно? Там сейчас такое твориться — ей-богу! — что никого не допросишься помочь. Только послушайте, как они орут, эти черти!
Сверху донесся еще более сильный гул голосов, топот ног и пьяные крики.
— Я собираюсь устроить сегодня такой ужин, что вы все языки проглотите!
— А что это будет, Танти? — заискивающе спросил Захи. Он изо всех сил старался не смотреть на мешки, которые начали слегка шевелиться.
Лицо Танти расплылось в улыбке:
— Пирог, мой мальчик! Как у родной матушки!
Из-под мешков послышалось неясное бормотание. Танти озабоченно повернул голову по направлению шума:
— Черт бы побрал этих проклятых крыс! Пошли быстрее, ребята, прошу вас!
Он отобрал несколько мешков с мукой и указал на них, недвусмысленно давая матросам понять, в чем именно должна заключаться их помощь.
Захария Лонг заколебался. Ему очень хотелось присоединиться к пирушке наверху. Он не желал обидеть кока Танти и, конечно, был далек от мысли вступать в конфликт с Черной Бородой. Избегая глаз Гринзейла, он закинул на плечо один из мешков.
— Я… я принесу своей мешок попозже, Танти, — нахмурясь, проговорил Гринзейл. — Как только поймаю крыс… Оставь мне фонарь!
Некоторое время он стоял, прислушиваясь к их удаляющимся шагам, потом нагнулся и стащил мешки, прикрывавшие тело Анны. Она все еще была без сознания. Он отстегнул флягу с ромом, висевшую у него на поясе, и влил немного жидкости в полураскрытые губы девушки. Она поперхнулась, закашлялась, глотнула, и ресницы ее задрожали. Гринзейл присел рядом с ней на корточки. Угрызения совести нисколько не тревожили его. Терпеливо, словно кот, поджидающий добычу, он молча сидел и ждал…
Некоторое время Анна лежала с закрытыми глазами, прислушиваясь к неясному шуму, крикам и голосам, доносившимся до нее словно из гулкого ущелья. Затем, с трудом приоткрыв веки, она увидела перед собой желтое пятно света, которое постепенно расширялось. Она приняла его за солнечный свет, поскольку глаза ее, все еще с трудом различавшие предметы, не разглядели в полумраке очертания тусклого фонаря. Ложе, на котором она лежала, показалось ей удивительно удобным, мягким и уютным. Сначала она воспринимала все это бездумно, не отдавая себе отчет в том, где она и что с ней. Затем до ее сознания дошел запах прелой муки и тошнотворный сладковатый аромат гнили, доносившийся от мешков и покрытых паутиной бочек, нагроможденных вокруг нее.
Первой отчетливой мыслью Анны было то, что она лежит в какой-то кладовке или погребе. Она широко раскрыла глаза, одновременно подняв голову, и увидела перед собой ухмыляющуюся, измазанную сажей зверскую рожу с блестящими белками глаз и оскаленными зубами. В своем неожиданном пробуждении к действительности она не сразу поняла, что это был один из пиратов Черной Бороды; в первую минуту она вообще не приняла его за человеческое существо…
Капитан Тич от души предавался разнузданному веселью, царившему вокруг. Он ни разу не вспомнил об Анне. Только после очередного хвастливого упоминания о том, как ему удалось натянуть нос фрегату, мысли его обратились к девушке.
— Эй, а где моя девчонка? — заревел он. Лори Блайт, скромно сидевший неподалеку от Черной Бороды за уставленным едой и напитками столом, покрылся смертельной бледностью. Он тоже задавал себе этот вопрос. Вероятнее всего, ей удалось уцелеть в бою, потому что каждого мертвеца из состава команды тащили к Лори в надежде на хирургическое чудо, и Анны не было ни среди мертвых, ни среди раненых. Он не сомневался в том, что Анна непременно разыскала бы его, если бы получила какую-нибудь травму. Впрочем, весьма многие из буканьеров обходились без этого, несмотря на зияющие раны и вздувшиеся синяки от контузий. Лори обратил внимание на своего соседа по столу, который с аппетитом ел и пил, оживленно принимая участие в общем грубом весельи и совершенно не заботясь о кровоточащей ране на голове, стоившей ему целиком левого уха. Из-за такой мелочи он не считал возможным беспокоить корабельного хирурга! У других были раздавлены пальцы отдачей собственных пушек — травма, способная уложить в постель не менее чем на месяц любого из эдинбургских горожан, — но эти люди здесь, казалось, вообще не ощущали боли. Вряд ли они были физически более выносливы, чем эдинбургские фермеры или ремесленники; просто, примирившись с неизбежностью смерти, грозившей им на каждом шагу, пираты относились к своему телу, как к чему-то временному и недолговечному, служащему всего лишь орудием для драк и удовольствий. Поэтому незначительное ранение или потеря какой-нибудь второстепенной части тела нс вызывали в них тревог и огорчений, если это обстоятельство не мешало им осушить до дна добрую флягу с ромом. Что касается Анны, то Лори успокаивал себя надеждой, что она, вероятно, благоразумно укрылась в каком-нибудь закоулке, чтобы избежать необходимости участвовать в пирушке в столь мало подходящей для нее компании.
— Где же, черт побери, эта девчонка! — снова заревел Тич и для пущего эффекта выпалил в потолок из обоих своих пистолетов с таким грохотом, что каждому из присутствующих в каюте показалось, будто его оглушили ударом дубинки по ушам.
— Она лежала на крышке кормового трюма, — с виноватым видом сказал Фрейтас. — Я приказал двум парням снести ее вниз…
— Каким двум парням, черт тебя подери? — Тич был уже на ногах. Глаза его метали молнии, и он яростно жевал косички своей бороды.
Предчувствуя, что Фрейтас сейчас назовет его имя, Захи Лонг хрипло откликнулся:
— Это был я, капитан — я и Дик Гринзейл. Она была уже мертвая — совсем мертвая, капитан, когда мы ее подняли, — а Фрейтас сказал: «Если она мертва, то бросьте ее за борт»… — ну, мы и бросили. Всего лишь девчонка, капитан! Мы таких, бывало, целыми дюжинами отправляли за борт, — помните, капитан Тич?
Лори вскочил на ноги:
— Проклятый пес! Откуда ты взял, что она была мертва?
Захи всерьез обиделся на то, что его подвергают такому тщательному допросу по пустяшному поводу смерти какой-то девчонки.
— Ее прошила насквозь мушкетная пуля, — воинственно отпарировал он.
— Куда? Куда ее ранило? — заорал Лори. — Скажи мне, куда?
Он шагнул к Захи с таким угрожающим видом, что тот присел и выхватил нож, чтобы встретить его во всеоружии.
Тич выдернул свою шпагу из досок палубы, куда он воткнул ее, чтобы она не мешала за столом, и острое лезвие, мелькнув, словно солнечный блик, впилось в предплечье Захи. Кровь густой волной хлынула из раны.
— Он врет! — кричал Лори.
Как тигр, которому знакомы все тропки и шорохи джунглей, так и Тич отлично знал все повадки его людей. Доктору Блайту вовсе не нужно было убеждать его в том, что Лонг лжет.
— Захи, — вкрадчиво проговорил он, — куда вы девали ее, Захи?
— Пусть дьявол простит меня, капитан — она мертва, сэр! Мертва!
По мере того, как шпага Тича медленно приближалась к его лицу, Захи опускался перед ней на колени, словно перед святыней. Капитан буканьеров был разгневан. Его достоинству предводителя был брошен вызов. Девушка не была общим достоянием, она принадлежала лично ему, и с его собственностью посмели обойтись так бесцеремонно! Он приставил острие шпаги к морщине на лбу Захи между его кустистыми бровями и продолжал нажимать на эфес до тех пор, пока затылок несчастного не уперся в переборку каюты. Захи скорчился на полу, с ужасом уставившись широко раскрытыми глазами в лицо капитану, который невозмутимо и аккуратно, со знанием дела, медленно снимал с него скальп.
— Мертва или нет, — приговаривал Тич, — я хочу знать правду!
Лезвие шпаги проникало все дальше между кожей и черепом. Голос Тича стал нежным, как у женщины, уговаривающей больного ребенка:
— Ты только скажи мне правду, Захи, старый приятель — всего лишь правду, дружище!..
Кровь, смешанная с потом, крупными каплями стекала по лицу матроса. Захи казалось, будто лезвие шпаги, холодное до онемения, со скользящей ледяной медлительностью вдавливается в его мозг. Рот его раскрылся, язык запал, и из глотки вот-вот готов был вырваться вопль отчаяния и агонии. Тем не менее, довольно долго он вообще не издавал ни звука. Он походил на безмолвную картину, изображавшую кричащего человека. Крик нарастал и вспухал у него внутри; казалось, его можно было осязать, как набухшую сережку у индюка.
— В баталерке у Танти… — прохрипел он сухим шепотом, словно с трудом проталкивая слова сквозь великий крик, застрявший у него в глотке.
Лори первым добежал до двери. Сначала у него было преимущество по крайней мере в том, что он был на ступень трезвее остальных. Но затем его оттеснила толпа возбужденных пиратов, которые, зная свое судно, как собственные пять пальцев, не задумывались над тем, каким путем удобнее добраться до провизионной кладовой.
Тич, не спеша, пронзил шпагой тело Захи и так же неторопливо извлек ее из раны. Несмотря на это, он все же был одним из первых, добравшихся до узкого трапа в провизионку. Двое здоровенных головорезов застряли в проходе как раз перед ним, не желая уступить друг другу дорогу и преградив путь для остальных. Тич своим огромным сапогом толкнул их так, что оба кубарем скатились по крутым ступеням трапа. Он невозмутимо прошагал по их извивающимся телам; пираты с визгом и улюлюканьем последовали за ним. Не тревога за Анну, не чувство жалости к ней заставляли пиратов мчаться сломя голову, сшибая друг друга с ног и не обращая внимания на толчки и зуботычины. Любая инициатива кого-нибудь из команды неизменно вызывала в них стадное чувство подражания и то бессмысленное соперничество, которое порой побуждало их садиться в кружок и жечь на медной жаровне серу и мокрую пеньку, с единственной целью установить, кто из них сможет дольше выдержать пребывание в едком дыму.
Приближающаяся толпа горланивших пиратов устроила такой тарарам, что Гринзейлу сгоряча показалось, будто корабль подвергся нападению неприятеля.
— Прячься! Быстрее! — в суетливой спешке крикнул он Анне, которая, оцепенев от ужаса, лежала на спине на куче мешков и глядела на него, словно в трансе. Потеряв от страха всякий интерес к своей беззащитной жертве, Гринзейл заметался по тесной кладовке, сорвал тяжелую крышку с огромной бочки из-под патоки и сунул в нее руку. Убедившись, что бочка пуста по крайней мере настолько, насколько он в состоянии был дотянуться, Гринзейл, не мешкая, нырнул в нее головой вперед.
Испуганный голос пирата помог Анне немного прийти в себя. Она села на своем странном ложе, с трудом соображая, где она и что с ней, и в это время Тич с дюжиной молодцов ворвался в кладовую.
— Что за черт! — заорал Тич. Он огляделся, готовый к любой опасности, и, вероятно, услышал какое-то царапанье или движение внутри бочки, так как схватил фонарь и заглянул в нее. Внезапно вся его массивная фигура затряслась от хохота:
— Ба! Да это Гринзейл — он нырнул в лохань с патокой! И тонет в ней, клянусь Сатаной!
Быстрый в решениях — как и всегда в случае опасности — Тич сообразил, что если он попытается выудить из бочки своего попавшего в беду матроса, то скорее всего затолкает его еще глубже в густую лоснящуюся коричневую жидкость, поближе к смерти. Не долго думая, он выхватил у ближайшего пирата широкий тесак, стукнув его владельца, пытавшегося было возражать, рукоятью по голове, чтобы не терять время на споры, и принялся тяжелым лезвием сбивать обручи с бочки. То, что за одну и ту же провинность он убил одного человека и спасает от смерти другого, не показалось Тичу нелепым, поскольку Захи его рассердил, а приключение Гринзейла он нашел комичным и забавным.
Мощные удары, следовавшие один за другим, заставляли бочку прыгать и сотрясаться. Густые струи патоки брызнули из щелей между клепками. Затем обручи слетели, и бочка развалилась, словно разрезанное на дольки яблоко. При виде Гринзейла пираты завопили от восторга, и пока блестящая пирамида темной густой жидкости медленно оседала вокруг него, они прыгали и бесновались, словно радуясь тому, что их товарищ попал в такое неудобное положение. Тич трясся от хохота.
— Шланги сюда! — орал он. — Четыре матроса на помпу! Пусть дьявол поджарит мой огузок, если мы не должны смыть сироп с этого красавчика!
По мере того как в кладовую набивалось все больше людей с фонарями, пираты заметили Анну, съежившуюся среди мешков. Немедленно десяток рук ухватили ее и вытолкнули прямо в центр замешательства. Лори, пытавшегося было вырвать ее у них, оттерли локтями в сторону. Другие боролись за право быть поближе к Гринзейлу, который, ослепленный патокой, беспомощно стоял посреди толпы, ловя воздух широко раскрытым ртом, кашляя, сопя и отплевываясь. Те, кто не мог пробиться к центру буйного веселья, разрывали мешки с мукой, переворачивали чаны с патокой или карабкались повыше, чтобы опорожнить мешки с рисом или картофелем на головы теснившейся толпы. Вскоре полсотни хохочущих, орущих и стонущих буканьеров барахтались в липкой коричневой массе с Анной, Гринзейлом и Лори в самой середине.
Танти появился в дверях и в диком ужасе заорал при виде всего этого столпотворения. Подобно многим людям его типа, он был аккуратен и щепетилен, как пчела. Он тут же принялся раздавать тумаки направо и налево, и даже пустил в ход свой нож для очистки овощей, однако никто не обращал на него ни малейшего внимания.
Наконец, толкаясь и хохоча, пираты покинули разгромленную баталерку, таща за собой Анну, Гринзейла, Лори и Танти, оставляя на палубе липкие отпечатки босых ног, измазанных в патоке, муке и рисе. Так они протопали по кормовому проходу и поднялись вверх по трапу на полуют, где и появились перед ошеломленными взорами остальной команды, имея вид скорее кошмарных чудовищ, состряпанных из растаявшего пряника, чем человеческих существ.
На палубе во всю заработали отливные помпы с брезентовыми шлангами, и потоки теплой заборной воды хлынули на веселящуюся хохочущую толпу.
Тич, сохраняя личное достоинство, сумел остаться чистым во всей этой кутерьме. Пираты хватали друг друга, толкались, боролись, стараясь подставить соседа под потоки воды из шлангов, фыркали, отплевывались, тогда как те, кто не присутствовал при кульминационном акте спектакля, хохотали, рычали и визжали в пьяном восторге. Затем, из чистой дурашливости, атмосфера веселья внезапно обернулась драмой. Некий мулат, голый по пояс, затесался в толпу и, схватив Анну сзади за волосы, потащил ее за собой. Лори вырвался из рук добродушно боровшихся с ним пиратов и со сдавленным криком ярости ударил мулата кулаком в лицо. Тот мгновенно выхватил нож — и одновременно с этим над палубой грохнул пистолетный выстрел, яркой вспышкой свернув в темноте сгустившихся сумерек. Мулат, скорчившись от боли, схватился за раздробленную руку.
— Ну нет, ребята! — сказал Тич, убирая дымящийся пистолет. — Мы не можем позволить себе ни с того, ни с сего снова остаться без доктора — верно?
Анна вырвалась из толпы и, дрожа, прижалась к кормовому люку. Толпа угрожающе заворчала. Тич повысил голос до крика:
— Утопиться мне на этом месте, ребята — мы идем к Сен-Китсу! Много рома, много женщин-и ни одного военного корабля во всем Карибском море, после того, как мы потопили «Скарборо»! Зачем же нам сейчас перерезать друг другу глотки из-за полуутопленной маленькой карамельки на палочке? Убери ее вниз, Блайт! Забирай свою сестру, парень, прежде чем кто-нибудь примется слизывать с нее патоку!
Хохот разрядил появившиеся было опасные настроения, и команда начала расходиться, усталая и веселая.
Некоторое время спустя в. судовом журнале «Мщения королевы Анны» дневные происшествия были должным образом записаны собственным изменчивым почерком капитана Эдварда Тича:
«Сего дня принял на борт от Боннета хирурга и девицу и поставил их на довольствие. Сего дня заметил» Скарборо»— обвел дураков вокруг пальца — поставил девицу у штурвала, а вся команда попряталась. Сосунки клюнули на приманку и поперли глазеть на чудо. Я держался с подветренной стороны и всыпал им полный заряд из крупных и мелких орудий, из носовых и всем бортом. Не то, чтобы сразу, но все-таки потопил. Из команды потерял девять человек, и сверх того еще девять орали так, как вроде бы были ранены серьезно. Потом возникла чертовски забавная кутерьма в провизионной кладовке. Подстрелил мулата — он проявил плохие манеры по отношению к девице посреди всей компании, а также собственноручно заколол канонира Захи Лонга. Потом все взялись за выпивку и легли на курс к Сент-Китсу «.
Даже для Черной Бороды это был весьма хлопотливый день.