Дорис Пью в официальном жакете туристической справочной службы плюнула это слово через стойку, как вишневую косточку:

– Сперма!

Я чуть не поперхнулся.

– На абрикосовом атласном корсаже.

– На старинном?

– Двадцатых годов. Он, само собой, отпирался, но ведь они же все отпираются. Он там прослужил тридцать лет. Еще два года и – пенсия в полном объеме да золотые часы на прощанье.

Работа частного детектива в Аберистуите таит в себе немало иронических моментов. Когда вежливо просишь сообщить сведения, люди обычно замыкаются – время не скажут. А стоит оказаться от них по другую сторону садовой изгороди, их просто не заткнешь. Иногда простейший способ выяснить то, что тебе нужно, – просто подойти к киоску туристической справочной службы.

– Ну что тут скажешь – всегда надо держать ухо востро, – продолжила она. – Так ведь? Со всеми-то этими студентами заграничными. Ведь вы посмотрите, что нынче делается – девчонки из Брунея такого на лицо намотают, только щелка остается – что твой почтовый ящик. Это ж надо!

Я поблагодарил ее и побрел по Набережной, печально качая головой – Лавспун был жесток. Всю жизнь Иоло Дэвис беспорочно прослужил в этом Музее. Но он помог Мозгли в подготовке сочинения, и его наказали. Метод был избран ошеломляюще эффективный – позорное пятно спермы на одном из экспонатов отдела Комбинаций и Корсетов. Какая разница, как именно это устроили. Все шито-крыто, да не совсем. Никакого аляповатого драматизма. Мелкая деталь, которая нанесла ущерб грандиознее, чем ушат клеветы. Семя брошено – ха, какая жестокая фраза! – и выпустило на волю ветерок скандала. Одно с мрачной неизбежностью тянет за собой другое: обвинения в халатности, сплетни о неправомочной выдаче экспонатов на руки… а дальше, глядь, из музейного кафе уберут портрет, который висел там на памяти целого поколения. Сильнее всего меня поражала артистическая отточенность, с которой Лавспун вершил зло. Ибо правда в том, что Иоло, вероятно, участвовал в грязных делишках с этими комбинациями. Такое случалось сплошь и рядом. Избранный кружок доверенных высокопоставленных горожан. Конверты с наличностью, украдкой передаваемые под столиком в ресторане. Он, возможно, занимался этим много лет, все об этом знали и смотрели на это сквозь пальцы. Но когда они стали играть против него, обвинения стало невозможно опровергнуть.

Где-то он теперь? Только один человек в Аберистуите мог знать это наверняка: Арчи Смоллз. Но разумеется, он не скажет. Разве что под нажимом. Я вздохнул. Чтобы его Расколоть, мне понадобится кто-то другой; тот, от кого люди шарахаются, как от огня. Кандидатура имелась – Шани-и-Отцосс, вероятно, самая неприятная девушка во всем Уэльсе. Но сперва надо напиться.

* * *

Один из тех случаев, когда сразу понимаешь – напрасно я ввязался. Но не хватает решимости послушаться голоса сердца и повернуть оглобли. Впрочем, поговорить с Шани нужно, а чтобы это сделать, нужно сходить в «Индиану», а чтобы сделать и то, и другое, нужно напиться. Поэтому я направился в «Мулен».

* * *

Когда я вошел, Мивануи сидела и хихикала с Друидами. Она подняла глаза, но тут же отвела взгляд в сторону. Столик, куда меня проводили, был дальше, чем прежний, упирался в колонну, и вид оттуда был неважный. Я заказал выпивку и велел официанту передать Мивануи, что я здесь. Он взглянул на меня, едва скрывая презрение. Вместо Мивануи ко мне подошла Бьянка:

– Привет, красавчик.

Я кивнул.

– А что, хоть малюсенькой улыбочки мне не полагается?

Я повернулся к ней и вымучил из себя улыбку.

– Не угостишь?

Я пожал плечами.

Она остановила официанта и сделала заказ.

– Спорим, я знаю, чего ты такой грустный. Из-за Мивануи. Злишься, что она с Друидами разговаривает.

– Ничуть.

– Ты пойми, Луи, – ты ей правда нравишься, но ведь она на работе.

– Я понимаю.

– Я знаю, каково тебе. Ты мне поверь – ей куда приятнее было бы с тобой.

– Ты и представить себе не можешь, каково мне.

Бьянка пожала плечами, и мы посидели молча. Затем, не проронив ни слова, она встала и ушла. Не успела уйти, как мне захотелось, чтобы она осталась. Я взял ее стакан и понюхал его. Настоящий ром – никакой крашеной водички. В «Мулене» это считалось большим комплиментом.

Я заказал еще выпить и тоскливо подумал о Шани-и-Отцосс. В любом городе бывают свои тяжелые случаи – так же, как во всяком городе есть своя гулящая и своя нудящая. Они расцветают и отцветают, как лесные колокольчики. И если, как полагают некоторые, для них, как и для вина, бывают удачные и неудачные годы, Шани олицетворяла собой один из лучших урожаев в истории нашего шато. Девушка, о которой люди в грядущие годы станут у камина рассказывать сказки своим детям, тщетно пытаясь передать ее сущность, – как иные отцы пытаются привить чадам благоговение перед Томом Финни и Стэнли Мэтьюзом.

Подошла Мивануи. Я краем глаза все время следил за ней.

– Привет, Луи!

– Привет.

– Извини, я занята с клиентами.

Я сделал глоток.

– Ты ведь не против?

– Нет.

Она неуверенно поглядела на меня и вдруг весело воскликнула:

– Слушай-ка, а почему тебе сегодня не отвести Бьянку к себе домой? – Как будто думала, что я заглянул купить обед навынос. – За счет заведения.

Я поглядел ей в лицо. Она довольно улыбалась.

– Как ты можешь такое говорить?

У нее отвисла челюсть, и довольная улыбка испарилась.

– То есть, я думала… – Она присела и обвила мою руку своей. – Ой, Луи, не будь как все.

– Какие все?

– Если так и дальше пойдет, ты начнешь меня шлюхой называть.

Слово воткнулось в меня, как мясницкий крюк.

– Как ты можешь предъявлять это мне и тут же предлагать отправиться домой с Бьянкой?

На лице ее мелькнуло раздражение.

– Никто тебя не заставляет.

Я не раз думал о том вечере в последующие годы. Пытаясь понять: измени я некоторые детали, некоторые фразы, а то и порядок слов – да будь у меня хотя бы настроение получше, – насколько иначе все могло бы сложиться? Легко угодить в ловушку: по привычке разложить прошлое на серии аккуратных поворотных пунктов; наделить случайности властью изменять ход событий – властью, которой они не обладали никогда. Не замечать, что мгновение, ставшее водоразделом в контексте одного вечера, на самом деле всего лишь отражает процесс, что подспудно развивался многие месяцы. Подобно тому, как сердечный приступ есть лишь внезапное внешнее проявление образа жизни. Иногда я спрашиваю себя: правда ли я в это верю и понимаю ли, что выбора у меня нет? Альтернативный сценарий – что многие действия в ту ночь могли бы все изменить, – рассматривать слишком больно – в свете того, чем закончился вечер. Я ушел домой с Бьянкой.

Не исключено, что свое дело сделала волшебная фраза «за счет заведения». Слова, которые поначалу вызвали во мне презрение, но с каждой новой рюмкой казались все менее оскорбительными и все более соблазнительными. А может, виновата одна выпивка. Мой первоначальный план сходить в «Индиану» и найти Шани утратил всякую привлекательность. Которой и без того не было. Чего ради, в конце-то концов? Я уже знал, где Эванс – на дне гавани или еще где похуже. Другого объяснения быть не могло. Со дня на день всплывет. Мне, в итоге, наплевать. А может, дело в Бьянке. Девушка она славная. Не просто симпатичная, а еще какая-то – и это дошло до меня только после ее гибели, да и то не скоро. Она была честнее Мивануи. Наверное, потому что не слишком умная. Но от этого была еще симпатичнее.

Мы долгое время просидели в моей машине, на Набережной напротив мозаичного Отца Времени. Окна были опущены, и из черноты слышалось биение океана; рев, урчание и грызня морских валов у дамбы. Я спросил, почему она якшается с Пикелем, и она пожала плечами:

– Это не то, что ты думаешь.

– Он ведь ужасный, правда?

– Он задаром чинит часы пенсионерам. Не поверишь, как он этого стесняется: поэтому старички оставляют часы на заднем крыльце, а утром забирают уже починенные. Он прямо как зубная фея.

Она поерзала на сиденье, захрустел блестящий чехол из черного пластика.

– А если они забудут ключи, он им открывает двери. Он может любой замок открыть… к тому же ты ведь знаешь, каково ему приходится.

– А ты знаешь?

– Он в детстве только и ждал, пока его мамаша из кабака вернется. Я знаю, каково это.

В темноте отсвет уличных фонарей поблескивал на ее красных, как почтовый ящик, губах и в белках глаз.

– С тобой так трудно.

– Трудно что?

– Ты знаешь, что ты мне нравишься?

– Нет.

– Ну а я – да.

– Спасибо.

– Я не в том смысле.

– И я не в том.

Она искоса взглянула на меня и слабо улыбнулась:

– Я знаю, ты парень хороший.

– Не увлекайся, я не хороший.

Она в темноте погладила мою руку. Я спросил:

– Почему Мивануи велела тебе ехать ко мне домой?

– Она не велела. Это я сама захотела.

– Что-то я не просекаю.

– А тебе всегда нужно что-то просечь?

Я немного поразмыслил. Тут она положила руку мне на плечо и сказала:

– Может, поговорим о другом?

Но мы не стали говорить; вместо этого мы объехали квартал на Кантикл-стрит и взошли по некрашеной деревянной лестнице и встретились с частицей судьбы – казалось, это поворотный пункт, а может быть, только чудилось.

Следующий вечер я провел дома: выпил полбутылки рому и заказал столик в ресторане «Индиана».

– У вас забронировано? – Пара темных глаз уставилась на меня через окошечко в двери.

– Да, Крейценфельд.

Официант кивнул и отодвинул засовы:

– Мы вас ожидали.

Дверь открылась, и меня проводили внутрь – мимо таблички «Пожалуйста, во избежание воровства не оставляйте без присмотра свои протезы конечностей» в заставленный столиками зал. Воздух был густ от пота, запаха человеческих тел, пивного дыхания, жгучих пряностей карри, рвоты и дезинфекции. Большинство столиков заполнены; вперемешку – горожанами и нервными туристами. Я уселся, и официант протянул меню, рассматривая меня со смесью беспокойства и любопытства. Я улыбнулся ему:

– Ну-с, что сегодня вечером вкусненького?

Он вытаращился на меня.

– Вкусненького? – переспросил он ровным среднеанглийским говорком.

– Да. Что порекомендует шеф-повар?

– Хохма такая, да?

– Нет. Я имею в виду, что мне стоит съесть? Что вкусненького?

Явно с таким вопросом официант раньше не сталкивался. Он не сводил с меня прищуренных глаз, в которых плескались подозрение и смущение.

– Вы имеете в виду, типа, в меню?

– Да.

Он рассмеялся:

– Ничего, разумеется, все – дерьмо. – Но видимо, слегка устыдившись перед лицом моего простодушия, добавил: – То есть вы на контингент поглядите. Перед кем распинаться?

Я поглядел на орущие орды и сочувственно кивнул:

– Не перед кем. Вполне могли бы открыть пару банок собачьих консервов и размешать их с порошковым карри.

– Так и делаем.

Я ошарашенно поглядел на него, и он залился смехом:

– Шучу, приятель, но идейка неплохая. Они бы и не заметили.

Я положил меню на столик.

– Слышь, я вот что могу сделать, приятель, – я повара попрошу, чтоб он тебе бутерброд с яичницей сделал, что ли.

Не успел я ответить, как в углу зала разгорелся скандал, и официант отправился туда – устало и явно не спеша уладить ситуацию. Я огляделся. За соседним столиком мужчина лежал лицом в своем карри. А у окна в эркере, посреди группы байкеров, сидела девушка, которую я искал. Шани-и-Отцосс – грязная ободранная безрукавка из джинсы поверх непременной кожаной курточки; волосы как мокрая солома и опухшее мучнистое лицо.

Скандал разгорелся – крики, ругань и свист кулаков, – и два главных героя рухнули на соседний столик, занятый группой парней. Парадокс: что-что, а это в ресторане никак не каралось. Задень чей-то рукав, посмотри на чью-то девчонку или просто на секунду заглядись куда не следует – и тебе несдобровать. Но швырни тело в чужую тарелку – и все о'кей, простительная ошибка, с кем не бывает. Опасность тебе грозит, только если расплещешь чужое пиво, но и тут никакой опасности, поскольку едва скандал разгорелся, все подхватили пиво от греха подальше. Вот образчик синхронности и хореографической отточенности, способный посрамить чудеса дикой природы. Возглас, крик, дребезги стекла – и вдруг под аккомпанемент криков «атас!» – тридцать правых рук выбрасываются вперед как щупальца морского анемона, чтобы убрать свои кружки. А всего поразительней: как ветераны в окопах Первой мировой, все знают разницу между настоящей тревогой и ложной. Позорятся только туристы, кидаясь за своими кружками невпопад.

Драка откатилась от столика в проход, вмешались официанты и разняли драчунов. Еще одна ночка в Аберистуите. В эркере Шани-и-Отцосс перевоплотилась в нефтяную скважину – подожгла свой бздех, и он превратился в огненный плюмаж. Пока она этому предавалась, официант принес на подносе три карри и свалил их все ей в одну тарелку. С учетом чего у меня появился, как минимум, свободный час; я встал и вышел.

Я помчался по пустынным улицам; из-за одностороннего движения пришлось проехать мимо вокзала, вдоль Гавани и по мосту Тревехан. Я выбрался в район муниципальной застройки. Амба записала мне адрес, и я легко нашел двухквартирный неказистый дом в ряду таких же – с металлическими воротами и забором, которые муниципалитет, кажется, всегда красит или синим, или красным, или желтым. Сбоку притулился крохотный садовый участочек; с бельевой веревки, натянутой на блоки, свисали панталоны. Я надел перчатку для садовых работ.

* * *

Я знал, что найду Арчи Смоллза в круглосуточной закусочной на Лланбадарн-роуд. Забегаловка располагалась на пустыре, в стороне от дороги, при ней имелась стоянка – дальнобойщики могли притормозить и подзаправиться сэндвичами с беконом и кружкой-другой чаю. Прочие клиенты – а в эту пору их всегда было немного – традиционный ночной сброд: грабители, отсыхающие пьяницы; рабочие третьей смены по дороге домой и рабочие утренней смены по дороге из дома. И людишки вроде Арчи, которым нравится вставать попозже ночью, когда весь город уже провалился в пьяное забытье. Дежурили одна официантка в замызганной розовой жакетке да повар, игравшие в карты за стойкой. Ночь была душная, и все окна стояли нараспашку, но ни единый сквознячок не сбивал зной, пышущий из кухни. Арчи с похоронным видом сидел над кружкой холодного чая за столиком прямо у входа. Я сел напротив. Было видно, что компания ему не нужна.

– Утро доброе!

Он кисло взглянул на меня, но ничего не сказал.

– Потрепаться не желаешь?

– Нет.

– Не беда – сейчас пожелаешь.

Он опять поднял глаза и уставился на меня.

– Я слышал, ты немало времени проводишь в здешних палестинах.

– Да хоть бы и так, это мое дело, верно?

– Да нет, теперь вот – мое.

Он сунул в рот грязный указательный палец, погрыз его и сказал, не вынимая пальца изо рта:

– Тебе чего надо?

– Да мне просто интересно, что скажет Дорис Шани-и-Отцосс, если пронюхает, что ты крадешь ее штанишки.

Его перекосило от презрения.

– За дурака меня держишь?

Он дернулся было уйти, но замер, едва я выложил трусики на стол.

– Они из ее сада.

– Отвали, мать-его!

– Я был там примерно полчаса назад.

– Оторвет она тебе дребеденьки-то.

– С чего бы ей подозревать меня?

Он сел медленно, будто под него подложили яйцо. Я заговорил, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Около часа назад она была в индийской харчевне; заказала три карри. Я так прикидываю: сейчас она трудится над третьим. После этого, не исключено, она опрокинет пинту-другую пива. А может, и нет – может, она вообще время от времени устраивает себе разгрузочную ночь. У тебя примерно около часа, чтобы доставить панталоны на место. Иначе можешь просто сматывать удочки.

Некоторое время он сидел и молча смотрел на меня. Я видел – он думает. Не исключено, что вру, но с чего мне утруждаться? А если не вру, у него проблемы. Неприятно проделывать с ним такое.

– Что тебе надо? – спросил он наконец.

– Иоло Дэвис, из Музея.

Он вскочил и опять намылился уходить, но я поймал его за рукав пиджака. Официантка глянула в нашу сторону, но тут же отвела взгляд.

– Что с ним случилось?

– О чем ты?

– Я слышал, он ушел из Музея.

– И что?

– Как-то вдруг, не правда ли?

Он пожал плечами:

– Может, решил новую карьеру начать.

– Ты с ним дела делал?

– Да. По мелочи.

– Что случилось?

Арчи грустно поглядел на трусы, немного подумал и наконец сказал:

– Весь этот шум насчет пятен спермы – дребеденьки. Он бы ни за что не попался. Он был профессионал; как и все мы.

Я кивнул.

– У нас была четко организованная группа – знаешь, уважаемые люди, викарии, школьные учителя и тому подобное, никакой тебе швали. Все чистые как стеклышко. Никаких пятен, никакого беспорядка. Все предохранялись. Это как бы само собой. Если бы поймали хоть одного, мы засыпались бы все. Власти знали об этом много лет; им было начихать. Лишь бы в начале каждого месяца появлялись толстые конверты с наличкой. И вдруг за Иоло пришли.

– А остальной кружок?

– То-то и смешно. Взяли только его. Что бы он ни натворил, белье тут ни при чем.

– Что с ним стало?

– Я слышал, ему удалось выбраться из города; а может, они ему и не мешали, не знаю.

– А знаешь, куда он отправился?

Он пожал плечами.

Я положил руку на трусы.

– Не вынуждай меня это делать, Арчи.

Он покачал головой:

– Я правда не знаю, куда он направился, но догадаться нетрудно… То есть жить-то человеку на что-то надо, правда?

– И что?

– А то, что много лет назад, задолго до того, как он стал Мистером Большие Дребеденьки, у него была другая профессия. Не из тех, за которые с тебя пишут портреты маслом, чтобы повесить в «Ротари-клубе».

– Что это было?

Арчи заглянул мне в глаза и долго, упорно не опускал взгляда. Он знал, что расскажет мне все, но ему это никак не нравилось. Наконец он произнес три слова:

– Панч и Джуди.