ГЛАВА 7

Пребывая где-то в собственном выдуманном мире, Рэндел съел завтрак и оделся. Казалось, он вполне понял Мэри, когда она объясняла ему, что они идут к врачу, который поможет Рэнделу преодолеть бессонницу. Отросшая с проседью щетина покрывала щеки и подбородок Рэндела.

– К врачу мы поедем на такси, – сказала Мэри. – Дай мне немного денег, чтобы я смогла заплатить за такси.

Рэндел достал бумажник. Он оказался пустым.

– Где все наши деньги? Они еще вчера были у тебя? – воскликнула Мэри.

– Я отправил их домой, – сказал Рэндел.

– Когда? – вскрикнула Мэри. – Откуда ты их отправлял?

– Я не помню, – нахмурился Рэндел. – Где-то в аэропорте.

– Тогда нам не хватит денег на такси. – Мэри опустила руки. – Того, что у меня осталось, хватит лишь на метро.

– Я отправил их через один из этих красных почтовых ящиков, – сказал Рэндел.

– Нам надо торопиться, а то опоздаем на прием, – сказала Мэри.

Они вышли из дома и, минуя толпу покупателей на Ноттинг-Хилл-Гейте, направились к метро.

Все время, пока они ждали нужный им поезд, делали переходы, поднимались и спускались по лестнице и на эскалаторе, Рэндел хранил молчание.

В тоннеле перехода на Оксфордской площади гитарист пел «Миссис Робинсон». У его ног лежал полосатый красный чехол от гитары, куда прохожие иногда кидали монеты. Проходя мимо гитариста, Рэндел бросил в чехол свой проездной билет. Толпа понесла их дальше.

– Эй, ваш билет, – крикнул им вслед гитарист. Мэри, схватив Рэндела за руку и прижимаясь к стене, обложенной белым кафелем и увешанной плакатами, стала пробиваться через толпу обратно, к тому месту, где находился гитарист. На стене она заметила огромный плакат, на котором был изображен мужчина, с изумлением глядящий на акушерку с двумя розовощекими младенцами на руках. Шестидюймовыми буквами на плакате было написано: «Просто удивительные вещи происходят!»

Когда они наконец достигли замусоренного угла, где устроился гитарист с длинной козлиной бородой, он пел о том, что небеса любили миссис Робинсон, но ей не суждено было знать об этом.

– У меня нет мелочи! – сказал Рэндел. Если бы Мэри не держала его за руку, его наверняка унесло бы течением толпы. «Мы опоздаем», – подумала Мэри. Она наклонилась, не выпуская руки Рэндела, и выудила из кучи монет билет в метро.

Толпа понесла их дальше по тоннелю к подъехавшему поезду.

Мэри нашла в вагоне свободные места, усадила Рэндела и села рядом, переводя дыхание.

Темный тоннель, по которому мчался поезд, превратил оконные стекла в зеркала, в которых Мэри увидела их с Рэнделом отражения. «Обыкновенная пара, ничего особенного», – подумала Мэри.

Они перешли на другую ветку, спустились вниз по лестнице, миновали еще один тоннель и вышли на станцию. Минута за минутой проходили в ожидании поезда. Мэри часто поглядывала на большие часы, установленные на станции. Она вспомнила, как однажды мать Рэндела бросилась на трамвайные рельсы, но кто-то из прохожих вовремя спас ее. Вспомнив это, Мэри встала так, чтобы находиться между Рэнделом и рельсами метро.

По лестнице спустилась женщина с пучком красных бумажных маков в руке. Она стала подходить ко всем по очереди и что-то говорить о британских ветеранах, предлагая купить цветы. Лицо у женщины было добрым, но ее поведение могло привлечь внимание Рэндела, который во всем видел знамения свыше, поэтому Мэри попыталась закрыть Рэндела и от нее. Но Рэндел услышал упоминание о войне, отстранил Мэри и стал слушать речь женщины о ветеранах. На фоне отросшей щетины его лицо казалось очень бледным, почти белым. Он взял у Мэри шиллинг и купил у женщины бумажный мак.

– Благослови тебя Господь! – сказала женщина.

– Весь наш мир скоро взорвется, – сказал Рэндел, обращаясь к стоявшему рядом мужчине с газетой в руках. Тот покачал головой и отошел в сторону.

– Мы все сгорим в огне атомной войны, – изрек Рэндел, обращаясь к женщине, которая стояла невдалеке с двумя большими сумками у ног.

В глубине тоннеля послышался нарастающий грохот приближающегося поезда. Он толкал перед собой струю теплого воздуха, которая, ворвавшись на станцию, взметнула пыль, обрывки газет и пустые сигаретные пачки на полу, зашелестела газетными листами в руках пассажиров, ожидающих поезда, всколыхнула волосы на голове. Мэри напряглась, словно перед броском, крепко держа Рэндела за руку, но тот стоял спокойно, не делая попытки броситься под приближающийся поезд. Вместе с толпой они втиснулись в вагон.

Рэндел встал недалеко от нее в проходе. Вокруг спокойные лица нормальных людей. Мэри сделала вид, что она незнакома с Рэнделом. Она попыталась представить себе, что она никогда не видела этого жирного, лысого мужчину в темном костюме с бледным небритым лицом. Она попыталась расслабиться, ощущая легкое прикосновение тел стоящих вокруг людей – нормальных людей. Она покачивалась в такт движению состава, иногда поглядывая на Рэндела, чтобы убедиться, что он никуда не исчез.

Мэри смотрела на пассажиров, читавших газеты. Откуда было им знать, что значат для мужчины с бледным лицом эти заголовки, набранные большими буквами на первых полосах газет? Что за мысли могут они пробудить в его воспаленном мозгу?

– Хиросима явилась поворотным моментом в истории человечества, – неожиданно сказал мужчина с бледным лицом, обращаясь к прыщавому парню с длинным шарфом, обмотанным вокруг шеи. Мэри, как и другие пассажиры, спокойно посмотрела на него, как будто они были незнакомы.

– Каждый человек во всем мире должен осознать эту поворотную точку истории, – громко произнес Рэндел. В этот раз на него посмотрели даже пассажиры с другого конца вагона.

– У кого-нибудь найдется булавка? – громко спросил Рэндел.

Жителей большого города, каковыми являлись большинство пассажиров, трудно удивить подобными зрелищами. Многие потеряли к нему интерес и отвели взгляды. Каким бледным было его лицо.

– Так есть ли у кого-нибудь булавка?

Одна из женщин отыскала булавку у себя в сумочке и протянула ее Рэнделу. Теперь пассажиры с любопытством наблюдали, как мужчина с очень бледным лицом взял булавку и приколол бумажный мак к тыльной стороне своей левой ладони.

Он очень удивился, когда увидел, что на руке выступила кровь. Пассажиры стали отводить от него взгляды.

Потом мужчина с окровавленной рукой вспомнил о Мэри. Он отыскал ее взглядом, протиснулся к ней и обнял ее так, как никогда не делал на людях.

Мэри заметила вопрос во взглядах пассажиров: пристает? Нужна помощь? Чтобы рассеять их сомнения, Мэри взяла Рэндела под руку. Пассажиры деликатно отвели взгляды. Игра закончилась, и Мэри не могла больше делать вид, что она тут ни при чем.

Рэндела трясло. Мэри уткнулась взглядом в его темный пиджак и попыталась придать своему лицу спокойное выражение: как будто это было в порядке вещей – прикалывать булавкой к руке бумажные маки.

– Нам здесь выходить, – сказала Мэри, когда поезд подъезжал к очередной станции. Рэндел продолжал обнимать ее за плечи и не выпустил даже тогда, когда поезд остановился и двери открылись. Они вышли на станцию.

Они перешли на другую платформу, такую же замусоренную, как и предыдущие. Ожидая поезда, Мэри встала между Рэнделом и рельсами метро. Она опять увидела плакат с удивленным отцом и близнецами. Когда мимо проносились поезда, его лицо мелькало прямо перед Мэри, и по мере того как проносились вагоны, она могла видеть то одну, то другую половину надписи на плакате.

Нужный им состав все никак не приходил. Прошло пятнадцать минут, потом двадцать, двадцать пять… Кровь на руке у Рэндела уже запеклась. Он протянул руку с приколотым маком навстречу чернокожему мужчине, стоявшему невдалеке, и сказал: «Я сделаю для тебя все, что смогу».

Чернокожий мужчина посмотрел на Рэндела, потом на цветок. Шум подъехавшего состава освободил его от необходимости ответа.

В переполненном вагоне Мэри ощутила, как напряжены руки и ноги Рэндела. Как будто они потеряли способность гнуться и одеревенели. Она считала станции, чтобы не пропустить ту, которая была им нужна. Страшно потеряться в темных тоннелях и переходах незнакомого города незнакомой страны.

Неожиданно на одной из станций Рэндел без предупреждения выпрыгнул из вагона.

– Надо найти вагон для курящих, – крикнул он Мэри. – Мы не можем больше оставаться в вагоне для некурящих.

Мэри стала энергично пробиваться к выходу. Ее охватил ужас, Однажды она потеряла его в Небраске, потом долго искала вместе с полицией, прочесывая улицу за улицей.

– Подожди, – крикнула она, как будто Рэндел мот услышать ее, остановиться и вернуться назад. Толпа сжала ее и заставила двигаться в другом направлении.

Потом она увидела, как он исчез в одном из вагонов поезда. Отчаянно работая локтями и расталкивая безликую толпу, Мэри успела влететь в тот же вагон. Двери захлопнулись за ее спиной. Она перевела дыхание и подумала, что, наверное, похожа на сумасшедшую.

Что случилось бы с ним, если бы она потеряла его? Куда бы он пошел? Еле переводя дыхание, Мэри вцепилась рукой в ремень под потолком и повисла на нем, отдыхая. Она почувствовала, как ее охватывает знакомое чувство злости. Она взглянула на Рэндела – взрослый мужчина с белым как мел лицом, которого невозможно ни в чем убедить, который ничего не слышит и никого не слушает, который ни о чем и ни о ком не заботится и которого абсолютно ничего не волнует, кроме своего безумного иллюзорного мира.

Мэри так крепко сжала ремень, что у нее заболела рука. В любую минуту Рэндел мог снова выскочить из вагона, а их станция – Доллис-Грин – была еще так далеко. Мэри старалась не выпустить Рэндела из своего поля зрения; ей представились две куклы, гуляющие на лугу, – кукла девочка ведет за руку куклу мальчика с приколотым к ладони маком.

Наконец они подъехали к Доллис-Грин. Вместе с толпой они вышли из вагона и поднялись наверх. Мэри глубоко вздохнула: скоро они доберутся до врача и ее кошмар закончится. Рэндел будет в безопасности.

К турникету, ведущему в вестибюль метро, они подошли вместе, и Рэндел захотел, чтобы она пошла первой. Пройдя через турникет, Мэри оглянулась и обнаружила, что за ней идет незнакомый мужчина, а Рэндел остался за турникетом.

Он стоял по ту сторону турникета и, казалось, не собирался проходить через него. Мэри не знала, что предпринять. В любую секунду он мог исчезнуть: сесть в вагон и уехать, броситься на рельсы, потеряться… Мало ли что могло прийти ему в голову.

– Проходи сюда. – Мэри старалась говорить спокойным тоном. Она надеялась, что у нее это получается, но Рэндел не услышал ее. Он вообще не обращал на нее никакого внимания.

– Если ты не поспешишь, мы опоздаем, – продолжала Мэри.

Люди проходили мимо него. Она подумала, что он просто хочет пропустить их всех вперед, как пропустил ее, а потом пройти сам.

Но Рэндел не хотел идти.

– Рэндел, – позвала Мэри.

Никакой реакции. Каждому, кто проходил через турникет, Рэндел махал окровавленной рукой с приколотым маком.

Появился знакомый чернокожий мужчина в длинном плаще. Рэндел помахал ему.

Наконец Рэндел прошел. Мэри схватила его за руку. Стук ее сердца отдавался в ушах. Ее трясло от пережитого волнения, а удивленный отец с плаката продолжал разглядывать своих близнецов.

 

ГЛАВА 8

– Я бы съел яйцо. Интересно, у доктора найдутся дома яйца? – пробурчал Рэндел, когда они вышли из метро.

– Я уверена, что у него дома найдутся яйца, – сказала Мэри.

– Яйца – это начало наступления, отправная точка, – сказал Рэндел.

– Может быть, нам хватит денег купить полдюжины, – сказала Мэри. – Неплохо бы взять такси. Мы опаздываем.

– Одно яйцо, – сказал Рэндел. – Мы купим только одно яйцо.

Он заметил магазинчик рядом со станцией метро и вошел в него. Это оказался обувной магазин с отделением для ремонта обуви.

– Вы продадите мне одно яйцо? – спросил он у человека за прилавком. На нем был кожаный фартук, а в руке он держал сапог.

– Продуктовый магазин в конце улицы, – ответил он, не вынимая сигареты изо рта.

Следующим магазином оказалась аптека. Аптекарь вежливо поинтересовался у Рэндела, чем он может им помочь.

– Не продадите ли нам одно яйцо? – спросил Рэндел, медленно и четко произнося каждое слово, так, как будто каждое из них имело какой-то тайный смысл.

Аптекарь улыбнулся американцам, которые так плохо знали Лондон. Ему это показалось забавным.

– Продуктовый магазин вы найдете в конце улицы. Она называется Хай-стрит, – сказал он.

«Возможно, эти люди еще долго будут вспоминать и рассказывать знакомым историю про двух американцев, забавных и странных, которые хотели купить одно яйцо», – подумала Мэри, следуя за Рэнделом, который вошел в магазин скобяных изделий.

– Мы не продаем продукты, – сказал человек за прилавком и повернулся к ним спиной.

Когда они дошли, наконец, до продуктового магазина, продавец сказал им:

– Мы продаем их по полдюжине.

– Мы хотим купить только одно, – настаивал на своем Рэндел, многозначительно глядя на продавца.

Мэри постаралась придать своему лицу выражение безразличия, когда их взгляды встретились. Мало ли что нужно этому джентльмену – может быть, у него есть веская причина купить именно одно яйцо. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы эта дурацкая беготня по магазинам наконец закончилась и они побыстрее добрались бы до доктора.

Неуклюже передвигая ногами в огромных башмаках, Рэндел с упорством маньяка продолжал ходить из магазина в магазин, из лавки в лавку.

«Мне надо купить одно яйцо», – словно заклинание повторял он, хмуро и таинственно заглядывая в глаза продавцу китайской лавки, чистильщику обуви… Его белое лицо, заросшее неопрятной щетиной, и странный вопрос вызывали у кого улыбку, у кого изумление. Некоторые сердились и говорили что-то нелицеприятное им вслед.

В конце концов одна индианка, торгующая с тележки, продала им одно яйцо. Она даже не посмотрела им в лицо и отказалась оставить сдачу.

Рэндел бережно взял в руки яйцо и аккуратно положил его в карман пиджака. Невдалеке Мэри заметила остановку такси. Как раз в этот момент подъехала машина и клиент расплачивался с водителем. Оставив Рэндела на тротуаре, Мэри стремительно бросилась к остановке и успела остановить отъезжающую машину. Она открыла дверцы, назвала адрес и села на сиденье. Машина задним ходом подъехала к месту, где стоял Рэндел. Казалось, он не замечает ничего вокруг. Мэри усадила его в такси, и они поехали.

– Голдерс-Корт, сто один, – сказала Мэри водителю. Мэри старалась запомнить дорогу, чтобы легче было возвращаться. Но такси так часто сворачивало в какие-то переулки, что в конце концов Мэри запуталась. Когда они прибыли на нужную улицу, Мэри расплатилась по счетчику, и они вышли из машины.

Дом под номером 101 выглядел старомодным среди других особняков, построенных в так называемом новом стиле. Пройдя крохотный дворик, Мэри позвонила. Дверь открыла молодая женщина. Мэри спросила:

– Это Фэйерлон? Мы – Элиоты.

Молодая женщина улыбнулась и сказала с акцентом:

– Да. Конечно.

Она впустила их и провела в маленькую гостиную. Когда они уселись на старые стулья с потертой обивкой, Мэри подумала, что, если бы не бумажный мак, приколотый булавкой к руке Рэндела, они вполне бы сошли за нормальную пару, зашедшую в гости.

В комнату вошла девочка с большим рыжим ирландским сеттером.

– Здравствуйте, – сказала она, – меня зовут Пегги.

Мэри немного подождала, но Рэндел ничего не ответил. Тогда она сказала девочке очень приветливо:

– Здравствуй, мы – Мэри и Рэндел Элиот. Девочка положила щеку на спину собаке, и ее длинные светлые волосы упали ей на лицо.

Появилась женщина, которая открывала им дверь. С ней был молодой человек. Они представились – Джин и Роб, психиатры, живут и работают здесь, в этом доме. Джин поинтересовалась, не желают ли Мэри и Рэндел выпить по чашечке кофе. Рэндел ничего не ответил, и Джин переспросила его еще раз.

Как всегда, Мэри пришлось отвечать за них обоих. Голос ее звучал приветливо и буднично:

– Да, с удовольствием. Кофе будет в самый раз. Она сказала, что они с Рэнделом любят кофе со сливками и с сахаром. Большое спасибо.

Когда эта тема была исчерпана, Мэри поинтересовалась, где у них находится туалет. Ей показали. Поднявшись наверх, Мэри вошла в крохотную комнату – обычный английский туалет, такой маленький, что, когда сидишь там, колени упираются в дверь. Она была готова часами сидеть так, уставившись в дверь, но внизу, в холле, ждал Рэндел. Она знала, что ему тоже надо в туалет. Он сидел угрюмо, не поднимая глаз, уставившись на свои тяжелые башмаки.

Когда они с Рэнделом спустились в холл, там их уже ожидал доктор Бун – мужчина среднего возраста с торчащей из густой бороды трубкой. Он выглядел невозмутимым даже тогда, когда Рэндел упал перед ним на колени, протягивая вверх руки с приколотым бумажным маком и зажатым в пальцах яйцом.

Шесть человек и большая собака молча смотрели на Рэндела, который, ползая на коленях, кланялся всем по очереди, протягивая руку с яйцом.

Наконец доктор Бун нарушил молчание:

– В лечении психических заболеваний мы не используем каких-либо наркотических или лекарственных препаратов, – объяснил он Мэри, которая внимательно слушала его. Остальные присутствующие выглядели так, как будто не находили ничего особенного и нелепого в том, что супруг этой дамы стоял на коленях посредине комнаты с приколотым к руке бумажным цветком и, словно китайский болванчик, не переставая кивал головой, кланяясь всем по очереди. Мэри заметила обертку от жевательной резинки, прилипшую к подошве ботинка Рэндела.

– Рэндел будет жить здесь вместе с Робом, Джин и Пегги и помогать по дому. Может быть, потребуется не меньше месяца, пока Рэндел снова почувствует себя хорошо. Джин составит расписание ваших визитов и будет вашим психологом, – сказал доктор Бун, обращаясь к Мэри.

Рэндел молчал. Ирландский сеттер долго следил за ним, потом, громыхая медалями, вскочил на ноги и отряхнулся.

– Вам нужно будет пойти сейчас домой и приготовить Рэнделу одежду, – продолжал доктор Бун. – Вы можете принести ее завтра, а пока Джин поищет для Рэндела пижаму и туалетные принадлежности.

– Завтра вы обговорите с миссис Элиот все подробности, – сказал доктор Бун, поворачиваясь к Джин.

– Хорошо, – ответила Джин.

Доктор Бун встал со стула, и Мэри поняла, что ей можно уходить. Наконец она может повернуться к Рэнделу спиной, она может оставить его в незнакомой комнате, стоящего в нелепой позе на незнакомом ковре. В незнакомом городе.

Итак, она сказала Рэнделу «До свидания». И не услышав ответа, вышла из комнаты. Она прошла через кухню, где стоял стол, заваленный грязной посудой, миновала холл, где по углам валялись пачки старых газет, и вышла на улицу. Двери дома закрылись за ней.

Проходя через двор, Мэри старалась ни о чем не думать. Двор был вымощен каменными плитами и выглядел унылым и неухоженным. Пройдя два квартала, Мэри остановилась и оглянулась. Дома не было видно. Она была одна. Она, наконец, оставила Рэндела. Миля за милей вокруг нее простирался Лондон со своими пригородами. Мэри почти не помнила, как они добрались до Фэйерлона. Единственное, что крепко засело у нее в голове, это название улицы и номер, дома – Голдерс-Корт, 101. То место, где сейчас находился Рэндел.

Когда она доставала из кармана блокнот и ручку, она заметила, как дрожат ее руки. Спрашивая иногда у прохожих дорогу к метро, она аккуратно записывала название улиц, по которым шла, отмечала перекрестки и заметные ориентиры: она проходила мимо больших складских помещений, пересекала скоростные магистрали, шла мимо церкви, затем вдоль улицы, на которой было полным-полно магазинов и мелких лавок, пока не вышла к станции метро. Словно некий ключ, с помощью которого можно открыть нужную дверь, она вытащила из кармана карту метро.

– Вы, конечно, можете добраться и на метро, – сказал ей кассир, продающий билеты за зарешеченным окном. – Но я бы вам посоветовал пятьдесят второй автобус. Он вас довезет прямо до Кенсингтон-Черч-стрит.

Он показал ей, где находится остановка. Мэри дошла до остановки и примкнула к толпе ожидающих автобус лондонцев. Она обратила внимание, что многие женщины, так же как и она, повязали вокруг головы платки, спасаясь от ветра.

Внезапно она остро ощутила свое одиночество. И это чувство принесло ей облегчение. Мэри глубоко вдохнула сырой и холодный воздух. Ей приятно было стоять среди белых и черных жителей города, таких же спокойных и неприметных, как и она сама.

Подошел пятьдесят второй автобус. Мэри спокойно, как и все вокруг нее, поднялась в автобус. Она стояла среди нормальных людей, наблюдала, как они читают книги и газеты, смотрят в окно и разговаривают между собой, покупают у водителя билеты. С каждой остановкой Рэндел уходил все дальше и дальше. Там, где он сейчас находился, позаботятся о нем. Как приятно ласкали слух лондонские названия улиц и площадей… Она почувствовала такое облегчение, как будто камень свалился у нее с души. Сердце билось ровно и спокойно, ладони были сухие. Мэри села в освободившееся кресло и стала наслаждаться видом обыкновенного нормального мира вокруг нее. Ее мышцы расслабились.

Наконец череда незнакомых улиц закончилась, и она с радостью узнала ставший почти родным Ноттинг-Хилл-Гейт, обсаженный ореховыми деревьями. Она узнала магазины, куда они ходили за покупками совсем недавно. Вот и остановка на Кенсингтон-Черч-стрит. Мэри вышла из автобуса.

Дон попрощался с ней на улице две недели назад. Джей и Бет шли по ней сегодня ранним утром. А сейчас только Мэри осталась здесь. Она миновала винную лавку, прошла через ворота во двор и снова почувствовала себя одиноко. Их квартира будет выглядеть сейчас такой же голой и необжитой, какой она была в первый день их приезда. Сейчас она откроет дверь и войдет в безмолвные, тоскливые комнаты, где еще так недавно звучали голоса ее детей.

Но, когда она закрыла за собой входную дверь и повернула ключ в замке, оказалось, что квартира не пуста: она была наполнена полуденным солнцем. На сердце у Мэри стало спокойно.

Мэри прошлась по всем комнатам. Она слушала тишину, проникаясь все больше и больше чувством приятного одиночества. Ничто не мешало ей, никто не досаждал. Рэндел исчез, как ночной кошмар, со своей окровавленной рукой и осточертевшим ей постоянным запахом вина. Он не сможет найти дорогу домой, руководствуясь, как она, картой Лондона. И не найдет нужный маршрут автобуса.

Выйдя из кухни, где было полно вкусной еды, она прошла в спальню и выглянула в окно. Мимо проезжали залитые поздним полуденным солнцем лондонские автобусы.

Ее спальня.

Ее Лондон.

Ее квартира в Лондоне.

Время, которое ей предстояло провести в Лондоне… Недели и недели в городе, который никогда ей не надоедал. Недели полного одиночества и свободы.

Да еще и с деньгами. Заперев квартиру, она снова вышла на улицу. Мэри взяла в банке немного наличных денег, затем побродила по супермаркету в Ноттинг-Хилл-Гейте, размахивая продовольственной сумкой, и улыбнулась про себя, увидев всего шесть сортов овсянки и два сорта мыла. И при этом бесконечные полки с чаем и конфетами.

Обычные милые вещи… Она смотрела на красиво разложенные свежие овощи. Они были вымыты и аккуратно расфасованы. Полно было разнообразной свежезамороженной продукции в маленьких упаковках. Она купила сначала бифштекс. Затем замороженный картофель, присыпанный сыром, шоколадный пирог и бутылку винного ликера.

Когда начало темнеть, маленькую кухню Мэри заполнил аромат поджаренного бифштекса, запах лука и сыра, исходивший от приготовленного картофеля. Мэри нарезала салат из свежих овощей и налила себе в бокал немного ликера. Закончив приготовление ужина, она в полном одиночестве села за стол.

Желтый свет лампы мягко освещал ее гостиную. Снаружи доносился вечерний шум улицы. Он успокаивал ее. Предвкушая наслаждение, она положила себе в тарелку еду и в полной тишине принялась есть. Только стук вилки и ножа о тарелку нарушал тишину квартиры.

Когда она в последний раз ела вот так, в полном одиночестве?

Бифштекс был восхитительным. Съев несколько кусочков, Мэри рассмеялась, раскинув руки, наслаждаясь тишиной и спокойствием.

Завтра она возьмет напрокат пишущую машинку, и когда Рэнделу станет лучше, ее новый роман – «Хозяин» – будет уже напечатан. В принципе он уже закончен. Она привезла его с собой под видом своих дневников. Когда они вернутся домой, никто в университете ничего не сможет сказать о его «болезни», даже если и что-то узнают об этом. Предыдущая книга, наверное, уже поступила в продажу, а к тому времени новая уже будет готова к изданию. Это будет лучшее из того, что Рэндел «написал» до сих пор…

«Ублюдок!» – подумала она про себя, вспомнив, как сегодня днем Рэндел ползал по ковру на коленях с приставшей к подошве оберткой от жевательной резинки.

Бифштекс под ножом слегка сочился красным соком.

– Ты нашел хорошее время, чтобы заболеть! – воскликнула она.

От радиаторов шло тепло. Теперь никто не помешает ей смотреть телевизор когда и сколько вздумается, никто не станет загораживать его или выключать…

– Ну и черт с тобой! – в сердцах произнесла она. Картофель, присыпанный настоящим «чеддером», золотился у нее в тарелке, сверкая капельками масла.

Она отыскала свой «дневник» и, усевшись за стол, открыла его. Внутри она обнаружила несколько вырезок: обзоры и отзывы критиков на книги Рэндела. Эти писаки думали, что хорошо разбираются в «творчестве» автора, имя которого было напечатано на корешках этих книг.

Мэри пробежала глазами заголовки статей: «Рэндел Элиот – мастер слова!»… «Сила восприятия Рэндела Элиота»… «Писатель, который тонко разбирается в женщинах». Прочтя последний заголовок, Мэри улыбнулась.

«С помощью мельчайших деталей Элиот создает в сознании читателей образы, недоступные обыкновенному писательскому перу».

Прочтя этот абзац, Мэри сказала вслух:

– Это очень трудно сделать.

«Обычно наши писатели склонны прямо обозначать состояние своих персонажей: они или печальны, или счастливы, страстно влюблены, чем-то увлечены или, наоборот, подавлены, находятся в полном отчаянии. Это кажется несколько примитивным на фоне произведений Рэндела Элиота. У него все по-другому. Например, он описывает дождь, как капли струятся по стеклу, и чувство грусти и печали охватывает читателя, хотя он и не упоминает этих слов. Мы видим женщину, следящую за полетом пчелы в лучах солнца, и вместе с ней переживаем ее состояние радости и счастья. Не надо говорить нам, что женщина влюблена, когда она среди ночи танцует в пустой комнате. Когда человек дрожащими руками шарит по столу в поисках лезвия, нет необходимости писать, что он попал в безвыходное положение и думает о самоубийстве».

С трясущимися руками Мэри вскочила на ноги.

– «Рэндел Элиот». Да кто такой этот Рэндел Элиот? Тот, кто называет меня «тупицей» и «куском дерьма»?

Однако Мэри удалось погасить свой гнев, взять себя в руки и снова усесться за стол. Она просмотрела остальные вырезки. Не все отзывы были положительными и восторженными. Когда она читала негативную критику, то начинала понимать, что чувствует умная лиса, пустившая злых собак и охотников, похожих на критиков, по ложному следу, а сама тем временем отсиживающаяся в потайной норе.

Закончив чтение, Мэри потянулась и глубоко вздохнула. Да, Рэндел получит свою новую книгу, и на обложке будет стоять его имя. Его станут называть плодовитым писателем, потому что он постоянно печатается. Его странное поведение в обществе, в университете будут относить на счет странностей, свойственных талантливым писателям. Его будут считать «чудаком», «Дон Кихотом», «слегка чокнутым», хотя на самом деле это не что иное, как шизофрения, или «маниакальная депрессия», как объясняли ей врачи. Да, она сделает так, чтобы и эта книга вышла в свет. Это необходимо сделать, потому что в результате Рэндел сохранит работу в университете, а денег, вырученных за книгу, хватит на обучение Джея и Бет и на начало нового дела Дона.

Мэри подошла к окну и долго смотрела на ночную улицу.

– Не забывай, что ты в Лондоне, – напомнила она себе, отходя от окна и возвращаясь в освещенную комнату. – Книги, музеи, театры – все в твоем распоряжении. И еще – много-много вкусной еды!

В кухне она опять села за стол и отрезала себе целых два кусочка шоколадного торта.

На кухонном шкафу лежала стопка помятой бумаги. Листы были сплошь испещрены каракулями Рэндела. Рядом валялся его карандаш. Он до тех пор водил им по бумаге, пока отточенный кончик не ломался. Тогда он отшвыривал его прочь и брал новый. Дети говорили, что не могут разобрать ни одного слова. Да и что там было разбирать, если эти закорючки абсолютно ничего не значили.

– Только я могу прочесть все, что он пишет, – приходилось отвечать ей. – Кроме того, находясь в своем «трансе», он часто просто диктует мне, а я записываю.

Мэри вымыла посуду и решила принять ванну. В пустой квартире никто не мог помешать ей. Ванная комната не отапливалась, поэтому она налила полную ванну горячей воды и снова вернулась в кухню. Стоя на линолеуме в теплой кухне, она разделась догола и с ног до головы намылилась душистым мылом. Затем быстренько забежала в ледяную ванную комнату и до подбородка погрузилась в горячую воду. Какое блаженство! Это было просто замечательно…

Мысли ее вновь возвратились к Рэнделу. Она вспомнила недели, когда Рэндел, привязанный ремнями к кровати в больнице, проходил курс шоковой терапии. Однажды он убежал из больницы, и она долго искала его вместе с полицией по всему городу. Они нашли его в парке, где он прятался от больничного кошмара, съежившись на лавке. И этот больной человек в самом деле верит, что он пишет книги. С какой важностью он произносит: «моя книга… мой агент… мой редактор…»

Вспомнив это, Мэри мягко улыбнулась: он был так счастлив. Ладно, его работа будет и впредь в полном порядке.

Мэри с удовольствием вытянулась в ванне. Тело охватила приятная истома. Ее взгляд упал на разбитое стекло. Вместо прежней газеты она приспособила кусок картона.

Чистые подогретые полотенца в ее распоряжении. По радио передавали концерт классической музыки – Брамс. Мэри расслабилась, слушая музыку и нежась в горячей воде. Наконец она почувствовала, что может уже относительно спокойно вспоминать события сегодняшнего дня: бесконечные нелепые поиски одного яйца, удивленное лицо отца близнецов с вездесущего плаката, даже кошмарный бумажный цветок…

Когда вода в ванне стала остывать, Мэри завернулась в подогретое полотенце и быстро выбежала из холодной комнаты в теплую кухню. Наконец она освободилась от того кошмара, который ей пришлось пережить совсем недавно. Рэндел далеко и в полной безопасности. А она – свободна.

По радио звучала музыка Римского-Корсакова. Обнаженная, с одним лишь банным полотенцем на бедрах, Мэри сделала несколько танцевальных па вокруг стола.

Лондонская ночь. Звуки великого города проникали сквозь толстые стены и заполняли все комнаты. По улице прогромыхал грузовик, и стены отозвались мелкой дрожью.

Дети разъехались. На холодильнике остались забытые ими музейные каталоги и букетик маргариток в вазе. На чашках, сложенных в раковине, еще остались следы их губ – она заметила их, когда мыла посуду.

Мэри почувствовала, что слишком устала, чтобы делать что-нибудь еще. Пора спать. Она выглянула на улицу через просвет в занавесках – запертые ставнями магазины на темной Кенсингтон-Черч-стрит, причудливые в свете уличных фонарей липы с облетающей листвой…

Прежде чем выбрать себе кровать, Мэри обошла все комнаты. Нет, она не будет спать ни в кровати Рэндела, ни в своей. Дети так аккуратно застелили свои постели, будто хотели напоследок сказать ей, что любят ее и заботятся о ней. Они всегда помогали ей по дому. Она подумала о Майкле и поняла, что ужасно соскучилась. Ее старший сын такой же высокий и темноволосый, как она; улыбка не сходит с его лица… Как он далеко сейчас.

Подушка Бет еще хранила запах ее волос. Прошло совсем немного времени с тех пор, как она спала здесь. Мэри забралась в постель Бет и замерла, пытаясь унять дрожь и согреться, прислушиваясь к звукам Лондона, от которого ее отделяла лишь одна стена.

Постепенно постель согрелась, и Мэри перестала дрожать. Она дышала родным запахом Бет и думала о своих детях: где они спят сейчас, разбросанные по всему свету?

Теплый комок подкатил к горлу, и она заплакала, уткнувшись лицом в подушку Бет, вспоминая белое как мел лицо Рэндела и бумажный цветок, приколотый к его руке.

 

ГЛАВА 9

Уличный шум и солнечный свет, проникающий сквозь занавески, разбудили Мэри. Она открыла глаза, села в постели и обнаружила, что находится в кровати Бет. Все двери, ведущие из холла в другие комнаты, были открыты настежь. По тишине в квартире можно было предположить, что, кроме нее, здесь никого нет.

– Рэндел, – невольно произнесла она, и вчерашний день встал перед глазами.

Знакомые вещи в квартире лучше любых слов подсказали ей, кто где находится. «Вещи, как и старые привычки, никогда не подведут», – подумала Мэри. Следуя своему привычному распорядку дня, она умылась, почистила зубы, приготовила завтрак, убрала постель, оделась и вымыла посуду.

Рэндел находился в безопасности. И она знала, как найти его. Поэтому вначале она решила отправиться на поиски магазина, где можно будет взять напрокат пишущую машинку. Она вышла из дома и, расспросив о магазине, на автобусе доехала до него. Он оказался маленьким и пыльным. Терпеливо ожидая, пока ее обслужат, Мэри наблюдала через стекло витрины, как напротив, через улицу, сносят дом. Фасад снесли, обнажив прятавшиеся за ним комнаты с лепными потолками и карнизами. От этого дом казался голым. Что-то непристойное было в этом зрелище, словно кто-то выставлял на всеобщее обозрение чью-то интимную жизнь или подслушивал чужие разговоры, не предназначенные для посторонних ушей.

Подобрав подходящую пишущую машинку, Мэри вернулась домой, сложила сумку Рэндела и, взяв с собой карту, отправилась в Фэйерлон.

Пройдя в обратном порядке свой вчерашний маршрут, улицу за улицей, она наконец увидела знакомый дом.

Пока она наслаждалась одиночеством, Рэндел всю ночь провел здесь.

У дверей все еще стояли пустые бутылки из-под молока, которые она заметила, уходя вчера.

Мэри позвонила в дверь. Джин открыла ей и впустила в дом.

– Вы принесли Рэнделу одежду? – улыбаясь, спросила она, произнося слова с французским акцентом. Ее длинные прямые темные волосы слегка загибались на концах. На лице не было никаких следов косметики.

– Нам надо поговорить с вами, – продолжала Джин, проведя Мэри в гостиную. Здесь стоял огромный старый диван с высокой спинкой и подлокотниками. Когда женщины уселись по его углам, Мэри подумала, что он похож на комнату в комнате.

– Вы хорошо спали? – поинтересовалась Джин.

– Да, – ответила Мэри. – Я знала, что Рэндел находится в безопасности. А как у него прошла ночь?

– Не очень хорошо. В два часа дня мы встретимся с доктором Буном. Рэндел, насколько я знаю, известный в Соединенных Штатах писатель?

– Это не совсем так. Просто он получил премии за свои книги и хорошие отзывы в прессе. До всеобщей известности дело еще не дошло. Могу я видеть его?

– Сейчас его нет, – сказала Джин. – Он пошел в церковь. Это недалеко, и он в пижаме, которую мы ему дали. Не хотите ли кофе?

– Он пошел один? – спросила Мэри.

– Я понимаю вашу тревогу. Видите ли, мы стараемся по возможности не ограничивать свободу наших пациентов. В этом случае их действия помогают и им, и нам понять причину и суть их болезни. Обычно их поступки напрямую связаны с проблемой, которая их волнует. Мы помогаем им самим осознать, кто они есть на самом деле. Например, Пегги. Она здесь, потому что у нее есть склонность к убийству. Тем не менее мы не ограничиваем ее свободу, хотя она все время находится у нас под наблюдением.

– А как Рэндел? У него тоже есть такая склонность?

– Мы думаем, что отчасти – да. Так как насчет кофе? Или, может быть, чаю?

– Благодарю вас. Кофе, если можно, – сказала Мэри и услышала, как открылась дверь в комнату. На пороге стоял Рэндел и смотрел на нее. Пижама, которую ему дали, была ему слишком мала. Он подошел к Мэри и протянул ей свои очки. Массивная черная оправа была расколота надвое.

– Нашли ли вы церковь св. Давида? – спросила Джин, возвращаясь с кофе.

Рэндел ничего не ответил. Мэри взяла у него из рук очки.

– Их можно отремонтировать, – сказала она. Мэри заметила, что ноги у Рэндела босые и синие от холода.

– Роб одолжил ему свои очки на время, пока вы не принесете ему новые, – сказала Джин, протягивая Мэри чашечку кофе.

– Я оставил очки Роба на полу, напротив алтаря, – произнес Рэндел.

Роб, низенький и толстый, похожий на сову, вошел в гостиную.

Рэндел оставил твои очки в церкви св. Давида, напротив алтаря, – сказала ему Джин.

– Я сейчас туда позвоню, – сказал Роб и вышел.

– Ты не замерз? – спросила Мэри Рэндела. Потом она обратилась к Джин:

– Я принесла ему пижаму, домашний халат и тапочки. Могу я подняться к нему наверх и помочь переодеться?

– Это было бы чудесно. Не правда ли, Рэндел? – сказала Джин.

Рэндел вместе с Мэри поднялся в комнату. Неприятный холодный ветер развевал занавески, но Рэндел не позволил закрыть окно. Мэри положила сумку на его кровать и достала принесенные вещи. Она помогла Рэнделу стянуть куцую чужую пижаму, потом, словно ребенка, стала одевать его в свою, по очереди просовывая в штанины его закоченевшие, негнущиеся ноги. Мэри обула его в теплые домашние тапочки, надела на него халат и завязала пояс. Она заметила повязку на его руке в том месте, куда он приколол себе бумажный мак.

– Ты спустишься со мной вниз? – спросила Мэри. Рэндел сидел на кровати и молчал, но когда она взяла его за руку, чтобы поднять с кровати, он воспротивился. Она оставила его в холодной комнате, а сама спустилась вниз по узкой лестнице, мимо узкого коридора, где неприятно пахло застоявшимся сигаретным дымом и собакой.

Джин ждала ее на диване с двумя чашками кофе в руках. Мэри взяла свой кофе и обхватила чашку двумя руками, согревая влажные и холодные ладони. На сердце было неспокойно, потому что с Рэнделом оказалось все не так, как она думала. Он не был здесь в полной безопасности, а ей больше всего на свете хотелось уйти отсюда и больше не возвращаться. В этой комнате отвратительно воняло мочой. На подлокотнике дивана было множество крошек от еды, а посреди ковра на полу валялись мокрые журналы и записные книжки.

– Расскажите мне о себе, – сказала Джин. – Вы, как никто другой, знаете Рэндела, а нам важно знать каждую мелочь о нем, чтобы мы смогли помочь ему.

– Не хотите ли вы первая рассказать мне о себе? – сказала Мэри. – Вы говорите с акцентом. Давно ли вы в Англии?

Ее голос звучал ровно и холодно. Ей не нравился этот дом. Ей хотелось поскорее уйти отсюда.

– Я из Парижа, – сказала Джин, наклоняя голову при последнем слове, словно желая подчеркнуть его. – Я училась во Франции, а потом приехала сюда, чтобы получить ученую степень.

– А я из Штатов, из Небраска, – сказала Мэри, также слегка наклоняя голову и улыбаясь так, как будто это было вполне обычным явлением.

– Я была замужем, а потом развелась. И у меня нет детей – сказала Джин. – У вас их, как я слышала, четверо?

– Да. Они уже взрослые.

Наверху, в холодной комнате, сидел на кровати Рэндел, а здесь, внизу, женщина, которая была его женой, вела спокойный задушевный разговор.

– Моя мама живет здесь, со мной, – сказала Джин. – Ей очень одиноко без меня во Франции.

– Мои родители умерли. Я потеряла их.

Мэри увидела их лица. Ей показалось, что это было тысячу лет назад, за тысячи миль отсюда, когда она сама не была ответственной за жизнь другого, ненормального «ребенка».

– Расскажите мне о них, – попросила Джин.

Мэри облокотилась на спинку дивана и прикрыла глаза. Естественно, она расскажет ей о них. Все врачи просили ее об этом. Болезнь Рэндела вынуждала ее открывать незнакомым людям свою личную жизнь.

– У меня было счастливое детство, – сказала Мэри, и ее прошлое нахлынуло на нее тысячами звуков, запахов, вкусов, образов, картин и чувств: очарование холодного зимнего утра… тапиоковый пудинг… вкус стебелька одуванчика на языке…

– Мой отец преподавал английский в колледже, – продолжала Мэри, вспоминая своего любимого кота, запрыгивающего в приоткрытое окно, и запах снега от его шерсти, колокольчик продавца мороженого в жаркий летний день… гудок старьевщика, не спеша бредущего по улице… Отец подарил ей маленькую красивую тетрадь в черном переплете, чтобы она записывала туда свои стихи. На каждом листе она аккуратно отмечала дату написания очередного стихотворения. Это была ее первая собственная книга.

– Моя мама тоже преподавала некоторое время в колледже, – сказала Мэри. – И вышло так, что я выросла в семье педагогов. Я была у них единственным ребенком.

Она вспомнила свою первую школьную форму, первые шелковые чулки, в которых ей казалось, что лодыжки у нее голые.

– Мы хорошо проводили время: играли в разные карточные игры, а по вечерам в воскресенье слушали передачи по радио, каждый со своим подносом на коленях. Это был воскресный ужин. Еще мы ходили в кино, в гости. Мой отец очень любил копаться в саду.

Она вспомнила крепкие руки отца, разрыхляющие землю в маленьком цветнике, увидела маленькую девочку, поливающую из лейки рассаду в деревянных ящиках. Тогда она и не представляла себе, что могут быть семьи, где люди кричат и бранятся между собой, а иногда даже дерутся.

– Моя мама любила людей, и у нас очень часто бывали гости, – продолжала Мэри. – Она была такой общительной, что не понимала дочь, которая больше всего любила сидеть дома, читать и писать рассказы, стихи.

Мэри вспомнила книги, которые она приносила из библиотеки. Подготовка к чтению была похожа на ритуал. Она нарезала тонкие ломтики белого хлеба, намазывала их маслом, а сверху посыпала сахаром и корицей. Потом она сворачивала их в трубочки, и нехитрое пирожное было готово. Она садилась на стул с книгой на коленях и принималась за чтение, час за часом просиживая в такой позе, откусывая маленькими кусочками любимое лакомство.

– У меня были очень добрые родители, – вздохнула Мэри.

– Вы очень тоскуете по ним. Вам их не хватает, – сказала Джин. Голоса двух женщин звучали обыденно, и их беседа была таким же нормальным делом, как и свет полуденного солнца у них на лицах, как чашки кофе у них в руках. – Вы рано вышли замуж?

– Мне было девятнадцать. Рэндел был в армии во время второй мировой войны. Мы поженились в 1948 году.

Мэри вспомнила маленькую церковь, где их венчали, свадебную вуаль, которая развевалась вокруг нее. Они взяли ее напрокат…

– Рэндел воевал в Италии. – Мэри посмотрела на Джин и пожала плечами. – Он так долго был на войне.

Джин ничего не сказала. До Мэри снова донесся запах мочи. В камине, неподалеку от них, валялись обрывки картона и бумаги. В кухне кто-то открыл кран.

Деньги за предыдущую книгу полностью уйдут на лечение, их получит Джин, доктор. Повязка на руке Рэндела – тоже деньги за книгу.

– Вы приезжали сюда после войны? – спросила Джин.

– Да. Мы приезжали сюда во время нашего медового месяца. Параллельно мы собирали материал для докторской диссертации Рэндела.

Мэри вспомнила ту зиму в Лондоне: в квартире в Хампстеде было так холодно, что изо рта шел пар. Они готовили на лампе горячий шоколад и согревались, лежа под пледом на кровати, где занимались любовью.

– Он защитил диссертацию? – спросила Джин.

– Да. Он нашел работу, и мы купили большой старый дом в городе, откуда мы были родом.

Мэри попыталась вспомнить, в каком месте на лужайке находилась табличка «Продается», но не смогла. Она увидела фасад родного дома, колонны, которые она сама отремонтировала и покрасила, чистый двор и порядок внутри дома…

Когда она открыла глаза, то вспомнила, что находится в маленькой гостиной на лондонской окраине, которая называется Доллис-Грин. Молодая женщина по имени Джин отхлебывала кофе в другом углу дивана, старого и грязного, а в комнату входил доктор Бун. За ним шла Пегги со своим рыжим сеттером.

Роб поднялся наверх и привел Рэндела, в халате и домашних туфлях. Мэри не могла заставить себя посмотреть на Рэндела. Она продолжала держать в руках чашку кофе, такую же пустую, какой была сейчас сама.

 

ГЛАВА 10

– О чем мы будем говорить, Рэндел? – спросил доктор Бун. «Наверное, приятно находиться в центре всеобщего внимания, – подумала Мэри. – Может быть, именно по этой причине люди прикалывают к руке бумажные цветы».

. – О насилии, – сказал Рэндел.

– Рэндел помочился на эти книжки и журналы, – произнес доктор Бун приятельским тоном, показывая на мокрые бумаги на ковре. Он сказал это так, как будто Рэндел полил комнатные растения в горшках. – Он хочет, чтобы вы купили Пегги новые альбомы и цветные мелки, потому что эти намокли.

– Запиши все это, – рявкнул Рэндел, вскакивая со стула. Он взял из мокрой кучи блокнот и протянул его Мэри. – Есть здесь у кого-нибудь карандаш?

Блокнот в руках у Мэри был влажным и вонял.

– Вот, пожалуйста, – сказал Роб, протягивая Рэнделу ручку. Руки Рэндела тряслись, когда он передавал ее Мэри.

Пегги сказала Мэри, какие ей нужны альбомы и мелки, и Мэри все это записала.

– Считай время, – сказал Рэндел. – Записывай каждую минуту, каждую секунду. – Он дал ей свои часы. – Сейчас два часа семнадцать минут и двадцать девять секунд. Запиши это.

Мэри положила влажную записную книжку на колени. Сейчас она могла бы находиться в Греции с Джеем и Бет, вместо того чтобы разыгрывать здесь роль послушного секретаря.

– Записывай все! – сказал Рэндел. Он всерьез собрался обсуждать вопрос насилия. «Что за чушь», – подумала Мэри. Доктор спросил, какого рода насилие предполагал Рэндел, помочившись на бумаги. Мэри, записывая все, что говорил каждый из присутствующих, периодически отмечая время, подумала, что никогда не увидит Грецию, потому что Рэнделу Элиоту, английскому профессору, захотелось помочиться внутри гостиной.

Рэндел крутился вокруг Мэри, нависая над ней, следя за ее записями. Он с таким вниманием наблюдал за тем, что она пишет, как будто никогда не давал ей ворох испещренной каракулями бумаги со словами: «Перепечатай мой роман».

Доктор Бун, Джин, Роб и Рэндел обсуждали заданную тему. Рэнделу хотелось говорить об атомной войне. Скоро все они умрут, – сказал он.

«Помирай сам, если хочешь, – подумала Мэри. – А я отправлюсь в Грецию». Рэндел опять подбежал, чтобы убедиться, что она отмечает время в вонючей и влажной записной книжке. Вот это надо исправить… Это ты обязательно напечатаешь…

Книжка воняла у нее на коленях, а ручка скользила и не писала на мокрых желтых пятнах. Рэндел был доктором философских наук и часто насмехался над ней: «У тебя есть только диплом колледжа. Ты не знаешь, что такое настоящее образование. Ты никогда ничего не напишешь – ты слишком ленива для этого».

Под конец Рэндел вырвал из записной книжки один лист, забрал у нее свои часы и, неся вонючий листок словно драгоценный документ, направился к лестнице.

Мэри последовала за доктором Буном в заднюю комнату, заполненную книгами. Войдя, она закрыла за собой дверь.

– Не грозит ли Рэнделу опасность, когда он один выходит из дома?

– Да, но видите ли вы альтернативу? Вы думаете, ему станет лучше, если мы накачаем его лекарствами и закроем в комнате? Что с ним делали раньше? – спросил доктор Бун.

– Его изолировали и давали ему лекарства, – ответила Мэри.

– Наши методы несколько иные, – сказал доктор Бун. – Я согласен, что в этом есть элемент риска. Но он всегда должен говорить нам, куда идет, – таковы наши правила. Если его не будет долго, мы найдем его.

Сидя на стуле в маленькой комнате с книгами, Мэри вспомнила, как часто ей приходилось давать согласие в письменном виде на изоляцию и лечение Рэндела шоковой терапией.

– Я всегда считала, что надо следовать рекомендациям и советам его врачей, – сказала Мэри. – Что я еще могу сделать?

Доктор Бун вкратце перечислил свои регалии, рассказал о своем опыте и о методе лечения. «Как будто это убережет Рэндела на лондонских улицах», – подумала Мэри, с тяжелым сердцем слушая доктора. Она представила себе, что заберет его отсюда. Что тогда? Долгая дорога домой, квартира, где она не сможет оставить его, звонки другим докторам, потом поездка с Рэнделом в другую клинику…

– Мы попытаемся сопровождать вашего мужа на улице, если это успокоит вас, – донесся до нее голос доктора Буна.

– Да, в таком случае я буду чувствовать себя гораздо спокойнее.

– Он сказал, что он писатель.

– Он издал четыре романа, – сказала Мэри.

– Ага, – задумчиво произнес доктор Бун и потом, словно этот вопрос логически следовал из предыдущего, спросил: – Так что мы сделаем с оплатой?

– В Штатах у нас есть страховка, – сказала Мэри. – Мне надо позвонить в наш университет. – Она посмотрела на часы. – Сейчас у нас около девяти утра.

– Вы можете позвонить отсюда, – сказал доктор Бун, переставляя телефон к ней поближе. Мэри достала книжечку с телефонами, набрала номер и услышала знакомый акцент в родном Небраске. Она говорила спокойно и твердо. Да, она за границей. У нее возникли кое-какие проблемы… Доктор Бун напряженно ее слушал. Сделав кое-какие пометки в записной книжке и закончив разговор, Мэри повесила трубку.

Доктор Бун спросил, не может ли она заплатить несколько сотен долларов заранее? Она ответила, что может, и выписала чек. Потом она помыла руки над раковиной в кухне и, попрощавшись, покинула дом, где оставался Рэндел.

Никто не знал, куда она собирается идти. Она и сама пока этого не решила. Никто не ждет ее дома. Никому в этом городе до нее нет дела.

Такое никогда с ней не случалось. Мэри нашла в автобусе свободное место и села, рассматривая в окне проносившиеся мимо афиши и плакаты, витрины магазинов и людей, спокойно дожидающихся транспорта или куда-то спешащих. За сорок семь лет жизни с ней ни разу не случалось такого – ее никто не ждал, и никто не знал, где она и куда направляется.

Она достала из кармана карту автобусных маршрутов и, стараясь, чтобы люди вокруг не заметили этого, заглянула в нее. Проехали Ноттинг-Хилл-Гейт… Найтс-бридж… Гайд-Парк-Корнер… Она вспомнила, как родители приучили ее к тому, чтобы она предупреждала их о том, где она бывает и куда направляется. Даже тогда, когда она уже училась в колледже и работала. После них этого от нее требовал и Рэндел: куда она идет, когда будет дома…

На Чаринг-Кросс-Роуд она смешалась с толпой и пошла мимо билетных касс, сувенирных магазинов, кинотеатров. Из открытых дверей вырывались звуки современной музыки. Она знала короткую дорогу до билетного киоска в парке, под деревьями. Под рукой, в подкладке пальто, у нее находился потайной карман; у киоска она встала в очередь и пробежала глазами перечень спектаклей и шоу, которые можно увидеть сегодня вечером.

«Сказки Гофмана». Музыка и танцы. Купив билет, она положила его в тот же надежный карман и решила зайти в знакомую лавку неподалеку, где продавали репродукции известных художников. Картины висели здесь всюду – от пола до потолка. Времени у нее было достаточно. Она не спеша рассматривала репродукции, пока не выбрала те, которые ей больше всех пришлись по душе. Она купила репродукцию прекрасного дерева над водой Моне и танцующую пару с сигаретными окурками и фиалками под ногами Ренуара. Картина была светлая и красочная.

Ознакомившись с меню в Швейцарском центре, она со свернутыми в трубочку репродукциями спустилась вниз, в ресторан, но прежде чем войти в зал, зашла в туалет.

Здесь никого не оказалось, кроме женщины за маленьким столиком у двери.

Она читала книгу, но сразу вскочила на ноги, как только увидела Мэри.

– Что вы читаете? – улыбнулась Мэри и увидела, что это был поэтический сборник Неруды.

– Это – Неруда, – сказала женщина.

– И вы можете читать его на испанском?

– Я не очень хорошо знаю английский, – ответила женщина, протирая туалетное сиденье и держа дверь открытой, пока Мэри входила в кабинку.

Мэри еще раз улыбнулась ей и закрыла за собой дверь. Когда она вышла и подошла к раковине, то увидела, что у крана отсутствует вентиль.

– Вот здесь на полу, под ногами, педаль, которую надо нажать, – сказала женщина и нажала педаль. Из крана пошла вода.

– Спасибо, – сказала Мэри.

Женщина смотрела, как Мэри моет руки. Затем Мэри достала маленькую пластиковую расческу, пудру, помаду и стала приводить себя в порядок перед зеркалом.

– Вы приехали из Испании? – спросила она женщину.

– Здесь нет окон, – ответила женщина. – Это плохо. Я скучаю по солнцу Испании.

– Да, – сказала Мэри. – Я из Америки. Я тоже далеко от дома и от своих детей.

– Детей? – Лицо женщины засветилось улыбкой. – У вас есть дети? У меня тоже есть дети.

– Скоро мы опять увидим своих детей.

– Да, – согласилась женщина и еще раз просияла, когда Мэри положила ей на блюдечко пятьдесят пенсов и попрощалась с ней.

В зале ресторана Мэри села за маленький столик и сделала заказ. Потягивая из бокала вкусное вино, она вспомнила женщину в дамской комнате и то, как засветились ее глаза, когда они заговорили о детях. Мэри посмотрела на бокал с вином – оно так же искрилось и сверкало, как и глаза испанской женщины, как и ее глаза.

 

ГЛАВА 11

Утром Мэри проснулась в своей кровати, открыла глаза, зевнула и с удовольствием потянулась. Она хорошо выспалась – никто не будил ее, ничто не мешало спать. Кровать Рэндела была аккуратно застелена. Мэри обвела спальню глазами и вспомнила вчерашний спектакль – «Сказки Гофмана»: костюмы, музыка, танцы и устремленные на сцену взгляды зрителей. Никому не было дела, когда она вернется домой и придет ли вообще. Мэри громко рассмеялась.

В гостиной, ванной комнате и на кухне царил образцовый порядок. Дом словно ждал ее пробуждения, погруженный в неяркий свет облачного лондонского утра. Кто-то другой накормит Рэндела. Она может спокойно одеться, приготовить хороший завтрак и под звуки музыки радио съесть его, наслаждаясь тишиной и покоем, в своей лондонской квартире.

Мэри вымыла посуду и прошлась по комнатам, думая о том, что впервые в жизни она находится в своей квартире, где все вещи до тех пор останутся на своем месте, пока она не пожелает передвинуть или убрать какую-либо из них. Мэри остановилась в дверях спальни и с удовлетворением отметила про себя, что она очень аккуратная женщина. «Да, скорее всего, это так», – согласилась она вслух сама с собой.

Неожиданно она рассмеялась. Все прекрасно – она украсит комнату комнатными растениями, станет выращивать цветы… А еще она отправится на Портобелло-Роуд и купит красивый бокал из тонкого хрупкого стекла старинной работы, изысканную фарфоровую тарелку, красивое блюдце и чашку.

Потом она вспомнила про репродукции, которые купила вчера. Она нашла их, свернутые трубочкой, и развернула на чистом столе в гостиной. «Танец в Бужевале» Ренуара и «Антиб» Моне.

Репродукция Ренуара была похожа на взрыв лилово-багровых красок, праздничных, чувственных и печальных. Ее руки окрасились в розовый цвет, когда она разглаживала ее на столе. Эту репродукцию Мэри повесила на стену в спальной комнате.

Дерево Моне создавало совсем другое настроение. Мэри вспомнила Антиб, где они когда-то бывали с Рэнделом. Она прикрепила ее над столом в гостиной. На столе лежал ее новый роман, открытый на очередной главе. Вдоволь налюбовавшись картиной, Мэри взяла в руки рукопись и попыталась сосредоточиться.

Каждое утро, когда голова свежая, а тело полно энергии, она сможет заниматься своим романом. Никто не увидит ее. Никто не помешает. Она сможет спокойно и с удовольствием работать: раскладывать листы прямо на ковре или кровати, громко произносить слова и фразы, чтобы почувствовать и услышать их звучание.

Мэри смотрела на аккуратно исписанные листы. Она специально оставляла достаточно места между строчками, чтобы потом легко было править, вписывая слова в пропущенный интервал и зачеркивая ненужное. Она любила эти строчки, потому что каждое слово, каждая фраза были ее созданием, вышли из глубины ее сознания и души.

Она взяла рукопись в руки и крепко прижала к груди. Сейчас она более, чем когда-либо, ощутила, что ее романы стали неразрывной частью всего ее существа. Подобное чувство она испытывала к своим детям. Она их зачинала, долгие месяцы вынашивала, и наконец они появлялись на свет, навсегда оставаясь частицей ее самой, ее физическим продолжением. А романы становились ее духовным продолжением. И что самое забавное, точно так же, как и дети, носили имя Рэндела. И детей, и свои романы она беззаветно, по-матерински любила.

Воспоминания о вчерашнем спектакле в лондонском «Колизее» несколько оживили ее. Мэри находилась в великом театре, под сводами которого звучала великая музыка. Неожиданно ее пронзила мысль: ей необходим развод, тогда она будет свободна.

Мэри снова перелистала страницы нового романа, своего лучшего романа. Вполне возможно, что на его обложке будет написано: «Хозяин», роман Мэри Квин…если только она будет свободна.

Сейчас Рэндел находится в безопасности. Даже если время от времени с ним будут случаться подобные приступы болезни, он все равно будет восприниматься окружающими как профессор, как известный писатель. Даже если он никогда больше ничего не напишет, он сможет преподавать, пока не выйдет на пенсию.

А что она? В отличие от Рэндела у нее не было степени доктора философских наук, не было работы. Надеяться на алименты? Ведь даже если бы она имела деньги за свои книги, они все равно оставались бы случайным заработком.

Мэри вздохнула. На улице, за стеной разговаривали люди. Она взглянула на репродукцию Моне. Одинокое дерево стояло, изогнувшись над водой. Оно было все еще зеленое, у его основания плескалось нежно-голубое море, и все это растворялось в прозрачном осеннем воздухе.

У входной двери послышался шорох. Подойдя к ней, Мэри увидела просунутое под дверь письмо Бет.

«Октябрь, 17

Дорогая и любимая! Как поживает папа? Как ты? Надеемся, что у вас все в порядке. Наконец мы в Греции (здесь разница во времени два часа). Мы приземлились в три пятнадцать по местному времени. Увидев в здании аэропорта черные мраморные полы и ступени белого мрамора, мы поняли, что мы действительно в Греции! Потом мы увидели оливковые деревья, Парфенон, залитый солнцем…»

«Парфенон… всего в нескольких часах лета отсюда…» – Мэри собрала крошки с тарелки. Она отложила письмо Бет, чтобы прочесть позже, растягивая удовольствие. Убрала постель и позвонила в Фэйерлон. Трубку поднял Роб, и Мэри сказала ему, что не придет сегодня.

– Как чувствует себя Рэндел? – поинтересовалась она.

– Этой ночью он немного поспал, – ответил Роб.

– Очень хорошо, – сказала Мэри. – Сегодня я не встречаюсь с Джин. Не передадите ли вы Рэнделу, что я звонила и что сегодня отнесу его очки в ремонт, а завтра принесу новые блокноты и цветные мелки.

Роб обещал ей, что обязательно все передаст. Мэри, поблагодарив его, повесила трубку.

Весь сегодняшний день принадлежит ей, и она может делать все, что ей заблагорассудится, а Рэндел пусть остается там, где он есть, и мочится там, где ему нравится. Мэри закрыла дверь своей комнаты и вышла на Кенсингтон-Черч-стрит. В кармане у нее были деньги и карта города, а вокруг нее шумел огромный Лондон.

Мэри вспомнила, что видела магазин с выставленными на витрине очками на Ноттинг-Хилл-Гейте, и направилась туда. Когда она входила в магазин, позвонил колокольчик.

– Мне нужна новая оправа для очков моего мужа, – сказала она высокому худому мужчине за конторкой.

Служащий взял очки Рэндела и внимательно стал их разглядывать.

– Интересно, что джентльмен сделал с ними, чтобы довести до такого состояния? – спросил он.

– Я думаю, что ему осточертело смотреть на мир сквозь очки, – ответила Мэри.

– О-о-о, – протянул мужчина, продолжая вертеть очки перед собой.

– Как скоро они будут готовы? – спросила Мэри.

– Позвоните нам через две недели, – ответил служащий.

Мэри поблагодарила его и вышла из магазина.

Словно заправский лондонец, она быстро купила билет в метро и отправилась на Тоттнем-Корт-Роуд, думая о Парфеноне, залитом лучами утреннего греческого солнца.

Горожане ехали на работу. Мэри устроилась в вагоне среди шуршащих газет, предвкушая, как она спустится по Крейт-Расселл-стрит и войдет под величественный серый фронтон Британского музея.

Этот день принадлежал ей. Она шла не спеша, вдыхая свежий утренний воздух. Ее мягкие черные туфли располагали к пешим прогулкам. Никто в мире не знал, куда она направляется. Такой же свободной она могла бы быть всегда.

«Не будь глупой, – сказала Мэри сама себе, бродя по огромным залам музея. – Рэндел никогда не будет платить тебе пособие по содержанию в случае развода. У тебя есть всего лишь диплом об окончании школы. Не более того. Вначале тебе надо найти постоянную работу. Но на что ты можешь рассчитывать? Разве что на работу официантки или клерка. Но в таком случае не осталось бы времени писать книги».

Ее внимание привлекла группа экскурсантов, склонившихся над застекленными музейными экспонатами. «Интересно, что они так внимательно рассматривают?» – подумала Мэри. Подойдя ближе, она увидела, что это были письменные исторические документы, написанные сотни лет назад черными чернилами на хрупкой бумаге. Эти рукописи донесли до наших дней следы страстей, бушевавших много лет назад, трагедий, разыгравшихся когда-то. Мэри переходила от стеллажа к стеллажу, читая старые, пожелтевшие от времени страницы: король Джеймс I в 1623 году просил сына оставить свою любовницу и вернуться домой; Маргарита Тюдор, тринадцатилетняя невеста, не желавшая выходить замуж, умоляла отца оставить ее дома. Письмо было датировано 1503 годом. Музейную тишину нарушали только скрип половиц, покашливание людей и приглушенный шум улицы. Следующее письмо принадлежало очевидцу казни шотландской королевы Марии, в котором он описывал, как ее маленькая собачка никого не допускала к обезглавленному телу королевы, охраняя его.

Рядом, под стеклом, Мэри увидела черновик Суинберна. Слова были несколько раз перечеркнуты и читались с большим трудом. Это был один из черновиков его стихотворений.

Мэри отошла от экспонатов и взглянула на бесконечные ряды полок с книгами, к которым были приставлены высокие лестницы. Исписанные страницы как бы ожили, и Мэри услышала вокруг себя их голоса. Она сделала глубокий вдох, такой же, как на автобусной остановке в Доллис-Грин.

Мэри направилась в греческий зал, где хранились сокровища Парфенона, и долго еще там оставалась.

 

ГЛАВА 12

– Возможно, сейчас у нас к вам возник один и тот же вопрос, – сказала Джин. – После того как мы немного узнали Рэндела, нам бы хотелось знать, почему с тех пор, как Рэндел заболел, вы продолжаете столько лет оставаться вместе.

Мэри пожала плечами:

– Я не могу сама себя обеспечить, тем более что у меня четверо детей. У меня нет высшего образования. Рэндел заболел давно, а в те дни у нас развод был чрезвычайно редким явлением. Это считалось большим несчастьем. – Луч солнца скользнул по кушетке, где две женщины вели неторопливую беседу.

– Вы что, не могли вернуться к родителям? Мэри унылым взглядом обвела комнату.

– Когда я выходила замуж за Рэндела, мои родители сказали мне, что всегда рады видеть нас у себя, но чтобы я никогда не приходила к ним без Рэндела.

– Но это же очень жестоко с их стороны! – воскликнула Джин.

– Но что делать! Вот так мне и приходилось жить. Все же Рэндел содержал семью, – сказала Мэри, переводя взгляд с чашечки кофе на Джин, которая внимательно, с участием смотрела на нее. – Все эти годы он аккуратно приносил домой зарплату. Никогда не тратил денег на себя и на других женщин. Я думаю, что за все годы, прожитые со мной, у него никогда не было другой женщины. Иногда мне даже хотелось, чтобы у него кто-то появился.

– Почему?

– Представьте себе, что у вашего мужа есть любовница, и вы можете с ней поделиться своими мыслями. Это помогло бы вам, вы, может быть, чувствовали бы себя более комфортно?

Джин улыбнулась:

– Как в гареме. У всех женщин один муж.

– Может быть, они говорят друг другу: «Будь осторожна, сегодня – он в плохом настроении» или: «Почему он рассказывает всем нам одну и ту же шутку?», или: «Сказал ли он что-нибудь тебе на прощание или ушел с каменным лицом?»

Джин уже не улыбалась, она вовсю хохотала. Мэри продолжала свою мысль:

– В гареме у женщины могут быть собственные дети и целая куча нянек. И там между собой женщины делят и мужчину, и свои собственные переживания.

– У ваших детей была няня? – спросила Джин.

– Нет. Наши родители были слишком старые люди, а Рэндел не любил бывать в гостях или принимать их у себя дома. Мэри нервно вертела кольца на своих пальцах.

– Очевидно, я не была очень хорошей матерью. Когда дети были маленькими, мне все время приходилось сидеть с ними. Я никуда не могла уйти, потому что их не с кем было оставить. Иногда они спорили или ссорились. Тогда я выступала в роли арбитра. Я даже изредка шлепала и кричала на них, особенно когда была очень уставшей или когда нервничала. – Мэри умолкла.

– А когда у него стали проявляться признаки психического заболевания?

– Это началось в тот год, когда родилась наша дочь. В 1955.

– Ему нравилось быть отцом?

– Трудно сказать. Не знаю. – Мэри задумалась. – Когда у нас родился первенец – Майкл, он кормил его ночью, давая мне возможность поспать. Но после того он никогда мне не помогал с детьми. Я не помню, чтобы он кого-нибудь купал или читал им перед сном, интересовался их школьными делами, говорил с учителями. Он вообще редко беседовал с ними.

– У детей не было няни, следовательно, вы сами смотрели за ними и занимались домашним хозяйством?

– Раз в неделю приходила женщина, чтобы прибрать в квартире, – все так же задумчиво рассказывала Мэри. – Я всегда говорила себе, что тот, кто хочет что-то создать в жизни, должен все делать сам. Если вы хотите, чтобы дети по-настоящему были ваши, вы должны все делать сами: кормить их грудью, купать их, менять и стирать им пеленки, готовить пищу, убирать за ними, нянчить и заботиться о них. Это как художник, который создает свое, и только свое, произведение.

– Вы хотели бы стать художником, хотели бы творить?

Мэри торопливо отхлебнула кофе.

– Я всегда мечтала об этом, но, очевидно, Бог обделил меня талантом, – сказала она, пожимая плечами. – Все, что я могу – это писать под диктовку Рэндела и печатать на пишущей машинке.

– Но вы делали все, что изначально должна делать женщина.

– Иногда мне кажется, что предназначение женщины заключается в очень простых вещах: сопереживать и сочувствовать. Раньше, когда Рэндел был здоров, мы всей семьей ходили в походы: с. палаткой, походной печкой и фонарем. Мы разбивали на пустом месте палатку, и она становилась нашим временным домом. Там я особенно остро чувствовала необходимость единства всей семьи. Ведь это нечто созданное тобой. Это все равно что вырастить детей или построить на пустом месте очаг.

Мэри отпила кофе из чашки, слушая, как по улице проезжают автомобили. В комнате повисло молчание. Рэндел спал у себя наверху. Через некоторое время Мэри вздохнула и сказала:

– Семья была моим убежищем. Она была убежищем и для наших детей. Мы были все вместе в нашем большом старом доме, и дети имели возможность нормально, жить.

Мэри опустила веки. Она не стала рассказывать о том, как Рэндел вдруг начал придираться к Дону… Каждый вечер за ужином он доводил его до слез. Он всегда находил к чему придраться: то Дон оставил во дворе игрушку, то не тщательно вымыл руки… Причина всегда находилась. Другие дети скоро заметили несправедливое отношение Рэндела к Дону. Ведь их он почти никогда не ругал. Он их просто игнорировал. Майкл, Джей и Бет никогда не сплетничали на Дона. Они, как и все маленькие дети, могли наябедничать друг на друга, но на Дона – никогда.

– Вы считаете, что вы жили в семье нормально? – спросила Джин.

Мэри вспомнила слезы, стекающие по щекам Дона прямо в тарелку с едой. Ей хотелось ответить, что она считала нормальным разрушить такую семью и остаться с детьми без Рэндела. Сколько сил она потратила, чтобы убедить детей, что их отец – хороший. Как она успокаивала Дона, воевала за него, изворачивалась, как могла, лишь бы сохранить мир в семье. Ведь мужчина может позаботиться о себе, а дети – слабы. Вместо этого она ответила, что жизнь была нормальной. Она утаила от Джин свои опасения: когда мальчики вырастут, они однажды отлупят Рэндела за его оскорбительное отношение к ней и к ним. Тогда она очень этого боялась.

– Вы в хороших отношениях со своими детьми?

– Да, – ответила Мэри, подумав про себя, что, наверное, это она научила их говорить неправду в то время, когда они, обиженные на отца, шли к ней поделиться своими маленькими горестями. Может быть, они понимали, что она лгала им, когда говорила, что их отец – хороший. Может быть, это было неправильно с ее стороны – скрывать от них правду.

– Да, – повторила она вслух. – Мы хорошо ладим между собой. Мы настоящие друзья.

– Значит, вы никогда не думали уйти от Рэндела? Взгляд Мэри был устремлен в чашечку с кофе.

«Да!» – хотелось ей крикнуть. Когда он мучил Дона и заставлял его плакать… Когда говорил, что она ленива и никогда ничего не напишет… Вместо этого она вслух сказала:

– Видите ли, в то время я никогда не встречала женщину, которая ушла бы от своего мужа. Я понимаю, что сегодня это звучит странно, но там, где я родилась и выросла, это было в порядке вещей. Меня так воспитали. Я никогда не видела способа уйти от Рэндела. Я не могла уйти домой, к родителям, а больше уйти мне было некуда. У нас был единственный дом, где я могла быть вместе с детьми. Это дом, где мы жили с Рэнделом.

– Это ужасно, но достойно уважения, – сказала Джин. – Вам было тяжело.

Мэри взглянула на Джин, пытаясь определить ее искренность. Возможно, это часть психологического приема – утешать и сочувствовать «пациенту».

– Мы с Рэнделом всегда считали, что нам неплохо живется вместе. Мне трудно судить о степени своей вины в болезни Рэндела, но у меня такое чувство, как будто он когда-то куда-то уехал и больше не возвращался.

Под синтетическим нижним бельем тело Мэри покрылось испариной. Она не сказала Джин то, что думала на самом деле: «Пускай Бог простит меня, но я его ненавижу».

«Не делайте этого», – раздался из холла голос доктора Буна. Он обращался к Рэнделу, который спускался из своей комнаты, держа в поднятой руке большую стеклянную пепельницу. «Пожалуйста, не швыряйте ее», – повторил доктор.

Рэндел посмотрел на Мэри, но не подал и виду, что знаком с ней. Он опустил руку с пепельницей и бросил ее на ковер.

Несколько минут спустя к ним присоединились Роб и Пегги со своим сеттером.

– Садитесь, Рэндел, – произнес доктор Бун доброжелательным тоном. Казалось, Рэндел не слышит его. Он продолжал стоять посередине ковра в своей пижаме и домашнем халате, разглядывая каждого по очереди.

– Можете ли вы рассказать нам, о чем вы думаете? Что вспоминаете? – спросил доктор Бун.

– Я не выспался, – сказал Рэндел. Нахмурив брови, он стал подходить к каждому по очереди. – Я не могу спать. Всю свою жизнь я посвятил миру, но мне пришлось воевать. Мой отец тоже был на войне.

Мэри слушала Рэндела. Она увидела себя под руку с симпатичным молодым мужем. Женщины часто заглядывались на Рэндела, когда он был молод.

– Мы убивали людей, – продолжал Рэндел, уставившись на Мэри. – Да, мы их убивали, но я совсем не горжусь этим.

Потом он сказал, что ему очень жаль, что он не дал Мэри того счастья, которого она заслуживает. Он сказал, что не был хорошим отцом, поэтому дети никогда не беседовали с ним, не делились с ним. Они всегда шли к Мэри.

Мэри опустила глаза. Рэндел продолжал свою исповедь, словно находился в церкви и перед ним были не посторонние люди, а священник. Мэри стало не по себе от его откровения.

– Да, секс с ней мне нравился, – говорил Рэндел громким голосом. – И это моя вина, что мы давно перестали заниматься любовью. Она ни в чем не виновата.

Когда Мэри подняла глаза, ей показалось, что ее с любопытством разглядывают. Только собака мирно дремала, положив голову на колени Пегги.

– Никто не слышал, как я кричал «Помогите!», – Рэндел внезапно сменил тему разговора.

– Почему вы кричали? – спросил доктор Бун.

– Потому что весь мир скоро разлетится на куски! – сказал Рэндел и тут же крикнул: «Подождите!» Он нашел на книжной полке записную книжку и отдал ее Мэри.

– Записывай все! Каждое слово, каждый час и каждую минуту.

Это была уже знакомая Мэри записная книжка, правда, она была уже сухая, но по-прежнему от нее ужасно пахло мочой. Джин дала ей ручку, и Мэри открыла ее на чистой странице.

– Вот мои часы, – крикнул Рэндел, вручая их Мэри, которая посмотрела время, записала «12:15» и стала ждать.

– Запиши то, что я сказал о войне, – потребовал Рэндел. – И о нашей жизни тоже. Обо всем! Записывай каждое слово!

Рэндел дал еще несколько распоряжений: она должна писать в третьем лице и прошедшем времени. Сейчас она писала: «Рэндел сказал, что не выспался и что он всю свою жизнь посвятил миру…» Склонив голову над блокнотом, Мэри любовалась своим ровным и красивым почерком, отмечая время, по мере того как оно проходило, и сама решая, где использовать прямую речь, а где – косвенную. Занятая делом, Мэри не видела, что делают остальные. Скорее всего, они просто сидят и смотрят. Мэри не хотелось глядеть на них.

– У вас с матерью были хорошие взаимоотношения? – спросил доктор Бун.

– Да. У меня была сестра, но она умерла, когда я был еще подростком. В детстве я болел полиомиелитом, поэтому я рос слабым ребенком. Мать всегда говорила, что я стану известным писателем. Мой отец хотел, чтобы я занялся его бизнесом. Он всячески старался приобщить меня к своему делу, но, благодаря матери, я поступил в Калифорнийский университет и впоследствии стал доктором философских наук.

– Напомнила ли вам Англия о вашем прошлом пребывании здесь? – спросил доктор Бун.

– Я помню, что мы были здесь вместе с Мэри и собирали материал для моей докторской диссертации.

Рэндел шагал по комнате, и глаза сидящих следовали за ним: вперед-назад, вперед-назад.

– Мэри помогала мне. Она напечатала на машинке все мои романы. Обычно я создаю свои произведения, когда нахожусь в особом состоянии, в каком-то трансе, тогда я диктую, а Мэри записывает за мной, а потом печатает все на машинке.

Мэри продолжала аккуратно записывать в книжку с желтыми разводами, вспоминая, сколько усилий она приложила, чтобы быть ему хорошей женой и настоящей помощницей, которая всячески старается угодить своему мужу, талантливому писателю, и которая записывает каждое его слово, чтобы потом отпечатать текст на машинке. Во всяком случае, ей удалось убедить в этом окружающих. Вот и сейчас, в лондонском пригороде, она успешно играет роль образцовой жены и секретарши, исполняя все, что требует Рэндел, аккуратно записывая каждое его слово в блокнот с отвратительным запахом мочи. Почерк у нее ровный и красивый, а лицо спокойно и бесстрастно.

– Мэри всегда подбадривает меня, поднимает мой дух и настроение, – продолжал Рэндел.

Мэри записала: «Рэндел сказал, что Мэри подбадривает его и поднимает дух и настроение». Она подумала, что никогда не видела от Рэндела поддержки и утешения, даже когда она очень нуждалась в этом. Наоборот, он всегда насмехался и издевался над ней в такие минуты. Так было, когда ее стихи не опубликовали. Так было, когда она не получила поэтическую премию, хотя имела на это все шансы, а на следующий тур не проходила по возрасту. Как ей было тяжело и обидно! И сколько Рэндел насмехался тогда над ней…

«Ты мне не нужен, ублюдок! – выругалась про себя Мэри, продолжая строчку за строчкой заполнять страницы записной книжки. – Я научилась жить и делать все, что мне надо, без твоей любви и поддержки. Пошел ты к черту!» – подумала она.

– А какие отношения у вас были с отцом? – спросил доктор Бун.

Рэндел не ответил. Он продолжал метаться по комнате, каждый раз останавливаясь перед маленьким журнальным столиком, на котором лежала книга. Он пристально разглядывал ее какое-то время, потом продолжал ходить.

Это была книга доктора Буна о психических заболеваниях. С обложки на Рэндела глядела улыбающаяся физиономия автора.

– Вы любили своего отца?

Рэндел ничего не сказал. Он ходил по комнате, останавливался перед книгой и снова продолжал ходить. Потом вдруг подобрал с пола тяжелую стеклянную пепельницу и посмотрел на доктора.

– Пожалуйста, не бейте ее, – очень вежливо попросил доктор Бун. Он не мог знать, что Рэндел любит бить стекло. Возможно, ему нравился звон разбитого стекла, брызги осколков. Однажды дома в своем кабинете Рэндел швырнул в закрытое окно пресс-папье и разбил стекло вдребезги. В другой раз он разбил стекло в университетской аудитории, запустив в него графином. И здесь, в Лондоне, он высадил стекло в ванной, швырнув в него свою бритву. Однажды он даже пытался разбить толстую стеклянную дверь в ресторане.

Теперь, с пепельницей в трясущейся руке, Рэндел уставился на доктора Буна.

Мэри почувствовала, как все в комнате затаили дыхание.

Но ничего не произошло. Рэндел опустил руку и поставил пепельницу на журнальный столик.

– Был ли ваш отец хорошим отцом? – снова спросил доктор Бун.

Рэндел молча ходил по кромке ковра, очерчивая шагами квадрат, почти задевая сидящих на диване полами халата. Продолжая непрерывно ходить, он все время поглядывал на доктора. «Был ли ваш отец хорошим отцом?» – записала Мэри на вонючем листке записной книжки.

– Любил ли вас отец? – настойчиво допытывался доктор Бун.

Рэндел внезапно замер перед журнальным столиком. Мэри заметила, как стала дергаться его перевязанная рука – рука, которая когда-то давно ласкала ее…

Вдруг Рэндел стремительно схватил со стола книгу доктора Буна и стал вырывать из нее листы. Он делал это методично, швыряя каждый вырванный и скомканный лист на ковер. Доктор Бун спокойно наблюдал за ним, оставаясь на месте.

Время шло, а Рэндел продолжал рвать лист за листом с таким злым и брезгливым выражением лица, как будто каждое слово в книге содержало непристойность. Все молча смотрели на него. Никто даже не пошевелился.

Вырванные листы с шелестом падали на пол. Они образовали там уже целую кучу, а Рэндел все продолжал потрошить книгу трясущимися руками, с бледным лицом, которое покрывали капельки пота.

Когда Рэндел вырвал последнюю страницу и швырнул пустую обложку на пол, в комнату заглянуло солнце. Его прямые желтые лучи полосами легли на ковер и на груду скомканных страниц.

По щекам Рэндела текли слезы. Он опустил голову и увидел обложку у своих ног, откуда ему улыбался с фотографии доктор Бун. Рэндел поднял ее с пола и очень аккуратно и спокойно стал рвать на мелкие части. Особенно тщательно он рвал фотографию. Покончив и с ней, он высыпал полные горсти обрывков к ногам доктора. И потом, всхлипывая и размазывая по лицу слезы, сам опустился перед ним на колени.

Никто не двинулся с места. Все молча смотрели на него. Рэндел склонился над кучей скомканных страниц и стал собирать их, разглаживая и складывая в пачку, один на другой.

Собрав их в пухлую стопку, он тяжело поднялся на ноги. Он стоял на ковре в кругу бесстрастных лиц, опустив голову и плечи: взрослый мужчина с лицом провинившегося ребенка, который переживает и сожалеет о случившемся.

– Не оставите ли автограф на вашей книге? – спросил он у доктора Буна.

– Конечно, – ответил тот, достал из кармана ручку и подписал один из листов разодранной книги.

– Вот и все, – сказал он, возвращая Рэнделу стопку скомканных страниц.

 

ГЛАВА 13

«Октябрь, 19 Дельфы, Греция

Дорогие мама и папа! Прошел первый день из пятидневного тура по Греции. Мы прибыли сюда около часа дня и пробудем здесь до завтрашнего утра. У нас очень хороший гид. Он провел отличную экскурсию по музеям и историческим местам города. Многие постройки относятся к 800–200 гг. до н. э. Некоторые из них обрели бессмертие благодаря произведениям Софокла…»

Мэри подняла глаза от письма, которое перечитывала уже несколько раз, и посмотрела в окно автобуса. Проезжали Челси. «Обрели бессмертие благодаря произведениям Софокла…» Мэри умиляла заботливость Джея, который так подробно описал экскурсию в Дельфах, что она как бы побывала там с ними. «Многие постройки относятся к 800–200 гг. до н. э.». Мэри вдруг стало очень одиноко.

Пытаясь не падать духом, она напомнила себе, что находится в Лондоне, где так много чудесных мест. Вот они проезжают Кингз-Роуд, бесчисленные магазины сверкают витринами в утренних лучах солнца.

Мэри спрятала письмо Джея и вышла из автобуса. Она больше не заглядывала в карту, чтобы добраться до дома, где находился Рэндел. Она хорошо знала эту дорогу. Этот дом затерян в лондонских пригородах. Сейчас она чувствовала себя гораздо увереннее, чем поначалу. Она вполне сносно могла уже ориентироваться в незнакомом городе. Ей хватало уверенности, чтобы провести больного человека сквозь лабиринты улиц, пересечения линий метро и доставить его в безопасное место. Это чувство уверенности в себе придавало ей силы.

Около дверей знакомого дома, как обычно, стояли пустые бутылки из-под молока.

– Проходите и садитесь, – пригласила ее Джин, встречая в холле. – Рэндел скоро проснется.

Они заняли свои привычные места по углам большого дивана с высокой спинкой и подлокотниками и взяли в руки по чашечке традиционного кофе.

– Какие у вас впечатления о прошлой встрече? – спросила Джин.

«Я переполнена ненавистью, – подумала Мэри. – Я не могу простить Рэндела за то, что он не был хорошим отцом. За то, что перестал заниматься со мной любовью…» – Мэри сухо рассмеялась и сказала вслух:

– Я все время думаю о вчерашней выходке Рэндела, когда он разорвал книгу доктора Буна. Вначале он порвал книгу, фотографию, потом заплакал и стал просить автограф у доктора Буна.

– Ну и к какому мнению вы пришли?

Мэри нервно теребила складку на коленях своих брюк.

– Рэндел обратил внимание на книгу, когда доктор спросил его об отношениях с отцом. Рэндел ходил и все время возвращался к книге и глядел на фотографию. Когда он схватил ее и стал рвать, в своем воображении он совершал насилие. У меня возникло такое чувство, будто он убивает кого-то.

– Да, – сказала Джин.

– Однажды Рэндел повел нашего сына, Дона, на кладбище, где похоронена его мать, и заставил его порвать фотографии отца Рэндела. Потом он велел ему выкопать на могиле ямку и захоронить туда клочки фотографий.

– Я понимаю, – кивнула Джин.

– Рэндел так тщательно рвал фотографию доктора Буна, будто хотел показать, что придает этому особое значение. Это было похоже на спектакль, на пантомиму. Он упал перед ним на колени, словно прося прощения. Он попытался вновь восстановить разорванную книгу и попросил доктора Буна оставить на ней свой автограф. Доктор выполнил его просьбу и сказал: «Вот и все». Интересно, он сказал так потому, что понял, в чем дело? Увидел ли и понял ли он то, что ясно мне? Дело в том, что Рэндел очень зол на своего отца. Он не видел от него ничего хорошего. Его отец никогда не был с ним ласков или заботлив. Ой никогда ничем не делился с ним.

– Вы уверены в этом?

– Насколько я могу судить, да.

– Значит, причиной вспышки гнева явился вопрос о его отце, заданный доктором Буном? Вам должно быть лучше это известно. Впрочем, доктор Бун тоже предполагал нечто подобное.

В комнату стремительно вбежала Пегги со своим сеттером. Пегги держала в руках большое банное полотенце.

– Я выкупала его в ванне, – с гордостью сообщила девочка. – Теперь он чистый..

Она накинула на собаку полотенце и стала сушить ее перед маленьким электрическим рефлектором.

– Так, значит, причина в его отце, – задумчиво повторила Джин. – Я принесу еще кофе. – Она встала и направилась на кухню.

Мэри, наблюдая, как Пегги вытирает рыжего сеттера, пыталась согреть руки, подсунув их под себя. Ей вдруг стало холодно и страшно. Бедный Рэндел… Призрак его отца преследовал его и его больное воображение. Можно ли так ненавидеть собственного отца?

Неожиданно в комнате появился Рэндел – с вытаращенными глазами и совершенно голый.

Пегги с ужасом взглянула на него и стремглав бросилась вон из комнаты. За ней выбежал и рыжий сеттер. Мэри осталась в комнате одна, наедине с голым мужчиной. Вдруг Рэндел упал к ней на руки и прижался, пытаясь свернуться калачиком у нее на коленях, как большой ребенок.

– Я напал на двух женщин, – сказал он, уткнувшись ей в плечо. Его согнутые колени почти касались ее подбородка.

Вслед за ним в комнате появился Роб. Он был в очках, которые Рэндел оставил в церкви, и в руках нес его одежду. Он был похож на служащего из магазина мужской одежды.

Мэри растерялась. Она не знала, что делать. На руках у нее примостился большой голый мужчина, а рядом стоял другой мужчина и смотрел с таким видом, как будто все происходящее было в порядке вещей. Больше всего ей хотелось, чтобы этот толстый, лысый и трясущийся человек у нее на руках, в котором с трудом можно было узнать прежнего Рэндела, не имел бы к ней никакого отношения. Но стоящий рядом Роб знал, что этот человек – ее муж, и от этого некуда было деться. Мэри попыталась взять себя в руки.

– Вот ваша одежда. Одевайтесь, – спокойно произнес Роб, обращаясь к Рэнделу.

Не увидев никакой реакции с его стороны, они вдвоем принялись одевать его. Они с трудом просунули в рукава пижамы его окоченевшие негнущиеся руки. Рэндел нисколько не помогал им одевать себя. От Рэндела разило потом – ведь он неделями не мылся.

С Мэри произошла странная вещь. Она будто наблюдала со стороны, бесстрастно и отчужденно, как уже немолодая женщина и мужчина одевают другого мужчину. Трагичное и комичное вместе сплелись в этой ситуации. Она ненавидела себя за эту способность, свойственную писателям: холодным и отстраненным взглядом наблюдать происходящее, оценивая все как материал для книги.

Рэндел не сопротивлялся, но и не собирался помогать им. Но когда он наполовину был одет, вдруг вырвался, вскочил на ноги и отбежал, волоча за собой пижамные брюки. С перекошенным и побледневшим лицом он достал из кармана пижамной куртки спички и трясущимися руками зажег одну.

– Рэндел! – крикнула Мэри, но тот не обратил на ее возглас никакого внимания. Он подскочил к окну и поднес горящую спичку к краю занавески. Он зажигал одну спичку за другой, пока занавеска не стала тлеть и дымиться. Тогда он приступил к другой занавеске и проделал с ней то же самое.

Роб спокойно следовал за ним, гася тлеющие занавески мокрой тряпкой.

Рэнделу надоело это занятие, и он кинулся к открытой входной двери. Выскочив на крыльцо, он во всю глотку заорал: «Помогите!» Женщина, проходившая по тротуару, с удивлением и любопытством уставилась на полураздетого мужчину с безумно вытаращенными глазами, взывающего о помощи.

Из кухни вышел доктор Бун. Он провел Рэндела в дом и закрыл входную дверь. Потом он вежливо предложил Рэнделу вернуться в гостиную, и Рэндел послушно пошел за ним. По дороге он сообщил доктору, что напал на двух женщин. Лицо Джин было спокойным и ничего не выражало, когда она вошла в гостиную. Она ничего не сказала по поводу того, что Рэндел напал на двух женщин. Вскоре в комнату вернулись и Пегги с сеттером. Девочка как ни в чем не бывало уселась у рефлектора и обняла свою собаку. Рэндел стал копаться на книжных полках, потом в кипе журналов на журнальном столике. Наконец он отыскал заветную записную книжку.

Все сидели молча и ждали, пока Рэндел закончит приготовления. Он снабдил Мэри вонючим блокнотом, ручкой и часами и еще раз напомнил ей, чтобы она все записывала. Покончив с этим, Рэндел гордо уселся на стул, по-прежнему держа перед собой свои пижамные брюки. Тогда доктор Бун прочистил горло и сказал, обращаясь к Рэнделу:

– Давайте поговорим о вашей семье.

Мэри записала время и слова доктора Буна. Не дождавшись ответа, доктор Бун спросил:

– Была ли ваша семья счастлива?

Мэри вспомнила злые глаза свекра, следящие за ней с другого конца обеденного стола, когда Рэндел в очередной раз попал в психиатрическую клинику и она вместе с детьми приехала к его отцу.

«Доктор Бун спросил Рэндела, была ли его семья счастлива», – записала Мэри на листке с желтыми разводами. Она вспомнила мать Рэндела. Гертруда была прекрасной свекровью. Мэри ни разу не слышала от нее упрека или недоброго слова. Она не помнит ни одного ее недовольного взгляда или нахмуренных бровей. Да, она была хорошей свекровью.

– У вас было счастливое детство? – спросил доктор Бун. «…счастливое детство?» – писала Мэри. Перед ней возникла картина ее первого визита в семью Рэндела, когда она была его невестой. Сколько брани и крика наслушалась она тогда. Рэндел с отцом спорили о политике, переходя на крик и взаимные оскорбления. Сколько ненависти, презрения и подозрения друг к другу проглядывалось сквозь невинный спор о политике.

– Да, – сказал Рэндел. – Моя семья была счастлива. У отца было собственное дело – компания по производству насосов. Он был вполне удачлив и зарабатывал неплохие деньги.

«Он был вполне удачлив», – записала Мэри. После того как Гертруда умерла, Мэри как-то разбирала ее бумаги и с удивлением обнаружила, что в молодости друзья называли ее хохотушкой. Мэри долго смотрела на то, что осталось от хохотушки Гертруды, – письма, фотографии, какие-то бумаги, уже никому не нужные, словно застывшие во времени обрывки ее прошлого. Мэри вспомнила, как смеялась Гертруда, с тех пор как она ее знала. Это был грубый смех, скорее похожий на карканье вороны или кашель. Вот так хохотушка. Подумать только, что время сделало с человеком…

– Я играл в школьном оркестре и был редактором школьной газеты, – сказал Рэндел. – Потом я очень долго упрашивал отца, чтобы он позволил мне учиться в Калифорнийском университете. Он хотел, чтобы я остался с родителями на Востоке и занимался бы его делом. Но мы с матерью сделали все возможное, чтобы я попал в университет.

Рэндел начал во все стороны вертеть свои брюки, поворачивая их и так и эдак, пока не нашел карманы.

«Мы с мамой сделали все возможное, чтобы…»

Крик Рэндела прервал запись Мэри на полуслове.

– Я ненавидел его!!! – вопил Рэндел, вскочив со стула. Мэри заметила, что у него в кулаке зажато что-то похожее на листки бумаги.

– Я ненавидел его! Ненавидел! Он ни разу не купил матери ничего красивого! – кричал Рэндел. Его руки комкали и рвали на мелкие кусочки то, что было зажато у него в кулаке. Только когда обрывки упали на пол, Мэри увидела, что это клочки денег.

Теперь Рэндел плакал, причитая: «Он мог купить ей новую машину, новый дом, новую одежду!» Обрывки денег упали Мэри на колени. Они валялись на диване, у ее ног. Она видела спокойный взгляд Джорджа Вашингтона, без нижней части лица, подбородок Гамильтона, пирамиду с раскрытым глазом, часть Белого дома, буквы, цифры, листья.

Мэри стала собирать разбросанные вокруг кусочки денежных купюр.

– Мне кажется, там около ста долларов, – произнес доктор Бун. – Если вы соберете и соедините все кусочки, а потом отнесете их в банк, я думаю, они поменяют вам их.

Рэндел замолчал и больше не отвечал на вопросы. Все сидели и наблюдали, как послушная и безмолвная секретарша Рэндела собирает маленькие зеленые обрывки американских денег.

 

ГЛАВА 14

Целых сто долларов. Весь вечер Мэри провела, склеивая разорванные купюры. В квартире было прохладно, поэтому Мэри села спиной к радиатору, а ноги завернула в шерстяное одеяло. Склонившись над столом, она слушала, как ветер несет по Кенсингтон-Черч-стрит опавшие листья.

На следующий день, в понедельник, проходя по Ноттинг-Хилл-Гейту, Мэри с удовольствием подставляла лицо теплым еще лучам осеннего солнца.

– У меня есть несколько американских банкнот, – улыбнулась она кассиру в банке Барклая. – Только они в плохом состоянии, и я не знаю, что с ними делать.

Она извлекла из сумочки несколько смятых склеенных бесформенных купюр и протянула их кассиру.

– Вчера вечером у нас были гости с маленьким ребенком. Ума не приложу, каким образом он добрался до бумажника моего мужа. И вот – результат. Я думаю, он хорошо повеселился.

– Я вижу, – слегка улыбнувшись, сказал кассир. – Он славно поработал.

– Я боюсь, – продолжала Мэри, улыбаясь еще шире, будто смеясь над маленьким озорником, который доставил столько хлопот. – Можно ли как-нибудь восстановить их? Здесь девяносто пять долларов.

– Маленький разбойник очень хорошо поработал, – повторил кассир, разглядывая каждую купюру.

– Мне было неудобно заставлять заниматься этим его родителей: клеить, ходить в банк… как-никак они были у нас в гостях, – сказала Мэри, слушая собственную ложь, которую она так искусно плела. Все складывалось правильно, как и должно быть в нормальном мире: непослушные и озорные дети и благоразумные родители.

– Им следовало бы лучше смотреть за ним, – сказал кассир, по-прежнему очень внимательно изучая купюры.

– Что ж поделать – дети, – пожала плечами Мэри, наблюдая, как он пытается сложить банкноты в стопку. – Должна ли я вам что-нибудь за беспокойство?

– Никакого беспокойства, – сказал кассир, выдвигая ящик и доставая оттуда пачку хрустящих банкнот, перетянутых ленточкой. Он отсчитал девяносто пять долларов, потом еще раз пересчитал и протянул их Мэри через окошечко кассы. – Вот ваши деньги.

– Большое спасибо.

– Приглядывайте лучше за маленьким разбойником, – сказал кассир на прощание.

Мэри вышла из банка, продолжая улыбаться. Это всего лишь детские шалости. В кармане хрустели новенькие купюры. Только на автобусной остановке она сказала себе: ложь, все это ложь…

Когда Мэри вошла в свою квартиру, там вовсю звонил телефон.

– Я никогда не беспокою вас, пока у меня нет хороших новостей, – сказал Джордж Бламберг. – На этот раз есть хорошая новость по поводу «Цены истины». Мы работаем над тем, чтобы снять по этой книге фильм. Пока ничего определенного сказать не могу, но работа в этом направлении идет. Как Рэндел?

– Он болен, – сказала Мэри. – Он находится в психиатрическом центре здесь, в Лондоне.

– Болен?

– Дон вернулся в Штаты. А Бет и Джей отправились в Грецию и Италию. Я не видела причин, по которым им следовало бы отменить путешествие, которое мы планировали вместе.

– Простите, – осторожно сказал Джордж. – Я полагаю, у него, конечно, не было времени писать… в таком состоянии…

– Я не уверена в этом.

– О! – произнес Джордж.

Мэри улыбнулась, услышав растерянность в его голосе. Он воспринимал ее всего лишь как секретаршу Рэндела. Он никогда не спрашивал ее мнения по поводу книг, которые она печатала. Однажды она достаточно опрометчиво высказала замечание по поводу второй книги. Джордж ничего не ответил ей. Казалось, он вообще не слышал ее. Он говорил только с Рэнделом. Он сказал ему, что скоро книга поступит в продажу и Рэндел станет богатым.

– Послушайте, – раздался голос Джорджа из телефонной трубки. – Когда ему станет лучше, скажите ему, чтобы он подумал о новой книге. Я продам ее, и это принесет кучу денег. Все, что мне нужно – это написанная треть книги и краткое содержание двух остальных частей. Тогда я дам ему достаточно денег, чтобы оплатить обучение детей, купить новый дом…

– Да, – тихо сказала Мэри, глядя на готовую рукопись книги.

– Скажите ему, что есть заинтересованность в том, чтобы сделать фильм по «Цене истины», – сказал Джордж. – Передайте ему привет.

Свобода… Одиночество… Мэри тратила время, словно деньги, которые сейчас есть, но вряд ли будут еще. За спиной у нее как будто выросли крылья. Она могла свободно и спокойно работать при дневном свете, ни от кого не таясь, никого не обманывая. Она шлифовала и оттачивала каждое слово, каждую фразу, доводя текст до совершенства. Она наслаждалась работой и возможностью работать спокойно.

Рядом с пишущей машинкой постепенно росла стопка свежеотпечатанных листков. Иногда она танцевала вокруг стола, в своей лондонской квартире, любуясь произведением своих рук.

Наконец настал день, когда она напечатала последнюю страницу книги. Она бережно, словно это была очень хрупкая вещь, обеими руками подняла со стола стопку аккуратно сложенных листов новой книги. На титульном листе пока еще не было имени автора. Она впервые держала в руках книгу, на которой не стояло имя Рэндела.

– Развод! – громко сказала Мэри. – Развод! – снова повторила она. – Это моя собственная книга. Это мой агент звонит из Нью-Йорка и говорит, что продаст ее, что она принесет мне славу и богатство. Какое счастье быть свободной, спокойно жить и работать!..

Мэри села за стол и стиснула зубы, пытаясь унять волнение. Она продолжала разговаривать вслух в своей лондонской квартире:

– Нет, нельзя забывать, что я прежде всего «мама» для своих детей. Я хорошая домохозяйка и исполнительная стенографистка.

Перед ней лежала стопка листков новой книги. Ее книги. Она положила сверху стопки руки ладонями вниз и уронила на них голову.

Однажды утром Рэндел проснулся и сказал, что ослеп.

– Это иногда случается, – сказал доктор Бун, обращаясь к Мэри. – Он на самом деле ослеп. Это результат многочисленных стрессов, которые он перенес за последнее время. Он сказал нам, что ничего больше не сможет написать. Он считает, что «Цена истины» – его последняя книга и что он потеряет работу, если больше ничего не сможет опубликовать.

Рэндела всюду надо было сопровождать. Его пустой взгляд был устремлен прямо перед собой, независимо от того, что двигалось или стояло перед ним.

– Я бы посоветовал вам забрать его домой на некоторое время, – сказал однажды доктор Бун. – Иногда смена обстановки способствует возвращению зрения. Рэндел останется с вами на ночь, а завтра к ленчу вернется сюда.

– Он пребывал в своем аду неделями, думая, что атомная война может начаться каждую минуту. Я никогда раньше не видела, как он страдает, потому что во время приступов его обычно сразу изолировали и лечили шоковой терапией.

Мэри собрала в сумку все необходимое ему на ночь. Всю дорогу до Кенсингтон-Черч-стрит, что они проделали на такси, Рэндел молчал.

Держа его за руку, Мэри открыла дверь и проводила его в холл. Рэндел стоял в проходе и ощупывал дверной косяк.

– Я не могу вспомнить это место, – проговорил он.

Мэри объяснила ему, что он находится дома, в лондонской квартире. Она помогла ему снять плащ и повесила его на вешалку. Потом проводила его в гостиную и усадила на стул.

– Не хочешь ли кофе? – спросила она.

Рэндел ничего не ответил. Он сидел на кончике стула и смотрел прямо перед собой.

Так он просидел до ленча, молча, не двигаясь.

– Наверное, будет лучше, если я тебя покормлю. Открой рот.

Она подцепила вилкой спагетти и поднесла к его рту.

– Ты заботишься обо мне, – сказал Рэндел. – Ты всегда заботилась обо мне. Но тебе не придется делать это долго. – Кусочки спагетти повисли у него на подбородке.

Мэри вытерла ему подбородок. Взгляд Рэндела был направлен в пространство.

– Ты еще не совсем оправился после болезни. Через несколько дней тебе станет лучше, и мы вместе поедем домой.

– А что, если я стану заботиться о тебе? – спросил Рэндел. – Как тогда ты себя будешь чувствовать? – Его руки на коленях судорожно сжались в кулаки. – Я сделаю это. Я обязательно буду заботиться о тебе.

Мэри поднесла к его рту еще одну порцию спагетти.

– Мы должны заботиться друг о друге, – сказала она. В уголках ее глаз появились слезы.

Рэндел больше не хотел есть. Он до ужина просидел на стуле. После ужина он продолжал сидеть так же неподвижно и безмолвно. В комнате стемнело, но свет никто не зажигал.

– Я больше никогда ничего не напишу, – неожиданно произнес Рэндел. – Но если я не писатель, то кто я тогда?

За стеной шла обычная жизнь городской улицы.

– Пулитцеровская премия! – с рыданием произнес Рэндел.

Мэри обняла его и поцеловала. Это было все равно что обнять большую куклу.

– Я буду никем, – сказал он спустя еще немного времени. – Я буду просто заурядным профессором. Про меня больше не скажут, что я – хороший профессор. Мои книги – вот что заставляет людей говорить обо мне. А что, если я больше не буду писать книг? Как долго они будут помнить, каким хорошим я был? Меня просто забудут.

– Ты так несчастен. – Ее голос дрожал. – Ты так долго болел. Как же ты несчастен. Рэндел молчал.

На щеках Мэри блестели слезы.

– Мой дорогой муж, – сказала она. – Я люблю тебя. Я все сделаю, чтобы помочь тебе. Ты же знаешь, что я могу это сделать.

Какие-то люди прошли мимо их дома. Были слышны неразборчивые обрывки их разговора, звонкие ноты которого прозвучали в темной комнате.

– Ты помнишь, когда мы впервые увидели друг друга? Мы с Гвен Джоплин сидели в лодке, когда ты и Боб Фитч подошли к пристани, – нежно сказала Мэри. – Вы до этого звонили нам и назначили там свидание. Гвен и Боб сели на весла, а мы с тобой устроились на заднем сиденье. Мы ели воздушную кукурузу и читали друг другу стихи Роберта Фроста, а Боб и Гвен смотрели на нас, как на чокнутых.

Мэри вдруг показалось странным, что она вслух, при Рэнделе, вспоминает эти давно минувшие дни. Странно было сидеть в лондонской квартире друг против друга в темноте и говорить о любви. Это все было так давно…

Образы, звуки и запахи прошлого окружили Мэри со всех сторон. Она стала такой же слепой в темной квартире, каким был и Рэндел.

– А помнишь наш медовый месяц в Европе? Сколько мы говорили и обсуждали книгу, которую ты хотел написать? Розовые обои в нашей первой квартире… Помнишь, как мы радовались, когда въехали в наш собственный дом… – голос Мэри дрожал, и она начала всхлипывать. Рэндел ничего не сказал.

Мэри вытерла мокрые глаза и попыталась унять дрожь в голосе.

– Ты наконец написал свою первую книгу, потом вторую – «Странную девушку». Затем появились и две остальные.

– Мои книги, – воскликнул Рэндел. – Мои книги! Я больше никогда ничего не напишу.

– Обязательно напишешь!

– Никогда. Не будет больше книг. Не будет больше денег.

– Но даже если ты ничего не напишешь, у тебя остается твоя преподавательская работа. Ты же так любишь читать студентам лекции.

– Остается преподавательская работа? Когда весь университет будет смеяться надо мной? Они будут показывать на меня пальцем и говорить: «Вот идет бывший писатель, сейчас он уже ни на что не способен, потому что в голове у него пусто».

Мэри заплакала еще сильней, обеими руками размазывая по лицу слезы.

– Все очень-очень просто, – сказал Рэндел своим обычным голосом, ровным и спокойным. – Когда ты больше не можешь гордиться собой, жизнь теряет всякий смысл. Просто не стоит больше жить.

– О, мой любимый, мой дорогой! – воскликнула Мэри, захлебываясь слезами и опускаясь на колени перед ним. – Никогда больше не смей так говорить! – Она обняла его и гладила по спине. Взглянув на него, она увидела застывшую маску страдания на его лице. Она схватила его за плечи и принялась трясти изо всех сил. Рэндел не сопротивлялся. Он был похож на большую одеревенелую куклу.

– У тебя есть новая книга! – воскликнула Мэри. Спазм сжимал ей горло. Как больно ей было произносить, это! – Разве ты не помнишь? Ведь перед тем как заболеть, ты закончил новую книгу! Разве ты не помнишь, как ты написал ее? Как ты неделями не отходил от письменного стола, исписывая лист за листом, которые я потом отпечатала на машинке?

Она бросилась к выключателю и включила свет. Какой бледный сидел Рэндел и как ужасно старо он выглядел. Его невидящие глаза были полны отчаяния.

– Я тебе сейчас покажу ее! – засуетилась Мэри. Она ушла в ванную, где у нее был спрятан напечатанный экземпляр книги, и вскоре вернулась с аккуратной пачкой хрустящих отпечатанных листов нового романа Рэндела. Она положила текст перед ним на стол и заметила, как у нее трясутся руки.

– «Хозяин», – сказала она. – Ты назвал эту вещь «Хозяин».

Она взяла его руки в свои и положила их на пачку бумаги, чтобы он мог ощупать ее.

– Моя? – спросил Рэндел. – Моя новая книга?

– Да.

– Не может быть, – прошептал Рэндел. – Я догадывался… Я все боялся спросить…

– Да, да! – еще раз сказала Мэри.

– Я не могу вспомнить ни единого слова, которое я написал.

– Это пройдет. Ты вспомнишь. Ты действительно очень много работал.

– И ты смогла прочесть мои записи? И я диктовал тебе?

– Да. Как ты это всегда делал. Я пойду приготовлю кофе.

Вдруг Рэндел передернулся, словно включили механическую куклу, и вскочил на ноги.

– Я могу видеть! – закричал он. – Я прозрел! Я больше не слепой!

Он забегал по комнате, дотрагиваясь до стен, ощупывая мебель, стол, на котором лежал его новый роман.

– Я больше не слепой! – в восторге повторял он.

– Конечно, нет, – вторила за ним Мэри, обнимая и целуя его. – Ты не слепой. Ты им никогда и не был. Просто ты очень переживал из-за своей новой книги.

Рэндел отделался от нее и уселся за стол, уставившись на лежащую перед ним стопку бумаги. Он автоматически выпил кофе, даже не заметив этого. Он читал свой новый роман.

– «Хозяин»? Я ничего не помню, – бормотал он. – Я вообще ничего не помню. Я не писал его.

– Мне кажется, он у тебя отлично получился. Это лучшее, что ты написал.

Мэри пошла на кухню, чтобы чем-то себя занять. Она волновалась, поверит ли Рэндел на этот раз, что он написал книгу, ведь сейчас его не лечили шоковой терапией.

Мэри заметила, что Рэндел взял карандаш и стал что-то небрежно писать на рукописи. Она попыталась читать журнал, пока Рэндел листал страницу за страницей. Постепенно она стала успокаиваться: конечно же, он поверит, что это – его новый роман. Ему просто невыносима мысль, что это не его роман. Он был таким слепым всегда, верил, что написал и первую, и вторую, и все последующие книги.

Он может порвать эту рукопись, как уже не однажды бывало. Тогда у нее в запасе останется второй экземпляр, потому что она печатала под копирку, да еще исправленная рукопись в ее дневнике. Мэри похвалила себя за предусмотрительность.

Рэндел закурил было трубку, но тут же забыл про нее, табак весь выгорел, и трубка остыла.

Наконец Мэри встала и пожелала ему спокойной ночи. Рэндел вскочил на ноги, крепко обнял и поцеловал, называя ее самой прекрасной женщиной на земле. Как смог бы он написать хоть одну книгу, если б у него не было такой чудесной жены, которая пишет под диктовку и печатает на пишущей машинке.

– Ведь это великолепно… – повторял Рэндел. – Это просто чудо!

Его глаза смотрели мимо ее лица и постоянно возвращались к столу, на котором лежал его новый роман, в золотом сиянии лампы.

Мэри залезла под одеяло и решила немного вздремнуть. Она все равно не смогла бы уснуть, потому что Рэндел в любую минуту мог выскочить на улицу, сделать пожар или разбить стекло.

До нее доносился шелест страниц и его бормотание, когда он разговаривал сам с собой или читал вслух. Иногда он смеялся. Он говорил: «Хм. Да». Ей становилось не по себе. Она знала, что в глубине его большого мозга, от которого он так страдал, существует холодный и объективный критик. Она съежилась под одеялом в темной спальне.

Любовные сцены в ее романе были неожиданны, чувственны и выразительны. Далеко за полночь Рэндел закончил читать. Мэри проснулась оттого, что почувствовала тяжесть навалившегося на нее тела и поцелуи Рэндела. Он попытался одновременно раздеваться и целовать ее. На узкой кровати Мэри было нелегко совершить эти действия, но вскоре его рубашка, брюки, трусы и ее ночная сорочка валялись на полу, и их губы слились в долгом поцелуе.

Два тела сплелись в жарких объятиях на узкой кровати. Мэри казалось, что она наконец проснулась, а все прошлое – это был лишь сон. Впереди ее ждало неизвестное будущее, а вокруг было настоящее – их лондонская квартира. Она прижималась к Рэнделу и целовала его в ответ на его поцелуи. Она вспомнила почти забытое чувство тесно сомкнувшихся двух обнаженных тел и крепких поцелуев. Но Рэндел повторял лишь одно, в такт своим движениям: «Как хороша книга! Как хороша эта книга!», а рядом с ним была женщина, еще далеко не старая, с глазами, полными слез.

Когда все было кончено, Рэндел вскочил с кровати и побежал в другую комнату, где на столе лежал его новый роман.

Мэри тоже, встала и собрала его разбросанную одежду. «Оденься. Замерзнешь», – сказала она ему. Сама она стояла голая, с распущенными черными, с редкой проседью волосами. Рэндел надел рубашку, натянул брюки и поспешно вернулся к столу. Их маленький походный будильник показывал половину четвертого утра.

Мэри накинула халат, потом сварила на кухне кофе и поставила чашку на стол рядом с рукописью. Она заметила пометки на полях страниц, которые Рэндел сделал карандашом, и с удовлетворением отметила про себя, что он ничего не писал между строчек.

Мэри вернулась в постель. Она чувствовала дрожь. Ей стало грустно. И эту книгу она потеряла. Это была ее лучшая книга.

Ничего, зато ее семья цела и в безопасности. В безопасности находится Рэндел, и с его работой тоже все будет в порядке. А ей остается по-прежнему писать книги втайне от всех. Ничего, она справится с этим. Зато впервые за столько лет они занимались любовью. Она вновь испытала давно забытое чувство – ощущение полноты жизни. Она чувствовала себя такой же женщиной, как тысячи других, которые, закончив любовные игры, засыпают на руке мужчины.

Ее разбудили лучи солнца и запах кофе. Она вскочила с кровати, в груди сжался страх. Где Рэндел?

– В Фэйерлоне я каждое утро готовил кофе, – с гордостью сообщил он ей, когда она вбежала на кухню. – Возвращайся в постель, я принесу тебе кофе туда.

Спальня была залита утренним светом. Только Мэри укрылась одеялом, как появился Рэндел с подносом в руках. Она не могла вспомнить, приносил ли он ей когда-нибудь кофе на подносе в постель? Она даже не решилась попросить его принести сахар или сливки и пила горький кофе, пока Рэндел говорил ей о том, что он собирается менять в романе.

– Мне предстоит так много работы, – говорил он, шагая босиком взад и вперед.

– У тебя не замерзли ноги? – спросила Мэри. Рэндел не слышал ее слов. У него все смешалось: отрывки из романа, эпизоды собственной жизни, обрывки разговоров в клинике, изречения насчет атомной войны, которые он писал на стенах в Фэйерлоне, и многое другое.

– Этот роман требует большой доработки, – с гордостью произнес он в заключение.

Но Мэри знала, что он всегда так говорил. Его слова не имели никакого значения.

– Здесь в каждой строчке чувствуется мой стиль, мой язык. Я превзошел самого себя.

– Большой доработки? – спросила Мэри, глядя на дно своей чашки. – Зачем? Разве стоит портить такую гармонию, беззаботный восторг, ощущение жизни, которыми дышит эта книга? Ты же писал в экстазе.

– Я не могу поверить в это, – застонал Рэндел. – Я ничего не помню, но ведь книга, вот она – передо мной. Что было бы, если бы тебя не было рядом и некому было бы записать все это! – Он пристально посмотрел ей в глаза, потом обнял и крепко поцеловал. – Ты заслуживаешь того, чтобы я купил тебе букет роз.

По дороге в Фэйерлон Рэндел купил букет роз в цветочной лавке на улице. Он настоял на том, чтобы она несла большой букет всю дорогу, он же заботливо держал ее за руку. Некоторые прохожие улыбались, глядя на такое демонстративное проявление нежности.

– Нет, нет, – сказал Рэндел, когда она захотела оставить букет в Фэйерлоне, чтобы обитатели дома могли любоваться им. – Это твои цветы!

Мэри принесла цветы домой, в пустую квартиру, и поставила их в вазу.

На листках рукописи были заметны следы «работы» Рэндела. Она не смогла разобрать большинство его пометок, а те, которые прочла, не имели никакого отношения к роману: «бомба», «собака Пегги», «слепой». Весь вечер она стирала эти пометки – все равно, когда Рэндел прочтет рукопись снова, он не будет о них ничего помнить.

В квартире было тихо и спокойно. Мэри улеглась в постель и смотрела, как на потолке отражаются блики света от фар проезжающих по улице машин. Она лежала и вспоминала, как давным-давно они грелись у газовых горелок здесь, в Лондоне. Они были молоды, беззаботны и, наверное, счастливы. Как часто они тогда смеялись. А потом, забравшись под одеяло, согревались теплом своих тел.

 

ГЛАВА 15

– Рэндел вполне здоров для того, чтобы лететь домой в Штаты, – сказал доктор Бун. Они могут встретиться с Джеем и Бет в Люксембурге и использовать обратные билеты, заказанные на декабрь.

Пока Рэндел был в Фэйерлоне, Мэри отправилась в аэропорт, чтобы оставить там в камере хранения багаж. Ведь ей предстояло вести Рэндела через город, вниз и вверх по эскалатору, делать пересадки на станциях. Джин сказала, что Рэндел склонен к самоубийству. Поэтому Мэри заранее просмотрела маршрут их поездки, отмечая места наиболее опасные, где ей придется быть осторожной и внимательной.

Наступило утро, когда Рэнделу было пора покинуть Фэйерлон.

– Спасибо вам за все, что вы для нас сделали, и особенно для меня, – сказала Мэри, улучив момент, когда она осталась с Джин в гостиной. – Вы так помогли мне и многому научили меня.

Джин обняла ее.

– Живите своей собственной жизнью, – сказала она. – Вы – сильная женщина.

– Я очень хочу на это надеяться. Я думаю, мы нормально доберемся до дома.

Роб, Джин, Пегги и доктор Бун попрощались с ними на крыльце дома, пожелав Рэнделу успеха с его новой книгой.

Они стояли и смотрели, как он шел вниз по улице с дорожной сумкой на плече. Мэри несла коробку с его одеждой и книгами.

Мэри сообщила Рэнделу о разговоре по телефону с Бламбергом. «Фильм?» – оскалился Рэндел, и Мэри подумала о том, что не помнит, когда последний раз видела его улыбку.

Она обняла его, когда они стояли на автобусной остановке.

– Я не хотела говорить тебе, пока ты был в Фэйерлоне. Доктор Бун сразу бы удвоил гонорар, как только услышал бы об этом.

Всю дорогу домой рука Рэндела покоилась на плече Мэри. Ей понравилась маленькая стеклянная вазочка в витрине магазина на Кенсингтон-Черч-стрит, и Рэндел купил ее. Он сказал, что не может дождаться, когда наконец займется любовью со своей прелестной, изящной и драгоценной женой.

– Мы пойдем обедать в ресторан, – сказал он, когда она разобрала его вещи. – Ты заслуживаешь хорошего обеда. Каждый день!

Но тут он заметил рукопись на столе, рядом с пишущей машинкой. Он взглянул на титульный лист и увидел там свое имя.

– Мне кажется, я уже читал это, не так ли?

Он сел за стол и стал читать. Стало темнеть, и Мэри ушла на кухню готовить ужин.

– Хорошо! – сказал Рэндел, отвлекаясь от чтения.

– Я рада.

– Я не потерял свои знания! Она лучше, чем «Цена истины».

Когда Мэри накрыла на стол, Рэндел положил рукопись рядом со своей тарелкой; он собрался есть и читать одновременно.

За ужином Мэри наблюдала, как читает Рэндел. Она смотрела на листы, где каждое слово, каждая строчка были ей хорошо знакомы. Ей было приятно, когда он смеялся именно в том месте, где надлежало смеяться, и становился серьезным, когда ситуация в книге того требовала. Он был первым, кто читал ее творение, – результат девятимесячной работы.

Рэндел иногда делал пометки на полях рукописи. «Немного усовершенствуем этот «транс Музы». Я написал лучше, чем мог предположить».

Он сказал ей, что любит ее. Он сбрил бороду, потому что она не нравилась ей. Он вытер посуду, которую она помыла. Он сказал, что она прекрасная мать, когда увидел письмо, которое она собиралась отправить Бет и Джею.

Он смотрел на нее, когда она в последний раз убирала квартиру. Он смотрел на нее, когда она собирала вещи и упаковывала их в дорожные сумки. Он смотрел на нее, когда она бросила прощальный взгляд на их лондонскую квартиру на Кенсингтон-Черч-стрит: стол был залит золотым светом лампы, в сумраке раннего утра стояла их кровать, на которой они занимались любовью. Наконец она повернула выключатель, захлопнула входную дверь, и они окунулись в предрассветную тишину города. Мэри вспомнила, как не так уж давно провожала в такой предрассветный час Бет и Джея, уезжавших в Грецию и Италию.

Всю дорогу Рэндел был предупредителен и разговорчив. Когда они сели в самолет, Мэри подумала, что со стороны они выглядят как счастливые туристы среднего возраста. Мэри помогла Рэнделу пристегнуть ремень. Она с облегчением вздохнула, положила голову на спинку кресла и заснула.

Мэри быстро отыскала их отель в Люксембурге. Стоя у стойки портье, она услышала знакомые голоса. Бет и Джей, возбужденные и полные энергии, подбежали к ним. Когда они обняли ее, ей стало легко и спокойно на душе. Они втроем довезут Рэндела до дома в полном порядке.

– Вот здорово! Фильм по твоей книге! – сказала Бет.

Джей похлопал Рэндела по плечу:

– Ты станешь известным и знаменитым!

– Если я когда-нибудь смогу написать другую книгу. В дверь их комнаты постучали. Принесли письмо от Дона. Он сообщал, что у них с Карлой все хорошо и что они готовятся к Рождеству.

Рэндел снова стал постепенно погружаться в депрессию.

– Это пугает меня, – говорил он Мэри ночью в постели номера люксембургского отеля. – А что, если я не смогу писать, когда я не болен?

– Ты все время повторяешь одно и то же, – сказала Мэри, чувствуя, как напряжено его тело рядом с ней. – У тебя есть новенький готовый прекрасный роман. Джордж продаст его, потом пройдет еще целый год, пока он выйдет. Так что у тебя будет полно времени.

– А что, если я не смогу больше писать?

Он снова и снова повторял этот вопрос в течение долгих часов, пока они добирались до аэропорта, проходили таможню, летели в самолете.

Когда они наконец приземлились в Небраске и Дон с Карлой привезли их по заснеженной дороге домой, лицо Рэндела было мрачнее тучи. Казалось, он совсем не замечает рождественской елки и не чувствует запах сидра. Он повернулся к ним спиной, повесил пальто и ушел к себе в кабинет. Когда они легли в постель, он опять задал Мэри тот же самый вопрос: «А что, если я не смогу больше писать?»

Падал снег. На карнизе старого дома висели сосульки. Приближалось Рождество. Мэри с детьми напекли печенье и, разложив его на тарелки, отнесли соседям. Они вспомнили Майкла, который находился далеко отсюда и не мог приехать домой на Рождество. А Рэндел все продолжал сидеть над книгой, перечитывая ее снова и снова.

– Джордж просил тебя прислать ему книгу как можно быстрее, – как-то днем напомнила ему Мэри.

– Заткнись. Разве ты не видишь, что я все еще работаю над ней? Не приставай больше ко мне!

Когда Рэндела одолевала дремота, Мэри заглядывала в рукопись – он не сделал там ни одного исправления.

Дети отправились за покупками. Мэри уселась перед рождественской елкой и вспомнила квартиру в Лондоне, где было так же тихо и спокойно, как сейчас; где она мечтала о свободе и работала, пока ее лучшая книга не была закончена. Книга, которая должна была принести ей славу, деньги и независимость.

Она снова пошла взглянуть на рукопись. На столе лежала аккуратно напечатанная стопка листов. Рэндел даже не заметил, что его имя стоит лишь на титульном листе.

Он проспал весь день до обеда, но когда Мэри шла спать и проходила мимо его кабинета, он сказал ей, сдвинув брови:

– Конечно, ты можешь пойти и немного поспать. Но я буду сидеть здесь допоздна – кто-то же должен работать в этом доме. Ты потратила все деньги, что я заработал, и ты совсем ничего не делаешь. Я единственный здесь, кто потерял покой и сон. – Рэндел опять стал много пить, и сейчас его голос звучал нетвердо. – Оставь меня одного, – проворчал он на прощание.

Наконец настал день, когда в дом пришло волшебство рождественского сочельника, со всеми своими ритуалами, повторяющимися из года в год. За праздничным ужином Рэндел съел немного устриц и клубничный пирог. Он наблюдал, как они разворачивают перед камином свои рождественские подарки. Мэри, как обычно, приготовила для всех свертки, перетянутые разноцветными ленточками.

– В этом году я не приготовил для вас подарки, – сказал Рэндел, когда все свертки были раскрыты, и он сидел с кучей подарков на коленях – книги, новая одежда, какие-то безделушки. – Моим рождественским подарком было наше путешествие в Европу. Оно обошлось мне достаточно дорого.

Но в этот вечер он стал много пить. Он сидел у огня, подбрасывая в камин поленья. Казалось, что он так же, как и они, наслаждается уютом и теплом этого вечера. Мэри смотрела на него и вспоминала ужасную охоту за одним яйцом, бумажный цветок, приколотый к его руке, бомбу, которая должна упасть через полчаса, если он не спасет мир. Но сейчас он был в безопасности, у себя дома, и по его лицу скользили тени от горящего в камине огня.

Она видела, как он снова и снова возвращался к новой книге, перечитывая ее без конца. Он никогда не уходил от нее далеко. Она просыпалась в страхе среди ночи и видела его сидящим у себя в кабинете за письменным столом. Она все еще боялась, что он может что-нибудь натворить. Вот и в эту ночь она увидела его сидящим в пижаме за столом, на котором лежала рукопись.

– Ты не замерз? – спросила она его.

– Оставь меня в покое, – произнес он заплетающимся от вина языком, злобно посмотрев на нее. – Я работаю. Ты знаешь, что это такое? Ты имеешь представление, что значит написать серьезную книгу? – Рэндел перешел на крик: – Когда ты собираешься написать настоящую книгу?

Перед рассветом она проснулась от холодного прикосновения его ног. Он согревался, прижимаясь к ней.

Врач Рэндела сказал, что он достаточно здоров, для того чтобы водить машину, и в январе сможет продолжить работу в университете. Вся семья была в сборе в это рождественское утро, когда по комнатам носился аромат жареной индейки. Все, кроме Рэндела, который спал. Мэри с детьми сидели за обеденным столом и обсуждали предстоящую свадьбу Дона и Карлы, назначенную на январь. Бет должна была быть подружкой невесты, а Джей – шафером. Маленькая семейная свадьба. Только Майкла не будет с ними. Они поговорили немного о нем. Рэндел проснулся, когда приготовление к рождественскому обеду было в самом разгаре. Он сразу отправился к себе в кабинет и сел за стол переворачивать лист за листом.

– Где папа? – спросил Джей вечером, в канун Нового года. Все были заняты украшением елки. На ковре всеми цветами радуги сверкали елочные игрушки.

– У него была назначена встреча с доктором Паркером, – сказала Мэри, разбирая блестящую мишуру.

Дон разворачивал гирлянду с елочными огнями.

– У нас есть новые лампочки?

– Вот они, – сказала Бет.

– Он наверняка заехал куда-нибудь выпить, – сказал Джей.

– Мы думали, что путешествие пойдет ему на пользу, – сокрушенно заметила Бет.

– Как бы там ни было, у него написана новая книга. Бет вздохнула:

– Но он не собирается посылать ее своему агенту. Он только сидит целыми днями, листает страницы и огрызается на нас, когда мы подходим к нему.

– Мы должны быть благодарны ему, – сказала Мэри. В гостиной засверкали разноцветные лампочки. – Мы все переживаем за вашу учебу и новое дело Дона. Может быть, эта книга выручит нас.

– А что, если он не даст нам денег, когда получит их? – спросила Бет. – Разве он не такой же, как его отец?

– Я думаю, нет, когда дело касается образования. Мэри открыла картонную коробку и стала доставать оттуда бережно завернутые в куски материи старые елочные украшения, которые достались в наследство от ее родителей и от родителей Рэндела: некогда золотой сверкающий шестиугольник потерял свой былой блеск и потускнел, голубой маленький чайник, казалось, каким-то чудом смог сохранить свой носик и ручку в течение стольких лет…

– А как же Дон? – спросила Бет.

– Рэндел поможет ему с его новым магазином, – сказала Мэри. – Во всяком случае, мне кажется, я смогу убедить его в пользе этого дела.

– Он сказал мне, что я прогорю, – заметил Дон и рассмеялся. Остальные тоже рассмеялись. Мэри достала старые войлочные чулки, куда она клала детям подарки, когда они были маленькими. На каждом из них было вышито имя, которому принадлежал чулок, и дата первого Рождества его владельца.

В дверь позвонили.

Как обычно, на Рождество на стекле входной двери висело изображение мадонны. Сквозь просвет в нимбе над головой мадонны Мэри заметила темно-синюю одежду, перетянутую ремнями, блеск металла. Она приоткрыла дверь и увидела двух полицейских, стоящих за ней с фуражками в руках. Они представились, спросили: она ли есть Мэри Элиот, и попросили разрешения войти.

Когда они вошли в гостиную, Бет, Джей и Дон оторвались от своих занятий и посмотрели на них. На лицах промелькнула тревога.

– Это ваши дети, миссис Элиот? – спросил один из полицейских.

– Да, – ответила Мэри. – А что?..

– Может, вы присядете на диван вместе с вашей мамой? – вежливо перебил ее полицейский, обращаясь к Дону и Бет. – Присядьте, мэм, сейчас мы вам все расскажем.

Мэри послушно села. Бет и Дон убрали с дивана елочные украшения и тоже сели рядом с матерью. Полицейский подошел и присел на корточки так, что его лицо оказалось вровень с лицом Мэри.

– Произошел несчастный случай, – сказал он.

– Рэндел, – охрипшим вдруг голосом произнесла Мэри.

– Боюсь, что так, миссис Элиот. Нам очень жаль. Его машина съехала с шоссе и разбилась. Ему ничем уже нельзя было помочь. Нам кажется, что смерть была мгновенной.

– Смерть, – тихо повторила Мэри.

– О, мама, – воскликнула Бет, обнимая Мэри. Дон тоже обнял ее с другой стороны. Подошел Джей и сел на подлокотник дивана.

– Когда это произошло?

– Меньше чем час назад, – сказал полицейский. – Он был один в машине. Ремни безопасности были не пристегнуты.

– Где он сейчас? Полицейский назвал больницу.

– Я еду… – приподнимаясь, сказала Мэри.

– Мэм, я не советовал бы… – начал было полицейский.

– Не надо, мама, – сказала Бет.

– Останься с нами, – проговорил Дон.

– У вас есть в городе родственники? Я знаю, у вас есть дети, но есть ли кто-нибудь из взрослых родственников или близкие соседи, или священник, или поверенный в делах, кому мы могли бы позвонить?

– В городе живет отец Рэндела со своей сестрой, но ему за девяносто, и он не совсем в порядке, а его сестра тоже слабая и пожилая женщина, – сказала Мэри. – У нас есть поверенный в делах – его зовут Реверенд Дарнли, а Бетти Джекобс живет рядом, следующий дом направо. Она наша хорошая приятельница. «Неужели я не поеду сейчас туда, где один лежит Рэндел… Ведь я должна, должна быть там», – думала Мэри.

– Мы позвоним им, – сказал полицейский, поднимаясь на ноги. – Крепитесь и не падайте духом. – Бет смотрела прямо перед собой, и по ее щекам текли слезы. – Сварите для вашей мамы кофе. Один из нас останется с вами, чтобы убедиться, что у вас есть все, в чем вы сейчас нуждаетесь. – Джей убрал украшения со стула, и другой полицейский сел, вертя в руках фуражку. Его напарник пошел к машине.

Вскоре после его ухода прибежала Бетти Джекобс. Через некоторое время появился и Реверенд Дарнли. Он выразил свои соболезнования и стал молиться.

Все это Мэри вспоминала позже. Она вспоминала, как плакала Бет, как Дон без конца повторял «Папа… Папа…», а Джей все выспрашивал у полицейского подробности аварии, как будто могла произойти ошибка, и Рэндел по-прежнему был живой. Она вспоминала сверкание разбросанных вокруг елочных украшений и рождественскую елку на полу с голыми опущенными ветками.

 

ГЛАВА 16

Нора Гилден пришла сразу, как только ей позвонила Бетти Джекобс. Нора привела с собой свою горничную, чтобы помочь прибрать в доме. Они быстро убрали елочные украшения, сняли с входной двери рождественскую мадонну, навели порядок в кухне и в комнатах и послали телеграмму Майклу, хотя было неизвестно, дойдет ли она до него. Вскоре пришли женщины из церкви. Они принесли еду и цветы. Все говорили с Мэри тихим голосом, сочувственно кивая головой.

На следующий день вечером Мэри с детьми поехали в дом ритуальных услуг, где должна была пройти панихида. Снег валил так густо, что «дворники» на лобовом стекле машины не успевали счищать его.

Двери дома ритуальных услуг захлопнулись за ними, и они окунулись в атмосферу приглушенного света и звука. Здесь все передвигались медленно, как будто были стеклянные и боялись разбиться. Ковры на полу были таких же приглушенных тонов, а музыка, звучавшая из динамиков, не имела определенной мелодии. Все здесь было размыто, тускло и неопределенно. Даже служащий дома, который встретил их и проводил в траурный зал, не называл мертвых определенно, по имени, а говорил «покойный». Рэндела он тоже назвал – «покойный».

Покойный лежал в деревянном полированном гробу, который выбрала Мэри. Он был одет в свой лучший голубой костюм. Его кожа была прозрачной, как парафин, и слегка подкрашена розовым.

Они стояли у открытого гроба, и Мэри подумала, что когда-то их семья состояла из шестерых человек. Один покинул их на время, он был где-то далеко-далеко, другой покинул навсегда. Он лежал в гробу, и казалось, что он спит. Он похудел и осунулся так, что его трудно было узнать. Губы и веки плотно сжаты: казалось, что он знает какую-то тайну, но ни за что не раскроет ее. Даже если закроют крышку гроба и похоронят его. Он больше никогда ничего не скажет.

Мэри шептала про себя какие-то слова, держа детей за руки, и чувствовала, как по щекам текут слезы. Они стояли так некоторое время, пока она не решила, что пора уходить.

Когда они вышли за дверь, где гулял ветер и шел снег, Мэри с удивлением поймала себя на мысли – где сейчас Рэндел?

В день похорон на улице дул пронзительный ветер и шел дождь со снегом. К Мэри пришли ее подруги и снова принесли еду и цветы.

На службе в церкви присутствовали университетские коллеги Рэндела, его приятели, просто те, кто слышал про писателя Рэндела Элиота, но на кладбище поехала только его семья. Они стояли под ветром и дождем и смотрели, как опускают гроб. Он слегка наклонился, потом выпрямился и навсегда исчез в темной яме.

Отец Рэндела и тетя Виола оставались в машине. Когда церемония погребения закончилась, их отвезли домой. Там Мэри сказала отцу Рэндела:

– Рэндел очень хотел второй раз попасть в Европу, и он успел сделать это. – Потом добавила: – Мы были так счастливы, когда вы устроили нам свадебное путешествие в Европу. Мы провели чудесный медовый месяц.

Водянистые глаза отца Рэндела блуждали по гостиной тети Виолы.

– И он поменял свою фамилию на Броган, – сказал он. Тетя Виола пояснила, что он имеет в виду своего кузена, который не хотел носить фамилию Элиотов.

– Он никогда, наверное, не забудет этого, – сказала тетя Виола, поглаживая его по руке.

Когда Элиоты вернулись домой от тети Виолы, дождь со снегом перешел в снег, который вовсю валил крупными хлопьями. Карла расцеловала их всех, попрощалась и уехала домой. В гостиной их ждала Нора Гилден и еще несколько женщин. Вид у них был усталый; казалось, они только что очнулись от дремы. На диване лежала груда бумаг и газет: телеграммы с выражением соболезнования, заголовки некрологов, сообщавшие о кончине Рэндела Элиота – «В результате несчастного случая погиб известный писатель», «Рэндел Элиот покинул нас в пятьдесят четыре года…»

– Мы думаем, вам лучше побыть одним и отдохнуть после такого тяжелого дня, – сказала Нора. – Мы приготовили для вас горячий ужин. Он на кухне.

Мэри всех по очереди обняла. Провожая гостей, Мэри видела, как они уходили в снежную ночь.

– Я пойду переоденусь, – сказала она детям.

– Давайте поужинаем у камина, – предложила Бет.

– Мы сейчас разожжем его, – сказал Дон. Мальчики быстро сбегали к себе в комнаты, переоделись и стали заниматься камином. Они выгребли из камина золу, почистили его, натаскали сухих поленьев из чулана и разожгли огонь. Этим обычно занимался Рэндел.

Когда Мэри спустилась вниз, все было готово: в камине пылал огонь. Бет, с забранными назад волосами, возилась на кухне.

– Как насчет спагетти? – спросила она, заглядывая в гостиную.

– Отлично, – ответил за всех Джей.

Мэри посмотрела на стол, заставленный едой.

– Яблочный пирог, шоколадный торт… – сказала она. Вчетвером они уселись за стол. В камине потрескивал огонь, и отблески света от него плясали на стенах. Через открытую дверь в кабинет Рэндела Мэри увидела его пустое кресло у письменного стола.

– Хорошо, что мы остались одни, – сказала Бет, нарушив тишину. – Конечно, приятно, что люди звонят, приходят, что-то приносят, пожимают руки, сочувствуют… Но я довольна, что они оставили нас сейчас одних.

Они переглянулись, улыбаясь друг другу. Мэри нарезала торт и пирог.

– Я очень скучаю по Майклу, – сказала Бет. – Сегодня я весь день думала о нем.

– Мы все скучаем.

Спустя некоторое время Мэри сказала:

– Дети, я хочу, чтобы вы знали, как обстоят наши финансовые дела. – Она обвела их всех взглядом. – Я хочу, чтобы вы не волновались на этот счет. У нас с Рэнделом было оформлено завещание друг на друга. Какую-то сумму мы будем получать от университета плюс мы получим деньги по страховке Рэндела. Так что все будет в порядке. Майкл нормально обеспечен – его университет платит ему достаточно. Вы не должны менять своих планов.

– Я думаю, что нам с Карлой следовало бы перенести свадьбу, – сказал Дон.

– Ни в коем случае, – сказала Мэри. – Ничего не надо менять.

Вкусный ужин и потрескивание огня в камине приятно успокоили Мэри. Она оглядела лица своих детей, привычную обстановку гостиной… Приятно было сидеть в кругу своей семьи, в тепле и уюте, под надежной защитой толстых стен старого дома, в то время как на улице завывал колючий ветер и стеной валил снег.

Вой ветра вновь навел Мэри на грустные мысли. Ей следовало бы оплакивать того, кто навсегда ушел из этого дома, кто больше не увидит свет и не почувствует тепла горящего очага, не обнимет своих детей и не вдохнет запах родного дома. Но глаза у нее оставались сухими.

Дети тоже притихли, слушая завывание ветра. Наконец Дон сказал:

– Я все время думаю… Неужели отец покончил с собой? Неужели он специально сделал так, чтобы разбиться?

– Не знаю, – сказала Мэри. – Этого никто не знает. Можно только догадываться… Единственное, что известно наверняка, это то, что он не удержал на мокрой трассе машину и на большой скорости врезался в ледяную глыбу.

Они еще некоторое время посидели в тишине, слушая, как трещат в камине поленья.

– А как быть с новой книгой? – спросила Бет. – Ты собираешься отсылать ее нашему агенту?

– Пока еще не знаю.

– Все говорят, что он был очень хорошим писателем, – продолжила Бет. – Я помню, когда я была маленькой и видела на прилавке книжного магазина книгу папы, я с гордостью говорила своим друзьям: «Это книга моего отца».

– Не так уж и много людей могут написать пять хороших книг, – сказал Джей. Он сидел и неотрывно смотрел на огонь в камине.

По щекам Мэри неожиданно побежали слезы. Дети заметили это и бросились обнимать и утешать ее.

Виола помогла своему брату улечься в постель и выключила ночник.

– Позови меня, если тебе что-нибудь понадобится, – сказала она фразу, которую говорила вот уже много лет подряд, укладывая его спать.

– И он поменял свою фамилию на Броган, – сказал он.

Когда Дон, Бет и Джей пошли спать, Мэри достала из верхнего ящика буфета свои дневники и уселась за стол у камина. Затем, передумав, она встала и прошла в кабинет Рэндела, включила настольную лампу и села за его письменный стол.

Она перелистала свои записи. У нее было три новых романа, над которыми предстояло еще поработать, и два романа в набросках. Пальцы привычно обхватили ручку, и Мэри надолго ушла в мир, который создавало ее воображение.

Прошло несколько часов. На улице по-прежнему задул пронзительный ветер. Она зябко поежилась, чувствуя усталость и опустошенность. Как будто вся энергия ее мысли вышла и легла аккуратными строчками на чистые листы бумаги. Выдвинув ящик стола, она достала оттуда рукопись, которую отпечатала в Лондоне. Ее последний роман «Хозяин». Имя Рэндел стояло только на титульном листе рукописи.

Мэри поднялась в спальню и легла на чистые гладкие простыни, с удовольствием вытягивая уставшие руки и ноги. Позже придет Рэндел и разбудит ее прикосновением своих холодных ног…

Нет. Рэндел больше никогда не придет.

Мэри почувствовала, как бьется ее сердце, по венам бежит кровь и теплое тело становится еще теплее. Она повернулась на бок, свернулась клубочком и замерла, слушая, как завывает зимний ветер.

Постепенно глаза привыкли в темноте. Мэри увидела корешки книг на полке в книжном шкафу, на которых стояло имя Рэндела Элиота. В памяти воскресли ее слова, которые она говорила в Лондоне, утешая и успокаивая его: «Ты написал новую книгу. Неужели ты не помнишь? Ты закончил ее как раз перед тем, как заболел. Неужели ты не помнишь, как ты диктовал мне ее ночи напролет?»

Мэри долго лежала так, глядя в темноту, на мокрой от слез подушке. «Я отдала тебе свою книгу. Я отдала тебе все свои книги, чтобы ты был счастлив», – прошептала она.

За окном дул ветер, и казалось, что кто-то горстями бросает в окно мокрый снег. Засыпая, Мэри увидела двух молодых людей, стоящих на берегу.

«Это Рэндел Элиот и Боб Фитч, – сказала ей девушка по имени Гвен. Молоденькая Мэри сидела вместе с ней в лодке. – Я познакомлю тебя с ними», – прошептала Гвен, когда они подплывали к берегу. Когда Мэри выходила из лодки, Рэндел Элиот подал ей руку.