Полин Босс очень точно описывает хаос в структуре семей, в которых кто-то пропал без вести:

«В случае неопределенной потери идентичность семьи нарушается, потому что одного из членов нет ни внутри, ни вовне системы…»

(Boss, 2006, с. 76).

В настоящей главе речь пойдет прежде всего о трудностях, возникающих внутри семьи из-за исчезновения кого-то из родственников, и о том, какую помощь им могут оказать психосоциальное консультирование и психотерапия.

 

1. Перенимание ролей

Во время кризисов дети особенно сфокусированы на родителях или на том из них, кто остался с ними. То, как реагируют родители, оказывает значительное влияние на их социальные и прежде всего психологические возможности справиться с ситуацией.

«… На детях отражаются эмоции и глубокое переживание стресса и потерь в семье, они в высшей степени чувствительны к конфликту и отчаянию, а также к копингу и дисфункциям своих родителей. Дети, родители которых способны поддерживать их и остаются дееспособными даже в ситуации глубочайшего опустошения и хаоса, защищены их рациональностью и таким образом менее уязвимы для травмы… К сожалению, в семье в которой убили одного родителя, оставшийся в живых родитель или опекун может глубоко переживать утрату и становиться недоступным для своих детей на эмоциональном уровне»

(Ashenberg Straussner, Kolko Phillips, 2004, с. 27).

Родители (родитель) могут быть настолько сконцентрированы на пропавших членах семьи, что перестают обращать внимание на своих здоровых детей. Небрежное отношение к детям можно, конечно, понять как форму агрессии, но возникает оно чаще всего из-за эмоциональных перегрузок вследствие тяжелой травматизации и скорби. Психосоциальное сопровождение или психотерапия, где мать или отец могут не только поговорить, но и выплеснуть наружу собственное отчаяние и горе, где им можно какое-то время поплакать, проявить свою беспомощность и получить немного материнской заботы, помогает многим родителям начать снова действовать как взрослые, ответственные люди, как хороший отец или мать. Поэтому индивидуальная психотерапия с тяжело травматизированными родителями должна в итоге всегда хорошо сказываться и на их детях.

В семьях, где пропал кто-то из родителей, случается, что – подобно тому, как это происходит после смерти родителей – другие члены семьи пытаются взять на себя их роль. Чаще всего это – старший сын или старшая дочь. Они не только чувствуют себя ответственными за братьев и сестер, но и пытаются заменить партнера оставшемуся родителю. Это – чрезмерная перегрузка для ребенка, выражающаяся в разных формах.

В случае с 13-летним Ц. перегрузки проявляются в сильной агрессии.

Когда его мать вступила в легкую словесную перепалку с соседом из-за какой-то мелочи, Ц. схватился за нож и стал угрожать мужчине. Маленький, выглядевший младше своих лет Ц. не знал, как еще ему защитить свою мать. В общежитии, где живет эта семья, дело дошло до скандала, о чем мне рассказала соцработница.

На следующем сеансе психотерапии я спрашиваю, не произошло ли с ним чего-то особенного, но он отрицает. Только когда я сообщаю ему о телефонном звонке из общежития, он начинает рассказывать. С одной стороны, этот случай и переполох, который он вызвал, ему неприятны, с другой стороны, он отстаивает свое поведение, потому что ему нужно заботиться о матери.

Смятение в связи с изменившейся ролью оказалось особенно драматичным и разрушительным для юного Е.

После исчезновения отца он, тогда 13-летний, встал рядом с матерью и начал распоряжаться своими младшими братьями и сестрами. Он получил поддержку от тети и дяди, постоянно хваливших его за зрелость. Тем больше был шок, который испытала семья, когда в возрасте 16 лет Е. был арестован за разбойные нападения, которыми он занимался в молодежной банде. За несколько месяцев до этого его мать познакомилась с мужчиной и вышла за него замуж – толком не поговорив об этом с Е. Тот пришел в ярость на мать, которая, с одной стороны, предала отца, а с другой – после стольких лет, что он заменял ей партнера, вновь стала обращаться с ним, как с ребенком. Он потерял свое место в семье. Защищенность, которую он вновь обрел в молодежной банде, оказалась, к сожалению, губительного характера.

Психосоциальная работа с Е. затруднена тем, что он лишен свободы. В его случае, однако, крайне важно участие семьи. Мать должна признать, как много он сделал для семьи за последние годы и какое, совершенно особое, место в семье он по-прежнему занимает. Отчим должен чутко прислушаться, откуда юноша ощущает угрозу, от чего он был оттеснен из-за появления в доме нового мужчины и как отчим может облегчить легшее на плечи юноши бремя? Мать и отчим должны создать такое пространство, в котором Е. сможет хотя бы отчасти наверстать что-то из своего преждевременно оборванного детства, наполненного взрослыми заботами.

Но не только смена ролей, произошедшая сразу после исчезновения члена семьи, несет с собой тяжесть и испытания для его близких. Как показывает пример Н., перегрузки могут быть мучительны и годы спустя:

Н. вынуждена была заменить мать своим братьям и сестрам. Ее мечты об окончании школы и о высшем образовании, увы, закончились. Поскольку она не смогла полностью соответствовать требованиям новой для нее роли, ее мучает чувство вины. Она боится найти своих пропавших братьев и сестер, чтобы услышать от них лишь упреки в том, что она их бросила. По отношению к матери она тоже чувствует себя виноватой, ведь она пообещала ей присмотреть за младшими детьми. Чувство вины преследует ее в снах. Один сон особенно мучителен для Н. К ней пришла мать и поначалу была с ней очень сердечна и мила, но потом спросила, где остальные братья и сестры. Поскольку Н. этого не знает, то не может дать матери ответ.

Заверение психотерапевта, что данное матери обещание Н. выполнила хорошо и не сделала ничего неправильного, приносит ей облегчение. Однако ей недостаточно услышать это на сеансе психотерапии лишь однажды. Снова и снова Н. спрашивает, считаю ли я, что она могла сделать для своих братьев и сестер больше, и каждый раз успокаивается, услышав все тот же ответ.

Таким образом, как психотерапевт я беру на себя по отношению к Н. роль матери, освобождая ее тем самым от части мнимой ответственности. Так она может снова вернуться к адекватной своему возрасту роли по отношению к братьям и сестрам.

.

 

2. Дети как носители симптомов

Напряжение в семье из-за исчезновения одного из ее членов ведет к обострению отношений между оставшимися. Важные вещи больше не обсуждаются, проблемы повседневной жизни кажутся слишком банальными, чтобы их решать, и из-за этого перерастают в непреодолимые препятствия.

Иногда, если возникает какая-то проблема, которая всех занимает и объединяет, общение в семье возобновляется. Часто – это странное поведение или внезапная болезнь кого-то из детей. Может случиться, что самый чувствительный член семьи «приносит ей себя в жертву». Если физические симптомы или отклонения в поведении ребенка усиливаются настолько, что все вынуждены им заниматься, семья снова становится жизнеспособной и ее члены начинают общаться между собой.

Поэтому в психотерапии и при консультировании необходимо знать о всей семье в целом и разбираться в ее ситуации. Действительно ли пациент болен, или он – лишь носитель симптомов травматизированной и чувствующей себя в опасности семейной структуры? Исходя из этого, требуется либо индивидуальная терапия, либо поддержка для всей семьи (Becker, 1992).

 

3. Регрессивное поведение

Ответом на стресс от исчезновения кого-то из близких у детей становится их регрессивное поведение.

На одном семинаре в Шри-Ланке одна из женщин рассказала, что у нее большие проблемы с племянницей. Десятилетняя девочка живет у тети с момента смерти своей матери полгода назад. Отец ребенка пропал без вести два года назад. Племянница очень послушный и воспитанный ребенок, но когда тетя собирается уйти, та цепляется за нее и требует, чтобы тетя осталась или взяла ее с собой. Любая даже самая непродолжительная разлука с самым близким для нее теперь человеком повергает девочку в панику.

Исходя из предыстории, поведение девочки хорошо понятно: уже дважды она была вынуждена пережить то, что родного человека вдруг не оказывалось больше рядом. Страх потерять еще и тетю для нее невыносим. Поэтому, с одной стороны, следует понять ее регрессивное, как у маленького ребенка, поведение и отнестись к нему с уважением, но, с другой стороны, нужно достучаться до нее и помочь ей как можно скорее вновь обрести необходимую защищенность и возродить в ней на адекватном ее возрасту уровне доверие к отношениям между людьми.

Девочка должна все знать: куда идет тетя, что она там будет делать, кто в это время будет «ответственным» за девочку и отвечать на ее просьбы. Особенно важно определить, как долго тети не будет и когда она вернется. При этом необходимо сознательно заложить какое-то время на возможное более позднее возвращение тети, чтобы ребенок смог испытать радостное удивление от ее более раннего прихода, а не страх из-за опоздания. «Цепляние» за близкого человека – одна из наиболее частых форм регрессивного поведения у травматизированных детей, особенно в тех случаях, когда родители умерли или пропали без вести. Проявляются и такие формы поведения, как энурез, нарушения пищевого поведения (см. также гл. V, раздел 8), немота, постоянный плач. В психотерапии или на консультации необходимо попытаться понять смысл симптома, принять ребенка и его расстройство и выработать вместе с ним план дальнейших действий и поведения. Близкие взрослые должны быть обучены тому, что ругать и стыдить ребенка значит только усиливать его психологический стресс. Это поспособствует только перераспределению симптомов, но не нормализации и улучшению. Даже если путем наказания удается ослабить или устранить один симптом, часто на смену ему приходит другой. Взрослые должны продемонстрировать понимание ребенка со всеми его способами выражения отчаяния и затем вместе с ним попытаться исправить ситуацию. Психосоциальное вмешательство и психотерапия помещают страдающего ребенка в центр внимания, но вовлекают в процесс также и родителей, и других близких.

 

4. Желание защитить детей

Когда из-за внезапного исчезновения кого-то из членов семьи рушится существовавшее до этого ощущение безопасности и весь мир ставится под вопрос, многим хотелось бы защитить от этих ужасных перемен детей. Результатом этого становится то, что либо вопросы детей остаются без ответа, либо их обманывают. Так, благие намерения часто приводят к обратному результату: дети остаются один на один со своими вопросами и страхами, во власти еще большей неизвестности, чем если бы им было бы позволено узнать хоть что-то. Одновременно с этим ставится под вопрос и надежность отношений с близким человеком, который дает явно ложные ответы.

Г-жа М. сказала своим детям, что отец скрывается у своих товарищей и скоро вернется. На самом деле он пропал без вести вскоре после того, как организовал для своей семьи побег через границу. М. страдает от агрессивности сына, обвиняющего ее в том, что она не так хорошо заботится о семье, как это делал бы отец. В одной из ссор сын даже бросает ей упрек, что она виновата в том, что отца сейчас нет с семьей. Г-жа М. сильно оскорблена этим: она чувствует себя покинутой мужем и непонятой детьми.

На вопрос, не лучше ли было сказать детям правду, она реагирует с испугом. Она не хочет, чтобы на плечи детей ложилась еще бóльшая нагрузка. Я говорю, что, по всей вероятности, они и так уже понимают, что с отцом что-то случилось, а отсутствие информации только больше давит и вселяет в них неуверенность.

Г-жа М. обещает об этом подумать. Я предлагаю на одном из психотерапевтических сеансов провести разговор с детьми, если благодаря этому она ощутит бóльшую защищенность. Полтора месяца она борется с собой – стоит ли рассказывать детям то немногое, что она знает о местопребывании мужа. Однажды, словно мимоходом, она говорит о том, что ее младший ребенок стал спокойнее. Только на мой вопрос о том, есть ли для этого какая-нибудь причина, она признается, что поговорила с детьми об исчезновении их отца.

Э. Биттенбиндер описывает сходную ситуацию, возникшую во время психотерапии.

Одна женщина из Ирана опасается, что ее мужа казнили, так как уже год от него нет никаких известий. Со своим 8-летним сыном поговорить об этом она не может, так как хочет его от этого оградить. В этом случае после продолжительных разговоров с матерью удается донести до сына столь важную информацию.

(Bittenbinder, 2000, с. 43).

«Сначала разговор идет между сыном и психотерапевтом, постепенно в него вовлекается и мать. Только сейчас матери становится ясно, как много думал об отце ее восьмилетний сын, какую нагрузку на него оказывала ситуация, когда он смутно догадывался о страшных вещах, но не знал этого наверняка. Она наконец почувствовала в себе готовность поговорить с ним и подходящим для его возраста способом рассказать о событиях на родине. Особенно важно было аккуратно сообщить мальчику о ее беспокойстве за отца, о том, что его, возможно, больше нет в живых»

Напомню уже приведенный мной подобный случай из моей психотерапевтической практики.

Тогда – муж моей клиентки скончался в местной больнице от тяжелой болезни. Оправдания того, почему невозможно его навестить становятся все более изощренными. На протяжении месяцев вдова говорит своей 5-летней дочери, что ее отец все еще болен и находится в больнице. Примерно через полгода мать слышит разговор дочери с подругой, в котором дочь говорит, что ее отец умер. Мать удивлена и смущена, так как, когда она беседует с дочерью, все свидетельствует о том, что та считает отца живым. Похоже, 5-летняя девочка понимает, что должна защитить мать. Говоря об отце, и она, и ее мать – обе поддерживали иллюзию того, что он жив. Каждая, как могла, скрывала его смерть.

В данном случае смерть была очевидна. Но этот пример показывает, как соблазнительно в случае бесследного исчезновения человека погрузиться в полные надежд фантазии и иллюзии.

Для взрослых те «сказки», которые они рассказывают своим детям и в которые постепенно начинают верить сами, становятся своего рода островками надежды. Для детей же они являются источником большой путаницы – с одной стороны, успокаивающие слова, а с другой – странное поведение взрослых вкупе со все более долгим ожиданием близкого человека. В результате чего дети перестают обсуждать с родственниками собственные страхи.

В некоторых случаях судьба семьи становится настолько запутанной и драматической, что выстроенная с таким трудом защита ребенка рушится. В случае г-на С. он оказывается в состоянии поговорить со своим 8-летним сыном, перед тем как отправиться в больницу:

Г-н С. говорит в нашем – психотерапевта и переводчика – присутствии со своим сыном об исчезновении семьи. Он пытается простыми словами объяснить мальчику, почему семья так пострадала и почему ей срочно нужна помощь. Этот разговор между отцом и сыном происходит перед отправкой отца в больницу. Мальчику, уже пережившему исчезновение двух братьев и сестер на родине, бегство оттуда и разлучение с матерью и остальными братьями и сестрами, теперь предстоит разлука с последним оставшимся близким человеком – его отцом. Хотя это выходит за рамки наших сеансов, мы уделяем большое внимание этому прощанию отца и сына – по крайней мере, на этот раз родные должны знать друг о друге все. Мы предпринимаем все, что можно, чтобы у обоих была информация, кто где находится, и чтобы они могли в любой момент связаться по телефону. Сын провожает отца до кареты скорой помощи и там они прощаются. Затем психотерапевт и переводчик отвозят мальчика в специальное общежитие для детей, находящихся в кризисных ситуациях, и разговаривают там с дежурным педагогом. В это время ребенок может осмотреться, познакомиться с кем-нибудь из живущих здесь детей и таким образом обрести уверенность в неформальной обстановке.

Выжившие члены семьи часто не в состоянии говорить о случившемся. Они не делятся друг с другом своей болью и отчаянием. Уверенность в том, что своим молчанием люди ограждают других от плохого, приводит к тому, что в семейной жизни воцаряется одиночество и изоляция.

Тогда, чтобы люди смогли заговорить о своих эмоциях, становится нужен человек со стороны, профессионал – например, психолог-консультант.

На одном семинаре по супервизии в Шри-Ланке мы работали над случаем отца и его пятилетнего сына.

Мать, бывшая на большом сроке беременности, пропала во время цунами. Отец же сказал сыну, что она уехала в Индию, чтобы там родить ребеночка. Когда даже семь месяцев спустя от матери не поступило никаких известий, мальчик стал сердиться на отца, отношения становились все более тяжелыми, пока отец не обратился за профессиональной помощью к прошедшему обучение консультанту. На семинаре все мы были едины в том, что отец должен сказать мальчику правду. Мы обсудили, как лучше всего это сделать. Был предложен разговор между отцом и сыном в присутствии консультанта и, по возможности, священника.

Обоим – и отцу, и сыну – чтобы справиться со своей потерей, помимо этого разговора, потребуется помощь. Отец будет вынужден расстаться с частичкой надежды и приблизиться к реальности потери жены. Сын должен будет выдержать страшное известие и горе. Его доверие к отцу подорвано, так что потребуется время и помощь, чтобы завоевать его снова. Их общее знание об утрате матери и жены, а также младенца может способствовать совместному процессу скорби и дать шанс, что как отец, так и сын успокоятся и утешат друг друга.

 

5. Агрессия по отношению к более слабым членам семьи

Клиенты, пережившие грубые нарушения прав человека, часто выглядят на публике как пассивные и спокойные. Поскольку вся наша эмпатия на их стороне, мы не хотим замечать никакой агрессии. Но именно в тех случаях, когда люди пережили насилие, будучи не в состоянии адекватно на него отреагировать, а преступники не наказаны, у жертв наблюдается сдерживаемая агрессия. Мишенью для нее часто становятся более слабые члены семьи. Если в дополнение ко всему в качестве самолечения используется, например, алкоголь, то чаще всего это ведет не желанному успокоению, а к приступу агрессии, которая обрушивается на тех, кто оказался рядом. В семьях с тяжелым травматическим опытом домашнее насилие – обычное дело.

Г-жа В., мать-одиночка, благодаря своему консультанту и разговорам с учителями детей научилась держать свою агрессию под контролем. На сеансах психотерапии она заговаривает об ужасе и стыде за свое поведение. Она очень страдает от того, что била своих еще совсем маленьких детей. Между тем теперь она научилась сдерживать себя. Иногда она еще кричит на детей, но быстро останавливается, увидев страх на их лицах.

На психотерапии г-же В. выражается поощрение за то, что ей удалось обуздать свое агрессивное поведение по отношению к детям. У нее есть право испытывать гнев вследствие всех тех травматических событий, что ей пришлось выстрадать. Но, как она правильно признала, не дети являются причиной этого ее гнева, и поэтому нельзя допустить, чтобы они стали мишенью для агрессии. Она получает напутствие и впредь хорошо обращаться с детьми. Чтобы еще больше снизить агрессию, она выбирает дома подушку, которую можно бить, мять и даже бросать на пол, когда гневу необходим выход. Но, как рассказала мне В. на сеансе, с того момента, как появилась подушка, оказалось, что она в ней больше не нуждается.

Для детей особенно опасны попытки самоубийства родителей или высказываемое ими желание покончить с собой. Столкновение детей с такой угрозой является экстремальной формой агрессии по отношению к ним.

Наши клиенты с семьями приглашены к нам на небольшой праздник. Царит хорошее настроение – кажется, и взрослые, и дети радуются. Неожиданно 11-летняя Я., дочка одной из моих клиенток, спрашивает меня, нельзя ли нам поговорить в соседней комнате. Она кажется мне вовсе не радостной, а, скорее, испуганной и смущенной. Из кармана она достает бумажку. Это этикетка от отравы для насекомых. Вчера вечером в ссоре с отцом ее мать угрожала, что выпьет этот яд. После этого девочка спрятала эту отраву, моющие средства и все, что, как ей кажется, представляет опасность. Но она по-прежнему боится. Я обещаю Я. тотчас поговорить с ее матерью и прошу ту пройти к нам в соседнюю комнату. Я вкратце пересказываю все, что мне только что поведала Я., и говорю о том, как она боится. Мать шокирована, но и смущена тем, что я узнала об этом случае. Вместе с тем она испытывает облегчение от того, что психотерапевт теперь сможет поучаствовать в решении проблемы. В присутствии терапевта она обещает своей дочери, что не наложит на себя руки, и не будет больше высказывать таких угроз. Если ей станет плохо, она сразу обсудит это с терапевтом. Я. заверяют в том, что она тоже в любой момент – как только почувствует страх – может позвонить терапевту. Таким образом, ребенок освобождается от бремени ответственности, которое перекладывается на плечи психотерапевта.

В еще более драматических случаях свои суицидальные намерения родители распространяют и на детей. Когда родители не видят больше места для себя в этом мире, они порой чувствуют, что и своих детей они должны «взять с собой».

В своих суицидальных мыслях одна клиентка снова и снова рассматривает «расширенный суицид», который фактически является убийством. Она хочет умереть вместе со своими детьми, чтобы не оставлять их одних в этом страшном мире. Самые незначительные повседневные события, вызывающие стресс, воспринимаются ею как катастрофические. Она начинает размышлять о совместной с детьми смерти, даже когда один из ее детей порвал библиотечную книгу. Она чувствует, что неправильно воспитала своих детей, что честь семьи запятнана из-за нанесения ущерба объекту общественной собственности. Такую проблему, как эта, должен был бы решать ее муж, она же чувствует себя полностью ею задавленной. Она должна отмыть честь семьи и никогда больше не подвергать ее опасности, одновременно с этим ей хочется наказать своего мужа, который, пропав без вести, переложил всю ответственность за семью на жену. В такой ситуации в качестве повода, чтобы уничтожить всю семью, могло хватить самого незначительного случая.

А проблема с книгой разрешилась, между тем, очень просто – социальная работница из общежития выяснила с библиотекой все вопросы, избавив от этого мою клиентку. На последовавшем за этим сеансе мы вновь говорим о ее тяге к смерти, но и о том, чего хотят дети. Клиентка осознает, как сильно их желание жить и какие большие надежды они возлагают на будущее.

Психосоциальное вмешательство способно в таких случаях уберечь от панических необдуманных действий. При помощи психотерапии или консультации клиент может восстановить контроль над собственной агрессией, найдя опору в разработке перспектив на будущее. После описанного выше случая клиентка постепенно начала доверять социальному окружению, а позже поверила и в собственные возможности. Суицид перестал казаться ей выходом из положения.

 

6. Взаимоподдержка детей

Джеймс Халперн и Мэри Трамонтин (Halpern, Tramontin, 2007) указывают на то, что для старших детей и подростков группа их сверстников может стать важным ресурсом для возвращения в нормальное состояние. Поэтому этим детям нужно дать возможность общаться с друзьями. Им нужно позволить обсуждать трудные проблемы – нельзя обрекать детей на молчание путем введения семейных табу или на то, чтобы после разговора на запрещенные темы их мучила совесть. Если по политическим соображениям нужно, чтобы какая-то информация оставалась семейной тайной, дети должны об этом знать. Но и тогда необходимо, чтобы хоть с кем-нибудь из ровесников можно было бы об этом поговорить (отдельные друзья, двоюродные братья и сестры).

Как раз в виду растущего числа несовершеннолетних беженцев без сопровождения, которые попадают в Европу, очень важный ресурс для них – это поддержка сверстников. Подростки из стран Азии и Африки, потерявшие всякий контакт с семьями, собираются во время бегства вместе и образуют группы молодых людей с похожей судьбой. Такие группы становятся для каждого чем-то вроде новой семьи. В них удивительным образом заботятся о более слабых. Несмотря на это, такие дети и молодежь нуждаются и в помощи взрослых, поскольку эмоциональные и материальные нагрузки тех, кто взял на себя ответственность за друзей, превышают их возможности.

 

7. Испытание для супружеских отношений

До сих пор в этой главе речь шла прежде всего об отношениях между детьми и их родителями или другими взрослыми близкими людьми. Но из-за исчезновения кого-то из близких под угрозой оказываются также отношения между собой супругов или партнеров. В работе психотерапевта порой удивляет и расстраивает полное молчание о личном страдании, которое приносят отношения, установившиеся между супругами. Надежные отношения с психотерапевтом во многих случаях впервые дают возможность заговорить об этом. Здесь беспристрастному эмпатичному терапевту, который в то же время вне сеансов не принадлежит к социальному окружению клиента, тот может высказать абсолютно все. Пытаясь рассказать о тяжелых событиях, клиент сам начинает лучше понимать, что же, собственно, произошло. В идеальном случае он поделится этим и со своим партнером.

Уже сама возможность высказаться в рамках психотерапевтических отношений по поводу своих страхов и трудностей облегчает парам и семьям груз, лежащий на их плечах. Есть много свидетельств тому, что после сеансов клиенты расслабляются, становятся спокойнее, а вслед за этим оздоровляется и атмосфера в семье.

Однажды г-н К. приходит на сеанс очень уставшим. Он хотел отказаться от сеанса, но жена все-таки принудила его пойти. Уже не первый раз жена проявляет бóльшую инициативу по поводу психотерапии мужа, нежели он сам. После сеансов г-н К. возвращается домой намного более спокойным.

Психотерапия или психологическая консультация может так же, как в вышеописанных случаях родителей и детей, снять барьер, мешавший супругам поговорить о том, о чем они раньше молчали.

Г-жа П. снова и снова повторяет, сколь велико ее беспокойство о муже. Спрашиваю ее, не захочет ли он как-нибудь прийти на сеанс вместе с ней. В следующий раз они приходят вместе. Обе стороны высказывают друг другу упреки. Психотерапевт, управляя разговором, иногда прерывает их, вынуждая к медленной и уважительной беседе так, чтобы г-н и г-жа П. могли услышать друг друга. Г-н П. смягчается и делится тем, что, вообще говоря, чувствует себя виноватым в том, что не способен лучше заботиться о своей семье, затем он высказывает восхищение силой и энергией своей жены.

На это она отвечает, что радуется его сердечному и заботливому обращению с детьми, которое отнюдь не является само собой разумеющимся для традиций очень патриархальной семьи, из которой муж происходит. На этой основе обоюдного признания возможно, наконец, заговорить о скорби по пропавшим без вести братьям г-жи П. Г-н П. узнаёт, в каком беспокойстве пребывает по этому поводу его жена и как она тоскует по пропавшим.

Из-за исчезновения близких прочность отношений супругов серьезно нарушена. Именно в такой сложной ситуации супруги должны быть в состоянии поддержать и утешить друг друга – если необходимо, то при помощи психотерапевта, консультанта или духовного наставника.

 

8. Психосоциальная работа с пострадавшими семьями

«Способность оставаться нейтральным и избегать сверхидентификации с одним из членов семьи имеет существенное значение для специалиста в области терапии травмы. После травматических событий каждый член семьи психологически ведет себя по-разному в зависимости от предыдущих отношений, воздействия и последующих эффектов травмы. Когда после травматического события работа идет индивидуально – с детьми или с родителями, надо учитывать эти разные паттерны…»

(Nader, 1994, с. 196).

В соответствии с нашим опытом это означает уделять особое внимание – наряду с очевидно страдающими – и тем, кто внешне спокоен и уравновешен. Часто терапевты фокусируются на тех, кто способен выразить свое страдание. Дети же в своем поведении часто не подают никаких сигналов о своих неприятностях и кажутся спокойными и сдержанными. Однако важно понять их внутреннее состояние и помочь справиться с бедой.

Если персонала достаточно, то важно, чтобы у каждого члена семьи был свой консультант или психотерапевт. Тогда будет пространство для личных чувств – гнева, стыда, вины, которые проецируются на других членов семьи, могут обсуждаться, анализироваться и благодаря этому найти понимание. Семейная система, таким образом, сбрасывает часть груза и освобождает место для позитивного взаимодействия между своими членами.

Но и там, где невозможно подключение такого количества персонала, психосоциальная работа может оказать семьям значительную поддержку. Для команд консультантов, работавших с людьми после цунами, самыми важными в их программах всегда были следующие четыре пункта.

1. Необходимо, чтобы члены семьи делились друг с другом своими мнениями и убеждениями.

По прошествии времени после исчезновения человека у его близких складывается собственное суждение о том, что произошло. Но зачастую люди об этом не говорят и убеждены, что все проходят один и тот же процесс осмысления случившегося и приходят к одинаковым результатом. В этом, разумеется, кроется источник недопонимания.

Психосоциальная консультация предоставляет каждому члену семьи возможность говорить о своем. Во многих семьях один из членов семьи (часто кто-то из детей) цепляется за веру в то, что пропавший без вести жив, и упрекает остальных, что они недостаточно занимаются поиском. Поэтому тем более необходимо, чтобы все мнения о случившемся в семье были выслушаны спокойно и без всякого осуждения.

Присутствие консультанта позволяет нейтрализовать взаимные упреки и возможную агрессию, чтобы вести конструктивный разговор. Цель интервенции в том, чтобы все участники знали, какую позицию занимает каждый из них в отношении ситуации с исчезновением и относились к этой позиции с уважением. Важно понимать, что это лишь сиюминутное мнение и что изменения во внутреннем мыслительном процессе возможны в любой момент времени. Поэтому хорошо время от времени проводить такие семейные разговоры, чтобы каждый мог заметить и принять изменения как в себе, так и в других.

2. Необходимо оказывать поддержку при построении новых семейных структур.

Людские потери после такой природной катастрофы, как цунами декабря 2004 года, были огромны. Погибли целые семьи. Часто в живых оставались лишь отдельные члены больших семей.

В таких разорванных катастрофой семьях выжившие ощущают себя одинокими и изолированными. О потерях они почти не говорят. Печаль и тоска по потерянным людям часто перекрывают собой заботу о выживших. Снова и снова сообщают о матерях, плохо обращающихся со своими выжившими детьми, об отцах, совершенно не справляющихся со своей новой ролью отцов-одиночек, о родителях, вкладывающих все силы в поиски пропавшего ребенка, и, кажется, почти не обращающих внимания на своих детей, оставшихся в живых.

Как раз в таких случаях чрезвычайно важна профессиональная помощь, оказываемая извне. На наших семинарах мы уделяли много времени анализу таких разрушенных семей и построению концепций того, где и в какой момент должна подключаться психосоциальная помощь – для семьи как целостности и для ее отдельных членов.

Цель таких интервенций в том, чтобы разбитые семьи вновь объединялись, чтобы люди поддерживали друг друга и существовали друг для друга. Выжившим родителям нужна психологическая и консультационная помощь, чтобы научиться снова заботиться о себе и о своих детях. Для детей – это разгрузка, когда они вербально и невербально могут выразить свою тревогу, смятение, гнев и быть при этом понятыми взрослыми. Детям – несмотря на катастрофу – должно разрешаться не унывать. Общая скорбь, сопровождаемая совместными ритуалами, может придать новый смысл и укрепить отношения между выжившими.

3. Необходима помощь родителям-одиночкам в принятии новой роли.

После цунами на Шри-Ланке стал очевиден такой феномен: у физически более сильных людей было больше шансов убежать от волны, вскарабкаться куда-то или схватиться за что-то и таким образом спастись от наводнения. Поэтому число детей, пожилых людей и женщин среди погибших в этой катастрофе непропорционально велико.

Многие отцы остались одни со своими детьми. Но отцы в Шри-Ланке практически не подготовлены к тому, чтобы заботиться о детях. Если такое и случалось прежде, то были бабушки и тети, которые брали на себя бóльшую часть забот по воспитанию и присмотру за детьми. Но в цунами погибло очень много пожилых людей.

Часто дети, у которых один из родителей остался в живых, тем не менее живут в приютах. Вдовы и, особенно, вдовцы, испытывают слишком большие перегрузки от необходимости заниматься детьми и выбирают наиболее простой путь, который также приветствуется международными организациями по оказанию помощи в связи со стихийными бедствиями, – отдают детей на попечение чужим людям. Отцы – но и матери тоже – настолько поглощены своим отчаянием от потери супруга и других детей, что забота о выживших детях представляется им неразрешимой проблемой. Вдобавок к потере матери, братьев и сестер эти дети вынуждены пережить еще и отсутствие отца.

При этом крайне важно поддержать выживших родителей, чтобы они могли хорошо проявить себя, т. е. материально и морально заботились о своих детях. Чтобы справиться с этой задачей, им, разумеется, нужны практические советы, но прежде всего – эмоциональная поддержка, Когда речь идет о помощи детям после катастроф, то часть денег, предназначенных для сирот, следует направлять на психосоциальную помощь матерям и отцам. Консультантов нужно обучать заранее, с тем чтобы в случае необходимости они могли взять на себя координацию этой задачи и были бы в состоянии организовывать следующие тренинговые программы для новых консультантов.

4. Необходимо оказание поддержки семьям в поиске собственных ритуалов.

Погибших после цунами хоронили очень быстро. Часто это случалось, пока близкие родственники еще оставались в больницах или не успевали приехать. В таких семьях по-разному реагируют на смерть близких – те, кто не присутствовал на похоронах, испытывают большие проблемы с принятием смерти. Представляется важным проведение общего ритуала, в котором могли бы принять участие все эти люди, – а провести его можно и по прошествии месяцев и даже лет после потери.

Для выживших членов семьи такие ритуалы важны, чтобы принять и оплакать понесенную потерю. Нужно способствовать тому, чтобы родственники пропавших без вести сами создавали такие ритуалы или проводили их подобно тому, как это делается в их культурных и религиозных кругах. Консультация может побудить и поддержать людей в планировании, подготовке и проведении такой церемонии. Особое место в ней следует уделить детям, чтобы они чувствовали себя принятыми в их скорби и смогли проститься с дорогим человеком во время поминовения.