Удовольствия, которым предавались люди в эпоху Токугава, можно разделить на шесть категорий:

• путешествия (посещение храмов, священных и просто популярных мест, как правило, за пределами своей провинции);

• участие в храмовых или местных праздниках;

• водные процедуры (горячие источники, бани);

• зрелища (театр, уличные представления мисэмоно);

• эротические развлечения (главные центры: Ёсивара в Эдо, Симабара в Киото);

• другие массовые мероприятия (праздники, гуляния, любование природой, лотерея).

В этой главе мы поговорим о некоторых удовольствиях, не описанных в других разделах.

 

Путешествия и паломничества

Двадцать второго июля 1871 года в Японии были отменены подорожные грамоты (цуко тэгата), разрешающие частным лицам перемещение по стране. До этой знаменательной даты простой человек мог отправиться куда-либо, только имея на то официальное разрешение. И по всему пути следования должен был предъявлять это разрешение на заставах.

Дорожная застава в Хаконэ. Источник: НА

В конце XVIII века в Японии было 65 застав. Они были открыты с 6 часов утра до 6 часов вечера, поэтому передвигаться можно было только в это время. В подорожной грамоте указывались сословная принадлежность и место жительства подателя, цель путешествия, а также содержалась просьба о содействии в пути ко всем, к кому обладатель грамоты мог обратиться. Самураи получали грамоты в городской или княжеской управе, крестьяне — у сельского старосты или в храме, простые горожане — по месту жительства или в храме (в зависимости от цели поездки). При проезде через заставу полагалось снять головной убор и накидку, а также поднять шторку паланкина, чтобы стражники могли рассмотреть лицо путешественника. Удельные князья и хатамото свои грамоты заранее передавали на заставу с курьерами. Власти строго следили за путешествующими дамами: жены и дочери удельных князей должны были оставаться в Эдо в качестве заложниц, и на их выезд из города требовалось разрешение, подписанное чиновником ранга не ниже, чем государственный советник. Во избежание подмены к разрешению прилагалось подробное описание примет женщины (длина волос, телосложение, рост, признаки беременности, наличие родинок и так далее). На главных дорогах на заставах был женский персонал, чтобы в специальных помещениях досматривать дам, вызвавших подозрения. Иногда им предлагали раздеться. Знатных дам всегда сопровождал самурайский эскорт, а перемещению вооруженных отрядов правительство уделяло особое внимание. На провоз в столицу огнестрельного оружия также необходимо было разрешение госсоветника. Одной из самых труднопроходимых считалась застава Хаконэ на тракте Токайдо (Путь Восточного моря), который связывал Эдо с Киото и Осакой.

Перемещения по стране простых японцев правительство контролировало не менее строго, но по другим соображениям. Благосостояние правящего сословия зависело от рисового оброка, поставляемого княжествами в центр. Кроме того, бакуфу регулярно объявляло трудовые мобилизации для ландшафтно-землеустроительных работ в столице. Рабочие руки были неравномерно распределены по провинциям. Удельные князья всеми способами стремились расширить свои посевные земли и увеличить урожаи, но работников не хватало даже на обработку имеющихся угодий. Население страны во второй половине периода Токугава практически не росло, поэтому между княжествами постоянно шла борьба за крестьянские тела и души. Чаще всего старались переманить крестьян из северо-восточных слаборазвитых провинций в обмен на льготы по части оброка и налогов. Сельские девушки тоже ценились: где невеста, там и новая семья (к тому же женщин тогда в стране не хватало). Сами крестьяне тоже не прочь были перебраться куда-нибудь, где жизнь хоть немного лучше. А лучше она была в городе, поскольку, несмотря на все ограничения, не шла ни в какое сравнение с беспросветным крестьянским трудом. По этой причине далеко не все путешественники стремились вернуться к родному очагу. Княжества с утечкой рабочей силы боролись и предпринимали попытки пополнить рисоводческое население младшими сыновьями рядовых самураев и ронинами. Однако в силу их малочисленности этот ресурс был ограничен, поэтому главные усилия направлялись на удержание уже имеющихся крестьян, и ограничение свободы передвижения в этом смысле было делом первостепенной важности. Этакое полукрепостное право.

Прохождение заставы. Источник: SV

С другой стороны, власти признавали, что каждый приличный человек должен хотя бы раз в жизни совершить паломничество в главную синтоистскую святыню — храм Исэ (префектура Миэ), и не пустить его туда было непросто, поскольку правительство поощряло паломничества. В середине XIX века храм Исэ ежегодно посещало до 400 тысяч ходоков — более тысячи в день. А в 1830 году был установлен абсолютный рекорд: только за шесть месяцев, с марта по август, через Исэ дзингу прошло 4 миллиона 600 тысяч паломников, то есть 25,5 тысячи ежедневно. Это был четвертый, самый мощный всплеск паломничества в этот популярнейший храм эпохи — три предыдущих пика пришлись на 1650, 1705 и 1771 годы [Оиси, 2009].

Всех паломников храм одаривал саженцами священного дерева камуки, которое нужно было посадить в центре рисового поля для получения богатого урожая. Говорят, очень помогало, поэтому желающих было много. Паломники на подступах к храму переодевались во что понаряднее и финальную часть долгого пути проделывали под ритуальные пляски и песни. Чем не современные фанаты на пути к стадиону, где играет любимая команда? Тот же эмоциональный подъем и предвкушение близкого счастья. Возбуждаясь от обилия единомышленников, несколько сотен, иногда даже тысяч паломников на ходу начинали энергичную диковатую пляску под крики “Все по милости храма Исэ” (минна ва оисэсама окагэ). Войдя в раж, паломники могли и набезобразничать, совсем как современные футбольные болельщики. Поэтому иметь дом или держать лавку на подступах к храму Исэ было хотя и выгодно, но рискованно.

Ритуальная пляска в честь храма Исэ. Источник: MR

Очевидец в конце XIX века так описывал одеяние и экипировку паломников (судя по всему, не очень изменившиеся со времен Токугава):

Обыкновенно паломники одеты в белый, сшитый из грубого холста или из простых мешков, костюм… У каждого… на голове соломенная шляпа. и на плечах соломенная циновка. В руках длинная палка с длинными полосками бумаги и гонг или колокольчик, которым он звонит, призывая имя Будды. На ногах обычные сандалии из соломы или варадзи — самая удобная обувь для восхождения на горы. Багаж у паломника — ящик в виде буддийской молельни, в котором помещаются одежда и пища. Кроме того, каждый пилигрим имеет книгу, в которой по прибытии на место паломничества местный жрец делает надпись и прикладывает печать [Воллан, 1906].

Несмотря на строгость режима, японцы эпохи Токугава отнюдь не были такими мирными и законопослушными, как сегодня. Паломничество в известные храмы вызывало у них не столько религиозный экстаз, сколько нервное оживление, часто с негативно-протестным оттенком. Эти настроения особенно явно проявлялись на заставах, где проверяли подорожные грамоты. Согласно записям, до трети паломников, идущих в храм Исэ, прорывались через заставы без грамот, нелегально. Это были сбежавшие из семей дети (кто на время, кто навсегда), своенравные жены, не пожелавшие “убояться мужа своего”, утомленные тяготами жизни и плюнувшие на все крестьяне и прочий веселый токугавский народ. Судя по донесениям с застав и из храмов, правительство знало о протестных настроениях паломников и нарушениях ими пропускного режима, но жестко их не пресекало, считая околохрамовые беспорядки своего рода клапаном для выпускания пара.

В последние месяцы правления бакуфу (с июля 1867 по апрель 1868 года), когда напряжение в обществе достигло пика, по центральным районам страны прокатилась волна протеста, который трудно представить в какой-либо другой стране. Огромные толпы на улицах городов энергично исполняли незамысловатые народные танцы. Собственно, танцами это ритмичное размахивание руками и ногами назвать было трудно. Участники “танцев” громко выкрикивали одну и ту же реплику (ээ дзянай ка), ставшую своего рода символом этого движения. Привычное правительство на это танцевально-протестное движение никак не отреагировало: дождалось, пока оно угасло само собой.

Обнаружены при обходе заставы

Среди удовольствий, которые посещение храма сулило паломникам, не последнее место занимала лотерея. Ее устраивали часто: очень многим хотелось поймать падающую сверху сладкую рисовую лепешку. В то время была такая поговорка — “сладкая лепешка с полки” (тана кара ботамоти), символизирующая быстрое и легкое обогащение. К нему стремились многие, и храмы этим пользовались. Монахи изготовливали деревянные дощечки и продавали их мечтающим о богатстве горожанам. Те писали на дощечке свое имя и адрес, а затем бросали ее в большой ящик. В назначенный день при большом скоплении взволнованного народа монахи вытягивали дощечки и оглашали имена счастливцев. Вопрос был денежный, с элементом азарта, поэтому лотереи проходили под контролем Магистрата по делам религий (Дзися бугё). Выигрыш мог доходить до 1 тысячи золотых рё, но так бывало редко. Обычно потолок устанавливали в сто рё — чем меньше выигрыш, тем дешевле билеты. А для бедноты и 100 рё были целым состоянием.

Ритуальная уличная пляска. Источник: НА

Лотереи проводили храмы по всей стране, но больше всего денег и игроков было, конечно, в столице, которая и задавала тон. В Эдо самыми популярными были три лотереи: Мэгуро фудо, Тэннодзи и Юсима тэндзин. Все три устраивались синтоистскими святилищами. Вообще-то бакуфу запретило азартные игры и лотереи еще в начале XVII века. Но спустя столетие, когда казна в очередной раз опустела, а обязательства бакуфу по строительству и ремонту храмов оказались под угрозой, восьмой сёгун Ёсимунэ отменил запрет.

В дороге под дождем. Источник: BG

В 1730 году с целью сбора денег на реставрацию киотоского храма Нинна была организована лотерея в храме Гококу. В продажу пустили лотерейные дощечки по 12 мон (около 300 современных иен, 3 доллара). В день розыгрыша перед публикой выставили пять больших деревянных ящиков с 40 тысячами дощечек в каждом. Монахи объявили, что выручка от продажи 200 тысяч дощечек составила 600 рё золотом, и приступили к розыгрышу. На каждый ящик был выделен один приз. Таким образом, шанс составлял 1:40000. В дальнейшем храмы увеличили число призов за счет уменьшения их суммы.

Дело оказалось настолько выгодным, что к 1790 году только в столице 22 синтоистских храма регулярно проводили лотереи. А еще полвека спустя Эдо буквально жил ими: в год в среднем организовывали 120 лотерей (примерно один розыгрыш за три дня). Неудивительно, что наряду с официально разрешенными лотереями появились подпольные (какэтоми). Они были рассчитаны на беднейшие слои. Подпольные лотерейщики устанавливали самую низкую цену на билеты и в несколько раз увеличивали число выигрышных номеров, но призовые суммы были маленькими. В пересчете на современные деньги, купив дощечку-билет за 25 иен (около 30 американских центов), вполне можно было выиграть 200 иен (два доллара). Денег немного, но сколько азарта! В нелегальной лотерее требовалось угадать одно из трех— или четырехзначных выигрышных чисел. Благодаря своей доступности подпольные лотереи на какое-то время стали даже популярнее официальных.

Проверки на дорогах играли заметную роль в жизни токугавского общества. Но придумал заставы не Иэясу: они существовали со времени междоусобных войн. После, усилиями Ода Нобунага (1543–1582) и Тоётоми Хидэёси (15371598), стремившихся объединить страну, число кордонов стало сокращаться. Оба военачальника были едины в своем стремлении уменьшить число барьеров на пути людских и товарных потоков и на удивление много ресурсов тратили на строительство новых и обустройство имеющихся дорог.

После прихода к власти Токугава процесс пошел в обратном направлении. Обосновавшись в Эдо, Иэясу раздал ближние земли сыновьям, историческим союзникам (хатамото) и прямым вассалам (гокэнин), буквально окружив себя верными людьми. У мостов, на горных перевалах и в долинах были расставлены посты, которые следили за перемещениями людей и грузов. Особенно строгим контроль был на подступах к городу. В прилегающих районах местное население на короткие расстояния могло передвигаться сравнительно свободно, но дальние путешествия были сопряжены с серьезными неудобствами. Столичным жителям было намного проще посетить Киото или Осаку, чем жителям этих городов попасть в Эдо.

Сёгунат не забывал и о морских путях и их военном значении. В 1609 году появился запрет на эксплуатацию судов водоизмещением свыше 75 тонн. Торговые суда разрешалось строить водоизмещением до 150 тонн, но только с одной мачтой и без палубного настила. “Безопасность превыше всего” (андзэн дайити) — у этого популярного японского лозунга глубокие исторические корни. И было время, когда этот лозунг даже мешал развитию.

Перемещения по стране ограничивались не только по соображениям безопасности: у них был и хозяйственно-экономический аспект. Сегодня каждый школьник знает, что страна, которую посещает много иностранных туристов, зарабатывает деньги. А там, где интуристов особенно много (как во Франции, например), это еще и статья национального дохода. Конечно, в эпоху Токугава масштаб обогащения на приезжих был не тот, но даже и малых убытков княжества старались избегать: нехорошо, когда твой вассал или крестьянин тратит деньги за пределами княжества — деньги-то он здесь заработал и из местного бюджета получил. В условиях полной хозяйственной самостоятельности провинций это было важно. Не зря правивший в княжестве Ёнэдзава (современная префектура Ямагата) Уэсуги Ёдзан (1751–1822) категорически запретил самураям и простолюдинам вывозить за пределы княжества любые предметы потребления и останавливаться на ночлег в чужих землях. И не только он был таким дальновидным.

Поэтому знатоки послевоенной Японии не удивляются послушанию местных жителей, которым в 1945–1964 годах правительство запрещало вывозить иены за пределы страны. Хотите путешествовать — пожалуйста, но только за иностранную валюту. Японские граждане по этому поводу не возмущались — дело привычное.

Феодальная раздробленность и специфика управления провинциями в эпоху Токугава оказали большое влияние на законопослушность нынешних японцев. В самом деле, кто быстрее добьется послушания от тысячи учеников — один воспитатель или сто? В большинстве стран мира правящая элита во главе с монархом выступала в качестве более или менее единого коллективного руководителя и воспитателя низов. А в Японии население проходило выучку одновременно в 260 провинциях у 260 воспитателей (удельных князей), назначаемых центральной властью. И если воспитатель оказывался неважным, его меняли. Это происходило довольно часто. В токугавской Японии сложилась весьма эффективная система воспитания населения. А два меча на поясе и самурайские правила расслабляться не позволяли ни воспитателям, ни тем более воспитуемым. Поэтому вряд ли сильно ошибаются те, кто связывает основные черты поведения и мировоззрения современных японцев с реалиями той исторической эпохи.

Некоторые послабления в плане путешествий наметились в первой половине XVIII века. Но для бедноты, составлявшей абсолютное большинство населения, оставалась вечная проблема — деньги. С пустыми карманами, даже имея подорожную грамоту, далеко не уйдешь. “Хитрая на выдумку голь” придумала выход — кассы взаимопомощи (ко). В общине это было несложно. Многие бедняки за всю жизнь могли совершить только один выход в большой свет, поэтому к нему готовились загодя и копили деньги всем миром. Это был своего рода общий фонд для путешествий. Накопив, отправляли одного и начинали собирать деньги для следующего. Кому ехать, определяли по-честному, разыгрывая в лотерею. Вернувшись, путешественник должен был помимо рассказов о дальних землях привезти сувениры для всех членов коллектива.

Путники. Источник: НА

Эта общинная привычка сохранилась и в сегодняшней Японии, поэтому на любом японском вокзале больше всего магазинов, торгующих местными сувенирами, которые путешественники накупают перед возвращением домой. Это тоже одна из национальных традиций.

Довольно быстро сложилась путевая экипировка. Помимо плотной накидки и соломенных сандалий путешественник должен был иметь широкую, тоже соломенную, шляпу, поля которой прикрывали спину и плечи. Попав под дождь, обладатель такой шляпы мог обойтись и без зонтика. На случай ветра она прочно крепилась на шее и на подбородке. Через правое плечо путника перебрасывалась тесьма, на которой спереди висела котомка с самым необходимым в дороге: кистью и тушью, веером, иголками и нитками, заколкой для волос, бумажным фонарем и огнивом. В пеший путь много с собой не возьмешь, но без перечисленного никак не обойтись. Слева за поясом — нож на случай встречи с лихими людьми или чтобы посох из ветки вырезать.

Постепенно возникла сеть постоялых дворов для путешественников из простых сословий. Первые такие дворы появились в конце XVII века, и их число постоянно росло, а сервис расширялся. Простолюдины и самураи останавливались на ночлег в разных местах, и постоялые дворы для самурайского сословия появились раньше. Это были гостевые домики в усадьбах сельских старост или наместников бакуфу (хондзин, вакидзин). Простой народ ночевал на дворах при почтовых станциях (хатаго). Токугавские путники останавливались в них на время, когда были закрыты заставы (с 6 часов вечера до 6 часов утра). Наш соотечественник, которому пришлось много поездить по тогдашней Японии, вспоминал: “Во все время путешествия нашего японцы наблюдали один порядок: в дорогу сбираться начинали они до рассвета, завтракали, нас кормили завтраком и отправлялись в путь, часто останавливались по селениям отдыхать, пить чай и курить табак [Головнин, 1816].

Омовение ног на постоялом дворе. Источник: NC

Довольно быстро постоялые дворы начали предлагать дополнительные к ночевке услуги: скромный ужин, умывание, ранний символический завтрак. Кормили рядовых путников неважно, но вымыть постояльцу ноги почиталось делом обязательным: “Нас отводили в назначенный нам дом и на крыльце разували; мыли нам ноги теплой водой с солью; потом вводили уже в нашу комнату” [Головнин, 1816].

К удобствам почти сразу прибавились плотские утехи. Их предлагали путникам работавшие на постоялом дворе девушки (мэсимори онна). Когда услугами девушек стали широко пользоваться не только путешественники, но и местные жители, бакуфу это не понравилось, и в 1718 году число жриц любви на постоялых дворах ограничили: не более двух, чтобы хватало только гостям. И запретили девицам красиво одеваться: только лен и хлопок, никаких шелковых кимоно — чай не Ёсивара. В отношении женского персонала четырех крупнейших дворов на въезде в столицу (Синдзюку, Итабаси, Сэндзю и Синагава) власти, правда, сделали исключение — уж очень много путешественников через них проходило. В трех первых разрешили нанимать одновременно 150, а в Синагава — до 500 проституток. Интимные услуги стоили недешево: в полтора раза дороже самой ночевки с ужином и завтраком — 300 и 200 мон соответственно (примерно 5000 и 7500 современных иен, 60 и 90 долларов США). Судя по всему, работа и судьба девушек были не из легких. Изучавший жизнь этих женщин Икараси Томио рассказывает о кладбище при храме Кухон: из 29 похороненных там мэсимори онна зафиксированы даты жизни 14-ти. Все женщины умерли молодыми: средний возраст составил 21 год и 3 месяца [Икараси, 1981].

Завлекательницы на постоялом дворе. Источник: НА

Нихонбаси — главный мост и центр столицы (рисунокXIX в.). Источник: НА

Административную столицу связывали с регионами пять главных дорог, расходившихся лучами. Самый большой поток двигался по тракту Токайдо. Энгельберт Кемпфер так описал это движение:

Почти невероятно, как много народа ежедневно путешествует в этой стране. На Токайдо в иные дни народу более, чем на больших улицах главных европейских городов. Это происходит частью оттого, что жителей в Японии очень много, частью же оттого, что они беспрестанно переменяют место или по доброй воле, или по необходимости [Зибольд и др., 1999].

В японских городах расстояния отсчитывали не от площадей, а от мостов. Главный эдоский мост Нихонбаси отделяло от киотоского моста Сандзё 540 км, а от центра Осаки — 587 км.

Главные дороги начали обустраивать в 1604 году по распоряжению Иэясу и за следующие десять лет программу в основном выполнили. Через каждыйри (3927 метров) дороги на обочине насыпали небольшой холмик и сажали железное дерево эноки, чтобы путник мог и расстояние считать, и в жару отдохнуть. Позднее главные тракты стали обсаживать по обеим сторонам чайным кустарником и устанавливать верстовые столбы с указателями направлений и схемой движения. Одно из самых ранних описаний японских дорог оставил нам Кемпфер. В 1691 и 1692 годах он вместе с голландской факторией дважды проехал верхом половину Японии, от Нагасаки до Эдо. Вот его отзыв:

Дороги вообще хороши, содержатся порядочно и так широки, что на них свободно движутся огромные массы путешественников… Обыкновенно они обсажены деревьями и тщательно выметены; последнее обстоятельство надобно приписать как обычаю землевладельцев, которые собирают удобрение везде, где могут, так и уважению к путешественникам. На всех дорогах продаются книжки с указаниями мельчайших подробностей, какие могут понадобиться путешественнику [Зибольд и др., 1999].

Придорожная закусочная. Источник: TH

Европейцы отметили также непривычный порядок и хорошую организацию движения: на больших дорогах пешеходы и конники двигались плотным потоком по левой стороне, не мешая друг другу. Запрет бакуфу на использование карет и колясок благотворно сказывался на грунтовом покрытии и позволял сравнительно небольшими усилиями поддерживать дороги в хорошем состоянии:

Удивительнее всего то, что японцы могли. думать о красоте и изяществе своих дорог; некоторые из них, и особенно Токайдо, являются артистическим в своем роде произведением [Шрейдер, 1902].

К проезду знатных персон готовились особенно тщательно. Сообщение о том, что по тракту в такое-то время проследует, например, удельный князь или кто-то из родственников сёгуна, вызывало немедленную реакцию: дорогу чисто выметали, свозили песок и насыпали его горками вдоль обочин, чтобы в случае дождя осушить лужи. В сухую погоду песок, наоборот, поливали водой, чтобы сбить пыль. Через каждые 10–12 км у тракта строили домики-беседки с лиственным навесом, чтобы путники могли передохнуть. Все это делалось силами местных крестьян, которым за такую работу платили, однако выделяемые на содержание дорог деньги не всегда добирались до адресатов. Зато все собранное на дороге становилось достоянием работавших на ней крестьян. Листву и ветки пускали на растопку, а содержимое обязательных в местах отдыха туалетов собирали как большую ценность и, перемешав с золой, удобряли им поля. В городе за доступ к выгребным ямам золотари платили, а тут удобрение доставалось совершенно бесплатно. Карл Тунберг, проехавший тем же маршрутом, что и Кемпфер, писал:

Народ, который мы полагаем если и не варварским, то, по крайней мере, не вполне развитым, демонстрирует нам удивительную практичность и следование разумнейшим правилам. В просвещенной Европе удобства путешествующего человека мало продуманы и во многих местах совершенно недостаточны. Здесь же все устроено к его пользе, без ненужной вычурности и самодовольства [Аоки, 1999].

Интересно, что и сегодня вдоль ведущих в Токио скоростных автомагистралей есть многочисленные зоны отдыха, где водители и пассажиры могут перекусить и отдохнуть. Только расстояние между зонами составляет не 4 км, и не 10 км, как триста лет назад, а больше — в соответствии с возросшей скоростью передвижения.

Современная зона отдыха Сиракава в Кобе

Когда на тракте Токайдо еще не было мостов и переправ, на доставку грузов из Эдо в Киото уходил месяц. Однако в эпоху Токугава прогресс уже сказал свое слово, и время путешествия сократилось более чем в два раза. В старинном путеводителе “От Эдо до Киото" описаны одиннадцать мест ночевки — готовый график движения для путешественника без тяжелой поклажи и отклонений от маршрута. Если путник решал осмотреть какие-то окрестные достопримечательности, то время в дороге увеличивалось на 3–4 суток. Разливы лежащей на маршруте реки Оикава (территория современной префектуры Сидзуока), бывало, заставляли путников задерживаться надолго, так что путешествие между столицами могло затянуться и на месяц. Мостов и паромных переправ тогда не было, и путников переносили через реку носильщики — в паланкине или на собственных плечах. Чем выше был уровень воды в реке, тем выше цена. Для самых важных персон сооружали лодочные мосты (фунабаси) — перегораживали реку лодками, поверх которых укладывали деревянный настил.

Переправа. Источник: НА

К 1624 году на тракте Токайдо работало 53 постоялых двора, хорошо известных путешественникам. Еще четыре столь же популярные заведения располагались на главной дороге между Киото и Осакой. Передвигающаяся по своим скромным делам беднота в целях экономии брала с собой в дорогу котомки с рисом и готовила себе ужин на постоялых дворах, обходясь лишь платой за хворост. Стоимость ночлега для путников была неодинаковой: для главного путешественника вдвое дороже, чем для сопровождающих. Впрочем, как и в токугавских ресторанчиках, где состоятельному гостю и бедняку одно и то же блюдо обходилось в разную сумму. За лошадь с главного постояльца брали столько же, сколько с него самого, то есть тоже в два раза больше, чем с его прислуги.

Постоялый двор на горной дороге. Источник: GG

 

Вечерняя жизнь

Однако можно было и не путешествовать, а отдыхать и развлекаться по месту жительства, участвуя в массовых праздниках, устраиваемых обычно по вечерам. С наступлением сумерек в домах зажигали светильники и фонари, которые наполняли хлопковым маслом, растительным воском, китовым или ивасевым, самым дешевым, жиром. Большой популярностью у простых сословий пользовались переносные бумажные фонари (андон) с плошкой ивасевого жира внутри. Запах у него был неприятный, да и коптил он изрядно, но зато был дешевым. Света такой фонарь давал мало, поэтому никакой серьезной работой при нем заниматься было нельзя. Вроде бы все побуждало людей рано ложиться и рано вставать, не тратя попусту денег на слабое освещение.

Лодочный мост. Источник: GG

Тем не менее горожане вечерами старались возвращаться домой как можно позднее, используя любую возможность организовать коллективное мероприятие. Токугавские развлечения состояли либо в любовании тем, что природа дарит человеку, либо в организации собственных праздников. Именно в эпоху Токугава стали массовыми такие увлечения, как любование цветами, луной, кленами, первым снегом и так далее. Даже бедняки время от времени в складчину нанимали вечером лодку и выплывали на середину реки, чтобы полюбоваться в полнолуние спутником Земли. Кроме цветущей сакуры, хризантемы, персика, сливы японцы получали удовольствие от созерцания многих других растений, в том числе кустарников вроде леспедецы двухцветной (накаи), которую в других странах особо не выделяли. О массовых праздниках, выросших из синтоистских церемоний и устраиваемых сегодня в любом городском или сельском районе, говорить не будем: о них написано достаточно. Все праздники такого рода были издавна привязаны в Японии к годовому циклу.

Любование первым снегом

Народное гулянье под сакурой. Источник: NC

Любование сезонными красотами составляло лишь часть удовольствий людей той эпохи. У японских крестьян оно издавна совмещалось с ежегодной весенней выпивкой и закуской под молитвы о богатом урожае. Став горожанами, крестьяне приурочили это удовольствие к цветению плодовых деревьев. К концу XVII века район Уэно стал Меккой для столичных любителей ханами (любование цветущей сакурой). Однако в Уэно находились фамильные усыпальницы сёгунов Токугава, а массовые гуляния любителей сакэ и цветущей сакуры, собиравшихся со всего города, не способствовали умиротворению. В начале XVIII века по инициативе храма Канъэй сёгунат запретил любование сакурой на холмах Уэно, но лишать горожан ежегодной радости не стал, распорядившись разбить взамен несколько парков в городской черте. Вокруг насаждений быстро появились атрибуты массового отдыха — чайные домики, лавки, уличные представления и так далее. “Японцы употребляют крепкие напитки; многие из них, а особливо простой народ, даже любят их и часто, по праздникам, напиваются допьяна” [Головнин, 1816].

Фейерверк

Особое место среди столичных развлечений занимал сезон летних фейерверков. Он начинался 28 мая и длился три месяца. Заложил эту традицию восьмой сёгун Ёсимунэ. В 1732 году голод и холера унесли несколько десятков тысяч жизней, и Ёсимунэ распорядился организовать 28 мая 1733 года массовую поминальную службу. А чтобы привлечь внимание неба и задобрить богов, сёгун велел устроить фейерверк в 20 залпов. Его организовали возле моста Рёгоку на реке Сумида с таким расчетом, чтобы находящиеся поблизости чайные домики, ресторанчики и лодочники, катавшие по реке отдыхающих, приняли участие в финансировании мероприятия. Удельные князья как вассалы сёгуна поддержали его идею и приняли активное участие в подготовке. Получилось грандиозно: собралось столько людей, что зрители на берегу стояли вплотную друг к другу. Прогулочные лодки и плавучие рестораны за несколько дней до праздника продали все билеты. На украшенных бумажными фонарями лодках приплыли гости из окрестных населенных пунктов и запрудили реку (по этим лодкам можно было перейти на другой берег, не замочив ног). Праздник понравился, запомнился и стал ежегодным.

Сегодня он известен как Большой фейерверк на реке Сумида (Сумидагаваханаби тайкай), это один из трех крупнейших токийских фестивалей. Его устраивают в последнюю субботу июля в районе Асакуса. Фейерверк 2007 года стал рекордным — 22 тысячи залпов. Полюбоваться им пришло 980 тысяч человек — почти столько жило в Эдо в 1732 году.

С тех пор все фейерверки в Японии неразрывно связаны с теплым временем года и водой. В отличие от остального мира, японцы на Новый год фейерверков не запускают — только летом, и только на берегу, рядом с водой. С тех же пор повелось не жалеть спонсорских денег на организацию массовых гуляний. Среди удельных князей постепенно стало правилом хорошего тона организовать теплым летним вечером городской фейерверк по подходящему поводу. А поскольку на службе в Эдо всегда находились одновременно не менее ста даймё, народные гуляния росли и ширились. На самые популярные праздники приезжали даже сёгуны. В таких условиях жителю Эдо было трудно усидеть дома, да еще в темной и тесной коммунальной комнате. Поэтому после окончания работы, помывшись в бане, он переодевался, выпивал бутылочку-другую сакэ и шел отдыхать с народом.

Вечерняя жизнь сегодняшней Японии еще насыщеннее, чем была триста лет назад. В каждом административном районе, городском и сельском, есть дом просвещения и культуры ( коминкан ), в котором местные жители вечерами занимаются каллиграфией, икебаной, чайной церемонией и прочими традиционными искусствами. Дома культуры появились после 1868 года в русле всеобщего стремления к национальному единению и единообразию. Сейчас они играют важную роль в общественной жизни, и их значение признано государством (статья 20 закона о культурно-воспитательной работе с населением — Сякай кёикухо). Кроме того, японцы посещают кружки здорового или экологически правильного образа жизни, учатся готовить национальные блюда разных стран мира, изучают иностранные языки и так далее. Даже иностранцы, прожившие в Японии много лет, удивляются, когда видят японского дедушку, пришедшего на восемьдесят втором году жизни изучать русский или португальский язык. На вежливый вопрос о причинах такого героизма дедушка обычно отвечает, что вот, мол, недавно посетил доктора и тот посоветовал ему занять чем-нибудь голову, чтобы уберечься от маразма. Вот и пришел позаниматься годик-другой, пока здоровье позволяет. И если вы думаете, что после знакомства с русским алфавитом, который дедушка не сможет озвучить ни при каких обстоятельствах, он сдастся и перестанет ходить на уроки, то вы ошибаетесь. Он будет ходить на них до тех пор, пока сможет ходить. И это не героизм, а обычное японское упорство и верность принятому решению. Японская пословица гласит: “В постоянстве — сила” (кэйдзоку ва тикара нари). Есть такие же преданные и упорные любители рисования, фотографии, коллекционеры. Главное, что вся эта активность — групповая, а руководит группой сэнсэй, который в другой день недели числится рядовым слушателем кружка по изучению чего-нибудь другого.

Всеобщее японское стремление к совместному времяпрепровождению поддерживается и в таком полезном деле, как физкультура. Как известно, японские спортсмены на мировой арене пока достижениями не выделяются, зато по числу любителей физкультуры страна, вероятно, в числе мировых лидеров. В каждой японской школе есть бейсбольное или футбольное поле, а также два спортзала — для международных и национальных видов спорта. Согласно правилам, к 7 часам вечера в школе не должно оставаться ни одного ученика, и с 7 до 9 часов вечера эти спортзалы оказываются в распоряжении горожан. Естественно, горожане объединены в группы по спортивным интересам, имеют своего старшего и зарегистрированы в районной или городской управе. Каждый год группы подают заявки на школьные спортзалы в своих районах и, как правило, получают их. Если групп оказывается больше, чем спортзалов, все решает лотерея. Школ много, поэтому не получить спортзал два года подряд — исключено.

И вот когда жители занимают на время школьный спортзал, генетическая память оживляет правила, сложившиеся во времена коммунальных бараков эпохи Токугава, когда вещей было еще мало, а людей — уже много. По этой причине вещами пользовались сообща, аккуратно и уважительно.

После тренировки японцы коллективно убирают спортзал специальными половыми щетками шириной около метра (моппу). На уборку большого спортзала уходит не более одной минуты. Так же поступают на теннисных кортах. За пять минут до окончания срока аренды корта игрокам подают сигнал: игру пора заканчивать и приступать к уборке — следующая смена ждет. Отыгравшие разглаживают широкими щетками едва заметный слой песка, насыпанного поверх искусственного покрытия или грунта. Песчинки ложатся упорядоченно-правильными линиями. Это занятие — чистой воды иллюзия, поскольку никакого мусора на корте после тренировки нет, а если бы он и оставался, щеткой его не собрать. Но иллюзия очень приятная — это факт. Собственно, только ради нее корт песком и посыпают. Следующая группа игроков сделает то же самое. Так и будет корт переходить от одной группы к другой — сегодня, завтра, через неделю, всегда. Алгоритм определен, конвейер работает.

Такой же алгоритм действует не только в отношениях между группами, но и внутри их. Задача: как сделать так, чтобы пятеро, арендовавшие на два часа теннисный корт, провели за игрой одинаковое время? Ведь оплачивают аренду в складчину, а равенство считается важным. В России вопрос распределения времени часто решается так: проигравший выбывает, победитель играет со следующим претендентом. Кто играет лучше, тот играет дольше — чисто спортивный принцип. В японскую парадигму он не вписывается. Принцип общинного равенства вылился в простую и характерную для японцев схему: перед началом игры все участники вытягивают номера (в нашем случае — от одного до пяти) и играют согласно приготовленной заранее сетке-схеме. Например, при парной игре в теннис (в Японии один на один играют редко) первый и четвертый номера играют с третьим и вторым, а пятый отдыхает. Затем отдыхает четвертый, потом третий номер… и так далее: состав пар постоянно меняется. В итоге все справедливо, каждый играет с каждым и против каждого одинаковое число раз. И даже если кто-то устанет и захочет отдохнуть вне очереди, дав другим поиграть, это у него может не получиться: нарушается принцип равенства, поэтому человека будут вежливо, но настойчиво уговаривать получить свою часть двигательного удовольствия.

Токугавская привычка как можно меньше времени проводить в тесном жилье сказалась и на гостиничном бизнесе. Роскошные гостиницы и “президентские” номера в Японии есть, но их немного. Номера абсолютного большинства гостиниц — крошечные комнатки, в которых есть только необходимое. Но — в таком ассортименте, какой нечасто встретишь в других странах. Эти миниатюрные гостиничные номера многочисленны, доступны по цене и, что интересно, относятся к бизнес-классу, потому что в них останавливаются рядовые сотрудники фирм и учреждений. За гостиницу платит работодатель, которому кажутся вполне приемлемыми и площадь 6–8 м 2 (вместе с ванной, туалетом и прихожей), и стоимость ночевки в 40–60 долларов США. В России слово “бизнес” ассоциируется с большими деньгами и привилегиями (взять хотя бы авиабилеты бизнес-класса). Вероятно, это результат многолетнего труда советских карикатуристов, изображавших западных бизнесменов не иначе как с мешком денег за плечами. В Японии слово “бизнес” означает просто работу.

Те, кому доводилось останавливаться в японских гостиницах, вряд ли удивились новшеству, которое в свое время попало во все мировые СМИ и в очередной раз привлекло внимание к японскому рационализаторству. Я имею в виду гостиничные номера-капсулы. При кажущейся экзотичности это изобретение — не более чем очередной, вполне логичный переход от компактности к суперкомпактности. Первая капсульная гостиница появилась в Японии в 1972 году. Сегодня их множество. Размеры капсулы в токийской гостинице “Грин Плаза Синдзюку” — 2x1x1 метр. В ней можно только лежать. Хотя в каждой капсуле есть много чего полезного: телефон, телевизор, будильник, кондиционер.

Некоторые черты роднят капсульные гостиницы с коммунальными домами эпохи Токугава. Во-первых, одинаковое расположение — в два ряда вдоль длинного коридора. Во-вторых, контраст между предельно ограниченным личным пространством и довольно просторным общественным. Только вместо общего колодца, очага и туалета в современных гостиницах к услугам клиентов холл, бар и сауна. Стоимость — в среднем 20–40 долларов за ночь. Недорого.

 

Этоки, предки комиксов

Пользоваться пиктографическими знаками для передачи смысла японцы начали с тех пор, как познакомились с китайскими иероглифами. Японские историки считают, что это произошло в I веке.

В иллюстрированной версии “Повести о Гэндзи” (Гэндзи моногатари) есть изображение, на котором героиня романа, барышня Укибунэ, внимательно рассматривает лист с картинками, а сидящая рядом фрейлина читает вслух сопроводительный текст. Раннему приобщению глаза к хорошему делу в немалой степени способствовали китайские иероглифы, которые в те времена были еще ближе к картинкам, чем сегодня. А поскольку китайскую грамоту враз не выучишь, то в течение долгого времени неграмотным, но любознательным древним японцам приходилось довольствоваться картинками, которые им показывал рассказчик, сопровождая пояснениями. Такой рассказ называли этоки (букв. толкование картинок). Как часто бывает в языке, со временем название перешло с процесса на объект и словом этоки стали называть не только сопроводительный текст, но и сами картинки — предшественницы современных комиксов мата. Как и многое другое, они пришли к японцам с Корейского полуострова и поначалу использовались исключительно для популяризации буддийского учения.

Этоки

Демонстрация традиционного искусства (2008 г.)

В эпоху Токугава разглядывание картинок, сопровождаемое рассказами, стало очень популярным и вошло не только в религиозную культуру, но и в быт. Множество картинок плотно рисовали на одном большом листе бумаги и выставляли перед слушателями, как сейчас карту мира в школьном классе. С грамотой тогда было лучше, чем в эпоху богов, но не настолько, чтобы все умели читать, а развлечений хотелось. Поэтому рассказ знатока сюжета с показом этоки долгое время заменял японцам современные движущиеся картинки — кинематограф.

Показ картин с большим числом персонажей и сюжетов под комментарии священнослужителей можно и сегодня увидеть в некоторых японских храмах. Обычно это старинные сказания и легенды о происхождении какого-либо известного храма, об истории обычаев и традиций — или же рассказы о деяниях замечательных людей из данной местности. Сегодня жанр этоки считается элементом национальной культуры. Его изучают и поддерживают интерес к нему публики. Так, Университет Мэйдзи в марте 2006 года организовал в столице открытый семинар, во время которого специалисты рассказали много интересного и продемонстрировали мало известное сегодня искусство публичного выступления с показом. Есть и персональные любители и знатоки этого исторического жанра. В префектуре Нагано много лет существует историческое общество по изучению малой родины. Его бессменный председатель Кобаяси Итиро вместе с женой Рэйко всячески его пропагандируют и сами выступают с публичными лекциями в жанре этоки. Местный буддийский храм Дзэнко, один из старейших в стране (основан в 644 году), охотно предоставляет им свои помещения.

В VII–VIII веках в Японии появилась категория женщин, которые по разным причинам оказывались вне семьи — одни уходили сами, других выбрасывала на улицу судьба. В основном они группировались вокруг “Трех священных гор Кумано” (Кумано сандзан) — синтоистских святилищ, которые получали большие пожертвования и пользовались особой популярностью у паломников.

По мере распространения буддизма синтоистские святыни становились смешанными, синтоистско-буддийскими. Со временем монастырская уединенность и постижение глубинного смысла вещей окончательно стали прерогативой мужчин, а религиозным женщинам пришлось осваивать смежные занятия. К началу эпохи Токугава они нашли свою нишу. В XVII веке бродячие проповедницы (их по традиции называли бикуни, то есть монахинями, хотя монахинями в строгом смысле они не были) занимались преимущественно тем, что показывали горожанам и комментировали картинки с ужасами ада, ожидающими грешников после неправедно прожитой жизни. Бикуни проповедовали правильный буддийский настрой и мировоззрение, за что получали умеренное вознаграждение от благодарных граждан. Но при всем внешнем благообразии их профессии со временем она неуклонно приближалась к торговле и услугам, и в XVII веке облик проповедниц тоже начал меняться, приближаясь к артистическому. Хотелось, чтобы зрители-слушатели могли с удовольствием смотреть не только на картинки, но и на рассказчицу — тогда они собирались охотнее. Некоторые бикуни даже красили ногти на руках и ногах. Когда население прочно усвоило все, что нужно, про страсти ада и буддийский моральный облик, интерес к иллюстированным проповедям стал понемногу снижаться. Женщинам снова пришлось что-то придумывать.

Бродячие певицы (XIX в.). Источник: NC

Примерно со второй половины XVIII века бикуни в исторических записях чаще фигурируют как ута бикуни, исполнительницы песенного жанра. Облегчение рода занятий и образа жизни естественным образом приблизило их к древнейшей женской профессии. В общественно полезной трудовой деятельности бродячие певицы не участвовали, жили исключительно за счет пожертвований. К тому же они нередко занимались нелегальной проституцией, поэтому отношение к ним со стороны властей было неоднозначным. В столице бикуни жили компактно. Больше всего их было в районе Канда. На рубеже XVII и XVIII веков визит бикуни обходился мужчине в сто мон. На эти деньги можно было купить 2–3 килограмма риса [Хонда, 2008].

 

Живность в доме

Существовало немало видов общения токугавского населения с природой, и очень многие японцы предпочитали осуществлять это общение посредством домашних животных. Как и сегодня, тогда в домах более всего было собак и кошек. Василий Головнин писал, что “собак употребляют для охоты и для охранения домов, а кошки исправляют ту же должность, что и в Европе… Некоторые держат гусей, лебедей и индейских кур, но только для красоты их, как мы иногда держим павлинов”.

Зоолавка. Старинная гравюра

Кроме того, при Токугава в домах держали певчих птиц (скворцы, снегири, чижи) и аквариумных рыбок. Большое распространение получила и азиатская экзотика — кузнечики, цикады и другие поющие насекомые. В положенное время года умелые люди ловили всю эту живность и продавали. Буддизм требовал бережно относиться ко всему живому, поэтому после окончания вокального сезона насекомых отпускали. Некоторые эстеты летними вечерами ходили в лес за светлячками и, наловив их сачком, ненадолго устраивали в доме экологичную иллюминацию. Все эти удовольствия были привязаны к четырем сезонам.

В конце XVII века в отношениях японцев с природой произошел непредвиденный поворот: буддийская любовь ко всему живому выплеснулась через край и ощутимо травмировала население. В 1685 году пятый сёгун Цунаёси издал свой первый указ о бережном отношении к животным. Все началось с того, что брак Цунаёси был бездетным, из-за чего обеспокоенная матушка сёгуна и обратилась к авторитетному буддийскому монаху. Тот быстро во всем разобрался и определил, что бездетность — воздаяние за грехи пятого сёгуна в прошлой жизни, главный из которых — убийство живого существа. Во искупление грехов нужно немедленно полюбить все живое. А поскольку Цунаёси родился в год собаки по восточному календарю, собак следовало полюбить в первую очередь.

Первый сёгунский “Указ о защите всего живого” (Сёруй аварэми но рэй) запрещал убивать и калечить собак. Следующие распоряжения требовали охранять не только собак, но и вообще все живое: “Буде обнаружено в округе раненое животное — почитать сие провинностью всей округи”. В следующие 24 года Цунаёси издал более ста распоряжений на этот счет, и животным в столице стало жить так же хорошо, как людям, а может, даже лучше. Им разрешалось гулять повсюду, и даже перед кортежем самого сёгуна, в то время как людям в день его проезда запрещалось выходить из домов. Вне закона оказалось и древнее воинское развлечение — соколиная охота. Это притом, что сам Иэясу почитал ее делом, достойным настоящего воина, всячески поощрял и даже в завещании оставил на этот счет специальное указание.

Прогулка. Старинная гравюра

Кроме того, людям запретили держать в неволе поющих сверчков и цикад. Строже всего за исполнением указов следили в столице. За несколько лет положение бродячих псов в Эдо кардинально улучшилось: прохожие должны были их кормить, а больных животных доставлять к ветеринару. Увидев собачью драку, законопослушный гражданин должен был гуманно и без вреда для животных ее прекратить, окатив забияк холодной водой. И так далее. Об употреблении мяса животных в пищу даже речи не шло.

Сёгун требовал от подданных докладывать обо всех замеченных нарушениях. Одному горожанину врач подсказал, что при детских болезнях хорошо помогает печень ласточки. А у того постоянно болел ребенок. Родитель подстрелил прилетевшую во двор ласточку из духового ружья. Это увидели, сообщили властям. Следствие, признание, приговор — и родителя вместе с ребенком обезглавили в городской тюрьме. В судебной книге того времени таких записей сохранилось много.

“Умертвив курицу, горожанин принес ее на рынок для продажи. По приговору (гокумон) казнен в тюрьме Синагава с выставлением отсеченной головы перед тюремными воротами… Караульный выбросил на улицу новорожденного щенка. Осужден, провезен по городу, обезглавлен в тюрьме Асакуса. Голова выставлена перед тюремными воротами… Слуга знатного самурая застрелил в усадьбе голубя. Казнен через отсечение головы” [Ониси, 2009].

Мемориал на месте собачьего приюта

Цунаёси вовсе не был садистом или маньяком — напротив, он очень любил свою маму и китайскую науку. Но был уверен, что долг всенародного воспитателя обязывает его насаждать добро всеми способами, в том числе силой. Ведь любовь к животным — несомненное благо.

Держать друга семьи, из-за которого всю семью могли в любой момент ликвидировать, стало опасно, и горожане начали избавляться от домашних животных. Тайком, конечно. И вскоре Эдо переполнился бездомными животными, в первую очередь собаками. Исполняя волю сёгуна, правительство открыло приют для животных в пригородном местечке Накано (сегодня это район Токио с тем же названием). Приют быстро разросся. Его площадь достигла почти 1 миллиона м2. Чтобы прокормить более 40 тысяч питомцев, окрестное население обложили дополнительными налогами. Буддийская идея восторжествовала, и удовлетворенный Цунаёси пожелал, чтобы после его смерти благое дело продолжалось вечно. Но с этим не получилось — сразу после смерти пятого сёгуна его “Указы о защите всего живого” отменили как несвоевременные и не вполне адекватные, а приюты для животных закрыли. Потомки если и вспоминают Цунаёси добрым словом, то только за то, что после животных он вспомнил о стариках и детях и велел наказывать за жестокое обращение и с ними тоже. В этой части его указы оставили в силе. Однако потомки инициативу “собачьего сёгуна” не забыли — в Накано на месте приюта сейчас мемориал.

 

Театр и ритуал

Важное место в жизни столицы занимали театральные постановки. При этом театральные традиции но и кабуки сильно различались не только в художественном, но и в социальном отношении.

Театр кабуки в начале XVII века заявил о себе как о сугубо народном зрелище. После того как актриса Окуни исполнила в 1603 году свой знаменитый танец в новом стиле, театр стал законодателем народной моды. Грубовато-экзальтированная манера и эротичность представлений кабуки, часто сопровождавшихся скандалами, предопределили настороженное отношение властей к этому очагу народной культуры. К тому же артистки театра зачастую совмещали сценическое искусство с проституцией. В 1629 году для защиты общественной морали женщинам запретили выступать на сцене. Их сменили грациозные юноши-актеры (вакасю). Акценты театральной притягательности несколько сместились, но общее положение дел не слишком изменилось.

Театр кабуки. Источник: НА

Театр кабуки в то время располагался на территории современного токийского района Нингётё, где жили исключительно представители городских низов. Здесь было множество мужских чайных домиков (кагэма тяя), где томимые нежной дружбой представители сильного пола могли легально и без помех уединяться. После 1629 года театральный гомоэротизм возмужал, заняв достойное место в японской культуре однополой любви. Переходящие в любовь преданность и дружба с давних пор отличали отношения воинов на полях сражений и монахов в монастырях. Театр стал третьей сферой, где гомосексуальная любовь играла заметную роль в жизни профессионального сообщества. Юные артисты театра пользовались большой популярностью у всех сословий, включая самураев. Однополая любовь в то время обществом не порицалась и официально не преследовалась. К мужскому гомосексуализму относились так же, как к гетеросексуальной любви, даже признаки верности были одними и теми же: письмо, скрепленное каплей крови, или отрезанная фаланга мизинца. Об этом можно прочитать в книгах того времени, в том числе в новеллах Ихара Сайкаку. Герой его рассказа “Соловей в снегу” полюбил сразу двоих замечательных мальчиков и в знак вечной любви подарил каждому по фаланге своих мизинцев.

В отличие от мужчин, японские женщины в то время друг друга так сильно не любили, и упоминаний о лесбийских романах история не сохранила. Что, в общем, логично для средневековой семейной морали: увлечение мужчин другими мужчинами на воспроизводстве населения особенно не сказывалось, а вот начни этим увлекаться женщины, все было бы по-другому. Невысокий социальный статус японок при Токугава и их ориентированность на семейный очаг оставляли мало возможностей для нетрадиционных увлечений.

Но при всей терпимости к однополой мужской любви власти все же пытались с ней бороться. В мае 1648 года вышел указ бакуфу о запрещении “противоестественных отношений” между мужчинами, но вековые традиции указами не исправляются. Впоследствии такие запреты издавались еще не раз, и пользы от них тоже было немного. Наибольшего успеха удалось добиться после 1868 года, в эпоху Мэйдзи, когда правительство энергично взялось за наведение “западного порядка” во всем, в том числе и в интимной сфере. Сделать удалось многое, но даже во время Второй мировой войны, случалось, японские новобранцы пользовались повышенным вниманием со стороны офицеров, особенно на флоте.

Постановка театра кабуки в усадьбе удельного князя. Старинная гравюра

В 1642 году, при третьем сёгуне Иэмицу, который слыл большим ценителем театрального искусства, очередным указом из театра кабуки изгнали и юношей — отныне все роли должны были исполняться только зрелыми мужчинами, посвятившими жизнь сцене. Спустя двести с лишним лет запрет на участие женщин в представлениях кабуки отменили. Но поздно — уже было сыграно множество ставших классикой спектаклей, поколения актеров так отточили технику, что начали играть женщин лучше самих женщин. Театр кабуки так и остался мужским.

Большие перемены в театре произошли в 1714 году после грандиозного скандала со старшей фрейлиной замка Эдо по имени Эдзима (о нем — ниже). Оказавшийся в центре этой истории театр Ямамуро был закрыт, а в отношении остальных театров бакуфу ввело жесткие ограничения и систему лицензий. В то время в столице доминировала “большая тройка”: театры Накамура, Морита и Итимура. Владелец театра нанимал сочинителей пьес, музыкантов и актеров на один год. В контракте оговаривалось жалованье, которое оставалось неизменным в течение этого срока. Если спектакли пользовались успехом, хозяин преуспевал, если нет — прогорал. Главными действующими лицами были актеры. Их талант и популярность определяли судьбу театра, поэтому хозяева боролись за них и переманивали друг у друга. Годовой заработок самых популярных лицедеев эпохи достигал 1 тысячи рё золотом — огромные по тем временам деньги.

Театральный сезон кабуки начинался в ноябре и заканчивался в октябре, поэтому 1 ноября театры устраивали пышные презентации нового состава трупп (каомисэ кёгэн). Вечером 31 октября театры получали подарки и поздравления с открытием сезона и вместе с почетными гостями и спонсорами праздновали в чайных домиках, имевшихся при каждом театре. К открытию театрального сезона приурочивался также показ новинок моды. Первого ноября ровно в 2 часа ночи ударяли в барабаны, возвещая начало нового театрального года, а в 6 часов утра начиналось танцевальное представление, собиравшее, несмотря на ранний час, множество зрителей.

В 1841 году в рамках борьбы с роскошью и легкомысленными развлечениями по кабуки был нанесен удар — три главных театра столицы выселили из центра на далекую окраину, в квартал Сарувакамати. Сюда же перевели несколько театров рангом пониже и по образцу Ёсивара организовали театральный квартал, который было легко контролировать.

Спектакль театра но

В отличие от кабуки, олицетворявшего малоуправляемую, буйную средневековую богему, театр но пользовался уважением у воинского сословия. Это направление с XIV века поддерживали сёгуны Асикага. Сценическая символика но входила в официальный ритуал. Стилизованность пантомимы, высокая условность музыкального и голосового оформления спектакля, не несущего примет окружающей жизни, способствовали восприятию жанра как искусства, достойного внимания элиты.

Представления но часто устраивались на площади перед главными воротами замка Эдо. Такая близость к цитадели власти говорила о многом. Представлениями но было принято сопровождать важные моменты в жизни бакуфу (вступление в должность сёгуна и его семейные праздники, назначения высоких чиновников и так далее). На представления приглашали самых почетных гостей: родственников Токугава, удельных князей, прямых вассалов сёгуна и даже заслуженных граждан из простых сословий. Представления тщательно готовились и долго длились — с 8 часов утра до 9 вечера с двухчасовым перерывом на обед. Места для горожан посыпали белым песком и отделяли от воинской части партера бамбуковой перегородкой высотой около метра. Но жизнь этого заборчика была недолгой: вдохновленные высочайшим вниманием, горожане быстро растаскивали бамбуковые колышки на сувениры.

Столичные представления театра но становились событием и широко обсуждались. В подражение бакуфу в богатых княжествах со временем тоже начали устраивать торжественные церемонии с приглашением известных актеров. Проводить целый день под открытым небом многим было не под силу, поэтому самые именитые появлялись на представлениях все реже, передоверяя представительство вассалам. Так официально-ритуальное искусство но начало свой путь в массы.

Вокруг организации этих представлений сложилось немало любопытных традиций. Например, долгое время посетителям в любую погоду вручали бамбуковый зонтик, а по ходу долгого представления угощали сакэ и закусками. Нехитрую посуду, в которой подавали еду и напитки, гости охотно уносили с собой в качестве сувениров, и организаторы против этого не возражали. Ну, и как всегда бывает, из-за бесплатного угощения часто возникала суматоха, за которой любил наблюдать из укромного места сёгун, сам оставаясь невидимым. Это было одним из его скромных развлечений. Во время представлений приглашенные горожане чувствовали, что здесь к ним относились совсем не так, как на городской улице — все-таки в гостях у самого сёгуна. Это был тот случай, когда громадное расстояние, разделявшее рядовых горожан и хозяина замка Эдо, немного сокращалось.

 

Гора Фудзи и принцип виртуальной выгоды

Во времена Токугава простые люди могли кардинально улучшить свою жизнь двумя способами. Первый: повысить свой социальный статус, превратившись из простолюдина в знатного и (или) богатого горожанина, что хотя и нечасто, но все-таки случалось. Второй путь был скромнее, но реальнее — постараться извлечь максимум пользы из того, что имеешь. Именно им японское общество и шло в течение последних веков, внося элемент разнообразия в маленькие, но доступные человеческие радости. Словно выполняя постулат, который требовал от самурая “принимать вещи такими, какие они есть: что имеешь, то имеешь; чего не имеешь, того не имеешь”.

По меркам богатых западных стран, японцы живут не так хорошо, как привыкли думать в России. Дома и квартиры у них теснее, и соседи ближе, и работают японцы больше, а зарплаты у них меньше, чем на Западе. Правда, сервис в Японии намного лучше, жизнь безопаснее, а чистота такая, какую мало еще где увидишь. Но западному человеку на Японских островах не хватает свободы. Здесь существует целый ряд неписаных и сложно выполнимых правил поведения, польза от которых неочевидна. В общем, Япония — хорошая, удивительная страна, но лучше быть в ней туристом: примерно так рассуждает большинство европейцев и американцев. Японцы с ними не спорят и стараются понять, как получилось, что они привыкли довольствоваться меньшим, чем на Западе. При этом они любят свою Родину никак не меньше, а сами считают, что даже больше.

Действительно, как же это получилось? Сегодня во всем мире потребителей на каждом шагу соблазняют виртуальной материальной выгодой: “Купи у нас и сэкономь столько-то”, “позвони прямо сейчас и получи такую-то скидку”. Японские потребители делятся на две неравные части: на тех, кто поддается соблазну, и неподдающееся меньшинство. Вторые называют покупки, сделанные под влиянием такой рекламы, “как бы экономией” (цумори тёкин). И добавляют, что на Японском архипелаге психология виртуальной выгоды сложилась давно, несколько веков назад, когда японцы научились заменять в повседневной жизни большие дела и удовольствия малыми. И довольствоваться ими.

Гора Фудзи считается в Японии священной — отчасти из-за того, что она самая высокая в стране, отчасти из-за своей почти идеальной, геометрически правильной формы, отчасти из-за гармонии цветов, создаваемой зелеными склонами и белоснежной шапкой. Гора действительно красивая. Во времена Токугава паломники шли к ней со всех концов страны. Посещение храма Фудзи сэнгэн, где, как уверяли, покоится дух священной горы, было обязательным элементом восхождения. В XVII веке, после превращения Эдо в столицу, паломничество на Фудзи стало у горожан очень популярным. Но были и сдерживающие факторы. До святыни около 100 км — по тем временам путь неблизкий, к тому же весьма затратный.

Восхождение на Фудзияму. Источник: AR

Выход паломники нашли ближе к концу XVIII века. В 1780 году в черте города, на месте нынешнего университета Васэда, построили рукотворную мини-Фудзияму и договорились считать ее эквивалентом священного оригинала. Назвали макет соответственно: Фудзидзука (холм Фудзи) — и для усиления родства завезли камни с настоящей горы. Теперь для восхождения в соседнюю провинцию можно было не ехать. Ежегодно 1 июня, в день открытия сезона паломничества на Фудзияму, столичные любители священной горы собирались у холма и имитировали ритуальное восхождение. А взобравшись на него, с глубоким чувством смотрели на далекую Фудзияму и приобщались: в хорошую погоду ее видно из столицы. На холм продолжали привозить небольшие камни с настоящей горы, все больше приближая макет к оригиналу. И за все эти хорошие дела просили у богов удачи, заступничества и избавления от хворей. Вскоре столичная имитация Фудзиямы стала очень популярным местом.

Не остались в стороне и монастыри с храмами. Как уже говорилось, паломничество в один из известных храмов каждый приличный японец должен был совершить хотя бы раз в жизни, но жизнь такой возможности часто не предоставляла — и поэтому храмы пошли навстречу паломникам. Они вывозили священные реликвии (как синтоистские, так и буддийские) в какой-либо небольшой храм в густонаселенной местности и устраивали, как сказали бы сейчас, выездную презентацию. Экспозиция реликвий не только укрепляла веру и авторитет храма, но и засчитывалась посетителям как паломничество к настоящему святому месту, с прикладыванием к путевому листу оригинальной храмовой печати. Такие выставки назывались дэкайтё (букв. выездное раскрытие святыни) и были крупными событиями. Людей заранее оповещали о них через расставленные повсюду информационные щиты (косацу). Выездные сессии часто устраивали старейшие и известнейшие храмы страны, такие как Дзэнко (основан в 644 году), Сэйрё (896 год), Нарита сансё (939 год).

Рукотворная мини-Фудзияма

Со временем появился другой, не менее мощный стимул для организации храмовых экспозиций — деньги. За деньгами выезжали в крупные города, в первую очередь в Эдо. Первая такая экспозиция прошла в столице в 1670 году, после чего практика быстро укоренилась. В 1720 году устраивать дэкайтё в столице храмам разрешили не чаще, чем один раз в 33 года, и с разрешения бакуфу. За годы правления Токугава только длительных, сроком более месяца, экспозиций в Эдо прошло более полутора тысяч. Это был важный фактор городской жизни. Местом проведения таких мероприятий чаще всего (166 раз!) становился небольшой, но очень популярный буддийский храм Эноин, основанный в 1657 году в память о жертвах великого пожара годов Мэйрэки. Храм Дзэнко (префектура Нагано), например, в удачный год за одну выездную сессию мог собрать в столице до 10 тысяч рё золотом.

Рядом с такими деньгами просто не могли не появиться мошенники. В 1814 году во время “выездного раскрытия святыни” храм Цубои хатиман (Осакский округ) выставил изображение и личные вещи военачальника XIV века Кусуноки Масасигэ (1294–1336). Вскоре, однако, выяснилось, что экспонаты, на которые с благоговением взирали паломники, это подделка, взятая напрокат в столичной закладной лавке. Выставку со скандалом закрыли.

В современной жизни японцев принцип символического участия в некоем большом деле органично слился с понятием виртуальной выгоды. Как и повсюду в мире, японские супермаркеты завлекают покупателя условными баллами, которые он получает за каждую покупку. Чем дороже покупка, тем больше баллов на счету — и тем больше выгод рисует ему воображение в будущем. На японцев, с учетом их экономно-сберегательной психологии, этот прием действует сильнее, чем, например, на американцев, привыкших больше тратить, чем копить. Во всяком случае сегодня многие японские супермаркеты регулярно объявляют странноватые распродажи — по обычным ценам. Во время таких распродаж меняются только баллы, начисляемые покупателю (их дают в два или три раза больше). Чтобы не застрять в пробке, магазины в дни таких “распродаж” лучше объезжать стороной: столпотворение там напоминает выездную сессию храма на старинных гравюрах. Покупатели стремятся в магазин не затем, чтобы купить товар дешевле, что можно понять, а чтобы получить больше условных баллов. Это понять труднее — ведь эти баллы “сработают” в будущем, и только при условии новых покупок. Судя по всему, принцип “как бы экономии” работает исправно.