Начало регламентации

Получив в 1603 году от императора заветный титул “великий полководец и покоритель варваров” (сэйи тайсёгун), Иэясу начал выстраивать собственную систему правления. Прежде всего внимания требовала ситуация с сыном недавнего правителя страны Тоётоми Хидэёси (1537–1598). Следовало также навести порядок в отношениях с императорским двором в Киото и удельными князьями — главной военной силой страны.

Хидэёри, сын Тоётоми Хидэёси, жил в замке Осака, одном из самых крупных и хорошо укрепленных. И даже после того, как Иэясу взял власть в свои руки и передал титул сёгуна своему сыну Хидэтада, бывшие вассалы Тоётоми Хидэёси по дороге в Киото заезжали в Осакский замок, чтобы поклониться сыну недавнего правителя. Служба тайного надзора докладывала об этом Иэясу. По отзывам современников, Хидэёри был способным и подающим надежды юношей. Ему было трудно конкурировать с многоопытным Иэясу, однако в случае смерти последнего Хидэёри вполне мог претендовать на власть. Оснований для этого у него было не меньше, чем у сына Иэясу, который вдобавок ко всему не блистал талантами. Эта ситуация не давала покоя 72-летнему Иэясу, и он решил действовать. Не без коварства, которое в то время считалось элементом тактики, в 1615 году Иэясу предпринял поход на Осаку, завершившийся поражением Хидэёри и его самоубийством.

Токугава Иэясу. Старинное изображение

Не зная, сколько отмерит ему судьба, Иэясу в том же году составил тринадцать правил для удельных князей (Букэ сёхатто), изложив нормы, направленные на предотвращение мятежей и упрочение своей власти. При этом он понимал, что времена меняются, поэтому признал за каждым следующим сёгуном право на внесение изменений в основной закон воинской жизни. Его наследники широко пользовались этим правом. Только седьмой и пятнадцатый сёгуны Токугава не меняли текст “Букэ сёхатто” из-за непродолжительности своего правления. Сын Иэясу Хидэтада (1579–1632) в 1629 году издал собственный вариант устава, но без принципиальных изменений — слишком мало времени прошло после издания отцовского. Третий сёгун Иэмицу (1604–1651), внук Иэясу, увеличил число статей до девятнадцати. Он узаконил регулярную службу князей в столице и запретил строить суда водоизмещением более 75 тонн. Четвертый сёгун Иэцуна (1641–1680) в 1663 году узаконил уголовное преследование христиан и ввел наказания за непочтение к родителям. Серьезно увлекавшийся законотворчеством пятый сёгун Цунаёси (1646–1709) переписал почти все статьи и сократил их число до пятнадцати. Он запретил самураям ритуальное “самоубийство вослед” смерти господина и расширил действие уложения, распространив его с самурайской элиты на все это сословие. Шестой сёгун Иэнобу (1662–1712) в 1710 году переложил текст с древнекитайского на японский и ввел наказание за взятки, оставив остальное без изменения. Восьмой сёгун Ёсимунэ (1684–1751) снова переписал текст по-китайски. И так далее.

Не менее важными для Иэясу были отношения с императорским домом. В 1615 году сёгун составил свод правил и на этот счет (Кинтю нарабини кугэ сёхатто). А для придания новому документу веса изложил его в семнадцати статьях — столько же было в первом японском законоуложении 604 года, составленном легендарным принцем Сётоку. Императорскому дому было определено годовое содержание в 100 тысяч коку риса: по меркам удельных князей доход выше среднего, однако в 6,5 раз меньше, чем досталось второму сыну Иэясу. При этом две трети содержания император должен был тратить на церемониал и представительские расходы, остальное — на себя. Императору предписывалось заниматься классическими науками, литературой, сохранять национальные традиции, выполнять жреческие функции и утверждать решения сёгуна. Причем все эти законные действия двор должен был осуществлять с разрешения правительства, поскольку, как писали современники, “на обязанности сёгуна лежит охранять от опасностей императора и его дворец и заботиться о мире и тишине в империи” [Венюков, 1871]. Чтобы исключить прямые контакты императора и удельных князей, все кадровые решения принимал лично сёгун по рекомендации госсоветников. И даже право императора наказывать провинившихся придворных сёгунат серьезно ограничил, оставив за собой последнее слово.

Императору было предписано “с почетом пребывать” в “фиолетовом дворце”, не выезжая за пределы своей столицы. Пятнадцать японских императоров (столько же, сколько было сёгунов Токугава) прожили свою жизнь и умерли, ни разу не увидев, как живут их подданные за пределами Киото. Японцы хорошо знали, что “в обыкновенном течении и порядке государственных дел [император] не имеет никакого участия; он даже не знает, что делается в государстве, разве только стороной доходят до него слухи” [Головнин, 1816].

Поэтому поездка молодого императора Мэйдзи в 1868 году из Киото в Эдо стала грандиозным историческим событием, взбудоражившим всю страну.

Хотя отношения символического и действительного правителей Японии были урегулированы законом, они все же оставляли место для флуктуаций. Люди взрослеют, старятся и умирают, поэтому баланс сил не бывает постоянным слишком долго. В 1787 году одиннадцатым сёгуном стал 14-летний Иэнари (1773–1841). Чтобы укрепить позиции юного правителя, его многоопытный советник Мацудайра Саданобу сделал удачный, как ему казалось, ход: предложил императору подписать указ о наделении Иэнари всеми мыслимыми полномочиями. Император, конечно, подписал. С одной стороны, указ подтвердил законность правления молодого сёгуна и помог ему установить фамильный рекорд — 50 лет во главе страны (1787–1837). Так долго не правил ни один его родственник. С другой стороны, этот указ напомнил японцам, кто в стране главный: всякому ясно, что полномочия может делегировать только вышестоящий нижестоящему, но не наоборот. Анализируя причины падения в 1867 году сёгуната и реставрации монархии, историки часто вспоминают этот документ.

Самый острый конфликт сёгуна и императора случился десятилетие спустя после смерти Иэясу, в годы правления его внука Иэмицу. Возник конфликт на почве формального разделения полномочий. В то время высшие синтоистские жрецы отправляли ритуал в мантиях фиолетового цвета, который веками считался в Японии священным. Право ношения фиолетовых мантий вместе с соответствующим рангом жаловал жрецам первосвященник-император своим специальным указом. Вот в этом праве и надумал ущемить императора второй сёгун Хидэтада. В 1613 году, еще при жизни Иэясу, он издал указ вполне в духе своего отца: перед получением рангов и званий от императора храмы должны согласовывать назначения в сёгунате. Цель была очевидной: принизить авторитет императорской власти и повысить собственный, ослабить связи императора с высшим духовенством и усилить его зависимость от сёгуната. Были и экономические резоны: за получение рангов храмы щедро благодарили императора. Эти подношения составляли важную статью дохода двора. А сёгунат бесконтрольные чужие доходы очень не любил. Хозяином императорского дворца в то время был 17-летний Гомидзуноо (1596–1680). Он приходился второму сёгуну зятем (был женат на его дочери Кадзуко) и, вероятно, поэтому не обратил внимания на распоряжение. Прошло четырнадцать лет. Хидэтада за исполнением своего указа почему-то не проследил. В 1623 году сёгуном стал его сын Иэмицу, также нестарый, и в 1627 году ему доложили, что отцовское распоряжение 14-летней давности, оказывается, не исполняется и за это время уже более десяти высших священнослужителей получили мантии фиолетового цвета. Двадцать пятого июля 1627 года правительство аннулировало все ранги и звания, присвоенные императорским домом после 1615 года. Заявивших о своем несогласии священников отправили в ссылку в забытую всеми синтоистскими богами провинцию Дэва (префектура Ямагата). Император Гомидзуноо в знак протеста отрекся от престола, разрешив тем самым конфликт. И счастливо дожил до 84 лет в окружении многочисленных детей, но без императорского титула.

Императорский дворец в Киото. Источник: shutterstock

Древняя столица Киото, кроме императорского двора, славилась многочисленными храмами и такой же многочисленной придворной аристократией. Ее место и смысл жизни тоже были определены основателем династии Токугава в соответствующем уложении (Кугэсю хатто) в 1613 году, составленном даже на два года раньше, чем положение о статусе императорского дома. Потомственным аристократам предписывалось служить верой и правдой императору (как удельные князья должны были служить сёгуну), участвовать в церемониях, литературно-музыкальных турнирах и вообще в придворной жизни. При императоре постоянно находились назначенные сёгунатом регенты-наблюдатели (кампаку), так что бакуфу знало о том, что происходит в “фиолетовом дворце”. Любые проявления нелояльности заканчивались для аристократов неотвратимой ссылкой — за этим строго следили. Аристократия состояла при дворе, но числилась на службе у сёгуната, за что и получала рисовое довольствие.

Принято считать, что в правление Токугава киотоские аристократы жили скромно, и в целом это верно. Но их выручала родовитость и титулы. Многие удельные князья мечтали породниться со знатными, но небогатыми фамилиями. Например, князья Симадзу, хозяева богатейшей провинции Сацума, через браки своих детей породнились с древним аристократическим родом Коноэ. По этому случаю княжество отстроило и подарило новым родственникам роскошную резиденцию, на которую приезжали посмотреть даже издалека.

 

Жизнь по уставам

В дальнейшем правящее воинское сословие регулировало течение общественной жизни с помощью указов и постановлений: “Вся жизнь горожан, не только их права и обязанности в отношении к власти, но и их хозяйственные отношения, были раз и навсегда заключены в определённые рамки и закреплены законом. Это стремление создать твердые, незыблемые устои для жизни всего народа пронизало собой всю деятельность первых сёгунов Токугава” [Богданович, 1905]. “Японские законы подобны железной пирамиде, которой ни климат, ни бури, ни время сокрушить не могут. Правительство видит многие недостатки в своем законодательстве… но страшится переменить оное вдруг, а делает это постепенно и весьма медленно”, — отмечал Василий Головнин.

Посев риса. Источник: RE

Правительственные указы вывешивали на высоких щитах косацу, неграмотным их зачитывали вслух. За доведение содержания указов до подданных отвечали старшие пятидворок и десятидворок, на которые было поделено все население страны. С 1615 по 1854 год сёгунат издал около 15 тысяч указов. Тексты распоряжений четырежды собирали, систематизировали и издавали отдельными книгами. Указами регламентировалось все. Или почти все.

В 1649 году было составлено уложение для крестьянского сословия (Кэйан фурэгаки). Названное по девизу правления третьего сёгуна Иэмицу уложение состояло из 32 статей. Оно регламентировало все аспекты крестьянской жизни: работу сельских старост и поддержание общественного порядка, единообразие жизни, распорядок дня, поставки риса и отхожий промысел, моральные ценности и смысл жизни всего сословия. Крестьяне не должны были стремиться к роскоши и богатству, а отдавать все силы полевым работам и заботе о домашнем хозяйстве. Вводная и заключительная часть уложения напоминали о безграничном усердии, мире в общине и семье, взаимопомощи.

Оригинальный текст уложения не сохранился, но его дух пронизывает все последующие редакции. Поражает удивительная обстоятельность предписаний: утром лучше косить траву, днем — работать в поле, вечером время попусту не тратить — всей семьей чинить сельскохозяйственный инвентарь, инструменты и домашнюю утварь, а женщинам — заниматься тканями. Правительство и его наместников, сельского старосту и других представителей власти следовало почитать как собственных родителей. Ну и, конечно, подчеркивалась роль пятидворок с их групповой ответственностью, обязанностью всех следить за всеми и докладывать по инстанциям. За недонесение наказывали.

Запретов было много. Крестьянин не имел права бросить или продать свой надел (указ 1643 года), не мог разделить его между наследниками по своему усмотрению (указ 1673 года). Крепостного права, как в России, в Японии не было, но элементы привязки земледельца к земле присутствовали. Относительно того, на каком поле что лучше сеять, также было свое предписание. Регламентировали и быт: чай и сакэ считались напитками аристократическими, поэтому ни употреблять их, ни покупать крестьяне не имели права. То же и с табаком. Курили в то время японцы очень много, но крестьян и здесь ограничили, объяснив, что пользы от табака никакой, а вреда целых три: ущерб здоровью, пустая трата денег и опасность пожара. Поэтому табакокурение также попало под запрет, хотя его не очень-то соблюдали: “Для японца чай и табак после пищи дороже всего на свете; он вечно сидит с трубкою и запивает чаем. Японцы даже ночью часто встают на несколько минут, чтобы покурить табаку и выпить чашку чаю” [Головнин, 1816].

Японец с трубкой. Гравюра XVIII в.

Во второй половине XX века Япония считалась самой курящей страной в семерке экономически развитых государств мира. В начале XXI века наряду с повышением акцизов на сигареты началась кампания по запрету курения в общественных местах под самым убедительным для японцев лозунгом — не навреди другому. Курильщиков стали последовательно выдавливать из присутственных мест, общественного транспорта и так далее. Выделили специальные места для курения и не без умысла их оформили: стены сделали прозрачными, чтобы проходящие мимо некурящие могли видеть сидящих в клубах табачного дыма курильщиков и думать о них все, что придет в голову. Отделили от остального, как бы нормального, большинства.

В конце 2009 года газета “Ёмиури” провела исследование и выяснила, что японцы установили новый национальный рекорд: в 2008 году курило 36,8 % японских мужчин (самый низкий показатель с 1986 года, — тогда количество курильщиков начали фиксировать) и 9,1 % женщин (впервые с 2001 года опустился ниже 10 %). Общий средний показатель составил 21,8 % курящих — на 5,9 % меньше, чем в 2003 году [Ёмиури, 11.11.2009]. Успех частично объясняется тем, что в июле 2008 года для всех покупателей старше 20 лет были введены личные карточки, без которых в автомате сигареты не купить. Тем не менее по западным меркам японцы все еще курят довольно много. Но не по российским: по данным Главного санитарного врача РФ, в январе 2008 года в нашей стране курило 67 % мужчин и около 40 % женщин.

Крестьянин

Среди многих запретов бакуфу, адресованных крестьянам, выделялся запрет на употребление риса. Крестьяне составляли абсолютное большинство населения страны, поэтому вопрос был важный. Рисом оплачивалась государственная и воинская служба, и объем его потребления имел первостепенное значение для общественной стабильности. Спустя 72 года после принятия крестьянского устава чиновник бакуфу по имени Танака Кюгу (1662–1729) составил подробнейший 15-томный доклад о положении крестьянства (“Народная экономия”, Минкан сэйё). Он констатировал, что устав действует и соблюдается. Рис крестьяне практически не едят, питаются овощами-травами, бобовыми и злаками, менее калорийными, чем рис. Первые излишки риса после обязательных поставок появились у крестьян лишь в конце XVII века, и именно тогда селяне стали понемногу им питаться. В чистом виде деликатес, конечно, не ели: перемешивали с бататом, редькой, чумизой.

Японские историки подсчитали, что в то время на одного жителя архипелага ежедневно приходилось в среднем 643 грамма растительной пищи, причем 392 грамма (61 %) составлял рис. Второе место в рационе японцев занимал батат, третье — ячмень. Рис употребляло в пищу в основном воинское сословие, а крестьяне и городская беднота ели главным образом ячмень. Любимый россиянами картофель в Японии тогда уже был известен, но популярностью не пользовался, занимая 11-е место среди 14 основных продуктов питания [Кито, 2010]. По-видимому, именно рацион определял антропологические особенности японцев эпохи Токугава, в первую очередь их небольшой вес и малый рост. Данные раскопок показали, что средний рост токугавского мужчины составлял 157 см, женщины — 144 см [Судзуки, 1996]. Считается, что эти цифры не менялись до конца XIX века, до появления регулярной армии, когда в Японии начали проводить медосмотр новобранцев. На невысокий рост японцев обращал внимание Василий Головнин в 1811 году: “Мы трое в Европе считались бы среднего роста, но между японцами были великанами; матросы же наши и в гвардии Его Императорского Величества были бы из первых, так какими исполинами они должны были казаться японцам?” Справедливость наблюдения подтвердили сами японцы, сделав рисунки пленных моряков во главе с Головниным для донесения в столицу. Россияне изображены на них настоящими гигантами, которым японцы едва достают до локтя. При таком соотношении разница в росте должна была составлять 40–45 сантиметров, что вряд ли соответствует действительности. Скорее всего в этом сказалась давняя привычка японцев изображать объекты, вызывающие удивление или повышенное внимание, крупнее, чем они есть на самом деле. Кстати, именно этой привычкой объясняется гигантский размер половых органов на многочисленных эротических картинках того времени.

Хижина крестьянина

В эпоху Токугава устройство крестьянского жилья тоже регламентировалось законом. Пол в доме крестьянина должен быть только земляным, делать настил запрещалось. Носить одежду и пояса из дорогих тканей (шелк, хлопок) было нельзя. От дождя можно было укрываться только накидками из соломы (мино), но не из промасленной бумаги (ккаппа) или зонтиками — это были атрибуты высшего сословия. Тотально запрещалась крестьянам (и всем остальным простолюдинам) верховая езда. При передвижениях требовалось иметь при себе выписку из регистрационной храмовой книги, служившей крестьянину удостоверением личности. Во многих провинциях существовали дополнительные запреты на выезд за пределы региона, а также на покрытие крестьянских крыш черепицей. За непочтение к мужу, распитие чая, походы по храмам и другие проступки крестьянскую жену следовало гнать из дому, как бы красива она ни была.

Удалось ли бакуфу взять крестьянство под контроль? Да, вполне. До середины XVII века регулярно случались бунты, но затем протесты вошли в петиционно-заявительное русло. Обычно через старосту удельному князю подавалось прошение с описанием невыносимой крестьянской жизни и непосильных налогов, иногда с конкретными требованиями. С учетом жесткой позиции бакуфу относительно беспорядков в хозяйстве князья старались не допускать углубления конфликтов и шли на какие-то уступки.

Крестьянин под дождем

Известность получило восстание 1652 года в княжестве Сакура (провинция Симоса). Занявший в нем сторону крестьян староста Согоро через голову удельного князя Хотта Масанобу (1631–1680) подал прошение с жалобой на жестокость его правления четвертому сёгуну Иэцуна. Это, вообще говоря, было запрещено, однако жалобу все-таки приняли и разобрались по справедливости: удельного князя лишили владений, а старосту казнили.

Впрочем, столь жестокие наказания за нарушение процедуры были единичными: обычно ограничивались небольшим тюремным сроком. Старост и крестьянских предводителей, пострадавших за общее дело, народ почитал своими героями и защитниками. За 264 года правления Токугава было зафиксировано более 3 тысяч крестьянских выступлений, большинство из них носило мирный характер. Бунты были характерны для первых 50 и последних 30 лет эпохи.

В середине XVII века были составлены регламенты для служителей культа. В 1655 году Магистрат по делам религий издал “Уложение для синтоистских священников” (Сёся нэги каннуси хатто), а в 1665 году — “Установления для религиозных общин и храмов” (Сёсю дзиин хатто). Уложения обязывали подданных выбрать себе семейный храм и поддерживать с ним постоянные контакты: так бакуфу рассчитывало оградить население от влияния христианства. Храмам было предписано хранить традиции и соблюдать иерархию между главными и вспомогательными храмами. Куплю-продажу храмовых земель запретили, а источники и размеры денежных поступлений в храмы расписали и регламентировали.

Не забыли и про священнослужителей, которым в обмен на земли и льготы отвели важную роль в моральном воспитании подданных. Как и любая религия, буддизм требовал от адептов соблюдения некоторых правил. Пять его главных заповедей не слишком отличаются от христианских: 1) не убивай живое существо, 2) не воруй, 3) не прелюбодействуй, 4) не лги, 5) не пей хмельного. Не то чтобы эти правила так уж строго соблюдались, но как нравственный ориентир в обществе присутствовали и пропагандировались духовенством.

Изгнание из храма

К самим воспитателям предъявлялись гораздо более жесткие требования: буддийские монахи должны были соблюдать 250 религиозных предписаний, а монахини и того больше — 348. Одни и те же правила для верующих и их духовных наставников формулировались по-разному. Например, если рядовым последователям буддийского учения рекомендовалось избегать излишеств в любовных радостях, то служителям культа контакты с противоположным полом просто воспрещались. Однако священники это правило не очень соблюдали: сплошь и рядом заводили себе тайных жен и любовниц, ездили к гейшам в Ёсивара и вообще широко гуляли.

Служители храмов по большей части бывают люди распутные, и хотя законы повелевают им быть во всем воздержными. они не токмо что ведут жизнь невоздержную, но всегда, когда имеют случай, соблазняют замужних женщин и девиц, развращают их и делают разные другие гнусные бесчинства [Головнин, 1816].

В суровом XVII веке монахов-прелюбодеев день возили по городу, а после казнили на кресте. После некоторого смягчения нравов и законодательства в XVIII веке смертную казнь для настоятелей заменили ссылкой на отдаленные острова, а рядовых монахов стали на три дня выставлять к позорному столбу. Административные наказания оставили на усмотрение храмов, но дали понять, что от нарушителей лучше избавляться.

За монахами-нарушителями охотились служащие Магистрата по делам религий. Обычно вечером, после того как в квартале Ёсивара закрывались главные ворота, они устраивали облаву. Дежурили снаружи до утра и всех возвращавшихся после весело проведенной ночи задерживали до выяснения личности. Особенно запомнились горожанам облавы, устроенные в июле 1796 года главой магистрата Итакура Кацумаса (1759–1821). Тогда попалось 73 священнослужителя в возрасте от 17 до 60 лет. Десятерых сослали на дальние острова, а остальных, продержав три дня у позорного столба, отправили в храмы по месту службы. Там их лишили сана и с позором изгнали из обители, предварительно раздев догола — таково было стандартное наказание для монахов-прелюбодеев. Оно называлось каракаса иппон (один зонтик): голому изгнаннику вручали лишь небольшой бумажно-бамбуковый зонтик — прикрыть себя.

Указы бакуфу, направленные на борьбу с расточительством и роскошью и поощрявшие всестороннюю экономию, касались всех сословий. Запретив в 1628 году крестьянам носить одежду из шелка и хлопка, законодатель сделал исключение для жен богатых землевладельцев, а также управляющих крестьянского происхождения. Чуть позднее на волне борьбы с роскошью и излишествами от шелковой одежды отлучили и самураев низших рангов. Прямых вассалов сёгуна в ранге хатамото также не забыли: в том же году ограничили численность их свиты. Затем несколькими указами завершили регламентацию семейно-бытовой жизни основных сословий. Даже широко распространенные в то время этикетные подношения из виду не упустили: подробно описали, что можно, а что нельзя принимать в качестве подарков.

Борьба с проявлениями роскоши была продолжена указами 1642, 1667, 1788 и 1842 годов. Простолюдинам запретили носить одежду фиолетового и персикового цветов, считавшихся священными. Регулярно — в 1663, 1683, 1686, 1689, 1713, 1718 и 1745 годах — появлялись распоряжения насчет одежды, адресованные высшей знати: меньше яркости и декора, больше сдержанности и достоинства. Этот курс полностью соответствовал дисциплинарной теории и практике самурайства. А они требовали сдержанности, самодисциплины и почтительности: ну не может настоящий воин выйти на улицу в кимоно яркой расцветки! Размер орнамента на мужской одежде также регламентировался. Его последовательно уменьшали до 22, 16, 10 сантиметров. Сам рисунок все больше смещался сверху вниз и спереди назад, а потом и вовсе стал наноситься на внутреннюю сторону кимоно, чтобы снаружи его не было видно. Со временем самые уважаемые и достойные люди начали носить одежду из тканей с мелким узором, издали казавшихся однотонными. Дорогие сорта шелка тоже стали считаться неуместной роскошью для большей части населения. Указ 1718 года предписывал уличным патрулям проверять даже нижнее белье задерживаемых или подозрительных горожан: нет ли элементов запретной роскоши? В 1745 году эту инструкцию дополнили требованием изымать “неуставную” одежду, обнаруженную на телах городских жителей.

Цвета тканей, из которых шили верхнее кимоно, унифицировались: черный, серый, коричневый, темно-синий и темно-зеленый. В этих рамках и развивалась японская мода в XVIII–XIX веках. Задолго до появления современного делового дресс-кода японская нация была подготовлена к принятию униформы как элемента коллективной жизни. Японцев приучили одеваться просто и скромно. Чтобы убедиться в этом, достаточно пройтись по улицам любого небольшого или среднего по размеру японского города.

Впрочем, регламенты хотя и действовали, но не могли полностью подавить стремление молодого общества к новизне, прежде всего в одежде. А общество эпохи Токугава было преимущественно молодым, хотя бы в силу средней продолжительности жизни. Чем строже были запреты, тем больше исхитрялись модники и модницы. Требуются сдержанные, темные цвета? Хорошо, пришиваем к верхнему кимоно скромной расцветки нарядную подкладку из черного шелка и надеваем черный же сатиновый пояс. А к ним воротник того же цвета и фактуры — очень элегантно получается. Когда черный цвет окончательно закрепился за мужским кимоно, неутомимые столичные модницы внедрили его в женский наряд — получилось свежо. И так далее. С точки зрения сегодняшнего многообразия и изощренности фасонов эти мелкие уловки кажутся забавными, но ничего не поделаешь — у каждой эпохи свои подвиги.

 

Самурайские правила

Любовь правящего сословия к инструкциям и правилам возникла задолго до эпохи Токугава. Патриархи крупных воинских кланов писали семейные наставления (какун) начиная с XIII века. Большую часть своей жизни они имели дело с оружием, поэтому многие заветы были продиктованы военным опытом. Да и сёгуны той эпохи не упускали случая распорядиться насчет жизненного уклада не только военного, но и гражданских сословий. С окончанием междоусобных войн роль гражданских аспектов в жизни общества резко возросла, но любовь правящего сословия к приказам, которые не обсуждаются, продолжалась еще долго. Со временем чисто военная манера управления была смягчена некоторым аристократизмом, сформировавшимся в результате длительного нахождения у власти: “В Японии солдаты пользуются большим уважением общества; простой народ и даже купцы, разговаривая с ними, придают им титул сама, или ‘господин’” [Головнин, 1816].

Военный образ жизни определял многое в морали, ценностях и привычках самурайского сословия. Например, осторожность и предусмотрительность, особенно в дальней дороге. Если самурай ночевал в незнакомом месте, к примеру, на постоялом дворе, где двери на ключ не запирались, он каждую ночь должен был менять расположение постели в комнате. Раздвижная дверь, оклеенная плотным картоном (фусума), надежной защитой служить не могла, поэтому ее рекомендовалось подпирать изнутри циновкой, которая падала на входящего. Циновку привязывали бечевой к подголовному валику. Падая, она выдергивала валик из-под головы спящего и будила его. Спать рекомендовалось на боку, положив меч рядом. Та же предусмотрительность запрещала самураю в пути укрываться от непогоды в пустом доме или под навесом чужой крыши.

Самураи носили мечи на поясе слева, и это определяло многое. На улице держались левой стороны, со встречными расходились правым боком, чтобы не задеть мечом. По этой же причине правила требовали начинать ходьбу с левой ноги и поворачиваться через левое плечо. Положение меча на поясе требовало также особого внимания при обходе препятствия слева, например, при повороте за угол. На этот счет также существовала специальная инструкция. Левшей тотально переучивали: во-первых, этого требовали правила группового боя, во-вторых, вся военная амуниция была рассчитана на правшей. Даже если воин терял в бою правую руку или она плохо слушалась после ранения, меч все равно должен был оставаться там, где ему положено быть, то есть слева. В 1927 году Хаяси Фубо (1900–1935) сочинил повесть “Тангэ Садзэн”, названную по имени главного персонажа — однорукого и одноглазого бойца, героя японского фольклора. У него не было правой руки, но автору повести и в голову не пришло переместить меч на правый бок, откуда его было бы гораздо удобнее выхватывать. Японский читатель в это просто не поверил бы.

Об отношении самураев к оружию долго рассказывать не стану — и так понятно, что такое меч для воина. Еще Токугава Иэясу требовал помнить, что оружие для самурая — “все равно что его душа, и с ним нельзя разлучаться всю жизнь”. Прибывшие в Японию первые европейцы подтверждали: самураи “с мечом и кинжалом не расстаются с 14-летнего возраста. Они не потерпят ни малейшей обиды, ни даже небрежно сказанного слова” [Ксавье, 1549]. За утрату оружия сурово наказывали, поэтому меч крепили к поясу с помощью темляка (петля на рукоятке), который не позволял вынуть его из ножен никому, кроме хозяина. По пустякам обнажать меч не рекомендовалось, поэтому в стычках с простолюдинами символ самурайской чести часто использовали как простую палку, не вынимая из ножен. Оружейные мастера знали об этом и делали ножны прочными.

Десятого декабря 1867 года один из героев борьбы за восстановление императорской власти Сакамото Рёма (1836–1867) беседовал со своим приятелем. День был обычным, беседа — приятной, и только недавняя простуда немного мешала. Возможно, по этой причине славившийся прекрасным владением мечом Сакамото не имел его в этот день на поясе. Это стоило ему жизни. Ворвавшиеся в дом заговорщики из числа сторонников сёгуна убили Сакамото на месте.

Самураям приходилось иногда передвигаться морем. В воде мечом пользоваться неудобно, но и без оружия самураю нельзя. Поэтому на время морского путешествия они обзаводились специальным кортиком длиной около 30 сантиметров. От обычного короткого меча его отличали ножны, покрытые водонепроницаемым лаком, и запорное устройство, чтобы меч из них не выпал.

Коль скоро речь зашла об оружии, может возникнуть деликатный вопрос: а как самураи ходили в туалет — с мечом или без? Все-таки неудобно с двумя клинками на поясе. Если верить воспоминаниям старожилов, то все зависело от того, чей туалет — свой или чужой. Если собственный, то можно было обойтись без церемоний и, соответственно, без оружия. Но в приличном доме специальный “гостевой” крючок для короткого меча на двери туалета должен был быть. Если же туалет был общественным, рассчитанным на посещение разными людьми, то крючка было уже два, для обоих мечей. Правда, настоящие самураи большой меч часто брали с собой даже в туалет. Как мы помним, предусмотрительность и осторожность — одни из главных воинских добродетелей. Не уверенный в безопасности уборной самурай клал меч в ножнах на правое плечо рукояткой вперед и опускался на корточки. В случае опасности он правой рукой брался за рукоятку меча и вытягивал его вперед, а левой держал за спиной конец ножен. Это был проверенный временем самый быстрый выход в боевую позицию.

И в седло японцы садились не так, как европейцы. Первые миссионеры в XVI веке заметили, что японцы подходят к лошади справа и вставляют в стремя правую ногу, а в Европе это делали с левой ноги. Соответственно, и спешивались по-разному. Португальский миссионер Луис Фройс (1532–1597) писал об этом в 1570 году. Датируемые VI веком глиняные фигурки лошадей подтверждают правильность наблюдения: с правого бока лошади древний японский мастер не забыл сделать небольшой выступ, изображающий стремя. В то время основной меч был на 25 сантиметров длиннее, чем в XVII веке, но носили его тоже слева. Этим и объяснялось “правило правой ноги”. Переход на европейскую посадку в седло произошел позднее, во второй половине XIX века, когда наряду с принятием других западных новшеств японцы изменили и правила верховой езды. Многие уверены, что положение мечей слева на поясе всадника и привычка разъезжаться при встрече правым боком стали главной причиной того, что сейчас в Японии существует левостороннее движение.

Вооруженные самураи постоянно попадали в переделки, поэтому во избежание случайных конфликтов (это ставило под удар честь сюзерена) им предписывалось избегать кривых окраинных улочек, незнакомых маршрутов и больших скоплений людей на пути. Увидев ссору или вооруженную стычку, правильный самурай не должен был вмешиваться в нее самочинно. В известном наставлении Сиба Ёсимаса (1350–1410) прямо говорится, что такое вмешательство не прибавит достоинства самураю, даже если он вступится за правое дело [Сиба, 1999]. Также запрещалось пересекать дорогу перед походным кортежем знатного вельможи — это расценивалось как неуважение к нему.

Утром 24 марта 1860 года главный государственный советник Ии Наосукэ (1815–1860), второй после сёгуна человек и фактический правитель Японии, направлялся в замок Эдо. У ворот Сакурада процессию атаковало 18 самураев. Завязался бой, в ходе которого советник был вытащен из паланкина и убит. Нападавшие были из клана Мито, враждовавшего с Ии Наосукэ, а его убийство стало актом кровной мести. Бой в центре столицы наблюдали многочисленные свидетели, но никто не вмешался, соблюдая старинный самурайский запрет.

Осознание своей сословной избранности прибавило самураям аристократизма. Они должны были выходить на улицу, полностью приведя себя в порядок (бритый лоб и лицо, положенная самураю прическа, два меча на поясе). Военный авторитет предшествующей эпохи Ходзё Соун (1432–1519) наставлял своих вассалов: “Появляться на людях растрепанным и невежливо, и некрасиво” [Ходзё, 1999]. При заранее оговоренной встрече с высшим по рангу нужно было сменить высокие деревянные сандалии гэта на низкие соломенные дзори. Бегать или даже быстро ходить по улице самураям запрещалось. Передвигаться следовало всегда с достоинством, даже в минуты общей паники. Ускоряться можно было только в экстренных случаях: пожар, землетрясение, полученный приказ, вооруженная схватка, задевающая твою честь. Непогода к особым случаям не относилась, и бегать, например, от внезапного ливня или укрываться под зонтиком самураю не полагалось. Заходить в непогоду в чужие дома, конечно, тоже. При ходьбе нельзя было размахивать руками. Впрочем, это требование было общим для высших сословий: энергичная походка с резкими движениями рук считалась в токугавской Японии плебейской. В архивах замка Эдо сохранилась запись о том, что охранник из службы тайного надзора однажды заметил бегущих по коридору троих самураев. В замке к нарушениям относились особенно строго. После того, как выяснилось, что уважительных причин для бега не было, нарушители получили предписание уйти из жизни общепринятым воинским способом.

Предусмотрительность почиталась добродетелью, поэтому уважающий себя самурай, выходя из дома, брал с собой все, что могло понадобиться: точильный камень для меча, специальную иглу для кровопускания и кусочек кротовой шкурки, которым вытирали кровь с меча, прежде чем вернуть его в ножны. С правой стороны к поясу крепился мешочек, куда клали кровоостанавливающие средства и кремень с огнивом. В теплое время года обязателен был веер. Когда задерживали вооруженного человека, его первым делом обыскивали. И если во внутреннем кармане накидки не обнаруживали перечисленных вещей, появлялись основания считать его разбойником.

Визит самурая

Входя в чужой дом, самурай должен был представиться и получить разрешение войти. Он передавал оба меча встречающему и поднимался на приступок выше уровня земли, но ниже пола. Повернувшись лицом к входной двери, снимал обувь сначала с левой, затем с правой ноги. Все движения должны быть размеренными и ровными. Затем гость поднимался на уровень пола, спиной вперед, лицом к двери. Выравнивал обувь, поставив ее носками к выходу. (Существовали также правила насчет положения ног при выполнении этих действий.) Покончив с разуванием, гость поворачивался (через левое плечо) к встречающему. Безукоризненно выполненный ритуал вхождения в дом говорил о том, что посетитель — человек достойный и воспитанный.

Насчет обуви, оставляемой носками к выходу, японские историки до сих пор спорят. Некоторые считают, что это тоже предусмотрительность: так быстрее обуваться и покидать дом в экстренных ситуациях. С другой стороны, оружие у входа сдавали, а без него уходить, тем более убегать, было нельзя — кодекс запрещал. Вероятнее всего, здесь работал другой самурайский принцип — не делать ничего в последний момент, поэтому обувь оставляли так, что на обратном пути нужно было только встать на нее и выйти.

Наибольшее число ограничений касалось поведения на людях. На улице самурай не мог делать многое из того, что можно и должно было делать дома. Например, есть или пить. Со временем эта норма распространилась на все сословия, а после создания централизованного государства стала общенациональным правилом.

Современный японский этикет запрещает на ходу есть, пить, курить, а также жевать резинку в общественных местах. Дома — пожалуйста. Поэтому некоторые иностранные туристы удивляются: в японских магазинах десятки сортов жевательной резинки, но сколько ни ходи по улицам, ни одного жующего не увидишь.

Другая самурайская черта, со временем ставшая национальной, — запрет на публичное осуждение третьих лиц. Началось все с наставлений по боевым искусствам. В них говорилось, что есть разные школы и направления, и критиковать или пренебрежительно отзываться о них недостойно настоящего воина. Превосходство собственной школы надлежало доказывать делом, а не словами. В скромности также следовало соблюдать меру, чтобы не бросить тень на репутацию группы, к которой принадлежишь. Известное моральное наставление XV века гласило: “Общаясь с разными людьми, не вызывай меж них раздоров. Во всем поддерживай других” [Ходзё, 1999]. Со временем эта норма закрепилась в японском обществе. Сегодня человек, открыто осуждающий других, будь то свои или чужие, вредит своей репутации. Даже в том случае, если если по сути он прав.

Эта японская черта проявляется сегодня в самых разных ситуациях. Мне довелось стать свидетелем одной из них. Во время коллективного мероприятия японский участник несколько раз выразил неудовольствие действиями своих партнеров. Выразил довольно сдержанно, но вполне определенно. Когда группа собралась для подведения итогов, общее мнение было единодушным: мероприятие не задалось, у всех остался неприятный осадок. Больше этого человека я в группе не видел.

Правила запрещали самураю появляться на улице вместе с женщиной или же при встрече заговаривать с ней. Это надлежало делать только дома. Когда-то княжество Аидзу (префектура Фукусима) славилось на всю Японию элитарной военной школой Ниссинкан. Туда приезжали учиться отовсюду, поэтому среди выпускников школы немало известных в стране людей. С первого года воспитанников учили соблюдению восьми заповедей, среди которых были правила поведения на улице:

• не перечь старшим;

• будь почтителен;

• не лги;

• ничего не бойся, ни перед кем не отступай;

• не унижай слабого;

• не ешь на улице;

• не разговаривай на улице с женщиной.

Отношение к этим семи заповедям было сформулировано в восьмом пункте устава с изящной лаконичностью: “Что запрещено, того не существует” (нарану кото ва нарану моно дэ ару). Знающие японский язык могут оценить элегантность этого выражения, у которого, кстати, в Японии и сегодня немало поклонников.

Насчет совместных выходов с женщинами сегодня существуют разные мнения. Так, в исторических телесериалах, претендующих на документальность, можно увидеть, как самураи ходят по улицам с женами или подругами. Те идут на два шага сзади, как положено. Иногда встречаются пояснения, что расстояние в два шага (два сяку, 75 см) появилось не просто так, а в силу необходимости — оно соответствует длине большого меча. Чтобы, мол, в случае нападения самурай мог отскочить и выхватить меч. По этой же причине багаж всегда несла женщина — у самурая руки должны быть свободны. Самые дотошные добавляют, например, что при нападении женщина бросала в нападавшего то, что несла, и тем самым выигрывала драгоценные мгновения.

Хасигодори — защитное оружие против самурая

Серьезные историки говорят, что все эти объяснения — не более чем попытки придать реальный вид тому, чего в реальности не было. Возможно, такие правила существовали бы, если бы самураи ходили вместе с женщинами. Но они не ходили. Городские хроники свидетельствуют, что это случалось крайне редко и привлекало всеобщее внимание.

Однажды в столичном районе Канда молодой самурай появился на улице со спутницей. Вокруг тут же собрались зеваки. Пошли следом, выкрикивая насмешки. Самурай держался и не реагировал. “Эй, что молчишь? Сказал бы что-нибудь”, — подтолкнул его молодой задира. Это было уже слишком. Самурай выхватил меч и нанес удар. При виде крови толпа отпрянула, но не разошлась. Тут же принесли хасигодори. Самурай отчаянно сопротивлялся, но все кончилось быстро: его забили насмерть. После произошедшего среди бела дня двойного убийства несколько десятков горожан были задержаны и допрошены в Городском магистрате. В конце концов всех отпустили. Найти виновников в свалке непросто, а нарушение молодым самураем неписаных правил было налицо.

Захват самурая

В Японии считают, что первым нарушителем неписаного правила стал Сакамото Рёма. В 1866 году, незадолго до смерти, он отправился из Киото в Кагосима, чтобы на тамошних минеральных источниках подлечить недавнюю рану. Путешествовал Сакамото вместе с молодой женщиной по имени Орё, на которой женился незадолго до поездки, вошедшей в историю Японии как первое свадебное путешествие. Последствия дерзкого нарушения неписаных правил были смягчены тем, что Сакамото в то время был вольным самураем, никому не служил, и его поступок не повредил ничьей репутации. Но говорили об этом долго.

Пол в покоях сёгуна

В иерархически организованном обществе положение собеседников относительно друг друга и их позы также имели большое значение. В богатых домах все жилые помещения располагались на двух уровнях, и в “верхних комнатах” (дзёдан но ма) имел право находиться только глава семейства. В домах победнее могла быть одна такая комната, но она устилалась более дорогими и красивыми циновками. Восседая на этом месте, хозяин общался с домочадцами и вассалами, сколько бы их ни было. Но если прибывал посыльный от вышестоящего, все менялось. Гостя размещали на почетном месте, а хозяин переходил на “нижний уровень” (гэдан но ма) и принимал позу почтения, в которой выслушивал посланца. В покоях императора и сёгуна верхняя комната не только была приподнята над уровнем пола, но имела также возвышение, на котором восседал правитель. Позднее, в эпоху Мэйдзи, “верхняя комната” в обычных жилищах трансформировалась в декоративную нишу токонома, которая есть во всех японских домах. Сегодня она выполняет роль эстетического центра жилища, приподнятого над уровнем пола. В токонома помещают картины, каллиграфические свитки, вазы с цветами и так далее.

 

Другая походка

Выше уже говорилось, что без крайней необходимости представителям правящего сословия бегать не полагалось. Вообще манера передвижения в то время несколько отличалась от современной. Посмотрим внимательнее на гравюры XVIII–XIX веков, изображающие идущих или бегущих людей. Например, почтовых гонцов-скороходов, коробейников с бамбуковыми корзинами на коромысле, пехотинцев из княжеского кортежа и так далее. Глаз непроизвольно отмечает что-то непривычное в положении их рук и ног, какую-то несогласованность, хотя не сразу понятно, в чем именно она заключается. А заключается она в том, что на рисунках эпохи Токугава японцы идут или бегут, вынося вперед одноименную руку и ногу. Попробуйте сделать так несколько шагов: наверняка получится, хотя и покажется непривычным. Значат ли эти изображения, что японцы когда-то передвигались столь неудобным по сегодняшним меркам способом? В нынешней Японии об этом спорят, и на вопрос пока нет однозначного ответа.

С одной стороны, авторы картин и рисунков не могли сговориться и на протяжении столетий неправильно изображать современников. Маловероятно, даже если допустить, что этого требовала художественная традиция. К тому же такую манеру передвижения (по-японски она называется намба) кое-где можно наблюдать в Японии и сегодня. Например, так двигаются на сцене актеры театра но, специалисты по боевым единоборствам во время поединков. Наконец, ею пользуются спортсмены на тренировках по современным игровым видам спорта.

Бег в стиле намба. Старинная гравюра

Если походка намба кое-где еще сохранилась, значит, она действительно могла существовать. (Изображены же на некоторых древнегреческих рисунках бегуны в таких позах.) Откуда произошло название походки, достоверно неизвестно. Некоторые считают, что от слова намбан (южные варвары) — так японцы называли племена, жившие на южных островах. Вроде бы эти варвары именно так и передвигались. (По утверждениям японских этнографов, эта манера ходьбы встречается сегодня в некоторых районах Тибета.)

С другой стороны, чтобы так двигаться, нужны веские причины. Как любое живое существо, человек делает все так, как ему удобно, и нет оснований исключать походку из этого правила.

Защитники японской неповторимости горячо отстаивают походку намба. Некоторые из них говорят, что она была самым экономичным и удобным способом передвижения в традиционной японской одежде и обуви. С этим можно было бы согласиться хотя бы потому, что сегодня трудно спорить, как им было удобнее — слишком все изменилось с тех пор. Впрочем, первые киносъемки эпохи Мэйдзи оставляют место для сомнений: в них традиционно одетые и обутые японцы передвигаются вполне современным способом. Другие энтузиасты утверждают, что благодаря намба почтовые гонцы эпохи Токугава могли за световой день пробежать более 100 км (это факт). Объясняют это тем, что длина шага при беге в стиле намба увеличивается примерно на 20 %, и это подтверждено замерами. Однако этот аргумент принять трудно, поскольку в данном случае эстафетный характер бега почтовых курьеров гораздо важнее длины шага. На дистанции почтальоны сменяли друг друга, и их скорость была не выше той, которую демонстрируют современные любители оздоровительного бега. Профессиональные же спортсмены бегают сегодня вдвое быстрее токугавских почтальонов: мировой рекорд на марафонской дистанции (42 км) составляет 2 часа 3 минуты, средняя скорость — около 20 км/час. Если бы старинная техника бега была столь эффективной, современный спорт наверняка нашел бы ей применение.

Коно Ёсинори, пропагандист походки намба и специалист по боевым искусствам, утверждает, что японскому крестьянину при рыхлении почвы мотыгой было удобнее выставлять вперед правую ногу и правую руку одновременно. Такое же движение выполнял самурай, вынимая меч из ножен — оно было естественным. Поэтому Коно считает, что походка намба широко практиковалась в эпоху Токугава, так как позволяла передвигаться плавно, бесшумно и экономила силы, избегая скручивания корпуса влево-вправо, неизбежного при современной ходьбе. Предполагается, что именно так передвигались знаменитые ниндзя.

Эти аргументы кажутся достаточно серьезными тем, кто вообще склонен верить в действенность древних рецептов, и не очень убедительными тем, кому одной веры мало. Поэтому все участники дискуссии о походке намба разделились на верующих и скептиков. Первые действуют активно и с задором. Они создают кружки экзотической ходьбы, выступают публично и агитируют желающих научиться ходить так, “как ходили наши предки”, потому что это ближе к природе и полезнее для здоровья. Сами регулярно ходят и других приглашают. Один из них, Уэно Тосифуми, разработал специальную методику освоения старинной походки. Вторые, люди скучные, академично им возражают: во-первых, доказательств маловато, во-вторых, анатомически японцы не столь сильно отличаются от других народов, чтобы ходить совсем уж иначе.

В отсутствие надежных доказательств остается опираться на веру в здравый смысл и общие закономерности. Старинные гравюры, косвенные доказательства и здравый смысл подсказывают, что манера японцев ходить и бегать в прежние времена, скорее всего, несколько отличалась: при движении левой ноги вперед левая рука назад (как мы делаем сегодня) не отводилась, а оставалась либо на бедре, либо немного (совсем чуть-чуть) выдвигалась вперед вместе с левым плечом. На следующем шаге правой ногой такое же движение делалось правой рукой. Такую походку японцы цветисто называли “идти, рассекая плечом ветер” (ката дэ кадзэ о киру). Ее главный признак — запрет на размахивание руками, обязательное для современной, спортивно-строевой походки. Как уже говорилось, в эпоху Токугава запрет на размахивание руками при ходьбе имел всеобщий характер. Так ходили и простолюдины, и состоятельные купцы, и знатные самураи. Так ходили женщины всех возрастов и рангов. У походки были небольшие отличия, но главным оставалось одно — руки должны быть малоподвижны и по возможности убраны из поля зрения. Часто при ходьбе их прятали в рукавах кимоно. Солидные пожилые люди ходили, заведя руки за спину и сцепив их. Низкоранговые самураи и якудза держали руки за пазухой кимоно, не продевая в рукава (поза футокородэ, “руки за пазухой”) — своего рода позерство. Ремесленники также не продевали правую руку в рукав кимоно, а держали ее за пазухой полусогнутой, левую же помещали за пояс либо тоже держали за пазухой. Крестьяне обычно держали руки прямо перед собой или сцепляли их перед грудью. При этом верхняя часть тела немного наклонялась вперед, как бы в почтительном полупоклоне, что соответствовало духу времени и этикету. Женщины придерживали обеими руками края широких рукавов кимоно и шли, держа руки перед собой. Эта походка называлась цукисодэ и считалась благопристойной. Так же ходили самураи в парадной или ритуальной одежде.

Малоподвижность рук и верхней части тела при ходьбе в сочетании со скользящими движениями нижней части вероятнее всего и были важнейшими элементами походки намба. Как и почему это произошло — отдельный вопрос. Возможно, энтузиасты правы в том, что специфика покроя кимоно (особенно женского) и форма обуви (гэта и дзори) способствовали распространению особой походки. Сегодня уже доказано, что в то время японцы при ходьбе ставили ногу не на пятку, как сегодня, а на носок или на всю ступню. Это на первый взгляд малозаметное отличие на самом деле означает существенную разницу в постановке ног, движениях рук и всего тела при ходьбе. Эта разница определяет суть походки намба. Помимо “несогласованных” по сегодняшним меркам движений рук и ног она предполагала более низкое положение таза и слегка согнутые в коленях ноги. Но в чем с энтузиастами трудно согласиться, так это в современном размахивании руками при ходьбе стилем намба. Как физическое упражнение это, наверное, интересно, но вряд ли японцы в действительности так ходили — очень уж неудобно: попробуйте сами.

На фотографиях второй половины XIX века можно заметить некоторые особенности положения нижней части тела, оставшиеся от предыдущей эпохи. На одной из фотографий три самурая позируют на улице. На широко расставленных ногах деревянные гэта, ступни и колени развернуты наружу почти под прямым углом. Так же стоят борцы дзюдо перед схваткой. На старинных японских гравюрах эта поза встречается часто.

Родившийся в 1912 году специалист по истории боевых искусств Нава Юмио еще в молодости заинтересовался старинной походкой и позами японцев и записал рассказы своего деда, бывшего городского полицмейстера. Дед, современник эпохи, самурай среднего ранга, рассказывал, что мужчины в то время ходили, почти не отрывая подошву от земли, сильно шаркая — тогда носили обувь с незакрепленной пяткой. В правой руке самурай обычно держал белый веер без рисунков и надписей. При ходьбе правая рука могла быть опущена, слегка касаться хакама или придерживать рукав накидки. Левая рука обычно лежала на рукояти большого меча.

Когда и почему от походки намба отказались? В этом все едины: во время модернизации 1860-1880-х годов, когда вместе с техническими знаниями в Японию пришли западная военная наука, оружие и строевая подготовка. После введения всеобщей воинской повинности японские школьники начали повсеместно маршировать с деревянными ружьями на плечах и отжиматься. К началу XX века начальным обучением в школах охвачено было 100 % японских детей, поэтому за короткое время строевую подготовку прошло все мужское население страны. И походка намба исчезла. Военные историки говорят, что во время боев 1877 года между сторонниками сёгуна и императора солдаты-простолюдины часто гибли только из-за того, что элементарно не умели быстро бегать и ходить строем.

 

Теория и практика кровной мести

Как уже говорилось, 24 марта 1860 года в результате заговора был убит Ии Наосукэ, главный государственный советник бакуфу. Все восемнадцать участников этого акта кровной мести имели во внутренних карманах кимоно заранее написанные объяснения. В них были изложены цели и причины нападения на второго человека в стране.

Токугавское законодательство признавало и разрешало кровную месть. Однако мстить следовало с соблюдением строгой процедуры. Во-первых, это могли делать только лица воинского сословия и только младшие за старших: вассал за господина, дети за родителей или старших братьев или сестер — но не наоборот. Старший по званию не мог мстить за своего подчиненного, а отец — за сына. Это, в общем, соответствовало конфуцианским правилам. В виде некоторого отклонения допускалась месть старших детей за гибель младших братьев или сестер, если у них не было наследников. В реальности же круг отмщаемых был гораздо шире: в него входили учителя и наставники, друзья, возлюбленные. Но первое место занимали все же близкие родственники: из 126 зарегистрированных в столичной хронике случаев кровной мести 110 относятся к этой категории [Акэда, 2003].

Во-вторых, о кровной мести объявляли публично, и местный орган власти выдавал специальное письменное разрешение (в столице — Городской магистрат, в провинциях — княжеская управа). Если разрешение выдавал удельный князь, он обязан был сообщить об этом в столичный магистрат с изложением оснований, и в регистрационной книге делалась соответствующая запись.

После выполнения всех формальностей можно было начинать преследовать обидчика. Настигнув его, мститель не мог чинить расправу на месте — прежде он должен был известить представителей местных властей. Человека задерживали и уточняли, точно ли он тот, кого ищут. Если на прошении мстителя стояла резолюция “Исполнить при обнаружении”, в столицу о задержании можно было не сообщать — обходились решением местной управы. В противном случае столичный магистрат проводил дополнительную проверку. Затем орган власти предоставлял место для исполнения акта кровной мести и контролировал процедуру. Она должна была исполняться быстро и точно, не доставлять убиваемому лишних мучений. Регламентация была направлена на то, чтобы исключить любую поспешность, гнев и прочие осуждаемые самурайской моралью спонтанные эмоции. Фактически обычай кровной мести встраивался в систему правосудия. Мститель должен был действовать настойчиво и расчетливо, не теряя головы. Тех, кто выполнял эти правила, поощряли — разрешали вернуться на прежнее место службы, повышали жалованье, удельным князьям добавляли земли.

Сохранилось огромное число записей об актах кровной мести. Далеко не все делалось по правилам. Были и необъявленные отмщения, и встречные акты мести, хотя за это сурово наказывали. Со временем кровники появились среди простых горожан и крестьян, изначально не имевших такого права. И даже женщины стали заниматься этим почетным делом.

Самой известной японской мстительницей считается девушка по имени Оман. Ее отец Маки Тодзаэмон, инструктор по боевой подготовке в княжестве Курумэ (префектура Фукуока), был убит сослуживцем Оно Мотонари, выражаясь судебным языком, “на почве личной неприязни” еще до ее рождения. Беременная вдова Тодзаэмона хотела сама отомстить за мужа, но не сумела. Родив дочку Оман вдали от дома, на постоялом дворе, она почти сразу после родов умерла, но успела рассказать приютившим ее хозяевам свою историю и завещала передать ее своей дочери. Державшие постоялый двор супруги взяли девочку на воспитание, а когда ей исполнилось двенадцать, обо всем рассказали. И отправили к местному самураю-наставнику учиться обращению с оружием. Во второй половине XVIII века кровная месть перестала быть исключительно самурайской привилегией. Девочка училась три года. Убийца ее отца к тому времени сменил имя и место службы, но это не было секретом, потому что вся округа знала эту историю. В августе 1783 года 18-летняя Оман нашла обидчика и, переодевшись мальчишкой-погонщиком, убила его. Затем она вернулась к приемным родителям на постоялый двор, где жила и работала до самой своей смерти в 1803 году. Ее могила сохранилась, на ней установлен надгробный камень с описанием этой истории.

Акт кровной мести означал суровые тяготы и лишения для обеих сторон конфликта. Преследуемые знали правила игры и принимали меры предосторожности: меняли имена и адреса, скрывались. На их поиски уходили годы. Получив разрешение на убийство кровника (адаутимэндзё), преследователь бросал дом, семью, работу и отправлялся в путь. Бумага служила ему пропуском на заставах, а ночевал он где придется. Кровная месть в буквальном смысле становилась делом всей жизни, поскольку на ее исполнение обычно уходило от 10 до 20 лет. Один из трех самых известных случаев кровной мести, когда 47 самураев из рода Ако в 1702 году отомстили за смерть своего господина менее чем через два года, — редкое исключение. Следует отметить, что хотя сами мстители были приговорены к смерти, род Асано, чью честь они защищали, не только не пострадал, но и получил от бакуфу дополнительные земельные владения. Можно сказать, справедливость по-токугавски.

В 1673 году двое самураев из клана Камэяма (современная префектура Миэ) повздорили во время боевых упражнений. Старший по возрасту Исии Уэмон отчитал молодого Акахори Гэнгоэмона за плохое владение копьем. Неизвестно, насколько справедлив был выговор, но оскорбленный Гэнгоэмон выследил обидчика, убил его и скрылся. Шестидесятилетнего Уэмона похоронили, а двое его старших сыновей поклялись отомстить за отца. Получили в княжеской управе адаути мэндзё и отправились на поиски. Гэнгоэмон знал, что его ищут, и устроил для преследователей засаду, в которой один из братьев был убит. Младший брат продолжил преследование, но во Внутреннем море попал в шторм и тоже погиб. Кровная месть не удалась. Однако в семье Уэмона оставалось еще двое малолетних сыновей, Гэндзо и Хандзо. В год смерти отца им было 5 лет и 2 года соответственно. В 1701 году, спустя 28 лет после смерти своего отца, братья нашли постаревшего Гэнгоэмона и убили. Удельный князь Аояма Тадасигэ, которому они служили, одобрил их действия и разрешил вернуться домой. Этот случай известен в Японии как кровная месть братьев Исии из клана Камэяма.

Двадцать восемь лет — не самый длинный срок. Среди документально зафиксированных случаев рекорд принадлежит возмездию, свершившемуся через 53 года. Наш соотечественник вспоминал: “В старину долг мщения за обиду переходил от деда к внуку и далее, пока не представлялся случай потомкам обиженного удовлетворить сей обязанности над потомками обидевшего; но ныне, по уверению японцев, бешеная эта страсть не так много действует над умами” [Головнин, 1816].

В 1873 году кровную месть в Японии запретили как феодальный пережиток, “попирающий общественное право в угоду личным интересам”. Однако освященная веками самурайская мораль и кодекс чести еще некоторое время продолжали определять мысли и поступки людей. Последний акт кровной мести свершился в 1880 году, спустя семь лет после запрета. Ставший к тому времени аристократом потомственный самурай Усуи Рокуро из префектуры Фукуока отомстил за родителей, убив члена Токийского городского суда Итиносэ Наохиса. Нравы и законодательство к тому времени заметно смягчились, и мстителю сохранили жизнь, приговорив к пожизненному заключению. Но через девять лет освободили. Так юридическая практика еще раз подтвердила, что законы меняются легче и быстрее, чем традиции.