Как прянет луч вечерний, Ударит в грудь мою, Я тихое свеченье К ногам твоим пролью. Тревожным черноземом С краев окаймлено, Забытым и знакомым Увидится оно. По залитой дороге Пройдешь ты без следа, И лишь кругами дрогнет Глядящая вода. Широкое, водою, Как сон твой наяву, Я — облачко цветное — Вожатым поплыву. Иди за мною следом. Предчувствую межу. Спеши — последним светом Я в бездне исхожу. Все ближе камень серый — Однообразный путь. Здесь гибельный мой берег… Прощай и не забудь.

Сказали так, что умер я. Не знал. Но слишком многих я похоронил. Идет душа, храня живой накал, Идет — среди живых и средь могил. И как-то странно чувствую порой В глазах людей, увидевших меня, То отраженье, где еще живой Встаю — свидетель нынешнего дня. И те, кого я скорбно хоронил, Глядят моими честными глазами На этот мир, где жизней и могил Число должны определять мы сами.

Зажми свою свежую рану, Пусть кровь одиноко не свищет, Она, как душа в нашем теле, Смертельного выхода ищет. В глаза ли глубокие гляну — Живое в них дышит сознанье, Что рана — твое обретенье, А с ним ты сильнее страданья. И словно отысканный выход — В душе отступившая смута, И, ясная в трепете боли, Начальная светит минута. А мы осененно и тихо Столпились, чего-то не смея: В животном предчувствии доли Нетронутым рана страшнее.

Если ко мне ты захочешь, Руки свои протяни — Камень, холодный на ощупь, Встретят сегодня они. В камне, пугающем руки, Не распознаешь черты — Те, что до нашей разлуки Были теплы и чисты. Только в отчаянье — слышишь? — Камень винить не спеши, — Может, пустыня в нем дышит Зноем усталой души. Есть в этом мире ваятель С грубым и страшным резцом: Счастливы мы, если платим Горю — веселым лицом. Счастливы, если удастся Сердце корой бытия Скрыть, чтоб неузнанно — здравствуй! — Вскрикнуть: — Да это же я! Руки неверяще вскинув, Что-то сомкнут и сорвут, Как реставратор — картину, К свету лицом повернут. Если ко мне ты захочешь, Дай лишь доверчивость рук, — Камень, холодный на ощупь, Сердцем окажется вдруг.

Листа несорванного дрожь, И забытье травинок тощих, И надо всем еще не дождь, А еле слышный мелкий дождик. Сольются капли на листе, И вот, почувствовав их тяжесть, Рожденный там, на высоте, Он замертво на землю ляжет. Но все произойдет не вдруг: Еще — от трепета до тленья — Он совершит прощальный круг Замедленно — как в удивленье. А дождик с четырех сторон Уже облег и лес и поле Так мягко, словно хочет он, Чтоб неизбежное — без боли.

Я умру на рассвете, В предназначенный час. Что ж, одним на планете Станет меньше средь нас. Не рыдал на могилах, Не носил к ним цветов, Только все же любил их И прийти к ним готов. Я приду на рассвете Не к могилам — к цветам, Все, чем жил я на свете, Тихо им передам. К лепесткам красногубым, К листьям, ждущим луча, К самым нежным и грубым Наклонюсь я, шепча: «Был всю жизнь в окруженье. Только не был в плену. Будьте вы совершенней Жизни той, что кляну. Может, люди немного Станут к людям добрей. Дайте мне на дорогу Каплю влаги своей. Окруженье все туже, Но, душа, не страшись: Смерть живая — не ужас, Ужас — мертвая жизнь».

И вдруг за дождевым    навесом Все распахнулось под горой, Свежо и горько пахнет лесом — Листвой и старою корой. Все стало чистым и наивным, Кипит, сверкая и слепя, Еще взъерошенное ливнем И не пришедшее в себя. И лесу точно нет и дела, Что крайний ствол наперекос, В изломе розовато-белом — Как будто выпертая кость. Еще поверженный не стонет, Еще, не сохнув, не скрипит, Обняв других, вершину клонит, Но не мертвеет и не спит. Восторг шумливо лист колышет, Тяжел и груб покой ствола, И обнаженно рана дышит, И птичка, пискнув, замерла.

Как ветки листьями облепит, Растают зимние слова, И всюду слышен клейкий лепет — Весны безгрешная молва. И сколько раз дано мне встретить На старых ветках юных их — Еще неполных, но согретых, Всегда холодных, но живых? Меняй же мир, свои одежды, Свои летучие цвета, Но осени меня, как прежде, Наивной зеленью листа. Под шум и лепет затоскую, Как станет горько одному, Уйду — и всю молву людскую — Какая б ни была — приму.