Отдел убийств находится на третьем этаже управления полиции Лос-Анджелеса, и, полагаю, я побывал здесь уже тысячи раз — правда, при более счастливых обстоятельствах.

Мой закадычный, самый старый друг в Лос-Анджелесе — капитан из отдела убийств Фил Сэмсон. К хорошим друзьям я также отношу лейтенанта Роулинза, сержанта Кейси и десяток других сотрудников из одного только отдела убийств. Я знаком еще с пятью сотнями полицейских Лос-Анджелеса достаточно хорошо, чтобы потрепаться с ними или поспорить за чашкой кофе. И большинство из них знают правду: я никогда не соврал ни одному из них, ни разу.

Меня называли ненормальным, распутным сукиным сыном, придурком, неотесанным растрепой и малокультурным идиотом — можно привести и другие, более красочные определения, и большинство из них, что поделаешь, точны и соответствуют моему образу, но ни один человек, знавший меня, не стал бы обвинять меня в непорядочности. Естественно, Ева не могла этого знать. Но все равно было неприятно.

Потому что Ева упорно, как попугай, твердила свое. Она пересказала свою байку снова, и у нее это вышло так же хорошо, как в первый раз, а потом она подала на меня жалобу и подписала ее.

Я тоже рассказал свою версию. Но, когда я закончил, оказалось, что нет ни одного вещественного доказательства, по которому можно было бы задержать Герду Лоример. Раньше это как-то не приходило мне в голову. До тех пор пока Джим не даст своих показаний и тем самым не засвидетельствует мои слова, — против Евы не было ни одной улики. Гораций мертв; Аарон тоже мертв; а Джим — без сознания или умирает.

Она была женой Горация Лоримера, да. Ну и что с того? Она работала моделью в Лагуна-Парадиз. Ну и что? Она присутствовала на вечеринке в субботу вечером вместе со мной и Джимом; она называла себя Евой Энджерс; она и ее дорогой покойный муж как-то случайно оказались в «Пурпурной комнате». Опять-таки ну и что?

Хромированный автоматический пистолет зарегистрирован на имя Герды Лоример, это точно. Пистолет из сумки Евы, из которого я застрелил Горация, не числился ни за кем из них, возможно, это краденое оружие. Ева заявляла, что я принес его с собой к ним в номер; я утверждал, что он лежал в ее сумке. Ни с той, ни с другой стороны не было никаких доказательств. Полиция отправила пистолет на экспертизу, чтобы сравнить пули, находящиеся в оружии, с теми, что были обнаружены в Лоримере, и Джиме, и Аароне.

Ева отрицала все, что держалось только на моих словах, то есть все, что я не мог подтвердить фактами; я отрицал практически все, что говорила она. Но я не мог доказать, что она имеет отношение к преступлению, пока не мог; и в конце концов, ведь это я застрелил ее мужа.

Поэтому они собирались ее отпустить. Они вынуждены были так поступить.

Они также намеревались освободить и меня. Кое-какие моменты немного прояснились, но все, что я действительно сделал, — это убил ее мужа в целях самозащиты. И в деле было записано: «Ждет результатов следствия».

Я находился в отделе убийств вместе с капитаном Сэмсоном и Биллом Роулинзом. Сэм — крупный, резкий парень с хорошо спрятанным добрейшим сердцем, серо-стальными волосами и всегда чисто выбритым лицом. Зажав крепкими зубами черную сигару, он пошевелил своей мощной, твердой челюстью и прорычал:

— А на что ты надеялся, Шелл?

— Тысяча чертей, я же знаю, что она виновна.

— Я уже раньше слышал от тебя эту песню — чаще, чем мне бы того хотелось. Все, что у нас есть, — это твои слова. Где твои вещественные доказательства? Где подтверждение твоих слов? Мы не можем заставить Лоримера говорить — ты об этом позаботился.

— Да, я все устроил.

— Покойники не дают показаний. Во всяком случае, мы в отделе пока этому не научились. А у тебя нет ни единого факта о том, что на самом деле творится на Бри-Айленде. Если Фини откопает героин в этом чертовом банановом пюре, или что там, он приедет сюда, и тогда, возможно, у тебя появится кое-что. Но если он вернется ни с чем…

— Подожди минутку.

Что-то он такое сказал, и это что-то щелкнуло в голове и зазудело. Он говорил о «вещественных доказательствах».

— Ладно, вот она идет, — заметил Сэм.

Я бросил взгляд через плечо. Все это время Ева находилась в комнате, где вели допрос, и теперь выходила через открытую дверь. Свободная как птица.

Я выругался про себя, вышел в холл и наблюдал, как она ускользает от меня. Она двигалась грациозно, бедра слегка покачивались, как и в тот субботний вечер, когда она удалялась от нас с Джимом возле бассейна. Эти раздавшиеся вширь бедра, этот опасный зад покачивались и колебались грациозно и устрашающе, как голова кобры.

Если говорить о «вещественных доказательствах», то у нее, несомненно, была масса доказательств, свидетельствующих о ее уникальности. И она на самом деле чем-то походила на прародительницу Еву, во всяком случае, внешне.

И тут меня осенило. Я радостно ощерился.

— Ева! — позвал я.

Я не бросился ее догонять. Но когда она обернулась, я сделал ей знак вернуться. Она замешкалась, потом небрежно пожала плечами и направилась в мою сторону. Я провел ее в отдел убийств. Сэмсон поднял на нас глаза и нахмурился. Роулинз едва заметно улыбнулся, прикидывая в уме, что я задумал.

— Наблюдай за дверью, — сказал я ему. — Хватай ее, если она надумает бежать. Роулинз осклабился.

— Уж я-то ее поймаю.

Я повернулся и сурово посмотрел на Еву.

— Сам не понимаю, почему я так долго не обращал на это внимания, — начал я. — Всегда в полном порядке, всегда одета с иголочки, и эта детская челка. Помнишь воскресное утро? На тебе было полотенце. Ты только что встала, только что вышла из-под душа. А твои волосы были превосходно уложены, даже не намокли. Теперь я догадался: это парик, а твои естественные волосы были, конечно, в беспорядке, Ева.

В ее глазах мелькнула тень, а губы сжались.

Вообще-то я шел на риск. Да и она не хотела, чтобы я сорвал с нее эту чертову штуковину, — вероятно, она могла бы возбудить против меня дело за оскорбление личности или, по крайней мере, за надругательство над ее головой; даже Сэмсон попытался остановить меня. Но я подумал: что ж, давай, возбуждай против меня дело, давай, брось меня за решетку.

Я сорвал с нее парик.

С изнанки он был эластичный, впереди торчал маленький гребешок и несколько заколок. У нее были светлые, какого-то оранжевого оттенка волосы, прямые, сбившиеся в кучу и не очень-то красиво завитые, но тем не менее довольно симпатичные. По мне, они были даже очень красивые.

— Сэм, — сказал я. — Уэсли Симпсон говорил, что ребята из лаборатории обнаружили на подушке Аарона светлые волосы, — естественно, Ева ничего об этом не знает. — Я показал на ее голову. — Вот чьи это волосы. Бьюсь об заклад, эксперты это докажут как пить дать.

Ева уставилась на меня, ее лицо пылало, а глаза сверкали сталью, холодной, как ее сердце.

— Скажи мне одну вещь, Ева. Ты снимала парик, пока была с Аароном? Или отправилась туда блондинкой, чтобы не возиться с маскарадом, и предстала перед ним холеной, неотразимой секс-бомбой?

Она промолчала. Не ответила на вопрос. Потом процедила сквозь зубы, открыто и отчетливо:

— Ты… паршивый… ублюдок…

* * *

Чуть позже, за несколько минут до шести часов, Сэм-сон сказал:

— Не будь легкомысленным, Шелл. Естественно, мы можем задержать ее. Но это совсем не означает, что мы имеем право держать ее здесь. Парочка светлых волос — мотив, вероятность, и не более. Она заявляет, что была у него ночью в четверг, а не в субботу. Ты можешь доказать обратное? Докажи.

— Уверен, как-нибудь и это докажу.

— Дело в том, что когда ты вернешься, ее, может, уже здесь не окажется, если только тебе не удастся раздобыть что-нибудь посущественнее того, чем мы на данный момент располагаем. Она только что звонила самому влиятельному адвокату Лос-Анджелеса. Не знаю, сколько еще часов мы прокараулим ее здесь.

— Держите, сколько сможете. Если вернусь ни с чем, значит, получу срок и встречусь с крошкой Евой в Техачапи.

Я поспешно ушел и первым делом позвонил Эду Кляйну.

* * *

К счастью, море было относительно спокойным. За двадцать баксов парень по имени Смит вывез меня в своем двадцатичетырехфутовом судне под названием «Крис Крафт» сюда, в океан, за милю от пляжа в Болбоа. После телефонного разговора с Эдом Кляйном я примчался в Болбоа меньше чем за час, и в моем распоряжении оставалось совсем мало времени до наступления сумерек.

Низко над головой пролетел маленький самолет, и я подумал, что он как-то слишком уж неуклюже болтается в воздухе. Вместо шасси виднелись небольшие продолговатые финтифлюшки, из чего я сделал вывод, что это гидросамолет, доставивший Эда, а также его хозяина и друга, чтобы подобрать меня. Какой-то очень уж крошечный самолетик. Создавалось впечатление, что его собирали наспех, он весь болтался, словно в нем недоставало нескольких болтов, гаек, а может, и чего посущественнее.

Смит спросил, удивленно таращась:

— Что он выделывает? Репетирует фигуры высшего пилотажа?

— Ты читаешь мои мысли, друг.

Самолет то фыркал, то грохотал в двухстах футах от нас, и это напомнило мне модель А с разболтавшимися цилиндрами и без выхлопной трубы. Он начал разворачиваться, вернее, его занесло, как подбитую птицу на каком-то странном вираже.

— Глянь, глянь, они даже могут тормозить в воздухе, — удивился парень.

Самолет выровнялся, слегка приподнялся над водой, неуклюже развернулся и пошел прямо на нас, очень низко.

— Не очень смешно, правда?

— Скорее страшновато…

— Точно. Как бы головы нам не снес, а?

— Не каркай! — Я почему-то перешел на шепот. — Я уверен, пилот Эда знает, что делает.

— Извините. Нет, о Боже! Вы бы не смогли уговорить меня залезть в этот старый деревянный ящик даже за миллион долларов!

— Послушай, может, нам вообще лучше помолчать. До меня кое-что стало понемногу доходить. А я еще даже не в самолете. Теперь он находился в пятидесяти ярдах от нас, в шести футах над водой, и шел точь-в-точь на нашу лодку. Прямиком… Прямо…

— Что он делает! — завопил Смит.

— Похоже, он пытается, ха-ха, напугать нас. Но еще чуть-чуть, и он… А-а-а!..

Не знаю, почему мы не сиганули в воду немедленно. А самолет немного покачался, потом его нос вздернулся вверх и он взметнулся почти у нас над головами. Примерно в дюйме от нас. Я огляделся по сторонам в поисках парнишки. Его не было видно. Куда он подевался? Ага, таки плюхнулся. Отплевываясь, он перелез через борт лодки. Весь мокрый.

После еще одного такого бестолкового разворота самолет наконец сел на воду и порулил в нашу сторону, а я стоял на носу «Криса Крафта». Через минуту он притерся к лодке, чтобы я мог запрыгнуть в открытую дверь. И я прыгнул.

Я ухитрился пролезть внутрь и при этом не бултыхнуться в воду, пошатываясь, добрался до одного из двух кресел в кабине самолета — места второго пилота.

Эд Кляйн сидел слева от меня.

— А вот и мы, — представился радостно Эд. Я осмотрелся.

— Мы? — Я не видел в самолете никого, кроме нас с Эдом. — Где пилот?

Бр-бр — рычал двигатель. Мы двигались, прыгали, болтались над волнами, пропеллер гремел, а понтоны, или как там назывались эти чертовы штуки, шлепали о воду.

— Я — пилот! — закричал Эд, похоже, мысль об этом приводила в ужас даже его.

— Святые угодники! Ты — пилот? У тебя есть удостоверение пилота?

— А кому здесь нужно удостоверение?

— Ох-х.

Я закрыл глаза. Мы проскакали по-лягушачьи, должно быть, тысячу футов, а потом стукнулись о твердую поверхность воды. И снова запрыгали. Мы погибнем!

— Мне нужно в туалет, — простонал я. И вдруг почувствовал, что самолет немного выровнялся. Я открыл глаза и понял, что мы мчимся с безумной скоростью в футе или двух над океаном.

— С какой скоростью мы летим? — прокричал я во всю глотку.

— Может, миль сто в час.

Заливает. Мы мчались по меньшей мере в пятьдесят раз быстрее.

— Подыми эту штуковину в воздух, выше. Бога ради, — взмолился я.

— Одну минуту, и все будет в норме, — успокаивал Эд. — Только не шуми, аппарат сейчас заметно лучше, чем был когда-то.

— Чем был когда-то? Сгусток энергии, он страшнее чем «спад» без колес. Барон фон Рихтхофен, должно быть, сбил последнюю такую этажерку в Первую мировую войну. Ох! — Мы взмыли ввысь. — Опусти этот сундук ниже! — заорал я.

— О, черт, ты ведь не боишься маленьких самолетов?

— Не хватало, чтобы этот драндулет начал еще стрелять в меня. Нет, мне не страшны самолеты. Я боюсь за мир, который находится под нами. Ты отдаешь себе отчет в том, что ты делаешь? Эд, ты соображаешь, что и зачем ты крутишь? Эд! Скажи хоть что-нибудь!

— Как я понимаю, ты не много летал в своей жизни.

— И больше никогда не полечу. Голову даю на отсечение. После такого полета я буду все время ходить пешком.

Он хихикнул.

— А может, и по воде, аки по суху?

— И по воде, лишь бы закончилось это путешествие. Эд вытащил из кармана бутылку «Олд Крау». Там оставалось еще полбутылки.

— Ты пил?!

— Не-а.

Он ковырнул пробку, она с треском вылетела, а Эд присосался к бутылке и опустошил ее еще на два-три пальца.

— Ты, — пробормотал я, — пьешь в полете?

— Не-а, не дрейфь, я выпил меньше пинты. — Он протянул мне бутылку. — На, хлебни немножко. Это пригладит волосы на твоей груди и успокоит.

— Кого волнуют волосы на груди? Кроме того, — добавил я сухо, — я не пью из горла.

И тут же сделал внушительный глоток. Из горла.

Кое-как мы закончили проклятую прогулку.

Если честно, я не помню, как мы сели на воду, зарулили в гавань и причалили к берегу. Эти воспоминания из сострадания похоронены глубоко-глубоко в самых темных хранилищах моего мозга. Первое, что до меня дошло, — это то, что я лежу плашмя на дощатом настиле пристани.

— О Господи, — божился я. — Никогда больше. Эд легко спрыгнул на берег, держа в руке чемодан, битком набитый всякими инструментами.

— Ты не ушибся? — заботливо осведомился он. Я встал.

— Нет. Я просто… лежал и расслаблялся.

— Ладно, тогда пошевеливайся. Давай глянем на скважину, пока совсем не стемнело.

Солнце опустилось к горизонту, когда мы добрались до хибары, но, если мы поспешим, у нас будет в запасе достаточно времени. Эд достал из чемодана два лома, и мы принялись азартно отдирать доски с дальней стены. Не прошло и пяти минут, как образовалась брешь высотой в шесть футов.

Эд бросил свой лом, на его загорелом лице появилась счастливая улыбка.

— Да, сэр. Это — «рождественская елка». Вот вам и скважина.

Я пододвинулся к нему; он разглядывал беспорядочное скопление труб, потом вытащил из своего чемодана ключ и начал откручивать вентиль. Приостановившись, он предупредил меня:

— Лучше отойди в сторону, Шелл. Ты стоишь прямо на том месте, откуда должна выйти нефть. Она подсоединена к линии, поэтому пусть немного потечет просто так, посмотрим, какой напор.

Я с опаской отошел. Он ослабил вентиль, а потом открутил его рукой. Сначала появилась тоненькая струйка, а потом хлынул настоящий фонтан. Эд резко крутанул вентиль обратно и с ликованием отскочил в сторону. На его лице появилось выражение влюбленного, когда тот смотрит на свою любимую.

— Малышка! — визжал он. — Вот она идет! Нефть, густая и черная, вытекала из трубы, как кровь из перерезанной артерии. Она лилась потоком из «рождественской елки», растекалась по земле и убегала от нас густым ручьем вниз по мелкой борозде.

И тут мной овладело странное чувство. Я и раньше подозревал его в себе, но до настоящего момента не совсем верил. Я приехал сюда ради спортивного интереса, из любопытства, а сейчас я видел ее, трогал и ощущал ее запах. Нефть. Нефть, клокочущая из глубин земли, выталкиваемая на поверхность природным газом, и на короткий миг я четко представил себе и увидел ее, очищенную, разделенную на составные фракции, преобразованную в различные химические соединения, — в машинах, генераторах, лампах, дизелях, двигателях; в сотнях продуктов с тысячами применений — от фермерского хозяйства до фотографии, пластиков, медицины… И в этом заключается смысл жизни многих людей, тех, в ком хватает веры и сил, чтобы найти ее и завладеть этим богатством.

Эд захлебывался:

— Боже мой! Здесь крупное месторождение! Он чуть не пустился в пляс от радости. Мы оба, слегка обалдев, немного побегали кругами, потом остановились в пяти-шести футах от разобранной стены, внимательно наблюдая за бурлящим черным потоком. Эд был похож на ребенка: он прыгал и смеялся, его лицо сияло от счастья.

— Черт побери! — вопил он. — Как жалко, что это не я нашел ее. Жаль, что она не моя.

Потом он резко остановился и уставился на меня. На его лице появилось почти зверское выражение. В моей голове мелькнула дикая, нелепая, конечно, мысль: а что, если Эд и на самом деле хочет, чтобы скважина принадлежала ему? Может, он готов даже совершить насилие, лишь бы получить возможность завладеть шахтой. Может, его заклинило, он спятил, свихнулся.

Все это промелькнуло в моем мозгу за мгновение. И еще я осознал тот факт, что совсем ничего не знаю о человеке, которого вовлек в рискованную затею. Я только сегодня познакомился с ним. Единственное, в чем я не сомневался, — не станет же, черт побери, он применять силу. А если даже попытается (вздор, разумеется), у меня имеется револьвер 38-го калибра. Естественно, все эти мысли бредовые — мне нравился старина Эд.

И тогда он выхватил револьвер и выстрелил в меня. Во всяком случае, именно это он собирался сделать. Лицо Эда исказилось в рычащем оскале, когда он резко выхватил из-за пояса своих штанов огромный старый мушкетон и нацелился в мою голову.

— Эй! — завопил я.

Я понял, что произошло.

Страсть и жажда завладеть нефтью свели его с ума. Он обезумел. В его жилах кипело «черное золото». Неужели он решился прикончить меня?

Не Эд, а сущий дьявол. Я припал к земле, молниеносно сунул руку в кобуру и…

Бах! Эд выстрелил. Пуля просвистела над головой. Он промахнулся.

Тут же я услышал, как пуля со звоном чмокнула за моей спиной, и услыхал слабый крик. Я круто повернулся. В десяти метрах от меня, на углу хижины, в воздухе кувыркнулся человек. Он упал и покатился. Я заметил тощее длинное тело и редкие усы. Кощей.

Эд крикнул:

— У меня не было времени, чтобы попросить тебя отойти, сынок. Он взял тебя на мушку, поэтому у меня не было ни секунды.

— Эд…

У меня тоже не было времени выразить словами все, что я хотел сказать. Мы догадались, что бандитам из «Хэнди-фуд» представилась хорошая возможность понаблюдать, как самолет приземлился на острове, но мы не имели представления, что они предпримут дальше. Теперь мы знали наверняка.

Они бросились бежать сюда и, увидев нефть, — а она уже растеклась повсюду, — решительно настроились на то, чтобы не позволить нам покинуть остров живыми. Очевидно, сюда примчалась вся банда, и когда я обернулся, то увидел в двадцати — тридцати ярдах от хижины еще полдюжины человек. Только у одного из них было оружие в руках; он прицелился и выстрелил в меня. Я выхватил свой кольт и выпустил в него пулю. Эд закричал:

— Вон там! На той стороне тоже несколько человек!

Черт с ними, где они там. У меня даже не было времени, чтобы взглянуть. Я промазал, и тот человек снова выстрелил, а другие тоже выхватили оружие. Я только поддерживал беспрерывный огонь, попав в одного и ранив другого — очевидно, в ногу. Он накренился и упал, но встал и, хромая, побежал. Другие тоже скрылись из виду, устремившись к противоположному краю хибары, где прятались мы с Эдом.

Наконец никто больше в меня не стрелял. Но мой револьвер был пуст. Я слышал, как огромная пушка Эда громыхнула раза два или три, а когда повернулся к нему, его мушкетон глухо щелкнул, а рукав рубашки дернулся. На белой ткани проступило маленькое красное пятно. Он завертелся как кот, упал на одного колено, подняв оружие. Потом прыгнул и спрятался за стеной хижины, возле «рождественской елки».

— Даже не заметил, откуда взялась эта пуля, — заорал он. — Зайди в хибару, мальчик. Там они убьют тебя.

Но я не собирался безоружный прятаться в доме, пока не собирался. Когда кощей свалился на землю, я видел, как упал его пистолет, отскочив от стены на четыре или пять ярдов. Мне он был нужен позарез. Я не знал, что творилось за стеной, где лежал убитый, потому что не мог его видеть. Но через минуту я узнаю, как там дела.

Я повернулся, отыскал глазами пистолет, согнулся и бросился к нему. Я схватил его, крепко сжал в руке и, зацепившись за что-то ногой, покатился. Я почувствовал, как открылась забинтованная рана на шее, и ощутил нестерпимую боль в голове, но поднялся на колени, держа палец на спусковом крючке.

Огромный дородный детина промелькнул и скрылся за дальним углом хижины. Луи Грек. Но между ним и мной, где-то посредине, стоял другой тип. Как только я заметил его, он тут же выстрелил. Он промахнулся. Я — нет. Я выстрелил один раз, и он стукнулся спиной о доски, потом сполз вниз и так остался сидеть, подпирая хибару; его голова свесилась набок, подбородок касался груди. Мне достался тяжелый автоматический кольт 45-го калибра, тому типу он больше не понадобится.

Потом все стихло. Слышался только сочный шепот выходящей из трубы нефти. Сейчас она текла даже быстрее, чем раньше, растекаясь вокруг нас и образуя огромное озерко. Нефть была у меня под ногами, скользкая и блестящая, она плавно растекалась, накрывая мои ботинки.

Я прыжками добрался до маленькой комнаты, где прятался Эд. Эд и «рождественская елка». Я заметил краешком глаза, как что-то промелькнуло слева. В десяти шагах, припав к земле, за низким серым кустарником шевелился человек. Последние лучи солнца отражались от металла в его руке.

Пистолет бандита медленно целился в Эда Кляйна. Я выбросил вперед руку и выстрелил трижды. Я не мог позволить себе тратить зря оставшиеся пули. Но я также не мог позволить себе потерять Эда. Одна пуля или больше попали в человека. Он завертелся на месте, словно кто-то дернул его и развернул по кругу, а потом упал лицом вниз.

Я побежал к Эду, но поскользнулся на нефтяной луже и упал; вскочив на ноги, я юркнул в комнату, которую мы открыли, разобрав по доскам стену.

Вид у Эда был мрачный, но он не паниковал.

— Сукины дети, — выругался он. — Они даже никогда меня не видели раньше. А пуляют.

— Какое это имеет значение. Они прикончили бы любого, кто обнаружил бы эту скважину, Эд, и считали бы, что вышли сухими из воды. И если мы не доберемся до самолета сейчас, они таки выйдут сухими из воды.

В боевых действиях наступило затишье. Я понял, что в ближайшую минуту или две никто не собирается атаковать нас, по меньшей мере трое из них уже убиты или умирают. Вряд ли мы сумеем долго сдерживать натиск этих свирепых ребят.

— Сколько патронов осталось в твоей пушке, Эд?

— Два.

Я проверил магазин своего автомата, защелкнул его на место и взвел курок.

— У меня три.

— Всего пять. Даже если ты стреляешь так же хорошо, как я, мы не сможем прикончить больше пяти человек. А я бы сказал, что их гораздо, гораздо больше…

— Да. И любой добавочный субчик ставит нам минус. Может, попробовать прямо сейчас рвануть к самолету?

— Пожалуй, — согласился Эд. — Или можно попытаться продержаться здесь еще минут пять — десять. Когда совсем стемнеет, у нас появится реальный шанс добраться до самолета.

Солнце только что закатилось за горизонт, и стало сумрачно; это серое время перед наступлением полной темноты, но пока еще было достаточно света, чтобы мы могли различать движущиеся поблизости предметы. И наоборот. И тут же прогремело еще три выстрела. Осколки, отскочив от обломков стены, обсыпали нас.

— Смываемся, — прошептал Эд. — Мне кажется, нам не стоит изображать здесь мишень. Давай-ка лучше…

Я услышал легкий треск, как если бы кто-то ступал по яичной скорлупе. Я еще обратил внимание на то, что почерневшая вокруг земля как бы пульсирует, то освещаясь, то опять темнея.

Нас осенило.

— Сукины дети сожгут нас заживо, — возмутился Эд. Это была правда. Дальний конец хижины полыхал в огне. Теперь до нас отчетливо доносился треск, он постепенно усиливался и перерастал в рев. Через тонкие щели в стене за спиной мы видели зарево — лачуга горела.

— По тому, как быстро все здесь полыхнуло, можно предположить, что они плеснули керосинчиком… Ой-ой-ой!..

— Что случилось?

— Придурки! Шелл, если тебе никогда не доводилось видеть, как горит нефтяная вышка, то сейчас твоим глазам представится нечто такое, что ты запомнишь на всю оставшуюся жизнь.

— Не сомневаюсь, это незабываемые минуты. Только теперь до меня дошло. Эти идиоты подожгли хибару, и через несколько минут — или секунд — нефть вспыхнет, скважина загорится. А мы стоим у ее устья.

— Эд! — завопил я. — Перекрой кран, поверни эту штуковину!

— Ты хочешь, чтобы мы остались здесь и сгорели? — удивился Эд. — Давай сматываться!

Эд был из тех людей, что принимают решения молниеносно. Он бросился бежать, как вспугнутый дикий кролик, к пристани и нашему самолету даже раньше, чем выдохнул последнее слово. И по мере того, как он удалялся, это слово звучало слабым эхом.

— Давай! — крикнул он и побежал. — сматывать-ся-а-а-а!..

Я прикинул, что несколько первых ярдов ему удастся пробежать благодаря эффекту неожиданности, и хотел обеспечить ему это небольшое, совсем незначительное преимущество, а потом рвануть вдогонку. Он преодолел не больше десятка ярдов, как вдруг резко остановился, поскользнулся и рухнул.

Я прыгнул вперед, но прежде, чем настиг его, он уже был на ногах и мчался обратно ко мне.

— Какого черта! — взревел я. — Хочешь, чтобы я вел гонку?

— Мы туда не идем.

Он сделал отчаянный жест. Я проследил взглядом за его рукой, которая указала в сторону пристани, где мы причалили к берегу. В сгущающихся сумерках я увидел мерцающее зарево.

— Кажется, там тоже что-то горит, — предположил я. — Ну конечно, там, где мы приземлились. Самолет!..

Не успел я произнести роковое слово, как взорвался бак с горючим. Оттуда вырвалось маленькое красное облако, устремилось вверх и рассеялось над океаном. И через секунду — мощный взрыв.

Теперь мы находились на открытом пространстве, ничем не защищенные, выставленные напоказ. Прогремели три или четыре выстрела, пули просвистели мимо, и, хотя уже почти совсем стемнело, яркий отблеск пожара прекрасно освещал территорию. Лачуга была полностью охвачена огнем, ярко-красные языки пламени рвались в небо, клубился дым, вихрем взлетали красные искры.

Мы с Эдом заговорили одновременно.

— А вот и они, — заметил я, а Эд закричал:

— Эй, там лодка!

Семь или восемь человек врассыпную полукругом, пригнувшись, бежали к нам.

Я дважды выстрелил, и один атакующий грузно свалился. Другой упал. Прогремело оружие Эда, и я увидел, как человек закружился, выпрямился, постоял в задумчивости секунду и рухнул. Я насчитал три выстрела; осталось два патрона, по одному на каждого.

Бегущие притормозили и припали к земле, продолжая стрелять в нас. Мне казалось, что они сильно мажут, но вдруг я почувствовал боль в левой руке, и на бедре проступила кровь, смешиваясь с пятнами от нефти. Впрочем, мы с Эдом оба были перемазаны нефтью с ног до головы.

Мы проникли к земле и лежали бок о бок. Эд тихонько ругался. Я спросил:

— Что ты там говорил насчет лодки?

Он ткнул пальцем назад. И действительно, к берегу приближалась лодка. Она поворачивала в порт, и я заметил покачивающийся зеленый свет справа от руля.

— Черт, что это такое? — взвыл Эд. — Неужто проклятая мафия?

— Хрен его знает.

Я прищурился. Это был огромный красавец, весь белый, футов сто в длину. Кормовая часть, рулевая рубка и средняя часть палубы были оснащены орудиями, чем-то вроде пушек. В воздухе на верхушке мачты развевался флаг или знамя. На корме смутно виднелся еще какой-то опознавательный знак.

Включились прожекторы и осветили нас. Корабль продолжал поворачивать в порт, и я заметил на носу большие черные цифры: СС–95375.

Это было судно береговой охраны, один из патрульных кораблей.

На верхушке мачты развевался флаг береговой охраны; пушка, которую я видел, было знакомое мне двадцатимиллиметровое орудие; а флаг, реявший на корме, — американский флаг.

— Эд! — закричал я. — Это лодка береговой охраны!

— О Боже! Мы с ними тоже находимся в состоянии войны?

Я повторил тоскливо:

— Хрен его знает.

Какого черта береговая охрана здесь делает? Либо Бри-Айленд захватили оккупанты, либо…

А потом я вспомнил: Фини. Может быть. Может быть… если он нашел помеченный ящик со шпинатом и если в той банке с протертыми бананами…

Бу-у-ух! Это был мощный, но почти бархатный звук. Казалось, что красное сияние окутало весь остров. Воздух вихрился и сотрясал барабанные перепонки.

— Теперь полюбуйся, — сказал Эд тихим, нежным голосом.

Нефть горела. Черный дым клубился и взмывал вверх там, где еще недавно стояла хибара. Я четко видел «рождественскую елку», черный фонтан нефти, а потом огонь — и еще огонь. Казалось, что горит земля, будто пламя окутало эту часть острова и сжигает дотла. Языки пламени подбирались к нам. Разлившаяся повсюду нефть горела. А мы лежали, измазанные густой черной жидкостью, на пропитанной нефтью земле.

Эд первый опомнился и вскочил на ноги. И снова я услышал, как он крикнул:

— Давай сматываться-а-а-а!

Встав на ноги, я увидел, как огонь охватил лежавшего рядом с хибарой прямо в луже нефти человека. Страдалец подпрыгнул, одежда на нем вспыхнула, он пронзительно завопил. Он бегал, похожий на беснующийся факел, от его хриплого, истошного, истерического крика стыла в жилах кровь. Ничего более страшного я еще не слышал в своей жизни.

Я стоял как вкопанный, а огонь подбирался все ближе, я почувствовал, как теплая волна обожгла мне лицо, но я не в силах был оторвать взгляда от того бедняги. Он пробежал десять, а может, двенадцать шагов и упал. Секунду или две он продолжал кричать, все слабее, а потом затих. Навсегда.

Я снова услышал вой сирены. Повернулся и побежал за Эдом. Потом у меня за спиной раздался ужасный звук, будто три или четыре динозавра отрыгнули одновременно. Я обернулся.

Моя челюсть отвалилась, наверное, до пупка.

Я обалдел.

— В чем дело?..