На стоянке у клиники недалеко от моей машины стоял черный лимузин. Я сразу понял, что в нем приехал Эдди Лэш. А когда увидел парня, сидящего за рулем, окончательно убедился, что это машина Эдди.

Парня звали Фрэнсис Макги, и он еще имел кличку Рыкун. Я никогда не слышал, чтобы его называли Фрэнсисом. Видно, сегодня мне было суждено повстречаться с большинством самых мерзких представителей преступного мира. Так что я пошел поприветствовать Рыкуна. Переднее стекло у машины было опущено.

Внешность Рыкуна была не из приятных. Но никто не смог бы отрицать, что он был личностью весьма примечательной. Даже сидя за рулем лимузина, он производил отталкивающее впечатление. Но чтобы в полной мере убедиться в этом, надо было видеть его, когда он стоит, причем в профиль.

Ростом он был чуть выше пяти футов, а по весу потянул бы фунтов на двести восемьдесят, если не на все триста. Значительная доля этого веса приходилась на его чудовищно большой живот. Он был таким раздутым и так выпирал, что невольно напрашивался вывод: видно, его обладатель ест, как гиппопотам. И вывод совершенно верный. В свое брюхо, как в бездонную бочку, Макги по четыре-пять раз в день забрасывал такое количество разной еды, что даже обжоре показалось бы непомерным: хлеб, мясо, овощи, твердую и жидкую пищу, соления, разнообразные приправы и особенно шипучие напитки.

Многие криминальные личности награждают друг друга кличками, человеку несведущему совершенно непонятными. Но Фрэнсис Макги, как вы, наверное, уже догадались, носил свою кличку вполне оправданно. Он страдал отрыжкой почти постоянно. Икал, рыгал, иногда с присвистом и рычанием.

Он сосал противокислотные пастилки, глотал какие-то липкие снадобья, принимал слабительное и, может, даже молился. Но ничто не помогало. Газы продолжали скапливаться, как на дне колодца, а потом неизбежно выходили наружу. Впрочем, это слишком мягко сказано, чтобы описать, с каким бульканьем, ревом и громыханием они извергались из Рыкуна.

Я взглянул на физиономию Макги: багровая рожа, толстые губы, нос картошкой, выпученные глаза. Он напоминал шар, обтянутый кожей и наполненный газом, который рвется наружу, распирая его круглое брюхо и заставляя чуть не выскакивать из орбит глаза.

— Привет, Рыкун, — сказал я.

— Мое вам.

— Приехал навестить больного друга?

Он не ответил. Я уже слышал, как внутри у него рокочут газы. Может, так у него было всегда, но то, что своеобразная болезнь Макги разыгрывалась особенно сильно, когда он был возбужден, расстроен или чересчур взволнован, было истинной правдой. Видно, в данный момент его одолевали неприятные мысли. Рыкун меня не любил, нет. Я был не в его вкусе. Я даже не был простым жуликом.

— Я пошутил, — успокоил я его. — Когда Чейм звонил Эдди?

— А он разве звонил? Я не знаю.

— Ну Лэш-то сейчас у него или скоро будет у него. Я там… потолковал с Эдди. Что у него за дела с Чеймом?

— Откуда мне знать? Он что, мне докладывает?

Воркотня и урчание в животе Макги становились все настырнее. Я и в самом деле плохо действовал на Рыкуна. Наконец его плоть больше не могла сдерживать свое гнилостное содержимое. Оно поднялось и вырвалось наружу с отвратительным звуком, похожим одновременно на предсмертный хрип старика и плач описавшегося младенца. Эффект был поразительным.

Рыкун уже даже не прикрывался рукой. Я определил, что он ел что-то, содержащее чеснок, лук и скорее всего свежий конский навоз.

— Ну, будь здоров, — попрощался я.

Он не соизволил ответить. Забросил в пасть какую-то таблетку и стал ее жевать. Хотя и знал, как знал я и все остальные, что она ему не поможет.

* * *

В половине пятого уже во второй раз я приехал на площадку, где Уоррен Барр снимался в вестерне. Он был первым в моем списке из трех лиц. После разговора с Гидеоном я, естественно, кроме этих троих, узнал что-то и о других персонажах, связанных с Голливудом. И теперь был как ходячая энциклопедия по скандалам, сексу, прегрешениям и необъяснимым приступам раздражения. Чейм рассказал мне дюжину историй о заправилах и мелкой сошке голливудского кино— и телебизнеса. С подлинными именами, конкретными фактами, иногда доказуемыми, иногда — нет. И вдобавок две-три истории о людях, не имеющих отношения к театру, кино или телевидению.

Только половину из названных лиц можно было отнести к потенциальным жертвам шантажа, к людям, которым было что терять и чем платить за молчание. Из них я выбрал троих как наиболее перспективных с точки зрения урожая, на который рассчитывал шантажист. Именно на них, мне казалось, Джелликоу скорее всего сконцентрировал бы свое внимание. Не Джелли, конечно, а другой, новый мистер Джелликоу, более решительный и дерзкий.

Из трех выбранных мною лиц Барр был самой очевидной жертвой. В течение многих лет он считался одной из самых ярких звезд ковбойских фильмов и мог скопить кругленькую сумму даже из того, что оставалось после уплаты налогов. Я помнил также об истории, рассказанной Лусиллой Мендес: о публичном избиении и унижении Джелликоу, пострадавшего от кулаков Уоррена Барра. Кроме того, красавец Уоррен частенько встречался с Сильвией Ардент, что тоже нельзя сбрасывать со счетов.

Двое других были Дж. Лоуренс Мартин и Зина Табур.

Дж. Лоуренс Мартин, адвокат, один из учредителей ультрареспектабельной фирмы «Мартин, Рид и Вайсс» в Беверли-Хиллз, до переезда сюда был председателем комитета в законодательном собрании другого штата. Группа сомнительных лиц пожелала построить близ столицы того штата на участке в сто акров, где запрещалось играть даже в бинго, стадион для проведения собачьих бегов. Несколько законодателей, включая Джорджа Л. Мартина, как он тогда называл себя, сумели преодолеть сопротивление оппозиции, зональные ограничения и установленные законом запреты простым приемом: они провели через законодательное собрание несколько новых либеральных законов и поправок к старым — либеральным для сомнительных лиц — и устранили путем подмены законов все препятствия.

На следующих выборах эта группа законодателей с Джорджем Мартином в их числе потерпела поражение и лишилась своих мест. Однако большинство из них стали обладателями акций нового законного предприятия, которое со временем превратилось в великолепное спортивное сооружение, где проводились бега не только собак, но и лошадей. Это счастливое событие увеличило сумму поступлений в казну штата и способствовало приобретению новых породистых лошадей.

Капитал Джорджа Мартина и в бытность его законодателем оценивался в два с половиной миллиона долларов, а теперь, даже по скромным подсчетам, составлял свыше десяти миллионов. Нельзя сказать, что подобные сделки были уникальными и грозили Мартину крупными неприятностями. Но все же он не хотел бы, чтобы об этом деле стало широко известно. Особенно теперь, когда он стал руководителем фирмы «Мартин, Рид и Вайсс», был объявлен человеком года за пожертвования на социальные нужды и намеревался, по слухам, снова баллотироваться в законодательное собрание. Только на этот раз он примеривался к Конгрессу, который находился в Вашингтоне, округ Колумбия.

Так обстояли дела с Джорджем Мартином, если факты, приведенные Чеймом, были достоверны.

Кроме того, один из сотрудников фирмы «Мартин, Рид и Вайсс» представлял интересы миссис Глэдис Джелликоу на бракоразводном процессе и помог ей выиграть. Вряд ли этот факт мог породить в душе Уилфреда маниакальную злобу. Конечно, он не вскрыл себе вены из-за того, что за утренним кофе не может больше с любовью лицезреть физиономию Глэдис, но вряд ли он с удовольствием отстегивал каждый месяц три тысячи «зеленых».

Третьей в моем списке значилась Зина Табур.

Вы, конечно, слышали о всех этих конкурсах: «Девушка, с которой мне хотелось бы испечь пирог», «Девушка, с которой мне хотелось бы покататься на лыжах в Альпах», «Девушка, которую я хотел бы видеть на экране» и прочих. Так вот, Зина Табур была избрана большинством мужчин-зрителей как «Девушка, с которой мне хотелось бы поболтать».

Продюсеры достаточно деликатно сформулировали девиз конкурса, однако любой юнец, достигший половой зрелости, мог легко догадаться о его истинном смысле. Зина Табур выиграла конкурс легко, опередив свою ближайшую соперницу — необыкновенно красивую и сексапильную девушку — более чем на миллион голосов.

Она была невысокого роста. Но сложена так, что никому и в голову не пришло бы пенять ей за недостаточную стать. Ее имя — Зина Табур — как нельзя лучше подходило к внешности: смуглой коже, миндалевидным зеленовато-серым глазам, обольстительным губам, густым черным волосам, волнистым покрывалом занавешивавшим всю спину.

Она была не то турчанкой, но то египтянкой, а может, итальянкой или испанкой — в общем, имела экзотическую национальность. Никто точно не знал, откуда она родом — из Стамбула, Танжера, Израиля или Сингапура. Так, во всяком случае, говорили. Но судя по внешности и голосу, в ней было намешано всего понемногу плюс что-то от знойных арабских ночей.

Она убила своего мужа. Застрелила его.

Опять-таки это были только слухи. Никто на самом деле ничего не знал наверняка. Но несколько человек все-таки знали: Чейм, Джелликоу и, конечно, я.

Таков был мой список: Барр, Мартин и Зина. Правда, мне ничего не было известно о каких-либо отношениях между Уилфредом и Зиной. Но более миллиона голосов, полученных ею, что-то значили. И я мог поклясться в свете того, что узнал от Сильвии, что один из этих голосов принадлежал Джелликоу.

Я приехал на студию, когда заканчивалась съемка последней на сегодня сцены с участием Уоррена Барра. Я остановился поодаль, чтобы не мешать перестрелке, и наблюдал за действием, происходившим на площадке. Барр, видно, уже разделался с тремя-четырьмя опасными преступниками и сейчас разыгрывал то, что в «Паническом бегстве» выдавалось за любовную сцену.

Перед камерой лицом друг к другу стояли Барр и не очень стройная девица в обтягивающих джинсах и просторной белой рубашке. Мне не было слышно, что она говорит, но все реплики принадлежали именно ей.

Барр, этакая мощная фигура, просто стоял и смотрел на нее. Неподвижно и молча.

Трах! Девица залепила ему пощечину. Барр шевельнулся. Сложил на груди руки и снова уставился на девицу. Все так же молча и неподвижно.

Она повернулась и торопливо пошла прочь. Но потом замедлила шаг. Легко было заметить, что она просто не в силах отойти далеко от своего парня. Она остановилась. Повернулась. «О, Барт!» — надтреснутым голосом воскликнула она — Барр именовался в фильме Бартом Стилом — и, раскинув руки, бросилась к нему.

Барр — или Барт — продолжал стоять. Молча и неподвижно.

Девица обхватила его будто дерево, на которое хотела взобраться. Обвила руками его шею и повисла на нем, ухитрившись прижаться губами к его суровому лику.

Барт наконец пошевелился: обхватил ее, держа на весу. Ноги ее болтались в воздухе. Барт и девица облобызались.

Выглядело все это ужасно.

— Стоп! — завопил режиссер.

Барт некоторое время продолжал стоять, все так же молча и неподвижно.

— Стоп, чтоб вас всех! — орал режиссер и, когда съемка прекратилась, сказал: — Отлично! То, что надо! Снято! Радость моя, этого мы и добивались. Просто великолепно! — Я не мог понять, к кому он обращается: к девушке или парню. Но в Голливуде так бывает сплошь и рядом.

Уоррен Барр сказал что-то девице, потом с важным видом покинул съемочную площадку и направился в мою сторону. Но как только заметил меня, вся спесь с него слетела. Он остановился как вкопанный. Потом быстро двинулся ко мне. Я смотрел на его развевающиеся волосы, на ямку на подбородке, на свирепое лицо. Казалось, он вот-вот зарычит. Господи! Окажись я на съемочной площадке, мне бы несдобровать!

Но я тоже был раздражен. Сколько мне пришлось всего вытерпеть! Сначала за мной увязались бандиты, потом наорал Чейм, осыпал бранью Лэш, пытаясь заморозить меня своими глазами, обрыгал Рыкун! А сейчас этот проклятущий герой приближался с таким видом, будто готовился к штурму Балаклавы.

Барр остановился напротив меня:

— Что еще вам надо, ищейка?

— Меня зовут Скотт. Шелл Скотт. Я бы хотел немного поговорить, мистер Барр. Если не возражаете.

— Возражаю! Вы что, забыли? Так что валите отсюда.

Я грустно покачал головой:

— Боюсь, не смогу. А вернее, не захочу. И на всякий случай, приятель, если вы не расслышали: меня зовут Скотт.

Как я уже говорил, у Барра было квадратное мускулистое лицо. Сейчас оно казалось мне еще более квадратным и мускулистым. Он напряг скулы, стиснул губы, нахмурил брови. Ямка на подбородке углубилась. Выглядело все это весьма эффектно. К тому же я заметил его сжатые кулаки.

— Смотрите, как бы я не сорвал с вас парик, — предупредил я. — Не доводите меня, мистер Барр. Личико я постараюсь вам не подпортить, но за другие места не отвечаю. Сверну шею, порву селезенку, отломаю каблуки.

Правая рука Барра, сжатая в огромный кулак, — с шрамами на пальцах — была опущена, и пока он ее не поднимал.

— А я смотрю, вы нахал!

— С нахалами и сам нахал. Кто первый начал хамить?

Он пожал плечами:

— Я начал, я и закончу.

Барр отступил назад, перенес всю тяжесть тела на левую ногу и, вне всяких сомнений, приготовился нанести мне удар.

— Я знаю, о чем в пятницу с вами говорил Джелликоу, — сказал я. И, пока Барр не замахнулся, добавил: — Но если вы меня ударите, я доставлю вас не в полицию, а в ближайшую больницу.

И опять произошло то же, что и утром. Агрессивное выражение исчезло с его лица. Даже сквозь загар было видно, как он побледнел. Черты лица, как и при первом нашем разговоре, болезненно исказились, кожа потускнела, поблекла. Только теперь это было более заметно. Наверное, оттого, что он был чисто выбрит. Перед любовной сценой, надо думать, полагается бриться.

— На что это вы намекали, упоминая про полицию?

— Избиение — это уголовное преступление, не так ли? — Я назвал ему дату, город, штат и приговор. — Вы выступали под именем Тигра Йейтса и были отличным боксером. Но и помимо ринга вы были парень не промах. Первые двое или трое дилетантов, которых вы уложили, не стали подавать на вас в суд. Профессионал, избивающий обычного гражданина, по сути дела, совершает преступление — нападение с применением смертельных приемов. Но вы, я думаю, об этом знаете.

Барр сложил на груди мощные руки:

— Ну, продолжайте.

— Однако в следующий раз вы отделали парня, оказавшегося мужем девчонки, которую вы угощали выпивкой. И он не пожелал вам этого простить. Короче, вы влипли в неприятную историю, и больше года вам пришлось провести в тюрьме. А потом бывший заключенный подался в Голливуд и стал знаменитым и богатым. — Я помолчал. — Но только и здесь вы ухитрились кое-кому напакостить. Правда ведь?

Барр молчал. Потом снова сказал:

— Продолжайте.

— Об этом вам и напомнил в пятницу Джелликоу.

Барр молча и как-то странно посмотрел на меня:

— Короче говоря, я не крал у старушек кошельки и не отнимал у детей сласти?

— Не начинайте все сначала, Барр. Мне удалось узнать, что Джелликоу встал на кривую дорожку шантажа. Он завладел рукописью, напичканной скандальными разоблачениями, которые при желании можно использовать в целях вымогательства. Первый шаг он уже сделал, и полагаю, он будет не единственным. Вы — уже вторая, а может, и третья жертва.

Наступило долгое молчание.

— Уилли — шантажист? Ха! — произнес наконец Барр. — И вы думаете, он пытался взять меня за глотку тем, что вы только что рассказали?

— Вы же не станете отрицать, что информация верна?

Барр покачал головой:

— Нет. Все это близко к истине. Я действительно отсидел срок. — Он задумался. — Вот только не пойму, чего добиваетесь вы, Скотт. Хотите остаток жизни провести на Бермудах?

— Не валяйте дурака, Барр. Мне ничего от вас не нужно, кроме информации о Джелликоу.

— Но я уже утром говорил, что не могу вам помочь.

— Вы и утром затевали свару. Ну, так это правда, что Джелликоу пытался припугнуть вас вашим прошлым бывшего боксера и уголовника?

Барр окинул меня пристальным взглядом:

— Ну, пытался. Но если это называется шантажом, то ему лучше поискать себе другое занятие.

— Ой ли?

— Я вам уже утром говорил, зря этот парень суетится, как старая дева.

И снова произошло что-то непонятное: Барр не только не испугался, а как бы даже расслабился.

— Уилли действует мне на нервы. Отчитывал, как капитан рядового. Будто он — глава студии. Вот я и разозлился. Чуть не влепил ему.

— А он что?

— А он руки вверх и как заверещит: «Я тебя в тюрьму упрячу. Я все знаю про тебя». В этом духе.

— И все?

— Да нет. Рассказал то же, что и вы. Но если это был шантаж, он ничего не добился. Разве что я ему челюсть не свернул.

— Вы только по этой причине не свернули ему челюсть?

— Что вы хотите сказать? — озадаченно спросил Барр.

— Вы однажды уже чуть не пришибли его. Это правда?

Он пожал плечами:

— Да, было дело. Достал он меня. А как вы узнали?

— Об этом многие знают. Неужто не боитесь снова оказаться в тюрьме?

— Ну, боюсь. Только я иногда не владею собой. А потом, я думал, никто не знает, что я отбывал срок. Кроме… — Он умолк.

— Кроме? — тихо повторил я.

Барр покусал губы:

— Не важно.

— Но для меня это важно, Барр.

Он снова покусал губы:

— Это… Гидеон.

Все сходилось. Я знал, что Чейм приметил Барра, когда того приглашали еще только на второстепенные роли в мелких эпизодах. Гидеон разглядел и оценил его магнетизм, сексапильность — в этом Гидеону нельзя было отказать — и помог Барру сделать себе имя. Разумеется, Чейм, как он мне признался сегодня, навел справки о своем новом протеже, прибегнув к услугам того же самого сыскного агентства, которому, я думаю, он ежегодно выплачивал огромные гонорары. Так он узнал о спортивной карьере Барра и обо всем остальном. Однако Чейм сумел сохранить эту историю в тайне, пока в дело не вмешался Джелликоу.

— Вы не боитесь, что Джелликоу обратится с этой историей в суд?

Барр ухмыльнулся:

— Уилли-то? Ну если только я его изобью. Но я уж постараюсь этого не делать. — Он вдруг нахмурился. — Эй, послушайте, а вы не растреплете по всему городу эту историю? Это было бы…

— Нет. Можете не волноваться, если ведете со мной честную игру. Все, что мне нужно, это найти Джелликоу. — Я вздохнул. — Ну ладно. Спасибо если не за гостеприимство, то хотя бы за сведения. Узнаете об Уилли, дайте мне знать.

Барр уже полностью оправился и выглядел совершенно нормально. И даже вполне дружелюбно сказал:

— Послушайте, Скотт, если я кому и задаю взбучку, то не ради собственного удовольствия. Понимаете? Но что делать, если некоторым нахалам не дают покоя лавры меткого стрелка Джесса Джеймса? Может, они выпендриваются перед своей девчонкой, хотят выглядеть героями, вернувшимися с войны. Так что же, я должен перед ними пресмыкаться?

Я понял, что он имеет в виду. Довод, конечно, веский. Но ведь и у других звезд такие же проблемы. Однако один лишь Барр разрешал их таким крутым способом. Может, он хотел доказать, что в нем действительно шесть футов росту. Или ему просто нравилось драться. А может, все эти четверть часа он морочил мне голову.

Но этого я ему, разумеется, не сказал.

— Думаю, нет, — ответил я. — Но вы все же не производите впечатления самого приятного человека на белом свете.

Он улыбнулся:

— Ну… может, не на всем белом свете.