Я резко повернул голову и увидел Клода Романеля, все еще сидевшего на стуле, где он сидел до моего ухода, только теперь он держал спину прямо, слегка подавшись вперед; одна рука лежала на колене, и он смотрел на меня с полуулыбкой на лице.

Моя реакция явно запоздала. Всего лишь на несколько секунд, возможно, это было связано с тем, что сам голос и ироничный тон были мне незнакомы, пережитые волнения и недоверчивость что-то сдвинули у меня в мозгах. Но я хмуро взглянул на него и сказал:

— Послушайте, Романель, если вы намекаете на… — и осекся.

И только тут до меня дошло.

А когда дошло, я испытал настоящий шок, который свел судорогой мои мышцы и скрутил в узел нервы. Несомненно, это был Клод Романель, который смотрел на меня, разговаривал со мной. Куда подевался тот слюнявый идиот, которого я здесь оставил около часа тому назад?

Доктору Мидленду потребовалось две или три минуты, чтобы вернуть меня к действительности: может быть, потому так быстро, что Романель заикался. Мидленд объяснил, что, по его мнению, электрошок на время парализовал или вырубил ту часть мозга, которая управляет речью, поэтому, хотя Романель мог соображать, что он хочет сказать, и мог, по крайней мере периодически, мыслить с достаточной четкостью, его голова еще была не в состоянии заставить язык и голосовые связки правильно составить слова и донести их до слушателя.

— Разумеется, была поражена не только эта часть, но и весь мозг, — продолжал доктор. — К счастью, это не было необратимо и могло быть гораздо хуже.

— Вот именно: я ни хрена не мог сказать и половину времени не мог шевелить мозгами. — Это опять в разговор вступил Романель. — Зато я кое-что соображал и кое-что помню; помню, как ты, Скотт, завернул меня в какую-то вонючую тряпку и бросил в машину, да еще чуть не раздавил и не вытряс из меня всю душу. Черт побери, я подумал, что ты — враг и пашешь на Чимаррона. Или на нацистов…

— Может, хватит об этом? — спросил я. — По вашему получается, что я должен был постепенно вытаскивать вас из этой больницы и аккуратно обращаться с вашими немощными телесами, чтобы Чимаррон имел возможность пристрелить нас обоих несколько раз. Я также понимаю…

— Пристрелить? — прервал он меня. — Значит, в вас стреляли?

— Сегодня всего один раз. Конечно, это вас разочарует…

В этот момент в беседу вступил доктор Мидленд.

— Мистер Скотт получил неглубокую рану, которую я обработал и перевязал. Но рана была явно огнестрельная.

Романель как будто несколько озадачился. Но сказал только:

— М-да. Это было… очень любезно с вашей стороны, Скотт.

— Вы не хотите его послушать? — обратился я к Мидленду. — По-моему, ему не очень хорошо.

Но потом я снова посмотрел на Клода Романеля, приятно удивляясь происшедшей в нем перемене. Я знал, что ему пятьдесят восемь лет, но несмотря на все, что недавно выпало на его долю, он выглядел на пять и даже на десять лет моложе. У него были грубоватые черты лица, длинный нос, широкие брови, подчеркивающие узкий лоб, и голова, сплошь покрытая темными жесткими волосами с седым отливом. В нем было что-то демоническое, и я отметил это еще в первый раз, когда увидел его фотографию, однако в принципе он был очень даже привлекателен. А кое-кто мог признать Романеля красавцем.

Я повернулся к доктору, который сложил свои вещи и собирался уходить.

— Когда он выбрался из… из состояния, в котором я его оставил?

— Минут за десять до вашего возвращения, — ответил Мидленд. — И совсем неожиданно, как я и предполагал.

— Он что-то закапал мне в глотку — и бац! — у меня в черепе как будто включился свет.

На этот раз доктор прервал своего пациента, и, очевидно, это уже случалось в течение тех десяти минут, пока я отсутствовал.

— Я уже говорил вам, Скотт, что в свое время я угощу его гомеопатическим ацетилхолином, который восстановит нормальный обмен электрическими импульсами между мозговыми клетками. Когда я накапал этих капель мистеру Романелю под язык, он отреагировал почти мгновенно и исключительно положительно.

— Хотел бы я видеть это, — пробурчал я. — Только вряд ли бы поверил.

Доктор улыбнулся.

— Наверное, не поверили бы. Результаты приема правильно подобранного гомеопатического лекарства иногда — конечно, иногда, и это зависит от тяжести симптомов, а не от их продолжительности, — так вот эти результаты иногда наступают настолько быстро, и они настолько очевидны, что для непосвященных кажутся сверхъестественными. — Его улыбка стала шире. — Даже для большинства медиков.

— Док собирается вылечить меня от рака, — гордо заметил Романель.

Мидленд поморщился и косо взглянул на Романеля.

— Я же просил вас не говорить об этом, — процедил он.

— Ну, я забыл. Наверное, от этого высокого напряжения, которое пропустили через мою башку…

— Больше не забывайте, пожалуйста. — Мидленд посмотрел на меня по-прежнему недовольно. — Я сказал мистеру Романелю, что посмотрю его, если он хочет, и попытаюсь укрепить его иммунную систему, сбалансировать химический состав его организма и восстановить жизненную энергию, необходимую для его выздоровления. Иногда в таких случаях — вообще-то, не иногда, а как правило, — организм сам избавляется от вредных клеток, сам восполняет дефицит и доводит больного до нормального состояния.

— Какого черта, док, у меня же рак желудка, и метаста…

Мидленд, проигнорировав Романеля, продолжал смотреть на меня.

— Если возможно, мистер Скотт, напомните мистеру Романелю, когда я уйду, что я даже не буду пробовать лечить его рак и что такую фразу употребил не я, а он. Никто и нигде не лечит рак. Некоторые врачи, причем очень немногие, улучшают состояние и укрепляют силы больного даже при той или иной форме злокачественной опухоли. Но единственными разрешенными методами борьбы с раком, по крайней мере, в нашей стране, являются следующие: кромсать под видом хирургии, жечь посредством облучения и травить химиотерапией, но, к сожалению, это не помогает. Эти методы имеют дело с симптомами, а не с причиной, поэтому никогда не дают результатов. И опять, к сожалению, эти одобренные методы редко убивают рак, но зато часто убивают больного. Более щадящие методы, то есть все прочие, запрещены в Соединенных Штатах, даже если они приводят к результатам, намного лучшим, чем ортодоксальное лечение.

В конце он пробормотал что-то почти нечленораздельное. Мне показалось, что это прозвучало как «особенно, если приводят», но я не был уверен.

Потом доктор Мидленд, пристально глядя на Романеля с выражением, которое можно было назвать полуулыбкой, быстро проговорил:

— Надеюсь, вы тоже слышали. В таком случае, надеюсь и на то, что вы больше никогда не скажете, что я могу вылечить вашу болезнь каким-то иным способом, кроме хирургии, облучения, химиотерапии, или еще замучив вас заживо в африканском муравейнике, если только вы не хотите, чтобы я потерял свою лицензию на медицинскую практику или чтобы меня не арестовали и не посадили в тюрьму, как некоторых моих строптивых коллег.

Он сделал паузу, вздохнул и продолжал:

— Теперь вам ничто не мешает поправиться, мистер Романель, даже без моего вмешательства. Только ни о чем не думайте и побольше отдыхайте. Что же касается вашего… несварения желудка, запишитесь на прием у моей секретарши, если хотите подлечиться. — Потом, взглянув на меня, добавил: — А вам всего хорошего, мистер Скотт. Когда увидите Пола, передайте ему привет.

— И не только привет, доктор Мидленд. А вы уверены, что я не должен заплатить за…

— Ни в коем случае, — покачал он головой. — Только… никогда больше не обращайтесь ко мне с такими проблемами. — Он помедлил и закончил: — Кроме помощи, которую я оказал мистеру Романелю и которая не совсем укладывается в рамки традиционной медицины, я также обработал огнестрельную рану. Вашу, мистер Скотт. Вы понимаете, что мне придется сообщить об этом, хотя я могу подождать с этим до завтра, если это вам поможет.

— Поможет. Еще раз спасибо.

— Тогда я сделаю это завтра, — и он пожал плечами, — раз уж я нарушил сегодня все медицинские правила, кроме клятвы Гиппократа.

Когда он ушел, я закрыл за ним дверь, потом придвинул стул к Романелю и сказал ему:

— Теперь вы можете говорить, так что выкладывайте. И ничего не пропускайте.

Он пристально посмотрел на меня и сдержанно заметил:

— Прежде всего о деле, Скотт. Я нанял вас для того, чтобы вы нашли мою дочь и доставили ее ко мне. Вы ее нашли?

Я потряс головой. Я все еще не мог привыкнуть к почти волшебному превращению своего клиента. Менее чем за час, он прошел стадию от состояния, близкого к растительному, до своей прежней сквалыжности старого чудака. И он, наверняка, не знал, что произошло за последние два дня, за исключением того, что происходило с ним.

— Да, нашел, — ответил я. — Она здесь, в Аризоне, и в надежном безопасном месте. Когда я представлю вас друг другу, моя миссия закончится. Но остается парочка проблем, которые мне хотелось бы решить в первую очередь. И несколько вопросов к вам.

— Так вы ее нашли? Она действительно здесь? Как она… как она выглядит, Скотт?

— Я уже сказал, с ней все в порядке. Она очаровательна. Да, это яркая, красивая молодая женщина. Ваша малышка Спри стала взрослой, мистер Романель, и она просто великолепна.

— Когда я ее увижу?

— Когда это не будет грозить всем нам смертью. — Я наклонился к нему и быстро заговорил: — Чуть раньше, когда вы сказали «Прежде всего о деле», я подумал, что вы расскажете о том, как вы довольны, что я вытащил вас из лап Чимаррона, Блисса и ковбоя. До того, как они засунули ваш мозг в бутылку и поставили на полку рядом с другими образцами патологии. Неужели я так глубоко ошибся?

Он ухмыльнулся. Мои слова его явно развеселили и даже доставили ему удовольствие.

— Черт побери мои старые кости, Скотт, мне нравится ваш стиль. Должно быть, вы такой же непростой мужик, как я сам. Ну так вот… по некоторым причинам мне всегда было дьявольски неприятно выражать благодарность — кому бы то ни было и за что бы то ни было. Маленькое пятнышко на моем безупречном характере. Но на этот раз спасибо. Да. Спасибо за то, что вырвали меня из пасти Альды, Блисса и Гроудера, хотя при этом вас едва не шлепнули. — Он помолчал и закончил: — Теперь вы знаете, что представляет собой эта троица, да?

— Теперь мне известны не только их имена, Романель. И я надеюсь узнать еще больше, когда вы перестанете тянуть кота за хвост. Так что начинайте с чего хотите, с чего вам будет удобнее. Главное — начать.

— Совершенно справедливо, — кивнул он. — Итак, когда я в понедельник разговаривал с вами по телефону, я был в больнице. На следующий день выписался, в тот же вечер приехал домой, а они меня там уже ждали. — Он склонил голову на бок. — Это было во вторник вечером. Какой сегодня день?

— Четверг. Кто там был?

— Джей Гроудер и Фред Китс. Фред врезал мне по черепу. Хотя в этом не было никакой необходимости: я бы решил все по-хорошему и не собирался убегать. Так что это было лишнее, и за это кто-нибудь прикончит этого вонючего ублюдка.

— Я уже это сделал, — заметил я.

— Что? Что вы сделали?

Когда я, разговаривая с Энди Фостером, сделал вид, будто знаю очень много, это помогло мне выдоить из него информацию, которую иначе я бы не получил. Клод Романель был совсем другой породы, но я решил, что тем более надо дать ему понять с самого начала, что я знаю гораздо больше, чем он думает. Конечно, он был моим клиентом, однако у меня возникло подозрение, что он может избавить меня от некоторых фактов, если только почувствует, что я хлопаю ушами. А я ничего не хотел упустить, поэтому сразу вывалил на него всю правду.

— Я стрелял в Китта и пришил его прошлой ночью в вашем доме. Там он находился, между прочим, вместе с доктором Блиссом и представился мистером Романелем, в его бумажнике было ваше водительское удостоверение. Я его нашел после того, как уконтрил его.

Теперь Романель был весь внимание. Его большие глаза, такие же как у Спри, только карие, непрестанно сверлили меня, когда я продолжал.

— Возможно, вы хотите узнать, что на прошлой неделе в вас стрелял ковбой, то бишь Джей Гроудер. С ним был Энди Фостер, но Энди специально палил мимо. Может, вы захотите отблагодарить его в ближайшие дни.

— Как же, черт побери…

— Токер погиб случайно. Я не знаю…

— Он погиб? Боже мой…

— …известна ли эта махинация с «Голден Финикс», об этом я ничего не слышал, но этот трюк, наверняка, скоро выплывет наружу. Сегодня я не смотрел стоимость акций, может быть, их уже пора выбрасывать в унитаз. Сегодня, завтра, на следующей неделе — словом, скоро мы все узнаем. Хотите, я позвоню Пейну Уэбберу насчет котировки по ГФМ?

Романель глубоко вдохнул и шумно выдохнул.

— А вы далеко не пиджачок. Откуда вы все это выкопали?

— Это моя работа.

— И все это правда? Насчет Китса, Гроудера и… Токера?

— Чистая правда.

Он молчал как минимум минут пятнадцать, скосив глаза в левый угол комнаты. Потом опять уставился на меня.

— Скоро вся эта куча дерьма разлетится к чертовой матери, — медленно проговорил он.

— Тогда зачем вы продолжаете играть со мной в прятки, Романель? Просветите меня насчет того, что еще может быть мне неизвестно, и, возможно, на нас не полетит много брызг.

— Полагаю, вы уже поняли всю эту хитрую механику, которая заключалась в том, чтобы поднять курс акций «Финикса» с двадцати центов или около того и потом распродать их по тридцать долларов. Но только при наличии настоящего рудника с настоящим золотом, а не с кучей бумаг; это было рассчитано на три-четыре года, и это была кропотливая, но блестяще задуманная операция. Через несколько месяцев все должно было быть тип-топ. Требовался еще один сенсационный отчет о результатах проб от Токера, который, насколько я понимаю, так и не появится.

— Нет, если только Токер не обнародует его на спиритическом сеансе.

— В спиритизм я не верю… Так вот, у Альды и дока было по миллиону акций на каждого, три миллиона лежат здесь на востоке в карманах денежных и, между прочим, очень крутых ребят. Я тоже положил на кон свой миллион. Правда, моя доля не совсем узаконена, потому что я не являюсь официальным сотрудником компании, я всего лишь… консультант.

Он поерзал на своем стуле, положил ногу на ногу, кстати, он был все в том же зеленом больничном халате, в котором я увидел его впервые. Надо бы найти ему что-нибудь поприличнее, но в данный момент мне было не до мелочей.

Между тем Романель продолжал:

— Может быть, моя роль в этом деле кажется неприглядной, но я влез в это дерьмо без особой охоты. И это была не моя идея.

— Конечно.

— Это действительно так, Скотт. Вы можете мне не верить, но я расскажу вкратце предысторию, которая начиналась в Чикаго в допотопные времена, когда меня взял на крючок Дерабян и его шайка. Альда Чимаррон тогда был пацаном — дерзким, смышленым и почти таким же здоровым как сейчас. Уже тогда у него была мертвая хватка. Я провернул одно дельце или два — ничего особенного и без всякого насилия. Но тогда же… м-да, в общем, я укокошил человека. С моей стороны это была самозащита: тот мужик завелся всерьез и наехал на меня. Я никогда не носил с собой револьвер, поэтому схватил какую-то здоровенную вазу, набитую песком, что-то вроде сигаретницы, и опустил ее на его голову. Короче, раскроил ему череп.

Романель снова сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.

— Это видели Чимаррон, молодой Дерабян и парочка других ребят. А тот тип был связан с политикой и ходил в дружках у мэра. Никого тогда не арестовали, дело так и осталось открытым — вы можете проверить. Альда и Сильван могут до сих пор свидетельствовать против меня… Срок давности не распространяется на тех, кто убивает людей пепельницей. Кроме того… — Он замялся, нахмурив брови, и добавил: — В общем, моя бывшая благоверная мегера тоже была там и все видела.

— Николь? Она присутствовала, когда вы убивали этого парня?

— Ее так звали? Я называл ее по-другому, разными именами, уже забыл какими. Хотя да, Николь… Уже тогда мы с ней были готовенькими кандидатами в психушку, и мне пришлось смываться. Я уехал на западное побережье, потом зарулил сюда в Аризону. И вот… когда здесь появился Чимаррон вместе с Дерабяном, Блиссом и другими ублюдками, они взяли меня в оборот. Сказали, что я теперь в их компании. Ну, вы знаете эти неписаные законы и соглашения, когда человеку прижимают яйца. Суть была в том, что я буду с ними дружить; они не будут раскапывать тот старый труп в Чикаго, и заодно я сделаю несколько миллиончиков. Они сказали, что им нужны мои мозги, которые, кстати, они чуть не уничтожили, и деваться мне было некуда. Альтернатива, конечно, была, но уж очень незаманчивая, потому что я знаю этих парней.

— Ладно, допустим, что у вас не было выхода. Но давайте вернемся немного назад, Романель. Назад в Аризону к «Голден Финикс» и к Токеру. Вы сказали, что вся операция должна была завершиться в ближайший месяц?

— Или еще раньше. После очередного доклада Токера цена должна была взлететь выше крыши. Давайте поговорим немного о Токере. Кто его убил?

— К этому мы еще вернемся. Мне уже известно, что вы лично занимались вместе с Токером фальшивыми отчетами, поэтому для вас в этом докладе нет никакой тайны.

Он растерянно заморгал.

— Откуда, черт вас возьми… А впрочем, неважно. С Токером не было никаких проблем, и он никогда не упрямился. Причина частично заключалась в том, что Альда заставил меня положить триста тысяч акций на подставное лицо, за которым стоял Токер. Только он мог распоряжаться этими акциями, и если бы «Финикс» довел котировку до тридцати долларов, сумма составила бы девять миллионов. Так что покойник сотрудничал с удовольствием.

— Только Токер мог распоряжаться ими?

— Ну, в общем, да… Или я, если вдруг с ним что-нибудь стрясется. Кажется, этот случай наступил.

— Как же вам удалось устроить это столь мудрым образом? Так, что об этом не знал ни Чимаррон, ни Дерабян, ни кто другой?

— Потому что я устроил это именно так, а не иначе, Скотт, — сказал он, глядя мне прямо в глаза. — Вы что, думаете, я идиот?

— Значит, грубо говоря, вы с Чимарроном должны были выплатить Токеру несколько миллионов «баксов», в зависимости от стоимости этих акций, за парочку фальшивых отчетов. Не слишком ли велик гонорар?

— Какой же вы дотошный сукин сын, Скотт. Я рад, что вы работаете на меня. — После короткой паузы он добавил: — Вы ведь до сих пор в моей лодке?

— До сих пор.

— Лучше вам продолжать в этом духе, иначе моей заднице грозят серьезные неприятности. Ладно, поехали дальше. Итак, всем заправлял не я, а Альда, я просто помогал ему в некоторых моментах, и Альда рассчитывал после того, как все рухнет, выпустить эти триста тысяч акций на свет божий вместе с документами, удостоверяющими, что они принадлежат Токеру, таким образом создалось бы впечатление, что скорее всего он один, самостоятельно придумал эту аферу. Независимо от стоимости акций ГФМ такая куча — триста тысяч штук — заставила бы кого угодно поверить в виновность Токера. И для этого нам не надо было ничего предпринимать.

Я понимающе кивнул.

— И Токер не стал бы отпираться, верно? Или просто не смог бы?

— Я знал, что вы об этом спросите. Альда мне ничего не говорил на этот счет, но у меня складывалось впечатление, что у Токера другого выхода не было. Вы удовлетворены, Скотт? Кстати, вы не похожи на человека, который искренне работает на меня.

— Тем не менее это так, Романель. Просто я не хочу, чтобы мне оторвали голову при этом. Задавая свой вопрос, я хотел понять до конца, зачем вы заварили эту кашу с Уортингтоном и якобы хотели одним росчерком пера сделать свою дочь богатой молодой дамой, обратите, пожалуйста, внимание на оговорку «якобы». Спри и я, мы оба читали ваш документ, и внешне он выглядит… благородным. Добренький старенький папуля начинает жизнь…

— Папуля? Прошу вас…

— …с чистого листа. Только учтите, Романель, если окажется, что вы ее просто используете и даже, не дай Бог, подвергаете ее опасности ради своих паскудных махинаций, я позабуду о том, что вы мой клиент, и медленно, не торопясь, откручу вам шею, так чтобы вы слышали, как хрустят хрящи…

— Бросьте, Скотт. И не берите в голову. Я хотел и до сих пор хочу, чтобы Спри получила половину того, что мне удалось скопить за пятьдесят восемь лет, а может быть и все. Как только она подписала бумаги, которые подготовил Уортингтон, она вступила в свои права. И я не собираюсь ничего отбирать у маленькой Спри, у моей собственной дочери. Поймите своей чугунной головой, может, я был для нее не очень хорошим отцом, но она — частичка меня, плоть от плоти моей. И на всей земле нет более близкого мне человека.

— Звучит красиво. Вы меня почти убедили. Но, как вам известно, она подписала этот документ в среду вечером, следовательно… — Я остановился. — Постойте-ка. Китс и ковбой схватили вас в пятницу после обеда, за день до того, как мы с вашей дочерью появились здесь. Так откуда вы могли узнать? Разве что кто-то вам сказал.

— Никто мне не сказал. Но я знаю, что она должна была подписать. Если она этого не сделала, я погиб.

— Вы можете объяснить популярнее?

— Если Спри не подписала этот документ — кстати, это может означать, что вы не смогли доставить ее в контору Уортингтона, так что в таком случае вы примете от меня горячую благодарность, согласны? — тогда меня уже можно считать гнилым сибирским бревном, которое надо закопать под кактусом в виде удобрения, чтобы наша пустыня снова расцвела.

— Вы можете говорить проще, Романель?

— Наверное, в таком случае надо начать с того времени, когда у меня появилась такая идея, и оттуда я за ручку приведу вас в день сегодняшний.

— Прекрасно. Ну и когда у вас появилась эта идея?

— Насколько помню, она клюнула меня в одно место в тот день, когда я услышал три выстрела от Гроудера и Фостера, может, чуть позже. Или когда Гроудер зацепил меня, раз вы говорите, что Энди не стрелял.

— Он стрелял, но не в вас.

— Спасибо ему и на этом. Мне всегда нравился этот молодой черномазый пройдоха. Красивый парень… Ну так вот… я постоянно прикупал акции ГФМ, пока не набрал около семисот тысяч. Я уже говорил, что меня втянули в это дерьмо, хотя вы, наверное, не верите, и я стал искать способы выбраться из него. Мне показалось, что самое разумное в моем положении — не дергаться и в то же время пощипать немного Альду и его подельников так, чтобы они этого не заметили, во всяком случае, не так скоро. Теперь у меня два миллиона акций ГФМ…

Здесь он несколько перехлестнул, вернее, ускорил события, добавив триста тысяч акций Токера, хотя тот еще не успел остыть, к своему миллиону семистам тысяч, которые упоминались в документе Уортингтона-Романеля. У меня мелькнула мысль, что эти суммы все равно улетят в финансовую стратосферу, но ничего не сказал, а Романель продолжал после секундного колебания:

— Когда меня подстрелили и когда перед моим мысленным взором промелькнула вся моя жизнь после того, как я вышел из операционной в «Скоттсдейл Мемориал», мне стало предельно ясно и понятно, что это Чимаррон натравил на меня своих волков, чтобы забрать мои акции и положить их в свой карман. — Он снова помедлил. — Поскольку именно так было оговорено с самого начала. Вернее, где-то через месяц после передачи мне этих акций, то есть более трех лет назад.

— Странно, почему же вы пошли на это?

— По разным причинам, — вздохнул он. — Чтобы мой первоначальный пакет из миллиона акций не мог перейти к моим друзьям или родственникам, если что-нибудь со мной случится, и чтобы они не выбросили их по демпинговым ценам раньше срока, Альда дал мне подписать маленькое соглашение, где говорилось, что в своем завещании я оставлю эти акции ему, правда, звучало это так: «…все проценты по всем моим акциям, которыми я буду располагать на момент моей смерти». В общем, он так написал, и я поставил подпись.

— А вы не думали о том, что Чимаррон оторвет вам голову через неделю или две после того, как высохнут чернила под этим опусом?

— Я думал об этом как об отдаленной возможности, Скотт. Очень отдаленной, тем более в то время, когда акции стоили какие-то центы. Это во-первых, а во-вторых, мы с Альдой тогда были в хороших отношениях. Конечно, с тех пор они испортились.

— Пожалуй, что да.

— Дело в том, что эта бумажка давала мне единственную возможность получить миллион акций, причем задаром. Естественно, риск был, но я считал его минимальным. Черт побери, Скотт, вся жизнь — сплошной риск. И самое главное — результат.

— Чимаррон сам составил этот документ?

— Ну да, он не хотел втягивать в такие дела адвоката. Что оказалось ошибкой, хотя в то время ни он, ни я не осознавали этого. И он не заплатил мне за мою подпись. Ни одного доллара.

— И что? — спросил я. — Я хочу сказать: ну и что из этого?

Романель не ответил, глядя мимо меня, как будто погрузившись в размышления, или пытаясь что-то разглядеть в пространстве или во времени.

— Теперь я знаю, — медленно заговорил он, — что Альда пронюхал о моих периодических закупках дополнительных акций «Голден Финикс», поскольку он спросил меня об этом, когда они развлекались с моей головой в «Медигеник Госпитал». Но до сих пор не знаю, каким образом он это пронюхал.

— А я могу сказать каким образом, — заметил я. — Он обнаружил это, когда ребятки с биржи начали интенсивно сбрасывать акции, но покупатели, благодаря вам, не очень-то брали их.

— Черт, а ведь и точно. Слушайте, Скотт, вы не поможете мне сбагрить пластиковые хижины с гарантией эскимосам?

— Нет уж, спасибо.

— Жаль, а то вы могли бы обеспечить свое будущее. Ну ладно, главное в том, что Альда узнал о моих проделках. Еще немного, и я бы спрятал все концы, но события разворачивались быстрее, чем я предполагал. Естественно, была договоренность о том, что никто из нас не приберет к рукам основной пакет, хотя с юридической точки зрения для этого нет непреодолимых препятствий, разве что вас могли просто прикончить, если вы допустите прокол. Будь у меня больше времени, я бы довел дело до конца без проколов, однако…

Он поменял ноги местами, снова положив их одну на другую, и уставился в потолок.

— Было ясно, как пить дать, что меня уже пора считать покойником мертвее мертвого. Боевики Альды промахнулись, но в следующий раз все равно мою голову принесли бы ему на блюдечке — рано или поздно это бы случилось. Я вымотал себе все мозги, думая о том, что этот садист с радостью раздавит меня и одновременно приберет к рукам мои акции ГФМ. Вы только взгляните на цифры, Скотт. Миллион семьсот тысяч штук, и если даже он взял бы за каждую по пятнадцать долларов, чистая прибыль составила бы двадцать пять миллионов. А при удачном раскладе каждая пошла бы по двадцать шесть — двадцать семь, и он прикарманил бы сорок шесть — сорок семь миллионов моих денежек. Не сравнить с прибылью от продажи наркотиков, верно? Короче, если учесть, что Альда, не моргнув глазом, готов пришить двух человек по двадцать баксов за каждого, если ему понадобилось бы сорок, я был бы уже трупом. Если только…

— По-моему, я начинаю следить за ходом ваших тревожных и, смею сказать, преступных мыслей.

— Здесь вы совершенно правы. А что мне еще оставалось делать? Альда в любое время мог убить меня, но я бы ни за что не позволил этому меднолобому присвоить мои акции ГФМ, даже если бы к этому времени меня не было в живых.

— Значит, тогда-то вы и обратились к Уортингтону.

— Вот именно. Хотя я много думал над этим, тем более, что на больничной койке у меня было навалом времени. Я хотел устроить так, чтобы обезопасить себя, не дать какому-то ублюдку лишить меня жизни в самом ее расцвете, а также обезопасить Спри и в то же время обеспечить ей будущее независимо от того, что со мной случится. А главное, черт меня побери, я не мог допустить, чтобы Альда нагрел на моей смерти руки. В общем, целая стая мыслей роилась у меня в голове, и, по-моему, они до сих пор порхают где-то в воздухе. А самое первое, что сказал мне наш седовласый и мудрый советник, было для меня приятным сюрпризом, правда, приятным это стало бы только в том случае, если бы мне удалось передать свои чувства Альде, но так, чтобы меня снова не подстрелили или не разрубили на мелкие кусочки. Уортингтон сказал, что документик Альды, который я подписал и по которому он должен получить миллион акций ГФМ после моей кончины, не стоит и птичьего говна. Кстати, он выразился не так откровенно.

— Я представлял себе что-то в этом роде. Я также думал, что вы вот-вот ответите на вопрос, который я задал вам несколько минут назад и который вы, как будто, не слышали.

— Я слышал. Но вы правы в том, что я на него отвечу. По словам Уортингтона тот факт, что человек подписал какую-то бумажку, ни к чему его не обязывает, обязывать он будет только в случае, если имело место, говоря языком крючкотворов, встречное удовлетворение. Это как с деньгами, не обеспеченными золотом. Имейте в виду, что я не знал об этом до того, как разговаривал с Уортингтоном в прошлое воскресенье. И Альда, естественно, не знал, когда посылал своих стрелков ускорить мои похороны. Врубаетесь? То есть эта мясная туша могла убить меня, но никогда не получила бы в награду мои ценные бумаги. Не такой уж серьезный мотив отправить меня на тот свет, не так ли?

— Возможно. Но допустим, по своему дремучему невежеству он бы все-таки убил вас, скажем, если бы Энди Фостер сделал бы в вашей шкуре парочку дырок из своего 45-го калибра, кто в таком случае стал бы оспаривать необоснованные претензии Чимаррона?

Романель поморгал, кивнул и улыбнулся.

— Очень интересно. Хороший вопрос, Скотт. Мне нравится. Юридически это выглядит так: как только Уортингтон составил свой документ по моей просьбе, и мы с дочерью подписали его, ситуация круто меняется. Если бы Альда убил меня после этого, все мои акции «Голден Финикс», и все остальное, переходят к Спри, и Альда ничего не сможет предпринять. Разумеется, у меня оставалась проблема, которую я только что упоминал — как вдолбить в башку Альды эту жизненно важную для меня информацию и не дать себя прикончить при этом. Если бы у меня получилось, если бы все обошлось, и я остался бы в рядах живых, я оставил бы половину дочери, другую половину себе — зачем цепляться за жизнь, если впереди ничего не светит, кроме социального пособия?

— Ну, я не думаю, что такое могло случиться. Я понял вас так, что Чимаррону нет смысла лишать вас жизни, если при этом он теряет шансы на тридцать-сорок миллионов «баксов» или даже на десять миллионов. Но что мешает ему — раз уж он наверняка знает, что ему не видать этих акций как своих ушей — убить вас именно поэтому?

— Потому что Альда не допускает мысли о потере такой суммы, если остается хотя бы мизерный шанс прикарманить ее. Он понимает, что пока я жив, такой шанс существует. Вот почему я устроил так, а не иначе: чтобы он берег меня как зеницу ока. Я хорошо знаю этого жлоба. Кроме того, мой расчет уже оправдался.

— Каким же это образом?

— Когда Гроудер и Китс схватили меня, они отправились со своей добычей в «Медигеник». Там уже были Альда и Блисс. Но до того, как они начали долбить мне мозги…

Он остановился, как будто помимо своей воли, и повернул голову в сторону, при этом его губы растянулись в оскале, а лицо сразу осунулось. Очевидно, он вспомнил электрические волны, которые терзали его мозг, и я понял, что это воспоминание причиняло ему сильную боль.

Он облизал губы и резко тряхнул головой. — Простите. Это все от… спецобработки. Блисс повернул свой трижды проклятый циферблат, и началось что-то жуткое и ужасное, мне страшно даже… Ну ладно, на чем я остановился? Ах да, к счастью для меня в тот раз Альда велел своим мордоворотам только встряхнуть меня, но не убивать, потому что к тому времени он несколько поостыл, и у него появилась куча вопросов ко мне. Каким-то образом он пронюхал — только не спрашивайте каким — о том, что в больнице меня два раза навестил Уортингтон, ему захотелось узнать причину этих визитов. Еще он хотел знать точно, у кого и когда я покупал дополнительные акции ГФМ и сколько их купил, на чье имя, как оформлялись сделки — вот какую кучу информации он хотел получить. И помочь ему в этом мог только я.

— Полагаю, вы помогли ему.

— Правильно полагаете. Какие могут быть здесь сомнения. Черт возьми, не дожидаясь, пока они начнут насиловать меня, я уже щебетал, как все пернатое население страны Соловьяндии, потому что очень мне хотелось, чтобы Альда уяснил, во-первых, что его знаменитый документ, который я подписал, имеет не больше ценности, чем детский понос, что если он меня убьет, это соглашение будет иметь веса не больше, чем блошиный писк…

— Извините, Романель, может быть в интересах дела… — пытался вставить я.

— …во-вторых, что я уже подписал бумаги, которые гарантируют, что каждая акция ГФМ на мое имя и на имя подставных лиц — все, чем я владею, — переходят к моему ребенку, если вдруг со мной что-то случится или я просто тихо-мирно скончаюсь от старости.

— Видимо, вы его убедили.

— Возможно. Между прочим, это было нелегко, несмотря на копию договора, которую я ему подсунул. Мне сдается, что Альда просто не желал поверить в это и думал, что я его шантажирую…

— Погодите-ка. Вы говорите, что у вас с собой была копия документа, который составил Уортингтон, с вашей подписью?

— Конечно. Уортингтон в воскресенье вечером дал мне одну в «Скоттсдейл Мемориал», это было в тот день, когда я вышел из больницы. И когда я приехал домой, бумага была у меня в кармане. Видимо, Кит забрал ее после того, как стукнул меня по голове. Заодно с бумажником. Там было все оформлено четко, не хватало лишь подписи Спри, так как это случилось во вторник вечером.

— Но Чимаррона это не убедило?

— Сначала нет. Как я сказал, он думал, что его хотят обмануть, тем более, что в прошлом я был специалистом по таким трюкам, хотя довольно невинным. Потом они включили эту проклятую машину и… — Он как-то жалко поморщился, закрыл глаза и откинулся на спинку, после чего продолжал: — начали терзать мою голову. Через некоторое время Альда наконец убедился, что я не блефую. Но у него оставались и другие вопросы, к тому же этот придурок с удовольствием наблюдал за процедурой, поэтому они довольно долго мучили меня. — Он скривился, но тут же открыл глаза. — Я даже не знаю, как долго.

— Думаю, вы выложили Чимаррону почти все, что он хотел услышать.

— Все. Не почти, а все абсолютно. Все, что пришло мне в голову или что сумел вспомнить… за это время.

— В том числе и то, что вы наняли меня по телефону.

— Еще бы. Все. А потом… потом начался кошмар, и я мог рассказать и о том, чего никогда не было. Моя голова…

Он обхватил череп обеими руками и потер виски пальцами.

— Я не могу этого объяснить, Скотт. Вначале это была боль, но боль какая-то особенная. А когда стало еще хуже, из меня просто начали вылезать мозги. Меня парализовало, я не мог пошевелиться и думал, что уже умер. Да, я думал, что они меня убили, и если это и есть смерть, я хотел умереть еще раз, только по-настоящему.

Он снова положил руки на колени.

— Я не могу описать, как чувствовал себя. Сначала, пока я еще не совсем отключился, я хотел узнать, что от меня хотят. Альда задал мне вопрос, я сказал ему чистую правду, но он заявил, что я вру, и они снова врубили свою машину. Затем он кивнул доку Блиссу, и тот приподнял свой маленький черненький циферблат повыше и прижал к моим вискам какие-то круглые железячки… Помню, я орал, вопил, матерился и выложил им всю правду, а потом…

Он замолчал, глядя на меня, но меня не видел, и глаза его медленно блуждали. Выражение его лица, его рассказ, то, что он еще не рассказал, заставили меня вздрогнуть. На какой-то миг я почувствовал приближающуюся тошноту и ощутил легкую судорогу в солнечном сплетении.

Но Романель вновь взял себя в руки.

— Должно быть, я был в ауте всю ночь в четверг и утром в пятницу. Я почти не помню, как сегодня вы появились в «Медигеник», я не соображал, где нахожусь. Вы сунули меня в какие-то салазки на колесах, кажется, это было глубокой ночью, швырнули в машину, потом раздались выстрелы, как будто палили прямо мне в уши. Как будто это было продолжением прежнего кошмара, продолжением того, что со мной делали Альда и док. Первое, что я помню по-настоящему ясно, был какой-то парень, который колол меня иглой и что-то закапывал мне в глотку. Все это было непонятно, как в фантастическом фильме. Непонятно и очень странно.

— Мне трудно представить все, что вы пережили, Романель, — заметил я. — Но я бы сказал, вы старый, но крепкий орешек.

— Угу. Но если бы вы видели меня там с этими долбаными пластинками на башке, вы бы приняли меня за хлипкую девчонку, попавшую в лапы призраку. Теперь я знаю, что такое приступ ужаса.

— Ужаса?

— Вот именно. Когда ты получаешь по мозгам хороший электрический удар, тебя охватывает ужас. Это как конвульсии, как приступ эпилепсии. О Господи, это было… что-то невероятное. — Его взгляд снова сделался блуждающим и беспокойным, как у загнанного зверя. — Все, что ты когда-то сделал, о чем думал и читал, все, что любил и ненавидел, о чем мечтал и… все, все это всплывает в твоей голове. В твоих мозгах. Или еще где-то там, в самых потрохах. Когда ты чувствуешь, как все это накатывается на тебя, мелькает, как в калейдоскопе, и ты как будто растворяешься, плавишься, и от тебя ничего не остается. Ничего…

Я встал, чтобы размять ноги, стряхнуть с себя какое-то тягостное ощущение, которое породили во мне слова Романеля. Полминуты я ходил взад-вперед, потом сказал своему клиенту:

— Давайте вернемся к настоящему моменту. У нас еще есть кое-какие проблемы, которыми надо заняться.

— Правильно, — согласился он. — Но в самом начале я вам сказал, что по некоторым причинам мне всегда было трудно благодарить людей. Это звучит так, будто я вообще забыл о том, что вы для меня сделали. И мне бы хотелось, чтобы вы знали, что я… кое-чем обязан вам: я имею в виду, что вы нашли дока Мидленда и притащили его сюда. Я не знаю, где вы его откопали и как уговорили, но… спасибо за это тому здоровенному, белоголовому обормоту, который сидит передо мной. Договорились?

— Договорились, — улыбнулся я. — Я позвонил своему приятелю в Лос-Анджелес, и он связал меня с Мидлендом. И нам обоим повезло, что именно с ним, а не с кем-нибудь другим. Но давайте вернемся к главному, Романель. Я видел документ, составленный для вас Уортингтоном. И вы только что сказали, что Чимаррон читал его копию, по-вашему, в четверг вечером, так?

— Вскоре после того, как они меня схватили в моем доме. То есть как раз в четверг вечером. Но я не могу точно восстановить время в первый час или два после этого.

— Особая точность и не нужна. Я понимаю так: увидев вашу подпись на документе, Чимаррон осознал, что, если он прикончит вас сразу, все ваши активы, включая акции «Голден Финикс», перейдут к вашей дочери, и он окажется с большим носом. И я начинаю удивляться, почему он не расправился с вами еще раньше.

— А я уже спрашивал вас, уж не считаете ли вы меня идиотом, Скотт. Видимо, вы до сих пор не уверены на этот счет. Прочитай вы документ внимательнее, вы должны были заметить маленькую оговорку, которая гласит, что в случае, если моя дочь умрет раньше меня, все мое состояние достанется некоему благотворительному обществу.

— Простите, Романель, теперь я вспомнил. В то время я думал о другом.

— Вот и Альда Чимаррон думал о том же. Но я убедился, что он заметил оговорку и понял, что должен беречь Спри как зеницу ока. Я имею в виду «убедился», пока еще был в состоянии убеждаться в чем-либо. Пока у меня в голове не погасли все лампочки, я сообразил, что Альда, раз уж он не может позволить себе убить мою Спри, обязательно постарается не дать ей подписать документ, так как ее подпись означает для него конец. Мои спасительные предчувствия подсказали мне, что она уже его подписала. А если нет — если Альде предстояло иметь дело только со мной, тем более, что он успел привести меня в состояние услужливой готовности к сотрудничеству, — мне лучше было заранее проститься с жизнью. И к тому часу так или иначе я бы все без остатка отдал Альде, причем на сей раз со всеми необходимыми формальностями, и вы не нашли бы меня в «Медигеник Госпитал». Но как ни странно, мы с вами здесь, на свободе. Я не могу понять, как это произошло, и не могу поверить, что Альда упустил такую возможность.

— Вряд ли. Однако, как мне кажется, ему пришлось немного экономить свою живую силу. — И я рассказал ему почти все, что произошло в пятницу вечером, в том числе о приключениях Фостера и ковбоя в аэропорту.

Некоторое время он молчал, потом сказал:

— Значит, в моем доме действительно были Китс и док Блисс, когда вы с девочкой заявились туда. Блисс, конечно, вонючее дерьмо, от него нет никакого толку. Должно быть, его привели на тот случай, если кого-нибудь подстрелят, не считая вас, разумеется.

— Разумеется. Меня-то и должны были подстрелить.

— Я восхищаюсь вашими дедуктивными способностями, и вы, наверное, также сообразили, почему там были только Китс и Блисс, а не дюжина головорезов.

— Я бы сказал, помимо нехватки людей, никто из них не ожидал, что я сумею добраться до вашего жилища.

— Абсолютно верно, — кивнул Романель. — Вы просто везунчик. До того дня у Китса никогда не было проколов, и я знаю, как минимум, пять человек, которых он отправил на тот свет. Хотя очень многих я не знаю.

— Насчет «везунчика» вы правы, — сказал я. — Но ваша дочь также приложила руку к тому, чтобы меня не шлепнули прямо в вашем патио: Спри долго отвлекала внимание Китса. В ней есть тот же самый… задор, что ли, который я заметил в вас.

Он посмотрел на меня, небрежно кивнул и ничего не сказал, но я видел, что он весьма польщен.

Почти полминуты я вышагивал до двери и обратно, погрузившись в размышления. Затем остановился перед Романелем и заявил:

— У Чимаррона все-таки есть один способ получить то, что ему надо, и разрушить ваши планы. Полагаю, он и вам известен.

Он хмуро усмехнулся и вздохнул.

— М-да, один способ. Я думал, вы его не заметили, Скотт.

— Я-то мог бы не заметить, а вот Чимаррон наверняка об этом подумал. Проблема в том, как он будет его осуществлять.

— Это точно. Я уже говорил вам, что этот медный лоб не блещет умом, но иногда бывает дьявольски хитрым. Если есть один шанс из тысячи, он сделает все, чтобы он сработал. Если бы ему снова удалось заполучить меня и Спри, обоих сразу, и подключить Уортингтона, чтобы оформить бумаги, этот шанс сработал бы. Он сумел бы заставить нас официально передать все акции, которыми я владею по доверенности — а это сегодня два миллиона штук, — ему самому, его людям или компании-эмитенту в качестве выкупленных, и уверяю вас, что так бы оно и было. — Несколько секунд он молчал, потом медленно прибавил: — Конечно, потом он убил бы нас обоих.

— Ну что ж, благодарите судьбу, что вы не у него в лапах.

— Кстати, Скотт, — спокойно сказал Романель, — теперь ваша задача — сделать так, чтобы ситуация не изменилась.

— Конечно, какой разговор. Но я думаю, не пора ли обратиться к закону. Хотя, как вы сами понимаете, полицейские уведут меня со сцены. Я хочу сказать, будут держать меня, пока не получат ответы на некоторые вопросы.

— А мне не хочется, Скотт, чтобы вы от меня отлучались. Кроме того, на Альду работает куча народу. Например, я мог бы назвать парочку офицеров полиции. А если я знаю двоих, то их гораздо больше.

— Я уже думал об этом, но мы находимся на такой стадии, когда самое главное — обеспечить полицейскую защиту для вас и для Спри. Даже если из-за этого я некоторое время посижу за решеткой.

— Вы имеете в виду — за Китса? — спросил Романель.

— За это и еще кое за что. Я переступил грань, Романель. — Подойдя к столу, на котором стоял телефон, я придвинул стул и сел. — Сейчас я позвоню в два места, а потом мы решим, как быть дальше. В любом случае, вы останетесь моим клиентом.

— Вы будете звонить Спри?

— Нет. Сначала Уортингтону, затем еще одному парню. Надо проверить глубину, прежде чем нырнуть.

— Насчет Уортингтона у вас хорошая мысль. Мне бы тоже хотелось, чтобы он был в курсе.

Я набрал номер конторы Уортингтона, попал на его личную секретаршу и назвал себя.

Когда я попросил Бентли, она ответила:

— Он в суде, мистер Скотт. Но для вас есть сообщение.

В трубке послышался шелест: она листала страницы. Затем сказала:

— Я зачитаю так, как мне продиктовали.

— Пожалуйста.

— Записка для вас, то есть для мистера Шелла Скотта, а вот текст: «Если полиция еще не арестовала вас, имейте в виду, что она взялась за это дело всерьез. Предполагаю, что у них имеется кассета с вашей записью, где вы признаетесь в убийстве Фредерика Китса, а также в других серьезных преступлениях. В суде я пробуду до пяти вечера и советую вам ничего не предпринимать самостоятельно, пока мы не обсудим ситуацию».

Слушая негромкий голос, читавший записку Бентли, я пережил богатейшую гамму эмоций и физических реакций. Меня бросало в жар, кожа моя буквально воспламенилась, потом мне стало холодно, и по телу, будто внезапный ветер, пробежал озноб. В конце я опять распалился и физически, и умственно.

— Когда Бентли оставил это сообщение? — спросил я, стараясь не выдать голосом свое состояние.

— Он звонил из суда, мистер Скотт, и продиктовал записку полчаса назад. Так, сейчас посмотрю… в 3.03 дня. Двадцать пять минут тому назад.

Я взглянул на часы: все верно — 3.28.

— Хорошо, — сказал я. — И большое вам спасибо. Мне надо — очень надо — поговорить с Бентли как можно скорее. Вы можете сказать свое имя? Когда я позвоню, я спрошу вас.

— Конечно, Люсиль. Люсиль Уитерс, мистер Скотт.

Мы положили трубки, и я в продолжение пяти секунд набирал номер «Экспозе Инк», а еще через десять секунд услышал голос Стива Уистлера:

— Шелл? Куда ты запропастился? Я хотел связаться с тобой, но не знал, куда тебе звонить.

— Это уже не важно. Как… — Я запнулся, кашлянул и продолжал: — Нет ли чего новенького насчет наших… общих интересов?

— Черт меня побери, Скотт, информация, которую ты у меня оставил… В общем, мне неприятно говорить об этом, но ее забрала полиция. Хотя вру, они взяли копию, точную копию. Но не кассету, которую я записал.

— Как же они добрались до нее, Стив? И что значит «не кассету, которую я записал»?

— Я не знаю, как. Но понимаешь, я слышал все, что ты говорил, когда шла запись, помнишь? Ты начал городить такую жуткую чушь, хотя я понимал, для чего тебе нужно было это записать. И как только ты положил трубку, я вытащил кассету из магнитофона, заменил ее чистой, а твою запись спрятал в сейф. Если ты забыл, напомню, что я на твоей стороне.

— Да, я понимаю, — сказал я. — Значит, спрятал в сейф… Она до сих пор там?

— Конечно, там. Я проверял.

— Откуда ты узнал об этом, Стив, и когда?

— Мне позвонил офицер полиции, который, так сказать, относится к нашей работе с симпатией. Он сказал мне о записанной кассете и о том, что они готовят о тебе сообщение по местному каналу, как будто ты новый Диллинджер. Это было вскоре после трех. В пять минут четвертого или почти полчаса назад.

— Прекрасно. В сообщении будет указано, что подозреваемый вооружен и опасен и его надо пристрелить на месте?

— Не знаю, что там говорится. Знаю только, что это… очень неприятно. Мне очень жаль, Шелл, но клянусь, что кассета не покидала мой кабинет.

— Кто еще знает комбинацию сейфа?

— Кроме меня только Брен… Брен Финнеган, тот самый, что был со мной, когда ты завалился ко мне сегодня утром, и еще Кей.

— Гм, Финнеган и Кей Дарк. После всего, что сделала со мной Кей, вполне естественно, что я могу подумать…

— Не думай, Шелл. Может быть, она была не очень любезна с тобой, но она предана «Экспозе» и мне. Здесь важнее то, что я не выходил из здания и торчу здесь с тех пор, как мы с тобой разговаривали. Никто не мог бы добраться до кассеты.

— Хорошо, Стив, ты был в конторе. Но ведь не все время в своем кабинете, так ведь?

— Так. Но какая разница? Поверь мне, утечки здесь не было. Давай лучше поговорим о том, что тебе сейчас делать. Тебе что-нибудь нужно? Может, мне за тобой заехать? Скажи адрес, Шелл, и я приеду.

Я верил ему, верил по-настоящему. И сказал:

— Я скоро перезвоню тебе, Стив. — И положил трубку.

Мне требовалось время подумать, упорядочить хаос из мыслей и вопросов, которые меня осаждали. На миг мне пришло в голову, что если сейчас в кабинете Уистлера сидит парочка полицейских, разговор может прослушиваться. Тогда длинная, вездесущая рука закона начнет искать телефон, с которого я звоню, и конечно, адрес, где этот телефон находится. Если только они уже не застукали меня.

Но вообще-то я в это не верил. Возможно, не было особых причин доверять Стиву Уистлеру больше, чем кому-либо другому из тех, с кем я встречался в последнее время, но, сам не знаю почему, я ему верил. Чаще всего я иду напролом с таким инстинктивным ощущением, которое возникает у меня в кишках, и на этот раз я не собирался изменять своей привычке.

Пока я говорил по телефону, Романель постоянно пытался перебить меня: «В чем дело?» и «Что там за чертовщина, Скотт?» Но я игнорировал его. В конце концов он поднялся со стула и теперь стоял в шаге от меня, продолжая нудить: «Что там стряслось? Кажется, неприятности… Скажите же, что происходит, черт побери, я же ваш клиент».

— Скажу, скажу. Погодите немного.

Я встал, отмахнулся от Романеля небрежно-успокаивающим жестом и снова принялся вышагивать взад-вперед.

Что-то шевелилось в самом дальнем уголке моего мозга, какая-то мысль пыталась пробиться наружу, расталкивая соседок, это «что-то» было связано с записью, которую я сделал недавно, когда говорил одновременно в телефонную трубку и на магнитофон Уистлера.

Допустим, Стив — надежный человек, и еще: ни Финнеган, ни Кей Дарк не имели возможности открыть его сейф, взять кассету, быстро сделать копию и положить ее на место оригинала. Допустим, что так оно и было. Но если это так, тогда каким образом…

Сначала в этом не было никакого смысла. Затем он начал вырисовываться. Я почувствовал холодок, щекочущий мне спину, как будто кожа моя пузырилась и лопалась как ледяная корочка. Потом почувствовал, что на загривке шевелятся волосы. Продолжая расхаживать, я повернулся к двери, шагнул в сторону Клода Романеля. Он пристально смотрел на меня, пошевеливая губами, будто задавал какой-то вопрос, которого я не слышал.

За моей спиной раздался неожиданный, грохочущий треск — невероятное количество шума, — за которым последовали глухой стук и крик. Круто развернувшись, я потянулся к пистолету 38-го калибра, который был у меня под полой куртки, но в тот же миг остановился и отдернул руку. Дело в том, что я все еще думал о законе и о полицейских, которые в эту минуту взламывали дверь, чтобы арестовать одного парня, признавшегося в совершении полдюжины самых серьезных преступлений.

Если они увидят, что я размахиваю пушкой, эти движения могут стать последними в моей жизни. Поэтому я оставил пистолет в своей отделанной перламутром кобуре, но продолжал разворачиваться, пока не увидел толпу, ворвавшуюся в комнату.

Только это была не полиция.

Я успел додумать быструю, сумасшедшую, несколько неразумную, очень неприятную и, как я надеялся, совершенно невозможную мысль, которая заключалась в том, что, если эти ребята не полицейские, тогда я погиб.