Я не стал парковать машину в квартале от дома Спорков. Потому что оставил её за два квартала.

Затем я открыл багажник “кадиллака” и принялся шарить среди хлама, который я обычно держу в нем. Среди прочего там было много разного рода электронной аппаратуры, микрофоны, “жучки”, инфракрасные приборы ночного видения и тому подобные мелочи, но в данный момент мне нужна была совсем другая вещь. Приподняв обшарпанный, поцарапанный арбалет, я, наконец, нашел под ним то, что искал — перку, тонкое долото для сверления дыр. Затем положил арбалет на прежнее место и ещё некоторое время стоял перед раскрытым багажником, глядя на него.

Вообще-то, арбалет — это средневековое оружие, один из типов которого когда-то использовался для стрельбы по противнику специальными стрелами. Но этот экземпляр достался мне от одного из моих приятелей, который в прошлом служил в морской пехоте и совсем недавно вернулся домой. В высших политических кругах ведется много разговоров о каких-то невообразимых атомных и водородных бомбах, но на практике, в зловонной жаре джунглей во время боя сплошь и рядом использовалось средневековое оружие. Мой приятель тоже пускал в ход этот самый арбалет, чтобы убивать врагов, не поднимая при этом лишнего шума. И на некоторых из подаренных им стрел до сих пор заметны следы крови.

Порывшись ещё немного в своих пожитках, я извлек из недр багажника легкую, но очень прочную складную стремянку из бамбука — её длину можно запросто регулировать, как это делается у обыной складной удочки — и моток “скотча”; а затем захлопнул крышку багажника и отправился к Споркам.

Конечно, не исключено, что они и не замышляли ничего против меня. Но, честно говоря, в это мне верилось с трудом. Слишком уж много людей роилось вокруг этого дела, и у меня сложилось такое впечатление, что все они поголовно были при оружии. Кроме того, даже если они и не замышляли ничего против меня, то дополнительные меры предосторожности никогда не помешают. Никто не выстрелит мне в спину, если я все время буду готов к этому.

Обманули меня однажды — ваша заслуга, мудро рассуждал я по дороге к дому, в котором жили Спорки; обманете во второй раз — это уже будет моя вина. Я никак не мог вспомнить продолжение, а именно, что гласит мудрость насчет третьего, четвертого и прочих разов.

Я не стал выходить на дорожку, ведущую к задней двери дома Спорков, а вместо этого прошел через задний двор соседнего дома. На случай, если за домом Спорков на меня была устроена засада. Если кто-то дожидался меня там, надеясь таким образом перехитрить. И убить. Здесь было довольно много растительности — в основном кусты — и я глядел в оба, но так и не заметил ничего подозрительного. Наверное я сам выглядел довольно подозрительно, воровато перебегая от одного куста к другому, но с этим ничего нельзя было поделать. К тому же очень скоро все этим перебежки начали утомлять меня.

Благополучно добравшись до боковой стены двухэтажного особняка, в котором жили супруги Спорк, я выдвинул на всю длину свою лестницу, аккуратно приставил её к стене и взобрался на небольшую веранду, на которую выходили окна одной из дальних комнат второго этажа. Оказавшись на ней, я попробовал открыть окно, но оно оказалось запертым изнутри на задвижку. Зато рядом, всего в нескольких ярдах, находилась дверь. Она тоже была заперта; но мне понадобилось лишь несколько минут, чтобы при помощи перки просверлить в дереве пониже дверной ручки четырехдюймовое отверстие, просунуть в него руку, открыть замок и войти внутрь.

Я оказался в просторном коридоре, пол которого был застелен ковром. Тихонько ступая, я прошел мимо закрытых дверей в самый его конец и оказался на верхней площадке широкого лестничного марша, ведущего вниз, к небольшой комнатке, откуда вела на улицу дверь парадного входа. Я стоял очень тихо, прислушиваясь к каждому шороху, и все мои чувства были обострены до предела.

Здесь, на втором этаже, царила мертвая тишина, но откуда-то снизу доносились приглушенные голоса. Справа от меня, у самого основания лестницы находился сводчатый дверной проем, задрапированный портьерами из синего бархата. Я медленно двинулся вперед, начиная спускаться вниз по ступенькам и держа перку наготове.

Затем остановился и склонил голову к плечу.

Выждал какое-то время, задумчиво разглядывая перку.

Затем понимающе покачал головой, отложил перку и достал из кобуры “кольт”, после чего продолжил свой путь вниз по лестнице.

Мне было велено войти в дом через заднюю дверь. Так что если на меня и замышлялось покушение, то судя по всему, злоумышленники должны были дожидаться именно там. Но долетавшие до моего слуха звуки доносились откуда-то из передних комнат дома. Что бы это значило?

Спустившись до середины лестницы, я снял ботинки и продолжил путь в одних носках. Так не только само мое продвижение стало тише, но и головная боль тоже как будто несколько поутихла. По крайней мере, в тот момент мне так показалось. В конце концов, существует же некая связь между головой и ногами. И я очень удивился, что прежде меня никогда не занимал этот вопрос — а сегодня это уже казалось непреложным утверждением. Затем мне открылась ещё одна истина: Скорее всего голова в большинстве случаев и болит именно потому, что ноги не дают ей покоя.

И тут я начал осознавать, что со мной творится несто странное. Мои способности к логическим размышлениям многократно возросли. А сознание стало ясным как никогда. Мне казалось, что оно становится прозрачным, как стекло. Я все ещё стоял, раздумывая над тем, что, наверное, именно мыслительная деятельность движет ногами спортсмена, когда доносившиеся снизу звуки снова привлекли мое внимание.

Я внимательно огляделся по сторонам. Теперь, когда сознание мое прояснилось, место действия представлялось мне уже в несколько другом свете.

Внизу, рядом с основанием летницы находилась дверная арка. В этой самой арке висели тяжелые бархатные портьеры синего цвета. И из-за этого самого портьерного бархата доносились жужжащие звуки какого-то разговора. Короче, там что-то жужжало. Я прислушался. Ж-ж-ж-ж-ж-ж. Его было очень трудно отфильтровать от тихого звона и гулкого стука, эхом отдававшихся у меня в голове, но мне это удалось. Кто-то там определенно был — или что-то.

Я взвел курок.

Программа действий была ясна. Либо войти туда — либо уйти, пока не поздно.

Но уйти я не мог. Только не теперь, когда уже зашел так далеко. И угробил на это уйму времени.

Нет, теперь только вперед. Действовать быстро, привнося элемент неожиданности. Значит так, сейчас я сойду вниз, неслышно ступая босыми ногами, которые, к счастью, были напрямую связаны с моей же головой, и задержусь лишь на мгновением перед этими портьерами. А затем стремительным движением распахну их и ворвусь в помещение. А потом…

Потом…

Ну а потом соображу что-нибудь по ходу дела.

До нижней площадки оставалось всего четыре ступеньки, когда на меня вдруг нахлынула мерзкая слабость. Это случилось так внезапно, как будто кто-то выстрелил из арбалета, и маленькая острая стрела пронзила моей череп слева направо, проходя прямо через мозг. Мучительная боль заполнила мою голову, отдаваясь рикошетом сразу во всех направлениях. И мне кажется я споткнулся. Или оступился. Короче говоря, утратил контроль над ситуацией.

Но зато соображал я по-прежнему наредкость быстро.

Что ж, думал я, я падаю, ладно. По крайней мере, лечу в нужном направлении. Ведь именно туда мне и нужно было попасть, не так ли? Вниз, да? Что ж, сейчас я там буду. Просто это произойдет несколько раньше, чем планировалось. Но, черт возьми, нельзя же ожидать, что все в жизни должно происходить строго по плану.

До задрапированной портьерами арки оставалось всего каких-нибудь несколько футов. Я сознавал, что если упаду и с грохотом растянусь на полу у двери, то переполошу тех, кто за ней находился — и жужжал все это время — и тогда мой элемент неожиданности утратит свой смысл. Хотя, принимая во внимание мое теперешнее положение — а я летел почти кувырком, хоть и соображал по-прежнему быстро — становилось ясно, что мне уже не удастся тихо спуститься вниз и застать врасплох злоумышленников — или же чудовищных шмелей-мутантов.

Единственное, что мне оставалось, так это сделать мощный рывок сквозь бархат портьер и ворваться в комнату. Или так, или же продолжать обдумывать прочие возможности, пока не пропашу носом по полу. Именно так я и поступил. Ну, почти…

Я сделал мощный рывок. С этим проблем не было. Но, к несчастью, он получился в направлении почти параллельном двери. Наверное, в тот момент моя голова находилась несколько ниже, чем ноги. Но черт возьми, нельзя же всегда рассчитывать на точное выполнение задуманного. Но я все-таки держал направление на портьеры. Летел к ним по воздуху. Если уж кому-то и суждено пройти через эти чертовы занавески, думал я про себя, то это случится прямо сейчас.

Насчет этого я тоже ошибся.

Возможно, отчасти это произошло потому, что я не попал точно в центр, в то место, где сходились оба полотнища штор. Но как бы то ни было, а занавеси передо мной не распахнулись. Я чувствовал, как они подобно огромным бархатным щупальцам опутывают меня со всех сторон; но у каждой неприятности есть свои положительные стороны — зато я не слишком ушибся, когда в конце концов все-таки рухнул на пол. И надо сказать, грохнулся я знатно: споткнулся, растянулся на полу, откатился в сторону и затем почувствовал, как на меня что-то свалилось. Послышалось странное треньканье и почти тут же раздался страшный грохот. Как будто где-то совсем рядом пальнули из пистолета.

Теперь до моего слуха доносились ещё и дикие вопли, приглушенные тяжелой тканью опутавших меня портьер. Жужжанья больше не было слышно. Раздавался лишь пронзительный визг, сливавшийся с криком погрубее. Кричали двое: женщина и мужчина. “Ааааа!” — голосила женщина, “Ай-ай-ай!” — вторил ей мужчина. Я отчаянно барахтался, брыкался, изворачивался, пытаясь как можно скорее выбраться из-под портьер.

— Ааааа!

— Ай-ай-ай!

В голове у меня мелькнула мысль, что если кто-либо и собирался меня убить, то сейчас для этого настал самый подходящий момент. Честно говоря, это можно было бы сделать безо всякого труда. Но я почему-то все ещё жив. Я задумался над этим. А думал я очень быстро.

Затем я прекратил трепыхаться.

— Ей вы там, заткнитесь, — приказал я. — Да заткнитесь же вы и вытащите меня отсюда.

Мне пришлось повторить свою просьбу ещё пару раз, прежде чем они, в конце концов, взяли себя в руки и выполнили её. В течение ещё нескольких секунд я молча сидел на полу, глядя снизу вверх на мистера и миссис Спорк.

Сибилла приложила к губам пальчик с накрашенным ярко-красным лаком ноготком и немного повернула голову, искоса поглядывая на меня.

Я строго воззрился на мистера Спорка.

— У вас в доме живут пчелы?

— Пчелы? — переспросил он. — Какие пчелы?

— Ясно, если вы не знаете, какие пчелы, то, скорее всего, у вас их нет. — Я выдержал небольшую паузу. — Мистер Спорк, полагаю, вам хочется знать… — Я поднял обе руки и покачал ими над головой.

— Ну вот, — расстроенно сказала Сибилла, — вы испортили наши бархатные портьеры.

— Это были они, да? Да, кажется вы правы. Прострелил в одной из них дырку, так? Да и ковру как будто тоже досталось, правда? Ах да, и ещё дверь наверху. О ней мне тоже следует вас предупредить.

Встав с пола, я первым делом ощупал себя. Похоже, все кости были целы, обошлось без переломов. По крайней мере, без новых переломов. И вообще-то мне показалось, что когда на меня что-то обрушилось — на самом же деле это я сам врезался в пианино — то неразберихе, царившей до этого у меня в мыслях, как будто пришел конец. Например, теперь я знал, что ногами спортсмена движен отнюдь не мышление. По крайней мере, это казалось маловероятным.

Я убрал пистолет обратно в кобуру — после того, как отыскал его среди валявшихся на полу бархатных портьер — глубоко вздохнул и сказал:

— Мистер и миссис Спорк, вне зависимости от того, что натворил каждый из нас, давайте все же не будем опускаться до взаимных упреков, ладно? Давайте… будем жить сами и давать жить другим. Не спрашивайте меня, почему я вошел сюда вот так, то есть, таким образом. У меня на то были свои причины. Честное слово. Но я предпочел бы не заострять на этом внимание прямо сейчас. Или когда-либо еще. Ведь каждый из нас поступает по-своему, не так ли? Вы согласны? Что ж, с этим разобрались, итак, насчет…

— Но зачем, — изумленно перебила меня Сибилла, — вы бросились на портьеры?

— Миссис Спорк, — сказал я, — вы как предпочитаете играть в “русскую рулетку”? В полном одиночестве.

— Но вы нас так напугали, — продолжала она. — Я чуть с ума не сошла.

— Вас напугали. Ха. Вы ещё не знаете, что такое настоящий страх. — Немного помолчав, я добавил. — Впрочем, и я тоже этого не знаю.

— А где ваши ботинки? — снова спросила она меня.

— У вас ко мне полно вопросов, не так ли? Я снял их и оставил на лестнице, если уж вас это так интересует. Но прежде я просверлил в вашей двери большую дыру. Ага. Просверлил дверь, прямо насквозь. Почему я не воспользовался набором отмычек? Или хотя бы дешевеньким ключом? Возможно, что никому из нас так и не суждено когда-либо узнать об этом. Я же скажу только одно: в тот момент идея со сверлением дыры показалась мне наиболее подходящей. А ботинки я снял, чтобы моя голова, которую мне совсем недавно прострелили… видите повязку? А дырку? Ага, наверное, это и объясняет дыру в вашей двери… чтобы поменьше шуметь. Я не хотел, чтобы от моей головы было много шума, потому что боялся, что на него слетятся шмели и съедят меня. Ну вот и все в общих чертах. У вас ещё есть вопросы?

Вопросов у неё больше не было.

Пару минут спустя, после того как все мы расселись по стоящим в комнате креслам — это была гостиная — я признался, что итак уже все знаю про них, так что они могут говорить без утайки.

— Всего вы не знаете, — сказала Сибилла. — Я позвонила вам, потому что нас шантажируют.

— Вот как? Но кто?

— Мы не знаетм… то есть, сегодня днем к нам приходил какой-то человек, но мы видели его впервые в жизни.

— И в чем заключался шантаж?

— У него была фотография.

— Так. Ну и что? Как говорят китайцы… — я потряс головой. — Какая фотография? — спросил я, внезапно вспомнив, как совсем недавно Анжелика Берсудиан подозрительным тоном задавала мне тот же самый вопрос.

— На ней мы с Хью в постели. Хью Прайер и я.

— Так. В постели.

— Ну… скорее на постели.

— И что-то мне подсказывает, что сделана она не в момент вашей с ним драки подушками.

— Не совсем. — Она запустила руку в небольшой редикюль, лежавший на диване между ней и её мужем, вынула из него небольшой снимок и протянула его мне. — Я хотела показать вам вот это, — сказала она. — Это оставил нам тот человек. Теперь вам понятно? — Я внимательно посмотрел на фото и сказал ей, что да, мне все понятно.

Их предупредили, чтобы они не обращались в полицию или к кому-либо ещё — именно поэтому она не назвала Хейзл своего полного имени и попросила, чтобы я пробрался к ним в дом тайком, с черного хода, тайком ото всех, так чтобы никто не догадался, что это Спорки попросили меня приехать.

— Хм, — сказал я, возвращая фотографию. — Мда. Ясно. Значит, как-то раз вечерком, когда вы… хм… кто-то без вашего ведома заснял…

— Да нет же, мы знали об этом. Все мы. Но мы были уверены, что весь альбом уничтожен. Сожжен. Фотографию, которую принес сегодня этот грязный подлец, действительно жгли. Но обгорели только края. А не… середина.

— Так, давайте помедленнее. — Я снова потянулся за снимком. — Значит, вы все знали про это? — Я продолжал. — И про существование альбома? И про то, что он должен был сгореть? В огне, разумеется.

— Да, конечно.

— И кто же попал в альбом — то есть, чьи фотографии вошли в него?

Тут впервые в разговор вступил мистер Спорк.

— Всех нас.

Я кивнул.

— То есть не только вас и миссис Спорк, но также Холстедов, Уистов, Райли, Кентов, Нельсонов, Берсудианов, Смитов, Уорренов и Прайеров.

— Именно так. — Он на мгновение задумался. — Вы перечислили все, никого не забыли.

— Угу. А зачем понадобилось заводить такой альбом? Просто так, ради развлечения?

— Нет, ради собственной безопасности. То есть, для безопасности нашей компании, — ответил он. — Вы понимаете?

— Не совсем.

— Мы далеко не первыми прибегнули к такому способу для обеспечения… ну, свободы действий каждого отдельного взятого участника. Такое уже случалось раньше и не раз. Вы бы очень удивились, если бы узнали, что такое имело место сплошь и рядом.

— Полагаю, что да. Вы имеете в виду, что это на тот случай, если кому-то вдруг захочется распустить язык — показать свою осведомленность, скажем, перед каким-нибудь репортером или перед властями — то знание о существовании фотографии, компрометирующей и лично его или её, станет залогом молчания?

— Не только молчания, но и высокой личной ответственности. Если кто-то с кем-то разругается, или покинет ряды нашей компании — например, в результате развода, или какая-то пара решит отказаться от участия — то фотографии, скорее всего, предотвратят… месть.

— Ага.

Мистер Спорк поджал губы.

— Поймите же, — серьезно продолжал он, — мы — никто из нас — не считаем, что мы занимаемся чем-то постыдным или предосудительным. Во всяком случае, мы с Сибиллой так не думаем. Мы считаем, что секс, сам половой акт, не является просто одной из разновидностью плотских утех, как это принято думать, низких и постыдных по определению…

— Это самое лучшее из того, что может человек, — вставила Сибилла.

— Ну, — сказал я, — тут вы, конечно, до некоторой степени правы…

— … хотя несомненно и то, — нараспев продолжал мистер Спорк, — что секс, или скорее, навязанная миру ложная аура зла, стыда и вины, является причиной многочисленных неврозов…

— Да-да, это так, — вторила ему Сибилла, — это действительно так…

— … и психозов. И вот это лицемерие привело миллионы, а может и миллиарды людей в больницы, лечебницы для душевнобольных, в кабинеты к психиаторам и в залы судов, где слушаются дела о разводах. Но отрешившись от иллюзий и ханженского лицемерия, и не обращая внимания на вопли жертв полового воздержания, боящихся признаться в собственном голове…

— На свете, наверное, нет ничего прекраснее…

— …мы рассматриваем секс в совсем ином, новом свете…

— Я могу привести вам парочку примеров…

— Сибилла, заткнись, будь так добра.

Поразительнее всего то, что она улыбнулась ему и покорно замолчала.

Мистер Спорк продолжал говорить:

— Как я уже говорил…

— Эй, — перебил его я. — Так как насчет этого вашего шантажиста?

— Ну да, и я о том же. А если по существу, мистер Скотт, то я хочу сказать вам следующее. Мы, участники нашей компании, не чувствуем стыда или вины, но в то же время считаем очевидным, что наши отношения и нравы, наша нравственная концепция, очень отличаются от общепринятых, исповедуемых другими членами общества, в котором мы живем — тех других, в чьих силах нанести нам — всем вместе и каждому в отдельности — большой вред и ущерб. Если действия группы — нашей или какой-либо другой — будут приданы огласке, то это неизбежно повлечет за собой общественное осуждение. Презрение. Финансовую и социальную месть. И так далее. Нет страшнее гнева, чем гнев праведников — даже в тех случаях, когда они неправы. — Он улыбнулся. — Они управляли инквизицией, заставили покаятся Галилео. Они распяли Христа. Сожгли заживо Бруно.

Мне показалось, что он собирается преподать мен урок истории. Я же никогда особо не интересовался историей.

— А шантажист, — напомнил я.

— Они пришел сюда сегодня днем, показал нам эту фотографию — если верить ему, то это копия с оригинала. И потребовал, чтобы завтра вечером мы отдали ему двадцать тысяч долларов. Или… думаю, вы понимаете, что произойдет в противном случае.

— Ага. Итак, двадцать тысяч — если вы все-таки надумаете расстаться с ними — скорее всего, будут лишь первым взносом. А теперь, мистер Спорк, хорошенько подумайте, и взвесив материальное благосостояние всех участников вашей группы, назовите мне хотя бы примерный итог.

— Я могу сказать только приблизительно. Право же, я даже не знаю. У нас чуть больше миллиона. Состояние Берсудианов потянет миллионов на четыре-пять. Думаю, что в сумме получится что-то около пятнадцати миллионов. Ну, может быть, даже тридцать, если уж на то пошло.

— И в котором часу этот парень был у вас?

— К счастью, это я заметил абсолютно точно. Он пришел в двадцать минут третьего дня.

— И каков он из себя?

— Такой худощавый нежомерок, ростом примерно метр шестьдесят пять, не больше. Узкое лицо. Глаза водянисто-голубого цвета.

Тут подала голос Сибилла.

— Мне показалось, что ему не больше лет тридцати-тридцати пяти, но вот только выглядел он гораздо старше.

— И ещё у него по всему лицу были такие маленькие рытвинки, — добавил мистер Спорк. — Крохотные шрамики.

— Бинго, — сказал я.