Утро субботы разительно отличается от рабочей недели и воскресенья. В будние дни начиная с восхода солнца повсюду на улице царит заметное оживление. Первыми просыпаются и выходят на улицу бомжи и дворники. Одни – чтобы разграбить и распотрошить наполнившиеся за ночь мусорные контейнеры, другие – убрать за ними и привести в порядок вверенную им территорию.
Далее следуют любители животных, спешащие прогулять своих четвероногих питомцев, и приверженцы здорового образа жизни. Одни беспокоятся о животных, другие – о себе. Последние трусцой семенят по аллеям, стараясь избежать встреч с первыми. Стало модным выгуливать огромных псов без поводка и намордника.
Далее потянулись и простые заспанные обыватели, которые торопятся на работу. Не отстают студенты и школьники, спешат на занятия, большинство из них – без должного энтузиазма. Молодые и не очень мамаши отводят детишек в детсад и ясли. Улицы парализованы личным и государственным автотранспортом. Все бегут и стараются зачем-то опередить друг друга.
На перекрестках – заторы, на дорогах – пробки, в метро – толчея. В кассы – длиннохвостая очередь. Люди опаздывают, нервно поглядывая на часы. Очередь замерла: кто-то у окошка кассы рассыпал сдачу. Собирает мелочь, заблокировав подступы остальным. Странно, большинство из них каждый день в одно и то же время едет по своим делам. Отчего не купить заранее жетончик или забить пластиковую карточку на поездки вечером, после всех дел? Мудро? А очередь по утрам не уменьшается.
Кто-то с жетоном, не замедляя шаг, штурмует турникет. Три основные категории граждан желают очутиться по ту сторону турникета. Первые уже на подходе достают жетон, готовя пластик, без проблем для себя и окружающих легко попадая на эскалатор. Вторые, как правило, женщины среднего возраста, застыв в проеме турникета, принимаются интенсивно рыться в многочисленных отделах своих безразмерных сумочек в поисках заветного кружка желтого цвета. Благо если одна. А если 2–3 этакие дамочки увязнут на входе? Третьи, их немного, – приезжие или редко пользующиеся метрополитеном. Вся их беда в том, что они не туда опускают жетон. Создают проблемы, но ненадолго. Их мало, но они есть. Про тех молодых людей, что без зазрения совести сигают поверх турникета, говорить не стоит, проблем при входе от них не бывает.
Спускаемся по эскалатору вниз и втискиваемся в битком набитый вагон. По мере приближения к конечной станции народа уменьшается, и к концу движения уже можно присесть на освободившиеся места.
В субботу по-иному. Ряды бомжей, дворников, собаководов, спортсменов, студентов и школяров редеют. Служащие и мамашки пропадают. Поток машин – нитевидный. На перекрестках – простор. В метро – гулко и относительно пусто. Красота!
В вагоне метро полно свободных мест. Сижу, читаю свежую газету, наслаждаюсь свободным пространством. Озадачивает одно: среди 15 попутчиков, сошедших со мной на одной остановке, 12 колоритнейших гастарбайтеров.
В больнице тишина и покой. Ровно в 9-00 сижу за столом и принимаю дежурство. Сегодня до утра дежурю один. Наше отделение отпахало сутки, и уставший старший хирург Михаил Петрович Бушмакин передает мне смену.
Задача простая. В 10–00 принять участие в обходе реанимации совместно с ответственным врачом по больнице. Посмотреть, перевязать и записать истории болезни пациентов, закрепленных за нашей 4-й хирургией. Подняться на отделение, сделать обход и поменять перевязки нуждающимся. Кому станет хуже – лечить. Вплоть до оперативного вмешательства. Помимо этого если потребуется, то консультирую все отделения больницы, кроме реанимации и приемного покоя. Встанет вопрос об операции, передаю 3-й хирургии. Все просто и ясно.
– Ну, давай, Дмитрий Андреевич, неси службу! Перевязок немного, две или три. Справишься! – мило заверил Бушмакин в конце передачи дежурства.
– Все ясно, как божий день! Справлюсь! – подтвердил я.
– Ну, держись! Если что, обращайся на 3-ю хирургию, помогут! Не забудь завтра утром как штык в конференц-зале! Сдаешь дежурство ответственному по больнице! Пока!
– До свидания! Зачем мне помощь 3-й хирургии? Мы же сегодня не экстренные!
– Сам знаешь, в хирургии всякое бывает. На тебе сейчас 70 больных остается, половина после операции, есть и сложные.
– Разберусь! Не впервой!
– Ну-ну! – скупо произнес Михаил Петрович, пожал мне руку и направился к выходу.
Обход в реанимации прошел ровно. Наших больных пять человек. Не очень тяжелые, стабильные. Перевязал, поднялся на отделение. В 11–00, после завтрака, отправился по палатам.
Начал с первого поста, с первой палаты. Палата платная. В ней телевизор, холодильник, душ, туалет. Судя по истории болезни, в ней живет больной по ДМС после удаления желчного пузыря. Постучал в дверь. Получив разрешение, вошел внутрь.
В палате стоял стойкий запах свежесъеденных арбузов, терпкого мужского лосьона после бритья и не очень свежих зеленых носков, надетых шиворот-навыворот. Хозяин странных носков удобно расположился на функциональной кровати. Расстегнул редкий в этих краях зеленый китайский халат из настоящего шелка. Приготовился к осмотру. К гладко выбритой толстой щеке прилипла арбузная косточка. Упитанное лицо выражало и тревогу и радость одновременно.
– Добрый день, Вениамин Карлович! Как ваши дела? – заглянул я в историю болезни. – Что вас беспокоит?
– Здравствуйте, Дмитрий Андреевич! – покосился на мой бейдж ценитель зеленых вещей. – Спасибо, иду на поправку!
– Живот мягкий, повязка сухая, анализы в норме! Скоро домой! – улыбаясь, сообщил Вениамину Карловичу то, что он от меня и ожидал услышать.
– Спасибо! А скажите, мне арбузы можно уже есть?
– Да вы, я вижу, уже их кушаете вовсю, – покосился я на прилипшую к щеке косточку.
– Ну что вы, Дмитрий Андреевич, я без разрешения врачей ничего не предпринимаю! Все рекомендации выполняю! – сделал он честные глаза.
– Вот и славно! Считайте, что я вам разрешил! Только косточку смахните со щеки, а то как бы в рот не попала. Косточки кушать нельзя!
– Ой, извините! – Толстяк зарделся, как девушка, уличенная в просмотре неприличных картинок, и смахнул с лица следы нарушения диеты.
Во второй и третей палате находятся на излечении уже по два человека. Все по ДМС после плановых несложных операций. Жалоб особых нет. В перевязках не нуждаются. Главное, что их интересует, – когда можно есть и скоро ли выпишут домой.
Платные палаты на этом закончились. Следующая, четвертая, уже общая, рассчитана на пять человек, мужская. Из всех удобств только вечно журчащий растрескавшийся унитаз да капающий кран с горячей-холодной водой. Открыв скрипучую рассохшуюся дверь и войдя внутрь, немедленно почувствовал ту пропасть, что разделяла платные палаты и палаты для остальных граждан, не имеющих возможности побаловать себя платной медициной.
По глазам хлестко резанул спертый, удивительно вонючий и неистребимый воздух. Он состоял из запаха давно не мытых, подверженных гниению тел, кала, мочи, крови и давно истлевших матрацев, пропитанных человеческими экскрементами. В палате обитало восемь человек. За троими лежачими ухаживали их родственники. Они обретались рядом на дополнительных кушетках.
– Добрый день! – энергично поприветствовал всех, войдя в палату. – Жалобы есть?
– Есть! Есть! Разумеется, есть! – неожиданно донеслось со всех сторон.
– Доктор, уделите нам, пожалуйста время, если можно, – приподнялась с кушетки еще не старая, но уже полностью седая маленькая женщина в потертом синем трико и с печальным лицом.
– Всех выслушаю! Все, что от меня зависит, постараюсь сделать! – заверил я окружающих и подошел к грустной даме.
– Вы понимаете, Дмитрий Андреевич, мой сын Саша Павлов лежит у вас на отделении вторую неделю. Все это время он температурит, его два раза оперировали. А мы даже не знаем, какой у него диагноз и чем лечат. Может, вы нам объясните, что у нас?
– Странно, человек находится в больнице. Его два раза оперируют, а вы не знаете, с чем?
– В том то и дело, что нет.
– А как вы давали согласие на операцию? У нас без него никого не имеют права взять на операционный стол. Если больной без сознания и у него в данный момент нет поблизости родственников, то создается комиссия из трех врачей. Это, как правило, два оперирующих хирурга и анестезиолог, они коллегиально принимают решение. У вас так решали оперировать? Вас не поставили в известность?
– Нет, ну что вы! Конечно же, мы дали согласие сами. У Сашеньки болел живот, его вначале лечили капельницами и уколами. А ему делалось все хуже. Вот неделю назад предложили одну операцию. Мы согласились. А три дня назад сделали вторую. Но тогда меня не было, без моего согласия оперировали.
– Вас как звать?
– Вера Игоревна Павлова, – представилась рано поседевшая женщина.
– Очень приятно, Вера Игоревна, а вашему Сашеньке, простите, сколько годиков?
– Сашеньке 36 лет. Он на свой день рождения перебрал, после него и в больницу попал.
– Ну, как дела, Саша? – обратился я к огромному небритому детине, заполнившему собой все пространство ближайшей кровати. Наклейка на ране пропитана зеленоватым гноем, из живота торчит множество разнокалиберных трубок, по которым истекает гной и желчь.
– Нормально! – пробасил Сашенька. – Слабость. И жрать охота!
– Тебе нельзя, маленький! Нельзя! – соскочила со своего места Вера Игоревна.
– Я сейчас не готов ответить, что с вашим сыном. Почитаю историю болезни, вернусь и все расскажу.
– Спасибо, доктор! – На глазах матери навернулись капельки слез.
– Ну-ну, не стоит! Утаивать ничего не стану! У нас сейчас пациенту все можно сообщать о его здоровье.
– А я тоже не знаю, что со мной! – донеслось сзади.
– И я не в курсе, чего там со мной делают! И я! И я!
Вот те на! Вся палата не знает, от чего лечится, хотя всех оперировали, судя по повязкам. Абсурд какой-то! Ладно, один дурак попался и не понял, что ему лечащий врач объяснил. Такие случаи в моей практике бывали. Такое допускаю. Но чтоб вся палата не была в курсе, чем их тут пользуют? Ну, бред!
– Хорошо, хорошо! – заверил я пациентов четвертой палаты. – Ознакомлюсь с вашими историями болезни и с каждым персонально побеседую. Хотя это и не входит в обязанность дежурного врача. Для этого у вас лечащий врач имеется!
– Да, лечащий! – недовольно буркнул желчный мужчина в домашней пижаме, лежащий возле входа. – Я тут уже пять дней лежу и не знаю до сих пор, кто мой лечащий врач!
– Как так не знаете? Кто-то же к вам в палату утром приходит, спрашивает о жалобах, интересуется самочувствием, живот мнет, повязки меняет. Кто?
– Да кто его разберет! – вспыхнул обладатель домашней пижамы. – Утром толпа каких-то в белых халатах бегом пробежится, пальцем в живот ткнут, спросят: «Как дела?» – и убегать. И то по большей части студенты.
– А перевязки кто делает?
– Кто-кто… Медсестра Элеонора Семеновна! Золотая женщина!
– Правду Григорьич говорит! – подхватил разговор маленький вертлявый человек средних лет с полностью заклеенным окровавленной салфеткой животом, с толстой силиконовой трубкой слева, заканчивающейся в бутылке из-под растворов.
– Я-то вот всего четвертый день тут. Знаю, что у меня ранение печени. В курсе, кто оперировал – Леонид Михайлович, дай Бог ему здоровья. Он мне и рассказал, что со мной. И все! Больше никого после не видел. Подходят только какие-то. Смотрят, мнут, слушают, уходят.
– Заведующий еще приходит! – добавил Григорьич. – Хороший мужик, но занятой!
– Ладно, попробую вам помочь! – недоуменно пожал я плечами. – Разберусь с вашими историями и вернусь.
– Будьте любезны! Мы вас очень просим! – за всех попросил вертлявый.
Я вернулся на пост. Что-то здесь явно не так. Больные и не знают своего лечащего врача! Даже как-то подозрительно!
Как явствовало из истории болезни, Сашенька длительное время злоупотреблял алкоголем. Проще говоря, пил он по-черному! В результате чего созрела профессиональная болезнь алкоголиков – острый алкогольный панкреатит. Консервативная терапия не оказала должного эффекта, пришлось оперировать.
После операции развился алкогольный делирий, или, как говорят в народе, «белочку словил». Мамы, похоже, под боком в тот момент не оказалось. Сашенька начал буянить, у него разошлись швы на ране. Кишки вылезли наружу. Пришлось повторно брать в операционную и вправлять кишки, снова ушивать брюшную стенку.
Вертлявый оказался Евгением Анатольевичем Вассом 35 лет от роду. Подрался с соседом по коммуналке. В драке лишился селезенки. Оперирован.
Григорьич, он же Воробьев Артем Григорьевич, 65 лет, безработный. Запущенный рак ободочной кишки. Неделю сидел дома с мощнейшим запором, лечился домашними способами – водкой.
Во время госпитализации умудрился укусить врача «Скорой помощи» за… ухо, когда та ставила ему в руку укол. В операционной нецензурно ругался и пытался лягнуть ногой анестезиолога, о чем есть соответствующая запись в истории болезни.
Двое остальных страдали язвенной болезнью и перенесли операции на желудке по поводу осложнений заболевания. У одного открылось кровотечение. У второго образовалась дырка – перфорация.
Вооруженный знаниями, вернулся в палату. Провел со всеми беседу. Кого успокоил, кого приободрил. Троих внес в список на перевязки. На часах полдень. За час обошел всего четыре палаты из двадцати. Такими темпами только к вечеру закончу.
Позвонили из эндокринологии.
– Здравствуйте, вы дежурный хирург? – недовольно спросили на том конце провода. – Нам необходима ваша консультация.
– А что у вас произошло?
– Рвота «кофейной гущей», подозрение на желудочное кровотечение. Я дежурный эндокринолог.
– Очень приятно! Я – дежурный хирург. Для начала сделайте эндоскопию, потом пригласите меня, если что-то серьезное выявите!
– Нет, вначале вы должны осмотреть, дальше отправим на исследование. У нас так принято!
– Девушка, – как можно спокойней спросил я трубку, – вы врач? Диплом есть? Так почему вы не можете сами направить больного на гастроскопию?
– Ну, вы же хирург, а не я!
– А-а-а, то есть вы считаете, что хирурги умеют превращаться в червяков? Залазят больным в рот, осматривают весь желудочно-кишечный тракт, далее вылезают из прямой кишки и с радостью рапортуют, что нашли. Так?
– Почему вы так разговариваете? – заистерила трубка. – Вы отказываете в помощи?
– Я вам не отказываю, а предлагаю альтернативу: самим направить пациента на гастроскопию. Только и всего. А сейчас, извините, у меня обход.
В пятой палате уже шесть человек, но вопросов не меньше, чем в предыдущей. Стало ясно, что с таким подходом и до утра не успею обойти все отделение, тем более, что необходимо произвести перевязки. Решаю форсировать процесс. Сокращаю время для беседы. Получается плохо. У меня складывается впечатление, что наши пациенты лежат абсолютно бесхозные и никому не нужные.
Позже я беседовал с лечащими врачами, и оказалось, что я был недалек от истины. У них просто элементарно не хватает времени для длительного общения. Больше половины его занимает рутинная бумажная работа. На лечебный процесс остается все меньше и меньше. Бесконечные операции поглощают остальные часы.
Вот и получается, что не до задушевных бесед. Врач всегда окружен толпой прикреплённых к нему студентов и ординаторов. Больные меняется часто. Мы, бывает, не всегда представляемся, а бейджи читают немногие. Замкнутый круг. В итоге больные считают себя обделёнными вниманием.
Перехожу из палаты в палату. Не всегда удается ускориться. Очень много вопросов. Стараюсь не уронить марку, отвечаю на большинство. Вижу, люди стали улыбаться. Хвалят.
– Хороший доктор, внимательный. Жалко, что не меня ведет, а всего лишь дежурант.
Осмотрел первый пост, прошел на второй. Как черт из табакерки, появляется перед самым моим носом Виктор Афанасьевич Капуста, ответственный врач по больнице. Лицо недовольное, можно сказать, злое:
– Дмитрий Андреевич, почему вы проигнорировали просьбу Юлии Сергеевны, да еще и нахамили ей впридачу?
– Какой такой Юлии Сергеевны? – делаю круглые глаза.
– Бросьте! Дежурному эндокринологу. Что вы ей там такое сказали? Что за червяк?
Я в двух словах, как мог деликатнее передал диалог с телефонной трубкой и, закончив, обвел рукой отделение:
– Вот, Виктор Афанасьевич, уже почти 14–00, а мне надо оставшиеся три палаты обойти и с десяток перевязок осуществить. Причем половину на месте!
– Зачем?
– Больные тяжелые! Сами не ходят. У меня тоже желания их таскать, свой пуп надрывая, нет. Санитары отсутствуют. Медсестры сами видели какие. Если есть в них по 40 килограммов живого веса – уже хорошо. Студентки, ели ноги передвигают.
– Ну, других у нас нет, – философски заметил ответственный. – Но на будущее учтите, в таких ситуациях вначале хирург смотрит, а далее направляют на ФГДС.
– Глупо как!
– Не будем спорить, вижу, вы работаете. Не прохлаждаетесь. Поэтому скажу Юлии Сергеевне, чтобы сама направила больного на гастроскопию. Но вы, как закончите у себя, обязательно поднимитесь на эндокринологию и освидетельствуйте пациента.
– Всенепременно! Обещаю!
Виктор Афанасьевич грозно посмотрел на меня поверх толстых очков в роговой оправе, но ничего не сказал, а пошел дальше по своим важным делам.
Избавился от дел только к 17–00. Меня пока никто не разыскивал, но, помня о данном Капусте обещании, отправился на эндокринологию.
– Вы так долго шли, что больной мог уже несколько раз умереть! – съязвила Юлия Сергеевна, миниатюрная 25-летняя ярко выраженная пергидролевая блондинка с замашками классной дамы.
– Помер, что ли?
– Представьте себе, нет!
– А что так?
– Ну вы, доктор, шутите неудачно!
– Как можно! Я же хирург, чуть что, сразу на стол и резать! Кромсать! Мы далеки от вашей проницательности.
– Фи! – скривила прокрашенный блеклой помадой ротик блондинка. – Неостроумно.
– Остроумней было настучать ответственному!
– Я никому не стучала! – нахмурила лобик докторица. – Я просто доложила об инциденте! А что мне оставалось делать, если его рвало «кофейной гущей»? Вы не идете, его рвет. Что?
– Ясно! Что с больным? Что нашли на гастроскопии?
– Да ничего не нашли! – чуть не плача, крикнула Юлия Сергеевна.
– Пойду осмотрю пациента. В какой он палате?
– Ну, что выяснили? – вскинула бровки эндокринолог.
– Выяснил, что накануне больной пил гранатовый сок. Утром его вырвало. Соседи по палате позвали вас, вы – меня.
– Так, а почему он мне ничего не сказал про сок?
– А вы, видимо, и не спрашивали. Сразу бросились искать хирурга. Запись я оставил, спокойного дежурства!
– Спасибо, Дмитрий Андреевич! – донеслась вслед запоздавшая благодарность.
«Как вот таким, прости господи, дурам доверяют жизни людей?» – подумал я, но вслух произнес: – Если кто томатный сок выпьет и начнет опорожнять желудок – зовите!
Пока суть да дело, солнце стало опускаться, рабочие сутки перевалили за половину. Совершил вечерний обход в реанимации. Все живы-здоровы. Шел по коридору на первом этаже, отметил про себя, что 3-я хирургия пашет в поте лица. Всюду люди, каталки, кровь, стоны, ажиотаж. Ни минуты покоя бедным коллегам.
Постановил: пока на отделении все спокойно, нет и консультаций. Надо прилечь и попытаться заснуть. Как был в робе, прямо в ней упал на кровать и закрыл глаза.
– Дмитрий Андреевич, у Барсукова из 11-й палаты рвота кровью, – донесся откуда-то извне голос медсестры.
– Он сок гранатовый, часом, не пил? – борясь со сном, поинтересовался я.
– Какой сок, доктор, у него же язва! Вставайте уже!
– Уже встал! – слово «язва» вернуло меня к суровой действительности.
Больной Барсуков – язвенник с многолетним стажем. Поступил два дня назад ночью с эпизодом желудочного кровотечения. Оперировать сразу не стали. Был крайне тяжелым, да и эндоскописты сумели остановить кровотечение аргоно-плазменной коагуляцией. Перелили кровь. Утром ничего не предвещало беды. Был весел и острил.
В рвотных массах свежая кровь и сгустки. Рецидив кровотечения. Необходимо немедленно оперировать! Нахожу ответственного хирурга, прошу выделить стол и ассистента. Столов свободных нет! Идут операции! Все заняты! Ужас!
Установил зонд в желудок, по нему бежит кровь! Кровотечение продолжается! Сбегал на станцию переливания и получил консервированные эритроциты, начал вливать в вену. По зонду продолжает вытекать алая кровь.
Звоню ответственному по больнице, объясняю ситуацию. Ответ: столов полно! Нет лишних операционных медсестер и анестезиологов. Все в работе!
– Дмитрий Андреевич, – дергает меня за рукав мать Сашеньки из 4-й палаты, – зову вас, зову! А вы встали тут в коридоре и не откликаетесь! Задумались, да?
– Есть маленько! – отмахнулся я от мрачных дум. – Что у вас случилось?
– Вы Сашеньку не посмотрите? Он пошел покурить на лестницу, упал животом об какой-то ящик и теперь что-то не так с животом. Гляньте, а?
– Что, такая необходимость курить?
– Ну, он не может! Говорит, уши опухли!
– Больше ничего у него не опухло?
– Дмитрий Андреевич, да вы не сердитесь! Гляньте только одним глазом, может, и ничего страшного не произошло?
И одним глазом стало ясно, что у Сашеньки произошла трагедия. Швы лопнули, и кишки повторно вылезли наружу. Опять необходимо зашивать! Ну и дежурство!
– Вера Игоревна, вы не беспокойтесь! – повернулся я к матери неуемного охламона. – Пусть не ест и не пьет! Необходимо взять его в операционную и посмотреть под наркозом.
– Что-то серьезное? – заволновалась женщина.
– Не очень! – успокоил я ее, незаметно прикрывая эвентрированные петли кишок свежей марлевой салфеткой, смоченной в фурацилине. – Но надо обязательно посмотреть под наркозом.
– Хорошо! А когда?
– Сегодня!
– Поздно не будет?
– Ну что вы! Я же говорю – ничего страшного. Сейчас иду на операцию по поводу кровотечения, после нее сразу вас берем.
Мне казалось, я принял верное решение. В первую очередь надо было спасать человека с продолжавшимся кровотечением.
Наконец доложили, что один стол в операционной освободился. С некоторым облегчением я подал Барсукова.
Операция протекала трудно. Старая язва прочно срослась с соседними органами и никак не хотела покидать насиженное место. Пришлось немало попотеть, чтоб ее удалить. Помимо язвы пришлось убрать и 3/4 желудка.
Завершив операцию, пришлось слегка поругаться с реаниматологами. Ни за что не хотели брать Борисова к себе в реанимацию. В конце концов пошли на компромисс. Борисова забрали в реанимацию, но уложили на дополнительную кровать в… коридоре.
Уставший и голодный, поднялся на отделение.
– Дмитрий Андреевич, обратилась ко мне Марина, молоденькая дежурная медсестра. Там у Трояновой из 16 палаты давление 220 на 120. Голова болит! Что делать?
– Дайте ей таблетку!
– Давали, не помогает! Немного снизилось, затем опять поднялось.
Пришлось плестись на второй пост и смотреть больную. Налицо гипертонический криз.
– Уколите лазикс, сорок миллиграммов, два папаверина и три дибазола.
– Я не поняла насчет лазикса, – краснеет Марина. – Сорок миллиграммов – это сколько?
– У вас ампулы по сколько?
– Не знаю! – честно сообщает Марина. – Вот такие! – разводит большой и указательный пальцы правой кисти в стороны сантиметров на пять. – Во!
– Марина! Что во?
– Вот такие! – еще раз демонстрирует величину ампулы.
– Ты на каком курсе учишься?
– На четвертом! А что?
– Хорошо учишься?
– Без троек! А что, что-то не так?
– Марина, ампулы не «Во!», а по 20 и по 40 миллиграммов в одном миллилитре, и стыдно не знать! Если по 20 в одном миллилитре, то два кубика надо набрать, если по 40, то один!
– Извините, Дмитрий Андреевич, совсем заработалась. Растерялась и забыла все. Теперь буду знать, – честно призналась девушка, когда я ей наглядно продемонстрировал, как правильно набирать в шприц лекарство. – Мы с сестрой у мамы одни, папа умер. Приходится много работать. Не ругайтесь!
– Только постарайся больше не забывать ничего. Мы же в хирургии работаем! От наших действий зависят человеческие жизни! – назидательно провещал я и отправился спать.
– Дмитрий Андреевич! Дмитрий Андреевич! – кто-то настойчиво пытался вытащить меня из сладкого сна.
– Кто здесь? – не отрывая головы от подушки, пробормотал я.
– Да я это! Мама Саши Павлова, из четвертой палаты! Вы же хотели ему под наркозом в операционной что-то посмотреть. Забыли?
– Кто, я?! Нет! Все помню! – Сон мигом улетучился. Как же я забыл про торчащие наружу кишки?! А еще туда же, студенткам наставления делать Тьфу! Разиня! – Сейчас приготовят, и подаем! – неопределенно махнул рукой в ту сторону, где, по моим расчетам, располагалась операционная.
К счастью, один стол оказался свободным. Я живо подал Павлова Сашу. Вправил кишки и зашил брюшную стенку. Все утряслось, и в дальнейшем обошлось без осложнений.
На сдачу дежурства, естественно, опоздал, за что имел неприятный разговор с Капустой.
– Я знаю, во сколько вы желудок закончили оперировать! Почему сразу второго не подали? – шумел Виктор Афанасьевич.
– Так вышло! – развел я руками.
– На отчет надобно ходить, Дмитрий Андреевич! – уже примирительно сообщил ответственный врач и добавил: – А вы молодец! Думаю, сработаемся!