В середине октября по ночам стало заметно прохладней, ночью уже выключали вентиляторы под потолком, правда, днем солнце по-прежнему обжигало своими лучами. К этому времени я уже мало-мальски объяснялся на чужом языке и весомо прибавил в словарном запасе. Я решил действовать. Голодовка, конечно, отличный метод, но для нее еще не сезон, по-прежнему литрами хлебаю воду и днем страдаю от жажды, правда, заметил, что по ночам почти перестал пить из-за понижения температуры воздуха.

В том же месяце стал очевидцем расправы уголовников над педофилом. В соседнюю камеру доставили рыхлого, невзрачного мужичонку с большой залысиной на лобастом черепе. По виду напоминал испуганную крысу, его маленькие глазки постоянно бегали, и при разговоре он никогда не смотрел в глаза собеседнику. В тюрьме ничего нельзя утаить, и все тайное когда-нибудь да всплывает на поверхность. Этот тип, когда зашел в камеру, заявил, что его схватили за драку. Ему отвели угол, дали пайку, даже приглашали к столу.

Видел его, когда брился. Я стоял возле своей стены, а он у противоположной. Пока хажими скоблил мою щетину, я от нечего делать разглядывал эту мразь. Я еще не знал его истинного преступления, а просто из любопытства смотрел на новый тюремный персонаж. Этот крыс буквально горел под моим взглядом, хотел вжаться в стенку и раствориться в ней. Прямо скажу, очень он мне не понравился.

Через день пришла информация, что он педофил, работал педагогом в каком-то учреждении для умственно отсталых детей и там с ними развлекался. Кто-то его застукал за этим занятием, сдал в полицию, в итоге попал в хабс. В ту же ночь его избили и загнали под кровать, а на следующий день изнасиловали.

Я давно не стригся, оброс, а в тюрьме прекрасные парикмахеры, одними ножницами творят чудеса (машинки почему-то не выдают). Стригся я аля Котовский, чтоб избежать заселения своей шевелюры нежелательными насекомыми. Импровизированная парикмахерская располагалась прямо в боковом коридоре. Кстати, очень удобно.

Народу в день человек 50 стрижется, волос по колено, чтоб не растаскивать их потом по всей тюрьме всех стригут в одном месте и тут же заметают. Это удобней, чем в камере.

После того как последние волосы упали с моей головы на цементный пол, решил зайти за угол в душ и ополоснуться. Но тут заметил, как четверо дюжих уголовников тащат, зажимая рот, педофила прямиком в душ. Я подошел поближе и прислушался: характерные пыхтящие звуки не оставляли сомнения в том, что там внутри происходит.

Бандюги не стали дожидаться трибунала, а сами приговорили его к тому, чего он заслуживал. В тот же вечер его перевели в 11-ю камеру, к «лошадям». Это был тот случай, когда ваххабиты промолчали и не возникали, они категорически против изнасилований в тюрьме, но у них, как и у многих зэков, есть дети.

Моршед тоже не особо старался докопаться до истины, Тони потом рассказал, что крыс сам попросился в 11-ю. Ну, и как обычно, спустили все на тормозах. Больше этого негодяя я не видел, но, по слухам, ему там понравилось, видно, нашел свою нишу.

Заканчивался октябрь, нервы были на пределе. Пять месяцев не имел никакой информации, и я решил напомнить о себе. Для начала решил записаться на прием к начальнику тюрьмы.

На утреннем разводе говоришь дежурному дубаку свои пожелания, тот записывает в специальный журнал, и в нужное время тебя вызывают.

Процедура сложная, не вдаваясь в подробности, скажу, что попал с четвертой попытки. Но мудир в тот период был в отпуске, попал к его заму «прапору». Я заявил, что хочу видеть следователя, что не виновен, что пять месяцев не получаю писем (написал 10 и ни одного ответа), что хочу, чтоб кто-нибудь мне объяснил, почему здесь сижу. «Прапор» выслушал и сказал, что это не в его компетенции, он поставлен меня охранять, чтоб не сбежал, а за что и почему — это его не колышет, и отправил к моршеду.

С пятой попытки попал на прием к моршеду, продублировал требования, тот объяснил, что все это надо изложить в письменном виде и на каждый вопрос по заявлению. Нет писем — одна бумага, не вызывают на допрос — еще одна, консул забыл ко мне дорогу — это уже третья. И ласково улыбаясь, протянул три листа формата А-4.

— На каком языке писать? — поинтересовался я.

— На арабском либо на французском, — последовал ответ.

— А на русском можно? — «включил» я дурака.

— Нет, нельзя, — понял мой сарказм моршед и широко улыбнулся, обнажив все 32 зуба.

Пришлось просить пахана, чтоб написал за меня заявление, тому, конечно, было неохота, но за два дня все же осилил. Опять записался на прием, на четвертый день попал, отдал бумаги. Моршед прочитал, открыл коробочку, где хранилась специальная красная краска, сунул в нее мой первый палец и оттиснул на каждом экземпляре. Так тут расписываются.

— Ну, теперь отправим в столицу и в течение месяца жди ответ, — радостно сообщил моршед и снова широко улыбнулся.

Заканчивался октябрь, сегодня 30-е, значит где-то в первых числах декабря ответа ждать, мелькнуло в моей голове.

По дороге в камеру меня перехватил дежурный дубак и пригласил в канцелярию. Сердце участило удары, неужто отпустить решились? Но судьба готовила мне новое испытание.

В канцелярии сидел тот самый громила в потешной фуражке, что принимал у меня вещи в самом начале моего заключения, Потрошитель Чемоданов. В руках у него было две бандероли в пластиковых пакетах из России, по почерку определил, что от мамы. Этот гад не спеша вскрыл их и выложил на стол содержимое — майки, трусы, носки, зубная щетка и паста, кроссворды, ручки, тетрадки, конверты без марок, носовые платки, но главное, главное там лежали два толстых ПИСЬМА, исписанных маминым почерком.

Я думал, сердце выпрыгнет из груди, пять месяцев, пять месяцев я ждал этих писем, и наконец они пришли! Потрошитель Чемоданов деловито переписал все содержимое в тетрадь и отдал мне все, кроме зубной пасты, кроссвордов и писем.

— Как же так? — чуть не плача спросил я этого мудака. — А письма почему не отдал?

— Мемнуа (нельзя, не положено)!

— Какой на хрен «мемнуа»! — по-русски заорал я.

— Мемнуа! Отправим в столицу письмо цензору, а пасту на экспертизу, вдруг там наркотики?

— Да засунь ты себе пасту в одно место, ты письма отдай! — снова перешел я на родной язык.

— Менарафишь (не понимаю).

— Письма, говорю, дай прочту! Здесь прочту, я ж их пять месяцев жду! — попросил я полицая. — Пять месяцев не знаю, что дома творится! Будь человеком! Дай прочту, а потом отправляй к своему цензору!

— Мемнуа!

Тут я не выдержал и вырвал письма из его лап. Но не успел прочитать и строчки, как вдруг голова раскололась на тысячу маленьких солнц, все куда-то поплыло, и я очнулся на полу. Успел меня все же шандарахнуть по голове белой пластиковой палкой.

«Вот и я испытал ее действие, а то все больше со стороны видел, — пронеслось в голове. — А ничего, эффектно работает».

— Мушбеги (нехорошо)! — сердито сказал араб и спрятал письма в стол. — Эмчи барра (давай отсюда)!

— Ну, ты и козел! — снова перейдя на русский, произнес я, подымаясь с пола и потирая шишку на голове. — Козел, говорю, ты!

Потрошитель Чемоданов вывел меня из канцелярии и подтолкнул в сторону жилого помещения: «Эмчи гади (давай туда)!»

— Хадеш стана варка (сколько ждать писем)? — спросил напоследок по-арабски.

— Жоматин, момкунь тляса жомат (две, может, три недели), — зевнул громила, закрыл канцелярию и пошел по своим делам.

Я вернулся в камеру и рассказал обо всем пахану.

— Тони, давай вскроем канцелярию! — стал я уговаривать Тамила. — Ты ж говорил, у тебя знакомые дубаки есть, я только письмо прочитаю и назад положим, брать с собой не будем.

— Нет! — решительно отказал капран.

— Ты что, испугался? Если что, вали все на меня!

— Нет! Нет! И нет! — повторил Тони.

— Послушай, я 5 месяцев ждал этих писем, а эти мудаки мне не отдают, какому-то цензору собрались отправлять, я чувствую, что с концами.

— Ты пять месяцев, а я семь лет ждал, — хмыкнул капран. — Ты забыл, что завтра первое ноября, я вот-вот должен на свободу выйти. А ты со своими письмами все можешь испортить. Я не хочу рисковать!

— Ладно, может, ты и прав. Подожду, пока цензору свозят. И больше ждал.

Забегая вперед, скажу, что ни через две, ни через три недели, ни через месяц, ни через шесть я писем так и не увидел.

Наступило первое ноября, до «Дня новой эры», так официально называется день 7 ноября, день пришествия на престол Бен Али, оставалось шесть суток.

Я все думал, он специально подгадал по аналогии с нами или само так вышло, что именно 7-го ноября власть к рукам прибрал? Но никто мне на этот вопрос так и не ответил. Хотя символично: мы временное правительство скинули, а он Бургибу, учителя и благодетеля своего задвинул. Вот ведь превратности истории.

В этот день второй пожизненный президент Туниса Зин Абедин Бен Али был особенно щедрым на амнистию. Тысячам снижали срок, сотни отпускали на свободу.

Процедура амнистии весьма своеобразная. В течение недели, начиная с первого числа, он подписывает предоставленные списки. После подписания их факсом передают по тюрьмам и вечером, после восьми часов наиболее горластые зэки ходят вдоль камер и выкрикивают фамилии амнистированных. К примеру: Вася Петров — уменьшение срока на пять лет, Петя Васин — уменьшение срока на три года, Миша Бармалеев — конец срока, и далее в таком духе. Ходят долго, часа два, в это время в тюрьме гробовая тишина, все сидят не шелохнувшись, боясь пропустить свою фамилию. Прошли, зачитали, потом начинаются крики радости, кричат в основном те, кого вчистую отпускают, но кому сроки поснижали, тоже улыбаются, амнистий-то впереди еще много.

Те, кому свобода выпала, начинают раздавать свое имущество сокамерникам, себе ничего не оставляют, только одежду. Традиция такая, мол, заберешь чего с собой домой, снова в хабс вернешься. Некоторые записочки пытаются передать, но это опасно, так как обыскивают при выходе и накостылять на дорожку могут. Но некоторые соглашаются и пытаются пронести. Кому как повезет.

Первого, второго и третьего кричали часто, четвертого ноября уже меньше, пятого вообще человек десять назвали. На пахана было страшно смотреть, ходил сам не свой, ни с кем не разговаривал, лежал на кровати и курил одну сигарету за другой, отрешенный от всего. Оставалось всего два дня, когда амнистируют. Следующая микроамнистия только в феврале, на день рождения Бен Али-младшего.

Но утром шестого ноября, около десяти утра Тамил внезапно оживился. Подошел ко мне и шепотом сказал:

— Руси, пиши быстро письмо домой, только чтоб никто не видел, я переправлю.

— Как ты переправишь? Бежать, что ли, собрался? Возьми и меня тогда с собой!

— Нет, не бежать, факс пришел, мне только сказали! Все, Руси, через девять-десять часов буду на свободе!

— Поздравляю, — с нескрываемой завистью произнес я.

— Да ладно, не расстраивайся, и тебя скоро отпустят. Я тебе правду скажу напоследок: ни в каких разбойных нападениях я не участвовал.

— Как это? — я посмотрел на него с удивлением. — Ни за что семь лет отсидел?

— За брата сидел. Брат у меня есть, близнец, он и грабил, а я в институте учился, боксом занимался. А брат, хоть и похож на меня как две капли воды, но балбес и слабак, да к тому же у него семья — жена и двое детей. Ему в тюрьму нельзя было, погиб бы он здесь. А я драться могу хорошо, поэтому и пошел за брата, никто и не заметил подмены. Правда, не ожидал, что такой срок получу, думал, год-два.

— А как же следствие, как ты им все показывал, если ты даже не был в этих магазинах.

— Да какое тут следствие? Ты что, на себе еще не понял? Когда банду брата повязали, ему удалось сбежать, потом пришел ко мне, мол, выручай брат. Пошел, типа явка с повинной, сказал, что я грабил, меня сюда, полтора года просидел — потом суд, все. Сначала 20 лет дали, я на пересуд подал, два года убрали, а дальше по амнистиям еще поубирали, эта последняя, окончательная.

— А отпечатки пальцев, — не унимался я. — У вас с братом тоже одинаковые?

— Какие отпечатки? Кто их тут проверял, в Тунисе? Я тоже детективы в свое время французские и итальянские читал. Здесь тебе не Европа. Хватит болтать, иди, пиши!

— А как ты его пронесешь?

— Это уже моя забота, не переживай.

— А может, ты меня обмануть хочешь? Помнишь, когда я сюда пришел?

— Да забудь об этом, пиши, все нормально будет.

Выбора у меня не было, я залез на подоконник, повыше, чтоб снизу не видно было, чем занимаюсь, и на стандартном листе мелким почерком написал письмо маме, на отдельном листе адрес, передал оба листа Тони. Они моментально исчезли в его руках.

— Не бойся, меня обыскивать не будут, сегодня мои земляки дежурят, они и сказали, что факс на меня пришел.

— Ну хорошо, коли так.

В общей сложности, через освобождающихся «дружбанов» я передал пять писем, дошло до адресата только два, одно из них отправил именно Тони.

Пахан заслал в магазин «шестерок», накупил пирожных, кофе, кока-колы, в общем, поставил отходную. Все в камере уже знали, что капран сегодня освобождается.

Затем он стал раздавать свои вещи. За семь лет накопил два мешка разного барахла. Мне отдал шерстяное одеяло, бери, здесь зимой холодно, кружку, ложку, тарелку, пару теплых свитеров и штанов, простыни, наволочки, полотенца и много еще того, что пригодится человеку в заключении.

— Бери, не стесняйся, мне это уже ни к чему! Будешь освобождаться — отдашь другому.

— Спасибо, но зачем столько теплых вещей, на улице жара под сорок?

— Доживешь до зимы — узнаешь.

Сколько раз потом я мысленно благодарил Тамила за его подарки. В тюрьме нет батарей, нет стекла на окнах, а в январе-феврале температура в камере опускалась до + 4–5 градусов. А я приехал в Тунис в тапочках, майке и шортах. Хоть и Африка, но все же Северная, тут зимой очень холодно бывает. В горах на границе с Алжиром в ту зиму даже снег выпадал.

Раздав вещи, Тамил отвел меня в сторону:

— Руси, не передумал еще голодовку объявлять?

— Нет, если мои требования не выполнят, то начну.

— Хорошо, послушай несколько советов. В первый день отказывайся от пищи, но не объявляй, просто лежи и говори, мол, есть не хочу. На второй день тоже не объявляй. В камере всегда есть стукачи, они сами скажут кому надо, что ты не ешь. Жди, когда надзиратели придут. С ними тоже не общайся, говори, что только лично с мудиром будешь дела иметь. Могут еще день-два тебя проверять, мудир в курсе будет. Обычно больше трех дней никто не выдерживает. Они тоже будут думать, что ты быстро сдашься. Чтоб легче было голодать, меньше двигайся, не трать энергию, запасись кусковым сахаром, незаметно по одному кусочку соси, но чтоб никто не видел. Намочи полотенце и положи на лоб, незаметно с него воду тоже можно высасывать, тут стукачей много, я покажу, кого знаю, но есть много новых. Главное, чтоб стукачи видели, что ты, правда голодаешь, тогда только мудир и доктор придут. Будут уговаривать. Но ты стой на своем, пока не выполнят, чего ты хочешь, голодай. Все понял?

— Да, понял, только откуда ты знаешь, что так все будет развиваться? Может, по другому сценарию пойдет?

— Да вряд ли! Я за семь лет здесь всякого насмотрелся, будет так, как я говорю, возможны отклонения, но небольшие.

— Понятно. Ты куда потом, в Италию?

— Да, паспорт получу, вызов оформлю и к отцу поеду!

Мы еще поговорили с бывшим паханом, он, как и обещал, показал тайных агентов моршедов, причем среди них оказались и те, на кого бы никогда не подумал. Потом пошли глашатаи, выкрикнули его фамилию. Тони со всеми обнялся, пожал руки, последним подошел ко мне:

— Ну, Руси, давай! Держись! Я знаю, что ты не виновен, просто правосудие у нас такое, в тюрьму быстро попасть можно, а вот выйти проблема!

Мы обнялись, Тони помахал всем рукой и вышел из камеры, больше я его никогда в своей жизни не видел.