После освобождения Тони все бразды правления в камере взял некто Куккий. Новый пахан имел облик низкорослого 45-летнего здоровяка с мощными руками и бычьей шеей. Профессиональный сутенер, имел пятую ходку за страсть к гашишу. В Тунисе очень суровые законы, и те, кто курит «травку», очень рискуют. За простое курение минимальный срок заключения год, за хранение и продажу — до 20 лет.

Куккий как сутенер ни разу не привлекался, зато за гашиш в общей сложности провел в местах заключения 12 лет. Полгода назад он получил «пятерку» за курение и хранение «травки-балдейки».

Не знаю, как его назначили капраном, так как он был патологически ленив, большую часть суток любил проводить в горизонтальном положении и был большой мастак пожрать. Правда, за плечами «висел» приличный тюремный срок, имел определенный вес среди братвы, был не глуп и отличался большой физической силой — в молодые годы занимался тяжелой атлетикой и борьбой. Также Куккий неплохо знал французский и английский языки — профессия обязывала.

До знакомства с новоявленным паханом считал проституцию в мусульманских странах казуистикой. Но после общения с ним за весь мусульманский мир не скажу, но авторитетно заявляю, что в Тунисе проституция поставлена на широкую ногу. Вербуют кадры в основном из разведенок и вдов, есть и иностранки, приезжающие на «заработки» из соседних Ливии и Алжира, вовлекают и деревенских дурочек, приехавших в город на учебу или на заработки. Спектр услуг не отличается от европейских.

У тунисских сутенеров своя мафия, все друг друга знают и давно поделили зоны влияния. У них даже особая наколка имеется. На верхних веках глаза вытатуированы. «Работают» по отелям, барам, дискотекам. «Отдыхают» клиенты в специально снятых домах и квартирах. «Крышуют» их полицаи, так что проблем обычно не возникает. В тюрьму попадают исключительно индивидуалки, которые торгуют своим телом, игнорируя профессионалов. Последние, как правило, чаще всего их и «сдают», убирая таким образом нежелательных конкурентов.

Проституция в Тунисе уголовно наказуема, но максимальный срок — год, в Египте, к примеру, — вплоть до смертной казни. Здесь же к этому относятся довольно лояльно. Сутенер в тюрьме не частый гость, обычно такие, как Куккий, привлекаются по другим статьям. А посему количество крепких парней, подмигивающих наколотыми глазами, барражирующих возле отелей и дискотек, не уменьшается.

— Куккий, ты уже пятую ходку делаешь и все из-за гашиша, что, не можешь «завязать»? — спросил я у «авторитета».

— А зачем? — вопросом на вопрос ответил пахан.

— Ну как зачем, все же пятый раз в тюрягу и все из-за этой гадости. Вот освободишься — будешь снова курить?

— Конечно, буду! — последовал ответ. — В первый же день, как освобожусь, так и накурюсь до чертиков.

Как говорится, горбатого могила исправит! Если б отменили статью за курение гашиша, то тюрьмы наполовину опустели, так как львиная доля зэков отбывает наказание именно за курение конопли. Я разговаривал с парнями из Ливии и Мавритании, в этих странах давно сняли запрет и решили проблему с перенаселенностью тюрем.

Куккий стал паханом аккурат 7 ноября, а в этот день нация чествовала своего лидера. Снова был дурацкий парад на берегу моря с показом ржавых мопедов и серьезных акробатов. Только на сей раз речь на трибуне была короче минут на 20, а основной доклад часа на три он произнес в президентском дворце.

Наступали холода, и камерные тузы перебрались на кровати. Теперь возле двери спать было холодно, и они сделали рокировку. Сами спали на кроватях, где было относительно тепло, а возле двери стали спать бывшие хозяева кроватей. Меня это нововведение, правда, не коснулось, как спал на кровати, так и остался, и тем же составом — втроем на двух кроватях.

С середины ноября полицаи перешли на зимнюю форму одежды, вместо х/б надели полушерстяное обмундирование и стали закрывать вторую дверь. Она была цельнометаллической, с малюсеньким зарешеченным окошечком. Когда ее закрывали, то создавалась впечатление, что ты находишься в каменном мешке.

Когда была одна решетка и просматривался коридор, таких впечатлений не возникало. Правда, днем вторую дверь оставляли открытой, закрывали только на ночь.

Опять начались трения с сокамерниками, чего греха таить, многие меня ненавидели, и лишь только поддержка Тони не давала им со мной расправиться. С его уходом многое изменилось, бывшее окружение Тони было смещено сахби Кукки. Новый капран организовал новую правящую «верхушку», и теперь его команда стояла у руля. Большинство корешей Тони перешли в его лагерь.

На меня они «не наезжали», но и особо не вмешивались, если я начинал выяснять с кем-нибудь отношения. Была пара-тройка гнусов, которые хотели со мной рассчитаться. К счастью, оставался немой гигант Титти, которому я когда-то спас жизнь, и он при любых обстоятельствах принимал мою сторону.

Как-то в конце ноября мне пришлось драться сразу с тремя мерзавцами. Я уж не помню из-за чего все началось, столько было этих драк, что просто невозможно физически запомнить все поводы. Если хотят подраться, то повод всегда найдут.

В тот злополучный для меня день вечерняя прогулка подходила к концу, и Титти внезапно вызвали на свидание с родственниками. Я не заметил, но на это обратили внимание три шакала, которые давно охотились за мной. Раньше я каждому из них разбивал физиономии, теперь они объединились и выжидали подходящий момент для мести, но мешал Титти.

Когда прогулка закончилась и все направились в камеру, они оттеснили меня в дальний угол двора и стали избивать. Держаться против троих тяжело, они быстро сбили меня с ног и стали пинать. Я ужом извивался по цементному полу, прикрывая руками лицо и пах. Мне не давали подняться и продолжали наносить удары. Силы быстро покидали, сказывался малоподвижный образ жизни и плохая пища.

Внезапно удары прекратились и переместились в другом направлении. Я увидел, как черный гигант Титти словно щенят раскидал этих говнюков и в три удара уложил всех на пол.

Оказывается, по неизвестной причине он разругался с навестившей его сестрой и раньше времени вернулся в камеру. Увидев, что меня и этих придурков нет на месте, выскочил во двор и как раз вовремя.

Негр помог мне подняться, я подошел и отвесил по паре хороших пинков каждому обидчику, те лежали и изображали нечеловеческие страдания, корчась на полу. А может, и правда им было больно? У Титти-то кулаки почти с мою голову.

По приходу в камеру Титти устроил разнос пахану за то, что допустил мое избиение. Тот оправдывался как мог, и чтоб как-то смягчить гнев силача, повторно избил напавших на меня недоносков, когда те появились в камере.

Оказалось, что они сломали мне три ребра, но без повреждения органов грудной клетки. Многочисленные кровоподтеки покрывали мое тело, все ныло и болело. Но когда я ловил взглядом своих оппонентов, то боль уходила, и меня начинал разбирать смех. На них было жалко смотреть, разогнуться не могут, лица распухли, вместо глаз узкие щелки.

Стукачи, конечно, донесли все моршеду, тот вызвал нас в кабинет, где мы дружно заявили, что упали с верхнего яруса, причем все четверо одновременно. Моршед сделал вид, что поверил, и отпустил с миром. Хотя эти трое спали на полу, а я на первом ярусе.

После этого случая открытых нападок на меня не было, но исподтишка мелкие пакости чинились, то тапочек намылят, чтоб поскользнулся, то полотенце на грязный пол сбросят, то одежду сухую подмочат и т. п. Но это уже были мелочи, неприятно, конечно, но жизни такие проделки не угрожали.

Происходили еще незначительные стычки со вновь прибывшими парнями, которым не нравилась моя физия, но пара затрещин с моей стороны и маячивший за спиной Титти делали свое дело. Наверняка и они затаивали злобу, но поделать ничего не могли.

Я понимал, что если его уберут из камеры, то моя жизнь не станет стоить и ломаного гроша, так как Куккий и компания держали нейтралитет, но пока судьба по-своему благоволила ко мне.

Не успели толком зажить «боевые» раны и срастись сломанные ребра, как на дворе показался декабрь, а вместе с ним и обещанный праздник жертвоприношения Аид Мабрук (Куйрам-Байрам).

Восьмого декабря с утра по тюремному радио заиграла зокра и забили многочисленные барабаны, которые без устали пищали и гремели весь день. На утренней проверке мудир традиционно поздравил всех с праздником и от каждой камеры пригласил несколько человек посмотреть на жертвоприношение.

От нашей камеры делегировались Куккий со своими шестерками, пошел и я. Мне было любопытно взглянуть на древний обряд. Во двор на веревке втащили трех баранов, те упирались, блеяли и не хотели идти. Первого вывели на середину двора, где начинался желоб, назначение которого мне было до сих пор не понятно.

Два дюжих зэка ловко повалили барана на бок и крепко прижали к полу. Подошел мудир, в руках у него сверкал огромный изогнутый старинный кинжал, я такие раньше только в кино и в музеях видел. Левой рукой он схватил барана за рога, запрокинул бедному животному голову, обнажив при этом переднюю поверхность шеи, и ловким молниеносным ударом пересек горло до позвоночника. При этом из шейных сосудов зафонтанировала кровь.

Мудир отскочил в сторону, а помощники расположили тело так, чтоб вся кровь стекала в желоб. Из перерезанной трахеи с шумом выходил воздух, баран открывал рот, пучил глаза, пытался встать на ноги. Напор крови быстро уменьшался, и через несколько минут все было кончено. Когда вся кровь вытекла, тело оттащили в сторону, из перерезанного горла шел пар.

Чтоб ускорить процесс, на второй заход решили прикончить сразу двух оставшихся баранов. Помощники подтащили испуганных животных, завалили их на бок. Дважды блеснула холодная сталь и из двух перерезанных шей заструилась по желобу теплая кровь. Мудир вытер об тряпку нож и вложил в ножны.

Невероятно, но один баран вдруг вырвался из рук своих палачей, встал на ноги и потухающим взглядом уставился на директора. Из горла обреченного хлестала кровь. Его быстро свалили и подтащили к желобу. Но, несмотря на смертельное ранение, жизнь не торопилась покинуть тело лохматого страдальца. В то время как его два собрата были мертвы, третий еще минут десять дергал ногами, выгибал спину, раскрывал рот и выкатывал осоловелые глаза. Картина мучения, пускай и животного, была ужасной.

После увиденного я понял выражение: «Зарезать как барана». Наверно, лет сто назад на этом месте таким способом не баранов, а людей резали.

Арабов агония животных ничуть не смутила, они возбужденно обсуждали происходящее, многие даже смеялись.

Когда вытекла кровь из последнего тела, мудир дал команду отнести туши на кухню, а сам пошел дальше. Похоже, он тут был главный по убийству баранов.

Арабы считают, что кровь есть нельзя, отсюда и обычай перерезать горло, чтоб через сонные артерии она вытекла. Убитые таким способом животные считаются «халяльными», то есть разрешенными. «Халяль» — означает «разрешено», «харам» — запрещено. Убитых другим способом принимать в пищу — харам!

Сокамерники спрашивали, понравилось ли мне, как резали баранов. Я отмолчался, так как увиденная картина довольно ужасна, дика и омерзительна, что же тут может нравиться?

Пока на кухне снимали с туш шкуру и разделывали мясо, во двор внесли несколько длинных металлических ящиков шириной 50–60 см, похожих на наши мангалы. Из них соорудили один метров пять в длину. Дно засыпали древесным углем и разожгли. Когда огонь достиг нужной температуры, ящики накрыли металлической решеткой и сверху побросали мясо только что убитых баранов. Они это гордо именуют — «барбекю». На углях через решетку изжарили халяльное мясо, отмечая Аид Мабрук. Не скажу, что особо вкусно получилось, больше попригорело, но для тюрьмы сойдет.

Я поначалу отказывался, не хотел есть, памятуя о том, какой ценой это мясо было добыто. Но Титти объяснил, что так нельзя, положено в этот день кушать мясо жертвенных животных, а то Аллах обидится. Пришлось съесть кусочек, чтоб не обидеть не столько Всевышнего, сколько Титти.

Мясо было недожаренным и обгоревшим, но я заявил, что очень вкусно и растянул рот в подобие улыбки, по-моему, Титти остался доволен.

Мяса в этот день ели много, родственники заключенных непрерывным потоком несли своим близким продуктовые передачи, заполненные жареным и вареным мясом. По всей стране лишали жизни баранов, о чем, даже не стесняясь, транслировали по телевидению. Все это сопровождалось громким битьем в барабаны и пищанием зокры. Вся нация резала животных и радовалась по этому поводу.

В молодости я видел, как лишают жизни коров и свиней. Либо из ружья выстрелят, либо ткнут ножом в сердце, так, по крайней мере, животное меньше мучается. А здесь перережут горло и, наблюдая затянувшуюся агонию, радуются и при этом поздравляют друг друга. Мне этого не понять!

Вечером обжираловка продолжилась, почти у каждого, даже самого нищего и забитого зэка в этот день было мясо. Домашнее мясо оказалось гораздо вкуснее, чем то, что я ел во дворе тюрьмы.

Праздник продолжался три дня, и три дня по всей стране официально был нерабочий день. В тюрьме тоже не работал буфет, не ходили хажими и не работала школа.

Оказывается, я только случайно узнал, что при тюрьме существует медресе (школа по-арабски). Большинство заключенных до сих пор не умеет ни читать, ни писать, отсюда эта дурацкая традиция приставлять отпечаток первого пальца вместо подписи.

В Тунисе за уши никто в школу не тянет, не хочешь ходить — не ходи, есть обязательное четырехклассное образование, школа первой ступени, где, собственно, и изучают родной язык и дают азы французского. Дальше, в школу второй ступени, где многие предметы преподают уже на французском, идут уже наиболее подготовленные. Образование бесплатное, но многие и его не хотят получать.

Большинство обитателей тюрем, как у нас говорят, из «неблагополучных семей». Нет, в Тунисе отсутствует пьянство, оно просто запрещено, когда идешь по улицам, то даже необычно — ни одной пьяной хари не встретишь, мне по крайней мере не попадались.

Многие простые тунисцы живут за чертой бедности, и у большинства родителей просто нет лишних денег, чтоб купить детям хорошую одежду и учебники. Они считают, что и так, неучами проживут, пусть лучше по хозяйству помогают. Отсюда и приличный процент неграмотных.

Администрация тюрьмы организовала подобное медресе, что-то наподобие нашего ликбеза в период коллективизации. Занятия идут циклами с первого июля по 30 декабря и со второго января по 30 июня, три раза в неделю (понедельник, среда, пятница) с 10 до 13, исключая дни, на которые выпадали праздники. Преподаватели — профессора местного университета, и им удавалось за полгода научить читать и писать даже самых закоренелых тупиц. Хотя медресе — дело сугубо добровольное, но если «ученик» понимал, что не осилит программу, то просто переставал ходить.

Я загорелся желанием ходить в школу, разговорная речь уже звучала сносно, а вот чтение и письмо были практически на нуле. Среди моих «учителей» не было профессионалов, поэтому смогли научить меня алфавиту, но дальше этого дело не пошло.

Арабская письменность своеобразна, мало того, что многие буквы в зависимости от расположения в слове (начало, середина, конец) имеют разное, иногда довольно различное написание, но и отсутствуют привычные в нашем понимании гласные. В учебных пособиях и словарях их роль выполняют так называемые «харакяты» (огласовки), но в обычных печатных изданиях они отсутствуют. И никто не мог мне толком объяснить, как нужно правильно читать.

Я не знал, сколько Господь отмерил мне тюремной жизни, но раз появилась возможность изучить арабский, то не хотелось ее упускать. После окончания праздника я добился встречи с моршедом, тот удивился моей просьбе, но обещал посодействовать. Сообщил, что сейчас, в декабре, нет смысла идти в медресе, так как предыдущий набор уже заканчивает обучение, а вот с января будет новый и можно попробовать.

По моим заявлениям пояснил, что ответы еще не получены.

— Но прошло уже больше месяца! — возмутился я.

— Ну, везде бюрократизм! — ухмыльнулся чиновник. — Что, в России его нет? Наверняка есть! Я свою часть дела сделал, твои заявления послал сразу в вышестоящие инстанции, а что там, одному Аллаху известно.

— Ну, скажи хоть примерно, сколько еще ждать?

— Ну, правда, не знаю. Со школой помогу, а с остальным… Жди!

Я понял, что по-хорошему они не хотят, пора готовиться к голодовке!