Проснулся от легкого гула, несколько человек одновременно бормотали молитву. Открыл глаза и не сразу понял, что нахожусь на новом месте. Обычно перед глазами маячили чьи-то вонючие конечности и вонючий матрац второго яруса. А тут один на кровати, ничьих ног не видно, сплю, а рядом никем не занятая кровать, сверху только белый потолок. Прям барство какое-то!
Слабость не проходила, желание есть-пить не отпускало, а в туалет не тянуло.
«Неужели почки «посадил»? — страшная мысль обожгла мозг. — Вчера два литра почти прокапали, да воды литр выпил, поел, куда все это делось? Однако вся майка мокрая, пропотел основательно, но мочи нет! Если не «размочусь», то привет семье».
Для отвлечения от грустных мыслей стал наблюдать за происходящим. Насколько позволял обзор, видел, что молились почти все. Пространство возле двери и в проходе заполнили коврики с молящимися. Я был не далек от истины, не молились только уголовники Эссамир, Али, жулик Фаузи, да Рени с Эдгаром и капран Бужня. Остальные били поклоны и просили Бога о милости.
Тут только я обратил внимание, что те, кто спал на первом ярусе, отгородились простынями со всех сторон, построив своеобразный «домик». Крышей служил матрац второго яруса, сзади стена, с остальных сторон пущена веревка, на которую, как шторы, нанизаны простыни. Маленький домик, лежишь, никто на тебя не смотрит, и ты ни на чьи рожи не отвлекаешься.
Были умельцы и на втором ярусе «домики» строили, натягивали на ручки кровати веревки и фиксировали ткань, но больше получалось похожим на ячейку, так как «крыша» отсутствовала.
Миллионер Хабиб, в дальнейшем я называл его Олигархом, увидел, что не сплю, предложил мне пару вареных яиц и сок, я не отказался, поблагодарил его и, как и вчера, не спеша съел.
Оказывается, больным в тюрьме положено усиленное питание. Нам дополнительно каждый день давали по куриному яйцу и литру молока. Молоко было ходовым товаром, его добавляли в кофе и по тюремным расценкам стоило 750 миллимов за литр. Али, Фаузи, Абдуразак и Авери свое молоко продавали.
Моджахед Мохаммед Авери был самым нищим представителем нашей камеры. Родители у него старые, жена не работала, воспитывала двоих детей. Брат от него отказался, узнав, что он ваххабит, сестры вышли замуж, и одна жила в Ливии, другая — в Судане. Помощь шла только от Аль-Каиды.
Раз в месяц приходили незнакомые люди и приносили жене Авери 500–600 динаров, деньги не большие, но хватало, чтоб не умереть с голоду и раз в неделю отнести мужу в тюрьму продуктовую передачу.
В этой организации существует целый сектор, который отвечает за финансы. Они собирают деньги с тех арабов, кто сумел разбогатеть и выбиться в люди. Негласно, но хоть раз да перечислил деньги в фонд джихада каждый арабский богатей. Другое дело, что не всякий в этом сознается. На самом деле лучше заплатить и спать спокойно, ибо ваххабиты обиды не прощают.
Не знаю размер финансовых вливаний, но могу сказать, что каждый воин Аллаха, пострадавший за джихад, пока сидит, может быть спокойным: его семье не дадут умереть с голоду. Не шикуют, конечно, но и милостыню просить не ходят. А многие сидят очень приличные сроки, и все это время их близким помогают. Семьям погибших моджахедов тоже платят какую-то сумму типа пенсии. И чем больше он «подвигов» совершил, тем выше выплаты, так, по крайней мере, обстоят дела в Тунисе.
Авери пытался сам прокормиться в тюрьме, но так как официальную работу ему не давали, старались дальше тюремного дворика не выпускать, он продавал свое молоко, чинил другим зэкам обувь и одежду. Деньги тратил на кофе и сахар, без которых арабский зэк не мыслил своего существования.
После подъема камеру вывели на утреннюю проверку, не вышли только бывший полицай Салах, «авторитет» Эссамир, они никогда не выходили, и я, потому что не мог. Иногда проверки затягивались на полчаса, то дежурный надзиратель «застрянет» где-то по дороге, то возникают проблемы с другими камерами, и пока там наводят порядок, мы стоим. Даже Олигарх терпеливо стоит, переминаясь с ноги на ногу, а что делать? В тюрьме, как в бане, все равны!
Конечно, потешно смотреть, как нашу камеру проверяют, здесь строят по пять человек в ряд, для удобства. А нас 15–18 человек. И рядом четвертую камеру строят. Они наши соседи, и на прогулку мы всегда с ними выходим, их 150–160 уголовников.
Интересно смотреть, как они строятся. Непрерывным потоком вытекает толстая змея из человеческих тел и укладывается в широкую колонну. Процесс занимает минут десять, вот их пересчитали, и таким же потоком заползает обратно, еще десять минут. Бывал я в этой камере, там находились приятели еще с «пятерки», трехъярусные кровати и проход завален человеческими телами под завязку, жуть! Зато в наличии два толчка.
Из новых сокамерников работал один Бужня, он при канцелярии переписывал какие-то бумаги и получал за свою работу 120 динаров в месяц и право на очередную амнистию.
Уголовник Эссамир тоже числился работником душа, зимой топили котел на солярке, грели воду и раз в неделю старались, чтоб все зэки помылись — профилактика кожных болезней. Так после того, как все помоются, надо было все вымыть и высушить. Эссамира я назвал Болтуном за неумную тягу к разговорам. Даже когда спал, у него язык ворочался, и он проговаривал слова.
Сам Болтун ничего не мыл и не сушил, он просто числился, получал за это 90 динаров в месяц и право на амнистию. За него это делали другие. Он заходил в любую камеру, опытным взглядом выбирал из толпы нужных людей и, не повышая голоса, отправлял их в душ, где те драили и скоблили вверенный ему объект. Сам Болтун в это время пил кофе с «дружбанами» и рассказывал очередную байку.
Самое удивительное, но ему ни разу никто не отказал. Из нашей камеры он никого никогда не «припахивал», а вот из других — каждый день. Он никого не бил, не угрожал и не ошибался в своем выборе. За долгие годы, проведенные в неволе, научился очень хорошо разбираться в людях. Он знал, что вот этому скажи, и тот будет и мыть, и драить, и постирает тебе носки и портки, а вот этому скажешь — может и в морду дать, несмотря на то, что ты там какой-то «авторитет».
Эссамир свободно мигрировал из одной камеры в другую, навещая многочисленных дружбанов. Поначалу администрация была против таких вольностей, и когда его вытолкали взашей из очередных гостей, я тому свидетель, он начал орать, что ущемляют его права, что он вскроет себе вены, затем залез на подоконник, достал бритву и начал картинно размахивать ею перед собственным горлом. При этом он кривлялся, орал и грозил всяческими карами надзирателям. «Концерт» продолжался около часа. Как он вопил, было слышно во всех самых дальних уголках тюрьмы. В конце концов плюнули и разрешили ему шарахаться до вечерней проверки.
Для меня до сих пор осталось загадкой, почему администрация шла ему на уступки, ведь закрывали же глаза на явные убийства. Летом убили старпера — насильника, после Нового года, в январе, задушили уголовника из соседней первой камеры. А в том, что его задушили, не сомневаюсь. Нашли его в петле над входной дверью, типа повесился, но когда выносили труп, я стоял рядом и видел, что у покойного на шее было две (!) борозды. То есть его сначала удавили, а затем подвесили. Никого не нашли, потому что не искали.
А с Болтуном нянчились, шли на разные уступки, а он кочевряжился, вены вскрою, жизни себя лишу! Ну и вскрыл бы, одним говном меньше стало бы! Возможно, его смерть могла вызвать тюремный бунт с далеко идущими последствиями? Но могла быть и другая причина.
Но вот было у нас в камере два таких кадра, бывший полицай и матерый уголовник. Вот с полицаем-то как раз все понятно, он свой для дубаков. Поэтому вставал, когда хотел, гулял, где хотел, и на проверки не выходил, а с Эссамиром почему либеральничали, не понимаю.
Часам к десяти принесли яйца, багеты, молоко, по литру на брата, вареный картофель. Завтрак! Я уж и забыл, что завтраки бывают, привык уже к двухразовому питанию. Поел еще, попил молока, голод притуплялся, язык стал уменьшаться в размерах и поубавилось шершавости, но мочиться не хотелось.
Вскоре пришел доктор Ибрагим, справился о моем здоровье, я поделился с ним своими опасениями и попросил дать мочегонных. Через полчаса выпил фуросемид, а через час первый раз почти за двое суток сполз с кровати и доковылял до туалета, где справил диурез. Ну, жить буду!
Весь день пил воду, мочегонные и с остановками ходил в туалет, «прочищал» почки. Сокамерники, видя мои мучения, не доставали разговорами и не лезли в душу.
На следующий день мне значительно полегчало, уже не так кружилась голова, начал ходить в туалет без мочегонных, исчезла шершавость на языке, прекратили кровоточить десны, меньше шатались зубы.
Когда в очередной раз делал остановку по пути из туалета до кровати, открылся «домик», и из него вылезла взлохмаченная седая голова европейца. Так я первый раз увидел Рени.
Мне почему-то показалось, что он непременно заговорит по-русски, но француз владел только своим языком и английским. Я не стал карабкаться на верхотуру второго яруса, а остался сидеть на стуле в проходе. Меня обступили обитатели и, пожимая руки, начали знакомиться. Все имена с ходу не запомнил, путался поначалу, но арабы народ с юмором, потому не обижались, а веселились.
Вдруг Рени что-то начал быстро говорить, тыкая морщинистым пальцем в календарь. Мой запас французских слов сводился к «бонжур», «оревуар», «пардон», здесь еще обогатил за счет «цивиль присон» (гражданская тюрьма).
— Я не понимаю, что он хочет? — по-арабски спросил я.
— Он говорит, что сегодня 31 декабря, и завтра начинается новый, 2009 год, — перевел мне Олигарх. — Что во Франции сейчас очень весело, и он бы не отказался от рюмки хорошего коньяку.
— Спроси, а шампанское он что, не пьет?
— Нет, он любит коньяк и виски!
Да, самый любимый с детства праздник приходится встречать в таких условиях. Одно радовало, что не меня одного. Это надо ж забыть, что сегодня Новый год! Мне сделалось грустно, расхотелось беседовать, залез на свою кровать и задумался о превратностях судьбы.
Кто-то плюхнулся на соседнюю койку, я повернулся и увидел моджахеда Авери.
Произнеся традиционное приветствие и получив достойный ответ, он спросил, почему я такой хмурый.
— Так Новый год сегодня, а я в тюрьме! — объяснил ваххабиту.
— А для нас это не праздник! Баловство одно, смена даты.
— Для кого «для вас»?
— Для правоверных мусульман! В России есть мусульмане?
— Полно, в Чечне, например, в Дагестане.
— О, Чечня! Вы, русские, убиваете там наших братьев, ты убивал мусульман? — зло произнес Авери и грозно посмотрел на меня.
— Я вообще-то, доктор жаррах (хирург) и никого не убивал, ни мусульман, ни христиан! Я и в Чечне-то никогда не был!
— Доктор? Доктор — это хорошо, — чуть смягчился моджахед. — А что скажешь на это?
Он протянул мне свою обезображенную руку.
Имел место грубый рубец на передней и задней поверхности левого локтевого сустава. Сам сустав «болтался», амплитуда движений была значительно больше нормы.
— Похоже на пулевое ранение, — высказал я предположение.
— Правильно! Это меня вон его земляки ранили! — радостно произнес Авери и кивнул в сторону пухлощекого толстяка, который о чем-то оживленно беседовал с Рени.
Под взглядом Мухаммеда он весь как-то сморщился и замолчал.
— Не любишь англичан? — поинтересовался я.
— Нет, к англичанам нормально отношусь, хоть они меня и ранили, но я и их солдат немало убил. Ненавижу американцев!
— Почему?
— Англичане — воины! Когда мы нападали на них в Ираке, они не убегали, даже если нас было гораздо больше, а всегда принимали бой и не трусили, сражались храбро! А американцы — трусы. Даже если один моджахед и выстрелит в их сторону, то убегают, а потом начинают по тому месту бить с пушек, посылают самолеты, вертолеты и долбят часа два, там давно уже никого нет, а они все стреляют, потом на танках, БМП едут осматривать.
— А зачем ты пугаешь того зэка-англичанина?
— Да я просто шучу! Когда мы брали в плен америкосов, то я отрезал им головы, снимал на видео и отправлял в Америку, чтоб матери больше не посылали своих сыновей убивать мусульман. А если попадался англичанин, то мы его обменивали на своих арабов, не причинив вреда, потому что они хорошие противники, мы таких уважаем, а трусов убиваем.
— И ты все это рассказывал англичанину?
— Да! — весело сказал Авери. — Я же ему не хочу голову отрезать, пусть живет.
— А француз?
— Французов я не люблю, они угнетали мою родину, но это старик, я тоже ничего плохого ему не сделаю. Мусульмане не воюют со стариками.
— А к русским как относишься?
— К русским — не знаю, вот ты первый, кого я вижу в своей жизни. Тем более ты хирург, мне хирурги руку спасли, хотя уже гангрена начиналась. Меня ранили в Басре и в Сирию вывозили десять дней, так как только по ночам ехали. Рука распухла, воняла, было много гноя, но попался хороший хирург, сохранил конечность.
— А ты знаешь, что Россия много помогала арабским странам, в частности, в борьбе с Израилем. Помогает Ливии, Сирии, Египту, Палестине, у нас много студентов и офицеров из арабских стран учатся.
Авери оказался начитанным моджахедом, тут еще наш разговор внимательно слушал ливиец Турку, который подтвердил, что в его стране очень хорошо отзываются о России и что вооружение ливийской армии идет за счет нас.
— О, «Калашников»! — внезапно завопил моджахед. — «Калашников»! РПГ (ручной противотанковый гранатомет)! Знаю! Я в Ираке с ними воевал! Я гранатометчиком был, сколько танков подбил! Да, это же Россия! Ну, ты друг!
— Да, «Калашников» и РПГ — это наше оружие, — подтвердил я.
— Слушайте все! — заорал Авери. — Этот человек из России мой друг, кто его обидит — будет иметь дело со мной!
Так через автомат Калашникова и РПГ у меня появился новый «дружбан» в лице злобного моджахеда Авери.
— Научишь меня русскому языку? — неожиданно спросил очередной сахби. — Хочу говорить, читать и писать по-русски.
— Без проблем! — дал я свое согласие. — Вот оклемаюсь и приступим к занятиям.
В камере облегченно вздохнули, раз ваххабит записал меня в свои «дружбаны», драки не будет и скандалов тоже. Подошло время очередного намаза. Те, кто молился, пошли совершать омовение — мыть руки и ноги, а после расстелили коврики и повернулись лицом к Мекке, у нас это было в сторону входной двери.
Пока большинство молилось, ко мне подошел англичанин и, озираясь, стал что-то скороговоркой говорить, ежесекундно оглядываясь. В школе и институте английский «прошел» мимо меня, поэтому пришлось ждать переводчика. Он возник в виде пахана Бужни, который, отработав, пришел в камеру.
— Бужня, переведи, что он хочет?
— Говорит, чтоб я боялся Авери, он страшный человек, он его очень боится, так как тот отрезал живым людям головы.
— Передай, что я понял и постараюсь быть осторожным. Я знаю, что он убивает людей, убивает, а затем ест их, особенно толстых и упитанных наркоманов, — взглянув на испуганное, трясущееся лицо толстяка добавил: — Хотя нет, последнее не переводи.
Бужня оценил мой юмор и, пожалев англичанина, не стал переводить целиком. В это время молиться закончили, Авери встал с пола и, складывая коврик, свирепо посмотрел на Эдгара, сдвинув брови к переносице, и громко клацнул зубами. У бедняги штаны сделались мокрыми, и он побежал в туалет их менять. Все вокруг заржали, а моджахед смеялся больше всех, с юмором, оказывается, у него тоже все было в порядке.
После последней вечерней молитвы Авери залез в свой «домик», он спал прямо подо мной, заявив, что не будет встречать Новый год. Али с Фаузи ловко и быстро отдраили камеру и толчки, наведя вечерний порядок. После того как полы высохли, расставили столики, стулья, накрыли их чистыми газетами и расставили пластиковые стаканы и тарелки. До Нового 2009 года оставалось 30 минут. Откуда-то извлекли настоящий торт. Оказалось, его заказал Олигарх по своим каналам, разрезали по количеству едоков пластиковыми одноразовыми ножами, не забыв и про моджахеда, утром съест, приготовили бутылки с местной газированной водой «Буга». Расселись вдоль столов, кому не хватило места на стульях, сели на кровать, меня усадили сбоку, чтоб было видно телевизор.
По TV весь день били в барабаны и дули в зокру, к вечеру разбавили горловым пением (тоже на любителя). Ближе к полуночи на экране появился Бен Али, который толкнул речь в своем стиле, что этот год прожили хорошо, а следующий год проведем еще лучше, что он как мудрый политик и отец нации будет и дальше вести свой народ к процветанию. Ну, в общем, без него никак!
В полночь заиграл национальный гимн, на экране все вытянулись во фрунт, в камере же, мягко сказать, проигнорировали. Открыли газировку, разлили по стаканам, поздравили друг друга с праздником. Выпили, закусили тортом. На экране упитанные бабы стали трястись и подметать сцену волосами под звуки тамтамов. А сзади них взвод толстых арабов упражнялся в пении горлом.
Эссамир переключил на итальянский канал «Районо», и мы стали смотреть, как встречают Новый год в Европе. Фейерверки, снег, мишура, много веселых румяных лиц. Все танцуют, поют, радуются смене года. Начался шикарный концерт, где красивые девушки в обалденных нарядах зажигали в большом зале, все прилипли к экрану, пуская тягучую слюну, а я пошел, вернее сказать, пошаркал спать.
Взобравшись на кровать, залез под одеяло. Вот и 2009 год наступил, уж он точно должен быть годом моего освобождения, в каком только месяце и что меня еще ожидает, какие сюрпризы готовит судьба? Как там мои родные, как близкие Натальи? Когда к этому чертову следователю вызовут? Когда письма получать стану? С такими невеселыми мыслями незаметно погрузился в сон, не помешало даже буйство красок и музыки на голубом экране.