Почти три недели я пробыл в новой камере, за это время полностью восстановился, третий день, как начал восстанавливать физическую форму. Вставал до утренней молитвы, пока все спали, отжимался, приседал, подтягивался на вещевых полках, благо на них здесь никто не спал. За время голодовки и восстановительного периода мышцы значительно атрофировались, поэтому физическую нагрузку давал минимальную. После зарядки обливался холодной водой, далее будил Мухаммеда на молитву.

За это время уже хорошо освоился, выучил и не путал больше имена сокамерников. Три раза в неделю ходил в школу, где стал показывать неплохие результаты. Вел дневник и оформлял словарь. Начал заниматься с Мухаммедом русским языком. На удивление, он оказался башковитым малым и через три недели уже знал сотню слов и выучил алфавит. Я сравнивал его с собой и думал, что если б мне так давался арабский, то можно было бы и в школу не ходить.

Наверно, у всех арабов есть какая-то генетическая предрасположенность к языкам. Иначе чем объяснить их знание двух и более языков?

Я старался найти себе какое-нибудь дело, чтоб хоть на время отвлечься от грустных мыслей. Когда шел в новую тюрьму на занятия, то часто по пути встречал моршеда, и каждый раз я напоминал ему, что жду свидания со следователем. И каждый раз он мне отвечал, что вот-вот меня отвезут к нему. Однажды я не выдержал и заявил, если до первого февраля не отвезут на допрос, то начну новую голодовку!

Две с лишним недели я провел в седьмой камере, но ни разу еще не выходил на прогулку. 15 января решил, что достаточно окреп и пора выходить в «люди».

Первая прогулка на новом месте мне хорошо врезалась в память, что и дату запомнил.

Летом, после памятной драки малолеток, я не знал, куда подевали смутьянов. На самом деле мне было наплевать, что с ними стало, просто их рожи перестали мелькать во время прогулок, и я забыл об ж существовании. А как оказалось, их всех раскидали по другим камерам на «перевоспитание».

Большая часть, около 20 человек, юных подонков попала в первую. Там их немного «причесали», но еще не до конца. «Детство» у них в одном месте пока «играло».

Дворик был идентичен тому, что приходилось наблюдать и раньше, только народу побольше. Но из-за проклятых малолеток нельзя было спокойно ни стоять, ни ходить. Они все время были в движении, создавая из своих тел некое подобие броуновского. Не стояли на месте, все время бегали, толкали друг друга, щипали. Им было весело!

Вот вышел первый раз на новом месте на прогулку, а тут с ходу какой-то мелкий недоносок меня, пробегая, плечом задел, да все бы ничего, но в этом месте ребра сломанные еще побаливали. Сделал ему замечание, а он нет, чтоб извиниться, так развернулся, сделал страшную физиономию и на меня попер как танк. Честно говоря, немного расслабился в «семерке», там контингент другой совсем сидел, все вопросы без мордобоя старались решать. Рано расслабился! Тюрьма не дом отдыха!

Идет этот чижик, мимической мускулатурой играет, маски ужасные из своего лица лепит, думает, испугаюсь и убегу. Не на того напал, парниша! Встретил его прямым правым, он на пятую точку и приземлился. Глазенками завращал, заорал благим матом, типа наших бьют.

А так получилось, что в этом углу одни малолетки находились, из уголовников с понятиями почти никого. Вот эта орава и рванула на меня. Но когда двадцать человек хотят одного побить, то всегда плохо получается, тут главное на ногах устоять. Упадешь — затопчут! А так они друг другу мешают, толкаются только, а по-хорошему «зацепить» не могут. Я по мордасам, сколько сумел, врезал, кровь потекла — значит удачно!

Вывернулся, крайнего дохляка в живот ударил ногой, убогий скрючился, я его за волосы схватил, башку на себя наклонил и к горлу бритву приставил. Хотел давеча выкинуть ее, думал, не пригодится, да видно поторопился.

Стоять, ору, козлы! Будете дергаться — горло ему перережу! Толпа малолеток как вкопанная замерла в метре от меня, глаза из злых в растерянные превращаются, пацанчик, которого я в заложники взял, обоссался со страху.

Все быстро произошло, от того момента, как я во дворик погулять вышел и до взятия заложника, наверно, меньше двух минут прошло. Не зря в свое время месяц почти тренировался, учился бритву из под лейкопластыря на животе молниеносно извлекать. Не прошли даром уроки, сослужили службу.

После того как мне ребра сломали, для себя решил, что больше долго драться не буду, просто физически не смогу. Ослаб очень в тюрьме, тем более девятидневную голодовку недавно перенес. Вон с десяток ударов сделал, и «сдох» сразу, стою, отдышаться не могу, легкие аж наружу выворачиваются, свистит все. Какой из меня боец сейчас? Вот и решил недавно, если кипиш какой, то либо бритвой резать, либо заложников брать. Тут выбирать не приходится.

Пока я обсосанного паренька грозился — «тау избах гуа киф-кифь алюшь» (сейчас прирежу его точно барана!), остальные зэки подбежали к нам, стукачи в этот момент метнулись за полицаями. У меня было минут пять. Начались переговоры.

Эссамир Баби прибыл раньше надзирателей, быстро «застроил» малолеток, что-то стал объяснять им, жестикулируя руками и выпучивая глаза. Я слов не разбирал, они вылетали из его глотки, как из пулемета. Только все эти засранцы как-то обмякли, скукожились, потупили взгляд и отошли от меня. Прибежал и их пахан со товарищи и стали раздавать малолеткам тумаки.

Эссамир подошел ко мне и мягко попросил отпустить заложника, объяснив, что меня больше никто здесь не тронет. Я поверил ему, убрал от горла сопляка лезвие и пинком направил к своим.

Прибежали полицаи с дубинами во главе с моршедом, начался шум, гам, малолеток поставили на колени и стали охаживать знакомыми белого цвета «приборами», видно, стукачи уже ввели в курс дела, кто начал, и что произошло.

Эссамир шепнул мне:

— Руси, тебя бить не будут, но бритву придется отдать.

— Как это отдать? — возмутился я. — У меня больше нет!

— Не дури, отдай!

— Нет, скажу, что потерял.

— Отдай, они все здесь перероют, никто спать не ляжет, пока не найдут. Засветил — все, отдай!

— Ну не знаю, — засомневался я.

— Я тебе потом другую подгоню, а эту отдай!

Пока мы шептались, малолеток избивали, остальных построили как для проверки, меня моршед пригласил за собой. Вышли в коридор.

— Я все знаю, что здесь произошло, — начал моршед. — Наверное, на твоем месте я бы поступил так же, но ты взял в заложники человека! Угрожал его убить!

— Нет, надо было ждать, пока меня убьют! — с вызовом парировал я.

— Нет не надо, это тюрьма, здесь всякое может произойти, но ты не должен был резать ему горло.

— Я никого не резал, я просто пугал!

— Кстати, а у кого ты взял бритву?

— Нашел! — с честным видом дал я ответ. — Шел по дворику, смотрю, бритва валяется, подобрал, хотел вам отдать, а тут эти козлы! Не успел, в общем, сдать.

— Ну, ладно! Хватит шутить! — вполне серьезно произнес моршед. — Если б ты не был ажнаби (иностранцем), сейчас бы вон с ними на коленях сидел, а после в карцер суток на пять! Понял?

— Понял! — переходя на крик, начал я. — А ты понял, что если вы меня посадили непонятно за что, то должны обеспечить мне безопасность! Фэмэт (понял)? И что если эти ублюдки меня грохнут, то у Республики Тунис будут неприятности, а у тебя в первую очередь! Энта фэмэт (Ты понял)?

И добавил еще пару фраз на великом и могучем, правда, непереводимых и далеко не литературных.

— Бехи, бехи (хорошо, хорошо)! — смягчился тюремный чин. — Ты отдаешь мне бритву, и я забываю, что здесь произошло.

— А если я ее потерял? — полез я на рожон.

— Эсма (послушай)! — теряя терпение, прошипел моршед. — Мы тебе еще две статьи можем добавить! Хранение холодного оружия и угроза убийства, можно еще и взятие в заложники приплюсовать. Это лет на 15 потянет.

— А с каких пор лям (бритва) стало холодным оружием считаться?

— В тюрьме и иголка за оружие считается, что запрещено, то сам понимаешь!

Я не стал спорить, а отдал ему бритву, жалко было расставаться. Привык к ней, еще Тони мне ее подарил. Столько шмонов пережила, но, ладно, свою роль сыграла, жизнь мне спасла, и резать никого не пришлось.

— Когда я на допрос поеду? — в который раз спросил я.

— Скоро, как переводчика найдут, так сразу же и поедешь, может, даже на этой неделе.

— А что с этими будет? — кивнул я в сторону дворика, где до сих пор слышались удары палок и поскуливание избиваемых. Но ответа не получил.

Вот не боятся они так подолгу их бить, не боятся, что помрет кто-нибудь? Или профессионалы свое дело знают, дубасят больно, но не смертельно?

Я вернулся во двор, где стояли обе наши камеры, малолеток по-прежнему били и не разрешали встать с колен. Следом вошел моршед, что-то скомандовал дубакам, и те прекратили истязание. Всех, кто стоял, пересчитали и отправили по камерам, тех, кто стоял на карачках, оставили.

А надо сказать, что в Тунисе зима — сезон дождей. С конца декабря до середины февраля почти каждый день идет дождь. Дворик крыши не имеет, зато грязи и воды с избытком. Поэтому малолетки стояли на коленях на грязном полу, а сверху поливал мерзкий дождик. В отличие от них, проводившие экзекуцию надзиратели были одеты в сапоги и плащи с капюшоном.

Потом я узнал, что зачинщик драки провел трое суток в карцере, а после переведен в новую тюрьму, где его следы и теряются. По крайней мере, я про него больше ничего не слышал. Остальных еще часов пять подержали на коленях под непрекращающимся дождем, после отправили в камеру, где еще всыпали пахан с «дружбанами».

Вернувшись «домой», весь вечер сокамерники только и обсуждали, что мои сегодняшние приключения. Но мнения у всех сошлись, что не будь я ажнаби, то размазали бы дубаки по стенке вместе с малолетками, потому как вначале всех дубасят, а потом уж определяют степень вины каждого. Зачастую и невиновным достается, но это уж издержки тюремной жизни.

Да, расслабляться никак нельзя! Ни на минуту нельзя забывать, где находишься.

На следующий день на прогулке никто не бегал, не скакал, все было «чинно и благородно». Зэки гуляли, развешивали белье, курили, разговаривали. Ничто не напоминало о вчерашнем. Но, несмотря на окружающую умиротворенность, я был предельно собран и внимателен, ходил по дворику, избегая большого скопления людей. За один день я приобрел больше двух десятков врагов. Кто теперь даст гарантию, что кто-то из них не захочет ткнуть меня заточкой в почку или полоснуть бритвой по лицу?

Неожиданно подошли пахан первой камеры с Болтуном.

— Руси, это Омар, он капран бит вахед, — начал Болтун. — Он хочет извиниться за своих.

— Яум джамиль, Омар (прекрасного дня, Омар)! — поздоровался я.

— Ты извини моих парней, они молодые еще, глупые, — стал оправдываться пахан первой камеры. Затем он крикнул, и вчерашние драчуны несмелой толпой подошли к нам. У большинства, с удовольствием отметил я про себя, на лице бугрились приличные кровоподтеки.

— Ты извини нас, брат! — начали они мямлить нестройными голосами.

— Брат! Не обижайся! Тебя все тут уважают, ты в Рамадан пост держал, Титти спас, никого не заложил, с кем дрался, голодовку выдержал в девять дней, — начали они перечислять мои «заслуги».

— Брат, давай мир? — предложил здоровяк с двумя «подбитыми» глазами, видимо, главный у малолеток.

— Ваши братья в овраге лошадь доедают! — по-русски озвучил свои мысли и по-арабски добавил: — Бехи, салям (хорошо, мир)!

После чего пришлось с каждым обняться и потереться щекой об щеку по арабскому обычаю. Ну все, теперь мы сахби! Хотя дай волю этим новым «дружбанам», вот ни секунды не сомневаюсь, что набросились бы сворой и разорвали на тысячу мелких кусочков, и мертвого бы рвали!

Ну, раз предлагают мир, грех отказываться, лучше слабый мир, чем крепкая война! Тут же меня угостили стаканом кофе, стараясь как можно шире улыбаться, распил с ними этот напиток.

По правде сказать, больше здесь крупных конфликтов не возникало. Через неделю малолетки возобновили броуновское движение. Опять носились как угорелые, правда, стараясь не задеть меня, а если и задевали, то приносили самые большие извинения.

Ребятишки росли, развивались, в отличие от моих ровесников им надо было выплеснуть ту энергию, которой их снабдила природа. У них еще молоко на губах мамкино не обсохло, а их уже лишили этой возможности. По сути, это были дети, которым надо порезвиться и пошалить. Однако этим «деткам» ночью в темном переулке лучше не попадайся!

Большинство сидело за курение конопли, воровство, драки, изнасилования. Побывав в детской тюрьме, где другие правила, они с трудом вписывались в местные.

Но потихоньку-полегоньку и их обламывали, подводя к местным реалиям.

Те из малолеток, кто в тот день стал «дружбаном», больше ко мне не цеплялись. Вновь прибывшим объясняли, чтоб не лезли ко мне, а то плохо кончат. Старшие зэки следили за этим. Но один раз не уследили.

Уже в начале весны перевели очередного малолетку, а тот как узнал, что я русский, то почему-то решил подразнить меня. Такой клоун местного разлива, ходит, кривляется, дразнится, думает, очень весело, на публику играет, дешевый авторитет зарабатывает. Вот этот дурачок ходит по пятам и орет: «Раша! Раша-Наташа! Водка! Горбачев!»

Ходил он так минут десять, идет сзади и походку мою копирует, и «Раша!» выкрикивает, и по сторонам озирается, ищет благодарных зрителей. Я думал, надоест ему, отстанет. Нет, ходит! Резко развернулся, он и не ожидал, да-а-а как залепил ему в ухо ладонью. Он на пол упал, сел и ждет, когда арабы побегут русского бить. А вместо этого капран подошел и еще ему в это же ухо оплеуху приложил. Оно у него после распухло и издалека можно было различить, как дурачок тот погулять вышел, одно ухо нормальное, а другое раза в два больше. Больше недели так ходил.

Одним словом, контакт с местным населением наладил, но душу сей факт грел мало, мне хотелось большего. И вот числа 21 января меня вызвал к себе моршед и сообщил, что нашли переводчика и завтра я еду на допрос. Также он отдал мне книги, переданные консулом и отправленные цензору в Тунис. Странное дело, значит, десять книг цензор смог проштудировать и вернуть их обратно, а письма, по объему куда меньше печатных изданий, не смог? Может, завтрашний день что-то прояснит?