Январь и начало февраля прошли без особых происшествий, если не считать инцидент с Мухаммедом. Моджахед раз в две недели подстригался, в начале февраля мы вместе пошли в «парикмахерскую». Взяли с собой стульчики и сели в проходе, освободившиеся хажими вскоре принялись за нас.
Не знаю, из-за чего разгорелся сыр-бор, только ваххабит внезапно вскочил на ноги, выхватил из рук своего парикмахера ножницы и всадил их тому сантиметров на десять в грудную клетку. Я и глазом моргнуть не успел, как работник бритвы и ножниц лежал на спине, а из левой половины грудной клетки в проекции 3–4 межреберья по средней ключичной линии торчало орудие преступления.
Авери, дико вращая глазами, выхватил из груди ножницы, повторно замахнулся, но десятки сильных рук вцепились в него и оттащили от противника в сторону, забрав оружие. Краем глаза я засек, как кто-то ловкий платком протер ножницы, стерев отпечатки, и бросил их подле хажими.
Вокруг раны образовалось кровавое пятно, и стал выходить воздух. Не мешкая, разорвал на раненом рубаху и, обнажив рану, понял, что повреждено легкое и образовался открытый пневмоторакс. В таких случаях открытый пневмоторакс необходимо перевести в закрытый, самое простое — это наложить окклюзионную повязку, проще говоря, закрыть дырку в грудной клетке.
Вытряхнув из полиэтиленового мешка инструменты, я закрыл им рану и плотно прижал рукой. Пострадавший был очень бледен, ртом ловил воздух и пытался оторвать от себя мою руку. Ножницы могли повредить, кроме легкого, и межреберную артерию, это означало продолжающееся внутреннее кровотечение. Его повязками не остановишь, только оперативным путем.
Через несколько минут прибежал доктор с чемоданчиком. Мы вдвоем наложили уже путевую повязку из бинта и куска специальной клеенки, померили давление, оно было низким. Хажими срочно повезли в больницу. Тут только я осмотрелся. Руки в крови и в волосах, голова наполовину подстрижена, на полу лужа теплой крови, а ваххабита нигде не было. Пока я оказывал помощь, его увели в дежурку.
Прибежал моршед, пригласил меня с собой, я отказался, сказал, пока не помоюсь и не достригусь, никуда не пойду. Странно, он не стал возражать, а стал опрашивать других зэков.
Когда меня достригли и я умылся, моршед увел в кабинет и пытался узнать, что я видел. По сути, я был основной свидетель, так как практически у меня на глазах и произошло этот покушение на убийство. Но нутром чуя, что надо идти в глухой отказ, я начал — «ничего не видел, ничего не слышал, ничего не знаю». Потом уже узнал, что все остальные свидетели показали то же самое, только с поправкой, что, мол, русский все видел, спрашивай у него.
Выходило, что я единственный человек, кроме самого пострадавшего, кто мог подтвердить, что именно Авери ударил ножницами парикмахера. Но я стоял на своем. Пришли дежурные офицеры, на какие только ухищрения они не шли, кроме физических, чтоб получить от меня нужные сведения. Но я так и не сказал. Допрашивали часа четыре, потом плюнули и отвели в камеру.
Только в камере узнал, что ваххабита отправили в одиночку, что случай этот замять не удастся, так как много свидетелей, да и парня в больницу отправили, где может и помереть.
Пришел Болтун, он сообщил, что Авери утверждает, что хажими поскользнулся и сам на ножницы упал. Что по тюрьме только и разговоров о том, как русский хирург не растерялся и спасал арабского зэка.
Раненого в больнице откачали, обошлось без операции, артерия оказалась незадетой. Ограничились дренированием грудной полости, может, не последнюю роль сыграла и моя помощь, кто знает. Через пару недель его вернули в тюрьму, только перевели в другую камеру.
Братья-мусульмане заставили его заявить, что он сам упал на ножницы и Авери его не пытался убить. В противном случае пригрозили через своих людей на воле расправиться с его семьей.
Одним словом, для всех все закончилось хорошо, хажими остался жив, Авери, отсидев три недели в одиночке, перевелся назад к нам. Дело относительно покушения на убийство прекратили за отсутствием состава преступления. Несчастный случай — сам упал на ножницы, если б не помешали, мог бы несколько раз «сам упасть».
Пока Авери отсутствовал, на его место прислали молодого ваххабита Шади. Он участвовал в восстании 2006 года, прошел подготовку в Алжире и шел в составе ваххабитских отрядов освобождать Тунис от кяфиров. Чем все закончилось — известно, сейчас мотал свою десятку.
В свои 25 лет этот самый Шади был настолько туп и ограничен, что мне казалось, что он остановился в развитии еще в восьмилетием возрасте. Единственное, что он знал, — это Коран, который выучил наизусть, и немного разбирался в оружии. Все!
Он не читал газет, журналов, книг, не смотрел телевизор, не играл ни в одну игру, его ничто, кроме религии и оружия, не интересовало. Он даже не представлял, где Россия, и чем Европа отличается от Азии. Зато крепко усвоил в своем кружке, что есть такие евреи и американцы, которых обязательно надлежит убивать. Те, кто является их приспешником, тоже подлежат уничтожению, к ним он относил своего президента Бен Али и полицейских. Целыми днями он читал Коран, который и так знал наизусть, да молился, прерываясь на сон и еду.
Пробыл он у нас недели две, и я не видел, чтоб он изменил своим правилам. А он так уже два года живет! Вот это фанатик! С первых же часов пребывания в нашей камере у него начались трения с Болтуном.
Баби был страшный матерщинник, что очень не понравилось новому обитателю нашей камеры, и он стал делать замечания матерому уголовнику.
По утрам Шади так голосил молитву, что просыпались все обитатели камеры, включая Болтуна, и никакие уговоры на него не действовали. Эта тема мне уже была знакома, и я ждал развязки. Она не заставила себя ждать и наступила раньше, чем я предполагал.
Через две недели своего пребывания Шади принесли продуктовую передачу от родных, там был и кус-кус, и салаты, и макароны с перцем и курицей. Взяв на себя роль радушного хозяина, он пригласил к столу Болтуна, видимо, решил с ним подружиться, меня и еще пару человек.
Мы сидели, кушали и мирно беседовали о посторонних вещах, Болтун нахваливал блюда. Шади расцвел в улыбке. После ужина Болтун навел себе кофе, улегся на кровать и принялся смотреть телевизор. Шел футбол, дворовые команды выясняли отношения на вытоптанном поле. Любимая команда Болтуна проигрывала, он отставил в сторону кофе, сел и принялся громко ругаться.
Улыбающийся Шади подошел к уголовнику и попросил того не выражаться. И тут случилось неожиданное. Болтун внезапно, со всего размаха ладонями врезал моджахеду по ушам, позже мы узнали, что у того лопнула одна барабанная перепонка. После принялся натурально лупить как боксерскую грушу. Его еле оттащили. Шади в луже крови лежал на полу и стонал. На шум прибежали надзиратели и увели обоих. Когда вели ваххабита, он пообещал Болтуну скорую смерть и начал орать «Аллах акбар», сколько его вели, столько и орал.
Увели их почему-то в новую тюрьму. Болтун на следующий день как ни в чем не бывало вернулся в камеру, а Шади я больше не видел, утром пришли тюремные шестерки и забрали его вещи.
Этот случай меня немного озадачил, вот так вместе за одним столом ели, пили, один нахваливал еду другого, через десять минут уже бьет благодетеля, ломает ему нос и рвет барабанную перепонку. Но немного погодя, как следует поразмыслив, понял, что этот Шади просто достал Болтуна своими придирками.
Вернувшийся Авери никак не прореагировал на этот случай, я думал, он хотя бы поговорит с Болтуном насчет избиения брата-моджахеда. Но тот никак не высказал своего мнения. Да и никто из ваххабитов не желал просто так связываться с Болтуном, слишком много было у него друзей-бандитов.
Рассказывали, что лет пять назад между политическими и уголовниками произошла настоящая бойня, пришлось спецназ из других тюрем подключать. Были и трупы, и раненые, а руководил всем Болтун. В таких кровавых спорах администрация всегда принимает сторону уголовников. И в тот раз моджахедам досталось, с тех пор старались, чтоб в одной тюрьме и в одной камере их было меньшинство. За Болтуном зэки пойдут, только скажи, а ваххабитов меньше, поэтому ссориться из-за глупого и упрямого, пусть и своего пацана матерые моджахеды не хотели. В общем, последствий не было, по крайней мере при мне.
Не исключаю, что по освобождении из тюрьмы Болтуна и нашли в сточной канаве с перерезанным горлом, но я этого уже не видел.
Так что тюремную жизнь скучной и однообразной ну никак не назовешь, постоянно какие-нибудь да происшествия случаются. Я, конечно, не против всякого рода «приключений», но лишь бы они меня не касались. А так, да пусть хоть все поубивают друг друга! Их, арабов, много, а я один.
Авери, вернувшись, вел себя как ни в чем не бывало, только однажды поблагодарил меня, что не «сдал» его, а причину нападения на хажими не озвучил, да я особо и не настаивал.
По-прежнему ходил в школу, учил сам арабский и учил русскому Авери и Фараха, вел дневник, пополнял словарь и ждал, когда состоится Дейра.
В конце февраля заехал консул. Он очень торопился, так что общались недолго, с ним был молодой, щеголевато одетый дипломат, которого он заявил как Михал Михалыча. Представил нас друг другу и объяснил, что мой вопрос отныне будет курировать он.
— Вам что-нибудь нужно? — поинтересовался Михал Михалыч.
— Да, все то же! Хочу на свободу! — бодро ответил я.
— Ну, это понятно, по существу?
— По существу? Я уже Анатолия Романовича полгода прошу привезти мне протокол вскрытия, а он все обещаниями кормит. Хотя я знаю, что его еще в июне 2008 года вам передали.
— Кто вам такое мог сказать? — вставился в разговор Пупкин. — Нам никто его не передавал.
— Мне следователь сообщил лично.
— Вы встречались со следователем? Когда? — недоуменно произнес старший дипломат.
Я понял, что им ничего не известно, что Пупкин даже не общался с господином Салахом последнее время, да и вообще, похоже, ему глубоко наплевать на меня.
В двух словах поведал Михал Михалычу о последних событиях своей жизни, о визите к следователю, о том, как меня «любезно» приняли, про написанные показания, про воздушную эмболию, про Дейру. Не стал распространяться о голодовке и прочих «приключениях», знал, что они общаются с моей матерью и могут проболтаться, зачем расстраивать старушку?
Похоже, молодой дипломат и вправду проникся моим делом. Он задавал вопросы, очень удивился, что переквалифицировали статью, обнадеживающе заявил, что попытается, насколько хватит его компетенции, помочь мне. С тем и уехали, на прощание Михал Михалыч не побрезговал пожать мне руку. Какой-то сдвиг был.
В феврале нас покинул жулик Фаузи, 26 числа у сынка президента день рождения, и он устроил небольшую амнистию, из нашей камеры освободился один человек. Вместо него прислали диабетика Надира, который на пару с Али и продолжил драить камеру.
Надир по «специальности» вор, причем вор не простой, а элитный, специализировался на краже изделий из этого металла. Проникал в жилища состоятельных граждан и крал только золото. В свои 32 года он о золоте знал все, в криминальном смысле.
Почти у каждой арабской женщины есть золотые изделия, и Надир знал все места, где можно их спрятать, рассказывая об этом, он подчеркивал, что особой фантазией люди не отличаются. Если он был уверен, что в этом доме или квартире есть золото, то он никогда не уходил пустой. Криминальное чутье его ни разу не подвело.
Золото легче спрятать и легко продать, он знал всех торговцев краденым золотом, поэтому не испытывал проблем с его реализацией. По его словам, таких воров были единицы, и они поделили страну на «зоны» влияния по типу наших «сыновей лейтенанта Шмидта».
Сам же Надир попал, как и большинство в Тунисе, по наводке, сдал кто-то из менее удачливых конкурентов, причем прямо с поличным, вылез из окна ограбленного дома, а его уже полиция поджидает. Повезло, что в кармане одна цепочка да пара сережек и было, дали три года.
Вообще я удивляюсь отношением к ворам в Тунисе. Сроки им дают небольшие, 2–3 года, почти все выходят по амнистии, иди, воруй дальше! В Китае и Саудовской Аравии до сих пор руки отрубают, а здесь рай для них.
Настоящих больных было мало, времени они проводили в нашей камере тоже немного, так что особенно никто не запомнился. Каждый день приводили больного зэка на свободное место, и не успев с ним как следует познакомиться, его отфутболивали дальше. Или Авери «помогал», почти каждого второго он зверски «дубасил», и беднягу переводили. Не знаю, почему он это делал, может, боролся за «чистоту» в камере, может, просто руки «чесались», но делал он это с завидным постоянством.
В начале марта освободили непутевого доктора Абдуразака. Не выдержал он тюремных условий, написал жене письмо с покаянием, та забрала заявление и злостного алиментщика отпустили. Уходя, он пожелал мне удачи и добавил, что хрен он жене отдаст деньги, сегодня же в Ливию смоется, где его краля какая-то дожидается. Обманул все-таки женушку!
На место Абдуразака прибыл некто Махмуд, личность по-своему уникальная, когда он зашел в камеру, то его встретили как старого знакомого, со всеми он обнялся, все ему были рады.
Их в семье шесть братьев, они продают пиво. Берут на заводе крупную партию, пару сотен ящиков, и у себя в деревне из-под полы продают. Пиво у них говенное, пробовал я, но другого нет, главное, градус есть! Берут по динару за банку, а продают по три. Все про это знают, в том числе и полиция, ну, местным блюстителям закона они само собой процент отстегивают, но тем еще и показатели нужны, поэтому кто-то из братьев раз в полгода садится в тюрьму. Сроки от трех месяцев до шести, все от судьи зависит.
Оказывается, Махмуд перед Новым годом вышел, дня за два до моего появления, и следующим должен идти брат Абдалла, но он дочь замуж выдает, ему как бы нельзя. Кинули жребий, выпало Махмуду идти, и вот он здесь.
Бизнес приносил хорошие деньги, они им еще с 60-х годов прошлого века занимаются, еще отец и дядьки начинали. «Купили» у доктора себе место в этой камере и сидят себе на здоровье. Дети у них во Франции, все выучились, в люди вышли, всем дома, квартиры купили, деньжат подбрасывают. Живут не тужат, а к тюрьме относятся с пониманием, как к издержке профессии.
Махмуд говорит, что он больше ничего и не умеет. Из своих 55 лет он 43 года торгует пивом, еще подростком начал. Интересный факт, он утверждал, что не умеет ни читать, ни писать, деньги по цвету купюр различает. Не знаю, правда это или нет, но на самом деле ни разу не видел, чтоб он что-то читал.
Заканчивался март. Под мартовскую амнистию попали Моном и Фарах, уходя, последний оставил свой телефон, попросил, как освобожусь, с ним связаться, через него удалось отправить еще одно письмо, которое дошло до мамы.
Двадцатого марта по обычаю был парад, ничего нового я не увидел. Все парады проходили как под копирку, ржавые мопеды и мотоциклы, акробаты, народ, машущий национальными флажками. Президент поздравил подданных с праздником и произнес речь часа на два. Все стояли тихо, не шевелясь, раз в пять минут разминались, яростно аплодируя и скандируя: «Бен Али! Бен Али! Бен Али!» Люди в одинаковых костюмах, выданных со склада местного КГБ, шныряли по толпе и фиксировали, кто слабо кричит или недостаточно громко аплодирует.
Пахану Бужне скостили еще три года, в соседних камерах тоже не густо амнистировали. Праздник прошел вяло и безрадостно. На меня напала весенняя хандра, и я решил объявить очередную голодовку.
Сразу после праздника, 21 марта перестал есть и пить. Тут уж не стали испытывать меня на прочность, а к вечеру уже прибежал моршед, чтоб узнать, чего я хочу. А хотел я знать, как там мое дело в Дейре поживает, да почему за десять месяцев заключения я не получил ни одного письма. И на сей раз буду голодать, пока не слова ваши услышу, а официальную бумагу покажите.
Моршед начал что-то лепетать про проблемы с цензором, я показал книги, десять штук на русском языке, и повторно объяснил, что книги читать у цензора есть время, пусть и письма прочтет.
Настроился решительно, так как с каждым днем становилось все теплей и теплей, лето было не за горами. Пар уже из-за рта не шел, дожди прекратились, спал вместо двух в одном свитере. Самое время, а то в жару не поголодаешь особо.
На четвертый день голодовки принесли две бумаги на арабском, скинули по факсу.
В первой говорилось, что мне запрещено писать письма на русском языке, если желаю получать ответ, то должен писать либо на арабском, либо на французском языке, в виде исключения разрешают писать на английском. Письма, написанные на других языках, рассматриваться не будут.
Так, с этим вопросом разобрались, непонятно только, почему раньше об этом факте не сообщили, а только при помощи голодовки заставил их уведомить себя о местных порядках.
Во второй бумажке было сказано, что Дейра рассмотрела мое дело и… передала в суд. Все, последняя надежда обойтись без суда рухнула как карточный домик. Теперь только суд расставит точки над «і».
Голодовку я прекратил, так как надо было собраться с мыслями и решить, как бороться дальше.