В этот день ничто не предвещало беды. После поездки в Карфаген прошло два дня, ничего интересного больше не происходило, на следующий день мы должны были покинуть Тунис. Мы уже ждали этот день, так как нам обоим здесь уже стало скучно. Пища однообразная, мероприятий практически никаких, единственно, что доставляло радость, — море и солнце. Но я еще не оправился толком от солнечных ожогов, поэтому выход на пляж был для меня проблемой. Приходилось сидеть под солнцем и купаться в море в майке.

На другой день после поездки в столицу у нас в номере отключили воду. Наталья решила пойти в бассейн на первом этаже и сполоснуться. Вернулась минут через 10, держась за левый бок, объяснив, что поскользнулась в бассейне и повредила левую половину туловища о скользкие поручни. Осмотрев ее самым тщательным образом, страшного ничего не обнаружил, но все-таки предложил вызвать местного врача. Но девушка категорически отказалась, заявив, что это очень дорого, да и боль в месте ушибов уже практически прошла. Надо заметить, что живот у Наташи уже побаливал раньше. Она чересчур налегала на местные острые салаты и виски сомнительного качества, которое предлагали в барах бесплатно по нашей путевке «все включено».

Раньше у нее уже были проблемы с поджелудочной железой, но прием но-шпы, как правило, помогал избавиться от неприятных ощущений в животе. В последние два дня боли усилились, а лекарство не помогало. В местной аптеке продать анальгетики мне отказались, пояснив, что все лекарства продаются здесь только по рецепту врача. Наталья упорно не хотела обращаться к местным эскулапам, говоря, что не доверяет им. И продолжала налегать на салаты из перца, запивая ядреным виски. Никакие мои уговоры остановиться не имели должного действа.

Накануне вечером боли в животе усилились, присоединились тошнота и многократная рвота, не приносящая облегчения. Я понимал, что обострился хронический панкреатит, серьезное заболевание поджелудочной железы, которое не терпит к себе наплевательского отношения. Но оказалось, что «скорую» здесь просто так не вызовешь, необходимо вначале поставить в известность врача отеля, тем более он говорит по-русски, и тот уже решает, вызывать или нет. Такие тут порядки.

Через туроператора узнал номер телефона врача, несколько раз звонил, но абонент был недоступен. Наташа выпила последние остатки но-шпы, боли вроде стихли, и она уснула. Около 6 часов вновь проснулась от болей в животе, несколько раз ее вырвало. Сомнений не было — панкреатит нарастал, необходима экстренная госпитализация в стационар, но Наташа была категорически против, сказав, что дотерпит до Питера, тем более что сегодня к вечеру уже будем на Родине. Я не стал больше слушать, а стал названивать доктору С третьей попытки мне это удалось.

Доктор на удивление прибыл быстро, видимо, жил недалеко от отеля. Осмотрев больную, он согласился с моим диагнозом, только спросил у нее, откуда на левом боку небольшой кровоподтек, Наташа объяснила, что это после падения в бассейне. Эскулап сделал ей два каких-то укола, о названиях которых не сообщил. Боли через десять минут отступили, и врач удалился.

Но уже около 10–00 боли возобновились.

Я повторно вызывал местного медика и стал настаивать на немедленной госпитализации в стационар! Доктор лениво ответил, что сейчас поставит капельницу и только в случае, если улучшения не будет, он имеет право направить больную в больницу. С собой он принес металлический чемоданчик, наполненный лекарствами. Поставил капельницу и всякий раз морщился, если замечал, что я чересчур внимательно наблюдал за его действиями. На мое заявление, что я тоже врач и имею право знать, что ей вводят, он с сарказмом заметил, что если я и врач, то у себя в России, а здесь я простой турист, а врач тут ОН.

Около 12–30 Наташе стало значительно легче, я осмотрел живот, он был мягкий и безболезненный. Она попросила меня сходить в столовую и принести ей чего-нибудь поесть. Я ответил, что кушать ей пока рановато, как известно при панкреатитах необходим «холод, голод и покой». Но воды ей, пожалуй, принесу, так как многократная рвота привела к приличному обезвоживанию, что на такой жаре складывалось не в ее пользу, а прокапанных растворов, на мой взгляд, маловато.

В это время пришел доктор и поставил последний флакон. Этот знаток медицины постоянно куда-то выходил из номера, по-видимому, кроме нас, у него в отеле были еще пациенты, которым поставлены капельницы.

Итак, доктор сменил последний флакон, я посмотрел на Наталью, она лежала под капельницей на кровати у балконной двери и улыбалась мне. На ее загорелом лице четко стал прослеживаться здоровый румянец, помахала мне свободной рукой и сказала, чтоб не волновался, ей уже лучше и все будет хорошо — ведь она остается под присмотром медика.

Я со спокойной душой вышел из номера, думая, что сегодня же по прилету в Питер надо насильно, несмотря на сопротивление больной, положить Наташу в клинику и хорошо пролечить. Панкреатит — серьезное заболевание и не любит шуток.

Опять из трех лифтов работал один, время было обеденное, и очередь в столовую была довольно приличная, но магазин, где можно было купить воду, был еще дальше. Очередь, состоявшая из полупьяных поляков и немцев, упорно не хотела меня пропускать вперед, хотя я им жестами и показывал, что есть не собираюсь (я в жару и в лучшие времена никогда не обедал, а тут когда меня в номере ждет больная Наташа, вообще ком в горло не лез). Как назло прилавок с напитками был в самом конце очереди…

Одним словом, переругавшись с доброй половиной отдыхающих, я получил наконец вожделенную воду и пошел в номер. Тут по закону жанра не работал уже ни один лифт. Пришлось подниматься на шестой этаж пешком.

В итоге вернулся только минут через 30, неся в руках бутылку холодной минералки без газа. Открыл дверь и вошел в номер. Наташа стояла в ванной, упершись руками о раковину, и смотрела в зеркало, лицо ее было неестественно синим. Вырванная из руки капельница валялась посреди комнаты. С инъекционного прокола в кожном покрове правой кисти тоненькой струйкой продолжала вытекать кровь, и на полу образовалась целая лужа. Я окликнул, но она не отозвалась, а продолжала стоять и смотреть в зеркало.

Подбежал к ней, взял за плечо и почувствовал, что она ХОЛОДНАЯ! Она умерла, и мертвая продолжала стоять и смотреть в зеркало, и не падала. Что она там увидела в последние мгновения своей жизни? Видимо, уже никогда не узнаем.

Быстро подхватил ее на руки, уложил на пол и начал делать искусственное дыхание и закрытый массаж сердца. Я не мог поверить, что Наташа умерла. Еще 30 минут назад она была жива и здорова, улыбалась мне, и вдруг ее больше нет!

По мобильнику вызвал доктора, тот мгновенно примчался, ввел какие-то препараты. Я продолжал реанимировать! Он говорил мне, что все кончено, что все бесполезно, но я не слушал, а продолжал оживлять! Но все, все было тщетно! Чуда не произошло! По прошествии 30 минут я понял, что все кончено! Все! Она умерла! Но почему? Что же произошло здесь за время моего отсутствия?

Я перенес ее тело на кровать, и только тут обратил внимание, что сам с ног до головы покрыт кровью. Руки, ноги, лицо — все было перепачкано ее кровью.

Обвел глазами комнату — следов борьбы или нападения не было видно. Все вещи, на первый взгляд, лежали на своих местах. Что же тогда произошло? Почему она вырвала капельницу и бросилась в ванную? Я смотрел на тело Наташи и не мог поверить, что она умерла! Мне казалось, что она спит, что ее немедленно надо в больницу! Я сказал об этом доктору, но он ответил, что это невозможно — она УМЕРЛА!

Дальнейшее я помню смутно. Помню только, как набрал номер матери Наташи и сообщил ей о смерти дочери. Больше никому позвонить не успел, так как в номер ввалилось много людей и меня вывели в коридор. Понял, что это были полицейские, одетые в гражданскую одежду, работники отеля, представители турфирмы. Роль переводчика исполнял муж нашего туроператора Рияд. Задавали вопросы, я что-то отвечал, не помню, что именно. В тот момент находился в сильнейшем шоке, вызванном ЕЕ смертью.

Я все порывался пройти в номер, посмотреть на нее! Казалось, произошла какая-то нелепая ошибка, может, еще можно что-нибудь сделать? Возможно, ее удастся спасти, и она просто спит. Но меня не пускали, крепко держали за руки. Краем глаза засек, как эти гниды вынесли ее из номера, на простыне, как мешок с картошкой. У них даже носилок не нашлось! Я закричал, рванулся к ней, но несколько дюжих полицейских преградили дорогу.

Ее понесли к грузовому лифту, а меня завели в номер. Здесь все было перерыто, все наши вещи вытащены из чемоданов и раскиданы. Я спросил, чего они ищут, но ответа не получил. Мне позволили помыть лицо и руки, затем отвели в полицейский джип, не дав переодеться.

Как показалось, ехали довольно долго, часто петляя по тесным улицам. Когда выходили из отеля, машинально взглянув на часы, отметил про себя, что было ровно 15–00.

Было такое ощущение, что все происходящее — дурной сон. Что стоит только проснуться, и Наташа будет живой и здоровой, а мы вечером улетим в Питер. Но проснуться никак не получалось, сон затягивался.

Полицейское управление города Сусса представляло собой белое двухэтажное здание с балконом на 2-м этаже и плоской, в арабском стиле, крышей. У ворот вооруженный автоматчик, на каждом этаже висит государственный флаг. Меня отвели в отдельный кабинет на первом этаже, где начался допрос. На часах было 15–30.

Усадили в центр небольшой комнаты, впереди сел переводчик Рияд, по бокам два бугая полицейских, третий сел за спиной. Получилось, что я сидел правым боком к столу, на котором стоял компьютер, и один из здоровяков начал печатать протокол допроса на арабском языке, тыкая в клавиатуру одним пальцем величиной со средний огурец. На стене в золоченой рамке висел портрет местного президента, гаранта справедливости, стоящего под тунисским флагом, с орденами на костюме и добрым лицом.

Пройдя несколько тунисских тюрем и полицейских участков, я понял, что большинство его персонала набирали вот из таких «огурцовопалых» молодцов, для которых главным был тупой фанатизм, способность выбить из любого, на кого укажут, требуемые показания и знание французского языка.

В тот момент соображал плохо, так как не мог выйти из шока, вызванного смертью Наташи, поэтому не понимал, чего конкретно от меня хотят эти люди и зачем привезли сюда. Переводчик сказал, что надо взять себя в руки и ответить на их вопросы, что это важно. Но получалось плохо, голова отказывалась работать, еще несколько часов назад она была жива, улыбалась мне, а теперь чужие и грубые люди унесли ее в простыне.

Первый допрос длился долго. Они что-то спрашивали, я что-то отвечал. Помню его смутно, так как находился в какой-то прострации. Протокол вели на арабском языке, я требовал консула, но мне ответили, что в этом нет необходимости. Мол, мой допрос — простая формальность, и после вскрытия тела Наташи меня отпустят.

Я попросил сделать акцент на том факте, что смерть наступила внезапно, что это наверняка как-то связано с капельницей, возможно, воздух попал в систему и произошла воздушная эмболия. А так как местный доктор все время бегал взад-перед и все делал на скорую руку, мог и перепутать лекарства. Я обратил внимание, что он что-то вводил в последнюю капельницу.

Меня заверили, что все учтено, что лекарства взяли на экспертизу, что эксперты в Тунисе — профессионалы своего дела. Около часа ночи допрос прекратился, и попросили подписать бумаги на чужом языке. Я посмотрел в глаза здоровяку, печатающему протокол, и произнес:

— Ничего подписывать не собираюсь, я требую российского консула!

— В этом нет необходимости, это простая формальность, вы подписываете и свободны, — через переводчика передал полицейский.

— Но я хочу знать, что тут хотя бы написано!

— Да подпиши ты, ничего в этом криминального нет, — посоветовал переводчик. — Уже позвонили из морга и сказали, что она умерла от сердечного приступа, подписывай и свободен!

— Да, но как-то странно подписывать то, чего не читал?

— Да не переживай, то, что говорил, то они и написали, подписывай!

Но, честно говоря, я сам не помню, что говорил: голова гудела, перед глазами все плыло, только широкая спинка стула не давала упасть на пол!

— Да все нормально, — улыбнувшись, сказал переводчик и протянул мне ручку.

— А как подписывать, я ж не знаю арабского? И почему она умерла от сердечной недостаточности, ведь она никогда не жаловалась на сердце?

— Да подписывай на русском. — Рияд указал, где поставить подписи. — Ну, а от сердца много людей умирает, особенно в жарком климате. Ты же врач — должен понимать.

Я подмахнул кипу бумажек и вернул их вместе с ручкой.

— Не хочу уезжать без Наташи! — заявил я. — Я хочу увезти ее на родину! Сам! Буду требовать, чтоб у нас в России сделали повторное вскрытие! Я не верю в историю с сердцем!

Переводчик перевел мои последние слова, полицейские как-то недобро переглянулись.

— Ну, утром видно будет! — задумчиво произнес самый здоровый из них. — А пока до утра побудешь в соседней комнате, там есть диван.