Я снова лечу в самолете. На этот раз в Москву.

Ил-62 завис над пустыней Сахара, и, сидя у иллюминатора в салоне первого класса, я наблюдаю, как далеко внизу медленно проплывает однообразная, желто-бурая волнистая равнина, кое-где перемежаемая красноватыми пятнами выходящего на поверхность латерита.

С высоты в десять тысяч метров пустыня кажется абсолютно безжизненной, но я знаю, что это не так: где-то там кочует удивительное, неуловимое племя «песчаных людей», вся жизнь которых проходит в песке. В нем они живут, в нем рожают детей, в него укладывают новорожденных младенцев и песок заменяет им пеленки, в него моментально закапываются, если им грозит какая-то опасность. Да так закапываются, что не только с большого расстояния, но и вблизи невозможно заметить, что совсем рядом есть люди.

Внезапно под нашим Ил-62 промелькнул кажущийся игрушечным самолетик — это был французский разведчик «Мистэр». Он напомнил мне, что в этом районе Сахары идет одна из многих локальных войн, и где-то сейчас, возможно, вертолет, управляемый каким-нибудь наемником, снизившись над барханами, струей от винта «выдувает» из песка зарывшихся в него «песчаных людей», а затем расстреливает их из пулемета.

Вообразив эту кровавую сцену, я отвернулся от иллюминатора и постарался думать о чем-нибудь другом. Например, о том, что в Москве меня ждет семья. И только я подумал об этом, как меня охватило волнение от осознания того, что через несколько часов я буду дома.

Обычно, уезжая один за границу или оставаясь там без семьи, я усилием воли отключал тот участок сознания, который, когда мы все вместе, контролирует семейное благополучие. И весь период одиночества старался не думать о тех, кого оставил в Москве.

Это не было проявлением эгоизма или черствостью души, а всего лишь естественной защитной реакцией на длительную разлуку: если постоянно думать о своих близких, переживать по поводу и без повода и постоянно травить себе душу — никаких нервов не хватит! И тогда вместо нормальной работы, и без того забирающей всю нервную энергию без остатка, будет сплошное самоедство. Да и переживать бесполезно — все равно ничем помочь я не мог!

Поэтому я и отключался на время и вновь, словно по команде, вспоминал о своем супружеском и отцовском долге лишь за несколько часов до встречи, когда возвращался в Москву или когда Татьяна летела ко мне.

Эту довольно непростую, но полезную премудрость я освоил, еще когда готовился к нелегальной работе. Именно тогда, давая себе различные команды, я научился на короткое, а то и на продолжительное время подавлять в себе кое-какие частные эмоции: воспоминания о прошлом, тоску по Родине, ощущение своей принадлежности к народу великой страны… да мало ли что еще приходится в себе подавить, когда выдаешь себя совсем за другого человека!

Но тогда мне было неизмеримо легче, чем теперь: я был одинок, как отбившийся от стаи волчонок, а теперь заматерел и у меня была любимая жена, одиннадцатилетняя дочь Иришка и пятимесячный сын Ванечка, которого я еще ни разу не видел.

Было от чего переживать!

И вдруг мне ужасно захотелось выпить шампанского! Памятуя крылатое изречение героя одного популярного кинофильма, что шампанское по утрам пьют только аристократы и дегенераты, я решил сойти за аристократа и воспользовался своими правами пассажира первого класса.

Через пару минут у меня на столике появилась салфетка, бокал, и в него из запотевшей бутылки полилась золотистая струя. Когда бокал наполнился, бортпроводница хотела уйти, но, посмотрев мне в глаза, понимающе улыбнулась и поставила бутылку на столик.

Пить в одиночку было, конечно, пошло, но я ни с кем не желал делиться воспоминаниями, из-за которых меня потянуло на шампанское. К тому же в салоне первого класса было всего несколько человек, да и те летели из соседней страны и были мне совершенно незнакомы.

Примерно за час опустошив бутылку, я впал в блаженное состояние и мне захотелось пройтись по самолету. Я встал и пошел в экономический салон. В отличие от салона первого класса, он был заполнен практически полностью за счет членов экипажей рыболовных судов, промышлявших в Атлантическом океане.

Чтобы не гонять траулеры и сейнеры в Союз для ремонта и смены экипажей, ремонт производился в сухих доках, имевших на атлантическом побережье, либо пригоняли для этой цели плавучие доки, а экипажи меняли прямо на месте, доставляя самолетами Аэрофлота подмену и отправляя в Союз тех, кого надо было заменить. Поэтому большинство рейсов Аэрофлота, связывавших Москву со столицами прибрежных африканских государств, когда наполовину, а когда и на три четверти были заполнены летавшими туда и обратно рыбаками.

Их транспортировка представляла для Аэрофлота непрерывную головную боль: мало того, что эти перевозки не пополняли государственную казну (деньги-то перекладывались из одного государственного кармана в другой, и только!), так еще и перевозимый контингент доставлял всем службам Аэрофлота и пассажирам массу хлопот! Особенно при отлете из Москвы.

Собранные в столице накануне вылета рыбаки продолжали начатый еще по местам постоянного жительства загул, и отцы-командиры собирали их перед рейсом по всей Москве, кое-как приводили в чувство и доставляли в аэропорт.

Кто встречал, провожал или сам вылетал из Шереметьева-2, наверняка обратил внимание на разноликие и весьма пестрые толпы людей, которые по своему внешнему виду резко выделяются из остальной массы посетителей международного аэропорта и которых поэтому невозможно ни с кем спутать. Их едва ли не единственный багаж — сумки и сетки, полные водки, пива и других горячительных напитков.

Под строгими взглядами своих трезвых командиров они, кто самостоятельно, кто ведомый под руки товарищами, нестройно гурьбой проходят таможенный и пограничный контроль, а затем вваливаются в самолет. Не успев рассесться по местам, откупоривают очередную бутылку, и загул продолжается.

Во время полета, по крайней мере первые часы, бортпроводницы предпочитают не заходить в их салон, потому что выйти оттуда, не будучи облапанной, не выслушав сальных комплиментов и не получив более или менее откровенных предложений, удается далеко не каждой.

Но дорога длинна, спиртные напитки быстро кончаются, и рыбаки, перегруженные алкоголем, постепенно впадают в умиротворенное состояние. И только катающиеся по полу бутылки и жалкие остатки синих аэрофлотовских куриц напоминают о недавнем веселье.

По прибытии в аэропорт назначения они с извинениями покидают самолет, отведя протрезвевшие глаза от бортпроводниц и пассажиров, которым они доставили столько неприятных минут. Впереди у них полгода рыбалки в океане, и это была последняя возможность «расслабиться»!

А те, кому «посчастливилось» лететь с ними в одном самолете, еще долго будут вспоминать блевотину на ковровых дорожках и в туалетах, пошлые приставания, пьяные рожи, мат и прочие «прелести». Но, как известно, за все удовольствия, в том числе и за возможность побывать за пределами нашей необъятной страны, приходится платить, и длительный полет в обществе полупьяных рыбаков тоже входит в прейскурант! Обратная дорога выглядит несколько по-другому. Если все дни перед отлетом рыбаков из Москвы были заполнены пьянкой и другими «земными радостями», то несколько свободных дней перед отлетом в Союз посвящались оптовым закупкам. Мелкими группами, парами, а то и в одиночку шастали они по рынкам, торговым рядам портовых городов, скупая ткани, джинсы, электронную аппаратуру, кассеты, штампованные часы и прочий ширпотреб.

Существовала, да и сейчас существует целая сеть специальных магазинов и мелких лавчонок для рыбаков, на дверях которых можно видеть исполненные на русском языке надписи типа «Джинсы — 800, для русских — 700», «Только для русских!», «Саша — заходи!» или «Здесь говорят и торгуют по-русски». В них можно купить, продать или обменять что угодно, от зажигалки до запасных частей к атомной бомбе, и все рыбаки ориентируются в этой торговой сети лучше, чем в сетях рыболовных.

Вылет рыбаков в Москву напоминает вылет эмигрантов из Москвы: тот же разномастный скарб, та же суета, тот же гвалт, те же попытки провезти лишние килограммы. Но зато на этот раз все, как правило, трезвые, потому что тратить валюту на спиртные напитки расточительно и глупо — завтра они будут в Москве, там хоть залейся! А потому авиарейсы в родные края протекают намного спокойнее и без особых инцидентов, если не считать повального шмона, который ждет их на шереметьевской таможне.

Вот и сейчас, войдя в салон экономического класса, я застал там «мертвое царство»: усатые и бородатые мужики в майках с эмблемами и надписями на всех языках мирно похрапывали в своих креслах, не причиняя немногим пассажирам других мастей никакого беспокойства.

Я прошел по проходу в конец салона, где на трех свободных креслах лежал бледный, измученный страданиями бородатый человек неопределенного возраста, а над ним хлопотал другой человек — в очках и с вполне интеллигентной внешностью. Но если бородатый рыбак оказался в самолете по причине тяжелой болезни, то хлопотавшего над ним интеллигента привел сюда не долг врача, а совсем иные обстоятельства, и летел он в Союз не на неделю, как, например, я, а, скорее всего, навсегда, хотя сам об этом пока не догадывался.

Пробыл он в стране недолго, чуть более полугода, и еще до вчерашнего дня работал в одном из родильных домов. И вот улетел, оставив жену и сына, которые последуют за ним другим рейсом. Его преждевременному отлету предшествовали довольно необычные обстоятельства, главным из которых была очередная встреча с «Рокки», как и все предыдущие, состоявшаяся на квартире хирурга.

На эту встречу «Рокки» принес досье на сотрудников китайского посольства. Пока я с ним беседовал, обеспечивавший нашу встречу Базиленко успел съездить в посольство, перефотографировать все досье и доставить его обратно.

Одновременно «Рокки» передал подготовленный им полный список местных граждан, работавших в американских учреждениях, с указанием адресов, выполняемых обязанностей и краткими характеристиками. Этим списком занялся Хачикян, отвечавший за разработку посольства США.

Кроме этого, «Рокки» сообщил, что в результате дальнейшей проверки версии о том, что в бюро АПН действует агент специальной секции «Руссо», он установил, что этим агентом является Акуфа, и выяснил обстоятельства его вербовки. А обстоятельства эти были очень тривиальны: в поле зрения местной контрразведки Акуфа попал около трех лет назад, когда после прибытия в страну искал себе работу и с этой целью посещал советское посольство. Его визиты были зафиксированы, и последовало предположение сотрудничать с контрразведкой.

Акуфа долго не давал согласия на сотрудничество, но, когда ему пригрозили высылкой из страны, вынужден был согласиться. Таким образом, когда Лавренов принял его на работу, он был уже связан с контрразведкой.

Что касалось подозрений Базиленко относительно Кейта, то они не подтвердились: Кейта не имел никакого отношения к специальной секции «Руссо», а, напротив, числился среди неблагонадежных.

Обстоятельства привлечения Акуфы к сотрудничеству дали нам возможность разработать схему его перевербовки, которая, на наш взгляд, позволяла добиться успеха.

— Начни разговор с того, — наставлял я Лавренова, когда мы на следующий день обсуждали эту проблему, — что скоро истекает срок временного контракта. Затем поинтересуйся, как обстоит дело с оформлением местного гражданства, обращался ли Акуфа по этому поводу в иммиграционную службу, кто с ним там беседовал, как рассматривается его просьба, не ставили ли ему каких-то дополнительный условий. Покажи, что мы с сочувствием относимся к его трудностям и хотели бы подписать с ним постоянный контракт. Это дало бы нам возможность в будущем направить его в СССР или какую-нибудь социалистическую страну для продолжения учебы… В общем, надо подвести его к тому, чтобы он сам рассказал о своей связи с контрразведкой. Это даст нам возможность надежно зашифровать «Рокки».

— А если он не признается? — усомнился Лавренов.

— Это будет зависеть от того, удастся ли тебе завоевать его доверие, — сказал Хачикян, принимавший участие в этом разговоре. — В крайнем случае, придется пригрозить ему увольнением. Где он еще найдет такую работу?

На том и порешили.

Но этот разговор, как я уже сказал, состоялся на следующий день.

А встреча с «Рокки» оказалась крайне интересной не только благодаря сведениям относительно Акуфы. Вслед за этим он сообщил не менее сенсационную информацию: по имевшимся в специальной секции «Руссо» данным, советский врач по фамилии Хижняк за соответствующую мзду делал аборты женам высокопоставленных местных чиновников, а помогала ему в этом местная же медсестра, которая за небольшую плату находила ему клиенток.

В том, что Хижняк в полном соответствии с советской практикой организовал на своей квартире подпольный врачебный кабинет, лично для меня было мало удивительного. Правда, с абортами это было связано впервые, раньше такими делами грешили по большей части стоматологи. Но была одна маленькая деталь, которая коренным образом меняла всю ситуацию: Хижняк не учел, что, в отличие от Союза, он нарушает не только законы, поскольку не имел разрешения на частную практику и не платил налоги, но и (а это было намного важнее!) обычаи мусульманской страны, где аборты запрещены. А еще он в силу своей оперативной безграмотности не сумел предвидеть, что местная контрразведка вознамерится поймать его с поличным и, угрожая тюремным заключением, а то и религиозным самосудом, попытается склонить его к сотрудничеству, а в случае отказа с большим шумом выдворит из страны, в очередной раз использовав этот факт для разнузданной антисоветской истерии.

А именно так контрразведка и вознамерилась поступить, установив с этой целью контакт с одной весьма кстати забеременевшей сотрудницей и условившись с ней, что она через медсестру обратится к Хижняку и тем самым создаст соответствующие условия для проведения задуманного мероприятия.

Времени на длительные раздумья у нас не было: визит беременной сотрудницы контрразведки, не намеревавшейся, кстати, лишать себя радости материнства, должен был состояться через неделю!

Мы, тем не менее, быстренько проверили эту информацию и заодно навели справки о том, кто такой Хижняк и почему это он вдруг решил подзаработать на производстве криминальных абортов. Информация, конечно, подтвердилась, хотя Хижняк и по работе, и в быту характеризовался только положительно, если не считать отмеченной кое-кем склонности к приобретению различного барахла. Но кто из советских людей не имел этой склонности?!

И все же меня всегда удивляли люди, прибывшие в загранкомандировку на два или три года, имевшие, казалось бы, все возможности без особой суеты и, не прибегая к каким-то противоправным методам, самым что ни на есть легальным путем улучшать свое благосостояние, а вместо этого начинавшие искать какие-то форсированные пути обогащения и пускавшиеся в различные махинации. Я всегда задавал себе вопрос: неужели они не понимают, что если на чем-то погорят, то не только испортят себе жизнь, но и потеряют то, что им даровала суровая советская действительность — возможность ездить за границу?

Я знал одну молодую супружескую пару, причем и он, и она были классными переводчиками, а поэтому их суммарная зарплата превышала зарплату посла (!), но это не помешало им влезть в одно грязное дело! Если бы они просто пробыли в стране положенный срок, не говоря уж о том, что большая часть их дальнейшей жизни должна была проходить в загранкомандировках, они обеспечили бы себя на всю оставшуюся жизнь!

Но они засыпались на этом грязном деле, были отправлены домой, и дорога за рубеж была им навеки закрыта.

Сколько было слез, как они умоляли сжалиться над ними и простить их прегрешения! Но все было бесполезно: благополучие развеялось, как мираж в пустыне Сахара. А виной всему непомерная жадность и стремление побыстрее и побольше нахапать!

Помню, когда мы передавали экономсоветнику, в подчинении которого находились эти переводчики, информацию об их проделках, тот отреагировал весьма темпераментно:

— Черт побери, миллионы советских людей мечтают попасть за границу, чтобы подзаработать себе на жизнь. А эти сопляки сразу после института получили такую возможность и не захотели воспользоваться. Гнать их в шею, раз не умеют жить честно!

Но в случае с Хижняком мы к экономсоветнику не обращались и кроме посла никого не ставили в известность о том, что он стал объектом внимания спецслужб. Это было сугубо наше дело, поскольку речь шла о готовившейся вербовке. Решение было однозначным: срочно выручать незадачливого гинеколога из этой переделки!

А выручить его можно было только одним способом — немедленно отправить в Союз. Но отправить таким образом, чтобы ни он, ни руководители специальной секции «Руссо» ни о чем не догадались. Любые другие варианты, в том числе попытка отговорить Хижняка от подпольной врачебной деятельности, могли привести к провалу «Рокки».

Если бы несчастные советские граждане, вольно или невольно оказавшиеся в сфере деятельности спецслужб или жертвами их противоборства, могли знать, какая возня происходила порой у них за спиной и какие страсти вокруг них разгорались, я думаю, многие из них тысячу раз бы подумали, стоит ли им вообще ехать в эту проклятую заграницу! И наверняка нашлись бы такие, кто, подобно кузнецу из песни Высоцкого, после инструктажа отказавшегося ехать в «этот польский Будапешт», раздумали бы выезжать за пределы родной страны.

Но, на их беду, как наша, так и все иностранные спецслужбы строят свою работу таким образом, что о ней знают только посвященные, а те, кто становится объектом или жертвой, по большей части находятся в полном неведении. По крайней мере до тех пор, пока на них, подобно камнепаду на узкой горной тропе, не обрушится вся мощь своих или чужих спецслужб, не наставит им синяков и шишек, не переломает руки, ноги или ребра, а то и вообще не расплющит их в лепешку.

Но по большей части все обходится тихо и мирно, и ничего не подозревающий советский человек так и проживет свою жизнь, не ведая, в центре каких событий он однажды оказался и чем это для него могло закончиться…

Согласовав отправку Хижняка с послом, мы связались с Центром и узнали, что незадолго до отъезда в загранкомандировку гинеколог защитил кандидатскую диссертацию, однако она пока не утверждена аттестационной комиссией. Это была хорошая зацепка. Базиленко переговорил кое с кем из «своих людей» и узнал, что Хижняк и в самом деле проявляет по этому поводу определенное беспокойство.

Так родилась идея: через министерство здравоохранения направить Хижняку телеграмму, в которой сообщить, что с утверждением диссертации возникли большие сложности, и окончательное решение этого вопроса откладывается до его возвращения из загранкомандировки.

Как мы и ожидали, получив эту телеграмму, Хижняк страшно расстроился. Но кто-то из его и наших друзей вовремя подсказал ему, что надо быстренько лететь в Москву и «дать» там, кому надо. И он, позабыв о беременной женщине из контрразведки, прибежал в аппарат экономсоветника и, чуть не плача, стал добиваться разрешения за свой счет слетать в Союз.

Сначала ему (естественно, для вида!) отказали, сославшись на то, что по условиям контракта он не может без разрешения местного руководства покидать страну. Но потом кто-то «вспомнил» о просьбе представителя Минрыбхоза выделить какого-нибудь врача для сопровождения тяжело больного рыбака и его обещании взять на себя все расходы. Ухватившись за эту возможность, Хижняк немедленно поехал в представительство Минрыбхоза, затем в родильный дом, потом еще куда-то и сумел уладить все проблемы. И вот теперь он хлопотал над бородатым рыбаком, не подозревая, какова истинная причина его отлета и что обратно лететь ему уже не придется…

Погуляв немного по самолету, я вернулся на свое место, чтобы в спокойной обстановке еще раз обдумать существо тех предложений, с которыми я летел в Москву.

Дело в том, что за встречами с «Рокки» и прочей текучкой я ни на минуту не забывал о Франсуа Сервэне. И с каждым днем меня все больше охватывало какое-то смутное беспокойство. Я долго не мог понять его причин, пока, наконец, не сообразил: его разработка постепенно зашла в тупик.

И в самом деле, возможности «Люси» почти иссякли — с момента возвращения Сервэна из Тулона мы не получили от нее никакой заслуживающей внимания информации.

Другие наши агенты прямых контактов с Сервэном не имели, а потому поступавшая от них информация носила случайный и отрывочный характер. Так, «Монго» сообщил Лавренову, что после смерти «Рока» обязанности «консультанта» при подготовке публикаций антисоветского характера иногда выполняет Сервэн. В отличие от своего африканского коллеги, Сервэн без особого энтузиазма обычно знакомится с версткой, а его правка, как правило, сглаживает наиболее резкие выпады против СССР.

Через несколько дней после моей встречи с «Рокки» Лавренов побеседовал с Акуфой. Тот недолго запирался, и как только Лавренов стал докапываться до его взаимоотношений с представителями местных властей, Акуфа с каким-то даже облегчением покаялся в своем грехе и в деталях рассказал о контактах с капитаном Соу. Он подтвердил информацию «Рокки», что пошел на сотрудничество, как говорится, не корысти ради, а исключительно в результате оказанного на него давления. Но самым ценным в его рассказе была готовность сделать все, чтобы загладить свою вину перед страной, которой он был так многим обязан.

Лавренов проявил «чуткость» и договорился, что в дальнейшем Акуфа будет консультироваться с ним прежде, чем выполнять то или иное задание контрразведки. Так состоялась его перевербовка.

В ходе дальнейшей беседы Акуфа рассказал, что однажды, а случилось это вскоре после антиправительственного выступления, капитан Соу пришел на встречу вместе с французским советником. Его фамилии Акуфа не знал, но, судя по приметам, это был Сервэн.

Француз задал ему несколько конкретных вопросов о характере деятельности бюро АПН, а затем Соу по своему обыкновению начал критиковать внешнеполитический курс СССР. По словам Акуфы, Сервэн неодобрительно поморщился и, сославшись на занятость, ушел.

Эти сведения добавили, конечно, несколько дополнительных штрихов к портрету Франсуа Сервэна, но решающего значения для его разработки не имели.

Все это время мы продолжали прослушивать домашний телефон Сервэна, однако, как и прежде, «навар» от этого прослушивания был невелик. Было зафиксировано несколько разговоров Сервэна с Коплендом, которые подтвердили информацию «Рокки» о существовании делового контакта между руководителем специальной секции «Руссо» и резидентом ЦРУ. Но в этих разговорах, к большому нашему сожалению, не содержалось никакой полезной информации о проводимых ими совместных мероприятиях.

В процессе прослушивания было выявлено большое количество нейтральных и служебных связей Сервэна. Мы, как и полагается, взяли их на учет, но найти им практическое применение не смогли.

Правда, одна связь (в прямом смысле этого слова, потому что она носила интимный характер) привлекла наше внимание, но ненадолго: оказалось, что Сервэн поддерживает близкие отношения с женой бельгийца Фламена — постоянного представителя ООН в стране.

Я однажды видел эту смазливую дамочку и, честно говори, подивился неразборчивости моего французского коллеги. Но, как говорится, сердцу не прикажешь! А видел я ее на том самом дипломатическом приеме в китайском посольстве, на котором у меня произошла стычка с корреспондентом агентства Франс Пресс.

Так вот, на этот прием жена Фламена явилась примерно в том же наряде, в котором знаменитая французская актриса Мирей Дарк предстала перед еще более знаменитым французским актером Пьером Ришаром в известном кинофильме про высокого блондина в желтом ботинке: спереди это было совершенно закрытое черное платье с длинным рукавом и глухим воротом, что называется, под самую шею, но стоило ей повернуться, как оказывалось, что вся спина оголена до такой степени, что в вырезе платья хорошо просматривается первый позвонок.

И тогда Гэри Копленд встал у нее за спиной и под дружный хохот окруживших его мужчин с чисто американской непосредственностью стал делать вид, что стряхивает в этот вырез пепел от своей сигары.

Увидев эту незабываемую сцену, я спросил представителя чехословацких авиалиний Иржи Хорначека, кто эта дама, и тот ответил, что это известная своей необычайной похотливостью жена постоянного представителя ООН. А еще он добавил, что за время пребывания в стране она успела переспать едва ли не со всей мужской половиной европейской колонии.

На этом наши последние достижения в разработке Сервэна, можно сказать, заканчивались, новых сведений почти не поступало. А потому настало время подвести кое-какие итоги.

Говорят, в мире драматургии существует шестнадцать основных сюжетов, а все остальное — вариации.

В вербовочной работе выбор основных сюжетов гораздо скромнее — их всего три: идеология, деньги и использование морально-психологического фактора. Зато вариаций по каждому такому сюжету не меньше, если не больше, чем в драматургии.

Анализ возможностей использования основных сюжетов мне ничего не дал, как я ни старался: ни один из них в чистом виде не годился для того, чтобы рассчитывать на успех.

Как я уже говорил, у нас были кое-какие сведения о том, что Сервэн не испытывает лютой ненависти к нашей стране и, более того, не стремится нанести ей какой-то политический ущерб. Чем это могло объясняться? Аполитичностью Сервэна или его нежеланием выходить за рамки своих профессиональных обязанностей? В любом случае было ясно, что рассчитывать на идейную близость Сервэна или на его устойчивые симпатии к СССР и проводимому нашим правительством внешнеполитическому курсу было бы просто наивно.

Не лучше дело обстояло и с материальной основой! Сервэн испытывал кое-какие финансовые затруднения, но это была, скорее, временная напряженность семейного бюджета, которую он наверняка сумел бы преодолеть без посторонней помощи. Тем более что у него появилась возможность поправить свои финансовые дела после реализации унаследованного от отца имущества.

В процессе разработки Сервэна нам удалось зафиксировать ряд допущенных им промахов и упущений в оперативной деятельности (у кого их не бывает?), как это было, например, в случае с Лавреновым и «Дожем». Однако все эти промахи и упущения отражались только на эффективности работы местной контрразведки, но никак не ДСТ, и поэтому не могли серьезно скомпрометировать его как профессионала, особенно если учесть, что этих самых промахов и упущений в работе местной контрразведки и без Сервэна было более чем достаточно. А значит, все попытки воспользоваться этим обстоятельствам и оказать на Сервэна давление при склонении к сотрудничеству с советской разведкой были заранее обречены на неудачу.

Оставалась любовная связь Сервэна с женой представителя ООН.

Как мужчина, я понимал желание Сервэна скрыть эту интрижку от своей жены, и искренне ему сочувствовал. Но был обязан рассмотреть и эту возможность, хотя, как известно, шантаж — не лучший способ добиться расположения опытного профессионала. Такие штучки рассчитаны, скорее, на слабонервных дилетантов вроде помощника советского военного атташе, не устоявшего перед грубым напором резидента ЦРУ. К тому же мне было совершенно ясно, что с учетом морально-этических норм того общества, в котором Сервэн живет, использовать этот факт в качестве повода для вербовки не имело смысла. Это какого-нибудь совслужащего можно взять на испуг, пригрозить ему парткомом, досрочным откомандированием из страны, а на француза, как и на граждан других западных стран, такие «аргументы» не действуют!

Итак, с одной стороны, несмотря на значительный объем собранной на Сервэна информации, нам не удалось выявить реальной основы, которая уже на данном этапе позволила бы осуществить к нему вербовочный подход. С другой же стороны, имевшиеся в нашем распоряжении возможности были практически исчерпаны, в связи с чем дальнейшее продолжение разработки Сервэна вряд ли позволило нам получить какие-либо принципиально новые данные, а только вело к неоправданной потере времени.

Если мы хотели добиться результата, а не заниматься бесполезной тратой сил и средств, нам следовало на базе уже имевшихся материалов, как и в случае с «Рокки», создать основу для вербовки Сервэна.

И чем больше я над этим размышлял, тем все упорнее возвращался в своих мыслях к тому телефонному звонку, когда «Маркиз» настоятельно просил своего сына приехать к нему в Тулон для важного разговора. Я интуитивно чувствовал, что в этом несостоявшемся разговоре заложена какая-то возможность активно воздействовать на логический ход событий и выбраться из тупика!

Дело было за малым — найти эту возможность и придумать, как с ее помощью преодолеть, казалось бы, непреодолимые препятствия.

В этом поиске мне могли бы пригодиться знания и опыт моих коллег, и в первую очередь, конечно, Хачикяна, от рождения, как мне представлялось, обладавшего большой изобретательностью и выдумкой. Но я сознательно не стал никого из них посвящать в свои трудности: в случае удачи Сервэн мог стать исключительно ценным агентом, и поэтому соблюдение конспирации на всех этапах его разработки приобретало первостепенное значение.

А потому я не стал никого привлекать к этому «творческому процессу» до тех пор, пока сам не разработал принципиальную схему завершающего этапа разработки Сервэна. Более того, я не стал излагать ее ни в оперативном письме, ни в шифртелеграмме, чтобы никто из моих коллег как в резидентуре, так и в центре не оказался без особой на то нужды посвящен в существо замысла и ожидаемый результат. Вместо этого я той же почтой, которой в Центр ушли полученные от «Рокки» материалы на персонал китайских представительств, направил личное письмо с просьбой под благовидным предлогом вызвать меня в Москву для доклада.

Не буду лукавить: помимо обсуждения плана вербовки Сервэна, я решил воспользоваться возможностью повидаться с семьей и полагал, что руководство пойдет мне навстречу.

Действительно, прошло несколько дней, и Ноздрин положил мне на стол шифртелеграмму такого содержания: «В связи с предстоящей сессией Организации Африканского Единства вам надлежит ближайшим рейсом Аэрофлота прибыть в Москву для консультаций».

Вот так я оказался в самолете, летевшем в Москву…