Еще Лев Толстой подметил, что все счастливые семьи счастливы одинаково. А потому, видимо, и он сам, и прислушавшиеся к его авторитетному мнению писатели всячески уклонялись от жизнеописания счастливых супружеских пар. Да и о чем писать, если у всех все одинаково?

Я тоже не буду утомлять читателя рассказом о том, как встретила меня семья, и что произошло за время моего почти девятимесячного отсутствия, потому что ничего заслуживающего общественного внимания, если не считать рождения сына, и в самом деле не произошло. Вот если бы жена мне изменила и привела в дом другого мужчину, если бы сын родился во время моего более длительного отсутствия, а дочь стала проституткой или наркоманкой, тогда, наверное, имело бы смысл рассказать об этом подробнее. Но ничего подобного, к счастью, не случилось, хотя и в семьях разведчиков случаются, конечно, и измены, и дети становятся на порочный путь — жизнь есть жизнь, и она не щадит никого!

По своему обыкновению, я заявился домой без всякого предварительного уведомления. С работы жене тоже не позвонили, потому что, получив указание прибыть в Москву, я сразу его выполнил, не посчитав нужным извещать об этом Центр.

На мой звонок Татьяна, не спрашивая, кто там, открыла дверь, и на лице ее отразилась такая гамма чувств, что все вопросы о том, как меня любили и ждали, отпали сами собой! Как когда-то в сочинском санатории, мы стояли, обнявшись, у входной двери, и, как и тогда, она прижалась ко мне, уткнувшись заплаканным лицом в плечо.

Меня всегда поражала необыкновенная способность прижиматься ко мне всем телом, так что между нами совершенно не оставалось ни малейшего свободного пространства. От ее ласк я почувствовал легкое головокружение и непроизвольно с такой силой сжал ее в своих объятиях, что она издала легкий стон, а рука моя, лежавшая на ее груди, вдруг стала влажной.

— Что у тебя там мокро? — целуя ее в мочку уха, спросил я.

— Что-что? — не пытаясь ослабить мои объятия, прошептала Татьяна. — Молоко, вот что!

Словно в ответ на ее слова из комнаты послышался сначала негромкий писк, а вслед за ним басовитые всхлипывания.

— Ванечка проснулся, — отстранилась от меня Татьяна. — Кормить пора.

Мы прошли в комнату, где, запеленатый до пояса так, что свободным оставались лишь пухлые ручонки, лежал в своей кроватке мой долгожданный сын. Увидев меня, он сразу перестал плакать, с интересом посмотрел на усатого дядю, а затем улыбнулся.

— Смотри, узнал своего папочку! — обрадовалась Татьяна.

Она расстегнула халатик и взяла сына на руки. Ванечка двумя руками ухватился за грудь и смачно зачмокал губами.

— Такой кусачий! — поморщилась Татьяна. — А теперь еще два зуба вылезли.

— А где Иришка? — вспомнил я про дочь.

— Скоро придет. Она у подружки на дне рождения.

И только она это сказала, как хлопнула входная дверь, и в квартиру ворвалась Иришка. Увидев меня, она взвизгнула от восторга и бросилась мне на шею. Вся семья снова была в сборе!

А через час, когда мы ужинали на кухне, Иришка строго глянула на меня и спросила:

— Папочка, а когда ты заберешь нас к себе?

— Видишь ли, мышка, — по привычке начал я, вспомнив игру, которую придумал, когда дочери было около пяти лет. Она начала учить алфавит, и я, уходя утром на работу, писал на листке бумаги печатными буквами разные слова и прятал записки ей под подушку.

Проснувшись, Иришка находила очередную записку и начинала ее читать. Если попадалась незнакомая буква, она обращалась к маме и, прочитав с ее помощью все слово, до следующей записки носила придуманное мной прозвище, пока как следует не запоминала все буквы. И так постепенно, побывав «мышкой», «зайчихой», «курицей», «черепахой», «стрекозой» и несколькими десятками других зверюшек, она выучила весь алфавит.

— Никакая я тебе не мышка! — внезапно возразила дочь, и я понял, что время, когда я, отвечая на ее вопросы, мог отделываться разными шуточками, безвозвратно ушло. Теперь с ней надо было разговаривать совсем в ином тоне.

— Маму с Ваней я заберу после отпуска, — стараясь не смотреть на Иришку, сказал я. — А вот тебе придется остаться с дедушкой и бабушкой. Ты же знаешь — в посольской школе нет пятого класса.

— Я не хочу оставаться! — решительно сказала Иришка. — Я хочу, чтобы мы были вместе!..

Сколько проблем возникало в семьях загранработников из-за того, что в странах с немногочисленными советскими колониями в лучшем случае были только начальные школы! Сколько детей отбились от рук только из-за того, что родители не имели возможности взять их с собой!

А в семьях разведчиков к возрастным и школьным проблемам прибавлялись еще всевозможные проблемы совершенно необычного свойства, связанные с их профессиональной деятельностью и спецификой пребывания в условиях заграницы.

Один мой коллега рассказывал, с какими трудностями он столкнулся, готовя своего семилетнего сына к выезду в первую загранкомандировку.

А главная трудность заключалась в том, что с самого рождения Вовка твердо усвоил, что отец работает чекистом, привык видеть его в военной форме и вообще помнил много такого, чего ребенок из простой советской семьи помнить не должен. Теперь же, когда отец закончил разведывательную школу и собирался ехать за границу под дипломатической «крышей», все, что было хоть как-то связано с его службой в органах госбезопасности, нужно было вытравить из Вовкиной памяти, чтобы он ненароком не проболтался и не расшифровал своего отца.

И вот на пару с женой мой коллега стал загодя внушать сыну, как он должен отвечать, если кто-нибудь поинтересуется профессией его отца: мол, никакой он теперь не чекист, а самый обыкновенный дипломат. А для пущей надежности Вовке устраивались периодические проверки, во время которых друзья отца под разными предлогами прощупывали, насколько прочно он усвоил отцовскую легенду.

Общими усилиями они так заморочили мальчишке голову, что тот вообще перестал соображать, что к чему, и потому разработал собственную тактику поведения во время подобных проверок. Сначала, когда подосланные отцом люди пытались различными хитростями вытянуть из него страшную тайну, Вовка ловко уклонялся от обсуждения «скользкой» темы, а когда ему это надоедало, лукаво спрашивал:

— А вы давно знаете моего отца?

— Давно, — отвечал очередной проверяющий.

— Тогда зачем задаете глупые вопросы? Вы же должны знать, где он работает!

Но еще более серьезная проблема возникла через четыре года, когда Вовка перешел в пятый класс, и родители были вынуждены оставить его у родственников, потому что в посольской школе было всего четыре класса. Как только родители собрались в свою заграницу, Вовка объявил «забастовку» и в знак протеста перестал ходить в школу.

Как потом выяснилось, кто-то из учителей (ох уж эти «педагоги»!) не иначе, как из зависти, внушил ему, что родители едут за второй «Волгой», а его просто бросают, потому что главное для них — как следует прибарахлиться, а на него им наплевать!

Какие только аргументы не использовал мой коллега, чтобы переубедить сына и вернуть его в систему народного образования! Но все было безрезультатно! Вовка отказался даже обсуждать эту тему и твердо стоял на своем:

— Раз мне нельзя ехать с вами, почему вы не остаетесь в Москве?

Убедившись, что просто так втолковать Вовке взрослые истины не удастся, мой коллега рискнул использовать последний аргумент.

— Ты умеешь хранить тайну? — спросил он сына.

Вовка только глянул на отца исподлобья и даже не удостоил ответа.

— Ну так вот, я не могу остаться в Москве, потому что еще не закончил свои разведывательные дела.

— Какие дела? — Вовке, видимо, показалось, что он ослышался.

— Разведывательные, — повторил отец.

— Так ты что — разведчик? — шепотом спросил Вовка, хотя разговор этот происходил дома, и кроме них, в квартире никого не было.

— Да, — шепотом ответил отец.

— Что же ты раньше темнил?! — возмутился Вовка. — Я же помню, что ты был чекистом! А потом вдруг стал каким-то дипломатом. Я же думал, что ты проштрафился и тебя выгнали. Я же уважать тебя перестал! — он обнял отца и заплакал.

Поплакав, он вытер глаза и спросил:

— А мама знает, что ты разведчик?

— Конечно, знает, — успокоил его отец. — Как же мама может об этом не знать?

Вечером, перед тем, как заснуть, Вовка позвал мать и, прижавшись губами к ее уху, спросил:

— Мама, а правда наш папа разведчик?

— Правда, сынок, — сказала мама и погладила его по голове.

На следующий день Вовка пошел в школу, и за все последующие годы никаких проблем с учебой у него никогда не возникало.

Моя задача была несколько легче, потому что, по некоторым моим наблюдениям, Иришка давно смекнула, чем занимаются ее родители.

И потому, памятуя о позитивном результате, которого в свое время добился мой коллега, я решил: если придется оставлять Иришку в Москве, и на этой почве возникнет какой-нибудь конфликт, посвятить ее в тайну своей профессии.

А пока я не стал портить себе и ей настроение и пообещал:

— Хорошо, я постараюсь, чтобы мы были вместе.

— Постарайся, папочка, — недоверчиво сказала дочь, словно предчувствуя, что в этот раз я могу ее обмануть.

На следующий день я к девяти утра поехал на работу.

Для каждого разведчика приезд в Москву в отпуск или после окончания командировки — это всегда событие. Иногда торжественное и радостное, иногда малоприятное и печальное, но всегда волнующее, потому что трудно заранее предугадать, как тебя встретят в штаб-квартире разведки, как оценят проделанную тобой работу и (главное!) как решат твою дальнейшую судьбу.

Достигнутые результаты — это одно, а их объективная оценка — совсем другое! И не всегда, к сожалению, между ними ставится знак равенства!

В моей практике тоже не все и не всегда было гладко. Иногда случались забавные, а то и просто анекдотические ситуации.

Запомнился прием, оказанный мне начальником отдела, когда я приехал в первый отпуск из своей первой африканской командировки.

Надо сказать, что летел я в Москву на крыльях как в прямом, так и в переносном смысле, а на работу шел в приподнятом настроении. А приподнятым оно было от ощущения, что я хорошо поработал и оправдал возлагавшиеся на меня надежды.

И в самом деле, мне было, чем гордиться: всего за полтора года я сумел завербовать инспектора дорожной полиции и продвинуть его в контрразведку, мне удалось привлечь к сотрудничеству шефа личной канцелярии президента, а за одно это я мог рассчитывать если не на государственную награду, то, по крайней мере, на благодарность начальника разведки, и плюс ко всему у меня была реальная возможность завербовать французского советника, с которым я познакомился при комических обстоятельствах на обеде у президента спортивного клуба.

А тут еще, как только я свернул с Лубянки в Фуркасовский переулок, внезапно грянул духовой оркестр! Впечатление было такое, словно это меня встречали с музыкой, как героя. Правда, тут же оказалось, что на Малой Лубянке стоят автобусы, а духовой оркестр играет на проводах очередной смены в пионерский лагерь. Но все равно, даже в этом нечаянном совпадении была какая-то символика, и теперь мне не хватало только белого коня, чтобы на нем въехать прямо в пятый подъезд.

Сначала все было превосходно: непосредственный начальник встретил меня объятиями, тут же доложил начальнику отдела о моем прибытии, и через пару минут мы уже входили в кабинет полковника.

И тут меня огорошили, ударили обухом по голове, размазали по стене, стерли в порошок!

Не успели мы сесть за приставной столик, как начальник отдела обрушил на меня поток самой отборной брани! Какими словами он только меня не обзывал!

Я буквально опешил от неожиданности и в полном смятении посмотрел на своего непосредственного начальника. У того на лице было написано абсолютное недоумение, поскольку он тоже, видимо, рассчитывал совсем на иной прием.

А полковник тем временем, назвав меня бездельником и бездарью, заявил, что меня следует отозвать из командировки и в назидание другим примерно наказать.

Я уже не знал, что и подумать, как вдруг в потоке брани и угроз стал улавливать отдельные слова, детали каких-то происшествий, о которых не имел ни малейшего представления. Постепенно я стал догадываться, что полковник, видимо, с кем-то меня путает, поскольку речь пошла о каком-то машиностроительном заводе, а в африканской стране не то что машиностроительного, но вообще никаких заводов и в помине не было, о каких-то совершенно мне неизвестных специалистах, которые творили Бог знает что и с которыми я, якобы, никак не мог справиться. По всему выходило, что полковник бранит сотрудника, работающего под прикрытием аппарата ГКСС, в то время как я трудился под «крышей» консульского отдела!

В конце концов я догадался, что речь вообще идет не об африканской стране, из которой я прибыл, а об Индии!

Как только я это уяснил, я моментально успокоился и даже позволил себе немного расслабиться: какой смысл нервничать, если вся брань адресована какому-то другому человеку и рано или поздно это станет очевидно и тому, кто бранит?

Я снова посмотрел на моего непосредственного начальника, и по его лицу понял, что он тоже обо всем догадался, но не решается прервать вошедшего в раж полковника, чтобы не ставить того в неловкое положение. Так мы и слушали всю эту брань, пока в кабинет неожиданно не зашел начальник соседнего отдела.

Увидев, что его коллега занят, он извинился, что прерывает наш разговор, и напомнил, что через полчаса они должны быть на каком-то совещании.

Начальник моего отдела предложил ему задержаться на несколько минут, подождать, пока он закончит беседу, и вместе пойти на совещание.

И тут мой непосредственный начальник, воспользовавшись необходимостью представить меня, чтобы начальник соседнего отдела не чувствовал себя посторонним и понял, что к чему, сказал:

— Это капитан Вдовин. Приехал из Африки в отпуск.

Эти несколько слов изменили все! Полковник сразу сориентировался и, как только беседа возобновилась, не моргнув глазом и ничего не сказав в свое оправдание, переключил невидимый регистр. Словно до этой минуты не было произнесено ни одного бранного слова, в самых восторженных выражениях он принялся хвалить меня за проделанную работу, назвал гордостью отдела, сказал, что на меня должны равняться не только молодые, но и зрелые сотрудники, а в конце дал указание подготовить представление о моем поощрении.

Когда мы вышли из его кабинета, мой непосредственный начальник вытер пот со лба и восхищенно сказал:

— Ну, Михаил, ты просто молодец! Как это ты сдержался? Я думал, ты сорвешься и начнешь оправдываться!

Я уже окончательно пришел в себя после того, как меня сначала бросили в зловонную пропасть, а потом вознесли на сверкающую вершину, а потому сделал вид, что ничего не случилось.

— А чего оправдываться? Я сразу понял, что он меня с кем-то перепутал.

А про себя подумал: как часто наше благополучие и наша репутация зависят от забывчивости или самодурства наших начальников! Ведь стоило мне возразить или как-то прокомментировать монолог начальника отдела, и он бы мне никогда не простил, что я унизил его, да еще в присутствии третьих лиц!

После этой, да и многих других подобных историй, свидетелем или участником которых мне довелось быть за годы служебной карьеры, я приучил себя к мысли: что бы ты ни сделал, каких бы выдающихся результатов в работе ни добился, никогда не надо заранее ждать благодарности или награды! Надо работать, а все остальное — суета, недостойная порядочного человека!

Такой настрой всегда помогал мне философски относиться как к ругани, так и к похвалам в свой адрес, не расстраиваясь от первого и не приходя в телячий восторг от второго, поскольку и ругань и похвала — вещи преходящие, бывают и поважнее!

Но в этот раз все должно было произойти несколько иначе: моего приезда никто не ждал и потому специально к нему не готовился. Я сам напросился в Москву, чтобы обсудить с руководством конкретный вопрос. И все же мне было ясно, что без отчета, пусть и краткого, мне тоже никак не обойтись, и уж если удастся избежать большого круга, то по малому пройти все равно придется.

Первым делом, конечно, я созвонился с начальником африканского отдела, соблазнившего меня стать резидентом. Договорились, что он примет меня, как только закончится совещание у начальника разведки.

Таким образом, до обеда я был свободен. Можно было нанести несколько протокольных визитов, а заодно сообщить кое-кому из друзей о своем приезде, но я решил воздержаться: служебная этика требовала, чтобы первый визит был нанесен непосредственному начальнику. А потому я использовал имевшиеся в моем распоряжении несколько часов, чтобы соответствующим образом подготовиться к предстоящему разговору, отлично понимая, что одним планом вербовки Франсуа Сервэна он не ограничится.

Подготовка эта заключалась в том, что я просмотрел все дела нашей резидентуры и самым внимательным образом прочитал все резолюции, указания и прочие рабочие пометки, сделанные на полях оперативных и информационных документов. По количеству и содержанию этих пометок мне удалось быстрее и лучше, чем путем личных бесед, выяснить отношение руководства отдела к тому, что было сделано и не сделано нашей резидентурой.

Закончив листать дела, я пришел к выводу, что работа наша оценивается в основном положительно, хотя конечно, не обошлось и без претензий. Я вернул дела куратору и спросил:

— Ты проверил по учетам персонал китайского посольства?

— Да, Михаил Иванович, — кивнул головой куратор. — Сведения есть только на одного китайца. Но зато какие!

Он порылся в своей рабочей папке и достал подготовленный к отправке в резидентуру документ. Я взял его в руки и прочитал:

«Справка по оперативным материалам на „Бао“. В течение ряда лет осуществлялась разработка установленного сотрудника внешнеполитической разведки КНР „Бао“, работавшего в странах Африки под прикрытием должности корреспондента агентства Синьхуа.

Впервые „Бао“ попал в поле зрения подрезидентуры КГБ в Занзибаре в 1969 году. В процессе изучения одного из китайских советников в местных спецслужбах были получены данные о его постоянных контактах с „Бао“. Дальнейшее изучение „Бао“ через нашу агентуру в местных спецслужбах показало, что он является кадровым китайским разведчиком, активно работает с агентурой из хуацяо, проживающих в стране.

В тот период было установлено, что „Бао“ родился в 1938 году в Кантоне, закончил Кантонский университет им. Сун Ятсена, владеет английским и французским языками, женат, имеет двоих детей (семья постоянно проживает в Китае). „Бао“ вел себя довольно свободно и независимо, располагал большими суммами денег, посещал китайские рестораны, в больших количествах употреблял спиртные напитки, (в основном, вино), вступал в интимные отношения с местными женщинами, отдавая предпочтение представительницам этнической группы ширази. В контакты с советскими гражданами, как и все остальные сотрудники китайских учреждений в стране, „Бао“ не вступал».

Далее в справке указывалось, что в 1971 году изучение «Бао» было прервано в связи с расформированием подрезидентуры КГБ в Занзибаре, поскольку произошло объединение островного государства с Танганьикой и образовалось новое государство Танзания со столицей в Дар-эс-Саламе. Спустя два года «Бао» прибыл на работу в одну из франкоязычных стран Центральной Африки с прогрессивным режимом, где его разработка была продолжена.

Далее в справке говорилось:

«Через нашего агента в местных спецслужбах удалось добыть досье на „Бао“, в котором содержались сведения о некоторых его связях среди местных граждан, в том числе представителей прокитайской группировки в правящей партии, а также данные о том, что „Бао“ поддерживает контакты с владельцами китайских ресторанов и с их помощью занимается спекуляцией и незаконными валютными операциями.

Анализ работы с подставленной ему агентурой местных спецслужб показал, что „Бао“ опытный разведчик, быстро и безошибочно оценивает разведывательные возможности своих связей, хорошо разбирается в психологии африканцев, умело ведет их обработку в прокитайском духе, используя антисоветские измышления китайской пропаганды. С помощью внедренной в агентство Синьхуа оперативной техники было установлено, что „Бао“, карьерист, привык угодничать перед теми, кто занимает более высокое служебное положение, склонен к интригам. Он сумел добиться большого расположения китайского посла, поскольку снабжал его ценной информацией, а так же преподносил дорогие подарки.

От контактов с советскими гражданами „Бао“ по-прежнему уклонялся.

В 1976 году на очередном съезде правящей партии прокитайская группировка пыталась внести раскол в ее ряды и спровоцировать беспорядки в стране, однако ее выступление было подавлено. Не желая осложнять отношения с КНР, руководство страны не предприняло никаких официальных демаршей по этому поводу. Тем не менее „Бао“ и нескольким другим сотрудникам китайского посольства было предложено покинуть страну, что помешало резидентуре КГБ завершить намеченные оперативные мероприятия».

— А что они там намечали? — спросил я, закончив читать справку.

— Они хотели с помощью агента в местной контрразведке осуществить захват «Бао» с поличным и на этом его завербовать.

— На какую разведку? — уточнил я, поскольку, судя по всему, шансов заставить его работать на советскую разведку было немного.

— Конечно, на местную, — сказал куратор таким тоном, как будто это было намного легче.

Он, видимо, по молодости лет не знал одной давней и поучительной истории, когда руководитель спецслужбы небольшой африканской страны, являвшийся по совместительству нашим агентом, попытался по нашей же просьбе завербовать сотрудника одного иностранного посольства. Выслушав нашего агента, дипломат заявил, что готов принять предложение о сотрудничестве, но для начала хотел бы знать, на какую разведку ему придется работать.

— Как это на какую? — обиделся вербовавший его африканец. — Разумеется, на нашу!

Дипломат всплеснул руками и расхохотался.

— У вас есть разведка? Не смешите меня! Лучше скажите, кто вам поручил меня завербовать.

Вспомнив этот случай, я с сомнением покачал головой, но ничего не сказал. Какой смысл комментировать то, чего не было? Расписавшись на справке, я вернул ее куратору.

— Направить ее вам? — спросил он, по-своему расценив мои сомнения.

— Не надо, — отказался я, прикидывая, какие возможности мы сможем задействовать в дальнейшей разработке «Бао». — Я сделаю выписки, и этого будет вполне достаточно…

В назначенное время я пошел к начальнику африканского отдела. Он моментально схватил суть предложения о вербовке Франсуа Сервэна.

— Неплохо задумано, — сказал он, когда я изложил свою идею. — А каким требованиям, на твой взгляд, должен отвечать тот, кто будет беседовать с Сервэном?

Ответ на этот вопрос у меня был готов заранее.

— Для этого нужен работник, хорошо знающий Францию, в совершенстве владеющий французским языком, способный принимать самостоятельные решения и умеющий импровизировать. А еще желательно, чтобы он был примерно одного возраста с Сервэном. Это позволит ему быстро установить с ним хороший психологический контакт. В таком деле это будет иметь большое значение.

— А почему обязательно работник? — вопросительно посмотрел на меня начальник отдела. — Разве агент для этой цели не подойдет? Для такой операции можно подобрать очень известного журналиста или писателя.

— Очень известный, я думаю, как раз ни к чему, — возразил я. — Биографии таких людей, как и их профессиональные привязанности и интересы, достаточно хорошо известны. Такому агенту будет трудно выдержать легенду и объяснить свой внезапный интерес к предмету разговора. К тому же в случае неудачи мы загубим его карьеру.

— А у тебя есть кто-нибудь на примете? Или придется искать?

— Я бы предложил Усалева. Если он, конечно, согласится, — добавил я, хотя ни минуты не сомневался, что мой старый приятель Саша Усалев никогда не откажется участвовать в интересном деле.

— Это какой Усалев? — стал копаться в памяти начальник отдела. — Который писал статьи о похищении и убийстве Альдо Моро?

— Он самый, — подтвердил я. Я мог бы еще добавить, что Саша не только писал статьи, но и участвовал в одном очень деликатном мероприятии, связанном с покушением на итальянского премьер-министра, но поскольку осведомленность моя выходила за рамки моей компетенции и знать об этом мне было не положено, ничего добавлять не стал.

А дело было так. Спустя примерно полгода после убийства Альдо Моро, когда итальянская прокуратура рыла, что называется, землю и проверяла многочисленные версии, в одной из ведущих газет появилось сообщение, что следствие располагает, якобы, сведениями о причастности к этому делу ряда итальянских граждан, и в ближайшее время они будут допрошены. Фамилия и имя одного из подозреваемых соответствовали данным известного депутата парламента.

В самой этой информации не было бы ничего исключительного (мало ли в чем бывают замешаны депутаты итальянского парламента!), если бы этот доблестный парламентарий не был по совместительству агентом советской разведки. Естественно, такую информацию резидентура КГБ в Риме, на связи у которой находился этот агент, не могла оставить без внимания.

Ситуация сложилась — хуже не придумаешь! Если этот агент действительно прямо или косвенно был связан с террористами, осуществившими похищение и убийство Альдо Моро, то непременно разразился бы грандиозный скандал, поскольку от агента ниточка потянулась бы в КГБ, и дело было бы представлено таким образом, как будто КГБ и является инициатором этого преступления.

Это было бы похлеще, чем нашумевшее дело о мнимой причастности болгарских и советских спецслужб к покушению на Папу Римского!

Нужно было срочно выяснить, действительно ли упомянутый в газете человек является нашим агентом и, если потребуется, предпринять какие-то меры. Но как это сделать? Проводить с агентом экстренную встречу в этой обстановке опасно, поскольку, если обвинения в его адрес были обоснованны, он мог оказаться под наблюдением, и любые попытки встретиться с ним закончились бы провалом.

И тогда было принято решение направить к нему Усалева, находившегося в это время в Италии в краткосрочной командировке. Он подкараулил депутата прямо в здании парламента, представился советским корреспондентом, освещающим дело Альдо Моро, и поинтересовался, насколько соответствует действительности появившееся в газете сообщение о его причастности к этому делу.

Депутат, будучи неглупым человеком, сразу сориентировался в обстановке и с присущей каждому истинному итальянцу эмоциональностью воскликнул, что ему надоели эти дурацкие намеки, поскольку он уважаемый парламентарий, а не террорист, и надо быть последним кретином, чтобы не понять, что в газете речь идет о его однофамильце.

Этот разговор слышали другие депутаты и журналисты, некоторые даже зааплодировали, когда депутат поставил на место советского корреспондента. Им и в голову не могло прийти, что кроется за этой инсценировкой!

Усалев, конечно, проглотил обвинение в кретинизме, извинился перед депутатом и под иронические реплики коллег-журналистов удалился. Ради интересов дела можно пережить и не такое!

А через два дня депутат, встретившись с сотрудником резидентуры, до икоты хохотал над этим забавным эпизодом и просил передать Усалеву, свои искренние извинения за нанесенный ему моральный ущерб.

— Но Усалеву не приходилось вербовать сотрудников спецслужб, — заметил начальник отдела, и я понял, что он не знает этой истории. Да ему и не положено было знать, потому что он был начальником совсем другого отдела.

— А зачем? — спросил я. — В этом деле ему отводится иная роль.

— А если беседа с Сервэном сложится так, что он сразу предложит свои услуги?

Несмотря на весь мой оптимизм, мне такой исход дела казался совершенно невероятным.

— Я думаю, до этого не дойдет. К тому же в любом случае Усалеву лучше дистанцироваться от разведки. Зачем ему зря светиться? Самое разумное — выполнить роль посредника и свести Сервэна с вербовщиком.

— Ну, хорошо, — согласился начальник отдела, — остановимся пока на Усалеве. В каком отделе он сейчас работает?

— До моего отъезда он был в информационной службе.

Начальник отдела снял трубку и набрал четырехзначный номер. Обменявшись с невидимым мне собеседником традиционными приветствиями и прочими казенными фразами, спросил:

— Послушай, Валерий Андреевич, а где у тебя некто Усалев?.. Да так, нужен он тут нам для одного дела… Где?.. А когда вернется?.. Ну ладно, спасибо за информацию. Всего тебе.

Положив трубку, начальник отдела обратился ко мне.

— К сожалению, твой Усалев сейчас во Франции. Вернется только через две недели. Может, поищем кого-нибудь другого?

— Мне нужен Усалев, — решил я стоять на своем. — Можно запросить его согласие. И его пребывание во Франции даже кстати. Пусть побывает в «Ассоциации участников движения Сопротивления», а еще обязательно съездит в Тулон и посетит кафе «Маркиз» или то, что от него осталось.

— Хорошо, будь по-твоему, — сдался начальник отдела. — Я договорюсь с Валерием Андреевичем, чтобы он дал указание в Париж. Только шифртелеграмму подготовь сам. Все равно лучше тебя это никто не сделает.

Все последующие дни я с утра и до позднего вечера проводил на работе: писал рапорт на вербовку, указания в резидентуру КГБ в Париже, план-задание и легенду для Саши Усалева, собирал визы, бегал по различным управлениям и отделам, решая оперативные, финансовые и кадровые вопросы. За день до вылета в страну начальник разведки санкционировал мероприятие, целью которого была вербовка Франсуа Сервэна. Узнав об этом, я взял тайм-аут и собрался оставшийся день посвятить семье.

Но из этого ничего не вышло: поздно вечером позвонил какой-то незнакомый дядя и сказал, что к десяти утра меня приглашают на беседу в административный отдел ЦК…