Первая загранкомандировка, как и первая любовь, остается в памяти навсегда! Особенно, если вам «повезло», и для первой загранкомандировки судьба уготовила вам Африку.

Казалось бы, ну какая это к черту «заграница» и что там особенного вспоминать? И климат не приведи Господи, как пишут в медицинских справках — «жаркий и влажный»; и бытовые условия порой хуже, чем даже в каком-нибудь нашем захолустье, потому что то воды нет, то электроэнергии, а то и того и другого вместе; и с питанием неважно, и малярия со всевозможными лихорадками мучает постоянно, и прочих напастей предостаточно, и тем не менее даже много лет спустя все эти жестокие испытания вспоминаются, как едва ли не самая лучшая пора жизни!

В чем же секрет такого неожиданного восприятия всех реальных и действительно стоивших большого здоровья лишений, с которыми советскому человеку приходилось сталкиваться при первом знакомстве с Африкой? Только ли в том, что ему впервые удалось вырваться за пределы своей многострадальной Отчизны и даже суровая африканская действительность воспринимается им, как награда за многотерпение и веру в светлое будущее? Или в том, что советского человека нелегко удивить какими-то трудностями и он с детства привык их преодолевать.

Некоторые, особенно попавшие в Африку молодыми, полагают, что все дело в возрасте и свойственном ему несколько романтическом отношении к любым проблемам.

Другие считают, что, как и в первой любви, все дело в новизне впечатлений, исключительно остром и потому незабываемом восприятии жизни и тех событий, к которым оказываешься причастным именно в первой загранкомандировке. Со временем эта восприимчивость притупляется, душа черствеет, теряет чувствительность к новизне, к неожиданным превратностям бытия, взволновать ее по-настоящему могут только все более и более сильные ощущения, наступает пресыщение, и то, что в первой командировке казалось тебе необычным и потрясало воображение, становится пресным до отвращения.

Все это, наверное, так. Но при самых теплых воспоминаниях о своей первой любви более соответствующей действительности мне кажется другая версия. А суть ее в том, что Африка способна до такой степени поразить воображение европейца, вызвать у него такой интерес, что, однажды побывав здесь, он не забудет ее никогда!

Я также еще со времен моей первой загранкомандировки был неизлечимо болен Африкой, и сейчас, стоя в автобусе, который плавно катил по летному полю к зданию аэровокзала, с любопытством вглядывался в лица окружавших меня пассажиров.

Даже не обладая сверхъестественной наблюдательностью, без применения дедуктивного метода и прочих штучек можно было без особого труда разделить советских граждан на две группы: тех, кто возвращался из отпуска или ранее бывал в Африке, и тех, кто впервые высадился во владениях доктора Айболита.

И дело, конечно, не в одежде, хотя это первое, что сразу бросается в глаза: приобретенные в «Березках» модные и легкие наряды на одних и шерстяные костюмы и столь же «современных» фасонов платья, сработанные на фабрике «Большевичка» или иных не менее передовых советских предприятиях легкой промышленности — на других. Еще сильнее, чем одежда, впервые прибывших выдает смятение в глазах и застывший в них немой вопрос: «Куда я попал? Зачем я сюда приехал?»

Я улыбнулся стоявшей рядом полной, насквозь пропотевшей женщине, жадно хватавшей насыщенный влагой воздух и безуспешно пытавшейся вдохнуть его полной грудью, и, глядя на нее, вспомнил, как мы с Татьяной впервые прибыли в бывшую французскую колонию, с которой и началась наша разведывательная деятельность в Африке.

Мы долго и тщательно готовились к этой поездке, прочитали массу всевозможной литературы, переговорили со многими нашими коллегами и, казалось, знали о том, что нас ожидает, если и не все, то по крайней мерей самое главное. Как наивны мы были! Действительность превзошла все наши предположения!

Был январь, в Москве стояли настоящие крещенские морозы, и, естественно, мы прибыли в аэропорт в полном зимнем облачении. Уступая рекомендациям провожавших нас бывалых коллег, мы оставили им свои шапки и дубленки, чтобы не выглядеть в Африке полными идиотами и не смешить аборигенов, и налегке пошли на регистрацию.

Тогда в Шереметьево еще не подгоняли авиалайнеры к самому зданию аэровокзала, и пассажиры добирались к ним не по специальным «рукавам», а на автобусах. Мы промерзли, пока бежали к этому автобусу, ехали к самолету, который, как назло, поставили на самую дальнюю стоянку, а потом еще, как у нас водится, ждали у трапа. На Татьяне было какое-то легкое, «тропическое» одеяние, я отдал ей пиджак и стоял на лютом ветру, метавшемуся по летному полю между разнокалиберными самолетами, в одной сорочке и галстуке, на разных языках проклиная «советчиков» и мечтая поскорее попасть в теплые края и отогреться.

Как и в этот раз, мы приземлялись со стороны океана. Я смотрел в иллюминатор на белую полоску прибоя, утопающий в тропической зелени берег и чувствовал, что мои мечты превращаются в реальность.

Но очень быстро эта реальность сменилась легким шоком!

Уже через несколько мгновений после открытия самолетной двери, еще до выхода на трап, меня обволокла липкая испарина, по спине побежали ручейки пота, костюм пропитался влагой и прилип к телу, и я вскоре пожалел, что так опрометчиво проклинал московскую зиму.

Но в этот момент по проходу к кабине пилотов бодрой походкой прошагал представитель Аэрофлота, и я с удивлением заметил, что на лице его нет ни капельки пота, да и дышит он как-то легко, как будто эта парная, в которую мы все попали, не раздеваясь, на него абсолютно не действует. И я подумал, что не надо отчаиваться, скоро и я буду чувствовать себя не хуже. Тогда я еще и представить себе не мог, что наступит время, когда в Африке я буду мерзнуть!

Кроме нас, в посольство прибыли еще две семьи. Мы погрузили в автобус багаж и, усевшись бочком между многочисленными чемоданами и коробками, расставленными на полу и сиденьях, двинулись в город. Только мы поехали, как нас ждало первое потрясение.

В это время года на бывшую французскую колонию (впрочем, такое случалось и при колонизаторах) совершают нашествие несметные полчища каких-то тварей, напоминающих саранчу, которых местное население называют «грилями». Чтобы бороться с этой нечистью, деревья и прочую растительность опыляют химикатами из специальных автомашин, после чего эти «грили» падают на землю, покрывая ее толстым коричневым ковром. И вот дорога из аэропорта запомнилась мне тем, что мы ехали по этому ковру из высохших на тропическом солнце «грилей», и они с противным треском лопались под колесами автобуса.

Не обошлось и без юмора. Только мы слегка оправились от потрясения, вызванного «грилями», как дочь наших попутчиков — пятилетняя Аленка, долго с удивлением смотревшая в окно, наконец, не выдержала и тихонько прошептала:

— Мамочка, здесь же одни черные! А где же люди?

В отличие от Аленки, мы были подготовлены к тому, что у коренных жителей Африки темный цвет кожи, как были готовы и ко многому другому, но тем не менее уже в эти первые часы нам было суждено пережить еще несколько потрясений.

Подъехав к дому, где жил технический персонал посольства, мы вышли из автобуса и, обливаясь потом, стали помогать нашим попутчикам выгружать багаж и поднимать его на третий этаж, с удивлением отмечая, что суетившиеся тут же старожилы почему-то совсем не потеют и не задыхаются, как астматики, таская чемоданы и коробки.

И только Аленкина мама находилась в состоянии глубокой прострации, такое впечатление на нее произвело все, что она увидела по дороге из аэропорта. А когда она вошла в свою будущую квартиру и увидела полчища тараканов, обнаглевших от отсутствия жильцов и теперь с любопытством взиравших из всех углов на новых постояльцев, то вообще разрыдалась и заявила мужу, что следующим рейсом вместе с дочерью вернется в Москву, а он, если ему так нужна эта несчастная машина, пусть остается здесь с этими тварями.

Расселявший вновь прибывших завхоз посольства попытался хоть как-то ее успокоить и сказал, что это одна из лучших квартир, потому что в ней почти всегда есть вода, а тараканов, можно уморить хлебными крошками, замоченными на пиве с бурой. С этими словами он прошел в ванную комнату и сначала открыл кран, а затем нажал на рукоятку сливного бачка, чтобы продемонстрировать исправность сантехники.

Из крана потекла бурого цвета жидкость, из бачка с урчанием тоже хлынула жидкость аналогичного цвета, и в этот кульминационный момент из унитаза вылезла большая мокрая крыса!

Татьяна, с любопытством взиравшая на действия завхоза, с визгом бросилась вон из квартиры, а Аленкина мама упала в обморок.

Однако, невзирая на эти и многие другие потрясения, никуда она не улетела не только следующим рейсом, но и другими самолетами, вылетавшими в Москву регулярно два раза в неделю. Прошло два года и, несмотря на то, что семьи дежурных комендантов в течение этого срока находятся в стране без отпуска, Аленкина мама с большой настойчивостью добивалась, чтобы им продлили командировку на третий год!

Что касается Татьяны, то она тоже довольно быстро освоилась с обстановкой, и когда ей выпало по графику дежурить в клубе посольства, буквально потрясла своих подруг, бесстрашно расправляясь с «грилями», тараканами, крысами и другими представителями африканской фауны.

Кстати, о крысах. Работавшие в тот период в стране эксперты ООН каким-то им одним известным способом подсчитали, что на каждый квадратный метр приходится по восемь крыс!

Безусловно, эта не поддающаяся здравому пониманию цифра совсем не означает, что крысы равномерно расселись по всей территории страны в количестве, определенном дотошными экспертами. Они все где-то попрятались, но то, что их действительно было невероятно много, я сам однажды имел возможность убедиться, и это едва не закончилось для меня плачевно.

Возвращался я как-то поздно вечером по загородному шоссе, проходившему между городской свалкой и трущобами, в которых проживали те, кто и после независимости остался в стороне от обещанной цивилизации. И вот на повороте я вдруг заметил на проезжей части какую-то темную полосу шириной более десяти метров.

И тут я совершил непростительную ошибку: пренебрег наукой, которую преподавали нам в разведывательной школе. Один из наставников по автоделу, бывший гонщик, всегда говорил, что опытный водитель должен снижать скорость только в двух случаях: когда на дороге непреодолимое препятствие и когда дорога поменяла цвет.

Вот этим последним правилом я и пренебрег, врезавшись на скорости в эту темную полосу и не сразу сообразив, отчего это вдруг автомашину повело из стороны в сторону, как на льду, и она перестала слушаться руля. И только услышав странный визг, я понял, что врезался в стадо крыс, мигрировавших со свалки в сторону трущоб. Крысы, ведомые своим вожаком, двигались сплошным многоярусным потоком, налезая друг на друга и не обращая внимания на свет фар.

От столкновения с толстенными пальмами, росшими по обеим сторонам шоссе, меня спасло то, что у моего «Пежо» был передний привод, и в этот поздний час на шоссе не было ни попутного, ни встречного транспорта. Вместо тормозов я нажал на педаль газа, выровнял машину и, стараясь не слышать противного визга из-под колес, проскочил это поганое место.

Когда я наконец выбрался на свободное шоссе и сбросил газ, меня буквально колотило от омерзения и осознания того, что я чудом избежал аварии.

На следующее утро я отогнал автомашину на станцию техобслуживания, объяснил, что случилось со мной накануне вечером, и попросил тщательно вымыть ее снизу доверху.

Но все это произошло гораздо позже. А тогда, в тот самый первый день, выгрузив наших попутчиков и оставив их приводить в чувство вконец расстроившуюся женщину, мы поехали дальше.

Доставшаяся нам по наследству от нашего предшественника квартира находилась на втором этаже дома, мало отличавшегося по своему санитарному состоянию от того, в котором жили сотрудники нашего посольства. И все же была в нем одна примечательная особенность: вода из городского водопровода самотеком натекала в бетонированную яму-накопитель, находившуюся прямо в цоколе дома, откуда насос качал ее в бак на крыше, из которого она и растекалась по квартирам.

Когда-то, возможно, еще в колониальную эпоху, яма-накопитель закрывалась металлической крышкой, но вскоре после достижения независимости ее, видимо, ликвидировали, потому что коммунальное хозяйство быстро пришло в упадок, население столицы увеличилось в несколько раз, а водоразборных колонок на улицах не хватало, и поэтому ямой пользовались жители всего квартала.

Естественно, это страшно не нравилось жильцам дома, потому что в подъезде вечно толпились женщины и дети, черпавшие из ямы воду, под ногами хлюпала грязная жижа, однако все попытки закрыть яму крышкой оканчивались неудачей: местные народные умельцы моментально сбивали замок, срывали крышку с петель и она бесследно исчезала. Жильцы дома долго, но безуспешно боролись с этой ужасной антисанитарией, вполне резонно опасаясь, что до добра такое положение не доведет. Да и оснований для этого было более чем достаточно: вода периодически то чем-то пахла, то приобретала разнообразные цветовые оттенки, то даже после фильтрования выпадали какие-то странные осадки.

Так бы мы, наверное, и пили эту водичку до конца командировки, если бы не произошло одно событие, оставшееся абсолютно неизвестным для других жильцов, но имевшее для них самые благоприятные последствия.

А случилось вот что. Однажды я провел у себя дома встречу с одним весьма полезным для нас человеком, снабжавшим разведку сведениями о политике западных держав, и получил от него ряд документов, в том числе протоколы переговоров премьер-министра и помощника госсекретаря США по африканским делам. Дело было за полночь, и мы договорились, что он оставит документы у меня, утром я их перефотографирую, а вечером верну на кратковременной встрече в городе.

Но на следующий вечер наша встреча не состоялась. Не явился он и на запасную встречу, а все попытки связаться с ним или перехватить по дороге на службу или домой тоже закончились неудачей.

Не берусь описывать, что я пережил за эти несколько дней, пока ничего не знал о судьбе этого агента. Документы, от которых зависела его судьба, а возможно и жизнь, и которые я никак не мог ему вернуть, жгли мне руки. Мы с резидентом уже не знали, что и думать, однако нас в какой-то мере успокаивало и обнадеживало то, что никаких сведений, указывающих на его провал, тоже не поступало, хотя у нас были очень надежные источники в спецслужбах.

И лишь на пятый день он снова поздно вечером пришел ко мне на квартиру и рассказал леденящую кровь историю.

Как только он вышел из моей квартиры и за ним закрылась дверь, агент оказался в кромешной темноте: никакого освещения в подъезде не было и быть не могло, так как все попытки ввернуть лампочки заканчивались тем, что их немедленно выворачивали. Да, честно говоря, я никогда и не пытался их вворачивать (этим грешили некоторые мои наиболее пугливые соседи), потому что темнота вполне меня устраивала: она обеспечивала скрытность посещений квартиры теми, кто не хотел, чтобы об этом знали люди, не посвященные в характер наших взаимоотношений.

И вот мой источник, спустившись наощупь по лестнице и пытаясь найти выход из подъезда, неожиданно угодил в эту проклятую яму. Мало того, что при этом он сильно поранил ногу, из-за чего и не выходил на последующие встречи, он едва не утонул, поскольку глубина ямы была более двух метров. Нахлебавшись воды, он с большим трудом сумел все же выбраться из нее, кое-как добрался домой, где и просидел, вернее, пролежал все последующие дни, с ужасом ожидая, что шефу потребуются протоколы и окажется, что их нет там, где они должны быть.

Как только он смог передвигаться, он немедленно, пренебрегая всеми условиями связи и мерами безопасности, отправился ко мне.

После этого случая, чудом не закончившегося трагически и едва не повлекшего за собой провал агента, я понял, что терпеть подобное безобразие больше никак нельзя. Я обратился к нашим специалистам, работавшим в одной местной строительной организации, и они любезно (любезность была стимулирована пятью бутылками виски) согласились помочь. Через день они изготовили стальную раму, залили ее бетоном, а затем намертво приварили эту крышку к горловине ямы.

Но предварительно мы, конечно, общими усилиями ее почистили.

И вот тут-то глазам нашим открылась ужасная картина, объяснившая, откуда брались и запахи, и цвет, и подозрительные осадки!

Чего мы только из нее не извлекли! Ведра, кувшины, банки, ковшики, кружки, оброненные в яму при заборе воды.

Но и это было далеко не все! Мы выгребли из нее пару десятков ведер грязи, а заодно утонувших при попытке напиться или при иных обстоятельствах ворон, кур, и даже одну кошку! А ведь считается, что кошки отлично видят в темноте и по теории не должны попадать в подобные передряги. В общем, зрелище это было не для слабонервных!

Мы пережили все это, как пережили и многое другое, потому что человек ко всему привыкает и способен преодолеть любые трудности. А эволюция отношений европейцев к особенностям африканского бытия лучше всего, как мне кажется, иллюстрирует один весьма популярный в их среде анекдот.

Приехавший впервые в Африку европеец приходит в ресторан и заказывает национальное блюдо. Ему подают кушанье, он видит в тарелке таракана, поднимает страшный шум и с возмущением требует, чтобы ему заменили блюдо.

Спустя пару месяцев европеец вновь приходит в ресторан, снова делает заказ и снова в принесенном блюде обнаруживает таракана. Но на этот раз он ведет себя намного скромнее, не устраивает скандала, а спокойно выбрасывает таракана и начинает есть.

Еще через несколько месяцев европейцу приносит тарелку, и, к своему удивлению, он не обнаруживает в ней никаких посторонних ингредиентов. Посидев в растерянности какое-то время, европеец ловит пробегающего мимо столика таракана, бросает его в тарелку и, удовлетворенный, начинает есть…

Для меня и этот анекдот, и прочная экзотика были уже в далеком прошлом, и после всего увиденного и пережитого в первой африканской командировке меня было трудно чем-либо удивить. По крайней мере, мне так казалось.

А сейчас, в первые минуты пребывания на неведомой доселе земле меня интересовали вещи более прозаические. С улыбкой глядя на страдающую рядом со мной женщину и потные лица других «первопроходцев», я думал о том, кто приедет меня встречать, и что это будет за встреча.

Подобно тому, как театр начинается с вешалки, так и знакомство с коллективом резидентуры, позволяющее сделать вполне определенный вывод о его профессионализме, начинается в аэропорту. Приятно, конечно, когда тебя встречают товарищи по работе, но разведчики не имеют право и на такое маленькое удовольствие, поэтому лучше, когда первая встреча с ними происходит в более подходящем для этого месте.

Представьте себе такую ситуацию: из самолета выходит впервые прибывший в страну дипломат, и вдруг на глазах многочисленных соотечественников (прибытие самолета всегда событие!), полиции аэропорта и определенной категории иностранцев, как бы случайно появляющихся в аэропорту именно в те дни и часы, когда прилетают или улетают рейсы Аэрофлота, ему на шею бросаются корреспонденты, сотрудники торгпредства и других советских организаций, с которыми, по обычной человеческой логике, он никак не может быть знаком!

И это действительно так, потому что, будь он стопроцентным или «чистым» дипломатом, он вряд ли имел бы возможность до приезда в страну завести столь разнообразные знакомства, а вот в разведывательной школе или в коридорах КГБ можно познакомиться с кем угодно! И достаточно полиции или сотрудникам иностранных спецслужб, наблюдающим за подобной встречей, знать или хотя бы подозревать о принадлежности к разведке одного из встречающих, как они имеют все основания автоматически причислить к ней и вновь прибывшего, несмотря на то, что он еще не сделал ни одного шага и не успел провести ни одного мероприятия.

В тех случаях, когда горе-профессионалы пренебрегают элементарными мерами предосторожности, вслед за теплой встречей в аэропорту, как правило, следуют и другие не менее недопустимые «вольности». Вновь прибывшего, едва дав ему переодеться, а иногда прямо из аэропорта везут в гости, где его ждет обед или ужин с обильными возлияниями в тесной и потому чересчур откровенной компании остальных сотрудников резидентуры, и во время этого застолья из него не только вытряхивают привезенные из Москвы деликатесы, письма, посылки и прочее, но и все новости и сплетни, циркулирующие в центральном аппарате разведки: кто откуда приехал, кто куда уехал, кто кем назначен, как руководство оценивает их работу, чего от них ждет в дальнейшем и массу других, не менее пикантных подробностей, над каждой из которых витает гриф секретности.

И если местные или какие другие спецслужбы сумели оборудовать гостеприимную квартиру техникой подслушивания, то такие «посиделки» — сущая находка и кладезь самой разнообразной информации, за которой охотятся все спецслужбы мира.

Я тоже вез и селедку, и вареную колбасу, и черный хлеб, но предпочел бы принести и по-братски разделить все эти непритязательные по тем временам в Москве, но невероятно ценные в Африке деликатесы завтра утром, когда я приду в посольство и встречусь с коллегами в помещении резидентуры. Поэтому очень рассчитывал, что в аэропорт приедут только те, кому действительно необходимо там быть по работе.

Конечно, кроме моих коллег, в аэропорту могли быть и другие встречающие: телеграмму о моем прибытии, как это принято, дали не только по нашей линии, но и в посольство, у меня в стране было порядочное количество знакомых, так что вполне можно было рассчитывать на теплую встречу, поскольку прибытие советника посольства, тем более нового резидента — это всегда заметное событие для всех, кому по долгу службы положено находиться с ним в тесном контакте и кто заинтересован в поддержании нормальных служебных и личных отношений.

Всегда приятно встретить за границей друзей, и если бы не протокольный характер подобной встречи, я не имел бы ничего против, тем более что это не сулило никаких неприятностей, хотя и могло навести наблюдателей на некоторые размышления. Но тут уж ничего не поделаешь: не могли же мы нарушать сложившиеся традиции и специально указывать в телеграмме, чтобы меня никто не встречал…

Все оказалось гораздо проще, и к моей большой радости у входа в зал пограничного контроля меня поджидали всего два человека. Я понял это, когда один из них, молодой человек в белой сорочке с коротким рукавом и галстуке, выудил меня взглядом из толпы пассажиров и, когда мы встретились с ним глазами, обратился ко мне:

— Простите, не вы будете Михаил Иванович?

— Да, это я, — подыграл я ему, хотя мы отлично знали друг друга: еще каких-то полгода назад мы вместе готовились к работе в резидентуре, только для него это была первая командировка, а для меня четвертая.

— Я вице-консул Базиленко. А это завхоз посольства Шестаков, — указал он на стоявшего рядом с ним мужчину лет сорока пяти в такой же сорочке, но без галстука. — Давайте ваш паспорт, сейчас я все оформлю.

Шестаков с удивлением прислушивался к нашему разговору. Как и все завхозы, он отлично разбирался во всех ведомственных хитросплетениях, наверняка давно разобрался и в ведомственной принадлежности Базиленко, знал, кого он встречает, и теперь недоумевал, как это может быть, чтобы подчиненный не знал своего начальника. Но вокруг нас были и другие люди, вот и пришлось разыгрывать перед ним эту комедию.

Отдав Шестакову свои багажные квитанции, я подошел к стойке, возле которой Базиленко оформлял мои документы.

Чиновник иммиграционной полиции долго разглядывал фотографию на моем паспорте, поочередно поглядывая то на меня, то на Базиленко, а потом спросил:

— Кто из вас Михаил Вдовин?

Мы были разного возраста с Базиленко и абсолютно не похожи друг на друга, но меня ничуть не удивил этот вопрос: как для европейца все африканцы или азиаты на одно лицо, так и им все европейцы кажутся если не близнецами, то по крайней мере близкими родственниками.

— Это я.

Сделав это важное признание, я поймал на себе явно небезразличный взгляд чиновника иммиграционной полиции и подумал, что личность владельца паспорта он уточнял неспроста. Видимо, как только на меня запросили визу, местная служба безопасности проверила меня не только по своим учетам, но и по учетам французских спецслужб, а те в свою очередь поинтересовались моей личностью у американских коллег, сообща они собрали на меня массу интересного и, хотя и не стали препятствовать моему въезду в страну, поставили мое прибытие на контроль. Вот теперь чиновник и хотел окончательно удостовериться, что перед ним стоит именно тот советский дипломат, о прибытии которого он должен проинформировать службу безопасности.

Возвращая мой паспорт, чиновник еще раз внимательно посмотрел на меня, и я представил, как завтра, а может, послезавтра моя регистрационная карточка поступит в госсекретариат внутренних дел и безопасности, после чего каждый мой шаг в этой стране станет предметом повседневных забот этого учреждения. Безусловно, это создаст мне массу неудобств, однако все же было приятно сознавать, что тебя здесь уже знают и проявляют по отношению к тебе такую заботу.

Теперь только от меня зависело, оправдаю ли я их надежды…