Я сидел в холле гостиницы «Мирамар» и ждал «Ринго».

Когда страна была португальской колонией, это был пятизвездочный отель. Эти звездочки до сих пор красовались на самых видных местах фасада. Но за годы сначала национально-освободительной, а затем гражданской войны, начавшейся сразу после ухода португальцев, отель, как и многое другое в этой многострадальной стране, пришел в запустение и сейчас по уровню обслуживания и комфорта с трудом вытягивал на три звездочки. Но все равно он оставался лучшим отелем столицы и практически единственным местом проживания приезжающих иностранцев из западных стран, поскольку все остальные отели были заселены советскими, кубинскими, болгарскими, венгерскими и прочими специалистами, оказывавшими освободившемуся от колониального ига народу братскую помощь.

Отель располагался на набережной, дугой окаймлявшей бухту. Из его окон открывался потрясающий вид на Атлантический океан, на морской порт, в котором стояли под разгрузкой и в ее ожидании десятки сухогрузов, доставивших в страну продовольствие, гражданские грузы и военную технику из СССР и других социалистических стран, и на располагавшуюся по соседству с портом военно-морскую базу Северного флота, у причалов которой тесно сгрудились светло-серые боевые корабли и черные подводные лодки советской атлантической эскадры.

В этом странном словосочетании — военно-морская база Северного флота на западном побережье Африки — как в начищенном корабельном колоколе отразился один из многих парадоксов холодной войны. Глобальное противостояние двух сверхдержав достигло такого напряжения, что впору поменять местами тропики Рака и Козерога с Северным полярным кругом!

Моему появлению в столице сопредельной страны предшествовала целая серия крупных и мелких событий, связанных между собой замысловатой логикой вербовочной разработки «Ринго».

Первым и самым значительным событием явилась установка на используемой им конспиративной квартира аппаратуры для негласного съема информации, или используя обывательскую лексику, микрофона для подслушивания ведущихся на ней разговоров.

Это нехитрое с профессиональной точки зрения, хотя и довольно хлопотное мероприятие провел «Рокки». В один из дней завербованный им консьерж в очередной раз впустил его в квартиру, где «Ринго» встречался со своими оперативными связями, и «Рокки» за несколько минут привинтил под днище одного из шкафов полуметровую рейку из красного дерева, из которого был изготовлен и сам шкаф. На первый взгляд это была самая обыкновенная рейка. В действительности же она была до предела напичкана всякой хитроумной электроникой и блоками питания и могла непрерывно функционировать в течение нескольких сотен часов. А так как в ее непрерывном функционировании не было никакой необходимости, закладка включалась только тогда, когда на конспиративной квартире появлялся «Ринго».

Первые же результаты, полученные с помощью установленного на конспиративной квартире микрофона, превзошли все наши ожидания.

Сначала контрольный пункт работал в автоматическом режиме, потому что Базиленко, отвечавший за его работу, не мог просиживать там все двадцать четыре часа в сутки, ожидая, когда «Ринго» соизволит встретиться со своими связями. Но постепенно мы накопили достаточно много информации и, как правило, заранее знали, когда и с кем он будет встречаться, потому что в конце каждой встречи «Ринго обговаривал день и время следующей. Имея в своем распоряжении график его встреч, Базиленко не только в нужный момент включал закладку, но и заранее предупреждал „Артура“, когда ему следует быть возле дома, где располагалась конспиративная квартира, чтобы взять под наблюдение и установить выходящего из нее человека.

Прошло каких-то три месяца, и мы знали едва ли не всех агентов, которых „Ринго“ принимал на этой конспиративной квартире. В их числе оказалось несколько руководителей местных прогрессивных организаций, ряд лидеров оппозиционных политических партий и группировок и другая не менее представительная публика. Так мы установили, что американская разведка фактически контролирует деятельность всех противников президента страны и в случае его смещения вполне может рассчитывать на то, чтобы привести к власти своего ставленника.

Зафиксировали мы и несколько встреч „Ринго“ с „Меком“. Проанализировав записи их бесед, мы пришли к выводу, что „Мек“ сотрудничает с нами честно и добросовестно выполняет все наши рекомендации.

Все это время, пока мы один за другим выявляли и устанавливали связанных с „Ринго“ агентов американской разведки, у меня не выходил из памяти подслушанный нами разговор Гэлбера с Коплендом, во время которого обсуждался вопрос об осуществлении террористических актов в сопредельной стране, и Копленд сказал, что этим будет заниматься секция „глубокого прикрытия“. Вполне резонно было предположить, что „Ринго“ не окажется в стороне от участия в этом деле, а следовательно, нам удастся зафиксировать какие-то конкретные действия, направленные на подготовку и реализацию этих акций.

В конце концов эти ожидания оправдались.

В один из вечеров конспиративную квартиру посетили сразу два человека, с которыми „Ринго“ разговаривал на португальском языке. И разговаривал как раз о том, на кого из представителей антиправительственных группировок в сопредельной стране можно опереться при проведении террора.

Мы поначалу предположили, что „Ринго“ встречался с эмиссарами, прибывшими из сопредельной страны. Но „Артур“ на очередной встрече сообщил Базиленко, что вскоре после того, как закончился этот разговор, из дома вышли два белых человека. Имея указание брать под наблюдение только представителей черной расы, „Артур“ следить за ними не стал.

Как оказалось впоследствии, он поступил весьма осмотрительно, потому что эти бледнолицые были большими доками в своем деле, и слежка за ними могла закончиться для „Артура“ плачевно!

О том, кто эти люди, мы узнали несколько позже, когда на конспиративную квартиру пришел Гэри Копленд, и „Ринго“ отчитывался перед ним о проделанной работе. Вот тогда-то и выяснилось, что к подготовке террористических актов в сопредельной стране имеют непосредственное отношение два бывших офицера ПИДЕ — португальской охранки при салазаровском режиме, которые после победы португальской революции остались не у дел и подрядились работать на ЦРУ в качестве так называемых „профессиональных агентов“, то есть тех, с кем это ведомство заключает специальные контракты. А контракты такие заключались с людьми, имевшими соответствующую профессиональную подготовку и практические навыки во всякого рода грязных делах, которые на жаргоне ЦРУ назывались „полувоенными операциями“.

Я обратился за помощью к „Атосу“, он сделал соответствующий запрос в иммиграционную службу, и вскоре установочные данные и фотографии этих португальцев были отправлены в Центр.

Как и следовало ожидать, за ними тянулся длинный шлейф кровавых преступлений, совершенных в Мозамбике и Анголе во время антиколониальной войны: они были исполнителями массовых карательных акций против коренного населения и теперь разыскивались властями этих государств для привлечения к ответственности. Поэтому-то они и искали защиты и покровительства у американской разведки и ради этого были готовы совершать новые преступления. Люди с таким прошлым и настоящим очень не любят, когда за ними следят!

В процессе дальнейшего наблюдения за деятельностью „Ринго“ мы выяснили, что периодически, примерно раз в полтора-два месяца он выезжает в сопредельную страну. При этом, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания контрразведки, испытывавшей вполне объяснимое недоверие ко всем американским гражданам, поскольку именно США оказывали всестороннюю поддержку антиправительственным силам, „Ринго“ пользовался поддельным мексиканским паспортом на имя Мигеля Гонзалеса, инженера все той же нефтяной компании „Тексако“, которая вела добычу нефти на континентальном шельфе и имела в сопредельной стране свое представительство.

Через возможности представительства КГБ, поддерживавшего официальные контакты со спецслужбами сопредельной страны, были получены сведения, что „Ринго“ осуществлял конспиративную связь с липами, арестованными по подозрению в проведении враждебной деятельности против законного правительства.

Но, как выяснилось, „Ринго“ занимался не только этим, а во время наездов в сопредельную страну не забывал и о личной выгоде.

Так, один из находившихся в тюрьме главарей контрреволюционной организации на допросе показал, что незадолго до своего ареста он получил от него на цели организации три тысячи долларов и определенную сумму в местной валюте. При этом „Ринго“ потребовал, чтобы он написал расписку в получении двадцати тысяч долларов.

Элементарные подсчеты показали, что семнадцать тысяч долларов никак не соответствуют количеству заменившей их местной валюты: по официальному курсу ее должно было быть меньше, а по курсу „черного“ рынка больше. Даже арестованный главарь высказал твердое убеждение, что в результате этой финансовой „операции“, а „Ринго“ проделывал такие трюки при каждом посещении сопредельной страны, он прикарманил от пяти до семи тысяч долларов.

Эти показания были записаны на магнитофон и оформлены соответствующим протоколом.

Какая разведка не мечтает, чтобы ее агентурная сеть состояла исключительно из беспредельно преданных ей, надежных людей, готовых, как говорится, не за страх, а за совесть, — а если потребуется, то и не щадя живота своего, — добывать для нее актуальную, достоверную и, что самое главное, секретную информацию о самых сокровенных тайнах враждебного государства?

Какая разведка не стремится привлекать к сотрудничеству своих единомышленников, разделяющих господствующую в стране, которую представляет разведка, идеологию, придерживающихся тех же самых убеждений, исповедующих ту же религию, признающих те же моральные и нравственные ценности?

Какая разведка не желала бы иметь в числе своих агентов глубоко порядочных, честных и бескорыстных людей, для которых смысл жизни заключался бы в служении благородным идеалам, а не в меркантильных расчетах?

Но как реализовать эти мечты, стремления и желания, где набрать столько идеальных агентов, чтобы укомплектовать ими все разведки мира? И существуют ли в природе такие агенты? Недаром же такой авторитет в области разведки, как первый директор ЦРУ Аллен Даллес одну из глав своей книги озаглавил „Миф об идеальном агенте“?

Не оспаривая его приоритета в рассуждениях на эту тему, мне остается только согласиться с его выводами, что идеальных агентов (как это ни прискорбно!) нет и быть не может. Потому что все агенты — это прежде всего живые люди со всеми их достоинствами и недостатками, и, решаясь на сотрудничество с иностранной разведкой, они в большинстве своем руководствуются далеко не самыми благородными побуждениями.

Времена, когда люди сотрудничали с разведками за идею, как это было, например, в 30-е и 40-е годы, когда основным мотивом сотрудничества являлся антифашизм, давно и безвозвратно ушли. Теперь ими движут, как правило, более земные и зачастую довольно низменные побуждения. А потому вербовать агентов приходится в основном из числа людей ущербных, закомплексованных, одержимых страстями или наделенных какими-то пороками, страдающих непомерным самомнением и, как им кажется, непонятых своим окружением, недополучивших причитающихся им благ и почестей за свои реальные или мнимые заслуги перед страной, которую они собираются предать, корыстолюбивых и беспринципных, превыше всего ставящих личную выгоду и собственное благополучие, злобных и мстительных, не умеющих прощать нанесенные им обиды и оскорбления, азартных игроков, ради сомнительного удовольствия готовых поставить на карту собственную судьбу и судьбу своих близких и наивно полагающих, что им удастся избежать возмездия за свои прегрешения.

Естественно, все перечисленные качества сосредотачиваются не в одном человеке, хотя случается, что и в одном их набирается столько, что остается только удивляться, как его еще Земля носит и почему до сих пор не раскусили те, кто по своей близорукости доверил ему государственные секреты. Но очень часто и одного какого-нибудь порока бывает достаточно, чтобы иногда сознательно, а еще чаще против своей воли оказаться на крючке у иностранной разведки.

Не было ничего удивительного в том, что „Ринго“ оказался нечист на руку. Нам было хорошо известно, что различного рода финансовые злоупотребления свойственны многим сотрудникам американской разведки, и присвоение в разумных размерах денежных средств, отпускаемых на оперативные расходы, в их среде не считается серьезным проступком. Об этом писали Филип Эйджи и Джон Стокуэл, порвавшие с ЦРУ и публично выступившие с сенсационными разоблачениями.

Но „Ринго“ явно превысил эти самые разумные размеры, и к тому же он присваивал деньги, предназначенные для стимулирования деятельности контрреволюционных организаций, то есть объективно снижал их активность. А это могло быть расценено как серьезное должностное преступление. При этом „Ринго“ обменивал валюту на „черном“ рынке, грубо нарушая тем самым законы сопредельной страны и подрывая ее экономические устои.

Двух таких фактов было вполне достаточно, чтобы поговорить с ним по душам!

В общем, разработка „Ринго“ продвигалась довольно успешно.

Это вселяло уверенность, что со временем наберется столько полезных сведений, что их хватит, чтобы скомпоновать криминальное досье, ознакомившись с которым, он станет покладистым и сговорчивым, как девица на выданье, внезапно узнавшая, что она чуть-чуть беременна.

Сколько раз в своей жизни я обжигался на всяких предчувствиях! Особенно в тех случаях, когда кажется — еще один шаг, одно небольшое усилие, и ожидаемый результат сам свалится тебе на голову, словно перезрелая папайя.

Так случилось и в этот раз! Стоило мне возрадоваться от мысли, что успешная вербовка „Ринго“ — всего лишь вопрос времени, как дело застопорилось и начались всевозможные осложнения.

Самые серьезные из них произошли после смены резидентов ЦРУ.

Мы давно располагали информацией, что в марте Гэри Копленд должен покинуть страну. Знали даже дату его отъезда. Эта информация не была результатом каких-то невероятных усилий или применения каких-то изощренных методов, хотя впервые была получена нами с помощью оперативной техники. Но прошло какое-то время, и об этом знали едва ли не все сотрудники американского посольства, знал „Атос“, так что, не будь у нас микрофона в кабинете американского посла, мы все равно бы ее получили и притом, вполне вероятно, по нескольким каналам.

Я часто по-доброму завидовал американским разведчикам, особенно тем, кто работал в Африке, потому что у них, по сравнению с нами, был ряд существенных преимуществ. И одно из них заключалось в том, что продолжительность их командировок не превышала двух лет, и только в исключительных случаях они задерживались на более длительные сроки.

Это была не столько забота об их здоровье, сколько та самая нормальная организация труда, которая у нас почему-то называлась научной. Давно известно, что, оказавшись на новом участке работы, в незнакомых условиях, человек примерно четыре-шесть месяцев привыкает, осваивается, приобретает опыт, и только потом начинает продуктивно работать. Этот продуктивный период длится год-полтора, потом начинается естественный спад, постепенно даже самая любимая работа приедается, превращается в тяжелую повинность. Нужно или менять характер работы, или рабочую среду.

Для разведчика это правило имеет особый смысл. Я по себе замечал, что с интересом и полной отдачей работаю в стране около двух лет. И дело не только в усталости или тоске по дому. Просто постепенно начинает казаться, что ты уже все знаешь, все постиг, во всем разобрался, а потому вполне можешь обходиться без агентурной информации. Появляется ощущение какой-то легкости, когда без особых затруднений и раздумий, не выходя из резидентуры, можешь ответить на любой, даже самый каверзный вопрос.

Эта легкость обманчива. На самом деле по мере работы в стране разведчик свыкается с окружающей обстановкой, утрачивает остроту восприятия происходящих событий, перестает оценивать их критически и, как следствие, утрачивает бдительность. Как только это происходит, дальнейшее пребывание разведчика в стране становится нерациональным и даже опасным!

Потому-то и меняются американские разведчики ровно через два года! А у нас пренебрегали здравым смыслом, держали сотрудников разведки в одной стране по три, четыре, пять и более лет, в то время как американцы за это время успевали с большей пользой потрудиться в двух, а то и в трех странах.

Казалось бы, какая разница, кто приедет на замену Гэри Копленда? Но, к нашему несчастью, его заменил Дэвид Литман, и его приезд существенно отразился на многих направлениях нашей работы.

Я без особых симпатий относился к Гэри Копленду, но всегда уважал его как хорошего профессионала. Но первые же сведения на Дэвида Литмана вызвали во мне такую резкую антипатию, что я искренне посочувствовал тем, кому придется с ним работать, и пожалел о том, что Гэри Копленд так быстро покинул страну.

Первым из наших агентов, кому выпало сомнительное счастье познакомиться с Литманом и установить с ним деловые отношения, оказался „Атос“. Он и без того недолюбливал американцев, а после непродолжительного общения с Литманом заявил, что с громадным удовольствием устроил бы этому „стопроцентному янки“ какую-нибудь гадость.

Вторым человеком, с которым, по нашим наблюдениям, Литман не сумел добиться взаимопонимания, оказался Рэймонд Гэлбер. Между ними едва ли не с первого дня сложились натянутые отношения, и это незамедлительно отразилось на содержании и объеме той информации, которую мы получали с помощью оперативной техники. В отличие от Копленда, Литман, видимо, не нуждался в покровительстве Гэлбера и потому не был с ним столь же откровенен, когда дело касалось деятельности резидентуры ЦРУ. Не знаю, как Гэлбер, но мы проклинали Литмана последними словами. Тихо радовалась только Татьяна, у которой заметно поубавилось работы.

И в довершение всех наших бед Литман оказался близким другом того самого резидента ЦРУ в Киншасе, который в предыдущей командировке попортил много крови „Ринго“, а теперь занимал руководящий пост в оперативном управлении. Мы сразу почувствовали, что Литман относится к „Ринго“ с предубеждением, и с тревогой ждали, когда и чем все это закончится.

Развязка наступила быстрее, чем мы даже предполагали. Не прошло и недели после приезда Литмана, как он посетил конспиративную квартиру и потребовал от „Ринго“ отчитаться о проделанной работе. Выслушав „Ринго“ (его отчет дал нам, кстати, полное представление о направлениях и результатах деятельности секции „глубокого прикрытия“), Литман в свойственной ему безапелляционной манере заявил:

— Я не разделяю вашего оптимизма по поводу информации, поступающей из посольства советского блока. Она не стоит и половины тех денег, которую вы за нее заплатили! У меня вызывает также серьезное сомнение надежность ваших людей в руководстве местной оппозиции. Всех их необходимо проверить! Как можно быстрее и самым тщательным образом! Что касается запланированных вами операций в сопредельной стране, то в их целесообразности мне еще предстоит разобраться. Я не намерен выбрасывать на ветер деньги американских налогоплательщиков! Мы найдем им лучшее применение!

В чем-то Литман был, безусловно, прав, и я кое в чем был с ним солидарен. В частности, информация из посольства „советского блока“ поступала, в основном, через „Мека“, и не стоила не то что половины, но даже четверти затраченных на нее денег. Среди агентов ЦРУ в руководстве местной оппозиции, как нам было известно от „Атоса“, были агенты французских спецслужб, иначе говоря, двойники, и их и в самом деле следовало хорошенько проверить, прежде чем брать на веру то, что они сообщали. Ну а многие операции ЦРУ в сопредельной стране, в том числе и те, что планировал „Ринго“, находились под контролем местной и кубинской контрразведки, и потому их эффективность вряд ли могла быть такой, на какую рассчитывало ЦРУ. Так что опять плакали денежки американских налогоплательщиков!

Но „Ринго“ всего этого, разумеется, не знал, а потому, услышав от Литмана такую нелестную оценку своей работы, сорвался и вступил с ним в полемику. Ну, а полемизировать с начальством, как говорят африканцы, все равно, что любить льва: удовольствия никакого, а страху — не приведи Господь!

Эта стычка, как и следовало ожидать, не осталась без последствий и пагубно отразилась на моральном состоянии „Ринго“. Вскоре мы зафиксировали резкую перемену в его настроении и отношении к работе. Анализ его последующего поведения показал, что в результате возникших разногласий с Литманом он впал в депрессию, снова занялся самоедством, в очередной раз стал переоценивать свои жизненные и профессиональные принципы.

Во время его очередной поездки в сопредельную страну „Рокки“ снова порылся в потайном шкафчике и извлек оттуда свежие странички из его дневника. Это был настоящий крик души!

„Артур“, продолжавший наблюдение за конспиративной квартирой, подметил, что „Ринго“ стал небрежно подходить к подготовке и проведению встреч со своими агентами и пренебрегать требованиями конспирации, чего ранее за ним не наблюдалось. Так, теперь „Ринго“ позволял себе являться на конспиративную квартиру всего за несколько минут до намеченной встречи, а выходить из нее буквально вслед за агентом, когда он еще не успел удалиться на безопасное расстояние. Несколько раз он вообще запоздал, и агенты ожидали его возле дома.

Слуховой контроль показал, что „Ринго“ стал с нескрываемым презрением относиться к некоторым агентам, особенно из представителей прогрессивных организаций, перестал ценить их сотрудничество с американской разведкой. Было очевидно, что „Ринго“ деградирует как разведчик, потому что нет для сотрудника спецслужбы ничего более недостойного, чем неуважение к агенту, кем бы он ни был и чем бы ни занимался.

Однажды вечером, когда „Ринго“ на конспиративной квартире ожидал одного из своих агентов, а Базиленко настроил аппаратуру, чтобы записывать их разговор, раздался телефонный звонок. Уже после первых фраз Базиленко догадался, что звонит жена „Ринго“, находящаяся в Соединенных Штатах. Базиленко, естественно, не мог слышать ее слов, но по репликам „Ринго“ было ясно, что она готовится вместе с дочерями приехать в страну и спрашивает у мужа совета.

— Отмени поездку, — внезапно посоветовал „Ринго“. — Возможно, скоро я сам вернусь в Штаты.

Видимо, его жена не сразу ухватила смысл того, что сказал „Ринго“, и задала ему какой-то вопрос, на который он с явным раздражением ответил:

— Обстоятельства складываются таким образом, что мне, очевидно, придется уволиться из компании. Поговори с Фредом, пусть поищет мне подходящую работу. И пока мне больше не звони!

Когда Базиленко привез кассету в резидентуру и я прослушал запись этого разговора, меня бросило в пот, хотя в кабинете постоянно поддерживалась температура, не превышавшая двадцати градусов. И было от чего! Из разговора со всей очевидностью следовало, что „Ринго“ собирается увольняться и подыскивает себе другую работу. Увольняться, разумеется, не из „Тексако“, как мог бы подумать неискушенный в тонкостях профессионального сленга человек, а из ЦРУ, потому что словом „компания“ американские разведчики называют именно свое ведомство!

В какую-то минуту я почувствовал себя как борец, поставивший своего соперника на „мост“, или боксер, загнавший соперника в угол ринга: осталась какая-то мелочь — дожать или добить, и вдруг тебя слепит вспышка блица или отвлекает какой-то звук в зале, ты на мгновение замешкался, и этого мгновения оказалось достаточно, чтобы соперник ушел с „моста“, выскользнул у тебя под рукой из угла ринга, и все приходится начинать сначала! Но времени уже нет! Звучит гонг, и поединок заканчивается твоим поражением. А ведь победа была так близка!

Ночью я в очередной раз долго не мог уснуть, снова и снова обдумывая столь неожиданный поворот в разработке „Ринго“ и пытаясь найти оптимальное решение. А когда на короткое время засыпал, мне начинали сниться всякие кошмары, я метался и вскрикивал, пугая Татьяну и не давая ей спать.

Наутро я с чугунной головой явился в резидентуру и сообщил в Центр о намерении „Ринго“ порвать с ЦРУ, заведомо зная, какой на это последует ответ.

На четвертый день в резидентуру поступила пространная шифртелеграмма. Сначала, как это было принято, Центр подвел итоги нашей деятельности с того момента, как „Ринго“ оказался в поле зрения резидентуры. При этом Центр отметил „большую и многообразную работу“, эффективное использование агентуры и оперативно-технических средств», в результате чего удалось «вскрыть и задокументировать», «накопить значительный объем информации», «достаточно полно раскрыть морально-психологический облик объекта» и пр.

Это была стандартная преамбула, после которой обычно следовали замечания, советы и конкретные рекомендации по дальнейшему ведению разработки. Я, как говорится, по диагонали прочитал первые две страницы, притормозив на том абзаце, с которого начиналась основная суть:

«В связи с полученными сведениями о том, что „Ринго“ обдумывает возможность уволиться из ЦРУ, мы считаем целесообразным немедленно приступить к подготовке вербовочной беседы, чтобы успеть провести ее до того, как он реализует свои намерения.

В результате анализа всех добытых на него материалов мы приходим к выводу, что при выборе основы вербовки следует прежде всего ориентироваться на использование угрозы его компрометации как профессионала, поскольку идейно-политическая основа применительно к „Ринго“ практически не просматривается, а материальная может дать эффект только при ее использовании в сочетании с морально-психологической».

Далее в шифртелеграмме по нарастающей излагались те аргументы, которые, по мнению Центра, могли быть использованы для того, чтобы убедить «Ринго» согласиться на сотрудничество с советской разведкой.

На первом месте, как и полагалось, стояли допущенные им промахи и упущения в оперативной работе. Это и понятно: только он и никто другой был виноват в том, что нам удалось установить его принадлежность к секции «глубокою прикрытия» ЦРУ, обнаружить используемую им конспиративную квартиру, а главное, выявить агентов американской разведки и получить неопровержимые доказательства подрывной деятельности ЦРУ против представительств СССР и других социалистических стран, против прогрессивных организаций страны пребывания, а также против дружественного нам режима в сопредельной стране.

На втором месте стояли его финансовые злоупотребления: незаконные валютные операции в сопредельной стране и факты присвоения средств, отпущенных ЦРУ на содержание контрреволюционных организаций.

Всего набралось около десяти аргументов, из которых, надо прямо признать, ни один не был настолько весом, чтобы гарантировать склонение «Ринго» на нашу сторону. И тем не менее Центр рассчитывал, что «предъявив „Ринго“ соответствующие доказательства нашей осведомленности о его деятельности, можно будет обратиться к его здравому смыслу и благоразумию и убедить в том, что в создавшемся положении сотрудничество с советской разведкой является единственно возможной альтернативой тем негативным для него последствиям, которые неизбежно наступят, если эти факты станут известны руководству ЦРУ».

Далее Центр предлагал следующую тактику проведения вербовочной беседы:

«Беседу надо построить таким образом, чтобы угроза компрометации в достаточной мере подкреплялась другими элементами, включая оказание „Ринго“ содействия в достижении конкретных результатов в оперативной работе и обещании выплатить крупное материальное вознаграждение, которые в комплексе дали бы ему убедительное и логичное объяснение мотивов его последующих действий и оправдывали бы его связь с советской разведкой.

В процессе беседы необходимо будет подвести „Ринго“ к пониманию того, что сотрудничество с нами помимо возможности избежать компрометации, поможет решить многие его личные проблемы. Беседу нужно проводить в дружелюбном тоне, постараться добиться расположения „Ринго“, установить с ним хороший профессиональный контакт. Такая тактика, на наш взгляд, позволит „Ринго“ по достоинству оценить нашу „лояльность“ и все выгоды нашего предложения, поскольку вместо того, чтобы навлечь на него серьезные неприятности, мы даем ему возможность не только их избежать, но и упрочить свое положение в ЦРУ.

При благоприятном развитии беседы следует сразу же получить закрепляющую информацию, а затем постараться как можно глубже и детальнее выяснить, каковы истинные взгляды „Ринго“ на ЦРУ и свое место в нем с тем, чтобы создать соответствующие предпосылки для дальнейшего углубления основы вербовки».

Несмотря на кажущуюся стройность и логичность предлагаемой схемы, в Центре, видимо, не меньше меня ощущали слабость наших позиций и сомневались в успехе планируемого мероприятия. Я понял это по второй части шифртелеграммы, в которой говорилось:

«Если „Ринго“ в резкой форме откажется от нашего предложения, поведет себя агрессивно и выскажет твердое намерение предпринять какие-то ответные меры, можно будет напомнить ему о его уязвимости как разведчика, работающего под „глубоким прикрытием“, перед властями сопредельной страны и разъяснить безвыходность его положения. В качестве аргументов можно использовать:

— угрозу выдачи его властям сопредельной страны с последующим уголовным преследованием за незаконный въезд в страну по поддельному паспорту и подготовку террористических актов, что для него, не имеющего дипломатического иммунитета, чревато длительным содержанием в местной тюрьме;

— предание широкой огласке факта использования американским разведчиком мексиканского паспорта для нелегального въезда в страну, что может вызвать осложнения в отношениях между Мексикой и США;

— угрозу выдачи его кубинцам, которые могут его негласно арестовать, вывезти на Кубу и там судить за участие в захвате и убийстве Эрнесто Че Гевары;

— угрозу компрометации за связь с двумя бывшими сотрудниками ПИДЕ, причастными к массовым репрессиям против африканцев.

Эти же аргументы следует использовать в целях обеспечения безопасности вербовочного подхода к „Ринго“, чтобы после беседы он не предпринял действий, которые могут привести к нежелательным для нас последствиям».

Шифртелеграмма заканчивалась такими словами:

«Просим высказать ваши соображения по предлагаемому плану завершения вербовочной разработки „Ринго“ и заблаговременно сообщить дату его очередной поездки в сопредельную страну».

Я отложил шифртелеграмму в сторону, откинулся в кресле и попытался определить свое отношение к задумке Центра. То есть ответить на сакраментальный вопрос: вербовать или не вербовать?

Если бы речь шла не о «Ринго», а о другом сотруднике ЦРУ, например, о Гэри Копленде или Дэвиде Литмане, я бы, пожалуй, вообще отказался от вербовки, а предпринял бы самые решительные меры, чтобы надолго отбить у них охоту заниматься разведкой. И тогда даже накопленных нами материалов, особенно при умелом с ними обращении, было бы вполне достаточно, чтобы скомпрометировать такого сотрудника перед ЦРУ, а заодно нанести удар по американской разведке в целом и на какое-то время парализовать ее деятельность в ряде стран региона. И, не скрою, такое завершение разработки доставило бы мне, как профессионалу, не меньшее удовлетворение, чем вербовка: что может быть приятнее возможности расквитаться со своим противником, не стесняя себя в выборе методов и средств?

Но к «Ринго», как это ни покажется странным, я испытывал определенную симпатию. У меня не выходили из головы сведения о том, что он разочаровался в «благородстве» целей внешней политики США в «третьем» мире, что его одолевают сомнения в эффективности и целесообразности деятельности ЦРУ, что он мучительно переоценивает свои жизненные и профессиональные принципы. А кроме этого, мои симпатии к нему подогревались еще и тем, что он конфликтовал с такими людьми, как Дэвид Литман! Разве можно было сбрасывать со счетов такие факты?

Для меня также было очевидно, что в случае с «Ринго» угроза компрометации при всех ее негативных для него последствиях может не дать ожидаемого результата. Он и так уже в достаточной мере скомпрометировал себя постоянными стычками с резидентами, из-за чего и стал подумывать о том, чтобы уйти из ЦРУ. И наш вербовочный подход с использованием такой основы может только ускорить реализацию им этого решения. А мы в его уходе из ЦРУ по понятным соображениям совершенно не были заинтересованы. Он был нам нужен там, чтобы иметь постоянный доступ к интересующей нас информации о деятельности этого ведомства!

К тому же, чем больше я анализировал морально-психологические особенности личности «Ринго» и все аспекты его оперативной работы, тем все больше задумывался еще над одним обстоятельством.

Нельзя было не обратить внимание на то, что его неудовлетворенность своей карьерой в ЦРУ, при всей кажущейся серьезности мотивации, все же не носила устойчивого и, главное, необратимого характера. В значительной степени она определялась его эмоциональным состоянием в конкретный период и тем, как складывались его оперативная работа и взаимоотношения с резидентом ЦРУ в той или иной стране.

Мне было трудно судить о том, с каким настроением он начинал работу, скажем, во Вьетнаме или Заире, но что касалось страны совместного пребывания, то можно было с уверенностью сказать, что на начальном этапе, пока резидентом был Гэри Копленд, «Ринго» выбросил из головы мысль об уходе из ЦРУ, твердо решив реабилитировать себя в глазах руководства и восстановить свой пошатнувшийся престиж. И только несложившиеся отношения с Литманом снова заставили его об этом призадуматься.

Таким образом, по всему выходило, что, несмотря на проявляемое несогласие с отдельными сторонами деятельности ЦРУ, «Ринго» пока еще не пришел к окончательному пониманию истинной роли американской разведки в проведении внешнеполитического курса США и не сделал для себя вывод о необходимости противодействовать ЦРУ, разоблачать применение им недозволенных и преступных методов и средств. Чтобы убедить его в этом, следовало придумать нечто, найти какие-то дополнительные аргументы, чтобы в результате нашего воздействия «Ринго» решился вступить в тайную борьбу с ЦРУ на стороне советской разведки.

По поводу осуществления вербовочного подхода к «Ринго» в сопредельной стране у меня не было никаких возражений. Такой вариант и мне представлялся наиболее приемлемым во всех отношениях: в сопредельной стране не было американского посольства, защищать его, как гражданина США, было некому, и к тому же наши позиции в сопредельной стране были неизмеримо прочнее, чем в том, где «Ринго» изображал из себя добропорядочного инженера нефтяной компании «Тексако».

И лишь один пункт плана меня совершенно не устраивал. Признаюсь, мне казалось несправедливым уступать кому-то завершение операции, в которую было вложено столько личных усилий и труда других работников возглавляемой мною резидентуры. Тем более, что я владел всем объемом добытой нами информации не только на «Ринга», но и на всю резидентуру ЦРУ в стране, в том числе и такими сведениями, которые по различным причинам пока не нашли отражения в оперативных отчетах. И эта осведомленность в условиях ограниченности и слабости аргументов, имеющих отношение к самому «Ринго», могла сыграть немаловажную роль и способствовать успеху всего мероприятия.

Естественно, мое участие не гарантировало успеха, но шансов у меня все же было больше, чем у работника Центра, будь он хоть в тысячу раз опытнее меня. В данном случае решал не столько опыт, сколько знание всех тонкостей операции. Хотя по части опыта у меня тоже были кое-какие достоинства: меня самого не так давно (не прошло еще и трех лет!) вербовали, я успешно прошел пусть и краткий, но запомнившийся на всю жизнь курс наук у сотрудника ЦРУ Ричарда Палмера, и потому имел все основания надеяться, что эти уникальные навыки будут мне хорошим подспорьем во время встречи с его коллегой Майклом Гонзалесом.

Я понимал, что стоит мне предложить свою кандидатуру на роль вербовщика, и я возьму на себя большую ответственность за результат всей операции. Гораздо проще было остаться в стороне и ждать, пока кто-то наломает дров или сломает себе шею. Но в этот момент я меньше всего думал о том, чем возможная неудача обернется лично для меня. Мне было ясно одно: если мы хотим добиться успеха, беседовать с «Ринго» должен я!

Придя к такому выводу, я не стал размениваться на мелочи и высказывать свои соображения по предложению Центра, полагая, что успею это сделать, если Центр, отвергнет мою кандидатуру. А если не отвергнет, то тогда я по ходу дела внесу в план вербовки необходимые коррективы. Если уж отвечать, то за все разом!

Мой ответ на шифртелеграмму Центра был предельно кратким и касался самого главного:

«Проведение вербовочной беседы с „Ринго“ прошу доверить мне, как во всех отношениях наиболее подходящему исполнителю данного мероприятия».

Подписав шифртелеграмму, я на минуту представил себе, как кое-кто в Центре саркастически усмехнется и в очередной раз подумает про себя: «Ну и нахал этот Вдовин! Когда же он научится быть скромным?!» И не только подумает, а возможно, даже напишет соответствующую резолюцию!

В органах госбезопасности вообще, а в разведке в особенности, всегда любили порассуждать о скромности. И не только порассуждать, но и постоянно напоминать о том, что скромность — лучшая из человеческих добродетелей. К сожалению, смысл этих напоминаний зачастую сводится не к тому, чтобы осадить некоторых и в самом деле зарвавшихся и позабывших стыд и совесть офицеров, попридержать их не в меру разыгравшиеся амбиции, а к призывам типа «Сиди и не высовывайся!» или «Тебе что, больше всех надо»?

В итоге этих лицемерных заклинаний произошла подмена понятий, из-за чего в конце концов сложилось несколько извращенное понимание скромности, как привычки стоять в едином строю и ни в коем случае не выходить из общей шеренги. Это ведь только на фронте, когда требовались добровольцы для какого-нибудь чрезвычайно опасного дела, связанного со смертельным риском, разрешалось делать два шага вперед! Тогда никому и в голову не могло прийти обвинить смельчака в нескромности! А в мирной жизни такие выходки не очень-то поощряются.

А что касается скромности, то у меня на этот счет есть своя точка зрения.

В среде творческих работников мне приходилось слышать, что скромность — это кратчайшая дорога к безвестности.

Прекрасная половина человечества придерживается несколько иного мнения, вполне резонно полагая, что скромность украшает женщину, у которой нет других украшений.

Разведчик не стремится к известности, ему противопоказано все, что может привлечь избыточное внимание окружающих. И все же! Есть ведь и такое определение: «Скромность — достоинство тех, у кого нет других достоинств!»

Кинорежиссер Алексей Герман определил талант как совокупность способностей. Не думаю, что при этом он подразумевал разведчиков, но тем не менее попал в точку! Пожалуй, применительно к нам это определение справедливо в наибольшей степени: чем больше способностей у разведчика, тем выше его профессиональный потенциал, тем обширнее диапазон его использования в интересах разведки. А потому каждый профессионал должен точно знать, на что он способен, предельно строго и объективно относиться к самому себе, глубоко и всесторонне изучать себя, свои сильные и слабые стороны. Для него не должно быть никаких загадок в том, что касается его самого! Только в этом случае он может смело браться за самые трудные дела и твердо рассчитывать на успех!

Если у разведчика есть определенные способности или несомненные достоинства, какие-то сильные качества, он, подобно футболисту, обладающему уникальным финтом или ударом, должен постоянно их совершенствовать и развивать. Он не должен скрывать в себе свои достоинства а, напротив, должен их всячески демонстрировать руководству, чтобы оно знало, на что он способен и какие дела ему можно поручать.

Если разведчик проявляет в этом отношении излишнюю «скромность», скрывает от руководства свои положительные личные качества, он рискует так никогда по-настоящему и не раскрыть свой потенциал, не проявить себя в деле и не найти себе стоящего применения.

Как же выявить свой потенциал?

Мне в этом деле очень хорошо помогал спорт. В течение многих лет я истязал себя на тренировках, чтобы определить предел своих физических возможностей, я закалял свою волю и решимость одерживать верх над соперниками на многочисленных соревнованиях, воспитывал в себе психологическую устойчивость, умение стойко переносить неудачи и не теряться, не опускать руки в самых безнадежных ситуациях. И все это ради того, чтобы в нужный момент быть уверенным в том, что ни тело, ни дух меня не подведут, и я, взявшись за трудное и ответственное дело, не окажусь в положении человека, переоценившего свои силы и возможности.

За все время пребывания за границей мне только один раз пришлось пробежаться, и то на небольшое расстояние, ограниченное длиной подвала в ресторане «Карпаты». И драться мне тоже не приходилось (схватка на пустынной дороге у опрокинувшейся «Победы» с бывшим агентом абвера Василием Мажурой не в счет — это случилось на родной земле). Мне никогда не приходилось стрелять, я даже ни разу не брал с собой оружия, когда шел на какую-то операцию, да за границей никому и в голову не придет таскать в кармане пистолет. Но я всегда был готов и к бегу, и к рукопашной схватке, и к стрельбе, и твердо знал, что в случае необходимости смогу постоять и за себя, и за порученное мне дело!

А вообще-то агентуристу нужны не бицепсы, а голова! Быстрота, сила и ловкость могут понадобиться разве что для того, чтобы — когда тебя будет брать неприятельская контрразведка — выиграть хотя бы тридцатисекундную паузу, чтобы избавиться от улик, потому что убежать или отбиться ты все равно не сможешь: брать-то будет специальная группа захвата, состоящая из десятков натренированных и обученных профессионалов и оснащенная всем необходимым! Куда ты убежишь да еще в чужой стране?! Сбросить с себя все, что спрятано под одеждой, очистить карманы и все! Поднимай руки и спокойно жди, когда тебя скрутят, запихнут в автомашину и доставят в уединенное место для задушевной беседы. А там — поступай как учили…

Что же касается скромности, то это, бесспорно, ценное качество. И каждый человек, особенно разведчик, должен быть скромным, но прежде всего в образе жизни, в своих запросах и потребностях. Здесь недопустимы излишества и злоупотребления! Они делают разведчика уязвимым, а уязвимость всегда отражается на его личной безопасности.

Стоит ограничить потребности человека, лишить его привычного комфорта, и он обязательно постарается восстановить утраченный уровень жизни, пускаясь для этого на всевозможные ухищрения и забывая порой о том, что каждый его шаг, каждая прихоть фиксируется всевидящей контрразведкой, и она только и ждет удобного момента, чтобы напомнить ему о своем существовании!

Центр утвердил меня на роль вербовщика.

И вот теперь я сидел в холле гостиницы «Мирамар» и ждал «Ринго»…