Я вышел из дома с небольшой спортивной сумкой. В нее я положил полотенце, пару банок кока-колы и еще одну небольшую вещицу, которая могла мне понадобиться в Олимпик-парке.

Сегодня я ничего не делал просто так, без явного или тайного умысла. Конечно, в моих поступках допускалась некоторая импровизация, но я и ее оставлял в основном для Олимпик-парка, а пока действовал почти автоматически по заранее продуманному плану.

У подъезда несколькими группами стояли мои соотечественники. Они тоже собирались ехать на отдых, но их влекли совсем другие места, где основными развлечениями являлись бассейн и «шведский стол», поэтому у меня не было опасений, что они составят мне конкуренцию во время пробежки.

Я постоял с ними пару минут, перекинулся несколькими банальными фразами, но втягиваться в разговор не стал, чтобы не расходовать на пустяки нервную энергию. Все-таки сколько полезных навыков я приобрел пусть не в самом большом, но все же настоящем спорте, чтобы эксплуатировать их всю оставшуюся жизнь! Вот и к этому дню, как когда-то накануне ответственных соревнований, я исподволь копил нервную энергию, а со вчерашнего вечера вообще ушел, как говорится, в себя.

Можно было, конечно, и не останавливаться, но я сделал это специально, чтобы наблюдатели с закрытого поста контрразведки, располагавшегося в доме напротив, четко зафиксировали мой выход и предупредили своих коллег, которым поручено сегодня следить за мной.

Впрочем, я был почти уверен, что «вести» меня по городу сегодня не будут. Если оператор, прослушав мой разговор с дежурным комендантом посольства, сразу же доложил об этом кому следует, то сопровождать меня нет необходимости. Правда, они могли предположить, что я специально ввожу их в заблуждение относительно своих истинных намерений и, вместо того чтобы бегать в парке, могу уехать совсем в другое место и там напроказничать. Но даже и в этом случае они могли проконтролировать мой маршрут, используя посты дорожной полиции.

В их распоряжении было и еще одно средство. Я, правда, не был уверен, что они его применят, но это было несложно проверить, что я и сделал, как только сел в машину. Я повернул ключ в замке зажигания на четверть оборота, затем открыл один из многочисленных карманов своей сумки и заглянул туда. Там лежала небольшая трубочка, по внешнему виду очень похожая на карманный дозиметр, с помощью которого определяется наличие радиации. Индикаторная лампочка подмигивала мне неоновым светом. Это означало, что контрразведка снова вмонтировала где-то под капотом или в двигатель, под днищем или в салоне моей машины, а может быть, еще черт знает где — они на это дело большие выдумщики — такую маленькую штучку, которая подключается к системе электропитания и, как только вы повернете ключ зажигания, начинает излучать радиосигналы, позволяющие с высокой точностью определить местонахождение автомашины, в которую этот датчик вмонтирован. Такими датчиками были оборудованы многие посольские автомашины, и они верой и правдой служили контрразведке, помогая за считанные минуты находить наши автомашины в городе.

Эти умельцы придумали и еще одну хитрость: они наставили на всех основных магистралях города, на многих перекрестках, у въезда на автострады и в других стратегических местах приемники, которые фиксируют сигналы датчиков, и получили возможность контролировать не только парковку, но и маршрут движения автомашин.

Кроме этого, контрразведка активно использовала для ведения слежки телекамеры службы дорожного движения, которыми была буквально нашпигована центральная часть и некоторые другие районы города. Но, как говорится, техника — это хорошо, но и на каждую техническую хитрость найдется какой-нибудь инструмент с левой резьбой! Различные манипуляции, которые очень раздражают контрразведку, проводит-то не автомашина, начиненная всякими штуковинами, а человек, который ею управляет или, что тоже очень интересно, едет в ней в качестве пассажира. И достаточно тому или другому на короткое время или насовсем выйти из автомашины, как все эти датчики, приемники, телекамеры и прочие приборы и аппараты превращаются в технические излишества. Никакая техника не заменит того, чем природа наградила живого человека: глаза и ноги! Ну и, конечно, некоторые аналитические способности, чтобы смотреть куда надо и не бегать попусту.

Итак, датчик работал, приемник, принимающий его сигнал, видимо, тоже, все было в порядке, я повернул ключ в замке еще на четверть оборота, завел мотор, включил кассетник и под звуки саксофона поехал в парк, где меня должны были ждать те, кому сегодня выпала участь попытаться меня завербовать.

…Я ехал по городу, слушал саксофон и едва ли не впервые в жизни ощущал, какое это блаженство: ехать на проведение серьезного мероприятия и не только не проверяться, не выявлять за собой слежку, а вообще начисто игнорировать все, что творится впереди, сзади и по сторонам твоей машины, наплевать и на сигналы датчика, и на объективы телекамер, и на рапорты сотрудников дорожной полиции, и на кодированные радиопереговоры контрразведки — на все, что не имеет прямого отношения к предстоящей работе! Можно было просто ехать к месту встречи, а не петлять, как зайцу, ведя при этом круговое наблюдение, подобно летчику-истребителю во время воздушного боя; ехать кратчайшим маршрутом, как на загородную прогулку, как будто ты не имеешь никакого отношения к разведке.

Можно было ехать и ни о чем не думать или думать о чем-нибудь своем.

Я поступил по второму возможному варианту и стал обдумывать две занимавшие меня сейчас проблемы сугубо личного характера. Еще в процессе подготовки к операции «Контакт» я много думал о том, почему люди идут на предательство и что такое предательство вообще. Особенно меня волновал вопрос: почему предают те, кто предавать не должен?

К этой, если можно так выразиться, проблеме у меня был далеко не праздный интерес.

Чтобы хорошо сыграть роль предателя, мне было просто необходимо досконально разобраться не только в побудительных мотивах, но и в особенностях личности предателя и тех обстоятельствах, которые толкают его на этот шаг. Хотя какие могут быть обстоятельства?!

Мне пришли на память слова, написанные создателем и первым директором ЦРУ Алленом Даллесом: «Советский разведчик — это высший конечный продукт советской эпохи». Неплохо сказано, честное слово!

Безусловно, абсолютное большинство моих боевых товарищей оправдывают эту лестную характеристику. Но что греха таить, нет-нет да и происходит в нашей среде, самое ужасное из возможных чрезвычайных происшествий, коим является предательство. Каждый такой случай — это стыд и позор для нас всех, потому что грязь предательства пачкает каждого, независимо от того, имеет он к этому предательству хоть малейшее отношение или нет.

Конечно, можно искать объяснение в том, что, ни на минуту не затихая, во всем мире идет необъявленная, жестокая, невидимая большинству людей война между секретными службами. А на войне, как на войне! Так говорят французы, и они знают, что говорят: есть герои и трусы, есть перебежчики и пленные, есть и предатели.

Это закон всякой войны. Но только ли в этом дело?

Безусловно, каждый человек прежде всего продукт своей системы, того общества, в котором он родился и вырос, сформировался как личность, живет и работает. Каково общество, таковы и его представители. Все болезни, все пороки общества передаются им, в разное время и в разной степени, но передаются. Сотрудники секретных служб в этом смысле не исключение, хотя, бесспорно, иммунитет у них намного выше, чем у значительной части населения страны. Ведь это же тщательным образом отобранные и проверенные люди!

И если общество поражено коррупцией, казнокрадством, взяточничеством, если неписаным законом его внутреннего развития становится принцип «ты — мне, я — тебе», это не может не отразиться и на сотрудниках секретных служб. В конце концов, на работу в секретные службы приходят уже сложившиеся, зрелые люди, и перевоспитывать их иногда бывает просто поздно.

Чему же тогда удивляться?

Посудите сами, разве крупные партийные деятели, советские и хозяйственные руководители, занимающиеся приписками, берущие и дающие взятки, совершающие должностные преступления, — разве это не предатели? Ведь они предали дело, которому поклялись служить, когда им вручали партбилет, забыли о своем долге перед собственным народом! О каком патриотизме, о какой любви к Родине может идти речь, когда предается забвению все самое святое, что должно быть в душе у каждого человека, чем он живет, ради чего трудится?

Есть с кого брать пример!

На суде одного предателя спросили:

— Как вы сами относитесь к тому, что нарушили присягу, изменили Родине?

Наивный вопрос! И задали его зря, хотя спросить об этом было, конечно, необходимо, потому что суд обязан исследовать не только фактическую, но и моральную сторону дела. Да как он мог относиться, если, прежде чем предать, он уже полностью переродился? А раз так, то и совесть его не могла мучить!

Он так и ответил:

— А никак! Родина для меня — понятие абстрактное!

Как же это могло случиться, что Родина стала для него абстрактным понятием?

Где тот рубеж, за который нельзя переступать в своих отношениях с землей, на которой ты родился и вырос?

В том, что предателей расстреливают, есть, на мой взгляд, высшая справедливость!

Жаль только, что их не расстреливают публично, перед строем тех, кого они предали. Я бы сам, конечно, без всякого удовольствия, а исключительно из ненависти к предательству, как явлению, всадил бы в предателя пулю, и не в затылок, а точно между глаз, и паузу бы при этом выдержал, чтобы у него перед смертью было время осознать, какая же он мразь!

И все же мне не давала покоя одна мысль: а почему же тогда не предают те, во всяком случае, далеко не все, кто является продуктом чуждой нам идеологии, членами того общества, где уже в течение веков царит дух стяжательства и стремления к наживе, возведенный в высшую добродетель? Где продается и покупается все, где купля-продажа стала основным смыслом существования?

Встречал же, в конце концов, каждый из разведчиков людей, которые не пошли с ним ни на какие контакты не только по идейным соображениям, не только потому, что не нуждались в дополнительном заработке.

Почему?

Чем эти люди мотивировали свой отказ?

А тем и мотивировали, что они не могли изменить присяге, а иногда даже не присяге, а просто обязательствам, предусмотренным в контракте с той организацией или ведомством, где они работают, а иногда не могли изменить просто в силу своей внутренней порядочности, своего понимания долга и чести!

Я вспомнил, что один бывший царский генерал, перешедший на сторону Советской власти и прослуживший ей верой и правдой долгие годы, взял себе за принцип такой девиз: «Жизнь — Родине, честь — никому!».

Вот так — никому, и все!

Так, может, в этом-то все и дело, что есть люди, для которых честь превыше всего, и именно это определяет их отношение ко всякого рода недостойным поступкам, а не политические убеждения и материальные запросы. Такие люди просто не допускают самой возможности совершить предательство!

В итоге своих рассуждений я пришел к выводу, что по отношению к факту предательства все люди делятся на две категории: на тех, кто способен предать, и на тех, кто не предаст никогда!

Любой человек в силу самых различных причин может натворить глупостей или наделать больших и малых ошибок, иногда, к сожалению, непоправимых. Не застрахованы от этого, конечно, и разведчики.

Но если ты порядочный человек, приди к своим товарищам и скажи: «Виноват, судите, я готов отвечать!»

И даже если исключат тебя за это из партии, уволят с работы, жизнь твоя на этом не закончится, потому что ты, несмотря на совершенный проступок, поступил честно и остался порядочным человеком. Прежде всего перед своей совестью, перед самим собой, перед своими близкими.

А те, в ком нет элементарной порядочности, поднимают лапки при первом же намеке своих врагов на возможное наказание за какую-нибудь пустяковую ошибку и потом расплачиваются за свою подлость собственной жизнью, обрекая на вечный позор своих родителей и детей, которые до конца дней будут знать, что они родственники человека, который предал не только свою, но и их Родину!

А что касается факторов, способствующих предательству, то Вадим Александрович по этому поводу на одном из совещаний высказался так:

— Пока в нашей среде будут допускаться случаи протекционизма, подхалимства, угодничества, пока кадры будут подбираться не по деловым и личным качествам, а по принципу личной преданности, до тех пор мы будем получать политических и моральных уродов!

…Я не был политическим и моральным уродом и не собирался предавать по-настоящему.

Моя задача была намного скромнее: мне требовалось всего лишь предельно достоверно разыграть предательство.

Я не учился актерскому мастерству, смутно представлял себе тонкости «системы Станиславского», но это ничего не значило: сегодня от моих скромных актерских способностей будет зависеть все!

Как-то представители творческой интеллигенции на встрече с моим наставником Вильямом Генриховичем Фишером, более известным советской общественности под именем Рудольф Иванович Абель, высказали предположение, что из него, сменившего за свою карьеру много самых невероятных, совершенно непохожих одно на другое обличий, мог бы получиться великолепный актер.

Мудрый Вильям Генрихович, за плечами которого была более чем сорокалетняя жизнь в разведке, не согласился с подобным мнением. Он ответил, что актер из него не получится, потому что актер всегда изображает чужую жизнь и при этом ничем не рискует, если сыграет плохо, фальшиво. Актер должен уметь перевоплощаться, а ему всегда приходилось играть только свою жизнь. Перевоплощаться ему было никак нельзя, потому что полное перевоплощение в другого человека может вызвать серьезное психическое расстройство и даже привести к разрушению личности разведчика, к его перерождению (как, кстати, и произошло с Рейно Хейханеном, выдавшим полковника Абеля). И при всем этом жизнь разведчика должна до мельчайших деталей подчиняться требованиям, которые предъявляет его работа, а требования эти весьма жесткие, и малейшая ошибка может стоить разведчику свободы, а иногда и жизни.

Я полностью согласен с моим наставником. Я тоже не смогу сыграть принца датского Гамлета или русского князя Мышкина (хотя, кто знает, я же никогда не пробовал!), но зато я неплохо научился, как мне кажется, изображать любое состояние моей собственной души и делаю это настолько достоверно, что меня еще ни разу не освистали мои зрители.

Вот и сегодня я уповаю на то, что мне удастся войти в образ, хоть это и будет очень неприятно. Не знаю, как актерам, но мне очень не нравится изображать подлецов…

Пока я предавался своим размышлениям, я проехал значительную часть маршрута и приблизился к тому месту, где дорога раздваивалась: одна вела в сторону аэропорта, и ее я изучил до каждой царапины на металлических профилях разделительной полосы, потому что регулярно ездил по ней к рейсам Аэрофлота, другая сворачивала к Олимпик-парку.

На этой развилке те, кто следил за мной, обязательно должны были зафиксировать, что я не обманул их, а действительно еду туда, куда и собирался. На этой развилке всегда торчал патруль дорожной полиции на радиофицированных мотоциклах, он и должен был сообщить о том, что «вольво» DPL-026-148 свернул в сторону Олимпик-парка.

Патруль, как всегда, был на месте. Мне даже показалось, что один из полицейских проводил внимательным взглядом мою машину и что-то сказал своему напарнику. Брал ли кто-нибудь из них микрофон, чтобы доложить по инстанции, я не видел, потому что дорога сворачивала вправо, и я потерял их из поля зрения.

Еще через несколько минут я въехал в район Олимпик-парка. Я хорошо знал этот район, кроме того, у нас был план самого парка, что и позволило заранее определить место, во всех отношениях удобное для интимных бесед. Подбирая будущую стоянку для своей автомашины, я руководствовался также искренним желанием помочь моим коллегам из местной контрразведки создать «зону безопасности», чтобы никто из посторонних не стал случайным свидетелем нашей встречи и не помешал высоким договаривающимся сторонам прийти к обоюдоприемлемому соглашению.

Проезжая сейчас точки, в которых удобнее всего было перекрыть район нашей будущей встречи, я представлял себе, как за моей спиной сотрудники дорожной полиции, привлеченные контрразведкой к этому мероприятию, но никоим образом не посвященные в его суть, перекрывают проезд по дорогам, идущим в направлении автостоянки в южной части Олимпик-парка, на которой я и наметил припарковать свою машину.

Наконец я въехал на стоянку, где, как мы и предполагали, в это время не было ни одной машины, развернулся, встал багажником к окружавшим стоянку зеленым насаждениям и заглушил мотор. Но я не вынул ключ из замка зажигания, а оставил его в промежуточном положении, чтобы не отключать кассетного магнитофона и дослушать до конца прекрасную музыку в исполнении знаменитого саксофониста Макса Грегора. Одновременно это обеспечивало электропитание датчика и таким образом давало контрразведке возможность без лишних хлопот определить мое местонахождение.

Я вышел из машины и огляделся. Вокруг все было спокойно, ничто не нарушало идиллии этого прекрасного уголка живой природы.

Где же мои партнеры по переговорам? Я уже был на месте, а они, похоже, продолжали нежиться в постелях! И это в такой день, когда не кто-нибудь, не какой-то там жалкий проходимец, а полный сил советский разведчик созрел для предательства и был готов отдаться любому, кто предъявит соответствующий мандат, а заодно проявит настойчивость и высокое профессиональное мастерство!

«Ну же, господа, к барьеру!» — хотелось крикнуть мне на весь Олимпик-парк.

Прошла минута, вторая, я уже успел обойти вокруг машины, пнуть поочередно ногой все четыре колеса, а моих партнеров все не было.

Но не могу же я ждать их до бесконечности! Ну, похожу вокруг машины еще пару минут, а затем побегу в лес, и отловить меня там будет сложно. Конечно, они могут ждать моего возвращения, но чтобы пробежать десяток километров, а это была моя обычная норма, мне потребуется минут тридцать пять, и тогда на всю беседу у них останется десять, ну от силы двадцать минут. Маловато, прямо скажем. Да и какой разговор может быть с человеком после того, как он выложился на десятке и весь аж дымится после этого? Нет, или сейчас, или…

Неужели наши расчеты не оправдались и они сегодня не приедут? А может, в их планы вообще не входит меня вербовать? Это мы так считаем, это нам хочется, чтобы они осуществили вербовочный подход, а им, может быть, это совсем ни к чему, у них другая задумка? Какая?!

От одной мысли о том, что все было зря, вся моя подготовка, весь мой настрой, банка сгущенки — все напрасно, что мы ошиблись, мне стало очень скверно. «Идиот, возомнил себя великим стратегом, тоже мне супершпион!» — это только самые лестные слова, которыми я себя наградил.

Прошло уже семь минут, никаких вербовщиков и в помине не было! Я был готов сделать себе харакири — это мелодия, которую выдувал на своем саксофоне Макс Грегор, толкала меня на самоубийство…