На рассвете следующего дня наша группа по приказу командования отправлялась на базу ВВС Марана, в 25 милях от Тусона, штат Аризона. Там мы наконец приступим к настоящим тренировкам и полетам. Новая база имела славу одной из самых лучших в ВВС.

После доклада о прибытии и представления каждому вручался план базы, па котором было указано расположение различных объектов. Например, склад личного имущества, госпиталь, медпункт, прачечная, парикмахерская. На плане также указывался номер комнаты в бараке. Кроме того, каждому вручили так называемый «собачий номер» - небольшую металлическую пластинку из тугоплавкого металла с отверстием у края. Ее нужно носить на шее. Она служит для опознания трупа при авиакатастрофе. На плане было указано также помещение, где находился капеллан.

Капелланом базы оказался Роберт Коэдель, улыбающийся человек в форме с эмблемами в виде маленькой позолоченной библии с крестом. Он считался «духовным отцом» всего личного состава курса. Ему мы были обязаны раскрывать душу, рассказывать обо всех проблемах. Этот «посланник божий» был католиком.

Личный состав эскадрильи «Фалкоп» маршировал по узкой шоссейной дороге, распространяя запах новых нейлоновых комбинезонов ярко-синего цвета. Эти комбинезоны под воздействием высоких температур при авариях становятся грубыми и жесткими, как металл. Каждый курсант имел новый планшет черного цвета. Старая песня неслась над колонной. В этом строю, почти в его центре, шагал и я, бывший курсант пехотного училища Кубы Альваро Препдес. Я шел с гордо поднятой головой и с большим трудом сдерживал охватившее меня волнение.

Несмотря на сомнения и неуверенность, появившуюся в моем характере с некоторых пор, действительность была захватывающей. Наконец-то я был близок к осуществлению своей юношеской мечты. Поэтому, когда вдали показались выкрашенные желтой краской самолеты, в моих глазах заблестели слезы.

Да, мечта воплощалась в конкретную реальность. А это значило, что я должен был познакомиться с инструктором, освоить самолет и парашют, научиться многому другому. Предстояла борьба, и мне непременно нужно было одержать победу. Многие возвращались, не закончив учебу. По ладу ли я в их число? Не слишком ли много у меня оптимизма и самоуверенности?

Приблизившись к самолетам, стоявшим на площадке, и пройдя мимо, я сравнил их с животными, отдыхающими на пастбище. Вблизи они выглядели ужасными монстрами с огромными черными клювами. Эти монстры глядели на меня с удивлением и любопытством. Однако это мне только казалось. Нужно было совладать с самим собой, не потерять присутствия духа и веры в себя. Что же будет дальше? Ведь мне предстоит совершить первый полет в этой стране, где меня будет учить иностранный инструктор. Поймем ли мы друг друга?

Когда мы пришли в здание, где должны были размещаться, я постарался выбросить из головы пессимистические мысли. Открыв входную дверь, я впервые в жизни попал в комнату предполетной подготовки. Здесь пахло свежемолотым кофе, лежали где попало плитка шоколада, пачки жевательной резинки, пахло нейлоном парашютов.

Летчики разговаривали вполголоса; изредка вспыхивали взрывы хохота. В распахнутое окно со стороны взлетно-посадочной полосы доносился рев двигателей. Пахло бензином.

Вдруг раздалась команда «Смирно». Поданная высоким и сильным голосом, она вырвала меня из оцепенения. Я быстро вскочил на ноги. Через главную дверь в помещение вошла группа людей. Я понял, что это командир эскадрильи и наши будущие инструкторы.

Гейр, командир эскадрильи, провел небольшое инструкторское совещание в связи с началом занятий на курсе. Он рассказал о деталях полета, радиочастотах, напомнил о мерах предосторожности. Напомнили о длине взлетно-посадочных полос, сложности рельефа. В качестве аварийных для посадки мы могли использовать запасные аэродромы. При полете серьезную опасность представляла огромная гора Лемон высотой 10 тысяч футов, с покрытой вечными снегами вершиной.

Командир сказал, что завтра перед полетами нам зададут много вопросов. Если мы на них не ответим, то летать нам не разрешат.

Сделав необходимые записи и приведя все в порядок, мы уселись за стол, который на протяжении всего курса обучения будет отведен нашей группе, и вместе с инструктором принялись за обсуждение всех деталей завтрашнего полета.

Моего инструктора, светловолосого человека среднего роста, звали Хофмастер. Мне показалось, что он пытается завоевать мое доверие. Я был единственным иностранцем в группе из четырех человек. Меня назначили лететь первым из пашей группы. Беседа с инструктором продолжалась минут сорок, а затем мы распрощались, чтобы вновь встретиться на следующий день в семь утра…

Я сидел у бассейна в курсантском клубе. Свежесть прозрачной воды вызывала приятные ощущения. Я даже забыл о том, что мы находились в пустыне. Только на горизонте, в северном направлении, можно разглядеть пе-болыпие возвышенности. Их выветренные каменистые вершины были похожи на скелеты огромных доисторических животных. На востоке поднималась величественная громада горы Лемон с белоснежной вершиной. На юге лежала плоская равнина, а на западе сквозь плотную голубоватую дымку просматривались очертания залива.

Мне казалось, что Куэльяр (он был в другой группе), так же как и я, пребывал в состоянии напряжения в связи с завтрашним днем. До нас долетал шум голосов из деревянного здания клуба. Слышались печальные звуки немецкой песенки. Медленно опускались сумерки, солнце уже спряталось за горизонт. Я сказал Куэльяру:

– Пойду приму душ и сегодня пораньше лягу спать. Завтра у нас трудный день.

Куэльяр с трудом поднял на меня глаза и, насупив брови, ответил:

– Я еще посижу недолго.

Быстрым шагом я направился в сторону барака. Оглянувшись, увидел, что Куэльяр по-прежнему задумчиво смотрит на далекие горные вершины.

В бараке было достаточно уютно. Правда, с заходом солнца стало прохладно. Поэтому приятно было включить калорифер и забраться под синее одеяло, которое выдается каждому курсанту…

От решетчатого пола общей душевой поднимались слабые испарения. Я включил душ, и струи теплой воды побежали по телу, снимая накопившуюся за день усталость. А теперь нужно уснуть. Уснуть глубоким безмятежным сном, ведь завтра самый важный день в моей жизни. Завтра я начну летать. Я не верил, что такое возможно. Завтра утром станет реальностью то, о чем я мечтал уже более пятнадцати лет… Этой ночью я понял, что накануне выполнения очень важного задания летчику обычно не спится.

Полная тишина. Как медленно тянется ночь! Кажется, что время остановилось. Я понимаю, что сон просто необходим мне в эту ночь, но не могу заставить себя уснуть. Наутро мне нужно быть в лучшей форме. Чем больше думаешь о необходимости спать, тем меньше этого хочется. Ласковое тепло исходит от калорифера. Приятно пахнет чистая наволочка и свежая простыня. Но сна нет как нет. Видимо, бесполезно даже надеяться на то, что удастся заснуть. Лунный свет озаряет пустынный пейзаж за стеклами окон. Мерцающий фосфором циферблат моих часов показывает, что уже 3 с лишним часа утра. Медленно наплывает забытье. Проваливаюсь куда-то в темноту, мысли прерываются…

Подъем!… Команда прозвучала неестественно громко. Сон мгновенно слетел с меня. Одним прыжком вскочив с постели, я подошел к окну. Ногтем соскоблил иней со стекла и через образовавшееся круглое пятно вгляделся в утреннюю мглу пустыни. Ночь подошла к концу. Уже стали видны вдали фантастические силуэты гор. От света фонаря под крышей барака иней на стекле переливался разноцветными искорками. Я растолкал своего соседа Стауглера, затем быстро сдернул с него одеяло. В ответ послышалось ворчанье, и он свернулся в клубок на койке.

Несмотря на то что я спал всего три-четыре часа, мне показалось, что отдохнул я хорошо. Заправив постель, одевшись и приведя все в порядок, я встал в строй и отправился на завтрак. Свет в столовой мне казался тусклым, а смех официанток доносился будто откуда-то издалека. За завтраком я думал: «Что чувствует летчик, находясь в воздухе и глядя вверх на облака или вниз на землю через плексиглас маленькой кабины?»

Инструктор Хофмастер внимательно посмотрел на меня. Вокруг его голубых глаз залегли глубокие морщины, которые обычно появляются у людей, долго работающих па сильном ветру. Он запомнил мое имя и, войдя, прямо с порога сказал, обращаясь ко всей группе:

– Эл полетит со мной в первую очередь. Сегодпя прекрасная летная погода. РА-18 машина надежная, так что не беспокойтесь, все будет хорошо…

Он говорил долго. Рассказал несколько случаев из второй мировой войны. Тогда он был летчиком и воевал в Европе в составе 8-й воздушной армии. Летал он на самолете Р-47 «Тандерболт». Похлопав по плечу Миллера и Микки, инструктор закончил:

– Пока мы с Элом будем летать, вы хорошенько изучите правила полетов. - Затем, улыбнувшись, он резко встал и, бросив монету, сказал: - А ну посмотрим, кто сегодня платит за орехи и кофе!

Я все еще ощущал вкус кофе во рту, когда мы с Хофмастером, надев тяжелые парашюты, взяв шлемофоны и карты, направились к темному самолету с надписью «ВВС США» на фюзеляже. Утренний холод проникал внутрь меховых перчаток, и руки мои дрожали. Только бы ничто не помешало моему первому полету! Мне хотелось побыстрей взлететь. Я знал, что не успокоюсь, пока нос самолета не разрежет густой утренний воздух. До самолета оставалось не более десяти метров.

И вот наконец я оказался в кабине. Сел на переднее сиденье. Передо мной была панель с бесчисленным количеством приборов, переключателей и рычагов, и я вдруг с ужасом понял, что не могу найти указатель скоростей.

А я ведь сдал экзамен по оборудованию кабины, причем успешно. Неужели кто-то снял этот прибор? Чем больше я метался, пытаясь обнаружить прибор, тем меньше надежд у меня оставалось. Я лихорадочно пытался обнаружить его, пока инструктор поудобнее усаживался на заднем сиденье, но найти не мог.

И вдруг я увидел указатель на том самом месте, где он и должен быть, - в левом верхнем углу приборной панели. От неожиданности из моих рук вывалилась карта и упала под сиденье. Я хотел поднять ее, но не смог - помешали ремни безопасности, которые я уже пристегнул. Я вертелся, привязанный, чуть не плача от злости. В это время инструктор опросил, готов ли я к полету.

Я сделал для себя первый вывод: я глуп и для авиации не гожусь. Промелькнула мысль: если я не годен для полетов на простом самолете, то какие могут быть разговоры о реактивной авиации?

После продолжительных покашливаний и металлического скрежета, вызвавшего у меня тревогу, мотор завелся. Рев стоял ужасающий.

Самолет запрыгал по полосе. Нужно было сдерживать его и направлять по рулежной дорожке. Голос инструктора требовал от меня быстрых действий. В это же время с вышки непрерывно поступали команды на английском языке. Одновременно шел обмен связью с десятками самолетов на земле и в воздухе. Сильная вибрация, дым от масла, пыль, поднятая винтами, и капли пота, стекающие по лицу, заставили меня сделать второй вывод: я слишком глуп для работы в авиации!

Взлет осуществил инструктор, я лишь следил за его действиями по приборам. Самолет пытался свернуть со взлетной полосы в сторону. Ускорение вдавило меня в спинку сиденья. Инструктор приказал мне следить за курсом, одновременно контролируя и другие приборы. Я делал это, но фактически не замечал ничего. Мне нужно было следить за курсом по компасу, сличать маршрут ио карте, не выпускать из поля зрения взлетную полосу. Кроме того, необходимо было также внимательно смотреть вокруг, чтобы не столкнуться с другими самолетами, которые иногда приближались на достаточно близкое и потому опасное расстояние. И вот в довершение всего после нескольких виражей я услышал как бы издалека донесшийся голос инструктора: «Начинаем снижение». Это походило на преодоление какого-то барьера. Мне было уже не до коитроля за приборами. Я схватился за первый попавшийся под руку рычаг, которых много в кабине, и сделал третий за сегодняшнее утро вывод: я чрезвычайно, патологически глуп для авиации.

Возвращаясь в казарму, я чувствовал себя подавленным. Смутные воспоминания среди сплошного шума и резких звуков - вот и все впечатления, которые отложились в моей памяти в связи с первым полетом. Перед глазами стояла оплошная серая масса - приборы, пляшущие в диком танце. Я испытывал горечь, понимая, что есть нечто неподвластное моим силам. И, естественно, был в высшей степени удивлен, когда Хофмастер, который шел рядом со мной, вполне серьезно сказал мне:

– О'кэй, Эл, для первого полета неплохо. Мне понравилось твое самообладание и умение управлять самолетом.

Я ничего не мог ответить ему в ту минуту. Даже если бы хотел, не смог бы этого сделать…

Шло время, и я быстро набирался знаний и навыков в летном деле. Постепенно приходила уверенность. Виражи, развороты, выполнение некоторых элементов фигур высшего пилотажа, взлеты и посадки… Обучение летному делу шло на современном уровне. Все было направлено на то, чтобы сделать из курсанта настоящего боевого летчика. Занятия в классах проходили параллельно с полетами и практическими занятиями. В свободное время, которого было крайне мало, мы шли в клуб, а иногда выезжали в Тусон или другие городки, по своим условиям напоминавшие Вилья-Акунью. Чаще всего ездили в Вилья-Ногалес. Как и Вилья-Акунья, этот городок был расположен на границе с Мексикой.

Распорядок дня у нас начинался с раннего утреннего подъема. Затем следовали завтрак, полеты, обед, занятия в классе, спорт, подготовка к следующему дню и отбой. Исключения составляли суббота и воскресенье. В эти дни полетов не было, но вместо них устраивались различные построения. Но этом неделя кончалась.

Письма с Кубы приходили часто, и я ждал их с большим нетерпением. Мой отец, как всегда, давал массу советов. И часто, читая письма из дому, я слышал его медленный, тяжелый голос. Мать, женщина чувствительная и романтичная, тоже давала советы, но несколько иного рода. Она советовала мне проявлять осторожность, летать медленно и невысоко, не делать глупостей на этих опасных штуках - самолетах, которые она видела в кино, и, конечно, чтобы я уважал старших. Иногда передо мной возникало ее лицо, полные слез глаза, и тогда я слышал ее нервный, взволнованный голос, рассказывающий приятельницам обо мне: «Настоящая мука эта опасная профессия, которой учится мой сын. Но, видно, богу было угодно распорядиться именно так!…»

Из военного городка Колумбия приходили письма от Мармоты, а также от тех курсантов, которые не смогли приехать сюда. Они передавали мне всякие сплетня и описывали последние события. Мне писали о старом сержанте Силеноио, который с каждым днем кричал все громче, о капитане Домингито, по-прежнему торговавшем на аукционе миксерами в надежде сделать бизнес. Мой бывший командир Домингес еще оставался лейтенантом. Он чувствовал себя счастливым, принося каждый день домой своей жене сандвич, купленный в столовой. Мне писали о негре по прозвищу Бомба, который по-прежнему служил в пожарной команде и просил передать мне, что он, когда я закончу учебу, попросится ко мне ординарцем.

Дела мои шли плохо с самого первого полета. На запасном аэродроме номер 2 поднятый с земли воздушной струей от винта мелкий песок больно ударил в лицо. В воздухе пахло нефтью. Этот запах, исходивший от гравия, которым были покрыты дорожки вдоль взлетной полосы, смешивался с запахом перегретых тормозных колодок и выхлопными газами. Был день первых самостоятельных полетов, и все мы с нетерпением ждали их начала, стараясь не подавать виду, что каждого из нас мучает тайный страх. Очень хотелось взлететь одному, самостоятельно, но тут же возникало желание, чтобы полет не состоялся.

Первым должен был лететь турецкий офицер Тастан. Он остался в кабине самолета один, готовый к вылету. Улыбку на его лице скрывала огромная черная борода, которую он успел подстричь сегодня утром накануне полетов. Маленький желтый самолет встряхнуло, он взревел, когда Тастан нажал на сектор газа, и, сорвавшись с места, покатился по полосе, поднимая тучи песка и пыля. Самолет быстро удалялся от нас. Вдруг я со страхом заметил, как он начал уходить вправо. У меня непроизвольно вырвалось: «Тастан, педаль, левую педаль!» Самолет продолжал идти неправильно по взлетной полосе, набирая скорость. Видимо, сектор газа летчик выжал не до конца. Самолет уже выскочил за пределы взлетной полосы и продолжал увеличивать скорость. Надо было запустить двигатель и срочно тормозить, чтобы избежать серьезной неприятности. Из-под колес самолета полетели клубы пыли, и он сделал резкий поворот влево. Значит, летчик нажал левый тормоз… Конец правого крыла машины ударился о гравийную дорожку. Едва не опрокинувшись, самолет развернулся на 180 градусов и, как желтый метеор, понесся обратно - то есть туда, откуда начинал свой разбег. Самолет напоминал разгневанного быка. Видимо, Тастан в панике вместо тормоза нажимал на сектор газа. Мотор, взвывая, резко набирал обороты. Самолет несся прямо на группу курсантов и инструкторов. Картина несущегося на нас с бешеной скоростью самолета навсегда осталась в моей памяти. Бесформенное желтое пятно, в клубах песка и пыли, с ревом приближалось к нам. В стороны летели пыль, песок и дым, остатки несгоревшего масла из выхлопной трубы. В какое-то мгновение я представил, как винт, словно остро отточенное лезвие, врезавшись в толпу, будет отрубать руки, ноги, головы…

Нам ничего не оставалось, как упасть лицом вниз па горячий гравий, положить руки на голову и молить бога, чтобы все кончилось благополучно. Волна бензиновых испарений ударила нам в лица, за ней полетел гравий, попадая в глаза, уши, волосы. Желтая масса пронеслась над нами и, ударив по нас воздушной волной, стала набирать высоту.

После такой «демонстрации» у многих курсантов, ожидающих своей очереди для самостоятельного полета, настроение испортилось. Хофмастер, отряхивая одежду от пыли, подозвал меня и, подмигнув, сказал:

– Не беспокойся, Эл. Такое иногда случается. Помни, всякий полет начинается на земле и на ней завершается. Кроме того, любое приземление, в ходе которого самолет остается цел и невредим, а пилот не разбивается, считается хорошей посадкой. Как ты себя чувствуешь?

Я взял себя в руки и с безразличным видом ответил с улыбкой:

– Очень много пыли.

– Пойдем к самолету, полетишь один. Комок застрял у меня в горле.

– Хорошо, я готов, - ответил я, стараясь говорить твердым голосом. Конечно, трудно было обмануть опытного инструктора. И когда Хофмастер посмотрел мне прямо в глаза, я понял: он догадался, что со мной.

– Полетишь так, как летал до этого. Считай, что я тоже в самолете с тобой, на заднем сиденье. Спокойно проверь все приборы и помни, что в любой чрезвычайной обстановке нельзя терять присутствия духа.

Уже находясь в маленькой кабине самолета, я еще раз подтянул ремни парашюта, который мне был чуть-чуть великоват. Если придется прыгать, то слабо затянутые ремни могут причинить мне травму, когда раскроется купол.

Тщательно проверив все приборы, я нажал па кнопку стартера. Мотор ожил. Сначала он резко вздрогнул, издавая какие-то странные звуки, а затем вошел в обычный нормальный ритм работы. Гудение сделалось ровным. О том, что я один, мне не хотелось думать.

С вышки дали разрешение на взлет. Я решительно увеличил обороты мотора, чтобы набрать скорость при разбеге. При этом я старался удержать маленький самолет на середине взлетной полосы. Наконец я взлетел и начал уменьшать обороты двигателя, чтобы стабилизировать его работу. Делал это осторожно, потому что самолеты такого типа бывают иногда очень капризными…

Сделав разворот, я попадаю в струю попутного ветра. Слежу за показаниями приборов. Высота и скорость правильные. Расстояние до посадочной полосы несколько больше, чем нужно, и я делаю необходимый доворот. Еще небольшой поворот - и я снова у посадочной полосы, теперь уже на необходимой дистанции. Бросаю взгляд на приборы. К счастью, все в полном порядке. Ровный гул мотора успокаивает меня. И почему обязательно должно что-то случиться? Столько летчиков выполняют самостоятельные полеты, и все хорошо кончается. Снова оцешиваю обстановку. Что я должен делать, если вдруг мотор заглохнет? Пойду на вынужденную посадку. Но об этом не стоит думать…

Вот и знакомый ориентир на местности - маленький пруд. Как только он уходит под меня, начинаю третий разворот. Чувствую удары порывов ветра по корпусу самолета справа и слева, сверху и снизу. Это несколько осложняет управление. Труднее сохранить нужную скорость и высоту. Возникает неодолимое желание привязаться к металлическим стойкам в кабине самолета, хотя я и без того крепко пристегнут ремнями безопасности. Слышу какой-то посторонний шум, появляется вибрация. Что это? Когда летал с инструктором, никогда не замечал порывов ветра и каких-то неясных звуков в моторе. Когда во время полета появляются такие неопределенные звуки, летчик всегда должен установить их причину. Они могут оказаться опасными. Однако двигатель работает ровно, все в норме. Остается всего несколько минут до посадки.

А теперь нужно сосредоточиться. Ничего не забыл? Следует все предусмотреть, чтобы в случае резких изменений условий или при появлении острого волнения не потерять самообладания. Снова по порядку проверяю все перед посадкой. Делаю это несколько рае, чтобы не упустить самой мелкой детали.

Легкие облачка проносятся рядом, задевая кабину. Скорость невелика. Прямо передо мной длинный кожух мотора, в конце его - серебристый круг винта, вращающегося со скоростью 1800 оборотов в минуту. Через него вижу пустынный пейзаж, похожий на ковер, расстеленный далеко внизу. Внезапно на самолет надвигается полутень, и земля медленно, как при солнечном затмении, скрывается…

Вновь ощущаю движение. Дымка рассеивается, и постепенно становится светло. И вновь грохочет мотор… Черт возьми! Я чуть было не прошел точку, над которой мне нужно сделать четвертый, последний вираж. Стараюсь поддерживать необходимый наклон плоскостей, несмотря на удары ветра. Как сильно укачивает! Стоит сильная жара, поэтому от эемли исходят мощные потоки горячего воздуха. Мой летный комбинезон стал влажным от пота. Капелька пота стекает с бровей и катится вниз по щеке, но я не решаюсь поднять руку, чтобы вытереть ее. Она попадает мне на губы, и я ощущаю ее солоноватый вкус.

Чувствую, что на меня влияет все: вибрация, жара, шум, скорость, запах топлива. Сделав последний вираж, я должен выровнять машину и выйти к посадочной полосе. Это получается неплохо. Пожалуй, чуть-чуть недостает высоты. Инструктор всегда обращал на это мое внимание. Заканчиваю разворот и вижу вдалеке посадочную полосу, которая быстро приближается. Нужно выполнить посадку как можно лучше. Здесь мне никто не поможет. Да, я один на один с этой машиной, раскачиваемой ветром и наполненной шумом и вибрацией. Нужно, чтобы она не вышла из-под контроля. Если такое случится, то эта посадка окажется последней. Высота - несколько сот футов. Помощи ждать неоткуда, даже от инструктора. Только я один должен посадить машину, и посадить хорошо. Я наконец понял, что лечу один. Да, совершенно один.

Иду на снижение и все внимательнее слежу за приборами. Единственное, чего не могу себе позволить, - это расслабиться. Как раз то, о чем говорил инструктор. Вдруг как молния проносится мысль: а смерть-то совсем рядом, помахивает крыльями и стучится в кабину. В какой-то миг я даже ощутил ее. Холодный пот прошиб меня, и я вздрогнул всем телом. Небольшая ошибка или подведут нервы - и я потеряю контроль над машиной. Несколько секунд - и земля сама придет ко мне. Сильный взрыв и десяток острых дюралюминиевых кинжалов искромсают мое тело. Курсанты, стоящие на поле аэродрома, увидев столб дыма, воскликнут: «Разбился!»

Посадочная полоса слишком быстро несется на меня. По крайней мере мне так кажется. Темная ленточка асфальта, которую я видел с воздуха, превратилась в широкую черную полосу, покрытую испарениями от прошедших дождей. Скорость несколько выше нормы, и я сбавляю обороты, чтобы снизить ее. Я уже над посадочной полосой. Запах асфальта ударяет в нос. Пытаюсь сбросить скорость, но самолет еще сохраняет подъемную силу. Вот касаюсь земли, но машина подпрыгивает и вновь взмывает вверх. Снова пытаюсь заставить машину сделать посадку, но скорость не гасится. Единственное желание - земля, а там будь что будет. Полоса кончается. Нужно посадить самолет! Ручку вперед, держать самолет на полосе! Эти мгновения могли бы стать последними для летчика. Слышу ужасный грохот в кабине. Весь самолет дрожит так сильно, что приборная доска, кажется, рассыплется и слетит с места крепления. Чувствую, как лавина песка и пыли ударяет в лобовое стекло и влетает в кабину через воздухозаборники. Наконец-то я на земле. Желтый самолет, похрамывая, медленно движется вперед. Сворачиваю с полосы, останавливаю мотор, и тишина заполняет все вокруг. Прошло всего три минуты, а мне показалось - вечность…

Чья-то рука коснулась моего плеча, когда я еще сидел в кабине, открыв дверцу и склонив голову на грудь. Мне хотелось выскочить и убежать, спрятаться от взглядов курсантов там, где меня не нашел бы никто, и в первую очередь инструктор. Я подвел его.

Пока пилот жив, он в течение своей летной жизни всегда будет помнить какие-то характерные навыки и привычки своего инструктора. Они как гены, передающиеся от отца к сыну.

Подняв голову, я увидел, что он улыбался. А я-то думал, что увижу сердитое лицо! Он смотрел на меня сочувствующим взглядом и говорил:

– Ну что, Эл? Ты понял, почему так получилось? Это самое главное. Тебе следовало подождать, пока машина потеряет скорость. Ладно, к черту! Всего лишь разбит винт, у меня тоже было такое. Ты будешь летать, Эл!.

Днем, еще на аэродроме, Хофмастер пригласил меня на ужин к себе домой. Он жил с женой и сыном. Я оказался первым из курсантов, получивших такое приглашение. У Хофмастера был старый «шевроле» неопределенного цвета, на котором мы приехали к нему домой.

Домик был маленький, деревянный, издали походивший на картонный. В нем было только все самое необходимое. Внутри он оказался совсем крохотным. Стены из некрашеных сосновых досок были единственным и главным украшением комнаты.

Из маленькой кухни вышла улыбающаяся жена Хофмастера, Мэри. Поверх простенького хлопчатого платьица в полоску она надела белый фартук. Вытерев руки о передник, она протянула мне правую, а левую положила на мое плечо и сказала:

– Эл, я знаю вас по рассказам мужа. Он много говорит о вас. Мы считаем вас самым способным курсантом.

Хофмастер взглянул на нее, а потом оказал мне:

– Эл, она ничего не понимает в авиации. Я говорю ей, что тебе нужно очень много работать, чтобы добиться хороших результатов.

Мэри ушла и возвратилась с бутылкой виски. Чуть-чуть смутившись, оиа сказала:

– Муж позвонил с базы моей соседке, у нас ведь нет телефона, и попросил, чтобы я купила бутылку хорошего виски. Но вы меня простите, Эл, в магазине ничего не было, кроме этого.

– Не беспокойтесь, сеньора, эта «медицина» как раз кстати именно сегодня.

Хофмастер, глядя мне в глаза, недовольно сказал:

– Знаешь, Эл, когда доживешь до моего возраста, станешь летчиком или инструктором, будешь иметь жену и детей, тогда и поймешь, что ни у кого нет к тебе сожаления.

Мне показалось, что я заметил на его лице выражение горечи и беззащитности, даже, пожалуй, страха за жизнь, чего раньше я никогда не видел. Я спросил себя, разве возможно такое у человека, который улыбается, выполняя штопор? Мне показалось, что этому храброму летчику-истребителю, участнику второй мировой войны, боровшемуся с нацизмом, а сейчас работавшему инструктором, жизнь стала в тягость. Да, ему, тридцатисемилетнему человеку, было страшно заглядывать в будущее. Того мужества, которого ему хватало, чтобы бороться со смертью в самолете, летящем над пустыней, было недостаточно для схватки с будущим…

После скромного ужина, который состоял из спагетти, картофеля с соусом и пива, мы сели побеседовать втроем в маленькой комнатке. У меня была гаванская сигара, которую я раскурил и с наслаждением пускал клубы дыма. Поднимаясь вверх, к единственной лампочке, висевшей под потолком, он превращался в какие-то непонятные фигуры.

Голос Хофмастера показался мне тревожным, когда он опросил:

– Послушай, Эл, как жизнь на Кубе, трудная?

– Для многих очень трудная.

Наклонившись ближе ко мне, он с крайней озабоченностью на липе сказал:

– Скоро мне исполнится тридцать восемь. Не знаю, сколько еще смогу летать. И не представляю, что ждет меня в будущем.

На мгновение он задумался о чем-то. Под глазами его еще заметнее проступили морщины. Впервые я не видел на его лице оптимистической улыбки, оно выглядело усталым. Взгляд скользил и терялся где-то там, среди сосновых досок пола. Почти забыв, что я еще нахожусь здесь, он разговаривал сам с собой:

– Я должен подумать о пенсии. Мне нужно добиться этого… Еще несколько тысяч - и через пару лет я буду иметь свою бензоколонку.