«Вэгон-Вилл» был третьеразрядным баром, но нам нравилось бывать в нем. Тут продавалось хорошее немецкое пиво, густое и прозрачное. Из музыкального автомата лилась приятная мелодия. В баре всегда были итальянские сосиски, которые назывались пеперони. Расположенный на боковой улице, бар находился недалеко от центра Тусона, довольно чистого города с несколькими высокими зданиями в отличие от многих других американских городов подобного масштаба. Цветным жителям нравилось, что в городе много иностранцев. Мы надевали ковбойские рубашки и джинсы, и жители города, встречая нас, как правило, задавали один и тот же вопрос: «Откуда вы, ребята?» Причем спрашивали просто из любопытства, совсем не так, как это делали, к примеру, в Сан-Антопио, в Техасе. И сразу же, не дожидаясь нашего ответа, с широкой улыбкой на лице задавали второй вопрос: «Как вам здесь нравится?» Они даже в мыслях не допускали, что кому-то из нас их город может не понравиться.

Мы с Куэльяром вышли в город вместе. Мы всегда ходили вместе, и отношения у нас были хорошие. Мы понимали друг друга без лишних слов. Единственное, что в нем я не мог понять - это его загадочную улыбку, а он во мне, пожалуй, приступы внезапного гнева… Но мы воспринимали друг друга такими, какими мы были на самом деле.

В тот вечер в «Вэгон-Виле» после нескольких кружек немецкого пива с вкусными итальянскими пеперони мы были полны оптимизма, да и на самом деле, пожалуй, дела наши шли не так уж плохо. Кроме того, нам удалось на какое-то время позабыть об этих американских сукиных детях - «аристократах» нашей эскадрильи, которые старались сделать нашу жизнь невыносимой. В баре было прохладно, в автомате крутилась пластинка с модной песенкой.

Наш старый «шмель» мы оставили на соседней улице. В это воскресенье подошла наша очередь выехать па нем, и мы решили побывать на вершине горы Лемон. Таинственная гора была хорошо известна летчикам. Каждый из нас ориентировался на нее, возвращаясь на базу и имея в баке всего несколько литров топлива. На самой вершине горы, покрытой снегом, находилась старая, очень популярная таверна. Мы так много слышали о ней в разговорах американцев, что решили непременно побывать там.

Куэльяру нравилось вести автомобиль. Он делал это очень осторожно и внимательно, чего нельзя было сказать обо мне. Видимо, он получал удовольствие, находясь за рулем старого «шмеля»… Мы миновали район, где было запрещено автомобильное движение. Здесь стояли огромные красивые дома белого цвета. Да, конечно, это не то, что деревянный домик моего инструктора Хофмастера… Далее пошли пригороды. Картина, представшая нашему взору, была тягостной. Старенькие, прогнившие домишки, возле некоторых из них - какие-то ящики, картонные коробки. По-видимому, там помещались продовольственные магазинчики или склады. Почти все жители этих пригородов были мексиканцами американского происхождения… Наконец, проехав перекресток, мы выбрались па широкую дорогу, которая вела к самой вершине горы. Я с нетерпением ждал момента, когда увижу снег и впервые дотронусь до него.

Наше путешествие длилось около часа и было в высшей степени приятным. Постепенно одна климатическая зона по мере нашего подъема сменяла другую. Наконец за одним из поворотов дороги мы увидели пушистые как вата и почти прозрачные снежные хлопья, повисшие на ветвях деревьев. А спустя еще десять минут все вокруг было уже белым. Больше не в состоянии сдерживать свое любопытство, мы с Куэльяром выскочили из своего «шмеля», вспотевшего от подъема на высоту десяти тысяч футов, и принялись бегать по снегу.

Таверна, как я уже говорил, находилась па самой вершине. Она стояла у дороги, вся занесенная снегом. Выделялась лишь ее краевая черепичная крыша, которую мы и заметили, выехав из-за последнего поворота. Домик был построен в немецком стиле. На первом этаже было несколько залов. В самом большом находилась красиво оформленная стойка, где продавалось свежее пиво и другие напитки. Несколько лестниц вели на второй этаж, где располагались номера. Почти все было сделано из темного дерева и покрыто лаком. Не успели мы войти, как до нас донеслись гул множества голосов и всплески хохота. Слышались женские голоса.

Отряхивая снег и наслаждаясь теплом помещения, я успел заметить, что большая группа мужчин и женщин уже успела принять изрядное количество виски. Наверняка они приехали сюда еще утром. Эти люди устроились в самом конце стойки бара. Подавляющее большинство посетителей составляли курсанты и девушки, по-видимому, студентки. Были там и офицеры-летчики с пашей базы. Когда они заметили нас, гомон и смех постепенно стали затихать и наступила полная тишина.

Мы с Куэльером поприветствовали их как можно любезнее. По сути, здесь был весь цвет - капитаны и лейтенанты, проходившие подготовку на курсах. Высокий, светловолосый и надменный Клеман, его брови были всегда вопросительно приподняты, он всем своим видом подчеркивал, что является продолжателем военной касты тевтонцев, к которой принадлежит его род… Мэтьюз, маленький и тонкий, слегка согнувшийся, с постоянной иронической улыбкой на губах… Саливен, с тонкими чертами лица и гладко зачесанными волосами, тщательно ухоженный и чопорный… Девушки были в шерстяных свитерах с подвернутыми до локтей рукавами. На нас они смотрели с нескрываемым любопытством. Некоторые из них делали это откровенно вызывающе. Мне показалось, что они видят в нас испаноговорящих авантюристов, каких немало в приключенческих кинофильмах…

Глядя в тот момент па Клемана и Мэтыоза, мы вдруг поняли, что такое настоящий шарм. Это как раз то высокоценимое качество, которое часто безуспешно пытаются обрести представители элиты. Шарм - это прежде всего спокойная красивая речь на безупречном английском, замедленные, неторопливые жесты и особенно улыбка - элегантная и слегка надменная. Вместе с тем это какая-то особенная манера поведения. Это внутреннее состояние человека, его воспитание, длительное и упорное, начинающееся дома, в южных штатах, продолжающееся в колледжах для детей из высшего общества и училищах военно-воздушных сил. Другими словами, это те необходимые качества, которые приобретаются для того, чтобы стать президентом компании «Дженерал моторс» или генералом и поселиться в Вашингтоне.

Да, шарма, этого своеобразного очарования, у нас с Куэльяром, конечно, не было. Куэльяр был крестьянином из Метагуа, провинции Лас-Вильяс, а я сыном мелкого буржуа, пожелавшим стать летчиком. Мы с нам почувствовали себя неуютно, понимая, что здесь мы не ко двору, что нарушаем гармонию.

И нужно же было такому случиться, что, прежде чем нам уйти, Куэльяр решил зайти в туалетную комнату. Он читал по-английски не очень хорошо, но надпись «туалет» прочел. К несчастью, вход в туалетную комнату был как раз напротив той группы, которая продолжала рассматривать нас. Я хотел было остановить Куэльяра, но было уже поздно. Официант - высокий, крепкою телосложения американец стал на его пути и с вымученной улыбкой, не соответствовавшей его резким жестам и твердому взгляду, указал Куэльяру на другую туалетную комнату. Она была в противоположной стороне. Я посмотрел туда и увидел четкие буквы на дереве черного цвета: «Для цветных».

На обратном пути за рулем сидел я. Куэльяр напряженно дышал, едва сдерживаясь. Мой разговор, который я специально затеял для того, чтобы перейти на тему о предстоящих полетах, ничего не дал. Я никогда не видел Куэльяра таким. Взгляд его сделался еще более загадочным, чем прежде. На одном из поворотов дороги, когда лучи фар встречного автомобиля на мгновение осветили нашу машину, я боковым зрением увидел налившиеся кровью и слезами глаза Куальяра, в которых застыла ненависть. И во мне пробудился опавший до этого гнев.

В лесу на склоне горы, с которой мы спускались, разыгралась метель. Стеклоочистители с намерзшими кусочками льда монотонно стучали по стеклу. На лобовом стекле незамерзшим оставался лишь маленький треугольник - он был нашим единственным окошечком в мир. Через него мы видели, как узенькая полосочка заснеженной дороги уходит спиралью круто вниз и теряется где-то во мгле. Время от времени нас ослепляли мощными фарами встречные машины, напоминавшие каких-то сказочных чудовищ с огромными сверкающими глазами. А наш маленький «шмель» с характерным для него жужжанием шел на базу.