Громкий, пронзительный звук сигнальной трубы, казавшийся бесконечным, проник через окна в подвальное помещение старинного замка, где размещалось училище. Он разбудил меня в ту необычную ночь 1952 года.

Центральный двор выглядел еще более пустынным и неприветливым, чем обычно. Было прохладно. «Наверное, градусов семь», - подумал я. Синеватый туман пробирался в комнаты, распластывался по цементному полу. Он вползал через двери и коридоры и, казалось, окутывал все неприятной холодной сыростью. Мы знали: когда на склоне возвышенности у Манагуа появляется туман, жди похолодания.

Около сотни курсантов застыли в строю по команде «Смирно». Черные ремешки пластмассовых шлемов были плотно затянуты под подбородками. Пар от прерывистого дыхания смешивался с окутывающим нас туманом.

Легкий ветерок доносил аромат близлежащих полей, смешивая его с запахом дыма и кофе, который с вечера распространялся с кухни. Волнение и скованность в теле, которую мы, простояв долгое время неподвижно, почувствовали, наконец привели к тому, что я уже не ощущал холода. Внезапно капля сконденсированного пара, образовавшегося от дыхания, скатилась с кончика моего носа на губы. Мне сделалось до невозможного щекотно, но пошевелиться я не мог, скованный командой «Смирно».

Каблуки лейтенанта Фумеро щелкнули подобно удару двух сухих деревяшек.

– Капитан, личный состав училища построен! - Капитан, сделав резкий поворот, отдал честь дежурному по училищу, который появился на плацу, выйдя из двери столовой.

– Сеньор! Личный состав училища построен!

Дежурный по утилиту лейтенант Санчес Москера ответил на рапорт капитана и глухим, но энергичным голосом приказал:

– Дайте команду «Вольно»!

Наконец-то можно было расслабиться после двадцатиминутного стояния навытяжку!

Лейтенант Санчес Москера был человеком среднего роста, крепкого телосложения, темноволосым, с румянцем на щеках. Его бледные, плотно сжатые губы говорили о твердости характера. Черты лица выдавали испанское происхождение. Он не был похож на других офицеров, по внешности которых легко угадывался их характер. Курсанты его избегали, причем больше, чем всех остальных офицеров. Характер у лейтенанта был твердым. Он всегда знал, чего хочет, на что способен, и чувствовал степень дозволенного.

Это был очень скрытный человек. Обычно в подобных людях таятся огромные внутренние силы, и, если они выливаются в зло, такой человек может стать убийцей, а если в добро - оно будет беспредельным.

Почти каждый вечер проходил лейтенант по сверкающему чистотой коридору, в который вели двери спальных помещений курсантов-первогодков. Одетый по полной форме, он оставлял за собой запах духов (это было единственное нарушение устава, которое он позволял себе). В Манагуа у него была девушка - симпатичная школьная учительница. Иногда он привозил ее в училище на своем светло-зеленом «бьюике», и они вместе поднимались в его маленькую комнатку на втором этаже.

– Курсанты! - обратился к строю лейтенант. - Начальник училища приказал построить вас в связи с чрезвычайным происшествием, выразившимся в нарушении моральных принципов. Происшедшее ставит под угрозу честь и доброе имя нашего училища. Сейчас по приказу командования в вашем присутствии состоится курсантский суд чести над нарушителем. Он пройдет в актовом зале училища. Капитан, ведите личный состав в актовый зал.

Я замер, глядя прямо перед собой и даже не смея отвести глаза в сторону. В моей голове, в самых потаенных извилинах мозга, возникали беспокойные мысли. Интуиция и опыт подсказывали мне, что после такого события последует ужесточение дисциплины и всем нам придется туго.

Огромная входная дверь, тщательно отделанная и отполированная, вела в актовый зал, размещенный в левом крыле здания. Он был огромных размеров, с высоким потолком и большими окнами, украшенными витражами, в которых преобладали лиловый и темно-синий цвета. Когда в утренние часы на витражи падали лучи солнца, сине-лиловые пятна ложились на лица присутствующих.

В зале, как в церкви, были расставлены длинные скамейки. В глубине его, от стены до стены, размещалась сцена, отделанная красным деревом. На ней стоял длинный ряд тяжелых кресел, обитых кожей. На креслах выделялись огромные бронзовые кнопки в форме звездочек. Своим внутренним убранством актовый зал напоминал храм или зал суда. Здесь проходили торжественные собрания, концерты или такие мероприятия, как заседания военных трибуналов. На них начальник училища и совет преподавателей объявляли наказания курсантам за совершенные ими проступки.

Самыми неприятными минутами курсантского суда чести, которых боялись все курсанты, были минуты, когда называли номер провинившегося. После этого он, сопровождаемый сотнями глаз, шел от своего места и застывал в положении «смирно» перед начальником училища и преподавательским составом. Медленно открывалась большая книга, в которой были учтены все проступки курсантов. А виновный в это время стоял, ожидая, когда на его голову обрушится, как удар, суровое обвинение.

Начальник училища, восседая в огромном кресле, начинал медленно читать с высоты сцены:

– «Курсант номер 63 ходил в ботинках с грязными подошвами. Замечание сделано дежурным по училищу 7 января». Что вы на это скажете? - вопрошал он.

Обычно на такой вопрос, поставленный провинившемуся на виду у всех курсантов училища, следовал один из двух уставных ответов: «Виноват» или «Не виноват».

Если курсант отвечал: «Виноват», что случалось чаше всего, то ему за проступок по соответствующей шкале объявлялось наказание.

Следует добавить к этому, что чистота подошв ботинок обычно тщательно проверялась, особенно в помещениях. Можно себе представить, как неловко чувствовали себя те, кому поручался такой осмотр обуви. И конечно, трудно было ходить так, чтобы обувь оставалась чистой. Здесь можно напомнить о том, что училище было «храмом всего нелогичного». Чего только не изобретали великие умы, прикрываясь как психологическими мотивами, так и соображениями укрепления дисциплины! Были и другие мотивы, не психологические, а скорее логические, естественные и материальные. С уменьшением количества курсантов уменьшалось количество кафедр, а потому, по логике вещей, оставались излишки от бюджета, которые попадали в карман начальника училища. Кроме того, он получал деньги за счет уменьшения денежпого довольствия курсантов, ухудшения их питания. Как видно, все темные махинации совершались «по законам логики»…

Другой ответ курсанта был - «Не виноват». Но прежде чем так ответить, нужно было все хорошенько обдумать, обосновать свои слова. А каким образом можно оправдать самого себя? Даже если ты находишь какие-либо доказательства своей невиновности, следует быть осторожным, чтобы не попасть впросак. К примеру, если скажешь что-либо и ошибешься в трактовке требований службы, - получишь наказание, как за самый грубый проступок. Даже небольшое отклонение от заведенного в училище порядка могло быть истолковано как грубейшее нарушение. Одним словом, окончательным результатом разбирательства в случае, если ты ответил «Не виноват», могло быть наказапие за первоначальный проступок да еще за те нарушения, которые ты допустишь, пытаясь привести доказательства в свое оправдание. Поэтому среди курсантов считалось в порядке вещей на вопрос, виноват ли в чем-нибудь, отвечать положительно. И неважно, был ли ты виновен в действительности или нет…

В ту зимнюю ночь 1952 года актовый зал училища был заполнен до отказа. Здесь собрались курсанты всех четырех курсов. После заявления, сделанного дежурным по училищу лейтенантом Санчесом Москерой, в зале воцарилась атмосфера беспокойного ожидания.

Была подана команда «Садись», и несколько минут все ждали, пока капитан принесет необходимые бумаги. Стояла такая тишина, что было слышно, как жужжит назойливая муха. Она была всего одна, но тем не менее какой-то выскочка старшекурсник стал требовать наказать ответственного за чистоту в зале.

Мои размышления неожиданно прервал резкий голос председателя суда, который приказал:

– Прокурор, вызовите обвиняемого курсанта номер 49 Адальберто Моэнка.

– Курсант номер 49 Моэнк! - раздался в зале голос прокурора.

– Я!

Номер 49 сидел в нескольких шагах от моей скамейки. Он вскочил и встал по стойке «смирно». В тот момент никто бы и не предположил, что жить ему осталось всего несколько часов.

Если бы в ту странную далекую ночь я мог представить себе, что ждет каждого из нас! Кто из тех, что сидели в актовом зале, останутся в живых, защищая батистовскую тиранию? Ведь я даже и предположить не мог, что это произойдет всего через четыре года. Тем более невозможно было сказать, кто из сидевших в ту ночь в зале не погибнет в 1961 году в боях на Плайя-Хирон, когда в качестве наемников они попытаются посягнуть на независимость нашей родины? Какие испытания выпадут на долю других? Тогда никто из нас не подозревал, каким станет наше будущее.

В первом ряду, прямо перед сценой, сидел курсант номер 50 Суарес, высокий, худой парень, носивший очки с толстыми стеклами, что придавало ему интеллигентный вид, хотя ни о какой интеллигентности не могло быть и речи. Его на курсе называли Слепым Мулом. Он погибнет в бою в горах Сьерра-Маэстры, выполняя приказ батистовского командования. Такая же участь ждала и его брата, курсанта третьего курса, сидевшего с ним рядом.

Командир их группы капитан Сан-Роман не спеша прохаживался вдоль рядов, где сидели третьекурсники. Придет время, и полковник Сан-Роман, главарь наемников, высадится со своими головорезами на Плайя-Хирон и будет разбит. В училище он ничем особенным не выделялся. Среди первокурсников ходили даже слухи, что он с большим трудом усваивает программу училища.

В апреле 1962 г. состоялся судебный процесс над наемниками, разгромленными на Плайя-Хирон.

Помещение, где происходил суд, было небольшим. В углу комнаты, опустив голову на грудь, сидел тот самый Сан-Роман, который 10 лет назад был капитаном. Теперь он похудел, выглядел подавленным и разбитым.

Когда я вошел, он взглянул на меня и, видимо узнав, стал медленно подниматься, пытаясь принять положение «смирно».

Я сказал ему:

– Сан-Роман, давайте выясним некоторые вопросы, касающиеся авиации наемников.

Он опустил голову. Казалось, он вот-вот разрыдается. Затем со словами, похожими на мольбу, обратился ко мне:

– Мы знакомы много лет, Прендес, были товарищами. Ты лучше других сможешь оценить мои поступки. Ты не жестокий человек… Я знаю, история никогда не простит мне того, что я сделал. Однако мне казалось, что я выполняю свой долг. Теперь же… Поверь мне, я чувствую себя ничтожным человеком. Ты ведь знаешь меня и по крайней мере не поставишь в один ряд с теми убийцами, которые входили в состав бригады. Да, это правда, я был слабоволен. Но, поверь мне, я ничего не мог сделать, чтобы предотвратить все это. - Он продолжал, уставившись в пол: - Если бы ты знал, что они нам пообещали! Не думай, что я навсегда хотел остаться в стане наемников. В бригаде, Прендес, оказались трусы. Все они убийцы. Они виновны в смерти тех, кто погиб в бою с обеих сторон. Обо всем этом я написал в письме Фиделю. - После длительной паузы Сан-Роман продолжал: - Думаю, теперь слишком поздно говорить об этом. Еще во время боев на Плайя-Хирон я понял, что нас обманули.

Суд в актовом зале училища продолжался. Прозвучала команда «Садись», и одновременно скрипнули под тяжестью сотен людей длинные скамейки. Если бы посторонний человек, незнакомый с обстановкой, проходил в эту минуту мимо и заглянул через большую входную дверь внутрь, он, пожалуй, мог бы подумать, что это храм, где совершается религиозный обряд.

Я бесцельно оглядывал зал, с нетерпением ожидая развязки - окончания «судебного процесса» над курсантом Моэнком. Что же будет через несколько минут? В левой части зала, на одной из скамеек, почти напротив той, на которой сидел я, занимал место невысокий молодой парень, лет восемнадцати, русоволосый, нервный. Это был Альмейда. В звании младшего лейтенанта он погибнет в бою в горах Сьерра-Маэстры в середине 1958 года… Рядом с ним сидел курсант Наварро Ромуло. Он тоже будет убит в бою на востоке Кубы…

Кальдерин, Кастильо… Их было много… Новые имена, новые судьбы людей…

Между первым рядом скамеек и сценой прошел курсант с кипой бумаг для членов трибунала. Звали его Карол. Он несколько выделялся из общей массы молодых людей. В училище он входил в группу курсантов, объединенных сходством характеров. Они много шутили, мечтали вместе, иногда позволяли себе больше, чем другие, не выходя, однако, за рамки уставных требований. Такие группы существовали на каждом курсе училища, но, естественно, об этом знали только сами курсанты. В какой-то степени к Каролу благоволили в армии и училище: он был выходцем из семьи офицера. Карол любил играть на гитаре и был прост в общении. Он умел сдерживать свои чувства в трудных ситуациях.

Был он среднего роста, с серыми глазами, причем правый глаз, казалось, всегда был чуть прищурен.

Отдав бумаги, он сел в первом ряду и заговорил с соседом, ожидая продолжения суда и улыбаясь… Он всегда улыбался.

Номер 51, Васкес - гнусный, мерзкий, неприятный тип. Мы все презирали его, а он, зная об этом, говорил, что его это мало волнует. Высокий, всегда горбившийся мулат с голубыми глазами, он сидел рядом со мной в актовом зале. На его лице, как обычно, змеилась язвительная усмешка. Впоследствии, в 1959 году, он был расстрелян по приговору революционного суда за преступления, совершенные во время войны. Как жил, так и умер позорной смертью…

Лейтенант Санчес Москера, дежуривший, в тот день по училищу и согласно уставу внутренней службы от 1928 года заменявший начальника училища полковника Фойо Факсиоло в его отсутствие, был старшим, несмотря на невысокое воинское звание. В ходе судебного процесса в актовом зале он представлял «высшую власть».

Всего пять лет потребуется ему, чтобы стать полковником и превратиться в разгар событий в Сьерра-Маэстре в 1957 году в кровавого и жестокого убийцу.

Он стоял под притолокой входной двери, слабо освещенной со стороны коридора, застыв в положении «смирно», что было привычным делом даже в часы, когда он не находился на службе. Капли пота выступили у него над верхней губой. Большие черные глаза блестели. Он внимательно рассматривал каждого курсанта в зале. Ни один мускул на его лице не дрогнул, и нельзя было догадаться, о чем он думает. Позднее я снова увижу его в зоне боевых действий. Это позволит мне дополнить наблюдения и продолжить их до самой победы революции.

Один из преподавателей - лейтенант Рамон Фернандес, человек с безупречной военной выправкой и твердым, непреклонным характером, - заглянул в актовый вал. Он станет впоследствии майором Повстанческой армии и будет командовать революционными войсками в начальный период боев на Плайя-Хирон…

Курсант Оливер Пухольс, полный, розовощекий, выходец из семьи крупного гаванского буржуа, примет участие в заговоре против Батисты. Оливер поможет моей матери, когда ей придется уезжать в Орьенте после моего ареста в 1957 году. Моим делом займется следственное бюро, начальником которого будет печально известный полковник Фагет. Благодаря Оливеру моя мать, преследуемая полицией, сможет приобрести билет и сесть в самолет, вылетавший в Сьенфуэгос.

Сержант Гандиа и лейтенант Фумеро также выступят против батистовского режима и после победы революции станут на ее сторону.

У стены сидел мой однокурсник Эрпейдо Олива, худой энергичный негр, серьезно и угрюмо глядя в сторону сцепы, где занимали места старшекурсники, члены суда чести.

Вся система обучения и воспитания, господствовавшая в училище, полностью заполняла жизнь курсанта-первогодка Эрнейдо Оливы. Он был капралом отделения на пашем курсе и имел право командовать нами, что и делал с помощью громкого голоса, соревнуясь в этом со старшекурсника ми.

Эрпейдо относился к тому типу людей, которые, казалось, рождены для поддержания порядков, царивших в училище. Для таких, как он, училище становилось родным домом. С некоторых пор я начал понимать, что в конце концов не столь важно, обладаешь ли ты стойкостью и мужеством, умеешь ли точно стрелять, каков общий уровень твоей культуры. Важнее всего иметь такие качества, которыми не обладало большинство из нас, как, например, умение противопоставить себя всему коллективу, делать все наперекор остальным, не испытывая при этом угрызений совести и не обращая впиманпя па презрительные взгляды однокурсников, считающих тебя подонком.

Он пользовался покровительством командиров, которые потворствовали ему. Продвижение по службе и очередные звания получал тот из числа курсантов, кто был особенно придирчив к подчиненным. Это качество, наряду с тщеславием и грубостью, очень ценилось в училище.

… В 1962 году на главной базе военно-воздушных сил Сан-Антонио проходила отправка в США наемников, участвовавших в потерпевшей поражение интервенции на Плайя-Хирон. Стояло прекрасное солнечное утро. На темно-голубом небе ни облачка. Яркое солнце освещало всех собравшихся - летчиков, офицеров и солдат революционной армии. Здесь же находились и солдаты разгромленной бригады наемников, которые с нетерпением ждали, когда их освободят. (Наемников, взятых в плен, обменяли на медикаменты и продукты питания.)

Несколько минут назад гигантские четырехмоторные самолеты Соединенных Штатов, прибывшие за пленными, совершили посадку па аэродроме.

У меня, как у командира базы, было много забот. По приказу главнокомандующего мы уже несколько дней готовились к проведению этой операции. Возникло много проблем, которые нужно решать.

Несколько недель назад мы приступили к освоению новой сложной советской техники, которую предстояло показать на грандиозном военном параде 1 мая 1962 года. Впервые в истории Кубы в ее небе пролетят самолеты МиГ-15 и мощные МиГ-19, пилотируемые нашими летчиками. Народные массы собственными глазами увидят рождение наших революционных военно-воздушных сил…

Огромные транспортные самолеты совершали посадку, грузились, взлетали, и рев их двигателей создавал впечатление, что мы находимся в большом международном. аэропорту.

Среди присутствующих началось едва заметное оживление, послышались возгласы «Фидель!». Я понял, что к нам прибыл вождь революции, и тут увидел, как оп вылез из джипа, медленно подошел и поздоровался со всеми.

Позднее все мы собрались для встречи в казарме пожарной охраны базы.

Я рассеянно огляделся и только сейчас заметил обычное в таких помещениях для пожарных круглое отверстие, отделанное блестящей жестью. Через него по ноге выскакивают наружу бойцы пожарной команды. В эти минуты мне самому захотелось выскользнуть через этот люк. Снова послышался взволнованный шепот, потом установилась тишина. Поднявшись к нам по винтовой лестнице, Фидель появился в проеме маленькой входной двери. Каждый пытался протиснуться, поближе к нему, чтобы принять участие в беседе. Кому-то кто-то наступил на ногу. Из пленных наемников тоже кое-кому захотелось подойти поближе.

Фидель остановился в самой гуще собравшихся, оки-лул всех взглядом, медленно поднес к губам сигару. Одним своим жестом, взглядом, короткой репликой он приковал к себе внимание людей.

Фидель задал несколько вопросов. Сколько еще пленных осталось на базе? Сколько человек улетает с каждым самолетом? Вдруг на какое-то мгновение он замер, но это можно было сказать только о его фигуре. Взгляд Фиделя оставался прежним - живым, серьезным, умным. Обращаясь к пленным, Фидель сказал:

– Слушайте меня внимательно. Особенно ты, Эрнейдо Олива… Когда вернетесь туда, вы снова окажетесь в своем преступном окружении. Но пе забывайте о том, как здесь с вами обращались. Есть ли жалобы?

– Нет! Нет!

– Ну хорошо. - Он продолжал уже медленнее и тише: - Помните, если попадетесь еще раз, не простим.

– Да, да, Фидель! - послышались возгласы. Однако каждый из пленных думал о своем…

В актовом зале продолжался суд над Моэнком. Страсти накалились. Прошло несколько минут, и вошел капитан в сопровождении членов суда чести. В его состав включили только курсантов последнего курса. В задачу суда входило рассмотрение дел, связанных с проступками, позорящими честь и достоинство курсанта.

Курсант под номером 49 был личностью оригинальной. По возрасту он был старше остальных, обучавшихся в училище. Ему было немногим более тридцати лет. По происхождению он был из крестьян. Благодаря огромным усилиям, он после многолетней службы в армии в конце концов попал в училище. Его светло-серые глаза, над которыми нависали черные густые брови, казалось, были всегда широко открыты. В черных волосах уже появилась первая седина. Период адаптации у этого курсанта проходил намного труднее, чем у других. Часто ему приходилось прилагать нечеловеческие усилия, чтобы остаться в училище. Его странная манера бегать во время кросса с почти четырехкилограммовой винтовкой, болтавшейся на животе, вызывала грубые и жестокие насмешки старшекурсников.

Другими словами, все были уверены, что ему не удастся закончить первый курс. В довершение всего он еще и заикался. В повседневной жизни это почти не была заметно, но в непривычной обстановке, когда он пытался контролировать себя, его заикание значительно усиливалось.

Как бы то ни было, никто бы не смог объяснить, каким образом он попал в училище. И все наши разговоры на эту тему ни к чему не приводили.

В минуты откровения Моэнк делился с нами своими планами на будущее. Вожделенной мечтой его было стать начальником какого-либо отдаленного гарнизона сельской жандармерии или командиром небольшого подразделения и жить спокойно, припеваючи.

Мне вспомнился последний инцидент, в котором оказался замешанным Моэнк. Это случилось темной дождливой ночью. Училище было поднято по тревоге. Причиной тому явился очередной политический кризис из тех, какие время от времени переживала страна. Почти все курсантские посты были усилены.

В эту ночь курсант Адальберто Моэнк, номер 49, стоял часовым на посту, охраняя склад с оружием, в полной экипировке: в гетрах, в огромном зеленом шлеме со штыком, с патронташем и фляжкой. Если другим курсантам такой шлем придавал воинственный вид, то на голове Моэнка он выглядел как котел, в котором варят суп.

Благодаря «блестящей» идее, возникшей у дежурного по училищу, преподавателя стратегии, известного под кличкой Чистоплюй, пароль был заменен. Это было сделано для того, чтобы не допустить неожиданного и скрытого проникновения «противника» в расположение училища.

Для пароля выбрали слово «Шоколад». На вопрос часового «Стой. Кто идет?» следовало отвечать: «Шоколад».

Стояла абсолютная тишина. Огромные кроны деревьев, растущих около бассейна, застыли без движения. Луна изредка выглядывала из-за туч, и тогда на какое-то мгновение становилось светло. Небо преображалось, светясь, как огромная неоновая реклама.

Дежурный, сопровождаемый сержантом из состава караула, медленно шел но территории училища. Он чувствовал, что его охватывает какой-то азарт, заставляя волноваться. Дыхание дежурного стало прерывистым и беспокойным, лицо покрылось испариной. Волнение уже полностью завладело им. Он хорошо знал себя. В такие минуты он мог безрассудно броситься в жестокую схватку с врагом и отдал бы все, даже свою жизнь. Он знал, что перед ним… пост, охраняемый часовым, которым по случайности оказался номер 49.

Но здесь судьба распорядилась по-своему. Дежурный по училищу надеялся застать часового спящим и даже унести его винтовку, чтобы на следующий день продемонстрировать ее начальнику училища. Остаток ночи винтовка пролежала бы в надежном месте под койкой. Можно было бы представить себе лицо часового, охваченного ужасом, когда, проснувшись, он бы не обнаружил своего оружия. В предвкушении такого удовольствия дежурный затаил дыхание, руки его дрожали. Всего мгновение отделяло его от цели - завладеть винтовкой часового. И в эту минуту он увидел старого солдата Лудовино, который нес огромный кофейник. По утрам, обычно в три часа, солдат разносил горячий шоколад. Лудовино шел, припадая на левую ногу, и, оказавшись рядом с часовым, прокричал слабым старческим голосом:

– Часовой! Шоколад!

Номер 49 бодрствовал. Он знал, что в аналогичных условиях дежурный по училищу имел привычку «охотиться» за курсантами, надеясь застать кого-нибудь спящим на посту.

Именно это обстоятельство и заставляло номер 49 не спать, несмотря на дождь, полную темноту, огромное желание вздремнуть, укрывшись старым армейским плащом, и усталость, которую он чувствовал в своем теле. Поэтому, когда послышался знакомый голос Лудовино, часовой ничего не сказал, а только подумал: «Хорошо бы еще хлеба с молочком».

Улыбнувшись, курсант разрешил Лудовино подойти к нему и, слегка заикаясь от волнения, сказал:

– Слушай, Лудовино, н-налей полнее ф-фляжку. Вдруг совсем рядом раздался резкий голос дежурного:

– Курсант! Вы нарушили обязанности часового, не спросили пароль! Это первое. Второе нарушение - небрежность в несении службы! Третье - неряшливый внешний вид! И четвертое - обжорство!

Номер 49 резко повернулся, отчего его шлем сдвинулся на затылок, а из горла вырвался какой-то непонятный звук, напоминавший предсмертный хрип.

Сделав попытку встать «смирно» и выпучив глаза, оп путано начал что-то объяснять офицеру. Казалось, ему никогда не удастся выразить словами те мысли, которые с трудом формировались в его голове.

– П-прошу п-прощения, лейтенант, я не с-спросил у него п-пароль, потому что с-солдат назвал его сам. Он с-сказал: «Шоколад!» Верно, Лудовино?

Лудовияо сорок лет подряд подчинялся приказам и чем-то походил на мула, который повинуется первому окрику. Он быстро ответил, не сообразив, что лишает Чистоплюя последнего шанса уличить часового в нарушении устава:

– Да, сеньор, я сказал ему пароль: «Шоколад»!

Все стало на свое место. Теперь уже Чистоплюю ничего не оставалось, как посмотреть на часового уничтожающим взглядом и уже немного тише и спокойнее произнести, обращаясь к Лудовино:

– Лудовино, тебе осталось совсем немного до увольнения со службы.

Ноги в начищенных ботинках с гвоздями на подошвах, туго затянутые толстыми шнурками, утопая в мягкой болотистой почве, уносили дежурного по училищу в сопровождении сержанта подальше от поста часового. Злость его была беспредельной. Рот искажала гримаса, а маленькие глазки, казалось, метали искры. Он понимал, что «охота» сорвалась. А как хотелось ему привести винтовку Моэнка завтра утром в кабинет полковника Факсиоло. На лице полковника сразу же появилась бы довольная улыбка. Дежурный верил, что этим он поправил бы свой авторитет, пошатнувшийся в связи с позорным прозвищем, которое дали ему курсанты училища. Если бы только можно было узнать, кто первый назвал его так, он сделал бы все, чтобы этого курсанта с позером выгнали из училища за систематические нарушения. А теперь еще эта неприятность!… Лейтенант никак не хотел отказаться от удовольствия увидеть улыбающееся красное лицо полковника, прозванного Кроличьим Зубом, которому рано утром показали бы винтовку часового и доложили о случившемся. Теперь дежурный уже не получит в качестве награды благодарный, полный восхищения взгляд полковника, не услышит слов, которые могли бы прозвучать: «Лейтенант, вы защищаете честь училища, стоите на страже порядка и дисциплины. Я доложу в штаб вооруженных сил о вашем примерном поведении. Ваши повседневные небольшие заботы помогают укреплению морального духа армии».

Он вернулся и прямо в форме, не раздеваясь, прилег на кровать. Сон не шел к нему. Мягкий свет настольной лампы освещал посуровевшие черты его лица. После долгой паузы он спросил: - Сержант, в котором часу светает?

– В шесть тридцать, лейтенант.

– Сержант, зайдете ко мне ровно в пять часов, - сказал лейтенант и, скорчив презрительную гримасу, продолжал: - Постоянство - закон воинской службы. Исход боя решается в течение часа. Наш бой еще не окончен. Этот курсант еще не знает меня!

Курсант под номером 49 чувствовал себя счастливым. Никому еще не удавалось нанести такое поражение дежурному по училищу. Ничего подобного в жизни у курсанта до сих пор не случалось. Чистоплюй вынужден был уйти побежденным! Но как отлично повел себя Лудовино! Он оказался хорошим человеком! Теперь можно было хоть на минутку присесть под навесом.

Едва курсант сел, как усталая голова его стала медленно клониться на грудь. Все сомнения, горести и тягостные воспоминания пронеслись в воспаленном мозгу.

«Все-таки дежурный по части может спать… а я ни в коем случае не могу. Нужно держать ухо востро, особенно здесь, где все смеются надо мной… Да, надо мной шутят и издеваются…»

На его покрасневшем лице застыло страдальческое выражение.

«Хватит! Довольно плакать по ночам, когда умолкает последняя нота сигнальной трубы, играющей отбой. Просто не верится, Моэнк! У тебя жена, дети, тебе тридцать два года, и ты служишь в армии… Но что они со мной делают?… Сколько можно терпеть эти издевательства? И хуже всего то, что я еще должен смеяться вместе с ними». Он был полон обиды и ненависти и почти Ее почувствовал, как слеза покатилась по его щеке.

«Ничего, они еще узнают обо мне. Вот только получу звание и стану тыловиком или буду командиром жандармов в своем городке. Тогда все будет хорошо… и тогда…»

Он постепенно засыпал, совершенно не замечая этого, как бывает с человеком, замерзающим на холоде. Он больше не думал о неприятностях. Наоборот, появились другие мысли. Перед ним на подносе возникали чашки. Он брал их одну за другой, пил горячий шоколад и потому, когда его разбудили, это слово было у него на кончике языка…

Он спал, а в это самое время под потоками холодного дождя крались одна за другой две тени, преломляясь на белой стене склада оружия. Вначале они вытянулись по асфальту вдоль улицы, а аатем словно взобрались вверх по стене. Они двигались в сторону Моэнка. И вдруг лейтенант, несмотря на меры предосторожности, внезапно налетел на крышку ящика для мусора. И хотя шум был не слишком сильным, он разбудил курсанта как раз в тот самый миг, когда Чистоплюй готовился выхватить винтовку из его рук. Охваченный паникой курсант успел передернуть затвор и закричать: «Стой! Кто идет?! Буду стрелять!»

Чистоплюй не рискнул идти дальше, потому что слышал, как щелкнул эатвор винтовки. «Везет же ему! - подумал он. - Еще минута, и я взял бы оружие». Боясь, что номер 49 может выстрелить, дежурный по части решил назвать пароль. Ему больше ничего не оставалось, как показать, что он совершает обычный обход постов.

Однако курсант Моэнк не выдержал напряжения - подвели нервы.

– С-сказано, стой, кто идет?! Если не назовете п-па-роль, стреляю, да, стреляю! - закричал он.

Дежурный по части многозначительно посмотрел на сопровождавшего его сержанта и со злой усмешкой сказал:

– Вот теперь я его поймал!