Эрика не хотела этого говорить, не хотела, чтобы кто-то узнал, и особенно Бен Коннор.
Она увидела в его лице замешательство, потом ошеломленное понимание.
— Вы?.. — прошептал он.
— Да, Бен. — Голос ее звучал тихо, сдавленно, легким хрипом, вызывающим сухое эхо в углах грота. — Мы убили обоих, и… — Она не могла говорить этого, но была вынуждена. — И на самом деле все это я… на мне лежит бремя вины, ответственности. Не на Роберте. Это все я.
Коннор не ответил. Эрика понимала, что предала его. Надсмеялась в последнее мгновение их жизни над доверием, любовью и видела это в его донельзя изумленных глазах.
Потом Роберт издал отрывистый смешок, прозвучавший в тишине, будто пистолетный выстрел.
— О, прекрасная mea culpa. — Его дыхание обжигало ухо Эрике, нож прилегал к горлу. — Просто великолепная. Но раз ты так виновата, почему страдать пришлось мне?
Повернув голову, Эрика увидела его профиль, впалую щеку, спутанную, грязную бороду, ощутила запах мускуса, исходящий от него тошнотворными волнами. Придурок с бугра — так, по словам Роберта, называли его горожане, и это терзало ей сердце.
— Знаю, что ты страдал, Роберт. Знаю. — Она подумала о рыбачьей деревушке, пристани, черной воде Эгейского моря, бездонной пустоте собственной души. — Но и я тоже страдала.
— Вот как? Что ж, маловато.
Он сделал последний шаг.
Револьвер Коннора оказался в пределах его досягаемости.
И Эрика представила себе дальнейшее, представила, как все произойдет.
Роберт поднимет пистолет, выстрелит, и Коннор повалится в брызгах крови…
Она представляла себе это очень ясно, потому что видела раньше, видела в ту ночь двадцать четыре года назад — стреляющий пистолет, красные брызги. Роберта с ничего не выражающим лицом…
Из ее груди вырвался крик, отчаянный, неистовый.
— Нет, Роберт, не надо больше, нет!
Эрика рывком вывернулась из его захвата, нож царапнул ей подбородок. Роберт прорычал ругательство, и она в отчаянии нанесла удар ногой по револьверу на полу, чтобы оружие отлетело обратно к Коннору…
Промахнулась.
Роберт схватил ее.
И с поворотом корпуса бросил вниз.
Со связанными руками Эрика не могла ослабить падение и сильно ударилась о твердый каменный пол, весь воздух с хрипом вырвался у нее из легких.
Подняла затуманенный взгляд и увидела именно то, чего боялась, — Роберт нагибался за револьвером.
Повторение той ночи в Грейт-Холле, только страшнее, потому что жертвой на сей раз будет Коннор, а она не сможет этому помешать, не сможет совершенно ничего поделать.
Была единственная секунда — одна-единственная, — когда Роберт отвлекся, отбрасывая Эрику и нагибаясь за револьвером.
Единственная секунда, когда он оторвал взгляд от Коннора.
Единственная секунда и единственная возможность.
Коннор бросился, изогнувшись в неуклюжем прыжке, под стол в центре зала.
Рука метнулась за борт куртки, во внутренний карман, пальцы сомкнулись на сорокапятикалиберном «кольте» Эндрю Стаффорда.
Он выхватил оружие, снял большим пальцем с предохранителя, рывком поднялся на корточки. Роберт поворачивался к нему, Эрика находилась между ними, но лежала на полу.
Коннор прицелился повыше и выстрелил.
Роберт успел разглядеть в руке Коннора «кольт», испуганно подумать: «Откуда он взялся?» — а затем пошатнулся, пол накренился, стены в нахлынувшей жаре и необычности стали плавиться.
Он потряс головой. Не думалось. Обманчивые ощущения возникли и исчезли, оставив его одурелым, одурманенным, как при вдыхании дыма из жаровни, который приводил дух дельфийской пифии в тронный зал.
Кровь покрывала его пеленой. Во рту булькала горячая пена.
Ранен.
Да. Коннор ранил его.
А револьвер, который он только что поднял с пола…
Роберт, ища его, посмотрел на правую руку, она была пуста.
Он выронил оружие, должно быть, оно лежит где-то рядом, но там найти его так же невозможно, как на дне бездны.
Значит, он все-таки побежден. Умрет неочищенным, душа, запятнанная, оскверненная убийством матери, бывшей всеми матерями, всеобщей Матерью земли, луны и неба, мир ее утроба, ее утроба его могила…
Вздорные мысли. Его разум водоворот, клубящийся туман.
Но в этом кружении — одна ясная мысль, одна уверенность.
Он станет их добычей.
В смерти не будет избавления. Не будет ни укрытия, куда можно забиться, ни одиночества, ни перспективы облегчения.
Мучительницы загонят его в преисподнюю, их вопли сольются в конце концов с его воплями.
А может быть, нет.
Может быть, еще существует возможность.
У него есть нож.
Волны света струились и колебались вокруг. Сквозь искажающий все туман он видел Эрику, лежащую у его ног, распростертую на каменном полу.
Ифигения в священной роще. Андромеда на вершине утеса.
Связанная жертва на каменном алтаре. Его жертва.
Он тщательно исполнил все стадии ритуала. Нужно только завершить его. «Завершай!»
Роберт занес обеими руками нож.
И повалился вперед, на сестру, направляя лезвие к ее горлу.
Скорчась под столом, держа «кольт» обеими руками, Коннор наблюдал, как шатается Роберт с раной в груди.
Он не хотел больше стрелять. Эрика слишком близко, слишком рискованно.
Потом Роберт повернулся, сверкнул нож, и у Коннора не осталось выбора.
Он выстрелил, твердо держа «кольт» в руках и молясь о меткости.
Роберт подался вперед, Эрика лежала перед ним, нож опускался.
Жгучая боль в шее — вторая пуля — внезапная тьма.
Он услышал глухой лязг металла о камень и понял, что лезвие прошло мимо цели.
Силы покинули его. Он рухнул на что-то теплое, живое — тело Эрики — и потянул нож к себе.
Нож не двигался. Вонзился в известняковый пол.
Меч в камне, подумал Роберт. Испытание доблести. Кто может развязать гордиев узел?
Он развязал. Он, только он в современном мире видел сквозь наружную оболочку суть вещей.
И теперь — перед смертью — видел гораздо больше, калейдоскоп образов, поток узоров, причудливые сплетения, ошеломляющие своей сложностью, — все связано со всем, — истина открывалась в миллионе иносказаний, разных, но единых, и это было… прекрасно…
Визгливый, гневный вой вздымался внутри и вокруг него, но Роберт не слышал этого, он был ошеломлен целыми вселенными откровений, возникавших и исчезавших, словно мыльные пузыри, каждое было завершенным и обособленным, однако сливалось с другими в бесконечную цепь.
Вой превратился в голоса, пронзительные и торжествующие.
Их голоса.
Нет. Нет.
Роберт призвал на помощь проницательность, которой был наделен, стал цепляться за видения истины, но они рассеялись, исчезли, и остались только голоса.
Вот они громче.
Ближе.
— Уйдите, — пробормотал Роберт. — Оставьте меня в покое…
Душераздирающие голоса.
Смотрите, сестры, смотрите, как он извивается, змеей с перебитым хребтом.
Цепляется за жизнь, но тщетно, скоро он будет наш.
Наш для мести и воздаяния.
Целой вечности мучений, расплаты за кровь матери.
За преступление против всех матерей, против Матери, которая всеобщая Мать.
Неужели этот жалкий червь думал, что мы согласимся оставить его безнаказанным?
Он думает, что страдал, но и тысячи лет мучений будет мало.
Его ждут вечные муки от наших когтей, от наших свирепых клыков.
И наших пронзительных голосов — слушай их, несчастный, — слушай сейчас и до скончания времени…
Роберт слышал их. И ничего больше.
Звучали они то как голос его матери, Леноры, когда она рявкала на него в пьяной ярости, то как голос Шерри Уилкотт, обзывавшей его психом и позорной тварью, когда он убегал от пруда, где утонул отец. То как голоса мальчишек в школе, считавших его трусишкой, потому что он не хотел драться, трусишкой, потому что он один из всех учеников знал, что такое настоящее насилие, и страшился его.
Но в конце концов остались только голоса фурий, кровавых телохранительниц Великой Матери, спускавшихся беснующимся, вопящим роем, чтобы схватить долгожданную добычу.
Коннор выкарабкался из-под стола и, пошатываясь, выпрямился, в ушах его звенело от выстрелов, белая пыль кружилась в свете лампы.
Идти было трудно. Видимо, он что-то повредил в броске на пол, растянул мышцу, перенапряг спину. Но это не имело значения.
Не имело значения ничто, кроме Карен — не Карен — Эрики.
Теперь это Эрика. Эрика, которая, хоть не шевелилась, не издавала ни звука, должна быть живой.
Вторая пуля могла срикошетить от кости. Могла…
Но это было бы вопиющей несправедливостью. Не может быть в мире столько бессмысленного зла, столько ненужных утрат и страданий.
Коннор цеплялся за эту веру, пока шел, пошатываясь, с револьвером в руке.
Они лежали вместе, Роберт и Эрика, тела их были неподвижно сплетены перед известняковым образованием, похожим на гигантский трон.
А на полу была кровь, расширяющееся озерцо крови.
Крови Роберта. Или то кровь и Эрики?
Ему внезапно вспомнилась окровавленная Карен, и он ощутил ее теплую, безжизненную руку.
Коннор достиг места, где они лежали, и опустил взгляд.
Облегчение и страх нахлынули на него единой волной.
Глаза Эрики были закрыты, лицо искажено болью.
Она была жива — но мучилась.
Коннор с содроганием опустился подле нее на колени.
— Ты ранена? Эрика, ты ранена?
Глаза ее открылись, и он увидел слезы.
— Нет, Бен. Не ранена. Физически — нет.
В лице ее не было ни кровинки. Она походила бы на мраморную полированную статую, если бы не яркий, хрупкий огонек в глазах. Коннор подумал, что до сих пор не замечал, как она красива, — красивее, чем Карен, хотя эта мысль казалась ересью.
Эрика переменила позу, и повалившийся на нее Роберт застонал, руки его слабо нащупывали что-то, чего там не было.
— Умирает, — сказала Эрика.
Коннор взглянул на Роберта. Вторая пуля попала ему в шею, нанеся смертельную рану. Его густая борода была в красных пятнах, лицо покрывал тусклый налет синевы. Глаза были закрыты, веки подергивались, будто ему снился сон.
Коннор медленно кивнул.
Эрика повернулась на бок, подставив ему руки, связанные шарфом. Ее красным шарфом.
— Разрежь, — прошептала она.
Коннор стал рыться в карманах, потом вспомнил о вонзившемся в пол ноже. Крякнув от усилия, он вытащил лезвие и разрезал шарф.
Эрика обняла брата и прижала к груди.
— Все хорошо, Роберт. Уже все хорошо.
Она обращалась к нему, будто к перепуганному кошмаром ребенку.
Роберт захныкал, глаза его были закрыты, губы вытянуты.
— Уже хорошо, все хорошо.
Роберт чуть слышно пробормотал:
— Они схватят меня…
— Нет, не бойся. Я здесь. Я позабочусь о тебе. Я всегда буду заботиться о тебе. — Эрика плакала, укачивая его в объятиях, голос ее звучал нежным шепотом. — Я не позволю им тебя схватить, клянусь, не позволю.
Внезапно Роберт поднял голову, глаза его широко раскрылись, в их рассеянном взгляде Коннор увидел неописуемый ужас и понял — то, что слышал этот человек по ночам, что заставляло его затыкать воском уши и таиться в одиночестве, явилось теперь к нему в последний раз.
— Не схватят они тебя, — сказала Эрика, но Роберт не услышал.
Рот его раскрылся в беззвучном вопле. По телу пробежала дрожь.
Потом он медленно уронил голову на грудь Эрике, испустил последний хриплый вздох и скончался.
Эрика подержала брата несколько секунд, потом потянулась к Коннору и взяла его за руку.
Он сидел на холодном каменном полу, сплетя пальцы с пальцами Эрики, оба не шевелились и не произносили ни слова, пока запоздало не появились вооруженные Магиннис и Вуделл.