Эрика прикрыла ладонью фонарик, заслоняя его луч.
Повсюду внезапная темнота, нарушаемая лишь струйкой света сквозь краснеющие пальцы.
Как он мог оказаться здесь? Как он мог узнать?
Должно быть, ехал по лесной дороге, увидел ее стоящий «мерседес». Но с какой стати избирать ему этот маршрут? Пещеры далеко от его дома.
Эрике доводилось испытывать страх, но так она еще никогда не боялась.
Спроси ее кто-то до этой минуты, страшится ли она смерти, Эрика ответила бы — нет. Сказала бы, что видела смерть, осмыслила, научилась еще в детстве принимать ее жуткий деспотизм и конечную неизбежность.
Но она солгала бы, солгала бы даже себе. Потому что поиск ее не завершен. Она очень долго блуждала во тьме, но еще не нашла света, и было бы несправедливо умереть, не завершив поиска, умереть, даже не зная, что искала и как узнала бы найденное.
Шаги продолжали слышаться. Уже ближе.
На стене у входа в пещеру слабый, но становящийся все ярче свет. Фонарик.
Где Роберт взял его? Она забрала лежавший в дупле. Должно быть, держал запасной в машине. Обнаружил веревку, спустился и теперь идет сюда. Приближается по боковому коридору, ступает осторожно, как ступала она.
Видел ли Роберт луч ее фонарика? Пожалуй, нет. Чтобы глазам привыкнуть к темноте, нужно время, и этому мог помешать его фонарик. Даже если не видел луча, то должен был заметить стрелы, нарисованные на стенах губной помадой. Он точно знал, где она.
Что делать, что делать?
Можно просто стоять на месте. Ждать его появления. Поговорить с ним.
«Нет, оставь, это безнадежно. Ты видела стол, видела на полу мозаику засохшей крови. Он не из тех, кого можно уговорить».
Убежать? Если попытаться уйти по коридору, Роберт тут же ее обнаружит.
«Тогда прячься. Или ищи другой выход».
Эрика попятилась от входа. Чуть раздвинула пальцы на линзах фонарика, пропуская три узкие полоски света.
Слабое освещение, но его достаточно, чтобы ориентироваться, обходя тронный зал.
Слева известняковая стена с выступами, в ней ни украшения, ни хода для бегства.
Справа стол с ремнями.
Жуткое пыхтение было ее дыханием, вырывающимся сквозь сжатые зубы. Эрика чувствовала, как на лбу пульсирует жилка.
Уложит ее Роберт на стол? Убьет таким образом? Связанную, беспомощную…
Эрика замерла и на миг вновь превратилась в двенадцатилетнюю, сжавшуюся в шкафу, в окровавленной пижаме, ни живую ни мертвую от страха.
Встряхнувшись, она возвратилась к настоящему. Должен существовать какой-нибудь выход. Она не может лечь на стол, не может погибнуть таким образом от рук Роберта.
Эрика опять продолжала изучать стены пещеры, двигалась быстро, адреналин обострял все ее чувства.
Одна деталь моментально захватила ее внимание — они с Робертом измеряют свой рост, дожидаясь дня, когда он станет выше ее.
«Тогда у меня хватит сил справиться с тобой», — сказал он. Со смехом.
Это воспоминание, ясное и острое, как стекло, кольнуло сердце. Ее охватило нелепое чувство вины за попытку убежать. Убежать от брата — это ей казалось чуть ли не изменой.
Потом Эрика увидела его таким, как в коридоре галереи, необузданным, яростным, и поняла, что каким Роберт был в детстве, несущественно. Теперь он стал совершенно иным. Чужаком, убийцей, психопатом.
И приближался к ней.
Эрика сильно ударилась обо что-то коленом. Какой-то предмет мебели — самодельный, как и стол, шкафчик, которого она не заметила раньше. Неструганые доски, гвозди вбиты на разную глубину, под разными углами, некоторые согнуты пополам, грубая работа. Шкафчик был слишком мал, в нем нельзя было спрятаться, она лишь глянула на него и пошла дальше.
Задняя стена не оправдала надежд Эрики. Известняковый трон казался кинодекорацией. У основания этого скульптурного сиденья виднелось пятно, более черное, чем тень. Отверстие.
Эрика не помнила здесь никаких расселин, за годы, прошедшие с ее детских лет, просачивающиеся капли дождевой воды, видимо, растворяли камень, проделали щель, в которую она, возможно, уместится.
Быстро опустившись на колени, Эрика посветила в отверстие и увидела туннель, по которому можно ползти. Куда ведущий, она не могла догадаться, но по крайней мере это был выход, возможность спастись.
Она сунулась было внутрь, но плечо застряло. Щель оказалась слишком узкой. Не втиснуться. Разве что без пальто…
На коленях, извиваясь как безумная, Эрика нащупывала пуговицы, рывком расстегивала их. Фонарик стоял подле нее линзами на полу, чтобы света не было видно.
Пальто снялось, полетело в сторону, упало в углу бесформенным, мохнатым, пребывающим в спячке животным.
Эрика взяла фонарик. Из-за ее неуклюжести луч пронизал темноту ярким конусом.
Должно быть, Роберт на этот раз увидел свет.
Шаги совсем близко. И более частые.
«Лезь».
Опять в расселину, опять протискивание, на сей раз ей это удалось, и она поползла на животе, упираясь локтями.
Туннель был круглым, тесным, как гроб, тянувшимся прямо в какую-то даль, за пределы досягаемости луча фонарика.
Больше всего Эрика надеялась, что Роберт не последует за ней, не сможет. Он широк в плечах и, пожалуй, не протиснется.
Отчаянный страх соперничал со стыдом. Хотя это было и нелепо, Эрика не могла отделаться от мысли, что покидает брата. Снова.
Она дышала ртом, ощущала вкус пыли.
Кряхтела, продвигаясь по острым неровностям, мимо цепляющихся каменных выступов.
Извиваясь, Эрика рывком продвигалась вперед дюйм за дюймом, при каждом рывке фонарик вздрагивал, яркий белый луч метался кругами, головокружительно пульсировал. Как в том баре — прокуренном погребке в Афинах, куда она заглядывала много лет назад, — где ревел оркестр и все были пьяны.
Взгляд назад, в темноту.
Отсвета фонарика преследователя не видно. Бархатная темнота, полнейшая, сплошная.
Роберт, должно быть, уже достиг тронного зала. Наверное, увидел ее брошенное пальто, догадался, куда она скрылась. Может, он в самом деле не в состоянии протиснуться в расселину, как она и надеялась.
Надежда эта казалась слишком шаткой, но другого объяснения не было.
Эрика продолжала двигаться, решив не останавливаться, пока не достигнет тупика. Или покуда не истощатся воля и силы.
Она сделала рывок, начиная второй ярд пути, и ощутила, как рука брата сомкнулась на ее ноге.
Пол Элдер заколебался возле тепличных помидоров. По два девяносто девять фунт. Дороговато.
Но Лили любит помидоры, не дряблые, обычные в это время года, а сочные, налитые, как эти.
Выбрав четыре помидора, Элдер положил их в корзинку с покупками. Лили он теперь не отказывал ни в чем.
Элдер неторопливо двигался по узким проходам магазина Уолдмена, высокий, патрицианского вида, с редеющими седыми волосами и гордым, изборожденным глубокими морщинами лицом. На нем были пиджак, белая рубашка с галстуком. Привычка быть одетым строго въелась глубоко. Иногда по утрам он машинально тянулся к отглаженному синему мундиру под пластиковым чехлом, потом вспоминал, что теперь штатский.
После обеда с Коннором Элдер занялся хозяйственными делами, купил новую занавеску для душевой — он теперь пользовался ванной для гостей на первом этаже, чтобы находиться поближе к Лили, потом зашел в банк и, наконец, за продуктами. Каждое дело занимало больше времени, чем необходимо, так как приходилось останавливаться для разговора почти со всеми встречными.
Горожане знали Элдера, искали его общества — в последнее время, казалось, больше чем когда-либо. Словно бы тревога, вызванная убийством Шерри Уилкотт, пробудила у людей детскую потребность в успокоительных словах от кого-то старшего, авторитетного.
Положив в корзинку все, что значилось в небольшом списке, плюс еще кое-что, например, помидоры для жены и замороженный вишневый пирог для себя, Элдер направился к кассе. По пути взял свежий номер городской газеты «Реджистер», глянув на заголовок.
Очередное сухое сообщение, что в единственном уголовном деле, которое волновало горожан, никаких новых версий.
Элдер встал в очередь, поздоровался со стоявшей впереди миссис Дойл. Снова отказалась от диеты, судя по количеству коробок с мороженым и пирогами в ее тележке. Раньше она не ела много, но после того как ее Джимми отбился от рук, начал устраивать поджоги, портить школьное имущество и, наконец, оказался в колонии или как там теперь называются эти заведения…
Элдер вздохнул, слегка удивленный этим свободным потоком мыслей. Да, он знал этот город, знал как свои пять пальцев.
Собственно, знал о нем, и в особенности об одном его аспекте, больше, чем хотелось бы.
Но эта кошмарная история произошла много лет назад. Незачем больше думать о ней.
К тому же полицейские всегда видят темные стороны жизни. Ему вспомнилась прошлогодняя поездка в Филадельфию, где знакомый сыщик из отдела расследования убийств устроил ему экскурсию.
«За вот этим зданием, — рассказывал он, — мы как-то обнаружили торс женщины. Один только торс. Опознать убитую не смогли и назвали Шейлой в честь девицы из отдела личного состава — одни груди, без мозгов. Дело это так и не раскрыли…
Рядом, в этом отеле, мы взяли серийного насильника. Он одевался коридорным, женщины открывали ему дверь. Так сказать, обслуживание в номере…
А вот здесь…»
Отвратительная экскурсия, но Элдер был доволен ею, думал, что ничего подобного не может произойти в его маленьком, захолустном Барроу.
Разумеется, это было до убийства Шерри Уилкотт, положившего конец его тщеславию.
Он подошел к кассе, разгрузил корзинку. За кассой сидела Дженнифер.
— Добрый день, шеф.
Все в городе по-прежнему обращались к нему так, хотя он всеми силами старался положить этому конец.
— Как себя чувствует миссис Элдер? — спросила девушка, сочувственно улыбаясь.
— День ото дня лучше, — ответил он с грубоватой веселостью. — В два счета поправится. — Понизил голос до шутливого шепота: — Лично я думаю, у нее это притворство. Привыкла к легкой жизни, поскольку я у нее мальчик на побегушках.
Эта ложь далась легко. Элдер привык защищаться от жалости юмором.
Дженнифер засмеялась. Это была пухленькая девушка с круглым лицом и толстыми пальцами, из таких получаются хорошие жены, если удается найти взрослого мужчину, романтические фантазии которого не целиком сформированы девицами на обложках и разворотах журналов.
— Слегка поволновалась сегодня, — сказала Дженнифер, принимаясь осматривать его покупки.
— Вот как?
— Приезжал он.
Она говорила о Роберте. Делая такое ударение, девушка неизменно имела в виду его.
— Да? — У Элдера в душе шевельнулось дурное предчувствие, как всегда при разговоре на эту тему. — Давненько не появлялся.
— Угу. Больше месяца, наверное. Мы уж решили, он покупает продукты где-то в другом месте. И ничего не имели бы против. Такой жуткий тип.
— Просто другой, Джен.
Элдер произнес это машинально. Он всегда испытывал потребность оберегать и защищать маленького потрясенного мальчика в пижамном костюме супермена, хотя тот мальчик уже стал взрослым.
— Встал к моей кассе, — продолжала Дженнифер, ища ценовой код на коробке с крекером. — И непрерывно таращился на меня.
— Может быть, давно не видел людей.
— Да, видно. Только он такой странный. Вроде бы задумался, а потом я увидела, что во все глаза смотрит на газету «Уикли уорлд ньюс».
— Роберт и еще шестьдесят миллионов человек. Купил он ее?
— Нет.
— Ну что ж, выказал тут здравый смысл.
— Но главное, он был вроде зачарован ею.
Элдер обратил взгляд к бульварной газете на противоположном стенде возле плиток сникерса и астрологических справочников. Набранный громадными цифрами заголовок представлял собой грозное предостережение: УЧЕНЫЕ ГОВОРЯТ: СМЕРТОНОСНОЕ ЗАГРЯЗНЕНИЕ УНИЧТОЖИТ ВСЕ ЖИВОЕ В ТЕЧЕНИЕ ДЕСЯТИ ЛЕТ! Под ним помещалось «представление художника» об испуганной толпе, задыхающейся в черном дыму, в глубине смутно виднелись очертания Манхэттена. И маленькими буквами мрачная запоздалая мысль: «Выживут только тараканы!»
— Возможно, в этом есть смысл, — с улыбкой сказал Элдер. — Не была недавно в Нью-Йорке? Я бы держал пари на тараканов.
В разговор вступила Одри, девушка, сидевшая за соседней кассой.
— Скажи шефу, что случилось, когда он вышел отсюда.
— Ах да. — Дженнифер содрогнулась от ужаса. — Знаете Томми? Томми Стедсона, он у нас укладывает коробки и свозит на место тележки. — Элдер прекрасно знал этого парня, его родителей, дедушек и бабушек. — Так вот, Томми говорит, этот тип стоял возле своего грузовика и таращился на меня сквозь витрину. Прямо на меня, говорит Томми.
Одри потрясла головой.
— Услышав это, мы все перепугались.
Заговорил стоявший сзади в очереди толстяк, имени которого Элдер не мог припомнить.
— Почему, черт возьми, наш новенький, Коннор, до сих пор не арестовал этого ненормального?
Элдер за последние два месяца много раз слышал этот вопрос.
— Быть эксцентричным не преступление.
— А убийство девушки еще какое. Искромсать ее ножом…
— Мы не знаем, кто это сделал.
— Нетрудно догадаться. У меня есть дочь. Ровесница ей. — Толстяк указал на Дженнифер, та снова содрогнулась. — Дошло до того, что я не могу выпустить ее из дома.
— Все очень перепуганы, шеф, — сказала Одри, словно это являлось откровением. — Полиция должна что-то сделать.
— Он таращился прямо на меня, — повторила Дженнифер.
Элдер вскинул руки, призывая к молчанию.
— Послушайте. — Он говорил ровным голосом, глядя по очереди на своих оппонентов. — Этот бедняга живет рядом с городом большую часть жизни. Так ведь? Вырос здесь, учился в школе-интернате, потом вернулся.
Толстяк попытался перебить. Элдер угомонил его взглядом.
— И почти все это время, — спокойно продолжал он, — мы здесь его не хотели. Жалели, вот и все. Теперь, как говорит Одри, мы все перепугались. Перепугались, ищем злодея, а Роберт подходит для этой роли. Но это не Сейлем, и мы не будем здесь устраивать охоту на ведьм.
— С ним нужно хотя бы провести дознание, — сказал толстяк. — В конце концов кто может сказать, что Роберт не убивал ее? Уж скорее он, чем кто-то из моих знакомых по клубу «Львы».
Элдер знал, что на это ответить, но не мог. Роберт Гаррисон уже подвергался весьма тщательному дознанию.
Дознание Коннор провел с восхитительной осторожностью, вскоре после того, как было обнаружено тело Шерри Уилкотт. В сопровождении отнюдь не болтливого эксперта из полиции штата он подъехал к уединенной лачуге, служившей жилищем Роберту пятнадцать лет. Попросил разрешения провести обыск. Роберт мог бы отказать ему, потребовать предъявить ордер. Но оказался на удивление покладистым. По словам Коннора, он праздно стоял, равнодушно глядя, как его дом профессионально обыскивают.
Обнаружить не удалось ничего. Ни каких-то предметов одежды Шерри Уилкотт, ни уличающих фотографий или записей. Была минута немого волнения, когда эксперт увидел возле лачуги клочок свежевскопанной земли. Они с Коннором подумали, что там могут быть зарыты улики; однако после получаса работы лопатами обнаружили только червей и камешки. Если там и было что-то закопано, Роберт перепрятал это в другое место.
За обыском последовал очередной шаг. Коннор был настойчив. Уговорил Роберта пройти проверку на детекторе лжи. Провел ее в лачуге привезенный из Филадельфии эксперт. Дорожные расходы Коннор оплатил из своего кармана и хранил это в секрете.
Роберт и в данном случае мог бы отказаться; но снова проявил поразительную уступчивость. Терпеливо сидел, пока к телу прикрепляли датчики, потом расспрашивали о его поступках. Результат? Никаких следов обмана, даже когда ему задавали прямые вопросы о Шерри Уилкотт. Если он лгал, то перехитрил эту машину.
Поэтому Коннор ничего сделать не мог. Это не красный Китай, черт возьми, и не фиделевская Куба, где человека могут арестовать на основании слухов. Требовались доказательства вины. Факты. Что-то основательное, не толки, предположения и озлобленный ропот толпы. По закону Роберт был невиновен. Насколько было известно Элдеру, мог быть и в самом деле невиновен. Психологический портрет идеально подходил к нему, ничего не скажешь, но что эти психиатры могли знать?
Вот такой была полная история, но Элдер вынужден был скрывать ее, потому что весть об этом расследовании окончательно восстановила бы всех против Роберта. Люди и так шептались, что он может быть убийцей. Для него было бы еще хуже, если б они узнали, что полицейские думали то же самое. Никто не принял бы во внимание, что расследование результатов не дало. Значение имело бы только, что оно проводилось.
Элдер избрал другую тактику.
— Вот тут ты ошибаешься, Фил, — сказал он толстяку, неожиданно вспомнив его имя. — Относительно клуба «Львы». Все знают, что я несколько лет прослужил в полиции. И могут сказать, что человек, способный на такое деяние, умеет хранить секреты. Возможно, он тот, кого никак не заподозришь. Возможно, он самый популярный человек в городе.
— Это, пожалуй, вы, шеф, — сказала Одри и нервозно хихикнула, словно опасаясь, что он неправильно поймет.
Дженнифер сказала Элдеру, сколько с него причитается.
— Ну что ж, — добавила она, — надеюсь, что преступника схватят, кто бы он ни был. Я слышала, что он не только изрезал Шерри ножом, но еще изнасиловал.
— Изнасиловал и подверг пыткам, — вмешался Фил, толстяк.
— Говорят, на груди у нее была вырезана пятиконечная звезда, — содрогнувшись, внесла свою лепту Одри. — Знак дьявола.
— Ничего подобного, — терпеливо сказал Элдер, на сей раз не увиливая от ответа. — Это чушь. Сами знаете, как возникают подобные бредни.
Город полнился слухами. Элдер слышал их все. Шерри перед смертью успела написать фамилию убийцы на илистом берегу, но большую часть букв смыло дождем. Или она была расчленена, обнаружили только торс и голову. Или полиция получила анонимное письмо, где сказано, что каждые два месяца будет погибать какая-нибудь девушка. Или, самый отвратительный, у Коннора есть неопровержимые улики вины Роберта, но Роберт заплатил ему миллион долларов за молчание.
Элдер всеми силами старался опровергнуть гнусную сплетню. Но это было нелегко. Страх словно бы обладал собственной жизнью и направлением мыслей.
Элдер расплатился наличными.
— Не беспокойтесь, — сказал он, поднимая две пластиковые сумки с покупками и улыбнулся всем.
— Вы тоже, шеф. — Дженнифер уже подсчитывала стоимость покупок толстяка. — И передайте от меня привет миссис Элдер.
Элдер пообещал передать, хотя знал, что в последние дни Лили большую часть времени не воспринимала обращенных к ней слов.
У дверей его остановил едва знакомый человек, Джордж Ханникат, горластый, самоуверенный, приветливо хлопнул по плечу, потом заговорщически подался вперед.
— Я слышал разговор. — От Ханниката несло луком. — И вот что скажу. Вы ошибаетесь, говоря, что убийцей может оказаться кто угодно.
— Вот как?
Элдер устал. Ему хотелось домой.
— Убийца Роберт, и никто больше. Наверняка. Такие вещи всегда случаются трижды.
— Какие вещи?
— Первое — как погиб его отец. Потом мать и ее альфонс-любовник в семьдесят четвертом.
— Кейт Уайетт был врачом, — спокойно сказал Элдер.
— Значит, альфонс — врач — любовник. Скверная история. И вот теперь, почти четверть века спустя, опять кровь. Тут наверняка все связано. Дело в Гаррисонах. В Грейт-Холле.
— Не понимаю, Джордж.
— Когда в этом городе происходит что-то скверное — очень скверное, причина всегда коренится в Гаррисонах.
— Любопытная теория.
Сумки с покупками начинали оттягивать руки.
— Вы знаете, что это правда.
Элдер вздохнул. Он слышал такой же разговор в тот вечер, когда Ленора и Кейт были обнаружены мертвыми. Болтовню о судьбе, о проклятии — чепуху, не стоящую даже опровержения.
— Я знаю, Джордж, — сказал он, уходя, — что средневековье давно сошло в прошлое. Повсюду, но не здесь.
Элдер вышел из супермаркета и быстро зашагал по холоду к автостоянке. Возле своей машины оглянулся на витрину. Да, интерьер хорошо виден, Дженнифер ничем не заслонена.
Пол Элдер несколько секунд стоял на ветру. Представляя себе Роберта, подглядывавшего за миловидной девушкой.
Что думал этот человек? На что он способен?
И как мог мальчик в пижамном костюме супермена превратиться в чудовище — если только превратился?
Покачав головой, Элдер отпер дверцу, поставил сумки с покупками на пассажирское сиденье и сел за руль. Говорят, с возрастом приходит мудрость. Но ему семьдесят шесть, а жизнь представляет собой тайну — еще большую, чем когда он достиг совершеннолетия.
Может, именно это и есть мудрость, познание непостижимости мира, извечной загадки бытия.
Или, может, он просто не хочет понимать.
Элдер снова вздохнул, затуманив дыханием ветровое стекло, и поехал домой, к своей Лили, везя ей помидоры, вкус лета, до которого она не доживет.
Эрика пронзительно вскрикнула.
Чья-то рука на ее ноге, ее левой ноге, пять пальцев крепко вдавились в тонкую ткань джинсов. Невероятно.
Она оглянулась, увидев только темноту. У Роберта был фонарик, она бы заметила его отсвет, поэтому на ее ноге не может быть его руки.
Но рука была.
Эрика услышала отвратительное рычание, какой-то животный звук, никогда в жизни, даже в самых жутких кошмарах, она не представляла, что такой может издать ее брат.
В порыве слепого ужаса она лягнула ногой. Ступня коснулась чего-то плоского, мясистого, должно быть, его лица.
Вой. Словно ушибленной собаки. Но хватка пальцев не ослабла.
Страх у Эрики соперничал с ужасной, глубокой виной, она причинила вред Роберту, хотя не имела права этого делать.
Ей казалось, она не сможет больше причинить ему боль, даже ради спасения собственной жизни, но тело ее противилось, подчинялось инстинкту выживания любой психологической ценой.
Она лягнула снова, каблук сапога вдавился в мягкую, покрытую тканью массу, видимо, в шею или в плечо.
На сей раз Роберт, застонав, разжал пальцы.
Страх гнал Эрику вперед. Она выпустила фонарик, освободив от него руку, чтобы ползти быстрее, и когда он откатился, поняла, почему не видела света позади. Сосредоточась на преследовании, Роберт оставил фонарик в тронном зале. Отсвет ее фонарика указывал ему направление, и свой представлял помеху.
Она торопливо пробиралась на четвереньках по проходу, но едва проползла несколько ярдов, Роберт снова схватил ее.
На сей раз за талию, вцепясь одной рукой в джинсы.
Эрика неистово попыталась ударить его наотмашь, поранилась.
Пронзительная боль в ладони заставила ее остановиться, и она поняла.
Роберт не схватил ее. Она ощутила не его руку. ТО был выступ известняка, острый и твердый, зацепившийся за петлю для ремня.
Эрика вступила в борьбу с этой треклятой штукой, силясь вырваться.
Позади нее движение.
Брошенный фонарик освещал несколько футов туннеля. В его сиянии появились две узловатые, безволосые кисти рук, за ними два бледных, сухощавых предплечья.
Роберт оправился от удара и приближался.
Эрика закричала на непреклонную петлю, на цепкий выступ.
По ладони текла кровь, теплая, липкая, пальцы неуклюже шарили, проклятая скала противилась ее попыткам высвободиться.
Роберт уже миновал кусок света, его косматая голова и широкие плечи виднелись тенью. Волосатый и дикий, пещерный человек, в своей стихии.
В предельном отчаянии Эрика ухватила петлю, отпорола ее по шву.
Свободна.
Роберт попытался схватить ее, промахнулся, она двинулась вперед, но там оказалась стена.
Тупик.
Она находилась в ловушке, он приближался.
Внутри у нее распустился крик, неистовый вопль из одного слова «Уйди!», но она лишилась голоса. Дыхание застряло в горле, не могло достичь легких.
Он надвигался из тьмы, налегая на нее, будто медвежья шкура, обдавая запахом пота. Она вновь попыталась ударить его ногой — не вышло — на таком близком расстоянии сапоги ее были бесполезны.
Эрика поняла, что это такое — преисподняя.
Горло ее открылось, и она выдохнула мольбу:
— Пусти!
Роберт завел ее руку за спину.
Боль выстрелами. В плече, в локте, в запястье.
Откуда-то чей-то вопль.
Разрозненные мысли, представления. Отметки мелом на стене. Детский смех. «Смотри, Эрика. Теперь я вырос настолько, чтобы справиться с тобой».
Ее левая рука изогнулась под неимоверным углом, пальцы оказались между лопаток.
Оцепенение и боль, шея ее вытянулась, бедра извивались под его навалившейся тяжестью.
Затем окончательный злобный рывок. Жар боли в плече и вскрик откуда-то глубоко изнутри, вырванный из ее живота, словно вопль роженицы.
Яркий туман боли стремительно окутал ее. Поднялся шум, он становился все громче, громче и превратился в гомон толпы, многоголосый, далекий, неразборчивый.
Эрика была рада толпе. То была ее последняя мысль перед тем, как гомон поднялся до оглушительного рева. Да, рада, что не придется умирать в одиночестве.