Эндрю Стаффорд ехал домой с крытого корта теннисного клуба Барроу, его каштановые волосы были влажными, худощавое лицо раскраснелось. Он провел два с половиной часа в остром соперничестве и выиграл два сета из трех.

Успех Эндрю приписывал прежде всего не своей резкой подаче или беспощадным ударам с лета над сеткой, а маниакальной, почти инстинктивной воинственности, побуждающей использовать слабости противника, набирать очки подобно наносящему раны зверю. Он читал, как леопард впивается когтями в брюхо жертве и повисает, чтобы живот распоролся и оттуда вывалились внутренности, мысленно сосредоточивался на этом образе, когда высоко подбрасывал зеленый мяч и мощной подачей зарабатывал следующее очко.

Сильной стороной его была игра в одиночном разряде, мужчина против мужчины. Оценить противника, изучить его манеру, выявить слабые стороны, потом противопоставить им свои силы. Он был рослым, на дюйм выше шести футов, жилистым, быстрым. И постоянно менял тактику, захватывая противника врасплох.

Выигрывая, Эндрю бывал великодушным, проигрывая, раздражался. Независимо от исхода игры никогда не задерживался в клубе. Теннис был для него не развлечением. Битвой.

Он вел свой красный «феррари» по триста двадцать второму шоссе, превышая установленную скорость. Быстрота и риск доставляли ему наслаждение. Свернул на Толл-Пайн-роуд, переключив передачу с отработанным мастерством, и под пологом высоких ветвей подъехал к Грейт-Холлу.

Всякий раз, видя этот громадный, хаотичный дом за кирпичным забором и железными воротами, Эндрю испытывал то же захватывающее ощущение, какое влекло его в теннисный клуб. Пылкое возбуждение принятого вызова, успеха. Победы.

Дом построил в 1889 году Хью Гаррисон, наугад искавший нефть в северо-западном углу Пенсильвании, он пробурил немало сухих скважин, покуда не наткнулся на черное золото. Нефтяной фонтан сделал его миллионером. Он женился на девушке вдвое моложе себя и выстроил Грейт-Холл для уединения в глуши. Местная легенда представляла пожилого Хью феодальным владельцем Барроу, богатым, похотливым тираном, который навязывал свое личное право первой ночи испуганным девственницам. Насколько это было правдой, Эндрю не представлял. Однако восхищался твердым стариной Хью. Конечно, этот человек был сукиным сыном, но знал, чего хочет. И добился своего.

После смерти Хью Гаррисона в 1940 году фамильное состояние перешло единственному законному наследнику, Дункану, в то время двадцатилетнему, зачатому, когда его отцу было шестьдесят. Манера поздно обзаводиться детьми сохранилась и у Дункана; ему было сорок два, когда родилась дочь Эрика; Роберт появился на свет три года спустя, в 1965-м. Смерть Дункана в пятьдесят три года сделала Ленору богатой вдовой; год спустя она погибла, и фамильное состояние было взято в опеку для обоих детей. Достигнув совершеннолетия, они его поделили. В долю миллионов Эрики был включен Грейт-Холл.

Фамильный дом снимал за пять тысяч долларов в месяц управляющий корпорации из Питсбурга, наезжавший туда на выходные. Эрика уютно устроилась в коттедже с двумя спальнями на окраине города. Дело было не в деньгах; арендная плата едва покрывала эксплуатационные расходы, оплату прислуги и налоги. Просто ей не хотелось там жить.

Эндрю уговорил ее вернуться туда. Это он умел. План убедить Эрику тоже был для него кровавым спортом. Он впился в нее когтями и не выпускал, пока не добился полной капитуляции.

Ухаживание за ней велось подобным же образом. Он познакомился с Эрикой на художественном аукционе в Филадельфии, представился торговцем раритетами, имеющим галереи в городе. Сначала хотел завести недолгий роман с этой привлекательной, уверенной в себе, но странно застенчивой женщиной. Пригласил ее на ужин в «Ритц-Карлтон», потом они поднялись к ней в номер. Она сказала, что никогда не делала такого, и он поверил. В ней чувствовались осмотрительность, строгий самоконтроль. Но Эрик сказал то, что требовалось, и она уступила, чему он не удивился.

Этим все могло бы и кончиться, но какое-то интуитивное чувство побудило его пойти с портативным компьютером в ванную, пока она спала. Там был телефон; Эндрю включил в розетку свой модем. Затем вошел в Интернет и стал искать Эрику Гаррисон в базе данных.

О ней упоминалось скупо — Эндрю понимал, что она не ищет известности, — но даже тех нескольких ссылок оказалось достаточно, чтобы установить очень важный факт. Эта женщина была богата.

«Наследница состояния нефтемагната Гаррисона». Так говорилось в этой записи, взятой из журнала «Арт коллектор».

Потом с помощью более сложных методов он узнал точные размеры ее состояния. Одиннадцать миллионов долларов в ценных бумагах плюс Грейт-Холл.

Эндрю решил завести с ней долгий роман, имеющий конечной целью женитьбу. Без предбрачного договора об имущественных отношениях.

Эта задача оказалась довольно простой. Эрика поддавалась его обаянию, была польщена его внимательностью, чуть ли не смущена ею — странная реакция для красивой женщины. Он еще раз встретился с ней в Филадельфии, потом устроил совместную поездку в Адирондак. После полугода ухаживаний сделал предложение, и Эрика приняла его.

Но даже когда она принимала обручальное кольцо, в ее взгляде сквозила печаль. Ему хотелось спросить, отчего она печальна, чем он может помочь. Однако Эндрю знал, что она не скажет. Она таила свои глубочайшие чувства, позволяла увидеть лишь их проблески, а ему хотелось гораздо большего.

И в этом отношении его ухаживание было отнюдь не простым. За проведенное вместе время в душе у него произошла перемена, какое-то смещение перспективы изменило взгляд на мир и собственное отражение в зеркале. Он почувствовал, что Эрика страдает, и не хотел причинять ей новых страданий, не хотел использовать и бросать ее, как собирался, — недолгий брак, быстрый развод, выгодное соглашение.

Мысль о том, что он намеревается сделать, будила его среди ночи, сердце колотилось. Он принимал душ, чтобы смыть ночной пот. Временами, даже приближаясь к цели, подумывал разорвать отношения с ней.

Эндрю толком не понимал, что с ним случилось. Пробуждение совести или еще черт знает что.

Понял только в день свадьбы. Он поднял вуаль, поцеловал ее и, пошатнувшись от головокружения, осознал, что каким-то образом, неожиданно для себя, влюбился в эту женщину, ставшую теперь его женой.

Найти этому объяснение Эндрю не мог. Женщин у него было немало; соблазнение давалось ему так же легко, как любой другой обман. Он никогда не влюблялся, даже не особенно верил в любовь, думал, что, возможно, она представляет собой обыкновенное надувательство, изобретенное скорее всего каким-нибудь бродячим трубадуром с целью расшевелить слушателей. Никакие глубокие чувства не были ему свойственны.

И все-таки он начал подмечать мелочи — изящество рук Эрики, ее тонкие пальцы, голубые линии вен под теплой кожей того же цвета, что на полотнах Боттичелли. Румянец на ее лице в свете циферблата будильника возле кровати, мягкий шелест ее дыхания. Наклон ее головы, когда она прислушивалась к далекому грому. Мелодии, которые мурлыкала под нос. Ее шаги, легкие, как у танцовщицы, когда она шла по мозаичному полу, залитая вермеровским дневным светом. Биение пульса под своими губами, когда покрывал поцелуями ее шею.

Это любовь, понял Эндрю. Если она представляла собой надувательство, он ввалился, как сом в вершу.

Теперь ему принадлежали Эрика, гаррисоновские миллионы, Грейт-Холл, и все должно было бы быть прекрасно, замечательно. Однако он был близок к тому, чтобы лишиться всего этого — или почти всего.

Эта мысль вызвала у него раздражение, и он резко остановил машину на крутой подъездной аллее Грейт-Холла. Открыл багажник, повесил на плечо большую дорожную сумку и вошел в дом через парадную дверь.

Отделанный мрамором холл вел в гостиную и столовую за ней. Вместе эти две комнаты образовывали единое, похожее на пещеру пространство со стенами из серого гранита, покрытыми гобеленами солнечных лучей, падавших в высокие окна под бревенчатым потолком со множеством люстр.

Из-за этого простора Грейт-Холл и получил свое название. Эндрю остановился полюбоваться им, как делал почти всегда. Размеры зала и музейный дух обстановки вызывали у него ощущение туриста в Версале. Но здесь он не был туристом. Если это Версаль, то он Людовик Четырнадцатый, во всяком случае, еще на какое-то время.

Не нравился Эндрю лишь один элемент декора. Толстый, ворсистый, бордового цвета ковер с фиолетовыми оттенками в тени. Ему сказали, что в этом доме всегда лежали ковры такого тона, выбранные впервые супругой Хью, чтобы оттенять серость гранитных стен.

Эндрю этот цвет не нравился. Напоминал давно пролитую кровь.

Остальная часть дома была пугающе заурядной. Хью Гаррисон стремился покорять гостей на званых обедах, но был равнодушен к повседневным удобствам. Почти все восемнадцать комнат были тесными, душными, жаркими летом и сырыми в другие времена года. Снаружи дом выглядел громадным, но большая часть его площади была загублена нелепым архитектурным планом.

Будь его воля, он бы перепланировал дом. Снес бы некоторые стены, объединил бы маленькие комнаты, добавил бы новые. Это было его несбыточной мечтой. Грейт-Холл недолго будет принадлежать ему. Эрика тоже.

Тем не менее он собирался выиграть в этой игре. Пусть она забирает свой дом и свои миллионы, одним мастерским ходом он переигрывал ее, хотя она пока об этом не знала.

Эндрю стал подниматься по высокой лестнице, перила вибрировали в такт музыке Вивальди, льющейся из динамиков Грейт-Холла. Ее завела Мария. Не для себя; этой девице нравились безвкусные стилизованные народные песни, проникновенно исполняемые сипловатыми ковбоями из пригородов, рифмующими мука, разлука и штука. «Времена года» звучали для него; он поручил Марии включать эту музыку к его возвращению из клуба.

На середине лестницы Эндрю услышал сквозь «Времена года» ее тонкий голос. Повернулся и увидел стоявшую у нижней ступеньки свою домработницу Марию Стапани, девицу двадцати двух лет, интересующуюся главным образом гороскопами и сплетнями о знаменитостях. Единственную из прислуги, живущую в Грейт-Холле; уборщицы и садовники появлялись два-три раза в неделю.

— Да, Мария?

— Связался он с вами? По телефону?

— Кто?

— Начальник полиции. Коннор.

Эндрю ощутил очень легкую боль в нижней части желудка.

— Коннор? Нет. А что такое?

Мария развела руками. Выглядела она маленькой, беспомощной, взволнованной, но такой вид был у нее всегда.

— Он звонил сюда. Два раза. Спрашивал вас.

— Когда это было?

Казалось, этот вопрос из области квантовой физики, требующий глубокого, длительного размышления.

— Первый раз примерно в полтретьего или чуть позже, — ответила наконец Мария. — Второй — минут пятнадцать назад.

— Сказала ты ему, чтобы позвонил в клуб? — Мария кивнула. — Видимо, он не застал меня. — И небрежно добавил: — А что ему было нужно?

— Не знаю, он не сказал.

— Уверена ты, что он спрашивал меня? Не Эрику?

— Спрашивал обоих. Сперва миссис Стаффорд, потом вас.

Эндрю начал понимать. Страх сменился чувством вины.

— Ясно. — Голос его был спокоен. — Видимо, это по поводу какого-то благотворительного приема, на котором надо присутствовать.

И снова стал подниматься.

— Может быть, — неуверенно сказала Мария. — Только голос у него был каким-то взволнованным. И у миссис Келлерман тоже.

Эндрю остановился.

— У миссис Келлерман?

— Она звонила раньше его. Спрашивала миссис Стаффорд. Была расстроена. Говорила очень быстро.

Эндрю кивнул, по-прежнему не испытывая беспокойства.

— Рейчел всегда говорит быстро. На нее кофе так действует. Не волнуйся.

— Не хотите позвонить шефу Коннору?

— Потом.

Войдя в свои апартаменты, Эндрю закрыл дверь, снял спортивный костюм. Он догадался в чем дело.

Эрики в галерее не было. Иначе Рейчел и Коннор не стали бы звонить сюда. Так где же она может быть?

Разумеется, снова отправилась проехаться.

Будучи расстроенной, Эрика обычно поступала так. Усаживалась в свой большой белый «мерседес» и разъезжала по грунтовым дорогам куда глаза глядят. Раньше она никогда не срывалась с места в деловые часы, не покидала своей драгоценной галереи, но сегодня, видимо, особенно вышла из себя.

И причину он знал. Его поступок утром был непростительным.

Эндрю вошел в ванную и встал под холодный душ, смывая пот и усталость. Если б можно было так же легко смыть воспоминания о своем поведении всего несколько часов назад.

Поступок его был импульсивным. Можно сказать, инстинктивным. Сдерживать потребности можно лишь до какого-то предела; потом они побуждают тебя действовать без зазрения совести. Но все это не могло служить оправданием.

Он изнасиловал жену.

Ну, не изнасиловал, не в прямом смысле. Однако близко к этому.

Эндрю схватил губку и стал растираться, чувствуя себя грязным, несмотря на струи воды. Душ не мог сделать его чистым. Сегодня — определенно. Он лишь воскрешал в памяти… каждую подробность, обвинявшую, как заключение полиции.

Он вспоминал.

Эрика поднялась в шесть часов на ежедневную пробежку. Четыре мили по темноте и холоду, прямо-таки одержимость. Полусонный Эндрю пробормотал, что сегодня, всего раз, можно бы обойтись без этого, и ласково потянулся к ней.

Но она отстранилась. Натянула спортивный костюм, кроссовки, стеганую куртку для тепла. И покинула его, не сказав ни слова.

Засыпая опять, он слышал ее удаляющиеся шаги.

В семь часов она вернулась, раскрасневшаяся, дрожащая, с прилипшими к потному лбу волосами. Он смотрел, как она раздевается, разглядывал сбоку ее плоский живот и груди, потом глубокую ложбинку между лопатками, когда она шла в ванную, по-прежнему ничего не сказав. Вот уже почти три месяца они не разговаривали.

Он любил ее. Но когда говорил ей об этом, она не верила. Даже когда от волнения он чуть не плакал, презрительно отворачивалась. Говорила: «Ты мне уже лгал раньше». И не было нужды добавлять само собой разумеющийся вывод: «Откуда мне знать, что не лжешь и теперь?»

Задай она этот вопрос, он бы не знал, как ответить. Собственно, у нее не было оснований верить ему. Но если бы Эрика могла заглянуть ему в душу, то увидела бы, что на сей раз он не лжет. Он любил ее, желал ее, а она уходила снова и снова.

Покинутый, он лежал в постели, подсчитывая, сколько же дней не занимался с женой любовью. Потом услышал шипение струй душа из-за двери ванной и вдруг подскочил с кровати, снял трусы, вошел голым в ванную, ринулся сквозь теплый туман к двери душевой, отодвинул ее до отказа и шагнул к Эрике. Она захлопала глазами с изумлением и чем-то очень похожим на негодование.

Сначала Эрика противилась, не яростно, только отрывистыми возражениями, какой-то чепухой о делах, о соблюдении расписания часов работы галереи, но то, что она отказала ему даже после столь долгого воздержания, лишь возбуждало его еще больше.

Он прижал ее спиной к мокрому кафелю и в конусе покалывающих струй овладел ею. Не слушая ее протестов, он силой заставил покориться, и в конце концов она запрокинула голову, вода струилась по ее спутанным волосам, попадала в открытый рот, ручейками шампуня пенилась на груди и плечах.

Извергнув семя, он прижался губами к ее уху и услышал свой шепот: «Бегать любишь, да? Так вот, от меня не бегай!»

После этого он вышел из душевой, не потрудясь задвинуть дверь.

Уходила из дома Эрика с красным от гнева лицом. Гордость помешала ему принести извинения или объясниться. К тому же единственно правдивого объяснения она бы не приняла.

Он любит ее. Черт побери, любит всей душой, а она отказывается верить, не верит ни единому его слову. Но это истинная правда. Он ее любит.

— И ты, болван, — шепот его сливался с шипением душевых струй, — выбрал превосходный способ доказать это.

Яростно повернув вентиль Эндрю перекрыл воду. Вытерся и стал причесываться, медленно — не из тщеславия, а потому, что ритмичные движения расчески успокаивали его. Обретая спокойствие, он надел длинные, широкие брюки и легкую полосатую рубашку.

Эрика вернется. Она всегда возвращалась. Но любить его никогда не будет.

Стук в дверь спальни.

— Мистер Стаффорд?

То был голос Марии, писклявый от настойчивости.

— Что? — огрызнулся он.

— Приехал шеф Коннор. Говорит, ему нужно видеть вас. Немедленно.

Эндрю опустил голову, глубоко вздохнул. Он надеялся избежать этого разговора.

— Хорошо, Мария. Спускаюсь.

Эндрю нашел Коннора в солнечной комнате, по напряженности в лице, пристальному, настороженному взгляду сразу было видно, что начальник полиции озабочен.

— Привет, Эндрю, — спокойно сказал Коннор, в голосе его беспокойства не слышалось.

— Привет, Бен.

На миг оба заколебались, потом оба одновременно протянули друг другу руки. Пожатие было кратким, холодным, натянутым.

Сорокадвухлетний Коннор был старше Эндрю на пять лет. С широким, грубо высеченным лицом и чуть прищуренными глазами, он выглядел типичным нью-йоркским полицейским, невозмутимым и слегка циничным. Прожитые в большом городе годы потрепали его; короткие рыжеватые волосы редели на макушке, широкие плечи слегка сутулились. Он был дюйма на два пониже Эндрю, с толстыми мускулистыми руками и мозолистыми, как у рабочего, ладонями.

Эндрю находил Коннора неудачной заменой Элдеру. Он предпочел бы кого-нибудь более элегантного, утонченного, бойкого, общительного, складного, более похожего на него самого. Да. Эндрю чувствовал себя увереннее с понятными ему людьми.

— Я пытался созвониться с тобой, — сказал Коннор.

— Мария сказала мне. — По лицу Коннора промелькнула едва заметная тень, и Эндрю добавил: — Я как раз собирался тебе позвонить.

Ложь была настолько убедительной, что ее не мог распознать даже полицейский.

— Ничего, разговор при личной встрече мне предпочтительнее.

Коннор заколебался, словно не хотел поднимать данную тему, и Эндрю пришел ему на помощь.

— Об Эрике, да? Ее нигде нет.

На сей раз реакция Коннора была отнюдь не едва заметной.

— Откуда ты знаешь?

— Простой логический вывод. И ты, и Рейчел Келлерман звонили домой, спрашивали ее. Но повода для тревоги нет. С моей женой ничего не случилось.

— Значит, тебе известно, где она?

Коннор шагнул вперед, и Эндрю показалось, что начальник полиции готов вцепиться в него и вытрясти все сведения.

Он поднял руку, чтобы отразить его натиск.

— Точно сказать не могу. Но знаю, чего от нее ждать. У Эрики есть привычка устраивать дальние поездки.

Он стал объяснять это, начальник полиции молча слушал. В глубине сознания у Эндрю мелькнула мысль, что странное дело, они продолжают стоять, будто боксеры на ринге перед схваткой.

Комната была залита бодрящим зимним солнцем. Тихая, безупречно спроектированная и удобная. Еще безлиственные вязы в обрамлении высоких, доходящих до пола окон. На стеклянном столике, будто натюрморт, блюдо с персиками и яблоками.

— Дальние поездки, — пояснил Эндрю. — Иногда в горы. И связаться с ней никак нельзя. Я говорил, что надо бы установить в «мерседесе» телефон на тот случай, если где-то на проселочной дороге что-то сломается. Но нет, она хочет, чтобы ее не тревожили. Любит избавляться от телефонов, от голосов.

Коннор потер подбородок. Казалось, энергия, только что бурлившая в нем, странным образом рассеивается.

— То есть просто садится в машину и уезжает на много часов?

— Именно.

— Почему?

— У нее такой способ выпустить пар.

— То есть уезжает, только когда расстроится?

— Угу.

Эндрю видел, к чему ведет разговор Коннор, и это его злило.

— Произошло сегодня что-нибудь, способное расстроить ее?

Музыка Вивальди все еще звучала в комнате и в других комнатах первого этажа. Эндрю хотелось, чтобы Мария выключила ее.

— Мы поссорились, — спокойно ответил он. — Утром. Перед ее отъездом в галерею.

— Сильно?

— Довольно-таки. Молча. Эрика все держит в себе. Словом, она уехала, и готов биться об заклад, в галерею даже не заглядывала. Может, уже прикатила в Филадельфию.

— Из-за чего ссора?

Эндрю хотел ответить Коннору, что это не его дело, но, разумеется, не мог.

— Супружеские осложнения, — лаконично ответил он.

Коннор глянул на него, потом отвел взгляд.

— И долго они тянутся?

— Несколько месяцев. — Каждый слог давался с трудом. — С декабря.

— А до этого она уезжала в такие поездки?

— То и дело. Семейные нелады, ничего больше за этим нет. Сожалею, что зря отнял у тебя время.

— Говорила она что-нибудь перед отъездом?

— Я же сказал, Эрика все держит в себе.

— Так что, в сущности, ты не знаешь…

— Я знаю ее, черт возьми. Эрика — моя жена. Она вернется.

Коннор должен был понять, что расследовать тут нечего. Однако не двигался с места, словно разговор только начинался. Должно быть, наслаждался. Видя, как богатый Эндрю Стаффорд признается в крушении своего брака. Для него это было представлением, спектаклем, и Эндрю ненавидел за это Коннора, ненавидел самоуверенного, улыбающегося сукина сына…

Только Коннор не улыбался. Лицо его было мрачным, сощуренные глаза встревоженными. И у Эндрю возникло неприятное ощущение, что он что-то упустил, что его перспектива опасно перекосилась.

— В чем дело, Бен? — спросил он уже помягче. — Я сказал тебе, что, по всей видимости, произошло. Почему не хочешь верить этому?

Коннор сунул руки в карманы виниловой куртки и потупился, будто застенчивый школьник.

— Потому что это не соответствует фактам. Видишь ли, миссис Стаффорд открывала галерею. Даже получила почту, следовательно, была там по крайней мере до часу. Потом исчезла.

Эндрю захлопал глазами, пытаясь это осмыслить.

— После часу?

— По всей видимости. Она не встретилась за обедом с миссис Келлерман в половине второго. Я подъехал к галерее и обнаружил заднюю дверь незапертой. Свет был включен. Мне показалось, она уехала в спешке.

Все это было невероятно. К часу дня Эрика должна была собраться с мыслями и остыть. Она отходчивая. И не стала бы нарушать данное приятельнице обещание без очень важных причин. Притом ни за что не бросила бы незапертой галерею… Где на кругленькую сумму собранных по всему Средиземноморью товаров…

— Я отправил четверых искать ее, — добавил Коннор. — Или ее машину.

— Четверых…

В Барроу личный состав полиции невелик. Четверо — выходит, задействованы чуть ли не все патрульные машины, находящиеся в распоряжении Коннора. Такое напряжение сил могло потребоваться лишь для дела особой важности.

Но дело особой важности в Барроу было только одно. Дело, которое у всех на уме. Дело…

— О черт, — произнес кто-то слабым, дрожащим голосом, и Эндрю через несколько секунд сообразил, что эти слова вырвались у него.

Теперь он понял. Понял, что беспокоит Коннора. Исчезнувшая женщина. Незапертая дверь.

Эндрю шагнул назад и опустился на низкий диванчик.

— Черт, — снова произнес он, в комнате то темнело, то опять становилось светло. — Напоминает историю с Шерри Уилкотт. Вот что ты думаешь.

— Я не сказал этого. — Коннор наклонился к диванчику, голос его был успокаивающим, как у врача. — Не волнуйся, Эндрю. Только ответь на мой вопрос, ладно? Ответь.

Эндрю следовало бы возмутиться этим покровительственным тоном, но, как ни странно, этот тон оказался утешающим.

— Ладно, — ответил он, чувствуя себя маленьким, беспомощным, как ребенок.

— Когда она уехала на работу?

— В восемь. Около восьми.

— После этого не звонила?

— Нет. Я же сказал, у нас было… довольно скверное утро.

Эндрю подумал, не была ли борьба в душевой их последним общением. От этой мысли у него сжалось сердце.

— Уезжая, она что-нибудь сказала? Хоть что-то?

Он покачал головой.

— Не представляешь, куда она могла поехать?

— В городе есть один коттедж. Эрика жила в нем, пока я не убедил ее перебраться в Грейт-Холл. И до сих пор снимает его.

Коннор заколебался, и Эндрю вопросительно глянул ему в глаза.

— Я знаю об этом коттедже. Уже проверил его. Там ее нет. Есть другие места?

Эндрю хотел было ответить отрицательно, но спохватился. Потому что вдруг весьма ясно представил себе, куда могла поехать его жена.

— Есть другие места? — отрывисто спросил Коннор, его напускная терпимость стала истощаться.

— Сколько угодно, — ответил Эндрю, слова, как всякая его ложь, лились непринужденно. — Могла поехать в типографию, насчет выпуска каталога в следующем месяце, или в оранжерею Харлана — она говорила, что ей нужны свежие цветы для галереи, или на почту, отправить посылку… Ты знаешь ее, Бен. Она динамо-машина. Вечно в спешке. Я говорил ей, чтобы сбавила темп, но…

Он умолк и пожал плечами.

Эндрю думал, что говорил убедительно, но с беспокойством ощутил, что начальник полиции пристально смотрит на него.

— Я спрашиваю о менее очевидных местах, — сказал Коннор. — Таких, где никто не подумает искать. Ты уверен, что не представляешь таких маршрутов?

— Черт возьми, Бен! — Страх перед Коннором, перед тем, о чем он, возможно, вот-вот догадается, внезапно разозлил Эндрю, и он поднялся, обретая с гневом силы. — Я тебе уже сказал. Это что, допрос? Я под подозрением?

Коннора эта вспышка не обескуражила.

— Я этого не говорил.

— Тем не менее муж всегда является подозреваемым. Разве не так?

— Никаких признаков преступления нет.

— Небось думаешь, это я убил Шерри Уилкотт. Начинаю жалеть, что мы пожертвовали твоему управлению такие деньги. Ты был очень благодарен, когда мы выделяли кругленькую сумму для ребенка с лейкемией, сынишки сержанта. Видимо, благодарность твоя кончается, едва получишь деньги по чеку.

Ярость приятна. Как будто посылаешь мяч прямо в физиономию противнику. Приводишь его в замешательство.

Но Коннор в замешательство не пришел. Лишь печально развел руками.

— Ну что ж, пойду.

— Ступай, — сказал Эндрю и тут же пожалел об этом. Голос его прозвучал жалко, озлобленно.

Выходя, Коннор остановился у ротангового столика, на котором стояла фотография Эрики в рамке.

— Неприятно просить, — сказал он, — но можно взять ее на время?

— Фотографию? За каким чертом?

— Может, придется передать факс в другие управления.

В другие. Если поиски охватят весь штат.

А если его жена там, где он предполагает… если что-то случилось…

Тогда фотография может пригодиться для опознания тела. Когда ее прибьет к берегу, изрезанную, раздувшуюся.

Ярость исчезла и вместе с ней сила. Эндрю понурился.

— Бери, конечно. Черт.

Он смотрел, как Коннор вынимает фотографию из рамки. Этот снимок сделал местный фотограф, чтобы поместить в газете рядом с рекламой галереи. Эрика не хотела ставить фотографию дома — «слишком тщеславно», — но Эндрю настоял.

— Извини, — мягко сказал он. — За те слова. Я утратил контроль над собой. Это… совсем не в моем духе.

— Понятно. Дипломат из меня никудышный.

— Из меня тоже. — Эндрю вяло указал на фотографию. — Я… я хотел бы получить ее обратно. То есть… возможно, негатив где-то и сохранился, но…

— Не беспокойся. Получишь. — Коннор легонько, будто чего-то хрупкого, коснулся его руки. — Не провожай, я знаю дорогу к выходу.

Эндрю стоял в комнате, прислушиваясь к удаляющимся шагам. И думал. Напряженно.

Когда услышал, как закрылась парадная дверь, он уже знал, что делать.

В спальне Эндрю хранил армейского образца вороненый «кольт» сорок пятого калибра. Лежал «кольт» в глубине его чулана, в коробке из-под обуви, заставленной другими коробками. Мария там никогда не убирала, Эрика туда не заглядывала. Эндрю зарядил его и сунул за пояс брюк, чтобы ничего не было заметно, надел просторную куртку. Запасные патроны разложил по карманам.

Выглянув в окно, увидел на подъездной аллее только свой «феррари». Коннор уехал.

Мария встретила его спускавшимся по лестнице в полурасстегнутой куртке. Спросила, что стряслось, почему приезжал начальник полиции. Эндрю отмахнулся от ее вопроса.

— Если Эрика появится или позвонит, — сказал он, — свяжись со мной по телефону в машине. Ответа не будет, оставь сообщение на пейджере.

Широким шагом подошел к двери, потом обернулся:

— И выключи к черту этого Вивальди.

Эндрю вышел на воздух, дверь захлопнулась за ним, когда он сбегал по ступенькам к красной машине, ствол «кольта» холодил ему бедро.