В 1430 г. умер Витовт. Согласно его договорам с Ягайлом все его владения должны были тем самым вернуться в руки этого верховного (supremus) великого князя Литвы и короля польского. Правящие круги великого княжества обязались не признавать великим князем никого без соглашения с Ягайлом. Литовские и русские паны истолковали это как право избрания нового великого князя по соглашению с королем польским и выдвинули кандидатуру Ягайлова брата Болеслава-Свидригайла Ольгердовича. Ягайло, находившийся в Вильне, согласился на избрание.

Позднее он утверждал, что согласие было вынужденное, что его Свидригайло со своими сторонниками даже в плену держал. Быть может, Ягайло преувеличивал перед поляками эту вынужденность, но еще большее преувеличение видим в рассказе Длугоша, будто Ягайло дал брату великое княжение по собственному почину.

И сразу ребром поставлен вопрос о том, какой же состав земель подразумевается в признании за Свидригайлом власти в Литовско-Русском великом княжении. Деятельность Витовта расширила это понятие, и речь не шла уже о великом княжестве Литовском в узком смысле слова. Спорным оказался прежде всего вопрос о Подолии, которой под конец жизни Витовт владел в полном составе — и восточной и западной. На Подолии сидел его наместник, литвин Довгирд.

Поляки, исходя из представления, что Витовт держал Подолию «до живота» и что подольские старосты и урядники обещали передать подольские замки по смерти Витовта королю и короне Польской, захватили Довгирда и все города западной Подолии. Это произошло, когда Ягайло с своей польской свитой был еще на Литве и Свидригайло заявил, что не отпустит их, пока те не гарантируют ему возвращения Подолии. Решили, что подольские замки будут возвращены Свидригайлу, но с тем, что дело будет решено польско-литовским съездом, с обязательством Свидригайла подчиниться решению, хотя бы он и не признал его окончательным. С обеих сторон были выданы соответствующие грамоты за порукою панов.

Однако новые старосты-поляки отказались исполнять это соглашение и тем вызвали разрыв между братьями в конце 1430 г. Началась усобица, в которой Свидригайло искал союза против Польши у императора Сигизмунда, охотно перенесшего на него план коронации великого князя виленского в литовско-русские короли, у немецких рыцарей Ордена, с которыми в 1431 г. Свидригайло и другие литовско-русские князья — Лугвений Ольгердович, Сигизмунд Кейстутович, Олелько Владимирович, Федор Корибутович, Семен и Михайло Гольшанские и др. — заключили оборонительный и наступательный союз у татар и волохов. Поляки также решают войну, требуя уступки не только Подолии, но и Волыни.

Не буду следить за перипетиями начавшейся борьбы, отмечу только, что на первых порах Свидригайло действует от лица всего Литовско-Русского государства. Например, перемирие 1432 г. подписано с его стороны теми князьями, которые участвовали в договоре с немцами, и 22 панами почти сплошь лит винами, хотя уже встречаются русские имена. Но настоящая опора Свидригайла, придающая своим характером особый смысл всему движению, выступила после его разрыва с Сигизмундом Кейстутовичем.

В августе 1432 г. Сигизмунд на дороге близ Вильно напал на Свидригайла, и тот еле ушел от него в Полоцк. Этот coup d'etat был произведен литовскими панами по соглашению с поляками, и Сигизмунд был немедля провозглашен великим князем, причем на его сторону стали литовские земли — великое княжество в тесном смысле и Жмудь.

За Свидригайлом остались, однако, русские земли-аннексы — Полоцкая, Витебская, Смоленская, Северщина, Киевщина, Волынь, восточная Подолия. «Князи и бояре и вся земля посадили Швитригайла на великое княжение русское», а Литва посадила великого князя Сигизмунда Кейстутовича на великое княжение на Вильне и Троках, — так характеризует создавшееся положение западнорусский летописец.

Таков момент, объясняющий, почему борьба Свидригайла за власть в Литовско-Русском государстве получила в глазах современников, как и позднейших историков, национальную русскую окраску. Впечатление это не нарушалось ни тем, что среди ближайших сторонников Свидригайла видим нескольких крупных представителей литовского панства, ни тем, что в заговоре против него участвовали некоторые русские княжата.

Князь Свидригайло Ольгердович

Русские связи Свидригайла, действительно, весьма значительны. Ведь и раньше — в борьбе с Витовтом и Ягайлом — он опирался на украинские и белорусские силы. На Подолии и на Волыни, в Северщине, откуда он отъезжал в Москву с кружком местных княжат и бояр земли Северской, у него всегда были сторонники. И руководитель польской политики, Збигнев Олесницкий, утверждал, что Свидригайло добился великого княжения, главным образом, тем, что перетянул на свою сторону всех схизматиков, князей и бояр бояр, обещая им править «за их радою» и «поднесть их веру», — что впрочем, было бы неправильно понимать как пункт религиозной политики: речь идет о возвышении православных элементов, их влияния и значения.

Болеслав-Свидригайло, литвин и католик, выступает в роли вождя русских и православных общественных сил Литовско-Русского государства. Каких?

«Если присмотреться к спискам лиц, окружавших этого князя и павших в битвах в его войсках, то среди них мы встречаем цвет тогдашнего княжья и боярства, — замечает Довнар-Запольский, прибавляя, что — Свидригайла поддерживает многочисленное русское боярство — не как известная национальность, но как класс населения» {96} .

А Грушевский свой вывод формулирует так:

«Вин був речником не так руського народа як руськои аристократии, князив и можных панив. Тому боротьба руських элементив пид проводом Свидригайла була справою украинських и билоруських князив и панив. Народною войною… вона не була николи» {97} .

Мало того, она не затронула широких общественных слоев украинских и белорусских, не говоря уже о народных массах. Отсюда «слабосильный, анемичный» характер всей этой борьбы.

Аристократический характер Свидригайловой партии еще более подчеркнут присутствием в ее рядах литовских князей и панов: братья Лигвеньевичи, Корибут, князья Гольшанские, Монивид и Иван Монивидович, Гедигольд и др.; все это — литвины-католики, сторонники Свидригайла. Даже среди польского магнатства можно отметить симпатии к Свидригайлу в противовес Сигизмунду Кейстутовичу.

И тем не менее нельзя вполне отрицать своего рода национальный характер движения. Дело в том, что Городельским привилеем вопрос о положении панства в государстве оказался связанным с вероисповеданием, а тем самым и с национальностью представителей панско-боярского класса. Только для «fideis catholicae cultores» были доступны должности воевод и каштелянов, только для них открыт доступ в господарскую раду.

Основной же контингент рады состоял из воевод — главных наместников. Тем самым создавалось такое положение, что представителями великокняжеской власти в землях-аннексах должны были оказаться литовские паны.

Это должно было придавать великокняжеской власти и ее представителям характер чужой, сторонней власти в землях-аннексах, и стремление этих земель иметь своего князя, опирающегося на местные силы и ими окруженного, естественно, сказалось как в предыдущей судьбе Свидригайла, так и в его положении после смерти Витовта, особенно после разрыва с Сигизмундом.

С другой стороны, память Сигизмунда Кейстутовича окружена в западнорусской летописной традиции, отразившейся в компиляции XVI в., так называемом списке Быховца, чрезвычайной ненавистью, опять-таки аристократических кругов, и прежде всего русских. Он-де

«сильные окрутенства чинил подданным своим, а звлаща над рожаем шляхетским, невинне их карал и мордерства над ними чинил, якие вымыслите могл, над всеми княжаты и наняты и рожаем шляхетским всех земель — литовских, русских и жомоитских».

Приписывая Сигизмунду Кейстутовичу политику чуть не в духе Грозного, летописец сравнивает его с Антиохом, Иродом и предком его Тройденом, называя его «окаянником». Замыслы его шли будто так далеко, что думал он «весь рожай шляхетский погубити и кровь их разлити, а поднести рожай хлопский, псю кровь». Опалы постигли Юрия Лигвеновича и Олелька Владимировича с сыновьями (Семеном и Михаилом).

Наконец, летописец приписывает Сигизмунду такой адский умысел: созвать общий сейм княжат и панят и всякой шляхты, чтобы всех их вырезать. Уже разосланы были призывные листы, но воеводы виленский и трокский, Довгирд и Лелюша, узнав, в чем дело, призвали к себе князя Чарторыйского и втроем решили «князя Сигизмунда о смерть приправити», а Вильно и Троки передать Свидригайлу. Исполнителями заговора являются князь Александр Чарторыйский, удельный князь с Волыни из земли Луцкой, «ritus et generis ruthenici», no свидетельству Длугоша, и Скобейко киянин. Сигизмунд был убит в вербную неделю 1440 г. Это явно дело партии Свидригайла среди литовских панов и русского княжья. К нему уезжают братья Чарторыйского (сам же князь Александр уехал в Москву и был в Пскове наместником).

Все эти данные рисуют положение Свидригайла как вождя русских княжат и панят, причем сторонники у него были и среди панов литовских, видимо, тех, кто подобно Довгирду, бывшему наместнику на Подолии, составляли партию противников инкорпорации литовско-русских земель в состав Польского королевства.

Что касается Сигизмунда, то его выдвинула партия, более подчинившаяся польскому влиянию, более дорожившая унией. С его провозглашением на великокняжеский престол связаны два важных акта 1432 г. Первый подтверждал унию с признанием за Ягайлом верховной великокняжеской власти на Литве и обязательством не принимать королевской короны без воли королевской.

Великий князь Сигизмунд Кейстутович (1365—1440)

Подольскую землю Сигизмунд уступал короне Польской «со всеми городами, замками и областями» от имени своего и своих преемников, уступал и спорные пограничные волынские волости. Волынь он сохранял пожизненно, а по его смерти все великое княжество со всеми землями должно было перейти к королю и короне Польской; «duces magni per utramque partem pro tempore eligendi — так называет грамота Сигизмунда возможных его преемников, отчетливо устраняя вотчинную наследственность, которая, напротив, подчеркнута по отношению к Ягайле. Он дает Сигизмунду, принимая его «in partem solicitudinis suae», «magnum ducatum terrarum suarum Lithvaniae et Russiae, ceterorumque dominiorum ducatus predicti et sua bona paterna, videlicet Vilnam et alia bona ad ipsius patrimonium spectantia — de manu sua».

Характерно особое упоминание о Волыни с обязательством для Сигизмунда давать ее в державу не иначе, как обязав наместника присягой и присяжной грамотой: «Quod… pro nobis fideliter tenebit et post decessum nostrum, nulli… nisi praefato fratri nostro, domino regi ac filiis suis, vel coronae Regni Poloniae, assignabit». И тут судьба Вильно отделяется от судьбы остальных составных частей Литовско-Русского государства, хотя и определяется почти вполне аналогично.

Так была заново подтверждена уния. Но нет уже речи об инкорпорации. Идея унии выступает чище и рельефнее.

Другой акт того же 1432 г. рассматривается часто как акт чрезвычайной важности, которым русские князья, паны и бояре уравнивались в правах с католиками-литовцами. С этим привилеем связан целый ряд странностей. Во-первых, выдают его не король Ягайло и не великий князь Сигизмунд, а польские послы, отправленные для заключения нового акта унии. Подтверждения его со стороны Ягайла нет. Впрочем, это само по себе не так еще важно, так как через 1 1/2 года Сигизмунд, в 1434 г., выдал от себя привилей, повторивший содержание акта 1432 г. Но в чем его содержание?

Привилей как бы разъясняет старые тексты, коими князьям, шляхте и боярам литовским даны права и привилегии, подобные тем, какими пользовались поляки, в том смысле, что они распространяются и на русских князей, бояр и шляхту русскую, которая, «как казалось», была до того исключена из этих преимуществ. Но речь идет о частно-правовых преимуществах, а не о том основном праве, которое всего больше имело значения, — о праве на занятие должностей.

Отношение Любавского к оценке этих актов двойственно. С одной стороны, само возвышение Сигизмунда он объясняет как реакцию литовского панства, которому возвышение русского княжья и русских панов стало угрожать потерею господствующего положения.

С другой стороны, привилей 1432 г. он считает актом, который устранил различие между литвинами и русскими по отношению к занятию должностей, «хотя, — говорит он, — в привилее прямо не указывалось на это, но это разумелось само собой, так как ведь сказано, что principes, nobiles et bojares Ruthenorum будут впредь пользоваться теми самыми правами, какими пользуются principes, nobiles et bojares Lithvaniae. Ho ведь эти права перечислены все, кроме права на должности, а чтобы столь важное право «разумелось само собой», допустить никак нельзя».

Ведь привилей говорил о литвинах и русских потому? что Городельский привилей говорил о гражданских правах баронов, нобилей и бояр terrarum nostrarum Litwaniae, разъясняя, что этого не надо понимать только относительно литовцев, Но он вовсе не касается того правила, что должности и участие в раде доступны только «fidei catholicae cultoribus».

Нет никакого основания говорить об отмене этого ограничения в 1432 или 1434 г., но этим выводом вопрос не исчерпан, так как необходимо подчеркнуть, что дело идет о высших должностях в пределах собственно великого княжества Литовского. Такое понимание господствует в позднейшее время. Мне уже приходилось ссылаться на записку о составе рады XVI в. Тут читаем, что сенат великого князя, допускаемый к consilia secretiora, состоит из епископа, воеводы и каштеляна виленских и воеводы и каштеляна трокских. И к этим должностям, замечает неизвестный автор, не допускаются русские схизматики. В расширенной раде находим воевод новгородского, киевского, витебского, полоцкого, подляшского — они excluduntur a secretioribus consiliis.

Относительно этих должностей помянутая оговорка не повторена: она определенно отнесена только к первым четырем. Вообще по поводу грамоты 1432 г. Довнар-Запольский замечает, что «географическое ее распространение неясно». Она не дает повода говорить о рецепции польского права в русских землях, которые и далее жили по-своему. Важнее вопрос о праве на должности.

Действительно, когда в 1522 г. князь Константин Острожский был назначен на воеводство Трокское, это вызвало целую бурю со стороны литовских панов с Гаштольдом во главе, так как такое назначение они признавали незаконным. Но на наместничествах в землях-аннексах и в раде господарской встречаем русских, православных людей (Александр Нос, Семен Вельский). Трудно было бы обосновать их право на это текстами общеземских привилеев: им подобная практика противоречит, но практика налицо, и ее возникновение историки, естественно, ставят в связь с подъемом русских общественных сил в эпоху Свидригайла.

Вокруг него сплотились русские земли под руководством своих княжат и панят, выступили как сила, с которой пришлось считаться. Правда, и сплоченность этих сил и их значительность оказались невелики. Преследуя свои цели, руководящие общественные силы отдельных земель ведут свою политику. Уже в самом начале борьбы, в конце ноября 1432 г., к Ягайлу во Львов прибыла депутация от князей и бояр Луцкой земли бить челом в подданство королю и короне Польской.

Ягайло выдал привилей, в котором признал за князьями, боярством и духовенством без различия исповеданий, так же как за иноземными колонистами (немцами, евреями, армянами), те права, какими пользовались соответствующие разряды населения в Польше. Притом Ягайло обещает никогда не отделять Луцкой земли от Польши.

Впрочем, наместник луцкий, князь Александр Нос, уже в апреле 1433 г. перешел со всей Волынью на сторону Свидригайла. Но этим колебания не окончились. В начале 1434 г. тот же Нос подчинил Волынь Сигизмунду Кейстутовичу. Изменил Свидригайлу и наместник подольский, Федько, князь Несвижский, передавшийся полякам. Измена грозила и в Смоленске, наперекор Свидригайлову наместнику, где по приказу его сожжен был митрополит Герасим. Но Смоленск все-таки поддался Сигизмунду. Изменили, «не видя себе ниоткуда помощи», Полоцк и Витебск.

Дело Свидригайла казалось проигранным. Но на юге ему еще удалось продержаться. Его появление в Киеве вернуло под его власть и Киевщину, и Волынь, и Подолию. Но удержаться против Сигизмунда и поляков было немыслимо. Свидригайло круто меняет фронт и ищет сближения с Польшей против Сигизмунда.

1 июня 1434 г. умер старый Ягайло. Правительство панов — регентство в малолетство Владислава III — встретило новые планы Свидригайла весьма сдержанно. Зато галицкие паны, опираясь на конфедерацию галицкой шляхты, заключили договор с Свидригайлом о союзе против всех врагов до совершеннолетия короля; Свидригайло отдаст Польше Волынь, а галицкие паны за то выхлопочут у сейма гарантию его владений. Киевские бояре выдали при этом грамоту, обещая помогать и служить во всем королю и Польше и держаться, по смерти Свидригайла, только короля, к которому должны в таком случае перейти все владения Свидригайла, обещавшего связать в этом смысле присягой своих наместников.

И договор этот имеет весьма реальные последствия. Галицкие паны организуют военную помощь Свидригайлу против великого князя Сигизмунда. Старосты земли Галицкой именуются старостами луцкими и действуют как таковые против попыток Сигизмунда вытеснить Свидригайла с Волыни и Киева. Дело в том, что польская политика раскололась. Партия малопольских магнатов стремилась прежде всего к присоединению украинских земель. Вождь этой партии, Збигнев Олес-ницкий, не дорожил пресловутой унией. Его мечтой было раздробление Литовско-Русского государства, раздел его между сыном Сигизмунда, Михаилом, и королевским братом, Казимиром, с отрезкой части южных земель в пользу Короны,

«чтобы Литва, поделенная таким образом, не смела дерзко сопротивляться власти королей польских, которым должна повиноваться» {101} .

Но это течение встречалось с другим, не приносившим более широкие планы в жертву южным, малопольским интересам. Сторонники этого направления предпочитали поддерживать унию, подготовляя, по возможности, инкорпорацию всех литовско-русских земель в состав королевства. Эта партия не склонна была поддерживать галицко-волынскую авантюру

И сама авантюра эта не получила большого значения. Исторически она ценна как свидетельство той легкости, с какой возникали особые комбинации в политике южнорусских земель, судьбы которых местными силами направлялись не раз — и раньше, и позднее — независимо от судеб малоустойчивого литовско-русского целого.

На ближайшем, Серадзьском, польском сенаторском съезде 1437 г. униатская тенденция взяла верх, и сейм, в обмен на новое подтверждение Сигизмундом унии, попытался примирить Сигизмунда и Свидригайла возобновлением союза с Сигизмундом. Правда, это не прекратило его связей с галицкими панами, но нанесло такой удар его положению, что в 1439 г. волынские бояре отступились от него и признали власть Сигизмунда.

Свидригайло, словно все потеряв, ушел в Валахию, когда убиение Сигизмунда в марте 1440 г. снова изменило все положение дел.

Вопрос о причинах гибели Сигизмунда очень сложен. Пал он от южнорусской руки. Исполнители заговора были из той среды, которая долго держалась Свидригайла, с ним связывала свои надежды, но постепенно отступила от него, утомленная его неудачами, его авантюризмом, его неспособностью организовать и вести последовательную и энергичную борьбу. На всех исследователей, занимавшихся историей Свидригайла, он производит в конце концов впечатление человека малодаровитого, хотя подвижного и энергичного, но без выдержанного, последовательного плана.

Краковский епископ Збигнев Олесницкий (1389—1455)

С другой стороны, слишком разнородны были интересы и тенденции русских земель, чтобы легко было объединить их в общем политическом действии. Русская опора Свидригайла оказалась непрочной. Но примириться с реакцией в пользу господства литовского центра на Витовтовых началах, — а чего другого могли ожидать от Сигизмунда русские княжата и паны? — бывшие сторонники Свидригайла не могли. Они и совершают переворот, по-старому опираясь, видимо, на имя Свидригайла.

Однако они не единая пружина переворота. Против Сигизмунда стоят и вожди литовского панства. Насколько имела тут значение так называемая «демократическая» политика его, проверить трудно (хотя Грушевский и указывает, например, что окружают Сигизмунда люди по большей части новые, невидные, о которых потом ничего не слышно).

Но и помимо того можно указать два пункта поведения Сигизмунда, которые должны были оттолкнуть от него, с одной стороны, защитников литовской автономии и литовского господства над русскими землями — разумею уступку Подолии, — а с другой — сторонников тесной унии с Польшей, тех литвинов, которые подчинялись польскому влиянию и, главным образом, доставили Сигизмунду великое княжение, — разумею его нейтралитет в польско-немецкой борьбе, возобновившейся во время борьбы с Свидригайлом, отказ идти на Ливонию.

Во всяком случае были у Сигизмунда сторонники среди литвинов, ставшие по его смерти на сторону его сына, Михайлушки, за которого даже Жмудь поднялась.

Как бы то ни было, Сигизмунд погиб, убитый во имя Свидригайла. Ему и послали весть и призыв. И спешно является он на Волыни, уже титулуя себя «supremus (не только magnus) dux Litvaniae». Прежде всего возобновляет он союз с галицкими панами, обещая преданность Польше. Третьим кандидатом среди литовского панства — среди сторонников унии — был король Владислав. Но ни один из трех не стал великим князем. Вопрос решила партия литовских панов, во главе которой стал Ян Гаштольд, и добилась приезда в Вильно второго сына Ягайлова, Казимира, 13-летнего мальчика, взяв в свои руки регентство до его совершеннолетия.

Польское правительство не могло в это время энергично вмешаться в литовские дела. Польские силы были отвлечены борьбой за венгерскую корону для Владислава, и кандидатура Казимира была наиболее безопасным компромиссом между крайними тенденциями — униатскими и автономистскими.

Настало трудное время. Предстояло подвести итог десятилетней смуте, выяснить и учесть ее результаты, восстановить расшатанное здание Литовско-Русского государства и установить заново польско-литовские отношения; время пересмотра всего строя, время итогов.