Глава 21
АМАЗОНКИ И СОЮЗНИКИ
ПРОДОЛЖЕНИЕ РАССКАЗА СЕЛЕНЫ
Там, где отроги Тавридского Кавказа спускаются к Амазонскому морю, находится пролив, известный как Боспор Киммерийский. Именно на его азиатском берегу два с четвертью года спустя сошлись, дабы выступить в поход на Афины, сто двадцать девять родов тал Кирте. Никогда прежде не собиралось под единым командованием столь могучее конное войско, равно как и никогда прежде все четыре племени свободного народа, Фемискира, Ликастея, Кадисия и Титания, не начинали войны совместно.
Силы Амазонии были поддержаны формированиями союзных племён, воинами которых являлись мужчины. Помочь соседям вызвались рифейские кавказцы, халибы, иссидоны, сиконы, аорсы (белые, или западные, скифы), а также ариане, синдики и аланы. Разумеется, в поход отправились и проживавшие в становищах тал Кирте «кабар». Прибыли отряды стримонских фракийцев, в том числе свирепые сайи, траллы и андрофаги — пожиратели людей, изрядно потрепавшие отряд Тесея ещё до его прибытия к берегам Амазонии. Позднее подоспели и конные орды ликийцев, фригийцев, мезов, каппадокийцев и дарданов. Прибыли мариандины и фиванцы, сражавшиеся в пешем строю, два племени моссуноков по прозванию «народ башен», конные воины массагетов и тиссагетов; из-за межродовых распрей отсутствовали лишь птирегоны, ойхеры и тетии; явились добровольцы из числа меотов, гагаров, тавров, сколотов, или царских скифов, скифов Медной реки, уроженцев Горной Армении, известных как «черноплащники» и изъяснявшихся на такой тарабарщине, что их не понимали даже ближайшие соседи. Тиссерандикские аланы прискакали не на конях, а на диких ослах, отличавшихся удивительной быстротой бега. Превосходные воины, они, однако, требовали внимательного пригляда по возвращении, ибо отнюдь не считали зазорным походя разорять и грабить становища своих союзников.
Сами тал Кирте являлись в основном конными лучницами, но с учётом союзников в их войске была представлена и тяжёлая пехота, и пешие стрелки, и пращники, и копьеметатели. Царские скифы и скифы Медной реки предпочитали сражаться мечами в конном строю, спешившись же, пускали в ход длинные, в человеческий рост, луки, посылавшие стрелу на два с лишним стадия. В конном войске свободного народа числилось тридцать тысяч первостепенных воительниц, поддержанных втрое большим числом нестроевых помощниц из младших и старших возрастов.
Верховное командование осуществляли, на равных правах, Ипполита и Элевтера, первой из коих было шестьдесят три года, а второй — двадцать четыре. Должность мирной царицы, ввиду того что война затронула весь народ, была временно упразднена: обеих цариц провозгласили военными.
Как и предвидела Элевтера, скифы Железных гор, несмотря на перебитых амазонками у Иссохших холмов женщин и детей, оказались не только самыми ревностными, но и самыми многочисленными союзниками тал Кирте. Они выставили четыре тысячи пеших и две с половиной тысячи конных воинов под командованием самого Боргеса, его сына Мааса, в семнадцать лет уже стяжавшего немалую воинскую славу, и племянника Панасагора, сына Сагила, верховного правителя Фракии. Последний, хотя сам в поход не отправился, послал три фургона золота, своего личного прорицателя и лекаря, а также комплект доспехов для первого бойца, который установит его стяги на Афинском Акрополе.
Боргес вступил в союз с тал Кирте после того, как посольство Ипполиты пригнало ему табун в тысячу лошадей для принесения в жертву на кургане его брата Арзакеса. Но в ещё большей мере он руководствовался ненавистью и жаждой мести по отношению к опозорившей его Антиопе.
В целом на берегу пролива, за вычетом всяческого лагерного люда, таскающегося повсюду за войском, собралось от девяноста пяти до ста пяти тысяч боеспособных воинов. Всё население Афин, не считая женщин, детей и рабов, не превышало тридцати тысяч человек, и даже в случае обращения афинян к двенадцати городам и другим своим союзникам из Северной Греции, Пелопоннеса и с Крита, общее эллинское ополчение, по нашим данным, могло достичь от силы шестидесяти тысяч бойцов.
Впереди нас ждала величайшая битва в истории человечества. Всё говорило об этом.
Выступление приурочили к Луне Железного Мороза, середине зимы, когда проливы сковывает льдом, так что целое войско способно перейти с одного берега на другой. Главный корпус тал Кирте провёл лето в Фемискире, на южном побережье Амазонского моря, вербуя союзников среди народов Анатолии и Троады, Армении, Пафлагонии, Вифинии, Каппадокии, Мизии, Ликии и Фригии. Войску предстояло перебраться в Европу через пролив, пройти Дикими Землями к Курганному городу, а уж оттуда, соединившись с союзниками из Меотии и Скифских степей и запасшись провиантом в Херсонесе, у Геллеспонта, двинуться сушей через Фракию и Македонию. По расчётам выходило, что воинство повернёт на юг и вступит в Фессалию весной, когда зазеленеет трава. Там, на прославленных фессалийских пастбищах, предполагалось задержаться на месяц, чтобы дать возможность коням отдохнуть и нагулять жирок. За это время силы вторжения должны пополниться новыми союзниками. А после этого — нанести удар по Афинам!
Ни у кого из тал Кирте не имелось и тени сомнения в победе. Если отдельные воительницы, ревностно относившиеся к славе, и испытывали определённые опасения, то лишь насчёт того, что презренный враг, вместо того чтобы оказать достойное сопротивление, при первом же известии о приближении непобедимого амазонского воинства бросит свой город и погрузится на корабли, дабы основать колонию где-нибудь за морем. Вероятность того, что афиняне примут бой, представлялась ничтожной, и Элевтера в действительности мечтала (и старалась способствовать этому дипломатическими средствами) лишь об одном: пусть у Афин найдутся союзники и им хватит смелости оказать нам сопротивление.
Поэтому она не пыталась подкупить правителей городов Аттики и Пелопоннеса, дабы склонить их перейти на её сторону. Она жаждала крови и в этом была едина со всеми своими соплеменницами.
К тому же амазонки не видели особой разницы между афинянами и всеми прочими эллинами: все эти греки жили в городах и плавали по морю, а значит, являлись пиратами и, хуже того, разносчиками вредоносной заразы новизны. Заразы, с которой следовало покончить раз и навсегда, уничтожив самый её источник.
Что касается правителей иных земель, по которым пролегал путь в Элладу, то к ним тал Кирте направили своих посланниц, выбранных из числа славных воительниц — преимущественно родни высших предводительниц войска. Посольства были тем многочисленнее, чем к более влиятельному правителю они отправлялись. (Самое большое состояло из шести сестёр). Такого рода миссии возглавляли столь видные особы, как Селия, мать Антиопы, Клония и Паралея, сестры Элевтеры, а также Стратоника, Скайлея, Алкиппа, Главка, Текмесса, Арга, Родиппа, Адрастея, Эньо, Дейно и Пантариста. Послужить в посланницах довелось и мне.
В состав посольств нередко включались и мужчины, представители союзных народов. Существовали племена столь дикие, что в соответствии с их обычаями женщины не только не могли властвовать, но и вообще не имели никаких прав: естественно, что переговоры с вождями подобных варваров легче было вести мужчинам.
Владетелям доставались богатые дары: великолепные боевые скакуны, железное оружие, сбруя и шлемы, отделанные золотом, талисманы и амулеты из золота и электра, медные жертвенные треножники, а также во множестве янтарь, кобальт и бронза.
Вслед за посольствами появлялись отряды лёгкой конницы, набранные из самых рослых и грозных с виду воительниц, на лучших конях. Отличием таких отрядов являлось то, что в их состав включались как пожилые воительницы (иным перевалило за пятьдесят!), уже удалившиеся на покой, но выразившие желание участвовать в походе, так и совсем юные, десяти-одиннадцати лет, самые способные, самые смышлёные, наилучшего происхождения. Служба в таких отрядах, под присмотром опытных ветеранов, должна была стать для них превосходной школой и воспламенить их сердца стремлением отличиться.
За конницей подтягивалась закованная в броню тяжёлая пехота, состоящая из мужчин, а там и лагерная прислуга. Если была трава, огораживались выпасы; если не было, коням задавали фуража. Авангард готовил площадки для лагеря основных сил: рубили дрова, таскали воду, ставили шатры. Припасы, столь необходимые для армии, старались покупать у местного населения и платили не скупясь.
Нередко с авангардом прибывали Ипполита и Элевтера: встреча с одной, а то и с обеими царицами была высокой честью для любого вождя, и это тоже являлось частью умелой дипломатии. Ведь стоящая перед нами задача — провести огромное, обременённое обозом войско через Дикие Земли, населённые воинственными племенами во главе с суровыми вождями, — была весьма и весьма сложной. Минуя владения каждого племени, надлежало воздать почести местным богам, а невольное нарушение местных обычаев, порой более чем странных, грозило обернуться обидой и, как следствие, смертельной враждой.
Переговоры с племенами требовали времени и огромного терпения, но главная трудность заключалась даже не в этом. К чему было невозможно привыкнуть, так это к тому, как воспринимали появление наших войск местные женщины.
События всегда разворачивались одинаково. Поначалу деревенские клуши толпились по обочинам и таращились на нас, разинув рты и вытаращив глазёнки. Выглядели они совершенно ошалевшими, словно не могли поверить в то, что эти блистательные воительницы, свободные и горделивые, относятся к одному с ними полу. Потом их охватывала дикая злоба. Мне до сих пор трудно определить, из-за чего, собственно, они так ярились. Из-за того, что мы свободны? Или же из-за того, что сами пребывают в рабстве? Затем злобные выкрики сменялись стенаниями и плачем, а под конец эти привыкшие к покорности и смирению прислужницы мужчин с ликующими, восторженными криками бросались к нам, стараясь хотя бы прикоснуться к нашему оружию и одежде. Уткнувшись своими красными от мороза лицами в бока наших лошадей, они орошали конские шкуры обильными слезами. Они дотрагивались до нас, словно для того, чтобы убедиться в реальности нашего существования.
Юноши, равно как и взрослые воины, присматривалась к нам с опаской и интересом. Как правило, пройдя через земли какого-либо племени, мы увлекали за собой сотни добровольцев, причём многие, воодушевившись, предлагали нам всё, что имели: бронзу и серебро, оружие, лошадей и быков.
Одна фракийка, Достея, получившая в войске прозвище Барахло или, ласково, Барахлошка, прославилась тем, что, когда наше войско покидало земли её племени, она трижды пряталась в кибитках, откуда её всякий раз извлекали, чтобы вернуть домой. Под конец эта дикарка приставила кремнёвый нож к своему горлу и заявила командовавшей колонной Скайлее, что, если мы не возьмём её с собой, она перережет себе глотку прямо на дороге.
— А что скажет твой отец? — спросила Скайлея через переводчика.
— А пошёл он вот сюда! — выкрикнула девушка, задрав подол.
Бойцы, ясное дело, загоготали.
Скайлея указала на обоз.
— Спрячься среди этого барахла, — велела она девушке, и та почему-то поняла без перевода.
— Сама ты барахло, — огрызнулась она, и это прозвище прилипло к ней навсегда.
Во время перехода через Стримон стоял столь жгучий мороз, что полоски шкур, которыми были обмотаны кинжалы, отваливались от рукоятей, а оторвать железо от руки при малейшем к нему прикосновении удавалось лишь вместе с кожей. Что, впрочем, ничуть не уменьшало поток новобранцев.
Однажды в ненастный полдень, когда моя лошадь пристроилась рядом с конём Элевтеры, я, старясь перекрыть свист ветра, спросила:
— Почему здешние племена разрешили нам пройти? Союза с ними у нас нет, а наши дары не столь уж ценны для здешних правителей, чьи владения простираются на необозримые пространства, а стада исчисляются десятками тысяч голов. Эти люди не только никогда не враждовали с Афинами, но и вообще в большинстве своём не удалялись от родных мест дальше чем на месяц пути. И не удалились бы, не случись некоторым из них прибиться к нам. Вздумай они укрепить перевалы и блокировать нас на равнинах, нам пришлось бы туго. Но нет, они открыли для нас свои дороги, охотно поделились припасами и даже разрешили цвету своего юношества присоединиться к нашему походу. Почему?
— Потому, — ответила Элевтера, — что они боятся Тесея больше, чем нас.
И я сразу поняла, что она права. Эти варварские вожди нутром чуяли, что будущее принадлежит не им, не вольным владыкам равнин, а городам с их стенами, кораблями, а главное, с возникающей за этими стенами странной системой народоправства.
— Войско Амазонии пройдёт по землям этих вождей и уйдёт дальше, ничего здесь не изменив. Даже явившись сюда не с миром, а с войной, даже нанеся им поражение, какое мы нанесли Боргесу, мы, по существу, ничего не изменили бы в их жизни. Иное дело — эллины. Если они объявятся здесь, то навсегда. Силой оружия или мирными средствами потомки Тесея сотрут самую память об исконном степном укладе.
Моя подруга, чьё имя означает «свобода», повернулась ко мне и, выдохнув струйку пара, продолжила:
— Беда в том, что помешать этому, как бы мы ни старались, нам не удастся.
Впрочем, я опять забегаю вперёд. Давайте лучше вернёмся на два года назад да вспомним, как был задуман и как готовился поход на Афины.
После того как девы в бессильной ярости проводили взглядом корабли Тесея, на одном из которых уплывала Антиопа, мы вернулись в Курганный город. Все пребывали в растерянности и беспокойстве, как будто упустили нечто куда более важное, чем одну беглянку и несколько десятков чужеземцев. Казалось, произошло событие эпохального значения, но ни одна из нас не могла оценить и осознать его должным образом. Мы попросту не знали, что делать.
Стали распространяться самые невероятные слухи. Кто-то утверждал, будто Антиопа бок о бок с Тесеем выступила против своих сестёр и с оружием в руках прикрывала спуск кораблей на воду. Это, разумеется, означало, что бежала она по доброй воле и является изменницей.
Другие с пеной у рта доказывали, что Тесей убил нашу бывшую царицу, чтобы доставить её тело в Афины как военный трофей. Кем-то была выдумана байка о том, будто бы Тесей с Антиопой замышляли убить Элевтеру, но вынуждены были спасать свои жизни, когда этот гнусный заговор раскрылся.
Когда все эти версии произошедшего прозвучали на собрании, воцарился хаос. Помнится, мои собственные ученицы, Калкея и Арсиноя, так возбудились, что приводить их в чувство мне пришлось арапником.
В пределах Курганного города вместить столь многолюдное сборище могло лишь Великое ристалище под внешними земляными валами, то самое место, где два месяца назад Антиопа сразилась со скифским вождём Боргесом и его братом Арзакесом.
Теперь на этой площади собралось воинство. До самой полуночи велись бесплодные разговоры, и одни слухи распространялись на смену другим. С того самого подиума, где некогда выступали в блистательном ораторском поединке Тесей и Антиопа, мелкие говоруньи несли всякую чепуху относительно случившегося и наших возможных действий. Наконец, дав взбудораженным и растерянным сёстрам выговориться и расчистив себе путь к помосту, слово взяла Элевтера. Воинство приветствовало свою новую командующую, криками побуждая её объявить правду и сплотить народ. Взойдя на каменную твердь, царица обратилась к собравшимся:
— Над нашей царицей Антиопой было совершено гнусное насилие! Под угрозой меча и с помощью своих вооружённых прихвостней бесчестный пират Тесей напал на Антиопу в горах, куда она отправилась, чтобы посовещаться с богами после случившегося у Иссохших холмов, изнасиловал её и увёл с собой. Однако, — с пылом продолжала Элевтера, — то было не единственное и не худшее из злодейств этого неблагодарного клятвопреступника! Ибо он похитил не только честь Антиопы, но и её разум. Среди его пособников имелись кудесники и чародеи, опоившие нашу царицу дурманом, под воздействием какового она отступилась от обычаев своего народа. Антиопа изо всех сил боролась с колдовским снадобьем, но маги Тесея, заключившие союз с Аидом и теми богами, которые ненавидят свободный народ, одержали победу. Терзаемая горестью от осознания своего преступления, наша госпожа пыталась вернуться к нам, своим сёстрам. Но мы, в своей слепоте, — тут Элевтера включила в число виновных и себя, — мы оттолкнули её. В конце концов, не имея сил противостоять вражеским чарам, Антиопа была захвачена врагами и увезена ими за море.
Иными словами, бывшая военная царица тал Кирте объявлялась изнасилованной и похищенной.
Я, конечно, знала, что это вымысел, но войско приняло сказанное за чистую монету. Рёв негодования вознёсся к небесам. В один миг растерянность сменилась праведным гневом и воинской яростью, именуемой «лисса».
Народ шумно требовал отмщения, выкрикивая имя Антиопы как боевой клич и призывая Элевтеру возглавить поход.
В последующие дни версия Элевтеры не единожды получила подтверждение. Рабы, трудившиеся в эллинском лагере, допрошенные под пыткой, слово в слово повторили сказанное царицей. Затем нашлись и свободные свидетели: девы из нашего народа клялись самыми страшными клятвами, будто, находясь на побережье, возле Тесеевых кораблей, видели, как толпа мужчин стаскивала Антиопу с коня, причём та сопротивлялась до последней возможности, хотя и была опоена снадобьем, лишающим разума и воли.
Через некоторое время с востока пришло тревожное сообщение: корабли пирата Тесея, вместо того чтобы плыть к дому, удалившись от нашего берега, направились к Колхиде и реке Фасис. Там, как доносили гонцы, эллины выменивали на свои товары халибское железо, зерно царских скифов и кавказское золото. Утверждалось, будто в каждой стране Тесей всячески похвалялся своей добычей, что необычайно возвышало его в глазах тамошних жителей, тогда как наш народ рисовался беспомощным и никчёмным.
К северу от Курганного города находится возвышенность, холм Ареса, на котором, в специально сооружаемом для такого случая шатре, собирается Совет для обсуждения вопроса об объявлении войны. Именно туда спустя десять дней после побега Антиопы направилась Элевтера, сопровождаемая соратницами, среди которых была и я. По прибытии мы расчистили площадку и разбили шатёр Совета. Остальные ещё не подъехали, и вышло так, что в какой-то момент мы с Элевтерой оказались в шатре рядом. Душа моя страдала, и от неё это не укрылось.
— Ну-ка, выкладывай, что тебя гложет, — велела она.
Я повиновалась и сказала ей прямо:
— Ты обманула народ, публично возгласив ложь. Антиопу никто не насиловал, и тебе это известно. Она убежала сама, хотя и не вполне по доброй воле. Это ты вынудила её к этому, послав за ней две сотни бойцов. Ты хотела убить её!
Остальные сёстры замерли: моя вспышка повергла их в изумление. Громко, чтобы слышали все, Элевтера ответила:
— Селена, не раздражай меня своим глупым, детским негодованием! Для каждой взрослой женщины очевидно, что Антиопа должна была умереть. И я, разумеется, не могла не принять соответствующие меры. Другое дело, что мною была допущена ошибка. Я недооценила силу воздействия её личности. Не предусмотрела, что она может нагнать страху и на две сотни.
Моя старшая подруга встретилась со мной взглядом, подобного которому я никогда раньше не видела.
— Пойми, Селена, в тот самый момент, когда наша военная царица потребовала от нас пощадить поверженного врага у Танаиса, она сама обрекла себя на гибель. Для неё это было очевиднее, чем для кого-либо иного. Вопрос заключался только в месте, времени и способе смерти. Что плохого в том, чтобы пасть от руки своих сестёр? Народ оплакал бы её, воздав ей посмертные почести как царице. При этом удалось бы обеспечить соответствующую обычаю преемственность власти. Что ни говори, лучше наследовать мёртвой царице, чем свергнутой. А главное, все наши сложности остались бы внутри племени и враг не прознал бы о имевшихся среди нас разногласиях. Иное развитие событий — побег Антиопы или захват её в плен эллинскими пиратами — было крайне нежелательным. Увы, случилось как раз то, чего допускать было нельзя. Но и это, о, подруга, не самая большая беда. Беда в том, что Антиопа отвергла нас не из любви к мужчине (чем я могла бы, в конце концов, восхищаться, ведь в основе любви лежит самозабвенная страсть), но потому, что её сердце отказалось от нашего образа жизни, от самой нашей сути. Она назвала нас дикарями. Она возненавидела наше сообщество как порочное, противное природе и подлежащее осуждению.
В этот момент в шатёр случайно заглянули две ученицы, но, наткнувшись на взгляд Элевтеры, вылетели прочь. Царица снова обернулась, но уже не только ко мне, а и ко всем нам: Стратонике и Скайлее, Алкиппе и Главке Сероглазой, Текмессе, Ксанфе, моей сестре Хрисе, Электре, Адрастее и Пантаристе.
— Антиопа считает, что Тесей превосходит нас. Она утверждает, что его путь достойнее нашего. И раз уж ты, Селена, так высоко ценишь истину, вот тебе ещё одна: если народ узнает, что произошло на самом деле, это сокрушит его. Сомневаешься? Тогда попробуй, выступи публично и открой всю правду. Объяви, что никакого насилия, колдовства, принуждения и похищения не было и в помине! Пусть все знают, что бывшая военная царица тал Кирте, слава и оплот своего народа, носила ребёнка от Тесея! Что она бежала с ним, чтобы родить эллинского младенца в Афинах. Попробуй, расскажи им. Знаешь, что будет? Тебе не поверят. Точнее, сделают вид, будто не поверили. Тебя убьют на месте, ибо в глубине души все будут знать: сказанное тобою — правда. Но они не желают знать эту проклятую правду, ибо для них она непосильна. Поймите, — воззвала Элевтера к подругам, — именно чистота наших обычаев делает тал Кирте уязвимыми. Незапятнанные сердца легче всего поддаются совращению. Та же зараза, что погубила Антиопу, может уничтожить и других. Поэтому я говорю народу только то, что ему понятно и доступно. Враг надругался над Антиопой, овладев её телом и её душой. Собственно, так оно и произошло, только в несколько иной форме. Но это уже неважно.
Я хотела было возразить, однако Элевтера не позволила.
— Ты слишком многому научилась у эллинов, Селена. Ты слишком долго прожила среди лавочников Синопа, прониклась их духом и отвратилась от естественной простоты жизни тал Кирте. Вот почему ты приняла сторону Антиопы. Вот почему ты, как и она, нашла себе любовника среди эллинов и отдала себя ему, как она — Тесею. Ты лишила меня своей привязанности, Селена, ибо не просто завела любовника, а полюбила его более всех прочих.
Элевтера отвернулась, и я вдруг поняла, что утрата любви Антиопы (а возможно, и моей) поразила её до глубины души. Будь она не столь грозной, мне, наверное, даже стало бы её жаль, но нельзя же относиться с жалостью к львице!
За пологом послышались голоса, и в шатёр вступили старейшины. Застав Элевтеру и её сподвижниц за спором, они, щадя наше достоинство, помедлили у входа, делая вид, будто ничего не заметили. Спохватившись, мы спешно привели себя в порядок, после чего члены Совета заняли свои места. Их было семнадцать, включая мужчин, возглавлявших отряды меотов и гагаров. Главенствовала, как старшая по рангу, мирная царица Ипполита.
Всех членов Совета сопровождали оруженосцы, поставившие перед каждым из них низенькие жертвенники на четырёх ножках, которые у тал Кирте называют курильницами. Насыпав сверху по кучке ароматных трав, они зажгли эти холмики и удалились.
Старейшины, сидевшие скрестив ноги, некоторое время обмахивались, направляя к себе струйки благовонного дыма и вдыхая их. Никто не заговаривал: каждая из предводительниц мысленно беседовала со своим духом, в то время как жрица, нараспев произнося заклинание, призывала богов наставить и вразумить собравшихся. Воздух в шатре стал голубоватым от густого дыма. Наконец по взгляду, брошенному Ипполитой на Элевтеру, та поняла, что может начать.
Элевтера заговорила со своего места, продолжая сидеть в кругу предводительниц. В отличие от торопливых эллинов, сразу излагающих суть дела, она сперва вознесла молитвы за благополучие свободного народа, покаялась в просчётах, допущенных ею в роли командующей, и попросила небеса о наставлении и руководстве в грядущем.
Члены Совета смотрели куда угодно, только не на неё. Они будто бы не замечали говорящую, хотя в действительности не упускали ни одного её слова, ни одного жеста. В то время как они, обмахиваясь ладонями или вороновыми крыльями, пропитывались ароматом очищающих курений, Элевтера перешла к вопросу об Антиопе и той утрате, которую понёс народ. Отметив, что среди сестёр поселились растерянность и разброд, и осудив тех, кто пытается игнорировать или недооценивать сей прискорбный факт, наша военная царица, говоря спокойно, но с нажимом в нужных местах, перешла к главному.
— Бегство Антиопы представляется мне событием огромного значения, угрожающим самому существованию нашего народа. Как подсказывает мне сердце, это самое значительное поражение тал Кирте с тех пор, как славнейшие защитницы нашей чести пали в бою с Гераклом. Оно опасно не только тем, что подрывает дух нашего народа, но, может быть, в большей мере тем, что воодушевляет и окрыляет наших врагов. Жители степей суеверны. Многие сочтут историю с Антиопой свидетельством того, что мы лишились благоволения небес, что вместе с пропавшей царицей мы лишились «эдор», сути нашего могущества. Степные вожди расхрабрятся и — может быть, не сразу, может быть, не прямым наскоком — непременно попытаются испытать нас на прочность. Набеги на наши рубежи, угон наших табунов — всего этого следует ожидать в не столь уж отдалённом будущем. Нельзя забывать и о наших врагах за морем, гиттитах, армянах, мидийцах и каппадокийцах, не говоря уже о пеласгах и эллинах, которые соберутся, словно волчья стая, привлечённая запахом крови. Наши недруги сочтут нас уязвимыми и захотят испытать нас. Если мы промедлим с ответом, они обрушатся на нас всем скопом. Помните, они ненавидят нас больше всех прочих, потому что мы воплощаем то, чего они боятся больше всего на свете: женщин, независимых от мужчин. Чтобы возбудить их злобу, нам нет нужды нападать на них. Само наше существование вызывает у них враждебность, ибо оно вдохновляет их жён, сестёр и дочерей добиваться свободы. Будь у них такая возможность, они с радостью выпили бы нашу кровь. И удерживает их от этого лишь сила нашего оружия. С течением времени отсутствие Антиопы будет ощущаться всё более остро. Никто из нас не обладает всеми присущими ей качествами. Я, например, прекрасно понимаю, что мне до Антиопы далеко. Я воительница, но не царица. Среди всех нас равной Антиопе являешься лишь ты, почтенная Ипполита, однако, уж прости мне мою прямоту, возраст не позволяет тебе должным образом исполнять её обязанности. Послушайте же, о, старейшины и сёстры, что подсказывает мне сердце. Народ тал Кирте обладает множеством несравненных достоинств, но у нас имеются и недостатки. Главнейший из них — мы не действуем сами, а реагируем на чужие действия. Да и то после долгих обсуждений, испрашивания совета у предков и небесных знамений. Наши враги ничего подобного не делают: они действуют! Таков и Тесей. Он самый деятельный из всех наших недругов. Он не только постоянно строит козни и вынашивает коварные планы, но и стремится воплотить их в жизнь. Нам, тал Кирте, есть чему поучиться у врагов. Например, стоит позаимствовать у них умение повиноваться вождю, использующему не только силу, но и хитрость, вождю, чья железная воля ведёт народ от победы к победе. Когда мы девочками играли в войну, разве мы воспринимали себя как кротких ланей? Нет, как львиц! Но я бы предпочла иметь войско из оленей под командованием льва, чем львиную рать под началом лани!
Тут Элевтера умолкла, почувствовав что её пламенная речь огорчила старейшин, ибо они истолковали её как посягательство на расширение полномочий, а возможно, и на абсолютную власть для себя одной. Почувствовав это, Элевтера умерила свой пыл и заговорила спокойнее:
— Так вот, сёстры, что я предлагаю, внимая голосу своего сердца. Поскольку моего опыта и способностей недостаточно для полноценного исполнения обязанностей военной царицы, позвольте мне разделить этот пост с Ипполитой. Пусть вместо мирной и военной цариц, наделённых разными полномочиями, у нас будут две равноправные предводительницы. Должность же мирной царицы надлежит упразднить. Таким образом, почтеннейшая, — здесь Элевтера обратилась к первенствующей на Совете напрямую, — твоя мудрость, твой опыт, твоя прозорливость смогут, соединившись с моей энергией и страстью, послужить свободному народу наилучшим образом. Может быть, из нас двоих и получится некая замена Антиопе. Во всяком случае, мы сумеем заменить её на то время, пока силой оружия не отобьём у наших врагов и не вернём домой.
Это предложение было встречено одобрением, и Элевтера, воодушевлённая первым успехом, продолжила речь, призывая к походу на скифов Железных гор и их союзников, причём не в одиночку, но в согласии с другими народами, которые ненавидят Боргеса и желают его падения.
— Это повелось со времён Геракла. Давайте свершим это теперь, пока мы ещё сильны и дух наш высок, ибо наши враги понимают только язык оружия.
Высказывались и другие члены Совета. Некоторые поддержали предложенный Элевтерой курс на войну, другие рекомендовали проявить сдержанность. Мирной царице был тогда шестьдесят один год, её волосы цвета железа ниспадали косой до пояса. Именно её слово, как слово самой старшей в Совете, имело наибольший вес. Никакое решение не могло быть принято против её воли, тогда как одобренное Ипполитой предложение почти наверняка одобрялось и большинством остальных.
На сей раз Ипполита предпочла высказаться не словами, но знаками. Она указала на Элевтеру:
— Я слежу за нашей сестрой, чьё имя означает Свобода, с самого её детства, с тех пор, когда она ещё умещалась в чаше курильницы. И всегда сердце говорило мне: эта дева, как ни одна другая из её поколения, радеет о чести, ставя её превыше любви, счастья и самой жизни. Ей нет равных на бранном поле, она никогда не склонится перед чужой волей и навечно останется вернейшей поборницей достоинства и блага свободного народа.
По мере того как говорили руки Ипполиты, старейшины кивали, признавая справедливость сказанного. Элевтера сидела неподвижно, с непроницаемым, как камень, лицом.
— Тем не менее, — продолжила Ипполита знаками, — я обнаружила, что нашей сестре недостаёт умеренности и умения владеть собой, она легко поддаётся гневу, своевольна, упряма и вспыльчива. Как жеребёнок, она бросается в галоп и грызёт удила на каждом шагу. В мирное время за ней необходим пригляд, в противном случае столь пылкая натура может подвигнуть народ на опрометчивую авантюру.
Потом Ипполита перешла на слова.
— Однако сейчас время отнюдь не мирное.
Старая царица встала, сняла с шеи вороново крыло, знак сана жрицы Ареса, и, подойдя к Элевтере, закрепила этот талисман у той на шее. Со слезами на глазах молодая женщина преклонила колени перед многоопытной и мудрой предводительницей.
— Я поддерживаю твоё назначение военной царицей, дитя, — молвила Ипполита, — и принимаю предложение совместного командования. Возьми это вороново крыло в знак того, что мы становимся не мирным народом, но воинским сообществом.
Возложив руку на голову Элевтеры, она воздела другую ладонью вверх и возгласила:
— Я благодарю тебя, Арес, бог войны и прародитель нашего племени, и тебя, Великая Мать, Геката Тёмная Луна, Чёрная Персефона, и всех владык и предков, оберегающих свободный народ, за то, что в час испытания вы даровали ему столь достойную заступницу!
Совет выразил единодушное одобрение, после чего обе командующие уселись рядом, причём посох остался у Ипполиты. Долгое время старейшины обмахивались, выдыхали дым и хранили молчание. Наконец Ипполита выпрямилась и продолжила речь:
— Воительницы нового поколения, — обратилась она к Элевтере и соратницам. — Я одобряю ваш военный план с одной оговоркой: он недостаточно масштабен. Война — война опережающая — необходима. Но нам недостаточно развернуть боевые действия вдоль границ, чтобы сбить гонор с соседей-конокрадов. Нет, тал Кирте должны нанести смертельный удар по тому государству и тому монарху, который поставил под угрозу само наше существование. Я имею в виду Тесея. Я имею в виду Афины.
Члены Совета разразились одобрительными возгласами.
— Отчасти именно моя глупость стала причиной нынешнего положения, — произнесла Ипполита, намекая на то, что некогда отдала свой пояс девственности Гераклу. — Пусть невольно, я всё же стала виновницей последовавшего за этим избиения защитниц тал Кирте. Из-за излишней уступчивости, проявленной мною два десятилетия назад, эллины возомнили себя великими героями и чуть ли не богами, которые вправе навязывать свой уклад кому угодно. Я признаю за собой эту ошибку и прошу разрешения попытаться хоть в какой-то мере исправить её последствия. Да овладеет нами священный гнев, как должно было случиться тогда! Да пребудет с нами Арес, коего следовало призвать тогда! Да разразится война, которую следовало начать тогда! На Афины! Давайте затравим и прикончим зверя в его же логове!
— Ай-я! Ай-я! — зазвучали восторженные восклицания членов Совета.
Воодушевление охватило всех, даже самых трезвых и умеренных старейшин.
За стенами шатра к тому времени уже во множестве собрались воительницы, и, когда глашатаи сообщили им решение Совета, к небу вознёсся оглушительный рёв.
Поднявшись и увлекая за собой старейшин, обе царицы появились под тёмной луной, каковая являет собой лик Гекаты Перепутья, владычествующей над дорогой в Аид. Поднявшись на помост, Ипполита рассказала о ходе совещания и выработанных планах, вызвав новую волну одобрения. На глазах Элевтеры брошенная ею искра разгоралась, превращаясь в настоящий пожар.
— Что касается кочевых племён, возглавляемых мужчинами, — продолжила Ипполита, — то я предлагаю не только не начинать с ними войну, но, напротив, привлечь их к участию в нашем общем деле. Я сама поведу переговоры с массагетами и тиссагетами, таврами, меотами, гагарами, мезами, карами и каппадокийцами. Я свяжусь с колхами, халибами, иссидонами, фригийцами, ликийцами, троянцами, дарданами, сайями, андрофагами, горными армянами, моссуноками, траллами, стримонами, фракийцами, царскими скифами и скифами Медной реки. Ручаюсь, все они откликнутся на мой призыв в расчёте на возможность обогатиться добычей и славой. Ручаюсь, даже скифы Железных гор будут сражаться на нашей стороне. Они пронесутся по равнинам, как степной пожар!
Воительницы выразили свой восторг и согласие вознёсшимися к лику Тёмной Луны криками «Антиопа! Антиопа!».
Чтобы сплотить союз и собрать войска, потребовалось время, и вот спустя два года союзные силы сосредоточились на берегу скованного льдом Боспора Киммерийского, приготовившись к выступлению. Орда в двести тысяч человек приблизилась к полосе льдов, пригнанных в пролив ураганными ветрами из Великой Скифии. Обычай требовал, чтобы переправа началась по свершении ночного жертвоприношения Кибеле и Азии, но возбуждённых юных воительниц и особенно конные отряды племён Лисьей реки было не удержать.
Они устремились на ледовое поле, развлекаясь «макронессой» — конной игрой с обёрнутым в бычью шкуру черепом. Всадницы отбирали его друг у друга, перекидывали из рук в руки. Они предавались этой лихой забаве, пока не добрались до противоположного берега. Основные силы дожидались у кромки льдов. Я сидела на Рассвете, держа в поводу Сучка и Дрозда. Первый был навьючен постельными принадлежностями, доспехами и запасным оружием, а грудь его, для защиты от студёных ветров, покрывала попона из медвежьей шкуры. Дрозд был защищён попоной из лосиной кожи и собольего меха, поверх которой находилась вьючная рама с нагруженными на неё мешками с сушёным овсом и рожью, одеялами, кольями и верёвками, а также бычьими и козлиными шкурами, которыми предстояло спасать животных от лютого холода по ночам.
Оба коня, как и Рассвет, имели наголовья, оберегавшие глаза от слепящего блеска снега и нанесённого ветром льда. Заготовленное впрок мелко порубленное мясо было упаковано в надёжно запечатанные мешки из барсучьих кишок.
Я сидела в седле из волчьей шкуры; щит в форме полумесяца висел позади левого бедра. На щите красовался мой боевой тотем, сработанный из золота в обрамлении из слоновой кости, — Селена Ясная Луна. Вокруг него помещались талисманы, амулеты и памятные знаки, отмечавшие каждую вылазку, каждый бой, в каких мне довелось участвовать, и являвшие собой, таким образом, вехи моей жизни — с того самого момента, как мне было позволено выступить против врага. Их магическая сила призвана оберегать меня от опасности и помочь стяжать ещё большую славу. В соответствии с обычаями тал Кирте ни один из этих оберегов не был ни изготовлен мною, ни куплен. Все они представляли собой боевые трофеи либо подарки возлюбленных и подруг. Такие же, какие преподносила им я.
На правом боку Рассвета висел колчан с луком и стрелами, выполненный из оленьей кожи, с клапанами из лисьего меха, расшитый иглами дикобраза и украшенный лентами из горностаевого меха. В колчане у меня имелось двадцать семь превосходных стрел, а ещё сорок таких же, запасных, были навьючены на Сучка. Каждую стрелу с идеально прямым древком я изготовила собственными руками.
Мой лук, имевший в длину три локтя, состоял из рога и ясеня, а покрытое шкурой вепря место для хвата окаймляла отделка из янтаря и гагата.
Древко смертоносного копья украшали шесть ястребиных перьев в память о боевых подругах, ушедших в иной мир. Висевшая у меня за спиной торба из оленьей кожи была расписана символическими знаками, а семь прикреплённых к ней скальпов трепыхались на ветру, как кисточки.
Мои крепкие сапоги из бычьей кожи были огнеупорными. Штаны из волчьей шкуры с мехом внутрь я утеплила ноговицами из оленьей кожи. Вдоль швов тянулись полоски меха с вплетёнными в них двумя десятками оберегов из серебра и электра. Все они представляли собой изображения богов и героинь, попечению коих вручала я мою душу. Моя талия была семь раз обёрнута «звёздным поясом», подарком Элевтеры, грудь прикрывала подбитая лисьим мехом толстая шерстяная безрукавка, поверх которой я надела непромокаемый полушубок из медвежьей шкуры с капюшоном, отороченным мехом белой куницы.
Перекинутая через правое плечо шкура чёрной пантеры с головой свисала на спину. В её складке имелся карман, в котором я держала тряпицы для женских надобностей. Голову мою покрывала подбитая бобровым мехом шапка-ушанка из оленьей кожи с плетённой из конского волоса маской для лица, чтобы уберегаться от стужи и снежной слепоты.
Мой боевой топор не висел, как у других, за спиной, но лежал поперёк колен в чехле из шкуры антилопы.
Мороз сделал Рассвета таким косматым, что оба кулака по запястье утопали в его шерсти, и я, вцепившись в неё, наверное, могла бы висеть на боку моего коня на полном скаку.
Рядом со мной стояли другие воительницы. Небеса не могли не дивиться численности, великолепию и горделивости этого невиданного ранее войска.
Планом Элевтеры и Ипполиты предусматривалось оставить треть наших сестёр дома для охраны стад и становищ, но то была нелёгкая задача. И бойцы, и ветераны, и юные ученицы тысячами присоединялись к походным отрядам, и прогнать их не имелось ни малейшей возможности. Я была там, когда кланы Титании выстроились перед проливом. Не дожидаясь приказа, они подожгли факелами свои палатки и кибитки, приняв твёрдое решение избавиться от всего, что не было необходимо в походе. Сей благородный порыв поддержали кланы Ликастеи, после чего их примеру последовали не только остальные тал Кирте, но некоторые из массагетов, скифов, тавров и кавказских горцев. Когда клубы дыма взметнулись к небу, войско единым духом затянуло гимн Аресу Мужеубийце.
Победа или смерть!
Победа или смерть!
Нет иного исхода!
Победа или смерть!
Столь великие богатства, обратясь в дым, возносились к небу, что иные из прибившихся к войску купцов, не в силах этого вынести, метались между шатрами в тщетных попытках спасти самое ценное. Воительницы покатывались со смеху, отовсюду слышались ехидные восклицания. Торговцы ныряли в огонь и выскакивали обратно в дымящихся плащах, с опалёнными бородами, торжествующе ухватив медную кастрюлю с длинной ручкой или запачканный сажей мезский ковёр.
Но тут зазвучал рог, и первые кони ступили на ледовое поле. В авангарде двигался созданный по приказу Ипполиты «отряд Антиопы», перед которым вели Хлебокрада в боевой сбруе, но с пустым седлом. Предполагалось, что, когда этот отряд выстроится под стенами Афин, наша царица, вняв призыву соотечественниц, спустится, воссядет на своего скакуна и сама поведёт нас в бой.
Я заняла место в боевых порядках нашего племени, Ликастеи, между Стратоникой и моей сестрой Хрисой.
Никогда прежде моему сердцу не было так тесно в груди. Мне даже пришлось вцепиться обеими руками в конскую шкуру, чтобы не потерять сознание. Взгляд мой выискал находившуюся во главе походной колонны Элевтеру. Конечно, она была права: тал Кирте слишком долго не воевали по-настоящему, а ведь мы, дочери Ареса, сотворены именно для войны. «Жить в мире — значит изменить себе, так давайте же вернёмся на стезю величия!»
Грянули боевые кличи, и войско двинулось через лёд. Перед моим мысленным взором промелькнул образ Дамона, но я изгнала его из своих дум с ненавистью и презрением. Кто он такой для меня, если не демон (о чём говорит и его имя!), опутавший своими чарами моё сердце, чтобы я отступилась от своего народа! Пусть же он падёт под моей секирой, а его нечистую душу заберёт Тартар!
Шеренга за шеренгой двигалось войско через замерзший пролив, и любая из нас, посмотрев налево и направо, преисполнялась немыслимой гордости от осознания себя частицей столь великой и грозной силы. Я глянула на Стратонику — она плакала. Это удивило меня, но я промолчала. Лишь на том берегу, когда наше и без того немалое войско возросло ещё больше, соединясь с ордами тавров северной степи, рифейцев и скифов Железных гор, я приблизилась к Стратонике и спросила:
— Сестра, почему у тебя полились слёзы, когда войско ступило на лёд?
Хриса, державшаяся по другую сторону от нашей подруги, услышав мой вопрос, подъехала поближе. Она тоже хотела услышать ответ.
Обведя жестом приморскую равнину, покрытую несчётными ратями, Стратоника сказала:
— Несравненное величие наших сил, равно как и дерзновенность задуманного нами похода породили у меня мысль о том, что ни одна из тал Кирте не вернётся сюда такой, какова она сейчас. Даже если небеса и даруют нам победу, той жизни, которую мы знали, пришёл конец.
Я похолодела. Да и на сестру мою, похоже, слова Стратоники произвели такое же воздействие. Некоторое время мы ехали молча. Потом Хриса горделиво выпрямилась на ледяном ветру и заявила:
— Пусть же Аид заберёт меня в сражении под вражескими стенами, ибо никакая другая жизнь, кроме той, которую я знаю и люблю, мне не нужна!