Глава 16

НАШЕ МОРЕ

ПРОДОЛЖЕНИЕ РАССКАЗА ДАМОНА

Закончился третий день, начался четвёртый. Теперь амазонки уже не ехали верхом, но бежали лёгкой рысцой рядом с конями, чтобы дать животным передохнуть. Если же всё-таки для скорости они и садились в седло, то меняли усталых лошадей на свежих по пять раз в день.

Плоская степь сменилась изрытым глубокими оврагами плато. Даже не самый опытный взгляд легко определял места, где эти естественные преграды задерживали продвижение скифов. Земля там была вытоптана тысячами копыт. Потом почва стала каменистой, и амазонки, чтобы лошади не сбили копыта, обернули их бычьими кожами, а конские вьюки и седельные сумы взвалили себе на спины. Для человека, знавшего прежде лишь афинянок, таких, как моя мать или сестра, увидеть этих дочерей степи означало познакомиться не просто с новым племенем или народом, но с новым, незнакомым видом живых существ. Может быть, кто-то из вас думает, что если они сильны в верховой езде, то уж по части пеших переходов вы вполне способны с ними сравниться? Выбросьте это из головы, друзья, их выносливость такова, что они будут шагать без оглядки, когда вы свалитесь наземь от усталости.

Что касается их телесной мощи, то приведу в пример Алкиппу, Могучую Кобылицу, к которой я был приставлен в качестве связного. Обнаружив рядом с платаном птенца крапивника, не иначе как вывалившегося из гнезда, она подобрала его правой рукой и, ухватив левой ветку, на которой находилось гнездо, легко подтянула её до уровня глаз и вернула птенчика на место. Всё это она проделала непринуждённо, единым движением, словно на ней и не было закрывавшего грудь и спину кожаного панциря с бронзовыми пластинами, а за плечами не висела тяжёлая секира.

Ну а моя попытка состязаться с Селеной в метании дротиков и вовсе закончилась конфузом: она превзошла меня и по дальности, и по меткости. Тот достопамятный пеший марш был, пожалуй, самым трудным в моей жизни, да и не только в моей. Самому Тесею пришлось напрячь все силы, чтобы не отстать от неутомимых быстроногих амазонок. Амазонки загоняют своих недругов, преследуя их без устали, пересаживаясь на скаку с усталых коней на свежих, которых подгоняют к ним юные девушки-оруженосцы.

На четвёртый день, ближе к полудню, впереди, приблизительно в ста шестидесяти стадиях, показалось облако пыли: то был тыловой отряд Боргеса. Сотня всадниц немедленно поскакала вперёд.

Даже стараясь изо всех сил, я со своим братом и несколькими другими нашими людьми отстал от передового отряда, а когда ближе к сумеркам мы, на наших загнанных лошадях, всё-таки догнали патруль амазонок, то увидели, что сестра Селены Хриса и её подруги уже снимают скальпы с двоих скифов. Для народов степей волосы и кожа головы имеют особое значение, ибо непосредственно связаны с «эдор», или душой. Завладеть скальпом врага означает не просто убить его, но овладеть его душой и не позволить ей обрести покой в следующей жизни.

Хриса предложила окровавленные, засаленные пучки волос нашим людям, а когда мы в ужасе попятились, амазонки воззрились на нас с недоумением. Надо полагать, они решили, что эллины не просто странные, но ещё и не в своём уме.

Между тем мы уже начали понимать особенности амазонского уклада. Сопровождающим амазонок мужчинам «кабар», ремесленникам и гадателям, предоставляется полная свобода во всём, но не даётся права, во-первых, выступать на клановых и племенных Советах и, во-вторых, ездить верхом. Им разрешено запрягать в кибитки мулов и ослов, но искусство верховой езды является исключительно прерогативой воительниц.

Как и их лошади, амазонки не едят хлеба и не пьют вина. Основная их пища — это мясо, а основное питьё — кобылье молоко. Девочками они пьют его парным, а повзрослев — перебродившим, в виде кумыса. Свой рацион они разнообразят козьим молоком и сыром, мёдом, ягодами и тростниковым сахаром. Почувствовав упадок сил, амазонка вскрывает вену своей лошади и пьёт кровь, после чего зашивает рану, как починила бы порванную тунику. Они грызут глину и мел, а добытых на охоте антилоп и зубров обгладывают до костей.

Близость этих всадниц с их лошадьми невозможно переоценить. Любая амазонка легко различает тысячи животных в огромных табунах, а каждая лошадь знает не только свою всадницу, но и своё место, своё положение в табуне. В лошадином сообществе, как и в людском, есть свои предводители, и боевые кони держатся особняком, как аристократы.

В разном возрасте амазонки относятся к лошадям по-разному: старшие — с обычной непринуждённостью, воительницы — с собственнической гордостью, а совсем юные девушки — с самозабвенным обожанием. Всё золото Вавилона не заставило бы их оторваться от своих четвероногих друзей, и эта любовь возвращается им сторицей. Их язык — это язык поз и жестов, к которым порой добавляются звуки, на слух эллина неотличимые от тех, которые производятся и самими лошадьми. Понятие «объездки» в такой среде просто немыслимо, поскольку животные сами ищут общества девушек и их не разлучить ни огнём, ни водой.

По мере того как войско продолжало путь, нам всё более становилось понятным, что для наших покровительниц Дикие Земли и вправду представляют собой не «пустыню», но местность, каждый стадий которой густо населён не только животными и птицами, но также богами и призраками. Бывали моменты, когда войско вдруг словно по команде затягивало священный гимн, хотя поблизости не было ни храма, ни алтаря — вообще ничего, что на цивилизованный взгляд могло бы считаться святилищем.

Когда я интересовался, в чём дело, Селена поясняла, что, например, вот в той низине мать-Кобылица, ударив по земле копытом, породила первый источник, а куски чёрной пемзы на той возвышенности есть не что иное, как следы ударов стрел Зевса, коими он низверг в Тартар Крона. Это место амазонки миновали, распевая «Падение титанов»:

В пути эллины и амазонки почти не общались и на ночлег становились по отдельности. В это время года дни в степи нестерпимо знойные, а ночи, напротив, весьма холодные. Амазонки спят по две или по три, в приземистых палатках из лосиной кожи, постелив на землю волчьи или овечьи шкуры, что служат им и сёдлами, и плащами, и одеялами.

Из всех греков и амазонок кроме меня и Селены лишь ещё двое прикладывали усилия, чтобы усвоить язык другого народа. То были Тесей и Антиопа. Правда, они, добровольно соблюдая самоограничение, напрямую разговаривали друг с другом нечасто, но зато ни он, ни она не упускали случая потолковать с теми, кто владел обоими языками, например с Селеной. На третью ночь мы с братом стали свидетелями того, как на сей счёт повздорили знатнейшие из нас, Тесей и Ликос.

Когда воины расселись вокруг костров из сухих навозных лепёшек, Тесей, не помню уж в связи с чем, заметил, что жёлудь по-амазонски означает «маленькая ручонка», поскольку степным жительницам кажется, будто дубовый лист похож на ладонь с пятью пальцами. Подобная непосредственность очаровала нашего царя, и он заявил, что именно таким и должен быть естественный язык.

Ликос, со своей стороны, объявил, что этот язык является «естественным» в той же степени, что рычание или мычание, ибо по своей примитивности недалеко ушёл от звуков, издаваемых животными.

— Это и прекрасно! — с воодушевлением откликнулся Тесей. — Амазонки бережно относятся к языку, ибо стремятся к тому, чтобы наименование любой вещи соответствовало магии её духа.

Сидевшие вокруг костра переглянулись.

— В конце концов, эти женщины действительно прекрасны, — заметил со смешком Филипп.

— Все чары этих сук находятся у них между ног, — фыркнул Ликос. — Впрочем, это относится и ко всем прочим женщинам. Именно это, и ничто другое, притягивает к ним нас, да и других мужчин тоже.

Тесей посмотрел на своего соотечественника чуть ли не с жалостью.

— Я тут спросил эту девушку, Селену, — терпеливо промолвил он, — что имеют в виду её соотечественницы, говоря о «мечтах». В ответ она указала на степь, называемую ими «арал ната», то есть «наше море». Я понял, что она имеет в виду не только равнину и небо, хотя этот термин относится и к ним, но, скорее, некую «внутреннюю» равнину и небо — при том даже, что для неё, как мне кажется, внутреннее и внешнее неразделимы. «Всё, что мы делаем и говорим, — сказала она, — возникает из этого моря. Мы прислушиваемся к его голосу. Это и есть “мечтание”».

— Пустословие! — проворчал Ликос.

— Но ты ведь видел, как эти женщины часами стоят, как лошади, под открытым небом? — возразил Тесей. — Разве это не чудо?

— Они немые, как пни, — отрезал Ликос, — поэтому и стоят, как пни.

— Они стоят вдвоём, безмолвно и неподвижно, не касаясь одна другой и даже не переглядываясь, хотя, несомненно, между ними существует некая связь. И вот к ним приближается третья. Она не заговаривает ни с той, ни с другой, просто останавливается неподалёку от своих сестёр. Две первые вроде бы не обращают на это внимания, хотя в действительности сердечно её приветствуют. Приветствуют молчанием и неподвижностью, которым теперь предаются уже втроём.

— Они что, чокнутые?

— Они «мечтают».

— Этак, мой царь, можно сказать, будто и макрель «мечтает». Или взять морских левиафанов... Эти девицы, спору нет, ловкие и отважные, плавают себе в своём море и желают быть выброшенными на сушу не больше, чем неразумные морские твари. Но что это за море, Тесей, как не море невежества? Океан варварства и пучина мрака. Эллинский язык есть слава человечества. Он возвысил нас от плуга, а его отражение — разум — есть то, что отделяет нас от всего низменного и животного. Чего ты добиваешься от нас, Тесей? Чтобы мы улеглись в море «мечтаний», словно боров в лужу? Если эта девка очаровала тебя так, что ты не можешь без неё обойтись, возьми её! Сделай своей невестой и забери домой. Никто тебе слова поперёк не скажет. Только прошу тебя, не пытайся обратить нас всех в дикарей. Избавь нас от этого варварского вздора!

Можете не сомневаться — содержание этого спора стало со временем известно Антиопе. Не знаю уж откуда, но она, как и подобает предводительнице, узнавала обо всём, что происходило в её воинском стане. Огорчилась ли она? В то утро, случайно подойдя к Селене, чистившей своего коня, я сначала не заметил стоявшую по другую сторону лошади Антиопу, а когда увидел её, то буквально по губам прочитал обращённую к Селене фразу:

— Разве мы дикари?

И тут Антиопа увидела меня. Я покраснел и, заикаясь, пробормотал извинение. И она, адресуясь уже прямо ко мне, повторила свой вопрос:

— Ваш вождь Ликос назвал нас дикарями. Выходит, Селена — дикарка? И я тоже?

В то утро к колонне присоединился подошедший с севера отряд мужчин-кочевников, обитавших в горах Каказа, близ Штормовых врат. Новоприбывшие принесли весть о том, что люди Боргеса угнали ещё один табун, а девочек, пытавшихся защитить его, зверски убили. Они не только сняли с них скальпы, но ещё и обезглавили, ибо у народа Железных гор в обычае делать из черепов поверженных врагов чаши и носить их, выставляя напоказ, на своих поясах.

Настроение амазонок резко изменилось. Беззаботность пропала без следа, движение ускорилось, и многие заранее стали накладывать на себя и своих коней боевую раскраску. Больше всего меня удивило то, что оружие и предметы снаряжения получили новые названия — «военные имена». Боевой топор, именовавшийся «пелекус», начали называть «арапата», то есть «душегуб»; кони стали «орлами»; щиты — «стенами». Каждый предмет обрёл индивидуальность: мы замечали, что амазонки разговаривают с копьями и железными остриями, словно те являлись разумными, одушевлёнными существами. Каждая стрела была теперь наделена личностью и разумом: воительницы заключали с ними договоры, упрашивая о покровительстве, и жертвовали им полоски своей кожи или выжигали на теле их изображения.

Каждая амазонка тоже сменила имя на «военное» и стала обращаться к себе в третьем лице. Селена сделалась «Мелой», то есть «Черной», в знак чего вымазала лицо, грудь и плечи снадобьем, представлявшим собой смесь лосиного жира, мела и древесного угля. Если к ней обращались по имени «Селена», она попросту не слышала. Нельзя было и называть её «Чёрная», заговаривая с ней напрямую. Следовало использовать исключительно третье лицо: «Не ответит ли Чёрная на вопрос?», «Не проголодалась ли Чёрная?»

Если до недавнего времени амазонки были щедры на слова, то теперь, напротив, сделались чрезвычайно скупы и обменивались по большей части взглядами и жестами. Тоже, надо заметить, весьма сдержанными.

Среди наших воинов у амазонок появились подражатели. Некоторые принялись убирать волосы на их манер, а иные даже наносить шрамы на тело, но Тесей счёл необходимым запретить подобное варварство, а несколько афинян, ослушавшихся его, понесли примерное наказание.

К вечеру четвёртого дня мы наткнулись на кострище с остатками скифской трапезы: убегающий враг уже не охотился, но, торопясь уйти от преследования, стал убивать и есть угнанных коней. Амазонки, в свою очередь, увеличили численность высылавшихся вперёд патрулей. Выезжали уже не по две-три, а по пять-шесть, причём не юные девочки, а полноправные воительницы.

Мы с Элиасом ехали впереди эллинского отряда, в авангарде, которым командовал Петей, но, как ни спешили, угнаться за передовыми разъездами амазонок нам не удалось. Не только мы сами, но и наши кони выбились из сил и нуждались в отдыхе и воде. Найдя овраг, песок на дне которого показался нам влажным, мы принялись рыть и смогли в конце концов докопаться до воды. И вот, в тот самый момент, когда наши воины начали поить коней, из темноты появилась всадница.

Не уверенная в том, что не нарвалась на врагов, она осадила коня на расстоянии, а когда мы замахали руками и закричали по-эллински, с её уст сорвался крик скорби. Подняв копьё, она указала на север с таким видом, будто там находилось или происходило нечто ужасное. Затем она развернулась и ускакала в том направлении.

На рассвете наши лошади могли продолжить путь, и мы двинулись по следу этой амазонки. Наш авангард по-прежнему опережал основные силы; туча пыли поднималась к небу стадиях в шестидесяти позади нас. Следуя по отпечаткам копыт, мы перевалили через гребень холма и спустились к изгибу высохшего речного ложа, окаймлённого отвесными меловыми утёсами. И тут нашим взорам предстала сцена, которую никто из нас не забудет до конца своих дней.

Поначалу казалось, будто по бывшей речной пойме прошёлся, оставив после себя кострища и угольные ямы, бушующий вал пожара. Потом стало ясно, что обгорели и обуглились не кусты и стволы деревьев, а человеческие тела. Тела молодых девушек... Самые отважные из нас не по приказу командира, а добровольно спешились и, отводя глаза, ибо зрелище было слишком ужасным, пешком направились к месту страшной расправы. Под утёсом были выложены кольцом трупы пятидесяти семи лошадей, выпотрошенные и обезглавленные, и рядом с каждым находилось кострище, угли и пепел, в которые превратилась плоть всадницы. Черепов не осталось, их убийцы забрали с собой. В центре же этого адского круга на сколоченном из досок кресте висело вверх ногами ещё одно девичье тело, распятое и тоже обезглавленное. Плоть её сохранила следы ритуальных пыток, жестоких и изощрённых. Всё увиденное однозначно говорило о том, что девушки были не просто убиты, а принесены в жертву в соответствии с кошмарным дикарским обрядом.

Мы узнали распятую. То была Аэлла, Маленький Вихрь, подруга по триконе Элевтеры и Селены, всадница, совсем недавно выигравшая гонку за луговой тетёркой.

Кости сожжённых девушек были раздроблены, а кое-где истолчены в прах копытами коней их убийц. Место злодеяния, истоптанное ногами и копытами, сохранило множество зловещих символов и знаков, связанных с жестоким обрядом.

Вскоре подоспели основные силы: сначала авангард, потом — сотня за сотней — остальные. По мере того как подтягивались новые подразделения, сцена оплакивания повторялась, столь же горестная и душераздирающая. Некоторые амазонки насквозь пронзали себе ладони наконечниками стрел, другие полосовали ножами головы, так что их волосы и лица окрашивались кровью. Лошадям в знак скорби обрезали хвосты и гривы. В отчаянии женщины наносили себе раны ножами или острыми камнями, отрезали мочки ушей, посыпали плечи и головы пеплом, в который обратились тела их сестёр, Многие, совсем потеряв рассудок, бились о каменистую землю, катались по кострищам, рвали на себе волосы. Покрытые липкой кровью, сажей, меловой пылью, они, особенно с наступлением темноты, стали похожими на демонов ада. На моих глазах одна воительница взбежала по отвесному утёсу и бросилась вниз с высоты, наверное, сорока локтей. Сила удара о землю была ужасна, но она, поднявшись, вновь и вновь взбегала на крутой склон и повторяла падение, издавая невыносимые для слуха вопли.

В какой-то момент я наткнулся на Селену. Она изрезала себя ножом так, что лицо её покрыла кровавая маска, в глазах же амазонки я узрел не человека и даже не зверя, но стихию, столь же непостижимую для разума, как огонь.

Из темноты появилась Элевтера. Аэлла была её ученицей, младшей из её третьей триконы. Как раз в это время другие воительницы собирались снять истерзанное тело с креста, но, когда подъехала Элевтера, отступили. Остановив коня у подножия креста, Элевтера замерла в молчании и так, неподвижно, провела всю ночь.

Потом нам объяснили, что столь жестокое надругательство над погибшими (скифы не только оскальпировали и обезглавили их, но и перемешали лопатой останки, чтобы ни одна не получила отдельной могилы) было совершено для того, чтобы их жертвы не смогли обрести себя в загробном мире, но навеки были обречены на ужасающие страдания в сумрачной юдоли.

Оплакивание продолжалось всю ночь, и я могу с уверенностью сказать, что ни один из эллинских обрядов не способен сравниться с амазонскими по выразительности и накалу чувств. Не в силах выносить это зрелище, я отыскал брата и Филиппа.

Вместе мы удалились от места скорби на такое расстояние, где вопли и стенания уже не терзали наш слух, и там, к своему удивлению, увидели одинокого всадника, неподвижно застывшего под луной.

То был Тесей.

Узнав нас, он жестом подозвал нас к себе, а когда мы приблизились, тихо сказал:

— Они призывают Ненависть.

Сначала я не понял, что он имеет в виду, но потом внимательнее прислушался к звукам, доносившимся издалека, с места расправы. Ярость в голосах воительниц начинала пересиливать печаль. Амазонки взывали к грозным и мстительным божествам, Гекате и Немезиде, Дочерям Ночи и к Артемиде Безжалостной, к фригийской Кибеле, Великой Матери Сущего, к Деметре и Черной Персефоне, владычице царства Аида. Мольбы эти возносились к ночным небесам, словно исполненный ярости, кровожадный, первобытный вой, и волки пустыни, словно почуяв родство с этими пламенными душами, отзывались им из тьмы.

— Что скажете, братья? — спросил царь Афин голосом сухим, как степная пыль.

Мы повернулись к нему. В лунном свете лицо Тесея казалось серым, а черты его искажало такое горе, какого мне не случалось видеть у нашего царя ни до того, ни после этих дней.

Подняв свою плеть и указав в сторону места устрашающей тризны, он промолвил:

— Раньше, тысячу столетий назад, так жили все люди.

 

Глава 17

РЕЗНЯ НА ИССОХШИХ ХОЛМАХ

Великая река Танаис служит границей между Европой и Азией. Её ширина у ближайшего брода — того, куда должен был устремиться Боргес со своими скифами, — составляет двести локтей. Именно там амазонки и обрушились на своего врага, осуществив жестокую, но святую месть.

События развивались следующим образом. За два часа до рассвета тело девочки Аэллы сняли с креста и предали огню. Кости, окрашенные охрой, завернули в волчью шкуру вместе с боевым набором Элевтеры (священными амулетами и талисманами, составляющими магическую основу силы воительницы) и выложили на меловую подставку, возвышавшуюся над уровнем равнины на высоту чуть ниже колена. Рядом на таких же возвышениях разложили ещё пятьдесят шесть кучек пепла и обгоревших костей (их постарались разделить так, чтобы каждую можно было считать останками одной девушки) и поверх каждой положили боевой топор. Вокруг этого кольца останков всадницы, верхом и в траурной раскраске, образовали второе кольцо, живое. Перед каждым погребальным костром застыла амазонка, исполнявшая обязанности жрицы.

Ночному неистовству и буйству пришёл конец: казалось, живые впитали в себя боль и страдания умерших, чтобы преисполниться грозной, смертоносной решимости. Это высочайшее напряжение чувств, доступное лишь женщинам и именуемое по-амазонски «аутере», а по-эллински — «гинекофотия», казалось, выстудило самый степной воздух.

К этим пятидесяти семи святилищам потянулись воительницы небольшими отрядами: цепочкой, держа коней в поводу, они одна за другой подходили к жрице, которая отточенной до остроты бритвы секирой рассекала деве кончик языка. То был особый ритуал, видеть который доводилось лишь очень немногим из мужчин: «железный обряд», именуемый также «призывание Ареса». Смысл его заключался в том, что каждая из сестёр пробовала на язык солёный вкус собственной смерти, и враг уже не имел права заявить, будто первым пролил её кровь.

повторяли распорядительницы церемониала.

Помимо языка делались зарубки на щеках, по две на каждой. В то время как одни девы подвергались увечьям, остальные распевали гимн такой древности, что даже Селена (как призналась она мне впоследствии) разбирала далеко не каждое слово.

Потом сожжённые кости, завернув в волчьи шкуры, перенесли в кибитки. Завершив обряд, жрицы уселись в сёдла, снова превратившись в бойцов. Войско покинуло высохшее ложе реки и выстроилось по отрядам, дожидаясь солнца.

Вернувшиеся вскоре разведчики донесли о том, что впереди, стадиях в ста двадцати, скифы оставили кибитку со сломанной осью. Это означало, что враг бежит, бросая всё, что может его задержать.

Следующий разведывательный разъезд сообщил, что в восьмидесяти стадиях за заброшенной повозкой (и в четырёхстах от Танаиса) виднеется движущееся облако пыли. Созвали военный совет, но из эллинов туда пригласили лишь Тесея и Ликоса, так что о принятых решениях я не слышал.

Когда марш продолжился, я пристроился за Селеной, а поскольку никто не возражал (возможно, на меня просто не обратили внимания), то там и остался.

Солнце для амазонок является примерно тем же, что музы для эллинов, и тот, кто видел, как они обращаются к нему с молитвой, никогда этого не забудет. Каждая воительница взывает к нему в молчании, дабы оно, светило, стало в день битвы свидетелем её доблести, а в случае гибели оставило имя отважно павшей в памяти свободного народа. В то мгновение, когда первый солнечный луч разрезал линию неба, всё амазонское войско с завываниями и улюлюканьем, от которого кровь стынет в жилах, сорвалось с места в карьер и устремилось вперёд. Стена всадников фронтом в тысячу локтей пришла в движение. Селена поскакала вместе со всеми, я поспешил за нею.

Когда амазонки совершают бросок, который должен закончиться сражением, они формируют боевое построение на основе своих трикон. Осуществляется это следующим образом.

Первую шеренгу составляют старшие сёстры третьей триады, скачущие на сменных конях. Их боевые скакуны налегке бегут за ними, причём темп поддерживается хоть и быстрый, но такой, чтобы не загнать лошадей. Следующие по старшинству составляют вторую линию, младшие — третью.

До Танаиса оставалось триста шестьдесят стадиев, или, учитывая бездорожье, около дня пути. Чем выше поднималось солнце, тем нещаднее оно палило, однако амазонки твёрдо вознамерились добраться до реки засветло, и поэтому переход продолжался почти безостановочно. В степи во время конных переходов нет надобности даже мочиться, ибо вся влага выходит из тела вместе с потом и слюной.

К середине утра войско уже оставило позади брошенную скифскую кибитку и успело проделать ещё около пятидесяти стадиев. Там, возле прохладного ручья, устроили привал, ибо к тому времени утомились даже скакавшие налегке боевые кони передовой линии. Стало очевидно, что до полудня нам Боргеса не догнать.

Тем временем подоспела вторая линия со свежими лошадьми. Воительницы сменили коней, и марш возобновился.

К полудню войско уже находилось в восьмидесяти стадиях от реки, и все мы отчётливо видели впереди тучу пыли, взметаемую ордой Боргеса. Рельеф местности стал сложнее, и сплошная линия наступления разбилась на колонны. Каждой всаднице приходилось самой выискивать путь между валунами, щелями, рытвинами и колдобинами. Учитывая, что трава здесь вымахала по грудь сидящему в седле человеку, двигаться по такой земле лавой означало просто-напросто понапрасну губить коней. Амазонские предводительницы сдерживали своих горячих, нетерпеливых скакунов, стремившихся перейти на галоп.

Я упорно держался позади Селены, возглавлявшей группу из тридцати воительниц. Неожиданно я увидел одинокую всадницу, галопом примчавшуюся со стороны авангарда. Указывая копьём в сторону пыльной тучи, поднятой скифами Боргеса, она что-то выкрикнула (слов я не разобрал), и по всему фронту наступления послышались тревожные возгласы. Многие воительницы вскочили ногами на сёдла своих лошадей и, выпрямившись в полный рост, устремили взоры к горизонту. Кони при этом продолжали идти размеренной рысью.

Селена поступила так же, после чего свистом подала какой-то сигнал своим подчинённым.

— Что случилось? — спросил я.

— За мной! — крикнула она вместо ответа и хлестнула своего Рассвета арапником с таким неистовством, какого я за ней никогда не замечал.

Мне оставалось лишь подчиниться.

Очень скоро причина тревоги разъяснилась. Впереди бушевало пламя. Боргес, убегая, поджёг за собой сухую траву.

Амазонки с громом помчались на север вдоль линии огня. Поначалу обеспокоенность амазонок показалась мне чрезмерной, и я даже поздравил себя с тем, что не потерял головы и сохранил большее хладнокровие, чем они. Но несколько мгновений спустя я с ужасом увидел, что линия огня, лишь недавно казавшаяся далёкой и размытой, удвоилась в ширине, стала сплошной и приблизилась не менее чем на восемь стадиев. Когда я снова повернулся к Селене, оказалось, что она оторвалась от меня больше чем на полстадия. Пламя между тем разгоралось всё пуще и мчалось по степи, как атакующая орда.

В пятидесяти с лишним стадиях к северу протекал приток Танаиса; вода могла послужить защитой от пламени, и именно туда гнали лошадей Селена и её подруги. Огонь был быстр, но существовала надежда, что свежие кони его опередят. Однако когда мы выбирались из очередного пересохшего речного ложа, моя лошадь поскользнулась на глине и завалилась на бок. К счастью, падение произошло не слишком стремительно, так что она не придавила меня корпусом, и я успел сойти с седла на землю, словно с качающейся лодки на причал.

Позади бушевало пламя. Его можно было чуять и слышать.

Всадникам приходилось успокаивать испуганных лошадей. Я заметил проскакавшую мимо Ипполиту. В свои шестьдесят с лишним она проявляла энергию и спокойствие, удивительные и в куда более молодом возрасте. Но гораздо больше меня удивила Селена. Она, уже ускакавшая далеко вперёд, вернулась за мной.

Примерно в восьми стадиях впереди огонь стремительно распространился на восток, и мы — я, Селена и ещё несколько находившихся рядом всадниц — оказались отрезанными от речного притока.

Понимая, что туда нам уже не прорваться, наша предводительница Алкиппа, Могучая Кобылица, велела всем нам спуститься на дно оврага, по которому протекал хилый ручеёк, и зарыться во влажную глину. Мы бросились исполнять приказ, ковыряя землю кто чем мог, от топоров до собственных ногтей.

Первыми амазонки укладывали в выкопанные углубления лошадей, а уж потом, поверх них, ложились сами: если животные испугаются, всадницы помешают им подняться. Обеими руками женщины обмазывали влажной жижей и себя, и животных. Одежда, лица, конские шкуры — всё было покрыто синей глиной.

А потом над нами пронёсся огненный смерч. Сперва налетел ветер — но не оттуда, где полыхало пламя, а с противоположной стороны, причём не жаркий, но даже прохладный. Причина этого заключалась в том, что огонь, дабы питать своё неистовство, с жадностью втягивал в себя прилегавший к земле холодный слой воздуха. Ветер был прерывистый, временами шквальный. Мы с Селеной, перемазанные в грязи, прижались друг к другу, натянув на головы облепленные влажным илом штаны из оленьей кожи.

— Делай как я! — успела крикнуть мне Селена, имея в виду, чтобы я ни в коем случае не снимал с головы этого кожаного мешка.

Ветер, достигнув ураганной скорости, с воем прокатился по дну оврага и резко стих. Передышка длилась лишь мгновение. Шквал налетел снова, с рёвом поднимаясь к небу, куда, казалось, унёсся, словно выкачанный гигантскими кузнечными мехами, и весь воздух.

Наши влажные накидки мгновенно высохли, нагрелись и скукожились, словно готовый вспыхнуть пересохший пергамент. Из укрытия, из-под краешка кожаного капюшона, я видел, что и глинистое дно оврага стремительно высыхает, местами трескаясь, точно глину поместили в гончарную печь для обжига.

Потом все звуки стихли, и в полной тишине на нас нахлынула волна нестерпимого жара. Дышать было нечем. Казалось, весь воздух был высосан из тела, и не только из лёгких, но и из внутренностей. При попытке сделать вдох втянуть в себя можно было разве что струю обжигающего пламени.

Селена прильнула ко мне. Жаркий вихрь окружил нас, приподнимая вместе с лошадьми и встряхивая, словно кукол. Я обнаружил, что нахожусь среди дымного смерча, и ощутил резкий рывок — это Селена сорвала с меня занявшийся плащ и швырнула его на дымящуюся землю.

— Вставайте! — донёсся до моего слуха призыв Алкиппы.

Не знаю уж, как нам это удалось, но мы поднялись на ноги. Огненная стена пронеслась над нами, и мы, выглядывая из-под капюшонов, увидели, как она стремительно удаляется на север. Самого огня видно уже не было: за ним бурлил и клубился шлейф жирного от сажи дыма, а вокруг нас расстилалась обугленная, засыпанная пеплом пустыня.

Некоторое время мы стояли в оцепенении, ухватившись друг за друга, как бы желая убедиться в том, что мы действительно живы. Придя в себя, мы подняли лошадей, выбрались из оврага, ведя их под уздцы, и двинулись по выжженной степи в ту сторону, откуда пришло пламя.

Земля под ногами походила на раскалённую жаровню. Мои ступни жгло даже сквозь сделанные из бычьей кожи толстенные подошвы. Амазонки обрезали свои кожаные штаны и обматывали этими кусками копыта коней.

Равнина, насколько мог объять взгляд, дымилась, как кузнечная наковальня. Хотя огонь ушёл дальше, долго такого жара мы бы не выдержали. Следовало поспешить.

— Нам нужно выяснить, что с главными силами, с теми, кто направился к притоку, — заявила Алкиппа.

Двух всадниц отрядили вперёд, чтобы они доложили о нашем положении и вернулись назад с приказами. Они ускакали, а остатки нашего отряда со всей возможной скоростью поспешили в сторону Танаиса. Туда, где находился враг.

Через некоторое время из густого тумана донеслись крики, и перед нами возник отряд Ипполиты. Все всадницы были закопчены и вымазаны в саже, но рвались в бой. Мы присоединились к ним и вместе двинулись дальше по золе, толстым слоем покрывавшей землю. Всего нас собралось человек сорок: были здесь и мужчины из союзных амазонкам племён, и зрелые воительницы, и совсем юные девушки.

Солнца не было видно, а густая, без малейшего просвета, завеса дыма не позволяла даже сориентироваться и определить своё местоположение. Зато лошади точно знали, куда нужно направляться, — они чуяли воду.

Бросив взгляд на Селену и её подруг, я увидел, что они напряжённо всматриваются в дым. Удивляться этому не приходилось, ведь враг должен находиться где-то неподалёку, может быть, совсем рядом. Однако плохая видимость не позволяла двигаться быстро. Я вообще тащился медленно, едва переставляя ноги, тяжело дыша и ничего не видя на расстоянии вытянутой руки. Через несколько стадиев из тумана выступили очертания брошенной скифской кибитки. Точнее, того, что от неё осталось: то был обугленный остов. Женщины и дети сгорели живьём, от быков остались лишь обгоревшие скелеты да уткнувшиеся в землю рогатые черепа.

Потом раздался свист, и из мрака появились всадницы. Как оказалось, нас нагнали три отряда, посланные из Курганного города вдогонку основным силам на следующий день после выступления. Увидев вдали дым, они помчались вперёд с такой скоростью, что все их лошади были в мыле. Вновь прибывшие представляли роды Белых гор, а возглавляли их военные предводительницы: Адрастейя (Вседогоняющая), Эньо (Воинственная) и Дейно (Грозная). Они опоздали с прибытием на сбор из-за посещения оракула.

С ними явились и девушки, которые вели за нашими основными силами свежих коней. Таким образом, наш отряд внезапно возрос от сорока человек на измождённых лошадях до двух тысяч вооружённых до зубов воительниц, имевших под седлом прекрасных скакунов. Девы из этого подкрепления также побывали в овраге, где устроили чудовищную резню скифы. Они пришли в то же неистовство и были исполнены той же решимости отомстить. Они были в боевой раскраске и жаждали крови.

Как выяснилось потом, основные силы амазонок, устремившиеся на север, спаслись от огня, успев достигнуть притока. Перебравшись через реку, они повернули на восток и переплыли Танаис севернее брода, которым намеревался переправляться Боргес. Иными словами, они оказались на том берегу раньше врага, хотя место его предполагаемой переправы находилось значительно южнее. Теперь они двигались на юг, по противоположному берегу Танаиса, подгоняя себя и измученных лошадей, чтобы перехватить Боргеса у брода. Их численность вместе с ученицами составляла восемь сотен верховых лучниц.

Боргес об этом не знал, как не знали этого и в отряде, с которым ехал я. Выйдя на открытую местность приблизительно в восьми стадиях к западу от реки и так никого больше и не обнаружив, наши предводительницы решили, что остальных погубило пламя, а нам предстоит обходиться собственными силами.

Впереди нас Боргес и его скифы гнали к броду табуны, около четырёх с четвертью тысяч голов. Очень скоро мы увидели море коней, скифских пастухов и отсвечивающие на солнце верха их кибиток.

Амазонки под предводительством Ипполиты, Алкиппы, Адрастейи, Эньо и Дейно развернулись во фронт шириной в тысячу локтей. Старшая из них выехала вперёд на своём рослом сером Морозе, с чудом не пострадавшим от огня щитом из леопардовой шкуры на левой руке и ниспадавшей на спину косой цвета железа.

Выхватив из заплечного чехла «лабрис», двойную секиру, освящённую на алтаре Зевса Громовержца, Ипполита воздела её, указав лезвием на Боргесову орду, и возгласила:

— Сёстры! Верните себе своё!

До того случая мне вообще не доводилось быть свидетелем массированной кавалерийской атаки. Что уж говорить об этой, которая осуществлялась доблестными воительницами на прекрасных конях! Следует отметить, что скифы были умелыми воинами, тысячу лет безраздельно господствовавшими на обширных степных просторах, однако их предводителю и в голову не пришло принять бой. Они обратились в бегство раньше, чем амазонки приблизились на расстояние в четыре стадия.

Я держался в первых рядах, позади Алкиппы, мчавшейся, как и вся конная громада, стремительным галопом. Управлять неудержимым валом конницы казалось невозможным, но амазонки, похоже, и не нуждались ни в каких командах. Каждая из них знала, что и в каких обстоятельствах следует делать, благодаря чему они на полном скаку сформировали свой знаменитый боевой порядок, называемый «атакующим полумесяцем».

«Аутера», чувственное неистовство, на какое способны исключительно женщины, было таково, что самый воздух вокруг них искрился. Однако полной скорости они ещё не достигли, приберегая коней для последнего броска.

Рядом со мной появилась Селена.

— Держись подальше от врага! — приказала она, указав на массу скифов, которые уже спускались в реку. — Они не для тебя.

Я успел приметить на её бедре нож для снятия скальпов. Потом её лошадь ускорила шаг, и Селена в одно мгновение скрылась из виду. Впереди меня колыхалось море конских крупов и хвостов, из-под копыт поднималась пыль, а комья грязи и ошмётки дёрна летели прямо в лицо, так что мне, словно наезднику на скачках, пришлось зарыться лицом в конскую гриву. О том, чтобы разглядеть скифов, не могло быть и речи: главная задача сводилась к тому, чтобы удержаться в седле.

От грохота копыт закладывало уши; я никогда не слышал звука такой мощи и даже представить себе не мог, чтобы земля могла столь неистово содрогаться. Но более всего устрашал и захватывал леденящий кровь боевой клич.

Теперь наконец стало видно реку, саму переправу, отгороженную от равнины полосой ольховника и платанов. Казалось, дотуда остаётся ещё не один стадий. Посреди реки находился островок, возле которого на отмели мельтешили брошенные гуртовщиками лошади. Бегство скифов не было беспорядочным: первым делом они переправили кибитки с женщинами и детьми, которые теперь — это было видно — с трудом выползали на дальний берег. Следом за ними гнали табуны; всадники подгоняли запрудивших мелководье коней кнутами, прутьями и ударами плашмя своих длинных железных мечей.

Оставшиеся на ближнем берегу воины торопливо формировали заградительный строй. Не рассчитывая выстоять в конной схватке, они сооружали завал из перевёрнутых кибиток и трупов быков, которым тут же перерезали глотки.

Теперь амазонки мчались во весь опор. Было видно, как всадницы первой шеренги берут поводья в зубы и, сжав в левой руке тугой составной лук, изготовленный из ясеня и рога, накладывают на тетивы вынутые из колчана стрелы с отточенными до остроты бритвы наконечниками. Стрелы, чей смертоносный полёт они посвящали Аресу, Тёмной Луне Гекате и Артемиде Безжалостной.

Далеко впереди я углядел Селену и предводительницу Алкиппу, врубавшихся в ряды врагов рядом с Ипполитой, но, когда мне удалось доскакать до этого места, там уже не осталось ничего, кроме вражеских трупов в иссечённой броне. Амазонки, перешагивая через них, срезали с павших скальпы.

Река бурлила, запруженная лошадьми и спасающимися скифами.

Суть всех рассказов, повествующих об этом побоище, и песен, благодаря которым оно приобрело широкую известность, сводится к тому, что Боргесову орду настигли и перебили посреди реки. В действительности, однако, всё было не так. Настоящая резня произошла не в воде, а на дальнем берегу, когда сотни успевших переправиться беглецов неожиданно для себя оказались лицом к лицу с новыми силами амазонок. Отряды под командованием Антиопы, Элевтеры, Скайлеи и Стратоники — те, которые перебрались через Танаис выше по течению, — теперь оседлали высокий берег, отрезав врагам путь к спасению. Когда они появились, мне как раз удалось, кое-как совладав с артачившимся Сучком, добраться до мелководья у островка посреди реки. И вот что я оттуда увидел.

Воительницы Амазонии, частично конные, частично спешившиеся, перекрыли людям Боргеса путь в родные степи. Скифы, не ожидавшие столкнуться с противником на другом берегу, сбились в воде беспорядочной толпой, тогда как укрепившиеся на кручах над рекой амазонки осыпали их тучами стрел и копий.

Впрочем, очень скоро скифские воины опомнились: снизу вверх полетели стрелы, дротики, копья и метательные топоры, а потом скифы ринулись на прорыв. Там, где амазонки засели над обрывами высотой в десять, а то и пятнадцать локтей, воительницы выбивали своих врагов, словно рыбу острогами, почти без риска для себя, но в других местах, где берег был не столь крут, отдельным группам Боргесовых воинов удалось сойтись с девами врукопашную. Те, сомкнув ряды, отбивали эти атаки, после каждой из которых перед их позициями оставалось множество трупов.

Тем временем двухтысячное войско Ипполиты наседало на скифов с тыла, с реки. Стоя по грудь в воде, они осыпали оказавшихся в смертоносных тисках беглецов убийственным дождём — таким же, какой проливался на них с высокого берега. Свист метательных снарядов заглушался воплями людей и конским ржанием. Некоторые скифы получили по десять, а то и по пятнадцать ран, но, даже истыканные стрелами, как ежи, упорно пытались прорвать заслон.

Впрочем, и дочери тал Кирте недолго удовлетворялись тем, что поражали врагов на расстоянии. Подгоняемые резкими, неудержимыми чувствами — «аутере» и «лисса», воодушевлением и жаждой крови, — они, спешившись, устремились в бой. Амазонки разили своих противников секирами, мечами, копьями и кинжалами.

Со стороны происходящее могло показаться своеобразной грандиозной скульптурной композицией: тела сражающихся переплелись так, что невозможно было вычленить из единой массы кого-либо одного. Здесь были представлены все возможные боевые приёмы и способы человекоубийства. Случаев трусости не замечалось ни с одной стороны: противники умирали и убивали с беспримерной отвагой. Я видел Тесея, с ног до головы в крови, Антиопу и Элевтеру, охваченных, как говорят поэты, ненасытной жаждой убийства. Обе женщины рыскали по полю в поисках Боргеса, ибо каждая из них жаждала завладеть его головой.

Казалось, вырваться из смертельной западни не удастся ни одному врагу, однако, как выяснилось, всего несколько дней назад на реке закончился паводок, и ниже по течению, там, где берег был не настолько крут, образовался размыв. Это позволило части вражеской орды, прежде всего кибиткам с женщинами и детьми, удалиться по оврагу вглубь побережья, в местность, известную как Иссохшие холмы. Боргес, скорее всего, ушёл с ними.

К тому времени, когда я перебрался через реку, Тесей уже призывал к прекращению побоища, но амазонки впали в такое неистовство, что в этот момент даже сам факт их принадлежности к человеческому роду мог вызвать сомнения. Ведомые Антиопой и Элевтерой, они ринулись в погоню за кибитками Боргеса. Ими двигало стремление не оставить в живых ни одного врага. Кроме того, они жаждали вернуть черепа своих сестёр. Те самые, которые скифы собирались сложить на погребальный курган Арзакеса, брата своего вождя.

Впоследствии мне рассказали, что между утёсами и Иссохшими холмами проходит пастушья тропа, по которой обычно перегоняют на сезонные пастбища овец и коз. Именно там амазонки и настигли уходящий обоз. Женщин в кибитках было тысячи три, воинов при них — в десять раз меньше. Вдобавок воительницы обрушились на скифскую колонну в тот момент, когда беглецы сгрудились у створа ущелья. Мужчины, прикрыв отступление с тыла, стояли насмерть и сложили головы все до единого. Потом настала очередь женщин и детей, в тесноте лощины не имевших даже возможности разбежаться в стороны.

Умчаться вперёд успел лишь сам Боргес с ближайшими подручными. Амазонки убивали всех без разбора, мужчин и женщин, стариков и младенцев. С некоторых снимали скальпы, иным, чтобы не терять времени, просто отрубали головы. Тесей и афиняне в этой бойне участия не принимали. Чтобы остановиться, им даже не требовалось приказа, ибо учинённая воительницами кровавая расправа над беззащитными беглецами повергла их в ужас.

Через некоторое время бешенство амазонок поостыло, однако они, теперь уже с холодной жестокостью, продолжали выискивать укрывавшихся, твёрдо вознамерившись не оставить в живых никого. Это относилось не только к людям: они перебили всех скифских мулов, ослов и упряжных быков. Женщины перерезали им глотки секирами, так что сухая трава на дне лощины вся пропиталась кровью.

Я видел, как амазонки, окровавленные с головы до ног и настолько уставшие, что уже не имели сил ехать верхом или даже поднять топор, бродили, шатаясь, между кибиток. Вытаскивая оттуда детей, включая грудных младенцев, даже девочек, мстительницы закалывали и потрошили их, как свиней, умываясь детской кровью. Но страшнее всего были даже не деяния степных дев, а выражения их лиц. При виде того, что весь этот кровавый кошмар девы вершили с радостными улыбками и весёлым смехом, эллинов поражала немота.

У места слияния двух ущелий находилась котловина. Над этой выемкой соратницы Антиопы натянули, закрепив с четырёх концов, тент скифской кибитки, который, провиснув, образовал нечто вроде огромного кожаного мешка. Сверху была водружена наспех сколоченная дыба, на которой подвешивали и потрошили женщин и детей. Их кровь стекала в это кожаное ведро, словно с разделываемых свиных туш, тогда как несчастные жертвы, ещё живые, взывали к своим богам, умоляя высшие силы о скорейшей смерти. Когда я поспел туда, глубина кровавого озерца была уже по икру.

Отыскав в обозе черепа своих юных соратниц, амазонки омыли их во вражьей крови. Меня это зрелище повергло в такой ужас, что я остолбенел в седле, не в силах даже отвернуться. В этот миг один скифский мальчонка, выскочив из укрытия, бросился ко мне, моля о защите. Но прежде чем я успел наклониться, его схватили, разорвали на части и скальпировали. Черногривая воительница, не вымолвив ни слова, отсекла его голову и швырнула в чан с кровью.

Всё вокруг было красным и липким. В овраге не осталось ни одного не обагрённого камня, а в центре всего этого неистовства находилась Антиопа, с топором в одной руке и отрубленной головой — в другой. Кровь покрывала её ноги до самых бёдер и руки до локтей, красная влага стекала с лезвия её секиры; даже волосы и зубы царицы были черны от запёкшейся крови.

Именно к ней и направился афинянин Ликос. Надо отдать должное его мужеству: ведь в глазах воительницы полыхал смертоносный огонь.

— Кажется, ты говорила, будто вы не дикарки! — воскликнул он, указывая на изувеченные трупы. — Тогда как ты назовёшь всё это? Может быть, следами божества? Это ли есть та «тропа святости», которой следует твой народ?

Тесей поспешил вперёд, остановив коня у плеча соотечественника.

— Это не война! — проревел Ликос в лицо Антиопе. — Это бойня!

Тесей хотел было предложить частичное оправдание действиям амазонок, но Ликос оборвал его:

— Низко и недостойно эллина пытаться защищать то, чему нет и не может быть оправдания! — заявил он и ускакал прочь, оставив Тесея и Антиопу в центре продолжавшегося жестокого кровопролития.

Амазонка встретилась взглядом с Тесеем. Тот молчал, но на лице его был написан такой ужас, что она, увидев это, пришла в себя, словно вынырнув на поверхность из того дикого состояния, в которое хаос убийства погрузил её воинственное сердце. Хотя Тесей и не поддержал Ликоса, именно в его глазах Антиопа прочла приговор своему народу: «Дикари!»

Позади Антиопы амазонки возвысили свои голоса в торжествующем песнопении.

Завершая гимн, амазонки издали вопль, более походивший не на крик торжества, а на звериный вой. Обведя глазами своих сестёр и увидев в них отражение самой себя, Антиопа вновь обратила свой потрясённый взор к Тесею. Было очевидно, что царица хотела дать афинянину понять, что его суждение не совсем справедливо, но, словно в опровержение, вокруг неё, завершая каждую строфу гимна, возносился к небу всё тот же страшный, душераздирающий, звериный вой.

Спустилась ночь, а стало быть, пришло время Гекаты — Тёмной Луны, Немезиды — Праведно Воздающей и Аида — Позорящего, к коим амазонки и обращались на волчий манер. Впервые в жизни Антиопа опечалилась этому, что не укрылось от Тесея. Он хотел бы успокоить её, однако при всей его искренней и глубокой любви к царице видел в ней не только женщину, но и вождя. А будучи вождём сам, Тесей хорошо знал: тот, кому дана власть, несёт ответственность за содеянное его подчинёнными. Он отвечает за всё, что творится его именем, даже если самому ему хотелось бы, чтобы всё обернулось иначе.

И когда амазонка и афинянин стояли рядом, из-под одной из кибиток выскочила чудом уцелевшая скифская девочка. Словно заяц, она припустила к склону, слишком крутому для того, чтобы там её смог догнать и перехватить всадник. Бедняжка не знала, на что способны амазонские лошади. Три воительницы устремились за нею и настигли в считанные мгновения. Первая, схватив девочку на всём скаку, перевернула её тело вниз головой и, присоединив свой торжествующий вой к общему хору, одним взмахом топора отсекла ей голову.