Глава 24

АРМИЯ ПЛОТНИКОВ

РАССКАЗ СЕЛЕНЫ

Прошёл ещё один месяц войны с Афинами, если, конечно, эллинский способ ведения боевых действий вообще можно было назвать войной. На одном из ночных советов Скайлея высказала своё возмущение в следующих словах:

— Надо думать, бог произвёл этих эллинов из своей задницы. Неужто у них нет никакого стыда? У меня уже кончились оскорбления, чтобы выманить этих грызунов из их нор. Неслыханно! Даже крысы, и те выказывают большую доблесть!

Её слова были встречены дружным рёвом.

Следом за ней слово взяла Стратоника:

— Какую славу можно стяжать, воюя с теми, кто прячется за камнями и в земляных норах? Эти трусы лишь изредка делают вылазки, высовываясь из своей крепости, словно жуки из навозной кучи! Они прячутся за щитами, как скарабеи за катышками из дерьма.

В тот день, девятый по счёту, наша конница обратила в бегство очередной вражеский отряд, высунувшийся было в поле. Но что толку? Эллины, поджав хвосты, поспешно укрылись за своими стенами, с высоты которых принялись сбрасывать и метать с помощью машин тяжёлые камни. Столь бесчестный способ обороны заставил Стратонику взвыть от негодования.

— Низость и подлость, вот что это такое! Я хочу пасть в честном бою, а не оказаться раздавленной булыжником, как мокрица или таракан!

Скифы и массагеты присоединились к общему хору возмущения, но по другим причинам.

— В этой никчёмной стране нет ни золота, ни чего-либо стоящего! — заявил Боргес, за три часа до полуночи уже смертельно пьяный. Он уверял, что его люди не смогли разжиться ни скотом, ни утварью, ибо всё богатство местных жителей составляют тощие козы да лук и чеснок на грядках.

Фракийский царь Садук выступил с предложением организовать правильную осаду.

— Нам следует обнести холм собственными валами, заставить землекопов рыть туннели и подкопы под вражеские укрепления, обзавестись таранами и осадными башнями, — начал было он.

Но прочие всадники заставили его умолкнуть свистом и улюлюканьем. По их убеждению, ковыряться в земле подобает только рабам.

Главка Сероглазая полностью разделяла презрение своей сестры к столь ничтожному противнику.

— Кому пришло бы в голову похваляться скальпами афинян, этих нелепых ничтожеств с отвислыми животами, хилыми ручонками и тоненькими ножками! Мы сражаемся не с воинами, а с плотниками!

Макалас, вождь халибов, поддержал Садука, указав, что завладеть столь сильной крепостью можно лишь при помощи осады.

Алкиппа, Могучая Кобылица, ответила ему — не только за себя, но за всех степняков и кочевников:

— Всё, что необходимо знать о так называемом «искусстве осады», мне прекрасно известно. А именно — это занятие недостойно воинов, дорожащих своей честью!

Её заявление было встречено шумным одобрением.

— Если бы дома, на родине, кто-то сказал мне, что, явившись во вражескую страну, я слезу с лошади и стану ковыряться в грязи, словно свинья, я прибила бы этого человека на месте, — ругалась Алкиппа. — И что же? Теперь я занимаюсь этим дни напролёт! А если мы, как предлагают некоторые, предпримем «правильную осаду», то вообще позабудем, как садиться в седло, и превратимся в жалких земледельцев! Если не в кого-то похуже.

— Действительно, — подхватила Скайлея, сама же поднявшая эту тему, — мы, народ простодушный и чистосердечный, отправились на эту войну, как на любую другую, в надежде снискать честь и славу. Нам думалось, что афинян, как всякий другой народ, можно победить, встретившись с ними лицом к лицу и истребив либо обратив в бегство, что покрыло бы их вечным позором. Однако бесполезно позорить того, у кого нет стыда! Афиняне не заслуживают даже презрения, да и сама их страна может служить обиталищем лишь для ничтожеств. Здесь не встретишь ни льва, ни оленя; водятся одни зайцы, да и те костлявые. Естественно, что и здешний люд под стать своей убогой земле. Кто ещё стал бы жить здесь, питаясь зелёными ягодами да сухими корками? Ненавижу это место!

Когда все желающие выговорились и войско истратило весь запал возмущения в разноголосых выкриках, поднялась Элевтера.

— Сёстры, — промолвила она, — ничто не доставило бы мне большего удовлетворения, чем возможность обратиться задницей к этой вонючей дыре. Она не годится даже на то, чтобы устроить здесь отхожее место!

Эти слова были встречены шумным одобрением.

— Я была бы рада сей же час приказать паковать вьюки и готовиться к возвращению в родные степи. По мне, так пусть бы эти педерасты барахтались в своей выгребной яме. Но выслушайте меня, сёстры и союзники. Если мы повернём домой, то бесстыдство, которым наши враги уже повергли нас в изумление, побудит их нагло раструбить на весь свет об одержанной победе.

Послышался негодующий рёв, но Элевтера знаком призвала собравшихся к тишине.

— Да, именно о победе. Ибо что значить одержать победу, если не принудить врага оставить поле боя? Отдайте Тесею должное: по части хитростей и уловок он гений. А главное его открытие на ниве попрания добродетели состоит в том, чтобы добиваться преимущества любыми, самыми низкими и бесчестными способами. Как раз это постыдное изобретение и сделало афинян угрозой для всего достойного и благородного, что ещё существует в мире.

Войско разразилось проклятиями.

— Вот почему я говорю вам: мы не имеем права уйти! Не имеем права позволить этим жалким червям объявить себя победителями, в то время как они просто-напросто до смерти надоели нам своей трусостью и отсутствием благородства!

Послышался одобрительный гул.

— Кроме того, по моему глубокому убеждению, мы не можем и удовлетвориться обычной победой, как это было бы в обычной войне. Прежде всего нам должно доказать, что отвага и сила сильнее камня, а мёртвым машинам не совладать с живыми воительницами. Но и этого мало. Победив, мы обязаны стереть это вместилище мерзости и порока с лица земли, дабы оно более не смело оскорблять небеса самим фактом своего существования! Гнусных же обитателей сей клоаки надлежит перебить всех до единого! Не ведающие чести не заслуживают и жизни! Нет и не может быть пощады подлым обманщикам, интриганам и врагам естества!

Мы усилили атаки и в течение следующих десяти дней полностью заняли предместья. Враг отступил в нижний город, стена которого оказалась недостроенной. Местами единственной преградой для нас являлись фасады домов, столь приземистых, что лошадь могла бы прыжком заскочить на крышу такого «оборонительного сооружения». Проходы в стене, ещё недавно представлявшие собой улицы, были наспех перегорожены частоколами, насыпями и завалами из всего, что подвернулось обороняющимся под руку. Нам предстояло штурмовать эти баррикады, дабы перерезать свиней в их собственном свинарнике.

Перед тридцать вторым рассветом осады Элевтера возглавила массированное наступление. Прежде чем Акрополь выступил из теней, Тесей и защитники города были выбиты с большинства наружных рубежей обороны. Отряды тал Кирте прорвались за крепостные стены сразу в сотне мест. Пехота тавров и ликийцев затопила восточную Мелиту, скифы под предводительством Боргеса отрезали две тысячи врагов на холме Муз, всадники хлынули в Итонию.

Враг отступал почти на всех направлениях, и складывалось впечатление, что мы будем безудержно гнать его до самого скалистого холма. Однако оказалось, что в нижнем городе сохранились отдельные очаги сопротивления. Лабиринт узких улочек и тупиков отнюдь не способствовал успешным действиям конницы, составлявшей основную ударную силу атакующих. Как вообще можно драться в этаком крольчатнике?

После полудня стало ясно, что защитники города не только удержались в отдельных опорных пунктах, но и сумели отбить две захваченные нами чуть раньше ключевые возвышенности: храм Геры и Пандоры и площадь Возвращения. Благодаря этому им удалось соединиться со своими товарищами, изолированными на холме Муз. У них появилась возможность предпринять контратаку по уязвимым флангам наших союзников, в ходе наступления углубившихся во внешний город. Надо отдать врагу должное: если он и не решался выйти в поле, то свои курятники и хлева защищал упорно.

Лишь с наступлением темноты нам удалось выбить эллинов с холма Муз и загнать во внутренний город. Как только внешний город оказался в наших руках, Элевтера приказала стереть его с лица земли, однако отдать такой приказ оказалось куда легче, чем выполнить. Воительницы тал Кирте, не говоря уж о скифах Железных гор и прочих степных кочевниках, считали работу по разрушению лачуг и сараев унижающей их достоинство. Однако сделать это было необходимо, ибо, пока захваченная территория не расчищена, наши войска, сдавившие город удушающей петлёй, оставались уязвимыми для наскоков Тесеевой пехоты, способной подбираться к нам под прикрытием строений.

Мы знали, что хитрость и коварство Тесея вполне могут подвигнуть его на попытку навязать нам новое сражение в кроличьем садке тесных улиц, где не развернуть лошадь. Иными словами, мы рисковали очень быстро оказаться там, откуда начали наступление. И даже удержав захваченные позиции, мы могли понести большие потери, не имея возможности реализовать главное своё преимущество: способность обрушить на противника несокрушимую мощь конной лавины. Мы не имели права давать эллинам передышку, а стало быть, должны были атаковать без промедления.

Штурмовать предстояло укрепления внутреннего города, то есть стену Ликомеда, Девять Врат и башни Полукольца. Нам надлежало захватить все эти укрепления и загнать Тесеевых прихвостней на вершину Акрополя.

Низовое конное подразделение тал Кирте, именуемое «веткой», состоит из одиннадцати человек, хотя в вылазках порой участвуют всего четыре, а в больших походах их число доходит до тридцати. «Косяк связки» составляет сорок четыре лошади, по четыре на воительницу. В триконе, с учётом не только дев, но и учениц, насчитывается до двадцати двух лошадей, ибо помимо официального «косяка» многие содержат дополнительных лошадей, столько, сколько каждая в состоянии раздобыть и содержать без ущерба для мобильности отряда.

В тот день, когда войско под началом Элевтеры предприняло штурм стены Ликомеда, моё подразделение имело следующий состав:

Антея по прозванию Факел, Арга (Быстрая), моя сестра Хриса, Бремуза (Клякса), Гесиона, которая сражалась с масеррой, пикой в шесть локтей длиной; Каллиста (Красивая), Эвиппа, добывшая при Танаисе семь скальпов; Теодора, в свои сорок с лишним лет остававшаяся самой крепкой в отряде; Скотия (Тёмная), Родиппа (Рыжая Кобылица) и, наконец, самая рьяная из всех, присоединившаяся к нам во Фракии Достея по прозвищу Барахло.

Мне принадлежали следующие лошади: Рассвет, Сучок, Дрозд и Кусака. Кусака предназначался для ночного боя, хотя Сучок, прозванный так за твёрдость и выносливость, тоже уверенно передвигался в темноте.

Такова была одна «ветка». Атакующие силы состояли из тысячи таких подразделений, не считая вспомогательных формирований из союзников-мужчин. Все эти воины могли бы составить цвет любой нации.

Штурм начался на сорок второй день осады. Вот как развивались события.

Строения внешнего города были разрушены настолько, насколько это вообще возможно, что создало возможность полной изоляции города внутреннего. Враг укрылся за стеной Ликомеда. Наиболее уязвимые её места и подступы эллины дополнительно укрепили рвами со вбитыми в дно кольями. На западе защитники сосредоточились в трёх передовых оборонительных комплексах, господствовавших над склонами у Священных и Панафинейских ворот, и у внешнего бастиона, прикрывавшего Девять Врат. В каждом из этих опорных пунктов разместился, тоже за рвами и частоколами, гарнизон примерно в две тысячи человек.

С севера и с востока тал Кирте к Акрополю не подступали, ибо отвесные склоны делали попытку штурма с этих направлений безнадёжной. Основные силы атакующих были сосредоточены на юге и западе, под холмом Ареса. Передовое дополнительное укрепление, прикрывавшее с севера Девять Врат и именовавшееся равелином, предстояло штурмовать моей «ветке».

Честь возглавить штурмовые колонны была предоставлена соплеменницам Ипполиты и фракийским траллам царя Садука, конным лучникам, при поддержке пехоты из сайев, массагетов и тиссагетов. Моей «ветке» предназначалось место в третьей волне, вместе с шестью другими «ветками» Ликастеи и восемью — Титании. План состоял в том, чтобы мужчины-пехотинцы прорвали линию укреплений и открыли путь конным крыльям, которые сметут всё на своём пути. Начертанный на земле, этот план выглядел безупречно.

Наложив боевую раскраску, каждая из нас вознесла свою молитву. Моя была такова:

«Если мне доведётся столкнуться на поле боя с Дамоном, да даруют мне боги решимость сразить его!»

Между Пниксом и холмом Муз Элевтера собрала смешанный конный отряд из четырёх тысяч конных ликийцев, дарданов и амазонок, составивших штурмовой резерв.

Незадолго до битвы Элевтера выставила «отряд Антиопы», впереди которого вели Хлебокрада с пустым седлом, и через глашатая призвала осаждённых вернуть нашу царицу. Те, как и подобает невеждам, ответили непристойной бранью, на чём переговоры закончились. Жрица перед строем наших воинов принесла в жертву Гекате чёрного барана; прозвучал гимн Аресу Мужеубийце — и войска двинулись вперёд.

До этого случая мне не приходилось командовать подразделением на поле боя и нести ответственность за чужие жизни. Ощущение было, прямо скажу, не из приятных. Одно дело — скакать без оглядки вперёд, и совсем другое — заботиться о доверенных тебе людях. Видимо, моё состояние было написано у меня на физиономии, ибо сестра, приблизившись ко мне, сказала:

— Не будь ты такой угрюмой, Селена. Мы тебя не подведём!

Послышались громкие крики, и мужчины-пехотинцы начали штурм. Признаюсь, мне ещё не доводилось видеть такого количества собравшихся вместе мертвецки пьяных людей. Строя они не держали, но, хотя и валили беспорядочной толпой, как попало, зрелище всё равно было впечатляющим. Геты в высоких лисьих шапках потрясали длинными пиками, а сайи толкали перед собой зажигательные повозки, набитые трутом и сопоставимые по размерам с военными кораблями.

Предполагалось, что наша конница останется позади и ударит лишь после того, как мужчинам удастся вовлечь врага в рукопашную схватку, однако удержать горячих воительниц на месте оказалось невозможным. Отряды Титании, составлявшие две первые шеренги, устремились вперёд и нагнали пехоту, прежде чем та оказалась в одном стадии от стен. Через несколько мгновений стало очевидно, что это являлось серьёзной ошибкой.

Путь к стенам пролегал вверх по изрытому щелями белому известняковому склону. Копыта коней скользили, лошади падали и, скатываясь вниз, смешивали ряды наступающих. Кроме того, поднимавшиеся снизу вверх всадницы представляли собой прекрасную мишень для вражеских пращников и стрелков, а по приближении к укреплениям оказывались в зоне поражения метательных машин. Для того чтобы пустить в ход своё оружие, атакующим предстояло преодолеть около ста локтей простреливаемого пространства, а сто локтей под непрерывным обстрелом кажутся бесконечными стадиями.

Афиняне с криками поражали наступающих стрелами и камнями. Фракийцы и скифы не прорвались к стенам, да, признаться, они и не особо рвались; вместо того они рассыпались и со злобными, но пустыми угрозами принялись стрелять и метать копья сами. Смысла в этом не было — едва ли одно копьё из сотни достигало цели, и решись афиняне в этот миг на контратаку, дело могло бы закончиться для нас катастрофой.

К счастью, афинских ополченцев удержал ужас, который они испытывали перед амазонками. Этот сброд (хотя, наверное, по их меркам, нам противостояли лучшие из лучших) был столь же пьян, как и наши пехотинцы, но даже опьянение не позволяло многим забыть о страхе. Я сама видела, как один малый — надо думать, уже не раз обделавшийся, — при каждой попытке раскрутить дрожащими руками пращу ронял камень себе на ногу.

Тем не менее наши враги занимали лучшую позицию, чем мы, и в результате все три следовавшие одна за другой атаки амазонок и скифов были ими отбиты.

Не продвинувшись вперёд, я приказала моему подразделению спешиться и обвязать копыта наших коней бычьими шкурами. В это время со склона, с левого фланга, донёсся крик, и вся масса наступавших пришла в движение. Я ничего не видела и скомандовала «наверх» — скорее для того, чтобы приободрить своих, нежели понимая, что, собственно говоря, происходит. И мы устремились вверх по каменному склону.

Склон был покрыт уступами. Он выглядел как настоящая высота с препятствиями на скачках, так что наши лошади двигались прыжками, точно горные козы или бараны. Мало того, что нас трясло, так ещё и сёдла сползали к лошадиным хвостам. Стрелы мои едва не вытряхнуло из колчана, лук пришлось взять в зубы, лезвие секиры, прорезав от сотрясения футляр, впилось мне в кожу между лопаток.

Укрепление, которое атаковала моя «ветка», состояло из трёх участков. Первый представлял собой дубовый частокол, обитый для надёжности бычьей кожей. Он находился позади рва с вбитыми в дно кольями. Сверху и слева от частокола виднелась каменная возвышенность, выступавшая из склона над северным крылом Эннеапилона, Девяти Врат. Афиняне называли её «Сосок». Оттуда простреливался фланг внешнего укрепления. Третьей составной частью оборонительного комплекса являлась пузатая башня, прикрывавшая «Сосок».

Нельзя не отдать должное упорству и мужеству наших союзников, под обстрелом ухитрившихся подтянуть зажигательную повозку к самому вражескому укреплению. Однако, как выяснилось позднее, возле самой стены обнаружилось, что кто-то, будучи пьян, уронил горшок с угольями и поджечь трут стало нечем. В раздражении бойцы столкнули повозку в ров, где она, переломав колья, перевернулась.

И тут кого-то осенило: это ведь мост, мост, по которому можно подобраться прямо к стене! Пехота устремилась по нему вперёд, кавалерия поспешила следом.

Степные всадники не ждут, пока враг подпустит их к себе, но стреляют из луков, непрерывно маневрируя, чтобы самим не попасть на прицел. Здесь, однако, степная тактика не подходила. В то время как мы рвались к «Соску», афиняне, прятавшиеся за дубовым частоколом, осыпали нас и наших союзников стрелами и камнями. Даже до нас, прирождённых наездниц, дошло, что штурмовать бревенчатую башню — двухэтажную, шестиугольную, с блиндажами на трёх углах — можно лишь в пешем строю.

Атакующих осыпали дождём стрел с бронзовыми наконечниками, а прорвавшихся ближе отгоняли ударами длинных копий. Дуб не загорался и казался слишком крепким, чтобы его прорубить. Оставалось одно: лезть наверх в надежде перебраться через стены.

Удивительно, но самой проворной и изобретательной среди нас оказалась новенькая по прозвищу Барахлошка. Как раз она-то и обучила нас новому, невиданному приёму. Прикрываясь щитом, она подвела коня вплотную к частоколу, вскочила ему на спину, встала ногами на седло и, держа по секире в каждой руке, принялась засаживать их в дерево у себя над головой. Она подтягивалась, чередуя руки со скоростью, в которую я не поверила бы, не случись мне видеть это своими глазами. Перевалив за гребень стены, она пропала из виду, а спустя мгновение, уже с той стороны, появился и полетел вниз с выпущенными кишками один из защитников. Пока афиняне соображали, что случилось, она подтянула наверх Антею и мою сестру. Я сама и ещё четыре девы оставались снаружи.

Тем временем воительницы клана Титании, атаковавшие укрепление с юга, тоже сумели взобраться на стену и сбросить своим верёвку. Ворот у бревенчатой твердыни не было: защитники попадали туда с помощью приставных лестниц, которые потом втягивали внутрь. Я закричала, чтобы Барахлошка нашла там лестницу и спустила её нам, но она, видимо, меня не услышала. Мы находились у северной стены, на которую, возможно, взобрались бы и без лестниц, когда бы защитники не кололи сквозь отверстия длинными копьями. В конце концов Родиппа разрубила одно из копий секирой, а я, схватив другое за древко, рванула на себя с такой силой, что выдернула из рук вражеского копейщика.

Бремуза и Гесиона, тоже спешившись, устремились вперёд. Высовывавшиеся из отверстий копья мы отбивали в стороны ударами топоров и посылали в бойницы стрелы с железными наконечниками. Опасность нас не страшила, ибо охватившее нас воодушевление было невозможно описать словами. Мы обрушили на частокол удары секир, грозя изрубить прочный дуб в щепки. Сверху и слева слышались торжествующие вопли сайев, прорвавшихся на «Сосок».

Под нашим напором участок деревянной стены обрушился, и мы ворвались во внутренний город, оказавшись между Наружной стеной и нависавшими сверху башнями Полукольца. Это был обычный жилой квартал, однако коварный и хитрый враг предвидел возможность нашего прорыва, а потому перегородил улочки завалами, стенами и баррикадами, причём столь хаотично, что наступавшие не могли знать, далеко ли продвинутся по этому проулку и не упрутся ли за ближайшим углом в глухую стену.

Очутившись внутри, наши девы вновь сели на коней, однако, преследуя улепетывающие вражеские шайки, порой оказывались в тупике. Афиняне спасались от преследования известными только им узкими проходами, после чего из окон и из-за заборов осыпали наших всадниц, сбившихся в кучу в тесноте проулков, стрелами или забрасывали их с крыш градом камней.

Мы галопом помчались по Кольцевой дороге, но, как оказалось, защитники устроили там множество ловушек, от волчьих ям с кольями и канав, в которых ломались конские ноги, до натянутых поперёк дороги верёвок, сетей, петель, разбросанных по земле бобов и орехов, рассыпанного зерна и рыбных отходов. В ход шло всё, что могло хоть как-то помешать нашему продвижению. На моих глазах лошадь Гесионы, угодив на полном скаку в канаву, сломала обе передние ноги, сбросив всадницу наземь, словно куклу.

Повсюду, где стена Ликомеда была проломлена, в город хлынули сайи, фракийцы и амазонки. Однако защитники, в дополнение к прочим своим уловкам, соорудили под прямым углом к наружной стене множество дополнительных заграждений, оснащённых укрытиями для стрелков. Теперь, под натиском наступавших, они отходили туда, отбиваясь стрелами и камнями, так что нам приходилось брать с боем каждую улочку.

Теснота внутриквартального пространства, усугубленная баррикадами и завалами, не позволяла использовать все преимущества нашей великолепной конницы. Собравшись перед импровизированными заграждениями на улицах и площадях, мы становились уязвимыми для метательных машин, установленных на башнях Полукольца. В хорошо им знакомом городском лабиринте эллины имели явное преимущество, и нам пришлось бы худо, прояви они мужество и стойкость, хоть в малой мере соответствующие их изобретательности и хитрости. К счастью, панический страх лишил их возможности действовать согласованно.

Первым препятствием, на которое мы нарвались за основной стеной, оказалась двойная, плетённая из прутьев изгородь, засыпанная внутри камнями. Сгрудившиеся перед ней лошади и женщины представляли собой превосходную мишень, но когда сверху полетели тяжёлые камни, паника охватила не нас, а самих эллинов. Мы, напротив, стремились прижаться к плетёному заграждению так, чтобы, стреляя по нам, вражеские машины неизбежно поражали и своих, а заодно разрушали собственные же завалы. А вот защитники, когда с одной стороны на них стали наседать мы, а с другой — полетели метательные снаряды, не выдержали и обратились в паническое бегство, надеясь укрыться за следующей линией укреплений.

— Скальпов не снимать! — рявкнула я. — Не задерживаться! Рубить их — и вперёд!

Всюду, где мы прорывали преграды, враг пускался наутёк. Луки в тесноте проулков были бесполезны, и основным нашим оружием становились секиры и копыта наших коней. Лошади топтали бегущих с тем же неистовством, с каким мы опускали топоры на их головы. Впрочем, и наши враги не щадили бедных животных: из ям и канав они поражали их в животы копьями и заточенными кольями. Машины Полукольца безостановочно метали вниз здоровенные известняковые глыбы, разлетавшиеся при падении на множество острых, ранящих осколков. Даже ни в кого не попав, эти ядра пугали лошадей, заставляя их артачиться и брыкаться.

Трудно сказать, сколько завалов и укреплений пришлось нам преодолеть: этот проклятый улей казался нескончаемым. Для нашего подразделения решающий момент наступил на вершине очередной возвышенности, где дюжина противников засела в господствовавшем над поворотом здании бывшей бани, полуразрушенном и уже загоревшемся. Трое афинян забрались на крышу, остальные укрылись за стеной во дворе, в центре которого росла благородная олива. Хрисе, Антее, Барахлошке и мне удалось прорваться во двор, но засевшие там эллины встретили нас ударами своих сломанных копий, тогда как трое забравшихся на крышу швыряли кирпичи и куски черепицы.

Усатый малый метнул дубину в моего Рассвета, но промазал, а я загнала его под навес, где и снесла ему секирой полплеча. Его приятель, попытавшийся бросить что-то с крыши, при замахе поскользнулся на черепице, как ребёнок на льду, полетел вниз, задев круп моего коня, и грохнулся наземь. Встать бедолага не успел: Барахло с криком ударила его ногой в висок и бросилась на него с серповидным ножом, из тех, какие фракийцы именуют «потрошителями».

В это время на стену взобрались наши союзники, скифы и ликийцы, в результате чего афиняне, сами оказавшиеся в ловушке, попали под обстрел. У противостоявших нам эллинов метательные снаряды кончились: я сама видела, как один из них, судя по всему командир, от отчаяния швырнул в устремившуюся на него Гесиону сухую головку сыра. Другой отбивался от нас дубовым столом. Ясно, что ни то, ни другое успеха врагам не принесло. Все они полегли, после чего моим сёстрам пришлось выдержать ожесточённый спор со скифами из-за скальпов.

Ещё десять минут — и дневное сражение завершилось. Боевые машины Полукольца ещё продолжали стрелять, прикрывая отход уцелевших афинян, словно крысы бежавших под защиту внутренних ворот, но сопротивление в самом городе было подавлено.

Я собрала свою «ветку», внутренне содрогаясь при мысли о том, что в неразберихе штурма могла потерять одну или нескольких дев.

Моя сестра, встав в строй вместе со Скотией и Эвиппой, сообщила, что Барахлошка в азарте преследования устремилась пешей в погоню за улепетывавшими эллинами. Я пообещала наказать её, когда она вернётся, но к моменту появления девушки уже забыла об этом и со слезами прижала её к груди. Убедившись, что полученные моими подчинёнными раны не опасны для жизни, я восславила богов и отправила дев «собирать колосья», то есть обойти поле битвы и подобрать годное к использованию оружие. Копья, дротики, оперённые стрелы — всё это было сейчас дороже золота.

Сама я серьёзных ранений не получила, но нервы вымотала себе до крайности — причиной тому была боязнь за тех, за кого я была в ответе, — и даже мой конь устал больше других лошадей.

Афинян, оставшихся в живых, но не успевших удрать, вылавливали среди развалин. Из-за этого моим девам опять пришлось поспорить со скифами, на сей раз с Боргесовыми головорезами с Железных гор. Вопреки приказам Элевтеры и Ипполиты, требовавших, чтобы пленных сортировали и всех командиров доставляли для допроса, скифы, словно гуртовщики, накидывали найденным врагам на шеи арканы и, как скот, гнали их в своё становище, дабы обратить в рабство. Да и то сказать, когда это скифы исполняли приказы амазонок?

Наши замечательные союзнички тащили к себе кого попало. Когда мы отобрали у них нескольких пленных (остальные, воспользовавшись этим, попытались разбежаться), скифы, настигнув беглецов, принялись отрубать им руки, после чего погнали их к нам:

— Теперь они ваши!

Перепуганные афиняне принялись уверять, что в цитадели есть золото и за них заплатят богатый выкуп. На скифов, жадных до золота, это произвело сильное впечатление: они тут же стали требовать от нас возвращения тех пленных, которых мы забрали себе. Мы, естественно, никого отдавать не собирались, и спор грозил перерасти в кровавую резню.

Этого не случилось благодаря Элевтере, которая появилась как нельзя вовремя. Ещё на скаку оценив складывающуюся ситуацию, она спешилась и без предупреждения бросилась на скифов, осыпая их ударами плети. Наши сёстры поддержали её, и скифы, не ожидавшие такого напора, отступили. Элевтера вовремя смекнула, что эти дикари, привыкшие к насилию со стороны вождей, попятятся под ударами хлыста, тогда как нападение с оружием встретило бы с их стороны суровый отпор.

Как только заварушка со скифами улеглась, моё подразделение занялось лошадьми. В степи во время набегов и стычек гибнут в основном люди, тогда как потери среди коней составляют, как правило, не больше одного животного из ста. Здесь же, в этой проклятой душегубке, мы за час боя лишились четырёх прекрасных лошадей из одиннадцати, а пятая, Анара Гесионы, билась со сломанными передними ногами. Чтобы положить конец этим страшным мучениям, Гесионе пришлось, до последнего мгновения глядя умирающему животному в глаза, задушить его петлёй, сделанной из её пояса.

Павших животных мы оттащили с поля, причём волокли тела не по камням, что было бы кощунством, а на волокушах, сплетённых из прутьев и обтянутых шкурами. Скорбя душой, мы спустились к частоколу ниже «Соска», и тут, словно желая оплакать павших, небо затянулось угрюмыми тучами и разразилось слёзным дождём. Вниз по склону, пузырясь, побежали ручьи. Ливень наконец заставил вражеские баллисты прекратить обстрел.

На месте рубежа вражеской обороны, там, где афиняне отбивались из-за дубовой стены, теперь царствовала смерть. Склон усеивали кони, уже мёртвые и умирающие; всадницы разыскивали своих, чтобы положить конец их страданиям. У многих были сломаны ноги и спины, и вид несчастных животных, бьющихся в тщетных попытках подняться с земли, разрывал сердце.

— Я не могу вынести этого! — вскричала Родиппа.

Её угнетала необходимость держаться в стороне, давая возможность каждой всаднице самой даровать облегчение смерти своей лошади. Я разрешила своим подчинённым взять на себя эту печальную обязанность, и дело пошло быстрее.

Дождь падал сплошной стеной. Мокрые камни на месте недавнего вражьего становища были усеяны отходами: лужами вина и оливкового масла, разлившегося из разбитых амфор, рассыпанными лепёшками, бобами, луком и чесноком и всем прочим. Повсюду валялось брошенное врагом оружие, а кое-где — там, где афиняне пустились наутёк, не успев даже вступить в бой, — оно так и осталось неразобранным, в пирамидах. Заваленные соломой, парившие под дождём выгребные ямы воняли человечьим дерьмом.

Выше по склону слышались гортанные выкрики скифов, всё ещё пререкавшихся из-за пленных.

— И это — война? Что же будет дальше? — спросила Хриса, вложив в свои слова всё отвращение, которое испытывала к происходящему каждая из нас.

Я приказала всем заткнуться и заняться своими лошадьми да оружием.

 

Глава 25

ПОКАЗАНИЯ МУЗЫКАНТА

В ту ночь меня пригласили помочь допрашивать пленных. Допросы проводились в главном лагере на холме Ареса. Прибегать к пыткам не требовалось: языки у этих несчастных трусов развязывались от одного вида свирепых скифов.

Сама Элевтера, занятая более важными делами, в допросах не участвовала; нам же было сказано, что она желает узнать от врагов следующее: как у них обстоят дела с водой и пищей и каков их боевой дух.

Четвёртый пленник, которого я допрашивала, оказался музыкантом. Зверства скифов, отрубавших пленным руки, устрашили его ещё более, чем его товарищей, и на все вопросы он отвечал с такой готовностью и так правдиво, что я послала за нашими командирами, считая, что им нужно всё это услышать. Первыми явились Главка Сероглазая и Скайлея, потом — Алкиппа и Ипполита с Элевтерой, которая и взяла дело на себя.

К этому времени музыкант опомнился, собрался с духом и приготовился встретить мучительную смерть. Он заявил, что не станет отвечать на вопросы, касающиеся того, что может повредить его соотечественникам.

К чести Элевтеры, она не стала настаивать на применении пыток. Музыкант не догадывался о том, кто она, а она не сказала ему, назвавшись командиром конницы и другом Афин и выразив готовность уважать его храбрость и верность своему народу.

— Друг мой, скажи нам лишь одно: что говорит Тесей народу? Я восхищаюсь вашим царём и хотела бы у него поучиться. Ответь, пожалуйста, на мой вопрос, и больше я тебя ни о чём не спрошу. Какими аргументами поддерживает ваш царь дух защитников?

Музыкант заупрямился? причём не из страха, а, похоже, движимый своего рода чувством собственного достоинства.

— Правдивый пересказ слов царя прозвучит оскорблением для врага, — сказал он, имея в виду нас. — Убейте меня, и дело с концом.

Элевтера распорядилась принести вина для этого человека и, сев на скамью рядом с ним, поклялась Гекатой и Великой Матерью, что его не тронут. Музыканту не сделают никакого худа, если он скажет правду. Поведав нам, как оценивает царь своего врага, он ничуть не повредит своей стране и народу.

Потребовалось немало времени на уговоры, но под конец вино сделало своё дело, и музыкант уступил.

— Во-первых, — поведал он, — Тесей призывает народ надеяться на наши укрепления. По его словам, Акрополь неприступен. Ссылаясь на опыт своих странствий по всей Элладе и восточным морям, царь утверждает, что наша цитадель представляет собой мощнейшую на земле природную крепость, которую не одолеть с помощью приставных лестниц и не уничтожить.

Топор не обрушился на шею музыканта, и никто не стал загонять щепки под его ногти. Он перевёл дух и продолжил:

— Наш источник неиссякаем, говорит наш царь, да и зерна у нас в избытке. К тому же наши припасы пополняются по ночам поставками из Эвбеи. Вражеское кольцо вовсе не так непроницаемо, как это может показаться. Остров, куда мы переправили своих жён и детей, для амазонок и их союзников недоступен: флота у них нет, да и моря они боятся. Пролив, конечно, узковат, но наши военные корабли и даже лодки способны пустить там на дно любую флотилию, которую сможет собрать противник из того, что подвернётся под руку.

Элевтера выслушала это с интересом.

— Что ещё говорит Тесей?

Музыкант заколебался, а потом признался, что правда будет для нас обидной.

— Говори! Нам нужна именно правда, а не лесть.

— Тесей говорит, что все собравшиеся под нашими стенами — за исключением ликийцев, фригийцев и дарданов — представляют собой дикий, варварский сброд. Они понятия не имеют о дисциплине, и на долгую осаду им не хватит терпения. По словам Тесея, отряды скифов, фракийцев, массагетов и тиссагетов — это не настоящие армии во главе с истинными полководцами и царями, а шайки буйных разбойников, имеющих своей целью один лишь грабёж и не признающих над собой никакой власти. Будучи прирождёнными бойцами, они горды, храбры, но слишком независимы и неуправляемы. Они способны вынести всё, кроме скуки, и готовы на любые жертвы, кроме взаимодействия с союзниками. Их доблесть неизмерима, и в боевом экстазе они бросаются в бой, презирая смерть. Они великолепные воины, говорит нам Тесей, но из них невозможно составить хорошую армию. А вот мы, афиняне, — другие. Каждый из нас по отдельности, может быть, и плохой воин, но, собравшись вместе, мы представляем собой не толпу, не шайку, но подлинное, дисциплинированное войско.

Горло музыканта пересохло, и Элевтера предложила ему освежиться вином.

— Кроме того, говорит наш царь, представители нагрянувших на нас диких племён презирают друг друга и считают за доблесть угонять друг у друга лошадей и женщин. Для большинства из них нападение на наш город — не более чем очередной разбойный набег, некое совместное развлечение, после которого они вернутся к прежним раздорам. Вдобавок ко всему, хоть амазонки формально и стоят во главе союза, по существу они ненавидимы другими племенами. Дикари завидуют их независимости и зарятся на их стада. Скифы и фракийцы обрушатся на женщин-воительниц в тот самый момент, как только почувствуют, что у них есть надежда взять верх. Относительно Элевтеры, верховной командующей амазонок, наш царь говорит, что она решительно неспособна управляться со всей этой буйной, разноплеменной ордой, тем паче что и сама является такой же дикаркой — буйной, порывистой, нетерпеливой. Соглашения, союзы и компромиссы противны самой её природе. Своенравие и высокомерие этой воительницы очень скоро оттолкнут от неё союзников, и без того не слишком надёжных. Чтобы развалить коалицию, нам не требуется прилагать никаких усилий. Проявим терпение, и Элевтера сделает всё за нас. Царь считает, что среди амазонок имеются лишь две фигуры, способные вести за собой весь народ: Ипполита, мудрая и уважаемая, но в силу своего возраста уже непригодная к роли военной предводительницы, и Антиопа, которая сейчас с нами.

Рассказ музыканта был воспринят серьёзно, ибо многое из услышанного показалось нам справедливым.

— Однако осаждающие имеют пятикратное численное превосходство, — указала Элевтера. — Что говорит ваш царь по этому поводу?

— Он заверяет, что не следует бояться численности врагов, ибо их несчётное множество работает против них. Основа могущества амазонок — это их несравненная конница, но ни одна, даже самая лучшая лошадь не заберётся по приставной лестнице и не перемахнёт единым прыжком стену в дюжину локтей высотой. У врага тридцать пять тысяч животных, и для всех них требуется фураж. Чем, спрашивается, будут они кормить такую ораву лошадей? Ясно, что в Аттике для них корма не хватит. Амазонкам придётся совершать рейды за Истм. И с каждым таким рейдом они будут наживать новых врагов, а у нас будут появляться новые союзники. Более того, амазонские кони привыкли пастись на широких, привольных лугах, а здесь им придётся тесниться среди каменистых холмов. Тесей уверяет, что времени на длительную осаду у врага нет, потому что весной ожеребятся оставшиеся дома кобылы, а враги даже сейчас посягают на амазонские владения. Амазонки должны одержать победу до конца лета, иначе им придётся убраться восвояси, ничего не добившись. А уберутся они в любом случае, ибо с их точки зрения наша страна представляет собой край света. Они явились не как завоеватели, а как мстители и собираются не захватить нашу землю, а уничтожить нас и наш город. В конечном счёте, по мнению Тесея, главным оружием защитников Афин должны стать стойкость и терпение. Афинянам незачем выходить в поле, дабы пытаться разгромить вторгшиеся к нам племена в открытом бою. Всё, что нам нужно, — это отсиживаться на холме. Такого рода война для степняков непривычна, и они, при всей их великой силе и несомненном мужестве, очень скоро от неё устанут. А когда это произойдёт, они попросту плюнут на свою дурацкую затею и разбредутся по домам.

Музыкант закончил. Он дрожал от страха, думая, что его рассказ поверг нас в ярость, но ничего подобного не произошло. Все мы онемели, но отнюдь не от злобы. Точность оценок и глубина понимания Тесеем всех сильных и слабых мест, как наших, так и наших союзников, были ошеломляющими.

— Ваш царь имеет голову на плечах, мой друг, — промолвила наконец Элевтера. — И ты тоже, ибо не предпринимал попыток обмануть нас.

Она велела накормить музыканта и отправить к остальным пленным, где содержать наравне с прочими, дабы не навлечь на него обвинения в измене. В конце концов всех их выкупят, и они вернутся к своим.

У пленника вырвался вздох облегчения. Элевтера встала и уже собралась уходить, когда он неожиданно промолвил:

— И вот ещё что...

Наша царица обернулась.

— Они боятся, — сказал музыкант.

— Чего?

— Вас. Женщин. Таких женщин, как ты. Мои соотечественники охвачены вполне естественным страхом перед скифами и фракийцами, которые в их глазах есть звери в человеческом облике, — пояснил музыкант. — Но страх перед вами превосходит даже это. Пасть от руки одной из вас — для них то же самое, что быть растерзанным волками. Вы для них — чудовища, не принадлежащие к человеческому роду, ибо, по нашему разумению, совершенно невозможно, чтобы нежные матери произвели на свет и выкормили подобные порождения Горгоны и Гидры. Тесей, стараясь приглушить людские страхи, уверяет, что вы, как и все люди, дышите воздухом и в ваших жилах течёт кровь, но ему мало кто верит. Послушать людей, так вы упали с той самой луны, которой поклоняетесь.

— Но если все мы в глазах твоих соотечественников — отродья Тартара, то как же они приняли Антиопу? — осведомилась Элевтера.

— В Афинах сторонятся её. Те же, кто решается к ней приблизиться, делают это не без трепета. Когда она появляется перед народом, это вызывает любопытство, и к каждому её движению внимательно присматриваются. Но она выходит нечасто. Она выглядит несчастной и страдающей из-за всех тех бед, которые навлекла и на афинян, и на амазонок. И хотя многие винят её в этом, у неё есть почитатели, подражающие её походке и речи. Иные требуют, чтобы она вооружилась и выступила в защиту города, ибо находят её равной Тесею и достойной стоять во главе наших войск.

Последнее, о чём спросила Элевтера, — это о той роли, которую играют советы Антиопы в организации обороны города.

Музыкант ответил, что не может знать, о чём разговаривают царь с царицей в постели; на стенах же Антиопа практически не бывает и в советах командиров не участвует. Почти всё время она проводит во внутренних покоях, как бы желая укрыться от шума сражения между её родичами и воинами её мужа. Эти звуки причиняют ей боль.

После полуночи явились вожди скифов и массагетов, с которыми, так же, как с представителями других союзников, Элевтере пришлось вести долгий спор. Хотя днём нам удалось добиться немалого успеха, союзников раздражала нехватка добычи. Они хотели удостовериться в том, что на Акрополе действительно хранится немало золота, с каковой целью намеревались подвергнуть пыткам некоторое количество пленных. По их мнению, лишь показания, данные под пыткой, заслуживали доверия. Кроме того, замучив до смерти нескольких афинян на глазах их товарищей, они намеревались преподать защитникам Акрополя хороший урок.

Три сильнейших вождя скифов и фракийцев, Садук, Гермон и Боргес не желали слышать ни о чём, кроме золота и добычи.

— Вы и так разграбили всю Аттику, — с раздражением заметила Элевтера. — Вам этого мало?

— Мало, — в один голос заявили вожди.

— Чего же вы добиваетесь? — спросила Элевтера, уже и так обещавшая союзникам половину сокровищ Акрополя.

— Рабов, — ответил Боргес. — Мужчин мы перебьём, а женщин и детей хотим увести с собой.

— Они будут твоими, — пообещала царица. — Но взамен ты должен поклясться в том, что, пока крепость не пала, ты будешь воевать не сам по себе, но выполняя мои приказы.

Боргес, со своей стороны, потребовал отдать ему всех пленных, захваченных сегодня. Он всегда старался выторговать как можно больше, и заставить его умерить свои требования могла лишь сила.

— Вот победим, тогда ты и будешь распоряжаться пленными, — возразила Элевтера, — а сейчас мы заинтересованы в том, чтобы вернуть их всех на холм. Захватишь новых — я и тех отправлю туда же, ибо все они представляют собой лишние рты, которые Тесею придётся кормить, и смятенные души, со страхом в которых ему придётся бороться. Но не умри от жадности, Боргес: с падением крепости ты получишь всё, чего желаешь.

Ближе к рассвету, когда совещание закончилось и все разошлись, я воспользовалась тем, что мы остались наедине, и подошла к Элевтере.

— Ну, что у тебя за жалоба? — спросила она.

Меня её тон обидел, и моя подруга это заметила.

— Прости, Селена. Видишь, до чего доводит это проклятое политиканство!

Вместе мы направились к выходу из шатра, и она стала расспрашивать меня о состоянии и боевом духе нашего войска.

За целое войско я судить не бралась, но выложила Элевтере всё, о чём догадывалась по себе и девам из своего маленького отряда. Больше всего их раздражала непривычная, чуждая степным всадницам манера ведения боевых действий и страшные потери — даже не среди боевых подруг, а среди лошадей. Массовая гибель этих благородных животных подействовала на нас угнетающе, особенно когда после боя нам пришлось добивать мучившихся с переломанными ногами и хребтами.

Я честно доложила Элевтере, что, предавая земле любимых коней, многие сёстры скорбели даже сильнее, чем если бы хоронили подруг по оружию.

Элевтера отнеслась к этому с полным пониманием.

— Смерть воительницы в бою вызывает скорбь, но тем не менее это прекраснейшая из возможных смертей. Идущие на войну знают, что могут быть убиты. Однако это не относится к лошадям. Что может быть печальнее, чем насыпать курганы над могилами невинно убиенных? Нам кажется, будто нет любви выше той, какую испытываем мы к ним, однако и наша любовь — ничто в сравнении с той, какой они одаряют нас в ответ. Десятикратно воздают они за нашу привязанность. Они отдают себя целиком и, даже когда разрываются их сердца, стремятся лишь к тому, чтобы отдать ещё больше.

Командующая умолкла, и я почувствовала, как она сжала мою руку. Мы обнялись. В этот миг она снова стала подругой моей юности, любовь к которой захлестнула моё сердце.

— Ты останешься со мной, Селена?

Она хотела, чтобы я оставила свою «ветку» и перешла в отряд её личной стражи.

— Мне нужно, чтобы рядом со мной находился человек, который любит меня, — пояснила Элевтера. — Я не могу выдерживать это бремя в одиночку.

Конечно, я согласилась.

Мы продолжили путь и поднялись на холм Пникс, откуда были видны позиции афинян. Там я рассказала ей о стычке, которая вышла у меня с сестрой после церемонии Огненного Прощания с лошадьми, выбившей, надо признаться, всех нас из колеи.

— Я отдала Хрисе приказ, а она не просто отказалась его выполнить, но подвергла сомнению саму возможность того, чтобы кто-то из свободного народа отдавал приказы, а кто-то — повиновался. По её мнению, приказы как таковые не соответствуют «ритен анне», нашему исконному духу.

«Должна быть дисциплина», — настаивала я. «Раньше никто мною не командовал, и уж всяко трудно было представить, что младшая сестра будет мне указывать! — заявила она. — Назначение одних из нас командирами над другими — это “нетом”. Элевтера настолько ненавидит эллинов, что в своей ненависти сделалась такой же, как и они». Я налетела на сестру так, что нашим подругам пришлось нас разнимать, но потом вынуждена была признать, что она права. Приказы — это не «ритен анне». Не то, что было принято у нас испокон веку.

— Вот как? — гневно воскликнула Элевтера. — Значит, нашим воительницам не нравится получать приказы! Тем хуже для них, потому что я, если понадобится, буду вбивать мои распоряжения в их глотки.

Схватив за руку, она подтащила меня к гребню.

— Смотри вниз, Селена. Видишь — это лагерь стримонов, пять тысяч вооружённых людей. Там — траллы, семь с половиной тысяч. Ликийцы, фригийцы, дарданы, каппадокийцы, массагетские и тиссагетские конники, царские скифы, иссидоны, халибы, гагары, рифейские скифы с Кавказа и, наконец, Боргес с его головорезами с Железных гор. Сколько их всего? Сорок тысяч? Шестьдесят? Сегодня ночью ты была в шатре и сама видела, что Боргес готов сожрать нас живьём. Один миг слабости — и он бы это сделал.

Элевтера указала на холм Акрополь, столь ненавистный ей, что, будь такая возможность, она изгрызла бы его зубами.

— Пойми одно, Селена: мы должны уйти отсюда только с победой. Если мы не добьёмся этого и попытаемся вернуться домой, те самые племена, которые сейчас называют себя нашими союзниками, поставят заслоны на каждом перевале и загородят каждую речную переправу. Может быть, нам не стоило начинать эту войну. Возможно, то была безумная затея. Но мы шагнули в пропасть, и теперь ничто не удержит нас от падения до самого дна.

Я знала, что Элевтера не смыкала глаз по крайней мере две ночи. Однако сейчас, на рассвете, моя подруга выглядела так, словно воодушевление могло заменять ей и сон и отдых бесконечно долго.

— Передай своей сестре, — обратилась ко мне Элевтера, — и тем другим, которые слишком горделивы, чтобы вести эту войну так, как её нужно вести: негнущиеся шеи я буду ломать! Клянусь Артемидой и Аресом Мужеубийцей, всех упорствующих постигнет смерть: или от руки врага, или от моей. Ради спасения народа я не остановлюсь ни перед чем. Победа или смерть!

 

Глава 26

НОЧИ И ДНИ

Передав своё подразделение под командование Хрисы и Эвиппы, я забрала с собой своих учениц и на пятидесятый день осады присоединилась к соратницам Элевтеры.

Боргес, жаждущий захватить в рабство как можно больше афинских детей и женщин, проигнорировал приказ нашей командующей и предпринял нападение с моря на остров Эвбею. Хотя, по правде сказать, назвать эту постыдную операцию «нападением» не поворачивается язык. Погрузившись на плоты, беспорядочная орда степняков попыталась переплыть пролив и оказалась лёгкой добычей для афинских кораблей. Триста человек умерли самой страшной для кочевника смертью — пошли на дно! Остальные вернулись на берег, исходя бессильной злобой, которую, не имея под рукой ничего более, обратили на захваченную ценой немалых усилий и потерь стену Ликомеда: её буквально сровняли с землёй, хотя, находясь в руках осаждающих, она была полезна нам, а никак не афинянам, которым мешала совершать вылазки. На разборку стены бросили пленников. Впрочем, в этой забаве — ломать ведь не строить — поучаствовали и мы.

Штурм Акрополя возобновился с удвоенной силой. Другого способа преодолеть высокие стены Полукольца не было, это понимала даже Элевтера. На сей раз первыми на приступ двинулись славившиеся своим железным оружием халибы и моссуноки, именуемые народом башен. Последние обитают в лесистых предгорьях Кавказа, местности, защищать которую обычными способами невозможно, ибо густые заросли позволяют любому врагу приближаться незамеченным. По этой причине тамошние жители селятся в прочных башнях, благодаря чему и получили своё название. Сама я никогда этих башен не видела, но, по слухам, они возводятся из твёрдого, огнеустойчивого дерева и вздымаются на шестьдесят локтей. Их скопления напоминают города, а леса вокруг них расчищаются на большие пространства. Живущий охотой и рыболовством, народ башен чувствует себя в своих лесных крепостях в полной безопасности и, по собственному убеждению, является счастливейшим на земле.

Теперь эти мастера стали строителями наших осадных сооружений.

Первым делом они воздвигли высокие, выше уровня стен Полукольца, деревянные вышки, на вершинах которых находились прикрытые щитами площадки для стрелков. Туда поднялись скифы Медной реки, несравненные лучники, чьи стрелы разили без промаха на три стадия. Эти стрелы имели такую толщину и длину, что афиняне, завладев ими, использовали их как дротики. К древкам их привязывалась горящая пакля, и скифы метали их за линию эллинских укреплений, чтобы вызывать пожары и сеять панику. Из огромных, в человеческий рост, луков, простреливалось практически всё внутреннее пространство, а многие афинские дома покрыты соломой или тростником.

Правда, осаждённые сами срывали кровли, а на каждом уличном перекрёстке выросли кучи песка и пемзы с воткнутыми в них лопатами. Там же находились ёмкости с уксусом и другими жидкостями: средствами тушения пожара цитадель была обеспечена сполна.

Наряду с вышками наши мастера стали сооружать башни, покрывавшиеся в несколько слоёв войлоком и кожами, что обеспечивало защиту от «жареных яиц» (зажигательных горшков с пылающей смолой и серой, которые при столкновении разбивались вдребезги, разбрызгивая огонь) и «скорпионов» (просмолённых горящих головешек, снабжённых крючьями, чтобы цепляться за поверхности). Враги метали эти зажигательные снаряды сотнями, наши отвечали дождём огненных стрел. На каждую башню взбиралось от шести до десяти скифских стрелков, а поскольку башен насчитывалось с дюжину, их залпы сметали защитников со стен, наводя на них ужас.

Враг, однако, не сидел сложа руки. Эллины перекрывали зону обстрела, поднимая на верёвках и туго натягивая с помощью лебёдок паруса, шкуры, ковры, даже плетёные ширмы. Это делало город похожим на гавань и одновременно наводило на мысль о всеобщей стирке. Но такого рода меры давали результат: множество стрел застревало в заслонах. Кроме того, эллины надстраивали крепостные стены корзинами, наполненными песком или кирпичом. Не слишком мощные сами по себе, в сочетании с имеющимися эти дополнительные укрепления тоже помогали обороне, препятствуя обстрелу.

Для атаки на ворота наши мастера подводили тараны, но обороняющиеся гасили силу ударов с помощью мешков с мякиной или надутых воздухом пружинистых шкур. Кроме того, они пытались подцепить тараны с надвратных башен крючьями и верёвками и перевернуть их, а также лили на них пылающую смолу и серу. Время от времени эллины поднимали на стены и сбрасывали вниз тяжеленные валуны. Падение каждого такого камня, вне зависимости от произведённого им эффекта, сопровождалось рёвом восторженных голосов.

За створами ворот спешно возводились валы и завалы. Наши землекопы упорно подводили под стены туннели, но враги запускали в подземные ходы пчёл и шершней, а однажды выпустили медведя — не знаю уж, откуда они его взяли.

К шестьдесят первому дню осады наши халибы и башенники соорудили колоссальную штурмовую машину, двигавшуюся на катках в рост человека, под защитным дубовым покрытием толщиной почти в локоть и в двадцать четыре локтя высотой.

На крыше машины находились укрытия для шестидесяти лучников, стрелы которых могли снести врага с парапетов, тогда как находившийся под навесом чудовищной длины таран с бронзовым наконечником, приводимый в движение двумя командами по сорок человек, казался способным разнести створы любых ворот. Чудовищное, обитое железом сооружение тащили по склону четыре сотни лошадей.

Когда эта махина тронулась с места, всё наше войско разразилось радостными восклицаниями и улюлюканьем. Враги, в свою очередь, ответили со стен воплями ярости и ужаса.

Колоссальная машина ползла вверх по склону. Афинские баллисты осыпали её «скорпионами» и «жареными яйцами», но все их снаряды отскакивали от железных пластин, не причиняя им ни малейшего вреда. Даже воительницы тал Кирте, не слишком жаловавшие всевозможные механические устройства, влюбились в это смертоносное чудо. Вместе со всеми мы вопили от восторга, дожидаясь того момента, когда могучий таран разнесёт в щепки ворота и мы ринемся в пролом.

Но Тесей, этот змей, снова перехитрил нас. Ночью он выслал за стены своих землекопов, и они прорыли каверну под тем самым местом, где предстояло пройти гигантской машине. Надо отдать должное халибам: они предвидели такую возможность и выслали вперёд отважного парнишку, который, положив щит на землю, стал простукивать его, чтобы по звуку выявить пустоты. Увы, злосчастный выстрел (злосчастный для нас, но удачный для врага) вывел его из строя. К тому времени, когда товарищи оттащили раненного в ногу смельчака на безопасное расстояние, машина была уже в двадцати пяти локтях от стены и менять что-либо было поздно.

Я находилась позади и слева, когда передние катки с треском провалились в подземную полость. Тридцать скрученных канатов лопнули как один, многие лошади попадали с ног. Бронированное чудовище зарылось носом в отверзшийся ров. Некоторых стрелков толчком сбросило наземь, другие заметались по крыше. Машина проседала всё глубже, брёвна её каркаса ломались с грохотом и треском, который, впрочем, перекрывался ликующими криками высыпавших на стены афинян.

Когда же наконец это чудо механики перевернулось и развалилось, от одобрительных криков не удержались даже наши. Конечно, мы в буквальном смысле слова с треском провалились, но зато зрелище было бесподобным.

Таков был итог всего дня, ночью же мы нашли себе другое развлечение: блокировали передовые вражеские укрепления. Дело в том, что, когда враг был отброшен за Полукольцо, несколько опорных пунктов снаружи — иные всего в ста двадцати локтях от стены — устояли и оказались в нашем окружении.

С наступлением темноты афиняне совершали вылазки, стараясь передать своим товарищам припасы и воду, мы же, углядев таких гонцов, бросались наперехват. Этих бегунов мы прозвали «кроликами». Стрельба велась с обеих сторон: наши выпускали стрелы в «кроликов», эллины — в наших стрелков; однако в темноте эти стрелы нечасто достигали цели.

Окружённые на своих каменных островках эллины сбрасывали сумевшим проскочить «кроликам» верёвки и втягивали их наверх вместе с их ношей. Каждая такая удача сопровождалась радостными воплями осаждённых. С другой стороны, наши бойцы, поддерживаемые воплями амазонок и скифов, выскакивали на простреливаемое пространство и делали всё, чтобы не дать «кроликам» добраться до цели.

Особенно изводили наших двое самых храбрых и быстроногих юношей, которых у нас прозвали Пауком и Бегунком. За их шкуры была назначена награда. Многие безуспешно пытались поймать одного из этих ловкачей, а больше всех усердствовала наша сорвиголова Барахло. Однажды ночью она промахнулась по Пауку почти в упор и, высмеянная подругами, стала охотиться за ним прямо-таки с безумным рвением.

Наконец, спрыгнув с коня, она перехватила его в тот момент, когда товарищи уже затаскивали его наверх. Парень брыкался и пинался, но она вцепилась в него так, что эллины подтянули к гребню стены обоих. Получив несколько раз по шлему камнями, она разжала хватку и, шмякнувшись с высоты восемнадцати локтей, прокатилась ещё локтей шестьдесят вниз по склону.

Интересно, что, когда наша героиня, целая и невредимая, поднялась на ноги, приветственные крики раздались с обеих сторон.

Так или иначе, осада велась столь же неустанно, сколь и безрезультатно.

Я перебралась в главный лагерь на холме Ареса, но в свою постель Элевтера меня не позвала: этой чести была удостоена Барахлошка. Я удовлетворилась этим, хотя не вполне понимала, зачем в таком случае меня призвали в число соратниц. Шли дни, а Элевтера не обращалась ко мне ни с единым словом, хотя и от себя не отпускала. Однажды, оставшись с ней наедине, я поинтересовалась, зачем она приблизила меня к себе, коль скоро не видит во мне ни возлюбленную, ни советницу.

— Ты воительница, — заявила она, как будто это всё объясняло.

Как-то ночью я обходила линии вместе с ней.

— Видишь ту стену, Селена? Никакой осадной машине с ней не справиться: мы должны взять её сами, лобовой атакой.

Полукольцо высилось впереди, в такой близости, что нам стоило остерегаться Тесеевых стрелков, особенно критян, меткость которых дорого обошлась многим из нападавших.

— Однако какова будет цена?

И впрямь, такой штурм обещал обернуться страшными потерями.

— Как-то на днях, — продолжила Элевтера, — я тут расшумелась насчёт того, что стану ломать негнущиеся шеи. — Она рассмеялась. — Это, конечно, сгоряча. Дисциплина необходима, но таким воительницам, как наши девы, силой её не привить. Их нужно воспитывать, как детей или лошадей. И убеждать не словом, а делом. Я должна устроить для них впечатляющее представление.

В течение десяти дней Элевтера выстраивала перед стенами «отряд Антиопы» — особый отряд, должность командира которого оставалась вакантной до возвращения бывшей царицы к своему народу. Впереди отряда всякий раз выводили Хлебокрада в боевой сбруе, но с пустым седлом. Глашатаи при этом не высылались, никаких объявлений не делалось: тысяча дев просто сидели в сёдлах на виду у защитников стены и ждали.

Афиняне не реагировали. Точнее, реагировали, но не стрельбой или бранью: они смыкали ряды на стенах и смотрели на нас.

Антиопа не появилась ни в первый день, ни во второй, ни в третий, ни в четвёртый. Отряд стоял неподвижно от рассвета до сумерек, в полной тишине, которую нарушали лишь мочившиеся и испражнявшиеся не сходя с места лошади. Бывало, что от жары и духоты всадница падала в обморок; в таком случае она лежала на камнях, пока не приходила в себя или пока наступление ночи не позволяло отряду, покидая позиции, унести её с собой.

Остальные тал Кирте были вольны заниматься своими делами, однако никто этой возможностью не пользовался. Все пребывали в напряжении, ожидая чего-то важного. Сёстры засыпали, пробуждались и засыпали снова с этим ожиданием.

Союзникам происходящее не нравилось, ибо было для них непонятно и нагоняло на них скуку. Чтобы развеяться, они совершали набеги за Истм и на север, в Беотию и Фокиду.

Их ненасытность привела к тому, что на пятьдесят миль в округе не осталось ни одной уцелевшей усадьбы, а окрестные поля были ощипаны конями до последнего колоска.

Афиняне за стенами трудились не покладая рук. С вершины холма мы могли видеть, как они разбирают жилые дома, используя камень для наращивания стены Полукольца или возведения дополнительных внутренних укреплений. Тесей не позволял своим людям предаться расслабляющей праздности. Мы, со своей стороны, перегородили плотиной Илисс, Кефис и Эридан и установили баки для сбора воды из этих жалких речушек. По первости, пребывая в радостном возбуждении, вызванном беспрепятственным захватом Аттики, мы уничтожили родники и колодцы, которые теперь пришлось восстанавливать по камушку, поскольку осаждающих начала мучить жажда.

Прошёл шестидесятый день осады, минул семидесятый. Антиопа так и не появилась.

Дисциплина несения караулов, особенно у скифов и прочих наших союзников, по-прежнему никуда не годилась.

После того как мы собственными руками снесли внешнюю стену, Тесеевы гонцы получили возможность по ночам практически беспрепятственно выбираться из города и возвращаться обратно. Они доставляли сообщения в недоступные для нас горные крепости подвластных Афинам царьков, в лагеря на Ардетте, Гиметте, Ликабетте и вообще за пределы Аттики. С Эвбеи им доставляли припасы и, хуже того, поддерживавшие их боевой дух письма. Никакие угрозы и увещевания не помогали улучшить караульную службу: наши позиции превратились в настоящее сито.

А потом, как-то вечером, перед нами предстала Антиопа.

Есть двое главных ворот Эннеапилона — Священные и Эгеевы. Именно на последние и вышла наша бывшая царица. Она появилась в облачении, представлявшем собой смесь эллинского и амазонского платья: поверх короткой белой стёганой куртки мужского покроя был надет бронзовый кавалерийский панцирь, покрытый красновато-коричневым плащом с застёжкой в виде медвежьего когтя, символа Артемиды Родовспомогающей. В нём все признали подарок Селии, её матери, переданный ей матерью матери, царицей Ипполитой.

Стоило Антиопе появиться, как всё наше войско, включая скифов и союзников, вскочило в сёдла, а на парапетах Полукольца не осталось свободного места: всё было забито эллинами. Элевтера и Ипполита выехали вперёд из наших рядов. Командующие союзными силами Боргес, Садук и Гермон со Скайлеей, Главкой Сероглазой и Стратоникой заняли свои места на фланге.

Тесей не появился.

«Отряд Антиопы» приветствовал её военной песней. В ответ она подняла руку, а когда воцарилась тишина, все отчётливо услышали крик ребёнка.

Наша царица держала на руках младенца.

Она подняла его обеими руками и, когда прокатившийся по нашим рядам гул голосов стих, обратилась к Ипполите.

Старшая царица восседала прямо перед ней верхом на Морозе, с перекинутой через плечо леопардовой шкурой, и коса цвета железа ниспадала ей до пояса.

— О, Ипполита, лучшая из людей, узри своего правнука, названного мною в твою честь. Имя его — Ипполит!

Войско загудело, пока ещё сдержанно, но грозно.

— Мать матери, примешь ли ты этого невинного младенца как кровь от крови и плоть от плоти твоей?

Со своего места я увидела лицо Элевтеры. Взгляд, брошенный ею на старшую царицу, явно остерегал: «Будь осторожна, сестра, ибо настал момент, когда каждый поступок может определить судьбу народа».

Вместо старшей царицы заговорила Элевтера.

— Не упоминай больше об этом ребёнке, — молвила она Антиопе. — Оставь его с отцом, где ему и место, а сама спустись к нам и прими командование отрядом, носящим твоё имя. Сделай это, сестра и подруга, и, клянусь тебе, я сложу свою должность и стану с готовностью повиноваться твоим приказам. Прошу тебя, вернись к своему народу. Стань снова нашей царицей.

И тут на стене показался Тесей. Правда, он не встал рядом с Антиопой, обозначая себя тем самым как её супруга и господина, а остановился в нескольких шагах позади. Антиопа не обернулась и вообще никак не отреагировала на его появление.

— Если я спущусь с этих стен и приму командование над свободным народом, — прозвенел в воздухе её голос, — мой первый приказ будет таков: повернуть домой. Исполнишь ли ты его?

— Эту войну мы начали ради тебя, — не колеблясь, ответила Элевтера. — С твоим возвращением она потеряет смысл, и мы будем готовы повернуть домой.

Со стороны скифов и других союзников послышались возмущённые крики. Воины на склонах холмов ударяли древками копий о щиты. К общему негодованию присоединились и некоторые из тал Кирте.

— Если я вернусь к вам, то возьму с собой это дитя. Вы примете его?

Возмущение усилилось. Со всех сторон доносились возгласы «Никогда!» и «Забери его в Тартар!».

Антиопа снова подняла ребёнка, обращаясь к Ипполите.

— Мать матери, воззри на это дитя, в чьих жилах течёт кровь обоих наших народов, в чьих жилах течёт твоя кровь. Как могу я возненавидеть его? Я не могу рассечь его пополам и отдать сердце одной половине, враждуя с другой. Любить ребёнка — значит любить его всего!

Со стороны осаждающих послышались оскорбления и брань. Антиопа возвысила голос, так что её слова были слышны всем:

— Я не последую призыву тех вождей, которые воспользовались мною как предлогом для развязывания войны. Мне эта война чужда, и я не стану способствовать ей ни словом, ни делом. С великой радостью я сделаю всё, что от меня зависит, для достижения мира между нашими народами.

Когда Антиопа закончила, Ипполита тронула коня и выехала вперёд. Теперь все услышали её голос:

— Ты осмеливаешься показывать мне ребёнка-мальчика, Антиопа! Тогда выслушай то, что говорит мне моё сердце. Мальчики вырастают в мужчин! — С вызовом она указала секирой на Тесея. — Разве твой младенец — не отросток от этого ствола? А если так, отринет ли он свою природу? Присоединится ли к женщинам против тех, кто держит наших сестёр в постыдном бесправии?

— Сёстры, — вскричала Антиопа, — я даю вам возможность решить дело миром!

— Это я предлагаю решить дело! — воскликнула Элевтера, устремляя коня на равнину перед воротами. — Сразись со мной! Мы решим спор прямо сейчас.

Войско поддержало её одобрительным рёвом.

— Ты не хочешь мира, сестра, — ответила Антиопа, прижимая к себе ребёнка. — Ты явилась сюда, движимая ненавистью! Ненависть есть девиз твой и тал Кирте. Я боюсь тебя и скорблю о тебе.

— Оставь свою скорбь при себе. Сразись со мной!

— Нет!

— Сразись со мной сейчас!

— Никогда!

Взгляд Антиопы метнулся на Тесея.

— Он — твой господин? — взревела Элевтера.

Войско зашумело, вторя её негодованию.

На глазах у всего войска Элевтера подскакала к Хлебокраду, которого конюхи держали под уздцы перед отрядом, сорвала с него боевую сбрую, швырнула её на землю и плетью погнала животное к Эгеевым воротам. Афинские и критские лучники держали её на прицеле, но были так заинтригованы неожиданным порывом амазонки, что никто из них не спустил тетивы. Элевтера ударила по бронзовой пластине ворот обухом своего топора и, когда засов был отодвинут и створы со скрежетом приоткрылись, загнала Хлебокрада внутрь.

Нахлёстывая своего коня, Элевтера вернулась на равнину. На всём скаку она кричала что-то, обращаясь в сторону башен. Что именно, среди всеобщего шума разобрать было невозможно, да в том и не имелось надобности. Все видели, как Элевтера, воздев секиру, указала ею на Тесея, а потом обвела то место, где раньше располагалась рыночная площадь Афин — арена достаточно просторная для поединка.

Все взгляды обратились к афинскому царю. Тесей не ответил. Элевтера повторила свой вызов и, вторично не дождавшись ответа, повернулась к народу и воздела руки, словно говоря: «Я пыталась разрешить спор так, как принято у людей чести, но мой вызов не принят».

Тысячи глоток извергли брань, насмешки и оскорбления, но ещё до того, как под стенами разразилась эта буря презрения, Тесей развернулся и ушёл. Антиопа удалилась вместе с ним.

Элевтера поскакала назад и снова заняла своё место перед войсками. Она старалась придать своему лицу непроницаемое выражение, но за этим усилием, за её стиснутыми зубами угадывалось скрытое торжество. Как и замышлялось, она — не словом, но делом — разожгла ярость, которая должна будет погнать войско на стены и подчинить воле Элевтеры не только сестёр, но и союзников, даже тех, кому она была ненавистна.

Представление удалось на славу.