Поселившись в тот же вечер в комнате Джакопо, я постарался влезть в его шкуру и понять, что он чувствовал: я сложил свои вещи в его сундучок, сел на его кровать и уставился в окно.
Что представляла собой несчастная жертва из колонны? Какие радости и печали испытывал он за месяцы, проведенные в грязном домишке на улице Сола? Был ли он счастлив настолько, чтобы ценить дарованную ему жизнь? И какой злой дух позволил отнять ее таким ужасным способом?
Все эти вопросы теснились в моей голове, и я вопрошающе разглядывал облезлые стены, скудную обстановку, захватанную руками случайных людей, и кусочек черного неба над двориком.
Однако ничто не могло рассказать мне здесь о Джакопо Верде.
Комната так же приводила в отчаяние, как и весь дом вместе с хозяйкой.
На верхних этажах жили пять других молодых людей, бывших на пансионе синьоры Альгеррины, деливших с ней стол и терпевших ее скверный характер. Еда была до уныния однообразной: что-то вроде серой мучной похлебки с мясными обрезками. Вскоре я понял, что эти пятеро, работавшие подмастерьями у городских ремесленников, мало что могли сказать об их бывшем соседе. Впрочем, они почти не обратили на меня внимания, и лишь один из них, Джузеппе, вопросительно взглянул на меня: что, мол, это за тип, осмелившийся залезть в постель мертвеца?
Я несколько раз пытался воспользоваться совместными ужинами, чтобы побольше узнать о своем предшественнике. Но ответом мне были лишь чавканье да постукивание мисок. Домовладелица тоже не была говорливой: она выражалась намеками, и смысл ее речи оставался для меня мутным, как ее похлебка. Довольная тем, что подцепила постояльца, она опасалась, как бы излишняя болтовня не заставила того сбежать.
Тогда я решил проводить больше времени в комнате покойного с мерзкими стенами, разошедшимися половицами и изъеденным жучками потолком. В такие моменты я раздумывал над чрезвычайным скоплением событий: три убийства, совершенные на трех колоннах с одинаковой жестокостью. Надпись и записка свидетельствовали, что наказывались грешники. Был еще и возможный подозреваемый, обжигальщик извести Гирарди, нравственность которого представлялась более чем сомнительной. А тут еще интуитивное предположение Леонардо: убийца не только казнил Верде, но и ограбил его жилище. Но с какой целью? Если вор был и убийцей, он подвергался серьезному риску: я смог убедиться, как синьора Альгеррина отслеживала приходы и уходы всех своих жильцов и как она следила за тем, чтобы ни один посторонний не проник под крышу ее дома.
Гипотеза могла вызвать улыбку: никто из постояльцев, похоже, не был способен на подобный поступок.
Тогда кто?
Ответ последовал однажды утром, когда я только что вышел из дома; шел уже третий день моего пребывания на улице Сола. Я не успел еще дойти до пьяцца ди Шарра, как холод заставил меня вернуться, чтобы одеться потеплее. Каково же было мое удивление, когда я, поднявшись по лестнице, вошел в свою комнату! Там находилась синьора Альгеррина. Старая карга, стоя на коленях, рылась в моем сундучке; на полу валялась вытащенная из него одежда!
При моем неожиданном появлении хозяйка и бровью не шевельнула и, вместо того чтобы оправдываться, закричала на меня:
— Какого черта вы держите здесь грязное белье! Разведете мне здесь вшей; они расползутся по всему дому. Соблюдайте чистоту, если хотите сохранить за собой комнату!
И она с оскорбленным видом вышла, прежде чем я опомнился и нашел слова для ответа…
Происшествие это, хоть и было неприятным, стоило многих признаний: домовладелица обшаривала комнаты своих жильцов и кое-что приворовывала. Так что один вопрос отпал: вещей у Джакопо Верде не нашли, потому что старуха присвоила их!
Однако это означало и то, что после нескольких недель подобных обысков Джакопо должен был как-то обезопасить себя от излишнего внимания домовладелицы. Не было ли в комнате тайника, в котором он мог держать свои деньги так, чтобы они были всегда под рукой?
Я принялся лихорадочно обыскивать помещение, простукивать стены, исследовать потолок, приподнимать слабо держащиеся половицы. Напрасно.
Ничего не оказалось в остове кровати, в ножках стола, не было и двойного дна в сундучке.
В голову пришла мысль: раз уж невозможно оборудовать тайник в комнате… Я открыл окно и, несмотря на пронизывающий ветер, внимательно осмотрел двор. Внизу не было видно ничего, кроме кучи дерьма и гниющих отбросов. Я стал ощупывать фасад на расстоянии вытянутой руки. После нескольких попыток обнаружил на уровне плеча неплотно прилегающий камень. С тысячью предосторожностей я раскачал его и вынул.
Это оказался большой кусок известняка, тщательно очищенный от скрепляющего раствора. В нижней части камня была аккуратно выдолбленная полость глубиной в палец и шириной в дюйм. Я охнул: внутри лежал кожаный кошелек, перевязанный шнурком!
Крайне возбужденный, я отошел от окна и вскрыл драгоценную находку. В кошельке оказались десяток монет и свернутый клочок бумаги.
То были деньги, заработанные Джакопо Верде постыдной торговлей: четыре дуката и пять куатрино. Бумага же представляла собой неширокую ленту, пожелтевшую на сгибах, словно она пролежала не в кошельке, а в камне. Развернув ее, я различил нарисованную голову какого-то животного, похожую на волчью, обведенную рамочкой. С правой стороны коряво были нацарапаны два слова: «do ghirardi».
— Донато Гирарди, — вздохнул Леонардо. — Обжигальщик извести! Стало быть, Джакопо был знаком с ним?
— Надо думать, — ответил я с уверенностью, которую придало мне открытие. — А иначе как объяснить это имя?
— Донато Гирарди… — задумчиво повторил мэтр. — Не ожидал…
— Значит, интуиция суперинтенданта оказалась верной. Гирарди причастен к убийствам, что бы мы об этом ни думали.
Да Винчи так и сяк вертел бумажку, вглядываясь в нее.
— Похоже, сомнений больше нет. Я уже слышу торжество в голосе толстяка Капедиферро. Да, мои дела обстоят не лучшим образом, — еще раз вздохнул он.
— Ваши дела?
— Мои, вот именно. Но тебе нечего беспокоиться, в новом году все уладится… И тем не менее прими мои поздравления: ты доказал свою наблюдательность и способность к логическому мышлению. Как я уже тебе говорил, наблюдательный человек может объяснить все существующее в мире, и тот, кто умеет видеть, сможет и понять. Ты, Гвидо, сумел увидеть.
Я опустил глаза.
— Я брал пример с вас.
— Ну-ну, не скромничай. Для свершения больших дел нужно знать свои возможности.
Должен признать, из всего пережитого в те времена похвала эта стала моим главным достоянием, которым я до сих пор искренне горжусь. А еще в моей памяти остались мастерская, которая постепенно погружалась во мрак, и великий Леонардо в своей рабочей одежде, стоящий у высокого окна. Я ворвался к нему, несмотря на протесты Салаи, когда он работал над своим новым шедевром. По моему виду мэтр понял, что я принес хорошие вести, и не стал упрекать за несвоевременное вторжение.
Выложив ему все, что знал, я мог теперь вволю любоваться самой прекрасной, по моему мнению, композицией мэтра.
Вокруг себя он разложил на скамейках эскизы: изящно изогнутая кисть руки, вытянутая рука, тончайшие завихрения волос… Перед ним стоял мольберт с панно, на котором он писал. Видно было, как из темной глубины полотна возникает мужской бюст с тонкими линиями контура, очень светлый и утонченный. Контур и свет так прекрасно сочетались, что можно было подумать, что персонаж материализуется из ничего. Воздушные каштановые волосы, выписанные в свойственной великому живописцу манере, спадали на плечи. Левая рука прижимала к груди крест, который казался выточенным из неземного дерева. Пока еще были неразличимы лицо и правая рука. Или скорее они, должно быть, появились вначале, но затем скрылись, будто заново переписанные художником. Их заменили светлые краски, оставленные окошками, куда заглядывать мог только Винчи.
Незавершенная, непонятная, эта картина излучала властное очарование.
— Должно получиться неплохо, — заметил Леонардо. — Давно я над ним работаю. До последних дней я никак не мог ухватить главного. Сейчас, кажется, нашел. Еще несколько попыток, и… Кстати, Гвидо, что ты думаешь о том волке?
Очарование нарушилось.
— Каком волке?
— Да о той волчьей голове в рамочке на бумажке Джакопо. Что бы это могло значить?
— Не знаю. Может быть, это предостережение, чтобы не доверять Гирарди? Что у него повадки дикого зверя?
Мэтр отрицательно покачал головой в знак несогласия:
— Неверно. По-моему, речь идет о вывеске.
Я посмотрел на рисунок.
— Вывеска? Вы хотите сказать, вывеска на лавочке?
— Да. На таверне, к примеру. Или на постоялом дворе. Думается, это бумажка с адресом, которую дали Джакопо. Адрес, куда он мог или даже должен был прийти. Может быть, ему вручили ее перед отъездом из Авеццано: «Встреться с До Гирарди в таверне „Волк“». Совет оказался роковым.
— Тем не менее это еще не доказательство виновности Гирарди. Донато мог быть с ним знаком, но не быть убийцей.
— Кто знает? А пока отдадим-ка бумажку кардиналу Бабьене, пусть он ломает голову. Однако нас это не освобождает от…
Наши глаза встретились, и я сразу понял, о чем подумал мэтр.
В результате вечером 2 января 1515 года я сидел за кружкой прокисшего сидра в одном из самых злачных мест квартала Трастевере: в трактире «Волчья голова».
В течение двух дней Леонардо посылал своих учеников прочесывать город в поисках таверны с похожим названием. Один из них обнаружил ее в глубине улочки, наиболее удаленной и наименее посещаемой, примыкавшей к кварталу Лунчаретта. Жизнь на улице Сола уже приучила меня к сомнительным заведениям, но атмосфера этого трактира показалась мне особенно гнетущей: низкий потолок, закопченные стены; два чахлых светильника едва освещали помещение. У стен стояли семь или восемь столиков, а хозяин вяло ходил от своего погреба к сидящим за ними питухам. Впрочем, последних было немного в эти праздничные дни: человек шесть весельчаков разного возраста, похоже, знакомых друг с другом.
Сам хозяин был плотным, медлительным, пьяненьким; правую ногу он тащил так, словно к ней привязали ядро, и смеялся в ответ на взрывавшиеся над столиками сальные остроты.
Я быстро почувствовал интерес к моей особе. Один тип нахально разглядывал меня, другие посматривали искоса, но так или иначе я был в центре внимания. И совсем не ободряло то, что в соседнем переулке меня ждал Салаи. Можно ли ему доверять?
Я сделал над собой усилие, медленно опустошил свою кружку и углубился в созерцание огня. Был уговор: никого не расспрашивать об обжигальщике Гирарди, во всяком случае, не в первый вечер. Слишком велика была опасность вызвать любопытство предполагаемого сообщника. Так что мне пришлось насторожить уши и пытаться побольше узнать о делишках, творящихся в этом местечке.
Однако первое посещение таверны «Волчья голова» оказалось бесплодным: мне не удалось подслушать ничего интересного, к тому же меня буквально сковали тяжелые взгляды.
Вышел я из таверны с огромным облегчением, поздравляя себя с тем, что иду на своих ногах.
Вечера третьего и четвертого января тоже не принесли новостей. Правда, посетителей было больше, и встретили меня не так враждебно, однако никто не сказал мне ни слова, и мне опять не удалось ничего расслышать. Лишь хозяин, казалось, заинтересовался мною и даже улыбнулся на прощание, когда я уходил.
И только вечером пятого января мне удалось пожать первые результаты моих сидений. Довольно поздно, когда таверна уже утопала в дыму и чаду, сквозь который с трудом можно было различить лица, дверь отворилась, и вошел какой-то мужчина. Пальцы мои непроизвольно сжали кружку. Роста он был среднего, зато на лице была простенькая маска «волчья голова», закрывавшая глаза и нос. Волк…
Незнакомец решительным шагом подошел к хозяину, они обменялись короткими фразами, потом он прошел к столику, за которым беседовали двое молодых людей моего возраста. Он наклонился к одному из них, прошептал несколько слов и что-то сунул тому в руку. Затем вышел, а следом за ним вскоре проследовал и тот молодой человек, сделавший вид, что идет подышать свежим воздухом. Я уже было встал из-за стола, думая, что напал на важный след, но тут появился другой мужчина, верхняя часть лица которого тоже была скрыта под черной маской. Я озадаченно сел. Последовала та же процедура, и пришелец быстро удалился, уведя за собой второго молодого человека.
Совсем не нужно было быть завсегдатаем этого заведения, чтобы понять смысл таких приходов и уходов: таверна служила местом свиданий городских извращенцев. Джакопо Верде, вероятно, искал такое заведение, и кто-то дал ему адрес. Если верить бумажке, найденной на улице Сола, Донато Гирарди являлся посредником в этом деле.
Тогда я стал разглядывать каждого из выпивох в отдельности. Самые молодые были добровольными жертвами, хозяин — сутенером, а два молодца у двери — телохранителями. Что касается остальных, трудно было определить, какую роль играли они в этой комбинации.
Теперь стали понятны обращенные ко мне зазывные улыбочки хозяина: он решил, что я тоже один из молодых людей, готовых на…
Впрочем, он уже направлялся ко мне:
— Ну что, красавчик! Птенчик выпал из гнездышка?
У меня сжалось горло.
— Ищешь, где бы погреться, не так ли? Так ты угадал, папочка Альберго займется тобой.
Он дотронулся до моей руки, которую я с отвращением отдернул. Тон его стал слащавым:
— Ну-ну! Не строй из себя целочку. В твои годы в «Волчью голову» не приходят просто так. Но может быть, я тебе не нравлюсь?
Я резко встал, едва не опрокинув стол. Но он оказался проворнее и схватил меня за горло.
— Бенито! Игнацио! Вы только поглядите! Эта девочка находит, что я не в ее вкусе!
От двери, прыская со смеху, приблизились двое молодцов.
— Миленький, сам виноват! Не надо ходить в таверну, если ее хозяин тебе не по нраву!
Капкан захлопнулся. Я попытался позвать Салаи, но трактирщик так сдавил горло, что я не мог выдавить ни звука. Его сообщники, схватив меня с двух сторон, легко оторвали от пола. Все умолкли в предвкушении предстоящего зрелища.
Не отпуская горла, хозяин погладил меня по щеке.
— А он совсем свеженький, этот птенчик. Ну же, красавчик, видишь, сколько неприятностей от твоего ломанья? Если уж нравится приходить сюда, не будь таким разборчивым.
Лицо его было в нескольких дюймах от моего; изо рта пахнуло перегаром и гнилыми зубами.
— Если только… — Он недобро прищурился. — Неужели ты не хочешь поделиться с папочкой Альберго? А с Бенито или Игнацио? Эй вы, слышите? Может быть, он пришел получить свою порцию? А потом забудет своих друзей? Попробуем?
Телохранители одобрительно засмеялись.
— Я… я… — с трудом прохрипел я.
— Ты… Ну конечно же, ты, мой птенчик…
Свободной рукой он ударил меня. Удар пришелся в висок, и меня ослепило. Не успел я опомниться, как хозяин снова нагнулся ко мне, собираясь ударить. Я еще успел заметить поднятую руку, смеющиеся лица Бенито и Игнацио, головы, окружившие нас. Послышался уверенный голос:
— Прошу вас, Альберго…
Он донесся откуда-то сзади.
— Прошу вас, Альберго, оставьте его в покое. Это мой друг.
«Салаи… — мелькнула мысль. — Но нет, голос другой…»
— Твой друг?
В тоне хозяина слышалось сожаление по поводу того, что не успел он стукнуть меня, да посильнее… Он сделал знак, чтобы меня отпустили. Сквозь пелену, затянувшую мои глаза, я узнал направлявшегося ко мне: Джузеппе, один из молодых подмастерьев с улицы Сола. Он, видно, только что вошел, так как все с изумлением уставились на него.
— Твой друг? — повторил хозяин. — Ты в этом уверен?
— Да, мой друг. И Джакопо — тоже.
Имя Джакопо прозвучало как выстрел. Лица вокруг помрачнели, и каждый поспешил повернуться ко мне спиной; некоторые перекрестились. Хозяин таверны нахмурился и, пожав плечами, тоже отвернулся от меня.
Джузеппе взял меня за руку и помог сесть.
— Похоже, я появился вовремя.
— Спасибо, Джузеппе. Не будь тебя, не знаю, что и было бы.
— Ты получил бы наказание, какого заслуживаешь, — заметил он.
Затем, понизив голос, почти шепотом спросил:
— Кто ты на самом деле и что тебе здесь надо?
У меня все еще кружилась голова, и вралось с трудом.
— Ты… ты сам только что сказал, что я друг Джакопо Верде.
— Раньше я тебя никогда не видел, и он не говорил о тебе.
— Я видел его недавно: был среди тех, кто обнаружил его тело на колонне Марка Аврелия. С тех пор я пытаюсь понять причины этого убийства с расчленением.
— Поэтому ты и снял его комнату?
— Верно.
— Ты либо рехнулся, либо очень наивен. Таверна «Волчья голова» — не место для развлечения сынков буржуа.
— Но ты же пришел сюда…
— По необходимости, а не ради удовольствия.
Мы смущенно замолчали. Разговоры вокруг нас возобновились.
— Джакопо тебе показал это место? — спросил я.
— Однажды я случайно узнал, на какие деньги он живет. А он знал, что я в нужде, и предложил мне последовать его примеру.
— Подозреваешь кого-нибудь в его убийстве?
Джузеппе замялся.
— А почему я должен тебе доверять? Тебе мало, что я спас тебя от взбучки?
— А ты не подумал, что убийца не остановится? Что, если он продолжит убивать? Никто, включая и тебя, не будет в безопасности.
Он вздохнул.
— Согласен. Что ты хочешь знать?
— Во-первых: давно ли ты был с ним знаком?
— Поселился я в том доме около шести месяцев назад. Джакопо уже жил там несколько недель. Мы не сразу подружились, он почти не общался с нами. Впрочем, кажется, и работы у него постоянной не было, как у нас. Я работаю у одного обойщика на улице Шляпников. А он всегда вставал поздно. Однажды вечером я встретил его на набережной Тибра с каким-то пожилым мужчиной. Поведение их было недвусмысленным.
— Ты разглядел лицо того мужчины?
— Плохо. Да и прошло с тех пор уже месяцев пять. Но нетрудно было догадаться, что это один из клиентов. Позже я спросил Джакопо. Он объяснил, чем занимается, а так как денег мне не хватало, то после долгих колебаний я… все-таки пришел в «Волчью голову».
Он отпил из моей кружки.
— А он тебе говорил, как он сам нашел это место?
— Только намеками. Но я думаю, он не был протеже папаши Альберго. Он подчинялся какой-то женщине. Скорее старой… — Он улыбнулся. — Ты должен знать, что заниматься таким делом без покровителя невозможно.
— Так ты говоришь, женщина… А я-то думал…
Вспомнилась бумажка, найденная у Джакопо Верде.
Изображение головы волка, «do ghirardi», обжигальщик… Все наши умозаключения потеряли смысл.
— Зовут ее Джульетта. Время от времени она обычно приходит сюда. Но после убийства Джакопо почему-то не показывается. То ли за свою жизнь боится, то ли желает что-то скрыть.
Еще одно предположение пришло мне на ум: вторая голова в колонне Траяна — голова старухи.
— Где можно найти эту Джульетту?
— Она живет в небольшом доме за церковью Святой Цецилии. Однако баба суровая, и я бы на твоем месте…
Я прервал его:
— Тебе знакомы некоторые из клиентов Джакопо?
— Как правило, мужчины приходят сюда в масках. Из осторожности, разумеется.
— Само собой. И Джакопо никогда не рассказывал тебе о своих встречах?
— И да, и нет. С некоторых пор Джакопо стал реже появляться в «Волчьей голове». Он сказал, что один из его клиентов обещал пристроить его. Пристроить — это значит взять на содержание. Подыскать ему жилье получше, хорошо платить, устроить на работу к знакомому ремесленнику. Короче, дать ему шанс.
— Или отрубить ему башку… Известно что-либо об этом щедром меценате?
— Ничего, кроме того, что он был влиятельный и богатый. Ты считаешь, он убил Джакопо?
— Не исключается. В Риме хватает людей влиятельных и богатых. Может быть, и следовало бы снять обвинение с…
Я чуть было не произнес имя обжигальщика извести, но вовремя сдержался. Тот все еще находился в подвалах замка Сант-Анджело, и никому не полагалось знать о его предполагаемой причастности к этому делу.
— А не навестить ли нам Джульетту, Джузеппе?
Тот отвел глаза.
— Я сюда не развлекаться пришел, как ты понял. Мои кредиторы проявляют нетерпение. К тому же я не уверен, что Джульетта обрадуется мне.
Я не стал его уговаривать, уточнил местонахождение дома Джульетты и незамедлительно покинул таверну.
Ночь была холодной.
Я поискал Салаи, но не нашел. Я здорово рассердился: не вмешайся Джузеппе, долго мне пришлось бы ждать помощи! Однако такое предательство не изменило моего решения, и я один отправился к сутенерше Джакопо Верде. Кстати, церковь Святой Цецилии находилась к югу от Лунчаретта, если спускаться к порту: путь не должен был занять много времени.
По дороге я припоминал, что говорила моя матушка о святой Цецилии, которую она чтила, как и большинство римлян. Согласно легенде, Цецилия, ревностная христианка, в эпоху гонений на христиан была обезглавлена, но прожила еще три дня.
Однако двенадцать-тринадцать столетий спустя мало было надежды на подобное чудо со старой Джульеттой…
Дом был типичным для жилых зданий квартала: постройка из кирпичей и камня, с нависающим вторым этажом и выступающими окнами. Нелишне добавить, что сорок лет назад эта часть города была заселена меньше, нежели сейчас, так что найти дом мне не составило труда.
Вокруг царили тишина и спокойствие. Я условным стуком постучал молоточком по наличнику, но никто не ответил. Тогда я подвигал щеколду, и, как я и ожидал, дверь открылась сама.
Внутри стоял знакомый тошнотворный запах…
Оставалось лишь поставить в известность полицию.
Несмотря на поздний час, капитан Барбери без лишних слов оседлал лошадь, я сел на круп сзади него, и, проскакав через город, мы нашли квартал таким же безмятежным, каким он был, когда я покинул его.
Переступив порог дома Джульетты, капитан тоже был поражен невыносимым запахом.
— Похоже, ты нашел ее, Гвидо.
Он взял факел, который мы привезли с собой, и быстро поднялся по лестнице. Очутившись на этаже, открыл первую дверь слева, дверь спальни.
В колеблющемся свете нам открылось зрелище, о котором предупреждал убийца: на кровати ничком лежал обнаженный и обезглавленный труп старухи. Кровь длинными черными полосками спеклась на ее спине и ногах; труп уже начал разлагаться.
— Какая мерзость! — бросил Барбери.
Преодолевая отвращение и зажав нос, я приблизился к телу.
— Кажется, это та самая женщина, чья голова оказалась в колонне Траяна. Способ, которым перерублена шея, не оставляет никакого сомнения.
Наклонившись над телом, я заметил две необычные детали.
— Вам такое встречалось, капитан?
Барбери, в свою очередь, нагнулся. Между ног убитой торчало окровавленное лезвие большого ножа.
— Орудие труда убийцы… — предположил он.
— Возможно. Но зачем втыкать его туда, да еще лезвием кверху?
— Наверное, это намек на пороки, изобличаемые убийцей у жертв: «Eum qui peccat, Deus castigat»!
— Допустим. Тогда что вы думаете об этом?
Я показал на маленькую черную штуковину в форме развернутых крыльев, аккуратно положенную между плечом и шеей мертвой.
— Похоже… похоже на мидию… Раковина мидии!
— Точно, мидия. Вскрытая и вычищенная. Нет сомнения, это еще один знак, оставленный нам убийцей. Пустая раковина мидии и нож…
В этот момент на лестнице послышался крик:
— Капитан, капитан!
В проеме двери показалось лицо солдата.
— Капитан! Мы мчались что есть духу. Со мной Альдо и Балтазар. Балтазар говорит, что знает этот дом.
Зажимая нос, из-за его спины выдвинулся Балтазар.
— Это правда, капитан. Здесь все знают его. Это дом старухи Джульетты.
Барбери раздраженно передернулся.
— Да знаю я… Нет ли чего поновее…
— Капитан, — продолжил Балтазар, — я хочу сказать… дело в том, что Джульетта не просто старуха… Джульетта — мать Гирарди, обжигальщика!