В это время года бретонская деревня была вся окутана снежной пеленой. Декабрьские морозы сковали льдом ручейки, занесли снегом все холмики, посеребрили инеем заборы. Небо было покрыто непроницаемой серой мглой.

Луиза приехала в Кемпэр после полудня; выйдя с мадам Арманд из вагона, она сейчас же увидела на платформе Жана, приехавшего за ними в омнибусе.

– Тетя не могла приехать, Луизетта, – сказал он, – ты должна извинить ее. Она простудилась, и я настоял, чтобы она осталась дома. Я уверен, что она волнуется и смотрит в окно – не видно ли на дороге экипажа. Вы хорошо доехали?

Луиза ответила, что между Парижем и Мансом им было холодно и что в Мансе они выходили из вагона и пили горячий бульон, чтобы согреться; там им налили кипятку в грелки и до Кемпэра они доехали отлично.

Все трое сели в омнибус, и лошадь с места взяла крупной рысью. Белые и черные силуэты деревьев быстро замелькали за стеклами окон. Жан заговорил, но опять коротко и отрывисто, как бы подыскивая тему для разговора.

Разговор оборвался; холодная сдержанность мадам Арманд парализовала молодых людей. Жан, сидевший подле воспитательницы, пересел на противоположную скамеечку, к Луизе. Он обратил ее внимание на дорогу, видневшуюся в окно, и они оба стали следить за темными колеями, проложенными омнибусом и резко выступавшими на белом снегу. Окрестности тонули в тумане; только слабый красноватый отсвет обозначал то место, где должно было быть солнце.

В полном молчании доехали они до Локневинэна. Луиза с трудом узнала замок. Куда девались роскошь лета, отблеск солнечных лучей на сланцевой крыше, тенистые уголки парка, напоенные летним зноем, усыпанные желтым гравием дорожки, окружавшие газоны и убегавшие в чащу деревьев? Трубы, деревья, лужайки – все было занесено снегом.

В доме, где она и Жан полюбили друг друга, их встретило глубокое молчание. Молодые люди шли впереди мадам Арманд; Жан, взволнованный воспоминанием о летней идиллии, держал руку Луизы в своей.

Приятная теплота передней сразу рассеяла их грустное настроение. Из гостиной, пробиваясь между слегка раздвинутыми портьерами, падал на пол трепещущий отблеск от пылавших в камине дров. В столовой топилась печь, и виднелся накрытый белоснежной скатертью стол с тремя приборами; на буфете высились груды тарелок. Гостей ждали, все было приготовлено к их приезду.

Погруженные в свои блаженные воспоминания, жених и невеста медленно поднялись по лестнице. На площадке первого этажа оба, точно по взаимному уговору, остановились. Здесь Луиза, обессиленная, в первый раз склонилась на плечо Жана, и он, медливший до тех пор признанием, но побежденный искренностью порыва, привлек ее к себе и поцеловал в лоб. Их взоры встретились и они пожали друг другу руки.

– Пойдем, Луизетта, – сказал Жан. – Тетя ждет нас.

Они постучались. Горничная открыла дверь, и из глубины алькова послышался голос:

– Вот и наши влюбленные!

Молодые люди бросились в объятия тетки. Мадам Бетурнэ всегда желала этого фрака; радуясь исполнению своей заветной мечты, она долго не выпускала соединенных рук жениха и невесты из своих. Она была в отчаянии, что ей не удастся быть на свадьбе: противная инфлюэнца не хочет отстать от нее. Какая обида! Они будут завтракать внизу одни… По крайней мере, они придут к ней поболтать после завтрака?.. Она так скучает в своей комнате.

Горничная доложила, что завтрак подан и что кухарка спрашивает, когда господа сядут кушать.

– Идите, мои милые, – сказала мадам Бетурнэ, – у вас должен быть волчий аппетит. Идите, кушайте, а нам, старикам, предоставьте возиться со своими недугами.

Молодые люди и воспитательница спустились в столовую; Жан вел под руку мадам Арманд; Луиза шла за ними.

Присутствие третьего лица сначала стесняло Жана и Луизу, но потом они забыли о ней, и к концу завтрака разговор стал непринужденнее. Жан с интересом расспрашивал о Верноне, о строгостях институтской жизни, о классах, о спальных залах, Ему никогда не удавалось проникнуть в монастырь; несмотря на протекцию мадам Бетурнэ, дальше приемной его не пускали. Луиза с наивной откровенностью, ничего не скрывая и без всякого кокетства, описывала однообразную безмятежность монастырской жизни, распределенной по часам. Детская невинность души, звучавшая в ее рассказах, придавала им невыразимое очарование.

Жан, познавший жизнь с четырнадцатилетнего возраста и, как моряк, испытавший на своем веку немало приключений, вспомнил свою юность, и ему сделалось стыдно, что ему нельзя похвалиться перед невестой таким же незапятнанным прошлым. Ему вспомнились стоянки в разных портах, мимолетные увлечения в далеких чужих городах, где морякам приходилось жить иногда по нескольку месяцев, – странные, прихотливые увлечения, носившие отпечаток тех стран, где они зарождались. Возле Луизы он не испытывал ничего, похожего на пережитые тогда чувства, и ни малейшего смущения: ему было с ней легко и приятно, как бывает приятно дышать чистым воздухом или слушать ласкающую мелодию. Ему казалось, что своей любовью он искупит все, что хотел бы вычеркнуть из своего прошлого. И все-таки он упрекал себя, что не может ответить на беззаветную нежность этого юного сердца всем пылом искренней страсти и что их братские поцелуи не пробуждают в нем никакого волнения.

День кончился в мирной беседе у постели тетки. Мадам Арманд уехала с ближайшим поездом, и Жан, оставшись наедине со своей юной подругой, показал ей приготовленную для нее комнату в первом этаже, против комнаты тетки. Он заранее уставил эту комнату зимними растениями, украсил стены картинами, поставил в шкаф любимые книги Луизы. Ни одна мелочь не была забыта; зная привычки Луизы, Жан даже заменил большую пуховую подушку маленькой плоской подушечкой.

Наступил вечер. Утомленная дорогой Луиза хотела лечь пораньше. Молодые люди простились с мадам Бетурнэ, и Жан проводил Луизу до дверей ее комнаты. На пороге Луиза наклонилась к жениху и тихо шепнула:

– Жан, вы молитесь вечером?

Молодой человек с улыбкой ответил, что изредка исполняет этот долг, чаще же всего ограничивается одним благим намерением.

– Ну, так сегодня, войдя в свою комнату, вы станете на колени… Впрочем, нет, сделайте это лучше сейчас, у меня!

Луиза подвела жениха к своей кровати и, положив руку ему на плечо, заставила его опуститься на колени. Он подчинился и, охваченный невольным умилением, наклонил голову.

– Услышь меня, благодатная Мария, – начала Луиза и остановилась.

Жан старался вспомнить забытые слова молитвы и, с помощью Луизы, которая подсказывала ему, когда он останавливался, прочел ее до конца.

Луиза взяла его за руку и прибавила:

– Молим Тебя, Пресвятая Дева, сделай, чтобы ничто не помешало нашему союзу и чтобы потом мы были счастливы…

Жан послушно повторил за нею эти слова. Его охватила безграничная нежность к этой девушке, видевшей свое счастье только в нем.

Она проводила его до двери и, когда он дошел до поворота лестницы, послала ему воздушный поцелуй.

Войдя в свою комнату, Жан закурил сигару и отворил окно. Комната быстро наполнилась холодным ночным туманом, но Жан привык не обращать внимания на такую погоду и во всякое время года выкуривал свою сигару на корабельном мостике, распахнув сюртук, подставляя грудь свежему ветру и чувствуя, как от этой освежающей струи по его жилам разливается живительная бодрость.

Выкурив сигару, он закрыл окно, но его мысли не рассеялись вместе с клубами синего дыма, и глубокая морщина между бровями не разгладилась. Через две минуты он уже был в постели и раскрыл свою любимую книгу: «Путевые впечатления» Гейне, которая всегда сопровождала его в его странствиях по белу свету. Некоторые страницы он знал наизусть и все-таки любил их перечитывать.

Сегодня он читал следующее:

«Но прекрасная Гедвига любила меня, потому что, как только я приближался, ее голова склонялась к земле, волосы падали на лоб, а блестящие глаза, прикрытые их черными прядями, сияли, как звезды на темном небе… Я слышал однажды, как она молилась пред маленьким образом Пресвятой Девы с золотыми украшениями, висевшим в нише над дверью и освещенным лампадкой; я сам слышал, как она просила Богородицу не позволять мне всюду лазить и купаться после выпивки… Я, конечно, влюбился бы в эту красивую девушку, если б она была равнодушна ко мне, но я остался равнодушен к ней, потому что она любила меня… Мадам, если вы желаете быть любимой мной, вы должны обращаться со мной, как с собакой…»

Жан закрыл книгу и задул свечу.