Глава 5
Три грузовика и одна папочка «совершенно секретных» секретов!
Работа в аппарате Общего отдела не оставляет места для скуки… Не одна проблема навалится на тебя, так обязательно другая…
Умер Микоян Анастас Иванович. Бывший Председатель Президиума Верховного Совета СССР — теперь бы сказали — Президент! Член ЦК КПСС. Главная историческая реликвия страны!
Это про него — Микояна — москвичи при думали довольно меткую и образную шутку:
«От Ильича до Ильича без инфаркта и паралича…» Думаю, что нет смысла уточнять — первый Ильич это Ленин, второй — Брежнев.
Биография Микояна и в самом деле столь богата всяческими событиями, что вдоволь хватило бы на десяток авантюрно-приключенческих романов.
Взять хотя бы тот факт, что Микоян один-единственный из оставшихся в живых 26 бакинских комиссаров… Выходит, был двадцать седьмым, что ли? Был со всеми вместе, а как остался в живых? Что-то там связано с англичанами, проходом на Каспии и так далее… Никогда не мог разобраться в этой запутанной истории…
Среди близких друзей Анастаса Ивановича, знакомых, товарищей по партии были все — и Ленин, и Сталин, и Бухарин, и Троцкий, и Орджоникидзе, и…, и…, и…
Особенно четко я это понял примерно на десятый день после смерти великого, без преувеличения, коммуниста-долгожителя.
Вызывает меня Черненко:
— Вот какое задание тебе, Виктор… — говорит он и задумчиво перебирает на столе какие-то документы. — Микоян умер…
— Знаю… — отчего-то растерялся я, а сам быстрехонько пытаюсь понять — какое это ко мне имеет отношение.
— Подбери надежных ребят из аппарата, — продолжает Черненко, — которые язык за зубами держат и…
Я внутренне напрягся, жду дальнейших слов.
— Помещение вам выделено… Распоряжение я уже дал. В общем, его архивы начнут свозить сегодня. Вы все сортируете, составляете описи, так, чтоб ни одна бумажка не пропала! Понятно говорю?
— Понятно, Константин Устинович.
— Описи пойдут на самый верх. Вместе с обнаруженными документами, естественно… Там может оказаться всякое. Он с дореволюционных лет собирал. Понимаешь ответственность? Вот! Сначала обо всем мне будешь докладывать…
Архив Микояна свозился из нескольких мест — дачи, квартиры, еще откуда-то. Впечатление создавалось такое, что было этих бумажек, папок, вырезок из газет и прочего барахла видимо-невидимо и никак не меньше трех здоровенных грузовиков.
В аппарате ЦК КПСС испокон веков было два самых главных архива — архив Политбюро и архив Секретариата. Иначе их называли так: 6-й сектор, 7-й сектор (по названию секторов общего отдела). Оба эти архива были из разряда «не для простых смертных». Более того — вообще не для «смертных». Пользоваться помещенными туда материалами могли далеко не все Секретари ЦК. Но Черненко, на правах заведующего Общим отделом, имел в оба эти архива не ограниченный доступ и знал все их фонды преотлично.
Часто случалось так, что видные историки и писатели обращались с просьбами в ЦК: «Ознакомьте, пожалуйста, с тем или иным документом… Роман не напишу! Диссертация будет грешить против истины…»
Решения принимал Черненко! Только от него зависело — допустить или нет. И тут у него советчиков не было… Но все одно редко кто туда попадал, будь ты хоть четырежды лауреат всех премий разом.
Итальянский журналист Авеллино сразу после избрания Черненко поспешил опубликовать громадный материал про нового советского Генсека. Назвал он статью — «ХРАНИТЕЛЬ ПАРТИИ»! Вот, как говорится, попал в самую точку…
В ЦК КПСС всегда существовало непреложное правило — после смерти любого Секретаря ЦК, его архив в обязательном порядке изымался, анализировался и помещался после сортировки в сверхсекретный сектор. Такие архивы оставались практически у всех — у кого больше, у кого меньше. Исключение составил лишь один человек — главный идеолог партии Михаил Андреевич Суслов, после которого не было обнаружено никаких архивов. Похоже, они ему попросту были не нужны…
Самым серьезным грифом в седьмом секторе был не привычный всем «секретно» или «совершенно секретно», а иной — «особой важности особая папка». Здесь покоились сверхконфиденциальные материалы. Доступ к ним имел очень узкий круг лиц, в число которых под первыми номерами входили Брежнев и Черненко. Брежнев этими фондами не интересовался. Черненко знал об этих фондах все!
Архив почившего в бозе Микояна представлял с одной стороны — «терра инкогнита» (неизведанную страну), с другой — огромную потенциальную опасность… Никому не было известно, какие откровения оттуда можно было выудить и как они, эти откровения, позволь им выплеснуться на свет божий, будут себя вести…
Обстановка в стране «напряженная»: капиталисты-империалисты день и ночь головы ломают, чтобы побольней укусить социализм, а тут еще внутреннее диссидентство разыгралось — песни под гитары на разные голоса поет, за границу сбежать норовит, да по «Голосу Америки» строй обтявкать…
Случись такое событие, попади кое-какие странички из микояновского архива в «свободный» западный микрофон и шуму было бы много… Вот почему к работе с архивом были допущены не просто люди, а проверенные люди, и не просто — проверенные, а проверенные компетентным КГБ СССР.
Самые любопытные, неожиданные и интереснейшие находки пошли чуть ли не с первого дня!
Из архива А. И. Микояна
(Воспоминания А. Микояна об ошибке Сталина и о Карибском кризисе)
ОЧЕРЕДНОЕ УПРЯМСТВО СТАЛИНА
Как-то в 1947 году Сталин выдвинул предложение о том, чтобы каждый из нас подготовил из среды своих работников 5–6 человек, таких, которые могли бы заменить нас, когда ЦК сочтет нужным это сделать. Он это повторял несколько раз, настаивал.
Я высказался в поддержку такой идеи, но сказал, что 5–6 человек, зная своих работников, не могу подготовить, чтобы они смогли меня заменить. У меня есть на виду 2–3 работника. Если с ними год — два хорошо поработать, то они могут стать достойными кандидатами для замены. В ответ на вопрос Сталина я назвал трех моих заместителей: Крутикова, Меньшикова и Кумыкина. Сталин спросил, что они из себя представляют. Я конкретно рассказал, на что они способны, какие имеют достоинства и недостатки.
В последующем Сталин часто спрашивал о них. Отвечая ему, я всякий раз подчеркивал способности Крутикова.
Вдруг через год Сталин неожиданно предложил выдвинуть Крутикова на должность заместителя Председателя Совета Министров СССР с возложением на него обязанностей по внутренней торговле. Я остро возражал.
Сталин упрекал меня, что не хочу уступить ему своего зама, что мне не хотелось расставаться с ним. Я сказал, что не этим руководствуюсь, а боюсь, что он не готов для этой должности. Для этого надо ему еще поработать. Я заявил, что даже Министром внешней торговли он сегодня не может еще стать, но через год наверняка это будет реально.
Сталин со свойственным ему упрямством, при моих настойчивых возражениях, в июле 1948 года все же провел назначение Крутикова, даже не побеседовав с ним. Через семь месяцев он был освобожден с переводом на меньшую работу.
Экземпляр единственный
Диктовка т. Микояна А. И. 1.VI-65 г.
В середине мая, когда усилились бомбардировки Северного Вьетнама и началась вооруженная интервенция в Доминиканскую республику, это вызвало сильное возбуждение. На заседании Президиума ЦК КПСС выступил министр обороны с оценкой положения и с предложениями.
Как потом оказалось, это было сделано по поручению секретаря ЦК.
Доклад министра был сделан в письменном виде, но он кое-что добавил и от себя.
На мой взгляд, оценка была дана неправильная, преувеличенная, оба события оказались чуть ли не попыткой американцев к столкновению с нами и утверждалось, что нам нельзя ограничиваться тем, что мы делаем сейчас в смысле помощи Вьетнаму, что после доминиканских событий могут последовать события, направленные против Кубы. Поэтому мы должны принять активные меры для противодействия американцам.
Предлагалось на Западе (наверное, в Западном Берлине и на границе с Западной Германией) провести военные демонстрации, перекинуть некоторые части — воздушные, десантные и другие — с нашей территории в Германию, в Венгрию.
Потом министр добавил, что если так дело пойдет, то Куба окажется под угрозой. Нам нужно быть готовыми ударить по Западному Берлину. Потом от себя он сказал, что вообще нам, в связи с создавшейся обстановкой, следует не бояться идти на риск войны.
Эти слова министра меня поразили.
Ввиду того, что было позднее время, а вопрос крупный, решили ограничиться обсуждением, обдумать и в следующий раз специально обсудить этот вопрос.
Через неделю это было сделано. Министр доклад повторил, но там уже не говорилось о риске войны, о Западном Берлине. Речь шла о демонстрационных мерах, об учениях войск и пр., которые, конечно, могли быть проведены и какое-то впечатление могли произвести, но не имели бы никакого результата, кроме отрицательного.
После выступил секретарь ЦК в том же духе. Выступил и я. Сказал, что требуется трезвая оценка обстановки. Что касается Вьетнама, то сами вьетнамцы готовы вести борьбу чуть ли не 10 лет, до полного освобождения Вьетнама, китайцы же еще больше. Поэтому не надо горячо на это реагировать, надо спокойными быть.
К тому же, мы не можем никаких мер принять, поскольку без содействия Китая это не возможно. Да и сами вьетнамцы, как вы знаете, отказались от наших сил, которые мы им предлагали.
Что касается Кубы, то, конечно, американцы, и в первую очередь Джонсон, хотел бы с Кубой расправиться, но я не вижу данных, которые бы говорили о том, что американцы готовятся напасть на Кубу.
Действия американцев в Доминиканской республике особого рода. Мы с ней никакими обязательствами не связаны, мы ведем всю необходимую борьбу против американцев в защиту Доминиканской республики в Совете Безопасности, политическими средствами. И Кастро очень доволен нашей политикой и борьбой в этом конфликте.
Я выразил удивление и неудовольствие тоном доклада и предложениями министра. Поскольку все эти меры не дадут никакого эффекта, если не иметь целью начало военных действий, то должны ли мы воевать в Европе против американцев, когда они повода прямого не дают, ведут себя хорошо и в Берлине и в других странах, где находятся наши войска?
Главный смысл всех мероприятий — сохранить мир для Советского Союза и тех социалистических стран, с которыми имеем прямые договоры об обороне. Если, например, нападут на ГДР, Чехословакию и другие соцстраны, то, конечно, мы должны будем воевать.
Поэтому я считаю, что мер никаких не нужно принимать, а если есть планы учений войск и другие мероприятия, то они должны проходить в назначенные ранее сроки. Что же касается предложения созвать Консультативный комитет Варшавского пакта, я не возражаю, поскольку созыв через полгода после очередной сессии будет естественным. Там и обсудить вопрос о нынешней обстановке и другие вопросы, но нам не следует никаких подобных предложений, изложенных министром, им предлагать, а можно спросить, что они думают и какие предложения будут.
Я убежден, что ни Польша, ни Чехословакия, ни другие страны не поддержат эти предложения.
Тов. Косыгин также выступил, сказал, что ведь когда-то Сталин начал блокаду Западного Берлина, но вынужден был отступить, при этом потеря была нашего престижа. И Хрущев неправильно сделал в 1948 и 1961 годах, после выступления Кеннеди по поводу увеличения количества оккупационных войск. Это не привело к поднятию нашего престижа, а наоборот.
Тов. Подгорный в том же духе высказался.
Тов. Суслов, примерно, так же сказал.
В общем договорились через месяц — полтора устроить Консультативное совещание как очередное и таких предложений не вносить.
Сперва я уткнулся в ворох пожелтевших от времени газет «Правда», «Известия». С первых полос гладит молоденький Микоян. Рядом с ним Бухарин. Сталин… Кто-то еще, кого и в лицо признать трудно.
О гениальности Николая Ивановича Бухарина слышать приходилось не раз, а вот прочитать что-нибудь из его творчества до сего дня не удавалось. Книги не публиковались, из библиотек они были изъяты, а газеты тех лет перекочевали давным-давно в запертые на многие ключи комнаты.
Беру одну статью Бухарина, читаю — чувствую разочарование… Поверхностные суждения, не слишком глубокий анализ, скоропалительные выводы. Беру следующую газету — что-то об антирелигиозной пропаганде…
Сплошная литературщина!
Больше читать Бухарина я не стал. Журналист он, видимо, был не плохой, а политик аховый. В общем, я разочаровался. Но появились и другие находки — куда интереснее!..
Никому неизвестные письма Сталина. Их несколько. Все адресованы Анастасу…
Приведу одно из них полностью. Оно того стоит не только из-за своего уникального содержания, но и по другой — пока «таинственной» причине, о которой скажу позже…
«Здравствуй, АнастасI
1) Твою записку о валютной «реформе» и ответ Брюханова читал. Я думаю, кто мы не можем и не должны проводить в данный момент никакой валютной реформы. Ты хорошо отмечаешь в записке отрицательные результаты нашей «системы». Но предлагаемое тобой средство («девальвация») выходит далеко за пределы поставленной задачи и влечет за собой (обязательно повлечет) целый ряд отрицательных финансово-экономических и политических результатов, которые (т. е. результаты) будут усугублены в условиях нынешних затруднений. Ради чего, собственно, нужна вся эта тряска? Из-за запроса американцев насчет леса?..»
Я с удивлением взирал на ровные карандашные строчки, начертанные рукой Сталина. Листки, похоже, вырывались из его «генсекского» блокнота. Ручкой Сталин не пользовался. Только карандашом — синим или простым. Но что безмерно поражало — это абсолютная грамотность. Тут не то, что в собрании сочинений не было никакой редакторской или корректорской правки, а запятые стояли на своих местах!
«… Кстати, у тебя в Америке сидят сплошь паникеры, не умеющие еще вдобавок скрывать свою панику перед врагами. Но запрос американцев пустяки: Америку можно обойти другими путями. Может быть из-за того, что перепродают червонцы концессионерам? Но разве у нас нет средств локализовать эту штуку другими путями?..
2) Я думаю, что кредитная блокада есть факт! Этого надо было ожидать в условиях хлебных затруднений… Немцы особенно вредят нам потому, что они хотели бы видеть нас совершенно изолированными, чтобы тем легче принудить нас пойти на монополию немцев в наших сношениях с Западом (в том числе и с Америкой). Стало быть: а) нельзя доверять немцам (Крестьянский тем и плох, что слепо верит немцам), б) надо глядеть в оба и иметь выдержку, не пугаться трудностей, ибо паника перед трудностями не облегчает, а усугубляет трудности, в) лучше сжать импортный план и выкроить резервы, чем сдаться немцам. Только при этих условиях мы сможем сохранить свободу действий на Западе… Атмосфера может несколько облегчиться теперь при двух условиях: а) если подпишем говеный пакт Келлопа, который (т. е. пакт) имеет для нас то значение, что может в некоторой степени связать Польшу (а также Англию) в смысле нападения на СССР и тем несколько нейтрализовать нынешние отношения тревоги и неуверенности, б) если нам удастся вывезти хотя бы ячменя миллионов на 20–30 рублей.
3) Думаю, что с хлебом у нас будет трудно еще недели две — три. Потом будет лучше. Может быть, это к лучшему? Почему? Потому, что сбережется хлеб и в конце года у нас могут оказаться резервы. Главное выдержать эти 2–3 недели, сжаться и выдержать. Надо теперь же направить работников по хлебу на Волгу, в Казахстан, на Урал, в Сибирь. ЦЧО (Центрально-Черноземная область — прим. автора), Украина, Севкавказ, которые от нас никуда не убегут, тоже, я думаю, раскачаются.
Словом, держись и не унывай — наша должна взять.
Твой И. Сталин
28/VIII.28
P. S. Мне кажется почему-то, что, несмотря на серьезность болезни, Серго вылезет. Сообщи об его здоровье, как только получишь сведения.
И. Ст.»
Анастас!
Твою записку получил. Видимо, с хлебом дела пойдут. Приходится признать, что Бухарин теряет возможность повести „форсированное наступление на кулака“ путем нового повышения цен на хлеб. Можешь ему сказать, что я вполне понимаю его положение и почти-что соболезную.
Был в Абхазии. Пили за твое здоровье.
Да, чуть не забыл. Теперь самое главное (самое главное!) вооружиться плюшкинской скупостью и не разбазаривать заготовленный хлеб. Нужна большая выдержка. Держись!
Жму руку.
Твой Сталин.
17/IX (год не указан)
Письмо получил.
1) На счет Ай-Ви-ли ничего не могу сказать. Лично я против свидания. Не знаю как думает об этом Н.(?)Б. Но отказать прямо сейчас, пожалуй, невыгодно. Лучше всего будет, если напишешь ему, что я нахожусь вне Москвы и нужно прежде всего списаться со мной, чтобы можно было сообщить ему (Айвили) мое согласие или несогласие.
2. Беленького следовало бы поставить на заготовках. На каком именно посту — это ты сам должен решить.
Жму руку.
Сталин
9/ VIII (Год не указан)
P. S. Форсируй во-всю эскпорт хлеба. В этом теперь центр.
Ст.
К письму приложен листок из другого блокнота с расчетами по хлебу (без подписи, но написанный той же рукой). Вот его содержание:
I) Трехмесяч. запас прод. хлебов (100 м. п.), как неприкосновенный запас (независимо от мобфонда), накопить не позже, как к 1-ому января.
2. План заготовки за год составить по линии продовольств. хлебов, а не только зерновых .
3. Украине дать год. план не менее 180 м. п. прод. хлебов, Сев. Кавказу — 50 м. п.
Письмо И. В. Сталина А. И. Микояну от 26 сентября 1928 года
Анастас!
Письмо получил. Как бы хорошо ни пошли хлебозаготовки, они не снимут с очереди основы наших трудностей, — они могут залечить (они залечат, я думаю, в этом году) раны, но они не вылечат болезни, пока не будут сдвинуты с мертвой точки техника земледелия, урожайность наших полей, организация сельского хозяйства на новой основе . Многие думали, что снятие чрезвычайных мер и поднятие цен на хлеб — есть основа устранения затруднений . Пустые надежды пустых либералов из большевиков! Что касается залечивания ран, то я думаю, что хлебного кризиса в этом году не будет, и мы сумеем кончить заготовительный год „так на так“ с некоторым запасцем . Этого для нас мало, очень мало. Но это все-таки лучше, чем заготовительтный кризис.
Насчет Стомолякова Молотов ничего еще не писал. Если с Парижем не выходит дело, я не возражаю против его назначения твоим замом.
Об Угланове поговорим по приезде в Москву. Он оказался, к сожалению, безнадежным путаником и в политических, и в организационных вопросах. Жаль, очень жаль.
Жму руку.
Твой Сталин.
26. IX.
Записки Сталина к Микояну касались разных периодов жизни — сначала дружественные, товарищеские отношения, со временем заметно охладевали. Сталин и Микоян отдалялись друг от друга. Но во всех этих письмах красной нитью проходит одна тема: хлеб, хлеб, хлеб…
«Анастас! Твою записку получил. Видимо, с хлебом дела пойдут. Приходится признать, что Бухарин теряет возможность повести «форсированное наступление на кулака» путем нового повышения цен на хлеб. Можешь ему сказать, что я вполне понимаю его положение и почти-что соболезную…»
Или еще в одном письме:
«…Форсируй вовсю экспорт хлеба. В этом теперь центр. Сталин».
Но иногда проскальзывали мнения и суждения о коллегах по партии:
«…Об Угланове поговорим по приезде в Москву. Он оказался, к сожалению, безнадежным путаником и в политических, и в организационных вопросах. Жаль, очень жаль».
«…Насчет Стомолякова Молотов ничего не писал. Если с Парижем не выходит дело, я не возражаю против его назначения твоим замом…»
«…Насчет Розенгольца я уже написал Молотову и внес формальное предложение. Серго может дать взамен Розенгольца Клименко.
«О Рябоволе написал Молотову…»
Иногда появляется нечто личное:
«…Был в Абхазии. Пили за твое здоровье!..»
И в каждом финале обязательное:
«…Жму руку. Твой Сталин…»
Я и мои коллеги из отдела тотчас ксерокопировали эти письма, подвергали расшифровке (почерк Сталина был весьма заковырист) и включали в описи. Описи вместе с отличными копиями ежедневно ложились на стол Черненко. Оригиналы до поры до времени ждали своей участи в сейфах. В конце разборки архива описей оказалось столько, что они были переплетены в три толстенных гроссбуха, размером каждый с хороший энциклопедический том.
Один документ поразил меня очень сильно. Всего три с половиной странички машинописного текста. Со всеми входящими номерами, естественно. С грифом «секретно»!
К Хрущеву и Микояну обращался легендарнейший маршал Григорий Константинович Жуков. Каждое его слово в письме от 27 февраля 1964 года сочится обидой и болью:
«…Про меня рассказываются и пишутся всякие небылицы. Какие только ярлыки не приклеивали мне, начиная с конца 1957 года и по сей день:
— и что я новоявленный Наполеон, державший бонапартистский курс;
— у меня нарастали тенденции к неограниченной власти в армии и стране;
— мною воспрещена в армии какая бы то ни было партийная критика в поведении и в работе коммунистов-начальников всех степеней;
— и что я авантюрист, унтер-пришибеев, ревизионист и тому подобное…
Мне даже не дают возможности посещать собрания, посвященные юбилеям Советской Армии, а также парадов на Красной площади. На мои обращения по этому вопросу в ГЛАВПУР мне отвечают: „Вас нет в списках!“
Никита Сергеевич и Анастас Иванович! Поймите в какое положение я поставлен…»
Судя по отсутствию резолюций на письме, Никита Сергеевич и Анастас Иванович письмо «зажали». Не дали ему никакого хода… К чему это привело — все прекрасно знают! Должные почести у нас принято воздавать после смерти…
Каждый день к Черненко на стол ложилась новая опись и новый комплект обнаруженных документов. Он их просматривал и тотчас отправлял дальше: к Андропову и Суслову. Оттуда они возвращались через несколько дней, с приколотыми резолюциями типа: «Продолжайте присылать на ознакомление…»
Насколько я мог судить по автографам Суслова и Андропова, ничто особенно их не заинтересовало. Они не заказали подборки на какую-то строго определенную тему. Брежнева микояновский архив не интересовал вовсе. У меня сложилось впечатление, что Черненко рассказывал кое о каких документах из этого архива, в частном приватном порядке. Любопытство у Брежнева не проснулось…
А материалы продолжали и продолжали вываливаться из папок, свертков и вороха желтых газетных листов.
Среди самых любопытных находок — вне всякого сомнения, нужно считать фотографии Ленина. Не того Ленина, что в Кремле, в Горках или на отдыхе, а того, что лежит в мавзолее.
Снимков было два. Оба очень четкие. Сделаны специалистами-медиками кремлевской лаборатории. Никто другой в то время их сделать просто не мог — это категорически запрещалось. Появление человека с камерой на пороге мавзолея строго каралось по всей тяжести закона…
А у Анастаса Ивановича фотографии покойного частенько бывали в руках. Он их, похоже, подолгу разглядывал.
Облик Ленина на этих снимках совсем не тот, что ныне — кожа на лице еще не столь дряблая, лишена лакировочного глянца, морщины у глаз будто живые, а вот с левой рукой дела обстояли неважно… Кожа, судя по фотографии, начала трескаться и расползаться. Видимо, эти неприятности и привели реставраторов тогда в мавзолей с фотоаппаратом в руках, а Микоян, воспользовавшись моментом, забрал впоследствии эти снимки себе.
Историческая роль этих фотографий, видимо, довольно значительна хотя бы по той причине, что сделаны они через несколько лет после смерти Ленина, задолго до войны, еще при жизни Сталина.
Эти фотографии тоже совершили, как и остальные документы, путешествие вверх и вниз — от нас к Черненко, от Черненко к Андропову и Суслову, потом назад…
— Ты вот что, Виктор, — сказал мне как-то Черненко, когда я забирал очередную порцию вернувшихся документов, а работа с архивом Микояна подходила к концу. — Сложи часть документов в особую папочку и принеси мне… Пусть пока у меня полежат…
— Какие, Константин Устинович?
— Письма Сталина, ленинские снимки в мавзолее и еще это, это и это, что карандашиком отмечено…
Я выполнил это поручение шефа в полном соответствии с полученным указанием. В нем не было нарушения никаких норм — Черненко имел право оставлять при себе любые документы.
Потом эта приметная папка несколько раз попадалась мне на глаза, когда Черненко доставал и передавал мне из своего сейфа те или иные бумаги. Почему-то он не спешил расставаться с письмами Сталина — листами из блокнота, исчерченными неровными синими карандашными строками… Может, действительно находил в них что-то очень важное для себя? Не знаю…
Когда Черненко умер, в ЦК началась поразительная кутерьма, связанная с борьбой за власть. Меня в его кабинет больше не пустили и какова дальнейшая судьба той папочки я не знаю. Но… Но я хорошо знаю, что в ней лежало!
Когда Черненко затребовал те самые документы по описи, чтобы поместить в свою личную папку, ксерокопии тех документов оказались как бы никому не нужны, они зависли в воздухе — их просто некуда было подшивать!
Иногда я достаю эти листки, вглядываюсь, например, в каллиграфически-красивые китайские иероглифы, в оттиски чудных «с дракончиками» печатей, и пытаюсь немного, в порядке развлечения, поломать голову…
Ну что, спрашивается, здесь такого интересного?
«Товарищ Туманян! Многие наши новые и старые части еще не имеют винтовок и очень нуждаются в вооружении. Поэтому убедительно прошу Вас из Порт-Артура или из любого другого места доставить десять тысяч винтовок, 600 легких пулеметов, двести тяжелых пулеметов в Ляо-Ян и передать нам. Так как время напряженное, мне пришлось за помощью обращаться только к вам.
С комприветом, Пын-Джен и Линь-Бяо.
13/XI 1945 21 час»
Сколько ни смотрю в этот лист, сколько ни вчитываюсь в строчки перевода, не могу взять в толк, что привлекло Черненко в этом письме двух видных китайских революционеров — одного полководца, второго политика? Разве что только автографы?
Но были в архиве Микояна и смешные находки. Всех нас — «архивариусов» — очень развеселила карикатура, вырезанная Микояном из какого-то американского журнала и аккуратно подшитая в папочку.
На рисунке изображена трибуна мавзолея, на которой стоит множество людей в абсолютно одинаковых пальто и шапках. Один из иностранцев, стоящий среди гостей на Красной площади, спрашивает у своего приятеля: «Скажи, Фрэнк, а что это за люди, которые стоят рядом с Микояном?»
Похоже, что карикатура Микояну очень нравилась. Она льстила его самолюбию тем, что из всех ныне живущих и взбиравшихся на трибуну мавзолея вождей, по мнению американцев, никто не обладал такой известностью, как он — Анастас Микоян!
Рисунок этот также, кажется, перекочевал в личный архив Черненко.
Показывать смешную картинку Андропову, а тем паче — Суслову, Константин Устинович не стал.
Думается, из моральных соображений…
