Это случилось той же ночью, но клянусь, я не помню, как именно. Будто бы все эти действия совершали не мои руки. Будто бы не ими я стащила из сарая почти пустую папину канистру бензина. Не своими ногами протопала до боли знакомый путь. Будто бы не в моих ушах больше ни на минуту не замолкал этот шелестящий убеждающий шепот, уже много дней пытающийся убедить меня в никчемности собственной жизни. И всякой жизни вообще. Знакомый и обволакивающий, словно одеяло, и в то же время удушающий, лишающий воли, дающий силы только на то, чего ему хотелось. Он говорил, когда я входила в калитку. Говорил, и мне казалось, я иду к спасению, толкая незапертую дверь мастерской и тут же захлопывая её за собой. Сегодня, этой ночью, я наконец прекращу свои страдания и заберу с собой всё, что стало мне не мило, всё, что с ног на голову перевернуло наш мир. Я открутила крышку и резкими движениями разбрызгала скудное содержимое канистры вокруг себя. Этой ночью все, чью жизнь я отягощала, вздохнут спокойно. Так я всё смогу исправить. Я зажгла спичку, зажмурилась, бросила её на пол и ад начался.

Я не знаю, сколько прошло времени, но, наверное, не много. Сознание прояснилось, когда я увидела, как прямо передо мной под градом ударов задрожала тяжелая металлическая дверь, закрытая изнутри на железный засов. Я медленно опустилась на бетонный пол, не сводя с неё глаз. «Мне не страшно», — тихо повторяла я, вздрагивая в такт глухим ударам, «мне не страшно», — без звука двигались мои губы, пока в полуметре от меня пламя пожирало деревянный стол, бережно хранивший нацарапанные сердечки, звездочки и след от чашки с какао. «Мне не страшно».

Я не смогла сразу понять, когда атака на дверь прекратилась — снаружи ничего больше не происходило, но у меня в ушах все ещё стоял звук свирепых ударов о железо. Помещение заволакивало дымом. Гореть в бетонной коробке, напичканной металлом, особо было нечему, сгорали бензиновые дорожки на полу, дубовая старая мебель, какие-то разбросанные тряпки, фартук Яна, висевший около двери. Видеть мелкие предметы и дышать становилось труднее, температура росла.

Огонь отражался в разноцветных изящных изделиях, расставленных по всех мастерской, словно маленькие пожары горели прямо внутри этих котов и слоников. По большому деревянному шкафу у двери взбиралось пламя, правая его дверца болталась на одной петле и с полок на меня в отчаянии уставились десятки маленьких обречённых стеклянных глаз.

— Что, что вы смотрите на меня?! — закричала я, заходясь в истерике. — Это вы, вы во всем виноваты! Вы отняли его у меня!

Я вскочила и, схватив стоящий рядом увесистый стул, что было сил швырнула в коллекцию стеклянных творений. От удара правая дверца отвалилась, полки с грохотом обрушились, и стеклянные обитатели шкафа цветными брызгами осколков разлетелись по всей мастерской. Я снова рухнула на пол, осколки врезались в ладони, но боли словно совсем не было. Я развернула к себе левую руку и озадаченно уставилась на царапины, из которых выступила кровь.

Вдруг под аккомпанемент сыплющегося оконного стекла в дальнюю часть мастерской влетел кирпич. Тут же в оконной раме замахала лопата, сшибая оставшиеся осколки, потом показались рука, нога, а за ними и весь остальной Ян.

— Лося! — он пролез внутрь и, ногой оттолкнув с пути большой железный стол, с которого со звоном посыпались инструменты, бегом направился ко мне.

На нем были садовые резиновые галоши прямо на босую ногу, домашние штаны и рабочая куртка, накинутая на голое тело. И свирепый, свирепый взгляд. Я смотрела на него сквозь дым, давясь слезами и почти была готова физически ощутить его злобную ненависть. Ян закрыл лицо рукавом, перепрыгнул через дверцу шкафа и останки стула, под его ногами заскрипели осколки стеклянных поделок. Однако он, кажется, не обратил на них никакого внимания.

— Мне не страшно, — прошептала я, или мне показалось, что прошептала.

— Лося! Пошли отсюда! — Ян потянул меня за локоть, но я, словно тряпичная кукла, скользнула обратно на пол, уставившись на него в упор и слабо качая головой. И, может быть, впервые в жизни в моем взгляде было заметно настоящее, живое безумие. Не выражающееся в действиях, словах или даже чувствах — в эту минуту он видел меня такой, какой всю свою жизнь видела себя я — отвратительным и недостойным, жалким человеком, способным только разрушать уже созданное. Или мне только казалось, что он это видел?

— Лося, — Ян присел и обхватил меня руками, — нам нужно уйти. Вставай, нужно уйти.

Он повторил это как можно четче, смотря прямо в глаза. В его зрачках отражался полыхающий вокруг огонь, но, мне казалось, жар будто бы исчез.

— Я не хочу. Я хочу умереть. Прямо сейчас. Мне не страшно.

— Лося! — Ян резко встряхнул меня. — Я слышал это тысячу раз и могу поклясться, что никогда, ни на минуту не поверю в это. Потому что на самом деле ты хочешь не умереть, а измениться, хочешь, чтобы тебя услышали, поняли твою боль и признали её. Это все, сейчас, это — не выход из игры, а просто крик о помощи от безысходности и ненависти к себе. Ты кричала словами и слезами так долго и так часто, что мы перестали тебя слышать. Я обещаю, я клянусь тебе, что знаю и почти понимаю каждое твое чувство — просто не могу изменить их. У меня недостаточно сил, недостаточно любви, чтобы их изменить, как бы я не пытался!

— Это неправда! Ты можешь, ты можешь забрать у меня желание смерти, можешь заставить меня захотеть жить! Так, как делал это с другими чувствами, так, как с другими людьми! Ты просто не хочешь этого делать, потому что твоя жизнь будет легче без меня!

— Нет! Я не могу, потому что в этом нет смысла!

— Почему? — я смотрела ему в лицо, пыталась разобрать невнятный гул мыслей, доносящихся из его головы, и отчаянно желала уловить чувства, которых так опасалась. Найти подтверждение своим страхам.

— Мне не нужно, чтобы ты жила для меня или ради меня! Я-то все переживу, я другой человек с другой жизнью. Не нужно бояться моей боли, бойся своей. Лося, если бы ты делала мою жизнь хуже, я имею в виду, по-настоящему хуже, если бы мне было слишком тяжело от твоего присутствия, если бы ты и правда была мне не нужна, мы бы давным-давно перестали общаться.

— Но вот, сейчас мы перестали, и ты ничего не сделал. Ты даже не брал трубку. Твоя жизнь идет дальше без меня, — я глубоко всхлипнула и закашлялась. Глаза резало от дыма, воздуха почти не осталось, и я видела, как по лбу Яна на лицо сползали крупные капли пота. — У всех она идет дальше без меня. Все уезжают, уходят, все меня бросают.

Я вдруг подумала, что он мог просто схватить меня и вытащить на улицу. Так бы поступил любой человек на его месте, верно? Но Ян был моим другом не потому, что он похож на любого человека, а потому что даже сейчас, рискуя собственными жизнью и здоровьем, он желал убедить меня продолжить свою жизнь, а не просто заставить сделать это. Я собрала все остатки своего сознания, чтобы вглядеться в его лицо и увидеть там самое очевидно чувство из возможных — страх.

— Ты думаешь, у меня были силы решать проблему, которую создала ты? Слушай, прекратить это общение было твоим выбором, не моим. И я намерен уважать твои решения, даже если они принимаются против меня, так, как и положено другу, так, как мы и обещали, помнишь? Лося, посмотри на меня, я сейчас здесь, чтобы сказать тебе, что не могу и не хочу заставить тебя жить. Но я горжусь и дорожу тобой и нашей дружбой, и буду счастлив, если ты захочешь этого сама. Понимаешь? Ты понимаешь меня?

Вдруг шкаф у двери с грохотом обрушился, Ян быстро обернулся, а затем снова сильно встряхнул меня. Мое будто лишившееся костей тело вяло качалось в его руках, до краев наполненное страхом, отчаяньем и такой знакомой, но неосознаваемой болью.

— Я не хочу умирать. Мне страшно умирать, Ян, — слова выходили очень тихо и тяжело. — Но я так ненавижу себя, я так противна себе, что жить тоже не хочу. Не хочу все это слышать и чувствовать, не хочу бессилия, не хочу портить вам жизнь. Не хочу завидовать тебе и злиться на судьбу. Не хочу винить себя в смерти Алисы. Мне больно внутри себя, и я ничего не знаю. Ничего. Иди отсюда, а я останусь, потому что это все, что я могу сделать.

Огонь расползался медленно, пищи у него было мало, но он расползался. Словно огромный камин полыхал вокруг меня с этим характерным «огненным» звуком. Мы непрерывно кашляли, глаза слезились, и я чувствовала, что едкий дым, кажется, заполнил изнутри всю мою голову. Дышать почти не получалось, перед глазами все плыло, я понимала, что скоро потеряю сознание и все будет кончено. И сквозь эту серо-черную угарную пелену и цветные пятна я видела, как Ян, прикрывая рукавом лицо, в один прыжок перемещается к развалинам шкафа, хватает что-то с пола, и таким же большим прыжком возвращается назад, ко мне. Мир был медленным, размытым и очень, очень жарким, он готовился меня отпустить.

— Лося!!! — склонившееся красное лицо Яна с огромными покрасневшими глазами было совсем близко, а его крик, кажется, застыл прямо в воздухе. Моя голова шаталась из стороны в сторону и я, словно стараясь не уснуть, пыталась сосредоточить на нем взгляд. — Ты безответственная и глупая девчонка, ты пользуешься любовью и силой людей, заставляя их тащить на себе бремя твоих проблем! Но если и есть на свете человек, за которого я готов решать и взваливать на себя ответственность, то это ты.

И он вложил мне в ладонь большой горячий осколок прозрачно-черного стекла, сжал пальцы и накрыл их своей рукой. Ладонь взорвалась острой болью, очень живой и настоящей. Что-то резко переменилось внутри меня, будто бы все возможные чувства смешались и обрушились разом, смывая этой волной все, что происходило раньше. Я не успела опомниться, как Ян, дернув за руку, рывком поднял меня и потащил к двери. Он схватил тяжелый железный засов, но тут же заорал и отпрыгнул назад, чуть не сбив меня с ног. В следующую секунду от нового сильного рывка я споткнулась о валявшуюся ножку стула и едва не упала, напоровшись животом на раскаленный железный стол, с которого со звоном посыпались инструменты и стекло. Огонь дожирал то, что еще осталось, дым напрочь отрезал обзор, столбом вываливаясь из разбитого окна. Именно к нему меня подтащил Ян и сложил руки ступенькой, чтобы подсадить.

— Не уходи, — негромко сказал знакомый жалобный голос где-то прямо рядом с нами, — не бросай меня.

И в эту минуту от сердца у меня отлегло, потому что Ян тоже обернулся, от неожиданности округлив глаза. Значит, я не сумасшедшая.

— Ты видишь это? — прошептала я.

Из дыма выступали человеческие очертания, едва уловимые, больше похожие на обман зрения. Странно, но я даже не испугалась, словно у меня просто не было на это сил.

— Не уходи, — снова сказала она. — Ты должна пойти за мной, ты ведь хотела этого. Поэтому ты меня позвала.

— Чем бы ты ни было, убирайся к черту! — Ян схватил валявшийся на полу кирпич и швырнул в клубы дыма. — Она нужна мне здесь! Лося, лезь!

Он снова сложил руки ступенькой, и я поставила на неё ногу, в последний момент взглянув на дымного призрака. Ни его взгляда, ни леденящего кровь ужаса, ничего положенного в такой ситуации я не чувствовала. Словно эта странная сущность ничем не отличалась от нас самих.

— Я остаюсь, потому что хочу остаться. Прости меня за все, мне давно следовало тебя отпустить и… и простить себя, — сказала я, и в тот же момент Ян меня вытолкнул.

Я неловко наступила на внешний подоконник, скользнула по нему и как мешок с песком рухнула прямо в высокие заросли крапивы около стены, поранив ноги о валявшиеся осколки. В лицо ударил отравленный гарью, но прохладный воздух. Я услышала вой сирены, на дороге показались мигающие огни.

Ян спрыгнул с подоконника, тут же схватил меня за руку и потащил прочь от мастерской. Только через метров пять мы рухнули на траву, не имея сил ни оглянуться, ни даже просто дышать. Я хватала ртом воздух, когда на щеки легли блики пожарной мигалки. В отдаленный гул сливались тарахтящие моторы, крики и команды, звук топающих ног и разматывающихся рукавов. Я видела, как белая-белая пена заливала обуглившиеся стены мастерской, погребая под собой многолетние стеклодувные труды. Слышала, как Ян хрипящим голосом заверял начальника пожарной службы в своей халатности и рассеянности, из-за которых в мастерской чудом оказалась почти пустая канистра бензина в ночь, когда загорелось неисправное оборудование, а я бросилась его тушить. И как его давний знакомый — строгий офицер, давно державший на карандаше эту несчастную мастерскую, делал вид, что верит ему.

Мастерская строилась с пониманием опасности пожара — она была просто бетонной коробкой, заполненной оборудованием, горючих материалов там оказалось мало. Мы надышались дымом и получили несколько несерьезных ожогов — особенно пострадала ладонь Яна, которой он схватился за засов. Я лежала на траве, мир вокруг превратился в какофонию из цветных пятен и неясных звуков. В висках стучало, но на сердце было необычайно легко и радостно. Я не запомнила, как приехала скорая, как на меня надели кислородную маску и погрузили в карету. Мне хотелось только спать, спать и ни о чем не думать.

* * *

Яна отпустили из больницы на следующий день, меня продержали до конца недели. Отец приехал тем же вечером, мать взяла отгул на целый один день, а Филя контрабандой таскал салаты и лично им приготовленные овощные котлеты, чтобы мне не приходилось голодать — в больнице любили кормить мясом. За эти три дня Ян не пришел ни разу, судя по долетавшим до меня слухам, он вернулся к своим обязанностям местного колдуна, а горожане даже решили собрать деньги на ремонт мастерской. Видно, подумали, что она сгорела от перенапряжения.

Голоса больше не было. Я думала о том, что мы видели в мастерской, и с удивлением обнаруживала, что это видение не кажется мне ненастоящим. То, что я чувствовала до этого дня, то, что я слышала и то, что ей сказала — все было правдой. Словно этот призрак, слабая тень Алисы, появился, чтобы помочь мне решиться на отчаянный шаг, и исчез, когда я смогла принять решение этот шаг не делать. Может быть, он никогда и не был моим врагом. Может быть, упиваясь своим чувством вины, я призвала его сама и сама удерживала.

Целыми днями я пялилась в белую стену, слушала мысли соседей по палате и пыталась осознать последствия своих действий и чувства человека, которому эти действия причинили больше всего вреда. Раскаянье и гордость за то, что он был моим другом, распирали мою душу. Его сердце ответило любовью и пониманием на мои злость и зависть, прощением — на предательство. Я часами смотрела на осколок черного стекла и пыталась понять, ту ли способность Яна все это время я считала магией?

Даже теперь он никак не пытался склонить меня изменить свое решение относительно нашей дружбы. Медленно приходило понимание, что эта проблема — и правда плод моего больного сознания и, если я её решу, я должна сама явиться и сказать об этом, а не решу — значит, он поймет. И мне придется сдвинуть со своего пути любую Амелию, которая попытается помешать. Так Ян заставлял меня признать свою ответственность за свои чувства, может быть, первый раз в жизни.

Я погладила Грота по коричневой морде, призывая его замолчать. Подошла к тому месту, где мы рухнули несколько дней назад, ночью, выбравшись из пожара. Прямо передо мной была мастерская. Этот черно-серый монстр сурово и печально взирал на меня теменью пустого окна. Я услышала, как хлопнула дверь дома и знакомые шаги направились в мою сторону. Сев на траву, я достала из кармана осколок черного стекла. Мне показалось, что он едва уловимо светится, но уже в следующее мгновение, поднеся его к глазам, я перестала это видеть. Вытянула осколок перед собой и прищурилась — кажется, он засветился снова, но стоило двинуть рукой на сантиметр, все пропало.

Ян молча подошел, плюхнулся рядом со мной и начал скручивать сигарету, одна его кисть все ещё была перебинтована. Будто бы его не удивляло то, что я пришла, будто бы все эти страшные события мне приснились. Было шесть утра — единственное время, когда, по словам Амелии, я смогла бы застать Яна свободным. И застала.

— Ты правда что-то со мной сделал? Посмотри, эта штука светится или нет? — я не придумала, как иначе начать разговор, и просто протянула ему осколок. Но Ян не отреагировал, он лизнул край сигаретной бумажки, заклеил его и прикурил, мрачно уставившись на свою мастерскую.

— Прости меня, — я растянулась во весь рост рядом с ним на холодной траве, и, выбрав тонкую прядь волос, начала накручивать её на нос. — Я… я попробую все как-нибудь исправить.

— Да брось, — Ян стряхнул пепел, — как ты можешь это исправить? Это всего лишь бетонная коробка, отремонтирую со временем, а какое-то оборудование даже живо осталось. На самом деле быстро потушили, хотя мне казалось, мы провели внутри целую вечность.

— Ян! Что с тобой не так?! Почему ты не злишься на меня? — я резко дернула головой и выпустила волосы из пальцев.

— Я злюсь, — спокойной сказал он и посмотрел не меня. — Просто я не считаю нужным делать свою злость твоей проблемой. Думаю, ты и без этого уже себя прекрасно наказала.

— Прости меня. Ты должен знать, что я восхищаюсь и горжусь тобой. Тем, что все мои ошибки ты смог обернуть в свою пользу, тем, что каждый день шаг за шагом доказываешь силу и веришь своим принципам. Всю нашу жизнь я творю невесть что с собой и миром вокруг себя, а тебе приходится нести за это ответственность. Я… я хочу меняться, я буду…

— Лося, тебе придется сделать так, как я скажу.

Я повернула голову и внимательно посмотрела на него, в эту минуту Ян был строг и серьезен как никогда.

— Во-первых, ты никому и никогда не расскажешь об этом поджоге и том, что мы там видели, поняла? — он снова стряхнул пепел и, прикрыв глаза, глубоко затянулся. — А во-вторых, ты уедешь отсюда. Поживешь с отцом, поступишь в университет или найдешь работу, которая будет тебе нравится. Посмотришь на мир. Познакомишься с людьми, которые тебя понимают. Создашь для себя жизнь, которую тебе захочется жить. Я знаю, что ты боишься, что всё, лежащее за этими полями кажется тебе отвратительным и враждебным. Но ты должна бороться, должна понять, что жизнь — это нечто гораздо большее, чем чья-то ранняя смерть, чем пирс и стеклянные фигурки.

Я помолчала, рассматривая светлеющее высокое небо.

— Мы с тобой нарушили все клятвы, которые давали. Я, можно сказать, предала тебя, а ты принимаешь за меня решения.

— Ну, знаешь, — он затушил окурок и повертел его в пальцах. — Клятвы даются, чтобы оберегать отношения, а не разрушать их. Так что я предпочту наплевать на все обещания, но сохранить тебя, чем наоборот. Разве мы с тобой столько лет покоряли дружбу, словно Эверест, ради того, чтобы ты в один момент просто надумала себе невесть что и последовала вслед за Алисой? У неё, может, и не оказалось друга, который бы заставил её жить, но тебе, я надеюсь, повезло больше.

Я повернулась на бок и посмотрела на него снизу-вверх. С такого ракурса сидящий рядом человек выглядел большим-большим.

— Ян, — тихо сказала я, удивляясь, что мне не хочется заплакать. — Ты считаешь, я упала с этой дружеской горы, на которую мы карабкались так долго?

— Ну, Лося, я могу сказать честно, что по сей день не могу примириться ни с тем, что ты сказала, ни с тем, что ты сделала. Но это не значит, что я не понимаю чувств, которые тобой двигали. Я понимаю. И если твое сердце решило, что наша дружба тебе действительно не нужна — то это твое право и твой выбор, и я, оставаясь верным нашему обещанию, глубоко его уважаю. Однако твой отказ от дружбы никак не обязывает меня сделать то же самое, я чувствую тебя своим другом и, пока это чувство меня не покинет, буду считать тебя таковой.

Я подползла к нему поближе и уткнулась носом в руку. Привычные запахи меда и табака показались мне удивительными, самыми приятными ароматами на свете.

— Мне так жаль, Ян. Жаль Атома, стыдно за то, что я наговорила и за то, что не смогла из-за этого быть рядом с тобой, когда его сбили. Стыдно из-за мастерской, из-за всего. Прости меня, — сказала я, и надолго воцарилось молчание. — Я сделаю, как ты говоришь, я и сама думала об этом. Здесь моя жизнь невыносима и бессмысленна, но мир такой огромный. Может быть, где-то там и правда найдется мое место. А если нет, то, по крайней мере, мы оба будем знать, что я старалась и боролась изо всех сил.

— Да, будем, — вздохнул он.

Когда ясное солнечное утро вступило в свои права, мы все еще сидели перед мастерской. Воздух сделался легким и влажным. Я закрыла глаза и глубоко втянула в себя запах пришедшего дня. Вдруг прямо за нами раздался протяжный низкий звук, крайне привычный для сельской местности и крайне неожиданный в этот момент. Я приподнялась на локте и обернулась.

— Ян, корова… — почти прошептала я от удивления. За деревянной оградой и правда стояла самая настоящая, обычная черно-белая корова и смотрела на нас гораздо менее озадаченно, чем мы на неё.

— И правда, корова, — он поднялся и медленно направился к ней. — Ты что здесь забыла, милая? Потерялась? — убедившись, что животное не агрессивно, Ян подошел. Корова вытянула морду над оградой и лизнула его в щеку. — Ну, дела. До ближайшей фермы, где можно найти хоть одну корову, полчаса езды, так что она сильно заблудилась.

Я тоже подошла и погладила животное по пятнистой морде. Она смотрела на меня умными, почти человеческими глазами. На левом ухе болталась потертая пластмассовая бирка с номером, который долгое время висел на каждом столбе города под заголовком «разыскивается за вознаграждение», и внезапно навалившееся озарение чуть не выбило землю у меня из-под ног.

— Смотри! Это корова Толстого Бычка, которая весной сбежала перед отправкой на бойню! Ты помнишь, её же всем миром искали, пока не забыли! Ян! Она живая! — Я перелезла через ограду и осмотрела рогатую путешественницу, которая сильно исхудала. — И она пришла к тебе! Ты же не отдашь её обратно Толстому Бычку? — он молчал, как-то зачарованно глядя на животное. — Ян! Ян! Он убьет её, и не удивлюсь, если своими руками! Она целое лето боролась за жизнь! Не отдавай её, пожалуйста, не отдавай!

Ян долго-долго смотрел то на меня, то на корову. И я знаю, о чем он думал, мне и самой это казалось до невообразимости смешным — человек, который отчаянно не хочет и не умеет жить, каждый день так же отчаянно борется за то, чтобы жизнь других продолжалась. Даже если эта борьба всегда происходила только в моей голове.

— Не отдам. Она будет жить с нами. Назовём её… Лося, как мы её назовем?