«Рождество в Иенде, — писал Чарльз Вуд своей матери. — Пятьдесят градусов в тени. Кругом ослепительное белое марево. С веранды усадьбы, где я сижу, видна каменистая бурая равнина и небо, бледно-голубое, словно выгоревшее от палящего зноя. Туземцы играют в свои игры».

Чарльз оторвался от письма — взрывы смеха сменились хриплыми голосами и звонким хихиканьем молодых туземок. Это Джок Мак-Леод и Пит Ларсен тоже попытали счастья, но оба растянулись в пыли.

«Чернокожие аплодируют, — продолжал писать Чарльз. — Несколько мужчин, их жены и дети. Отвратительные, грязные создания — эти австралийские аборигены. Они постепенно вырождаются здесь, на отдаленных скотоводческих фермах. Мне они омерзительны. В особенности женщины. С ними даже невозможно нормально разговаривать. Но надо признать, что наездники и скотоводы они великолепные».

Старая туземка отделилась от группы мужчин, поднялась на веранду и встала в дверях гостиной. У нее было скуластое темно-коричневое лицо, на голове ветхая мужская шляпа, одежда висела лохмотьями, прикрывая тонкие, как палки, ноги. Она стояла перед Чарльзом с выражением сдержанного достоинства на лице.

— Близится буря, — сказала женщина. — Что ты думаешь делать с овцами на реке, Чарли?

— Ты же знаешь, что тебе запрещено входить на веранду, — закричал Чарльз, вздрогнув при ее неожиданном появлении.

— Ием, — пробормотала старая туземка; в ее темных мутных глазах не отразилось ни малейшего испуга. — Река разольется. Может быть, сегодня ночью.

Чарльз посмотрел на небо. Ясное, невыразимой голубизны, оно не таило в себе ни малейших признаков туч. На светлой линии горизонта не было ни единого темного пятнышка. Если бы надвигалась гроза, вершины тех невысоких гор на севере потемнели бы от скопления туч.

— Убирайся, — отрезал Чарльз. — Нечего мне голову морочить!

Однако он дал себе слово пойти и осмотреть окрестности, как только закончит письмо.

Старая туземка повернулась и пошла прочь. Чарльз видел, как она снова присоединилась к группе мужчин и девушек, которые, хихикая, наблюдали за борющимися Джоком и Питом, — оба не слишком твердо держались на ногах и после двух-трех бестолковых ударов повалились на землю, вызвав новый взрыв веселья у темнокожих.

Две самые молодые туземки и старая Мэтти отделились от группы и быстро побежали по равнине в сторону пастбища.

В том месте, где река делила песчаную равнину на бесчисленное количество плоских островков, паслось несколько тысяч овец и ягнят.

Не хватает только, чтобы предсказание Мэтти сбылось и река действительно вышла из берегов, размышлял Чарльз. Отогнать овец и ягнят повыше к горному кряжу почти невозможно, если не поднять на это людей немедленно. А попробуй-ка прерви их рождественский кутеж! Да разве добьешься от них чего-нибудь путного, пока они не протрезвятся как следует?

Но никаких признаков изменения погоды пока не было видно. Такие ясные знойные дни стояли вот уже шесть месяцев. Собственно говоря, с тех самых пор, как он приехал в Иенду.

Чарльз предался грустным воспоминаниям. Шесть месяцев назад он бросил прилично оплачиваемую работу в Лондоне, решив набраться «колониального опыта». Он мечтал об интересной, полной приключений жизни на обширных просторах Австралии, о которой он столько наслышался; представлял себе, как он будет объезжать диких лошадей, сгонять скот и ухаживать за красивой, смелой дочерью какого-нибудь богатого владельца скотоводческой фермы.

Чтобы осуществить эту мечту, он заказал себе билет на пароход до Фримантля и прибыл туда с чемоданчиком в руках и несколькими шиллингами в кармане. Чарльз ступил на незнакомую землю, исполненный гордости за свой смелый поступок. Его беспокоила только мысль о том, как мать воспримет это проявление независимости с его стороны — ведь он ушел из дому не попрощавшись и уже с дороги сообщил ей о своем решении.

По совету одного случайного попутчика, вспоминал Чарльз, во Фримантле он отправился в контору агентства по продаже земли и скота. Там он объяснил, что хотел бы поработать на скотоводческой ферме, расположенной подальше от побережья; он хочет изучить скотоводческое дело, чтобы позднее самому приобрести такую же ферму. Ему казалось, что подобное объяснение произведет на всех внушительное впечатление.

Случилось так, что в конторе в это время находился мистер Гулд из Иенды, и, как он рассказывал потом, «вид молодого человека его растрогал». Чарльз принадлежал как раз к тому типу молодых англичан, которым любят покровительствовать богатые фермеры. Он мог бы поработать в Иенде год-два или до тех пор, пока не осуществит свое намерение и не купит собственный участок, сказал мистер Гулд.

Нет, Чарльз не умеет подковывать лошадей, ничего не смыслит ни в овцах, ни в крупном рогатом скоте, но постарается поскорее всему обучиться.

— Вот это мне нравится, — сказал мистер Гулд и тут же назначил ему плату: первые несколько месяцев он будет получать только на карманные расходы; но Чарльз может столоваться в усадьбе, есть за одним столом с хозяевами, пока не закончится срок его обучения. Одним словом, ему не придется поступиться своим достоинством, хоть он и будет всего-навсего учеником.

Две дочери мистера Гулда жили в это время в Иенде. Чарльза радовала перспектива с ними познакомиться. Он уже представлял, как покажет себя с самой лучшей стороны, совершит чудеса храбрости и проявит рыцарское благородство. Мистер Гулд остался в городе на распродажу шерсти, но через месяц-два должен был вернуться на ферму. Он договорился, что пароходик, курсировавший вдоль побережья, довезет Чарльза до Коссака, и Чарльз подписал контракт, согласно которому должен был отработать в Иенде год или, в противном случае, возместить расходы за проезд и вернуть выплаченные ему деньги. Грузовик с фермы встретит Чарльза и провезет его четыреста миль в глубь страны. Мистер Гулд объяснил Чарльзу, что в его отсутствие в Иенде распоряжается всем Джок Мак-Леод — главный скотовод фермы. Он напишет Джоку, представит ему в письме нового работника, а Чарльз должен будет выполнять распоряжения мистера Мак-Леода.

— Джок — настоящий хозяин Иенды, — шутливо сказал мистер Гулд. — Бесценный работник, но немного с причудами. Джок спас мне ферму во время засухи, ссориться с ним я не могу, — так что вам тоже придется с ним ладить, а не то в Иенде вы долго не продержитесь.

Чарльз понял, что имел в виду мистер Гулд, когда с чемоданом в руке слез с грузовика у конторы, помещавшейся на веранде усадьбы. Мистер Мак-Леод и Сэм Тулли, счетовод, вытаращили глаза, увидев изящного бледнолицего молодого человека с аккуратно зачесанными волосами и тонкими, слабыми, как у женщины, руками.

— Я ведь говорил Джорджу, что мне нужен настоящий работник, способный выполнять любую работу на ферме, а гляди, кого он мне прислал — слюнтяя, белоручку! — расхохотался Мак-Леод, прочитав письмо, которое ему вручил Чарльз.

Тулли, толстому краснолицему коротышке, это высказывание явно понравилось, и он фыркнул, давясь от смеха. Мак-Леод в сердцах разразился многоэтажной бранью. Чарльз даже вспотел от неловкости. Он готов был броситься вон из этой душной клетушки, готов был убежать с фермы. Но он не знал, куда ему деваться, да и от побережья его отделяли добрых четыреста миль.

— Как тебя звать? — властно спросил Мак-Леод.

— Чарльз Вуд.

— Тебе чертовски повезло. — Грубое лицо Мак-Леода расплылось в улыбке. — Меня вот окрестили Кларенсом Августом де Курт Мак-Леодом. Сокращенно Джок. Так вот, постарайся работать как следует, и я тебя тоже не обижу.

— Спасибо, мистер Мак-Леод, — поблагодарил Чарльз. — Большое спасибо. Очень благородно с вашей стороны, что вы хотите мне помочь.

Его первая работа в Иенде заключалась в том, чтобы прорыть канавки от большой ветряной мельницы к саду. Туземцы ушли на ловлю диких собак динго, а мисс Мэри Гулд потребовала полить как следует ее розы. Целую кучу розовых кустов привезли вместе с Чарльзом на грузовике. Их надо было посадить. Мак-Леод заставил Чарльза рыть для них ямки и канавки, чтобы поливка не пропадала даром.

Такая работа на ферме не устраивала Чарльза, и он сказал об этом.

Мак-Леод весело расхохотался.

— А какая работа тебя устраивает?

— Ну, сгонять скот, гуртовать его, объезжать лошадей и вообще учиться вести хозяйство на ферме, — ответил Чарльз.

— Если угождать молодым леди, по-твоему, не значит учиться вести хозяйство на ферме, тогда интересно знать, чему же ты должен учиться? — усмехнулся Джок. — Здесь им приходится угождать, не то они тут не останутся, а жить в такой глуши, да еще без женщин, совсем плохо. На ферме надо уметь делать все, что тебе скажут, а не то собирай манатки и до свиданья.

Чарльз отдавал себе отчет в том, что без гроша в кармане и без всяких видов на новую работу деваться ему некуда, и он покорно принялся рыть ямки для роз мисс Мэри. А когда пришла сама Мэри и раскритиковала его работу, он окончательно пал духом. Надо вырыть поглубже, сказала она. И Чарльз снова принялся долбить лопатой сухую твердую землю; он работал под палящим солнцем несколько часов подряд, прежде чем мисс Мэри осталась наконец довольна — теперь ямки были как раз нужной глубины.

Обливаясь потом, весь в грязи, Чарльз не мог набраться смелости и объяснить мисс Мэри, что ему никогда раньше не приходилось выполнять такую работу. Она стояла перед ним в белом полотняном платье и большой соломенной шляпе, такая красивая, надменная и совершенно равнодушная к страданиям молодого человека, который свалился им как снег на голову и никому здесь не нужен.

Спина у Чарльза ныла, руки покрылись волдырями. Когда он сел вечером обедать вместе с мисс Идой, мисс Мэри, их теткой мисс Дэлби и мистером Тулли, лицо его лупилось от загара. Чарльз пытался завести разговор, но натолкнулся на стену вежливой сдержанности, и старания его пропали даром.

Наемному работнику, заключил он, хоть иногда и разрешается сидеть за одним столом с хозяевами, не следует злоупотреблять этой предоставленной ему привилегией. Джок Мак-Леод столовался вместе с остальными работниками, и Чарльз теперь ему позавидовал.

Мисс Ида, видимо, причисляла наемных работников к каким-то низшим существам. Она была помолвлена с офицером королевского воздушного флота, и их свадьба ожидалась в начале следующего года, как только она вернется в Лондон, а мисс Мэри совсем не отвечала тому идеалу девушки с далекого Запада, который рисовал себе Чарльз. Мэри боялась коров, дрожала при виде лошадей и, вместо того чтобы скакать верхом, ездила по округе в своем изящном новеньком желтом «седане».

Хрупкое избалованное создание со светло-карими глазами и вздернутым носиком, Мэри испытывала какое-то злое удовольствие, наблюдая, как рушатся у людей иллюзии о мирной, спокойной жизни в глуши. Если Чарльз подковывал лошадь и она лягала его или необъезженный жеребенок сбрасывал его в зарослях колючего кустарника, мисс Мэри, узнав об этом, ехидно издевалась над «романтичной, полной приключений жизнью дикого Запада».

Чарльз очень обрадовался, когда его послали в Мьюрри — на отдаленное пастбище, где ему уже не грозило презрительное подшучивание Мэри, хотя он ловил себя на том, что все время думает об этой девушке и жаждет доказать ей, что он вовсе не «сентиментальный слюнтяй».

В Мьюрри он поселился вместе с Питом Ларсеном в хижине с двумя койками вдоль стен, очагом, столом и ящиками вместо стульев. Пит, швед по происхождению, жил в Мьюрри уже много лет вместе с двумя пастухами-туземцами, чьи хижины находились в низине возле ручья.

Чарльз был доволен — он многому научился от Пита в овцеводческом деле. От Пита же он впервые услышал, что Иенде грозит разорение от постоянных засух и что мистер Гулд задолжал банку. Именно по этой причине мистер Гулд с дочерьми так много времени проводил на ферме. В этом году у них не было денег, чтобы жить в городе или за границей.

Джок рассказывал то же самое. По его подсчетам, Иенда потеряла в прошлом году двадцать пять тысяч овец. Мистер Гулд вновь пополнил стада, купив бунгарийских баранов. Ранние дожди вселили в него надежду — он решил, что сезон будет хороший; но река и ручьи пересохли раньше, чем обычно. Кормов не хватало.

— Самого хозяина это волнует меньше всех, — ворчал Джок.

Гулд продолжал управлять фермой, исполненный оптимизма, добрый и беспечно-веселый, как всегда, хотя знал, что Госс и Мак-Гаффин захватят ферму, если в этом году положение не улучшится и в Иенде опять погибнет скот. То ли он не хотел показывать вида, то ли действительно не понимал, что дела плохи. Какого черта купил он мисс Мэри эту машину? Ведь и без того работники ворчали, что лошадей нечем кормить.

Чарльза угнетало сознание, что над фермой нависла беда. За месяцы жизни в Мьюрри он окреп и сильно загорел; теперь он умел подковывать и объезжать лошадей, сгонять овец. Целыми днями, а иногда и по нескольку дней кряду ездил он верхом по каменистым бурым равнинам, где даже мульга погибала от зноя; спал где придется, сраженный усталостью, грязный и небритый.

Он понял, какая тяжелая борьба за существование шла в этой выжженной солнцем стране с ее засухами, миражами и песчаными бурями. Но когда Джок упомянул о том, что на рождество Чарльзу придется остаться на ферме, нервы его не выдержали.

В былые времена в Иенду на рождество съезжались жители окрестных ферм. Так было при жизни миссис Гулд. После ее смерти мистер Гулд забирал дочерей и уезжал из Иенды. Во время их отсутствия Джок сзывал людей со всей округи, и у них вошло в привычку праздновать рождество на ферме, причем выпивка шла за счет мистера Гулда.

— В этом году хозяин с дочками собираются в Вилландру. Тебя тоже пригласили, — вдруг объявил ему Джок перед самым рождеством.

И Джок пустился описывать великолепные празднества, которые обычно устраивали в Вилландре на рождество. В зале вешали омелу, из леса привозили молодое дерево и украшали его подарками, которые потом раздавали всем приглашенным. К обеду подавали жареную индейку и огромный пудинг, облитый ромом, всю ночь танцевали и пели, а на следующий день устраивали пикник с лодочными гонками, теннисными состязаниями и купаньем в таинственном вилландрском пруду, который не пересыхал даже тогда, когда все другие водоемы кругом пустовали.

Когда Чарльз подумал о том, что и ему предстоит принять участие в этой веселой оргии, шутить и пировать вместе со всеми, настроение у него сразу поднялось. Еще ничего в жизни не ожидал он с таким нетерпением, как этого радостного события. Наконец-то он сможет как следует вымыться, побриться и переодеться, достанет из чемодана белую шелковую рубашку и теннисные брюки, к которым не прикасался с тех самых пор, как впервые ступил на австралийскую землю. Он мечтал о том, как будет танцевать с Мэри, как, может быть, ему удастся увидеть в ее карих глазах не только обычное холодное равнодушие, но что-то еще. Какое счастье забыть хотя бы на время овец и коров, жующих свою бесконечную жвачку!

Накануне рождества он вернулся из Мьюрри, помылся под душем, переоделся и направился к усадьбе.

Мистер Гулд, как обычно после второго завтрака, дремал в кресле на веранде.

— Вот что, Чарли, — сказал он, когда они обменялись обычными замечаниями о погоде и состоянии пастбища в Мьюрри, — мы с девочками на рождество собираемся в Вилландру. Работникам я оставлю ящик виски и бочку пива. Пусть они тут вволю повеселятся. Это их право. Даже сам Джок на рождество распускает удила. Хочу, чтобы и ты остался тут и присмотрел за порядком. Проследи, чтобы к понедельнику Джок проспался, а Пита Ларсена отвези обратно в Мьюрри.

— Слушаюсь, сэр, — ответил Чарльз, пытаясь скрыть свое огорчение.

— Ты тут придумай какие-нибудь спортивные соревнования. Это отвлечет людей, даст выход их энергии. Но не позволяй им затевать ссоры и, чего доброго, устраивать драки.

— Слушаюсь, сэр, — повторил Чарльз.

Значит, его оставили присматривать за пьяными и убрать их из Иенды к возвращению мистера Гулда с дочерьми. А он-то думал провести это рождество совсем по-другому. Правда, Иенду оставляли под его ответственность, но даже и эта мысль не принесла ему удовлетворения.

После обеда Чарльз сыграл партию в кольца с Джоком и Сэмом Тулли. Когда кольца надоели, он хотел было сыграть в крикет с туземцами, Питом Ларсеном и еще двумя белыми работниками, чьей специальностью было рытье колодцев. Но у этих людей были свои собственные представления о развлечениях, и крикет их ничуть не привлекал. Они предпочитали пьянство, борьбу и туземные игры. Огорченный Чарльз уселся на веранде и стал писать письмо матери.

И вот теперь старая Мэтти нарушила его покой своим мрачным предсказанием. Чарльз никак не мог выкинуть его из головы и сосредоточиться. Неужели старуха сказала правду?

Как ненавидел он эту пустынную, выжженную солнцем страну, зной, пыль, насекомых, овец, коров с их бесконечной жвачкой и этих черномазых! Он уже привык обращаться с ними не лучше, чем с собаками, приправляя свои приказания ругательствами, совсем как Пит, хотя туземцы смеялись над ним и не обращали на это никакого внимания, а когда ему случалось проходить мимо их улу около ручья, они что-то насмешливо кричали ему вслед.

В том месте, где ручей вливался в реку, образовалась песчаная отмель, и Чарльз ясно представил себе островки, возвышающиеся над пересохшим руслом. Солнце еще не выжгло на них траву, и овцы с ягнятами паслись там в тени кустарника. Слова Мэтти о надвигающейся буре и об опасности, которую таила в себе река, не давали Чарльзу покоя.

Чарльз не раз слышал рассказы о том, как река разливалась после дождей. Потоки воды обрушивались в реку с дальних холмов, и тогда она на целые мили затопляла окрестности. Чарльз мало верил этим сказкам о разверзшихся небесах и внезапных опустошительных наводнениях. И все же, если это в какой-то мере соответствовало действительности, если в словах Мэтти была хоть доля правды…

Он вышел на крыльцо и внимательно посмотрел на небо. Чистое и прозрачное, оно, словно шелк, отливало, синевато-фиолетовыми тонами в лучах вечернего солнца.

Чарльз вспомнил о Джоке. Может быть, он сумеет добиться чего-нибудь путного от него. Но Джок хвастался, что напивается всего дважды в год — на рождество и в сочельник. Уж тут он давал себе волю.

Если ферме грозит наводнение, убеждал себя Чарльз, и Иенда потеряет овец и драгоценных бунгарийских ягнят, Джоку несладко придется. Чарльз направился к олеандрам, в тени которых растянулись на траве Джок и Пит. Перед ними стояла бутылка виски.

— Послушай, Джок, — решился Чарльз, — похоже, собирается дождь.

— Дождь? — Джок расхохотался. — Кто сказал, что будет дождь? Дождя не будет больше, не будет, не будет… — весело запел он.

— Старая Мэтти говорит, что будет буря. Река разольется, — настаивал Чарльз.

Джок приподнялся и сел. На лице его отразился испуг, и он вдруг протрезвился.

— Если Мэтти говорит, что будет дождь и река разольется, значит, так и будет. Не помню, чтобы туземки когда-нибудь ошибались. Живо за дело, Чарли. Скажи работникам, чтобы запрягали лошадей. Отвези Пита в Мьюрри. Там возьмете свежих лошадей. Перегоните маток с ягнятами с островов на берег и оттуда в горы. А я поеду к нижним загонам.

Пошатываясь, Джок направился к дому.

— Еду! — сказал Чарльз.

Он крикнул туземцам, чтобы они поймали лошадей и запрягли их в тележку Пита. Через минуту он уже сбросил с себя белую шелковую рубашку и фланелевые брюки, надетые по случаю рождества, и натянул комбинезон. Затем пошел в кладовую и взял запас муки, сахара, масла, бекона и несколько банок джема.

Туземцы подвели упряжку к веранде, Чарльз сложил в тележку продовольствие и помог работникам покрепче привязать Пита к сиденью ремнями из сыромятной кожи.

Лошади не стояли на месте, и, глядя, как они бились в упряжке, вставали на дыбы и кидались из стороны в сторону, Чарльз забеспокоился — сладит ли он с ними? А вдруг они разнесут в щепы легкую непрочную повозку и выбросят их с Питом? Он изо всех сил натянул вожжи, сдерживая лошадей. Когда они выехали на равнину, лошади поуспокоились, править стало легче, но теперь Чарльз боялся потерять дорогу в густой, непроглядной тьме и заблудиться в зарослях мульги, тянувшихся на сотни миль вокруг. Луна еще не взошла. Оставалось положиться на лошадей, которые хорошо знали дорогу. Пит начал проявлять признаки беспокойства. Он старался освободиться от сыромятных ремней, крепко притягивавших его к спинке сиденья. Когда наконец в небе над мульгой засветились звезды и выплыла золотистая луна, Чарльз увидел, что на губах у Пита мутная пена, а распухшее лицо искажено гримасой.

В ужасе Пит кричал, что его преследуют белые собаки, они бросаются на него из темноты и вот-вот растерзают. Он пытался выскочить из повозки.

— Быстрее, быстрее, Чарли! — вопил он. — За нами гонятся дикие собаки… белые, большие… как волки. Они разорвут нас на куски. Берегись, вот они! А-а!

Озаренный лунным светом кустарник проносился мимо, безумный крик Пита, от которого кровь стыла в жилах, эхом звенел в тишине, и тогда самому Чарльзу почудились в темноте злобные светящиеся глаза. Он оглянулся назад: то ли это деревья отбрасывали на дорогу причудливые, неверные тени, то ли в самом деле за повозкой мчались с разинутыми пастями призрачные собаки?

Под сиденьем лежала бутылка виски. Чарльз спрятал ее туда на случай, если Пит станет совсем уж невыносим. Он дал верзиле-шведу хлебнуть из нее и быстрее погнал лошадей.

До Мьюрри было еще далеко, когда лошади начали выдыхаться. Чарльз пытался приободрить их криками и громким пением и изо всех сил стегал их по спинам. Ни ветерка, ни облачка — ночь была по-прежнему душной и неподвижной, ни единая тень не набегала на серебристую гладь неба, хотя звезды то гасли, то вспыхивали, словно в небесах шла какая-то неведомая исполинская работа.

Трудно было поверить, что эта тихая ночь таила в себе надвигающуюся опасность. И все же, видимо, это было так. Чарльз помнил об этом и еще быстрее гнал лошадей через кустарник, как будто судьба Иенды, все ее благосостояние зависело только от него одного.

Когда они наконец добрались до Мьюрри, Чарльз перетащил Пита в хижину, распряг и пустил пастись лошадей, оставив себе одну. Табун, пришедший на водопой к колодцу, все еще пасся на берегу сухого ручья. Чарльз загнал в загон нескольких лошадей, бросил седло на спину кобыле, на которой он обычно ездил, и свистнул овчарке, подаренной ему Джоком. Мохнатая, с жесткой шерстью, она не отличалась чистотой породы. Джок прозвал ее «Страх Господний».

— Взглянешь на нее, тошно станет, — говорил Джок, — зато лучшего сторожевого пса на всем Северо-Западе не найти.

Луна освещала равнину слабым светом. Чарльз пустил лошадь галопом, прислушиваясь к чуть слышному издалека блеянию овец. Оно было каким-то беспокойным. Может, овцы тоже чувствовали приближение бури, как и старая туземка?

Чудится ли ему это, спрашивал себя Чарльз, или он действительно слышит сквозь стук копыт где-то далеко-далеко за этой огромной затихшей равниной глухой шепот, шум воды, широко заливающей жаждущую влаги землю? В этом крылось что-то таинственное. Разве может река разлиться только потому, что над дальними холмами выпали дожди? Ведь здесь ни единая тучка не омрачала чистого, безоблачного неба.

Чарльз пришпорил лошадь. Он скакал к самому отдаленному островку на сухом песчаном русле реки. Овцы сбились в кучу в темном кустарнике, и он перегнал их на берег, а оттуда на склон северной гряды.

Неясный шум вдали все нарастал, становился все более грозным. Да, старая Мэтти была права — река выйдет из берегов. Собака, как и овцы, чуяла опасность. Она молнией носилась вокруг стада, гнала маток с ягнятами на высокий берег, а оттуда на склон гряды.

Чарльз перегнал на берег овец с шести островков. Оставались еще два, когда первые струйки воды побежали по сухому руслу. Не прошло и полчаса, как вода дошла Чарльзу до колен, полилась в сапоги и стала подниматься выше. Теперь островки начало затоплять. Чарльз погнал овец в воду. Течением уносило ягнят, матки плыли за ними. Чарльз соскочил с лошади, привязал поводья к эвкалипту на берегу и бросился спасать тонущих ягнят.

Он хватал ягнят и выбрасывал их на берег, потом сгреб в охапку трех или четырех ягнят, оставшихся на островке, и перенес их через поток. Матки жалобно блеяли. Чарльз охрип от крика, подгоняя отставших к стаду, уже устремившемуся к холмам. Страх Господний с неистовым лаем носился вокруг.

Спасать животных таким образом было просто безумием, но Чарльз все перетаскивал ягнят с островков на берег, пока ноги совсем не перестали его слушаться и он уже не мог сделать больше ни шагу в бурлящем темном потоке. Он стоял по пояс в воде, не выпуская из рук матки с ягненком, когда где-то вверху по течению река, видимо, прорвала естественную запруду и стеной обрушилась на него. Чарльз видел, как лошадь его в страхе оборвала поводья и пустилась прочь по равнине. В этот момент пенящаяся темная масса сбила Чарльза с ног и понесла за собой.

Оказавшись рядом с одним из островков, Чарльз ухватился за нависшие над руслом ветви дерева, подтянулся на руках и с трудом выбрался из воды. Он влез на дерево и уселся верхом на сук. Силы его иссякли, голова кружилась, но он испытывал радостное возбуждение при мысли, что ему все-таки удалось спастись.

Звезды побледнели. Близился рассвет. Со своего сука на вершине дерева он мог разглядеть овец, движущихся по равнине к Красному кряжу — неровной гряде вулканического происхождения. Сквозь рев реки до него изредка доносился лай Страха и еле слышное блеяние овец.

Когда наконец рассвело, берег отодвинулся еще дальше. Чарльз и раньше с трудом проплывал лишь несколько метров, и теперь он знал, что не сможет побороть бешеный поток желтой воды, несущий трупы овец, сучья и вырванные с корнем деревья. Он вспомнил о Джоке и туземцах: сумели они вовремя добраться до пастбищ и угнать баранов? Иенда сильно пострадает от наводнения, но все же ему удалось спасти большую часть стада с островов. Чарльз с гордостью думал об этом.

А вода в реке все продолжала подниматься, она кипела и пенилась в каких-нибудь двух метрах от сука, на котором устроился Чарльз. Дерево сотрясалось под напором воды, подмывающей его корни. Неужели оно не выдержит и рухнет, а вместе с ним рухнет в пучину и он? — с ужасом думал Чарльз. День уже клонился к закату, и теперь он подсчитывал, как долго сможет еще продержаться на этом суку под лучами палящего солнца, совсем обессиленный от жажды.

Он убеждал себя, что было бы безумием напиться грязной воды, бурлившей вокруг. Она отравлена трупами животных и смешана с навозом. Наверняка подцепишь тиф. Чарльз пытался жевать белую кору дерева, но от едкой горечи ему захотелось пить еще больше. Для чего терпеть эти муки, если конец неминуем? Не лучше ли просто броситься в воду и прекратить страдания?

Все неотступнее терзало его желание покончить с собой. Он пропел все песни, какие только знал, чтобы избавиться от наваждения, но назойливая мысль, словно овод, не давала ему покоя: не лучше ли броситься в реку и разом кончить со всеми мучениями? Нет, нет, он не поддастся. Он умрет непобежденным. Просто солнце напекло ему голову, и мрачные мысли так и одолевают его.

И все-таки он никак не мог от них избавиться. Ему представлялось, что река уже несет по течению его отвратительно распухшее тело. Неужели ему суждено умереть так? Он боролся с одолевавшими его кошмарами, упрямо сопротивлялся — ведь завтра река может войти в берега, и тогда он рискнет переплыть ее.

Помощи ждать неоткуда, кто станет его искать? Уж конечно, не Пит, отсыпавшийся после попойки в Мьюрри. И не Джок — у него работы по горло, он перегоняет скот в двадцати милях отсюда, у нижних загонов. Никто и не вспомнит о «несчастном слюнтяе», не побеспокоится о нем. Все будут думать только об овцах, о том, чтобы уберечь их от наводнения.

Да и кому придет в голову, что он спасается здесь, на дереве, над грозно бурлящей внизу рекой.

А мистер Гулд и мисс Мэри, должно быть, вовсю веселятся в Вилландре. Чарльз мог даже представить, чем они заняты сейчас: старик, наверное, засел за бридж, а Мэри играет в теннис и отчаянно флиртует с молодыми людьми, приглашенными отпраздновать рождество в Вилландре.

«И почему я, Чарльз Вуд, должен платить за них жизнью?» — пронеслось в его затуманенном мозгу…

Так прошло два дня. Два дня сидел он на дереве, обхватив ствол руками, без пищи, без воды, а солнце нещадно палило. Как он сумел удержаться на дереве, он потом и сам не понимал. Он уже терял сознание, у него помутнело в глазах, когда старая Мэтти нашла его. Верхом на лошади она переехала через поток и остановилась у дерева.

Она уговорила Чарльза спуститься вниз и довериться лошади. А когда он сел верхом, Мэтти ухватила лошадь за узду, нашла брод, вывела лошадь на берег и повела дальше через равнину, которая была еще залита водой. Как только они достигли кряжа, Чарльз соскользнул с седла и повалился на землю. Мэтти устроила привал, развела костер, накормила Чарльза и дала ему выспаться.

Первое, что он увидел, открыв глаза, было склоненное над ним темное лицо туземки.

«И я подумал, что никогда в жизни не приходилось мне видеть такого прекрасного лица, как лицо этой старой женщины, доброе и задумчивое, — спустя неделю писал Чарльз матери. — Видно, она сама хотела позаботиться об овцах, что паслись на островах, но я ее опередил. Тогда она оседлала лошадь и поскакала за мной в Мьюрри. Услышала, как лает Страх, перегоняя овец к хребту, увидела мою лошадь с оборванными поводьями, догадалась, что со мной случилось какое-то несчастье, и поехала меня искать. Никто обо мне и не вспомнил, а если бы и вспомнил, то было бы уже поздно. Но Мэтти все знала — и то, что река разольется, и что надо спасать не только овец, но и меня.

Вот так-то я отпраздновал рождество в Иенде, дорогая. Мистер Гулд утверждает, что если бы я не спас маток с ягнятами и не предупредил Джока, Иенда бы разорилась. И еще я изменил свое мнение о туземцах. Как только мог я считать старую Мэтти отвратительным, безмозглым существом?»